Тамбур вагона постепенно заполнялся людьми. Нервные и обеспокоенные своими проблемами, они все как один шуршали пачкой спичек, перед тем как достать одну и несколько раз щелкали зажигалками, с замиранием поднося сигарету к одному из этих источников огня, спасительного и целебного огня. Энн стояла в этом тамбуре пропитанном дымом сигарет разного калибра и с усталостью наблюдала за каждым пассажиром, который приходил сюда. Сама она не курила, но находила эту вредную привычку достаточно красивой и завораживающей. Спиной к ней стоял высокий молодой мужчина и нарочито медленно пускал во все стороны клубы дыма, которые тут же обволакивали каждого присутствующего рядом. Он закрыл глаза и стоял так, зажав в зубах дымящийся окурок, пока пепел не упал на его футболку и он, чертыхаясь что есть силы, не стал поспешно смахивать его. После всех этих манипуляций он поспешил покинуть тамбур, оставив Энн в полном одиночестве. Она ехала из своего родного города Форт – Уильяма прямиком в столицу Шотландии – Эдинбург. Причина была одна на самом деле – учеба. Форт – Уильям не мог дать ей всего того, чего она хотела от жизни. Она всегда стремилась к чему – то большему. Даже находясь в компании своих друзей, она была выше их всех на голову из – за своих мыслей, мечтаний и взглядов. Ей нужна была новая вершина, которую нужно будет покорять мучительно долго, но преодолев все, получить вознаграждение. Она так и сказала родителям об этом, и это несказанно удивило их, так как они свято верили в то, что она останется в родном городе под их контролем. Но их маленькая, энергичная Энн поспешила разбить все их мечты своим заявлением. Отец сразу же поддержал ее решение, а мать приняла это как личное оскорбление и поспешила ее переубедить, но в итоге напоролась на ту самую упрямость, которой сама и обладала. Но, тем не менее, они ее отпустили, и сейчас она мчится в этой прямоугольной жестяной коробке навстречу чему – то новому и завораживающему. Постояв еще немного в тамбуре, она медленно пошла в свое купе, благо, до Эдинбурга уже оставалось несколько километров, можно было понемногу собирать вещи.
- Дэнни, здравствуй, дорогой!- Тебя плохо слышно, ох уж эти проклятые телефонные будки! – громко возмущался женский голос.
- Да, мам, я тебя слышу, не кричи, пожалуйста. – Как у тебя дела?
Дэниел Вуд стоял в тесной телефонной будке, которую так яростно ругала его мать, и слушал поток ее речей, который никто не мог унять. Уже смеркалось, мимо него сновали люди, а на том конце провода звучный веселый голос рассказывал ему обо всем, что только могло прийти в голову. Он будто боялся упустить самое главное, словно в этот разговор нужно вместить все и сразу, потому что другого раза не будет.
- Мам, у меня все в порядке, я понемногу привыкаю к городу и людям, которые будут окружать меня ближайшие четыре года. Ем хорошо. Только скучаю по твоей запеченной утке и шоколадному пудингу. А такое я не в силах приготовить, ты же знаешь.
- Я обязательно приготовлю утку по твоему приезду, мой мальчик,- проворковал голос на том конце провода. – Кстати, когда ты собираешься навестить меня?
- Прости, мам, но пока что у меня не получиться выбраться, слишком много учебы. Разве что на Рождество смогу приехать, будут каникулы, и я буду предоставлен тебе целиком и полностью,- извиняющимся тоном сказал Дэниэл и почесал затылок.
- Разумеется, что учеба это важно, но не стоит забывать родные края, даже если огромный город поглотил тебя всего без остатка, - донеслось из трубки. – Я отправлю тебе несколько фунтов, может, присмотришь себе какую – то обновку, порадуешь себя.
- Ну что ты, мам, не стоит! На прошлой неделе я уже получил деньги и мне их вполне хватает.
- Не желаю ничего слышать, Дэниел Вуд, – властно прозвучало в ответ. – Пока я жива, ты не будешь ни в чем нуждаться. А потом уже, когда у тебя будет сын, построенный дом и посаженое дерево, я попрошу тебя вернуть должок.
- Спасибо мам, - с огромным чувством благодарности ответил Дэниел. - Спасибо тебе за все, что ты мне даешь.
-Не стоит благодарностей, дорогой. – Я буду ждать тебя на Рождество, вздумай только не показать свою физиономию у меня дома.
– Мам, мне пора, завтра тяжелый день, нужно подготовиться к семинару, а то профессор Хант меня живьем съест, – сказал он и уставился себе под ноги.
- Я понимаю,- печально отозвалась мама,- я позвоню тебе воскресным вечером, в такое же время, надеюсь, что тебе будет, что рассказать мне.
- До скорого, мам.
- До скорого, Дэнни.
***
Вот уже третий месяц Энн Хьюз училась в Эдинбургском университете. Она нырнула в учебу с головой и лишь изредка выныривала, когда родители настойчиво просили ее больше рассказывать о своей новой жизни. Родители. Им не нужен повод, чтобы переживать за тебя, они всегда его найдут, и, по возможности, приумножат эти переживания в несколько раз. Энн понимала это и не противилась. Она стала частью искусства, стала художником, и это невероятно ее пленило, выворачивало наизнанку, вдохновляло. Она купила себе мольберт, дюжину карандашей, ручек и несколько коробок разных красок. Теперь это все было неотъемлемой составляющей ее жизни, ее новой захватывающей жизни. Эдинбург тот час влюбился в нее, а она ответила ему взаимностью. Город, где исполняются мечты.
- Живее, Энн, а то мы опоздаем на лекцию по супрематизму, - торопила ее Джейн.– Я не хочу пропускать это чудо из-за твоих сборов,- мечтательно протянула она.
Энн покрутилась несколько минут воле зеркала, поправила прическу, отряхнулась и с полной готовностью направилась к выходу. Они вприпрыжку мчались по улице, огибая вычурные здания. В это время как раз ехал трамвай, они заскочили в него и, переведя дух, устроились у распахнутого окошка.
- Еще немного и мы бы опоздали, - сказала Энн запыхавшись. – Слишком дорога нам эта лекция, не находишь? – спросила она у Джейн.
- Еще немного и мы бы совсем на нее не попали, так что, не возмущайся, - безмятежно ответила Джейн.
Перекидываясь фразами, они добрались до своего университета, нашли нужную аудиторию, выбрали лучшие, по их мнению места и замерли в ожидании чего–то доселе неизвестного им. Аудитория постепенно заполнялось такими же любопытными и слегка испуганными студентами, которые словно теряли способность ориентироваться в пространстве, входя сюда. Через час не было ни единого свободного места, что приятно удивило остальных преподавателей, которые тоже присутствовали на этом мероприятии. Вдруг в аудиторию вошел высокий красивый юноша с папкой под мышкой. Женская половина тут же всполошилась и начала увлеченно обсуждать его возраст, внешний вид и одежду. «Итальянец, видимо»,- подумала Энн и открыла перед собой толстенную тетрадь, чтобы записывать все, что скажет этот сероглазый незнакомец. Тем временем лектор внимательно осмотрел всех присутствующих, положил папку на стол и представился:
- Меня зовут Том Робинсон. Сегодня мы с вами познакомимся с новым для вас направлением в искусстве – супрематизмом, - протянул он и принялся листать свой блокнот, который он извлек из папки.
- Даю голову на отсечение, что этому мальчишке столько же лет, сколько и нам с тобой, только он родился с профессорской напыщенностью, - прошептала Джейн и залилась беззвучным смехом.
- Надеюсь, что у него хватит опыта рассказать все, что он знает о супрематизме таким невеждам, как мы,- ответила Энн и принялась увлеченно записывать что – то за говорившим в тот момент Робинсоном.
***
- Чертов полароид! – прогремел голос из другого конца квартиры. Источником этого гневного восклицания был Дэниел Вуд, у которого в прямом смысле этого слова «ничего не клеилось». Он сидел в своей комнате, склонившись над чем – то и проклинал это что – то последними словами. Его взъерошенные волосы стояли дыбом, а рубашка в крупную клетку была неаккуратно заправлена в джинсы.
- Завтра! Уже завтра я должен буду представить свои работы на конкурс, а у меня ничего не получается, - горестно вздыхал он и хватался за голову. - Амелия! Иди сюда, мне нужно с тобой посоветоваться,- крикнул он и в изнеможении опустился в свое кресло.
- Что тут у тебя? – спросила входящая в комнату девушка.
У нее были короткие белесые волосы, которые спускались ей на глаза. Большие раскосые голубые глаза, которые смотрели куда – то мимо, но не на тебя. На ее лиц всегда была какая–то странная ухмылка, которая сопровождала любую ее фразу. Она была одета в облегающие черные штаны и бардовую футболку, которая была ей явно велика, но она находила это забавным и брала всю верхнюю одежду на размер больше. На вопросы Дэниела по поводу этого она пожимала плечами и отвечала «Мне нравится утопать в одежде». Она была по – своему странной и именно это в одно время привлекло его в ней. Они познакомились совершенно случайно в какой-то лавке, в которую он забрел от нечего делать. А она в это время тщательно выбирала вино, а потом почему – то решила спросить у него совета, хоть он и ничего не смыслил в этом всем. Его жизнь до поступления была слишком невинной, ну как, его мать всячески оберегала своего единственного чада от плохих компаний, да и вообще от всего плохого, что готовила ему впоследствии жизнь. Он рос замкнутым мальчиком, который так любил все, что его окружает и так разочаровался во всем этом сейчас. Война с самим собой, своими мыслями, осуждением своих поступков – вот, чем он жил. Поэтому одиночество нисколько не пугало его. А Сьюзи сама каким – то образов втиснулась в его запертую на замок душу и устроилась там со всеми удобствами.
- Скажи мне, как с ними быть, - сказал Дэниел и показал ей несколько, самых удачных снимков на его взгляд. – Если тут будет такой фильтр, не будут ли остальные фото скудно смотреться на фоне обработанных?
- Тут используй эффект кинопленки, потому что тот контраст, который здесь есть, не смотрится так хорошо, как на остальных фото, - задумчиво произнесла она перекладывая работы. – А эти не трогай, они великолепны, боже, как они великолепны, - сказала она и поднесла к глазам один снимок, пристально вглядываясь в него.
- Спасибо Сьюзи, спасибо, что спасаешь меня от очередной не веры в себя, - с благодарностью ответил он и обнял ее за плечи.
- Я готова возвращать тебе эту веру каждый непогожий вечер,- нежно произнесла она и поцеловала его в угол губ.
Она ушла, и Дэниел остался наедине со своим увлечением, своей страстью. Он бережно сложил свой фотоаппарат в сумку, упаковал снимки, которые завтра будут красоваться на самой известной выставке Эдинбурга, и пошел готовиться ко сну.
***
Жизнь Энн била ключом. Она, наконец, окончательно свыклась с той мыслью, что ей самой придется бороться со всем, что будет возникать у нее на пути. Эдинбург дал ей все: новых хороших друзей, любимое занятие, которому она готова была посвящать все свое время и свободу, вкус которой она почувствовала только благодаря двум предшествующим составляющим. Она и Джейн успешно оканчивали первый курс, безмерно этому радуясь и гордясь собой. За этот год они посетили много мест, которые наложили на их внутренние миры большой отпечаток. Они с жадностью коллекционировали эти моменты и возвращались к ним, когда было трудно. Близилось лето, они успешно сдали экзамены и уже вовсю планировали будущий год.
- Я хочу подать заявку на конкурс художественных работ, нужно развиваться, - сказала Энн Джейн, прогуливаясь по городскому парку. – Ты, естественно, пойдешь со мной. Не хочу, чтобы мое имя в одиночестве красовалось в каком–то выставочном зале.
- Я могу отказаться, - насмешливо спросила Джейн и толкнула Энн локтем. – Всегда поражалась твоей способности решать все за меня. Но, хочу сказать, я никогда не жалела об этих твоих решениях.
За такими разговорами они шли по заросшим тропинками и жмурились от солнечных лучей. Энн достала из своей сумки чистый лист бумаги и принялась что – то увлеченно рисовать. Джейн грызла яблоко и насмешливо наблюдала за ней, облокотившись на дерево. Вдруг карандаш из рук Энн упал в траву, лист подхватило непонятно откуда взявшимся ветром и унесло в сторону реки, а она стояла и не двигалась, глядя куда – то в сторону. Чуть поодаль от них стоял высокий парень, который увлеченно фотографировал свою спутницу и весело прикрикивал на нее, когда та начинала дурачиться и из-за этого кадры не получались.
- Дэнни, ты же из любого кадра можешь сделать шедевр, так что давай, практикуйся, пока тебе попалась такая непростая натурщица, - говорила эта девица со странной улыбкой и параллельно позировала фотографу.
- Сьюзи, если когда-нибудь я смогу снять тебя и мне понравится, это будет знать, что я познал высшую точку искусства, - насмешливо отозвался Дэннни. – Но пока что у меня это не получается, поэтому есть, куда стремиться,- сказал он, подошел к ней и поцеловал в макушку, взъерошив волосы.
Энн стояла и наблюдала за всем этим, едва сдерживая весь тот гнев, который вдруг объял ее. Она узнала его. Конечно. Как его можно не узнать. Еще год назад она была на месте этой девушки и она смотрела в его бирюзово – голубые глаза и разглядывала морщинки вокруг них. И тихо любить все из чего он состоит. «Мой друг, мой любимый, но теперь уже навсегда потерянный друг»,- думала Энн. А теперь декорация сменилась. Сьюзи была мерзкой, потому что любила его. Чтобы быть мерзкой, нужно было всего лишь полюбить то, что любил еще кто-то. Энн смотрела на Дэниела, смотрела на его точеную фигуру, вечно стоящий дыбом чубчик и не могла понять, что же не так? Что сломалось? «Декорация сменилась, просто сменилась декорация»,- подумала Энн, - «Только не изменилось мое жалкое изношенное чувство» и она повернулась к Джейн.
- Это он, я сразу поняла,- тихо сказала она и приблизилась к Энн. – Я всегда хотела увидеть того, о ком ты так тепло каждый раз говорила. Терпеть боль, и продолжать так же любить… я не знаю, кто еще способен на это.
Она взяла Энн за руку и обняла, а та, обняв Джейн в ответ, разрыдалась. Соленые соли злости и смиренного горя пропитали ворот платья Джейн. Так они стояли пять долгих минут, а потом, резко ослабив свои объятия, Энн пошла по тропинке, которая вела их к трамвайной остановке. Джейн медленно последовала за ней, бросив грустный взгляд на Дэниела и его «натурщицу».
***
- Только не волнуйся, а то от выражения твоей физиономии все люди разбегутся с этой выставки, - весело сказала Джейн и подмигнула рядом стоящей Энн.
- Да ничего я не волнуюсь, я же готовилась к этому всю свою сознательную жизнь, знаешь же, - с еле уловимой ноткой страха ответила Энн.
Ее заявку на этот конкурс приняли в тот же день, как она ее подала. Это был слишком масштабный конкурс, от которого она не посмела отказаться, хоть и были такие мысли поначалу. А сейчас она стоит посередине необъятной галереи и расставляет свои работы, а Джейн суетливо бегает возле нее и раздает советы. До открытия оставалось несколько минут, к Энн подошел какой-то мужчина, в котором она лишь погодя узнала того самого преподавателя по супрематизму.Он улыбнулся своей итальянской улыбкой и пожелал ей удачи. Окрыленная этим, она принялась ждать начала всей этой канители, которая одновременно восхищала и вызывала откровенный ужас.Ринулись первые зеваки – зрители.Они с дельным любопытством рассматривали все инсталяции и Энн Хьюз очень льстило то,что все больше людей останавливались возле ее работ. Так было до конца выставки. Она устала благодарить эту огромную толпу людей,но она была счастлива, по - настоящему счастлива.Галерея начинала потихоньку закрываться,но вдруг в нее вошла фигура и медленно,словно паря по воздуху,приблизилась к ее картинам.Дэниел. Он молча смотрел на все ее работы и не произносил ни звука.А потом,набрав в легкие воздуха,он произнес хриплым голосом:
- Супрематизм. Ты всегда хотела его изучить. У тебя получилось,получилось,Энн. Я так тобой горжусь,-сказал он и протянул ей конверт.
- Что это?-спросила Энн и дрожащими руками начала распечатывать его.
- Снимки,благодаря которым я познал пик искусства,-сказал он и направился к выходу.
Джейн хотела было побежать за ним,но он словно испарился и она вернулась к подруге. В конверте лежали снимки,на которых везде была Энн.Другая Энн. Счастливая до неузнаваемости. И лишь на одном она была с Дэниелом. Этот снимок был сделан в день их последнкей встречи,которая не должна была быть последней. Она ею и не стала.