Домой после вчерашнего (какого уж по счету) скандала без повода и на ровном месте идти не хотелось. И Максим Николаевич вышел из метро на кольцевой, чтобы пройтись пешком – отвлечься в суете снуюших туда-сюда людей и машин от неприятных мыслей, оттянуть время неминуемого возвращения в опостылевшую квартиру. Там жена и теща только и ждут удобного случая, чтобы вылить на него свой яд, унизить его.
„Чисто змеи, - думал Максим Николаевич, - ух, как я вас ненавижу“.
О том, чтобы разъехаться, не могло быть и речи. Квартирный вопрос спаял их крепко-накрепко. Теща уж два года как переехала к ним в малогабаритную двушку, чтобы сдать свою однушку. Аренда за ее квартиру стала солидным приварком к семейному бюджету, ведь московская жизнь начала 90х годов – ох не сахар.
Дочка-семиклассница, которая была его любимцем, еще пару лет назад к нему так и льнула, гулять только с ним любила, теперь окончательно встала на сторону матери и бабки. Сварливая тройка – так он окрестил их про себя. Против такой армии не повоюешь - и никакого просвета на этом фронте, и переждать негде…
Да, впрочем, что пережидать-то? Впереди - все тот же душный беспросвет. Все те же недовольные лица дома… Все тот же репертуар упреков да попреков. Он и неудачник, и толку от него пшик, и кормилец не он, а тещина квартира. Так тошно порой от всего этого – хоть вешайся. А ответить этим озверевшим теткам, когда они заведут свою шарманку – себе же дороже.
А ему есть, что им ответить – он их всех вместе взятых гораздо умнее. И знает много, и читает такое, до чего умишко этих теток и не дойдет за всю их паскудную жизнь. И он произносит потрясающие монологи - с цитатами из классиков, с примерами из истории, с блестящими метафорами. Он ставит их на место. Они замолкают, глядя на него восторженными и любящими глазами… А он поворачивается гордо и уходит – в театр, в кино, на выставку или просто прогуляться, оставляя их посрамленными.
Вот такие сны на яву смотрит Максим Николаевич. А по жизни все его плюсы для сварливой тройки – сплошные минусы. Да и не видят они этих плюсов – уж почти два года не общаются супруги, если не считать бытовухи и скандалов, в которых Максим Николаевич так съеживается, что его хоть с лупой ищи. И он молчит, отчего текти еще больше распаляются - мол, все ему по боку.
Есть у него, правда, и укромные местечки, где он привык пережидать семейные бури. Одно из них - туалет, где он, имитируя запор, сидит, пока его не попросят на выход. Сидит, мастурбирует, читает Монтеня или Керкегора.
***
Весенние вечера Максим Николаевич очень любил. Снег стаял, асфальт просох, уже не холодно, но и не тепло – а так по городскому весенне-свежо. И запах пыли, промытой талым снегом, смешанный с запахами пробегающих машин, любил он вдыхать полной грудью. И гул, жужжание, шелест улицы буквально впитывал он, проходя по тротуару с почти опущенными от удовольствия веками. А в следующее мгновение он, едва жмурясь, уже ловил чуть тревожный свет предзакатного солнца, смешанный с густеющим от наступающего вечера воздухом.
***
А совсем недавно еще Максим Николаевич имел одну классную прятку, в которой он проводил почти все вечера и многие выходные. За это ему от сварливой тройки тоже немало доставалось – зато времени у его теток уже было не так много, чтобы его доканывать.
Прятка эта – проект помощи бездомным. Школьный друг Антон, который был там организатором и начальником, пригласил Максима Николаевича поработать там в качестве волонтера, когда они случайно встретились в метро.
Так и сказал Антон, прощаясь: "Рад был старого друга встретить!". Да никакой он и не друг - просто одноклассник. Друзей особых у Максима Николаевича не было никогда - неинтересно ему было с ними, не начитанные они. А те не ценили его, не понимали, дразнили. Мама всегда его жалела за то, что к нему так неуважительно относятся. Несправедливо это. Унизительно.
Когда он после института пошел работать и стал Максимом Николаевичем, то это ему так понравилось (солидно звучит), что даже мама его дома так называть стала. Жаль, недолго. Пришел он однажды с работы, а дома - темно, телевизор бубнит, а котлетами обещанными не пахнет. Мама!!! А мама в кресле перед телевизором сидит - холодная уже.
Через пару месяцев Максим Николаевич девушку к себе привел. Познакомился в поликлинике, когда анализы сдавал. Лаборантка она. Свадьбу скоро сыграли - скромно, конечно, зато душевно, подружки жены под гитару пели. И дочка вскоре родилась, и в Крым пару раз ездили летом, а в основном к бабке жены в деревню.
Хорошо было ему тогда с женой - улыбалась она ему так светло и слушала его монологи, кивая. А теперь - как подменили. Ни во что она его не ставит. Господи, во что только люди могут превращаться!!! И куда от этих монстров спрятаться?
Антон закончил психфак МГУ, а Максим Николаевич, после двух неудачных попыток поступления на филфак, отучился на инженера. Он бы еще попробовал удачи с филфаком, да армия грозила. Не очень-то справедливо судьба все повернула. Нет, он, работал неплохо, даже на доске почета повисел - до перестройки, конечно. Ну, что такое инженер? Он - и инженер! Нонсенс! Ведь его уникальный потенциал никому оказался не нужен.
Ну, да ничего… Он еще себя покажет. Так мама всегда ему говорила, когда ему было грустно - от несправедливой ли оценки в школе, от того ли, что его одноклассники на вечеринку не пригласили или зубрилой дразнили. Они с мамой вдвоем жили до самой ее смерти. Он с ней всегда делился прочитанным, своими взглядами на жизнь. Мама его философом звала и великое будущее ему прочила. Эхх...
***
С бездомными работать оказалось не трудно, даже иногда интересно - правда, порой, противно. Запах бомжовый Максима Николаевича буквально преследовал - даже во снах иногда он его ощущал.
Но как-то втянулся Максим Николаевич в свою волонтерскую работу, все больше и больше расцветая в душе. Он прямо телесно, физически ощущал, как на бомжевом фронте меняется его масштаб. Он уже не малявка, не шавка под копытами сварливой тройки. Он человек важный и нужный.
Конечно, бомжи тоже люди, но это они сами - своими собственными руками - сотворили все, что они имеют. Это их выбор. И больше ничей. А раз они этот выбор сделали, то какого черта они требуют от других так, будто все им обязаны. Понятно, к хорошему привыкаешь. Именно такая уверенная требовательность больше всего бесила Максима Николаевича. И обедов раньше бесплатных не было, и одежду они на помойке себе находили. А теперь, смотри-ка, все как с неба на них посыпалось.
Некоторые вообще наглые, свои рубашки, вшами кишащие, разбрасывают - не дай Бог, домой притащишь, так вообще со света сживут. Хоть с его волонтерскими отлучками смирились. Правда, новая тема появилась - домой едва что приносишь, о своих не заботишься, а бомжей, вон, ублажаешь.
А один тут последнее время права качать начал, голос повышать, даже кулаком в воздухе тряс. Максим Николаевич как сейчас помнит перекошенный, широко раскрытый рот, в котором на солидной дистанции друг от друга сидят три или четыре гнилых зуба. И черная, въевшаяся в кожу грязь на сжатой в кулак кисти (и это не смотря на душ!). И мерзкий орущий голос:
"Ты пешка вообще! И ничем ты от меня не отличаешься - только думаешь, что ты крутой, образованный. Нет, ты даже хуже меня: слабак ты - на моем месте давно бы окочурился".
"Ну кто ты такой? Ты мразь и тварь последняя! Тюрьма по тебе давно плачет! Жаль, теперь бомжей не сажают".
И Антон тут как тут: "Где твоя терпимость? Они же зависят от тебя! Я давно заметил, что ты только и знаешь, что самоутверждаться на слабых! Я думаю, старик, нечего тебе здесь делать…".
Это был удар поддых. А в ушах застучали тяжелые молоты. Максим Николаевич молча повернулся и вышел.
Самоутверждаться на слабых. Да откуда он это взял? Он же совершенно бескорыстно и безо всякой задней мысли отдавал свое время этим бомжам – преодолевая брезгливость и отгоняя мысли в их никчемности, протягивал он им руку помощи. Он буквально приосанивался, когда выдавал им талоны на обед или подержанную одежду со склада, радуясь, что он им может помочь, может даже больше чем те радовались помощи. А некоторых журил и читал им наставления, вставляя цитаты из классиков, яркие метафоры и примеры из истории. Здесь-то он чувствовал себя полностью в своей тарелке.
Вот Антон этот его обвиняет в чем? Самоутверздаться за счет слабых!!! Ну и гад же он – психолог хренов! Тоже мне – начальник бомжей! И пусть себе вылизывает им задницы! Терпимость ему подавай… Они ему еще на голову сядут с его терпимостью. Да так ему и надо!
***
А ему-то куда теперь? Может, пора уж достать припрятанный дома пузырек с сулемой. Жена как-то с работы принесла, из своей лаборатории - прыщи дочке смазывать. Жена его хранила, как зеницу ока - еще бы: на нем этикетка наклеена с черным черепом и костями. А Максим Николаевич, когда его особенно уж все достало (еще задолго до своего волотерства), стащил пузырек и перепрятал. И с тех пор ему как-то легче стало. Пузырек ему стал - словно ключик от дверцы в чудесную страну, где не будет уже ни обид, ни сварливой тройки... Может, и ничего там не будет... Но будет покой... Это точно...
Но, прочитав в справочнике, что сулема поражает почки, причем почечные канальцы, отмирая, выворачиваются, как чулок, и наступает мучительная смерть, - прочитав это, Максим Николаевич задумался, и дверца заветная перестала быть такой уж привлекательной. Но все же на крайний случай пузырек заветный он берег.
С мыслями такими грустными зашел он, как на автопилоте, в павильончик недалеко от вокзала. Там за столиками стояли одинокие посетители и пили пиво, заедая пельменями. Максим Николаевич взял себе порцию пельменей и бутылочку пива. Вообще, он почти не пил, но сейчас решил попробовать - может, поможет, полегчает.
Вкус привокзальных пельмений напомнил ему детство. Мама тоже делала пельмени - этим, конечно, не чета. И он ей помогал, раскатывая тесто на кухонном столе, вырезал рюмочкой кружочки. Налепленные пельмешки лежали на столе в мучной пыли. Потом их кидали в большую кастрюлю - и какие же они получались вкусные. А руки мамы пахли потом еще долго начинкой.
Сейчас на этой кухне совсем другая мебель, другая плита, нет уже той посуды. И нет уже того чудесного запаха - запаха квартиры его детства.
***
Тут он почувствовал знакомый отвратительный запах. Оглянулся: бомж собирал объедки со столиков и допивал остатки пива из бутылок. Максим Николаевич поморщился, и снова в виски застучали молоты недавней обиды. Антон... Бомжи... Страшный упрек...
Их взгляды встретились - и бомж, как бы прочитав его мысли и стараясь подсыпать соли в рану, подмигнул Максиму Николаевичу и нагло спросил: "Будешь доедать-допивать?"
Уже не хотелось ни того, ни другого. Максим Николаевич, не оборачиваясь, вышел из павильона, брезгливо представляя себе, как бомж ест из его тарелки и допивает его пиво.
***
Домой Максим Николаевич пришел в удивительно спокойном настроении. Даже в туалете посидел коротко. На ворчание своих теток почти не реагировал. Взял книгу, завалился на кровать и читал, пока сон не сморил его.
Снилось ему, как он спускается в подвал. Мальчишками они - несмотря на запреты - часто туда спускались с замирающим сердцом, пугая друг друга и черной рукой, и гробом на колесиках. Даже во сне он испытывал это ощущение ужаса в груди.
Странно, в подвал ведет лишь один лестничный пролет, а тут он все спускался, и спускался, и спускался... И конца лестнице не видно... Но вот перед ним дверь, она заперта, не поддается. Он пытается ее открыть, дергает ручку - бесполезно... Но вот дверь медленно, медленно, медленно открывается со скрипом. И из нее высовывается рука с черной от въевшейся грязи кожей. И вдруг пахнуло знакомым тошнотворным запахом, который ни с чем не перепутать... Максим Николаевич проснулся, задохнувшись, и не сразу понял, что это был сон... Было только два часа ночи. Но до звонка будильника, заведенного на полседьмого, он так и не смог заснуть.
***
Теперь Максим Николаевич по вечерам прогуливался от метро, заходил в тот павильончик, брал, как обычно, пельмени и бутылочку пива. Но до конца не доедал и не допивал, оставлял бомжам. Продавщица ларька уже знала повадки своего нового завсегдатая, тут же подавая ему его обычный заказ.
И бомжи тоже как бы прикормились. Подтягивались и старые, и новые. Ведь Максим Николаевич съедал всего два или три пельменя и делал один, много два глотка пива. Почитай, полная порция оставалась. И пивка целая, почитай, бутылка.
Бомжи даже улыбаться ему начали, только его завидя. И он отвечал им светлой такой улыбкой. И чувствовал себя необычайно уверенно. И дома, как ни странно, стало потише. Или он сам стал меньше реагировать на свою сварливую тройку?
А однажды он взял двойную порцию пельмений - и оставил ее почти нетронутой. А пива толко пригубил. Уходя, он забыл под столиком пластиковый пакет, в котором было несколько початых бутылок пива (из каждой был сделан только глоток).
Бомжи в тот вечер, наверное, неплохо попировали...ы
Максим Николаевич шел домой, улыбаясь и чувствуя себя сильным... Почти всесильным...
***
Не доходя до дома, он вытащил из кармана пустой пузырек и бросил его в урну. Руки он тщательно протер влажной салфеткой, которая полетела вслед за пузырьком.