Сокровенный источник. Повесть

                Добра была деревня, да слава худа.

Глава I.

1. Черемуховка

Черемуховка Ксене понравилась сразу. Когда после долгого пути по утопающей в пыли дороге, протянувшейся, словно пожарный шланг по траве, меж колхозных, тогда еще, полей, без единого деревца вокруг, нудной, как докучливый попутчик,  и лишь в конце, видимо, сжалившись, нырнувшей в небольшой заросший кустарником овражек, с серебрящимся внизу чуть живым ручейком,  вдруг,  будто град Китеж из озера, открылось   роскошное село, живописно распростертое по обоим берегам красавицы реки, присев тут же, на угорье, Ксения заявила подруге, что отсюда больше никуда не пойдет.

      Река игриво извивалась в высоких скалистых каньонах, покрытых поверху густым лесом, напоминающим волосы на голове чудо- великана. Окружали деревню березовые залитые солнцем прозрачные рощи, по полям струился хмельной аромат цветущих трав. Но главной экзотикой,  окончательно покорившей девушку, когда подошли ближе, стал висячий  мостик, который раскачивался, словно детские качели, на железных прутьях над водой, и напоминал  театральные декорации.   Ее, горожанку, всегда влекла та старина, которая навсегда теперь уходила из жизни и почти полностью утрачена в городе,  с его каменными одноликими домами – глыбами, где человек ощущал себя беспомощной букашкой. В городской  квартире давно висела и согревала душу когда-то купленная  небольшая  дешевая репродукция на картоне с изображением  убогой маленькой деревушки, из нескольких почти игрушечных запорошенных снегом домиков, и ехавшими по дороге  лошадьми с возницами  в санях.

      В Черемуховку Ксению пригласила  подруга - погостить на даче у родителей. За два выходных дня, после того как нагулялась по лесу и посидела на берегу реки, даже искупалась в ней, налюбовалась закатами — восходами, надышалась ароматом цветущих трав и наслушалась  призывно-томного мычания коров и тревожно-боевого крика петухов по утрам, она попросила Антонину Петровну, мать подруги, подыскать ей какой-нибудь маленький домик за недорогую цену.

      О  собственной даче Ксения мечтала  с детства, читая книги  любимых писателей - Тургенева, Гончарова, Бунина. Об «энциклопедии народной жизни»  - «Ларинской идиллии», с песнями по вечерам, даже дважды писала сочинения: в школе и при поступлении в университет.  Книги пробуждали  тягу к природе. Представляла, как тоже будет ходить в лес за ягодами и грибами, а после варить варенье, дразня ароматом окрестных мух. Любоваться   восходами и закатами. Ей даже виделись  вечерние прогулки на лошадях… И  воскресные спектакли домашнего театра…

    Урбанистом себя  никогда не считала, хотя далека была и от настоящей деревенской жизни. Долгие годы ушли на учебу: школа,  потом университет. Библиотека заменяла  дом. Книги служили друзьями и собеседниками.  В них искала  ответы на мучившие  вопросы, радовалась и грустила. Реальная жизнь протекала параллельно, почти не касаясь, лишь иногда обрушивалась  какими-нибудь бытовыми неурядицами, казалась параллельным миром или это ее, Ксенин, мир был параллелен жизни? Вдруг перед самой защитой диплома почти физически ощутила, как невыносимо хочется побегать босиком по траве или посидеть на завалинке... Желание тем более странное, что  никогда  раньше не жила в деревне.

    Видимо, время такое настало: неумолимо потянула к себе земля.  Зов ли то предков  - земледельцев, собирателей пробудился в душе? Древние римляне  считали  труд  на земле самым праведным и чистым, а жизнь такого человека самой полезной и благородной. Возраст ли такой пришел: почти половина жизненного пути. Достижимое достигнуто, а недосягаемое почти навсегда показалось недоступным. Дружба, любовь, профессиональная реализация…  Захотелось устойчивости и покоя. В призрачности мнимых ценностей повлекла к себе вечная гармония природы.  Все тревожнее и сильнее зазвучала в  душе потребность собственной гармонии как единственно возможного счастья.

Черемуховка  когда-то была огромным, на девятьсот дворов, селом.  Об этом  напоминали теперь лишь многочисленные кладбища домов:  фундаменты, останки печей да разной утвари,  заросшие крапивой. Недалеко от моста, на пригорке,  рядом с символической братской могилой-памятником павшим воинам Отечественной войны, утопающим в зарослях травы, и деревянным, еще добротным, ныне  забитым клубом, невзрачным видом  возвышалась разрушенная церковь. Местная ребятня  не раз устраивала в ней пожары, приходилось даже пожарников вызывать с центральной усадьбы.

Во время войны здесь размещалась школа. Вместе с деревенскими ребятишками  учились эвакуированные из Москвы дети и работали эвакуированные учителя.  Школа славилась хорошей подготовкой и многим выпускникам удавалось  поступать в учебные заведения в городе.
Раньше к Черемуховке примыкало еще несколько деревень. Но после взрыва на одном из близлежащих предприятий и опасения радиоактивного заражения их снесли. Та же участь ожидала и Черемуховку, однако вопрос долго не решался, поэтому умирала деревня медленно. Сначала закрыли школу. Недавно ее (шесть комнат) купил горожанин. Наступало время частного предпринимательства. Новый владелец завел двух коров, разместив  их в одной из комнат, овец, кур.  Посадил большой огород. Жена стала продавать молоко дачникам. А из окон по вечерам доносились звуки скрипки. Говорили: новый хозяин –  слепой музыкант,  а  жена  - учительница.
Переехал в соседнее село сельсовет.  Пустует  добротный одноэтажный деревянный клуб и почти новые ясли, строения которого местные  жители растаскивают на дрова. Сдвинулись с места и сами сельчане.  Кто-то переехал в город и устроился на завод, где вскоре получил квартиру, другие снимали свои дома с фундамента и перевозили в ближние деревни. Тогда же уничтожили и огромный фруктовый сад, спасший в военные годы жизнь многим  деревенским детям.
Доживать вместе с гибнущим селом остались лишь старики, да их великовозрастные детки: тунеядцы – алкоголики. В поисках пропитания и выпивки они часто забирались в дома дачников и уносили все, что там имелось. Если ворованное не казалось нужным  себе, его сбывали односельчанам по дешевке — хватило бы на бутылку, и те,  даже зная, откуда это досталось продавцам, покупали. А часто незваные гости просто гадили: рассыпали крупу и муку по полу, смешивали съедобное с несъедобным, разбивали посуду.

Грустное чувство вызывали у Ксении эти опустевшие оголенные усадьбы. Заросшие крапивой огороды, разбросанные повсюду остатки домашней утвари, разбитые чугунки, высыхающие колодцы, одинокие фундаменты, да разрушающиеся под дождем и ветром саманные сараюшки. Все еще говорило о живом, о людях, недавно живших здесь, и в то же время все уже омертвело. Это напомнило ей восточные кладбища, которые довелось как-то видеть во время путешествия на Иссык-куль.

 2.Собственница

Евдокия Ивановна договорилась с бабкой Настасьей, у которой пустовала горница с отдельным входом.  Взрослые сыновья с семьями с тех пор, как деревню объявили неперспективной, уехали в город, старушка осталась одна и боялась ночевать: бегала по соседям или звала кого к себе.  Сначала сдавала комнату дачникам на лето, а затем решила продать. Ксении повезло: запросила бабка недорого. Из-за дальности расстояния от города и отсутствия хорошей дороги дачников здесь селилось мало.  Лишь на лето приезжали к старикам дети с внуками.

     Оформив отпуск и получив отпускные, Ксения впервые в жизни обзавелась собственным «имением»: половинкой пятистенного дома, состоящей из двенадцати метровой комнатушки с огромной, в пол-избы,  русской печью, сенками, с прогнившим полом, крылечком, да палисадником с любимой сиренью и несколькими полуразрушенными сарайчиками и стайками.

   Любовь к земле  у нее была наследственной.  С удовольствием копошилась на огороде бабушка. С первых дней весны, едва солнце начинало заглядывать в окна, нежно холила рассаду.  Затем любовно ухаживала за высаженными на грядках огурцами и помидорами,  чтобы по осени порадовать домочадцев янтарно-золотистыми чудо-помидорами – огромными и сладкими, как дыни, с необычным названием «бычье сердце». Бабушка была и страстной грибницей и ягодницей.  Лес служил ей едва ли  не вторым домом. Раненько утром, пока все спали, особенно после дождичка, убегала на любимую лесную опушку с молодыми сосенками, где  неизменно ждали едва вылупившиеся из-под земли рыжики. Или баловала внучат первой земляничкой, поданной к завтраку. Бабушка любила всех, и все живое тянулось к ней: кошки, собаки, даже куры начинали разговаривать, Жучка улыбалась.
Так уж и улыбалась?..- посмеивалась Ксеня.
Да! – улыбалась! - настаивала  бабушка.

    Садоводством  занималась и мать.  На участке в коллективном саду растила, кроме овощей и фруктов, всевозможные цветы, каких-то диковинных расцветок гладиолусы, чем всегда поражала соседей. Ксене для творчества в саду места не находилось. От нее требовалась лишь рабочая сила, потому и появлялась там  не часто.  Да  и в молодости так много других  отвлекающих интересов. Но когда-то все возвращается на круги своя…

Устав от назойливого, вечно раздражающего городского шума, безликости и равнодушия каменных джунглей, где всегда чувствовала  себя одинокой и беспомощной, ей нравилось теперь, поднявшись  пораньше и сидя на крылечке, слушать  тишину.

      Вот пропел петух. Откуда-то глухо доносился стук топора. На угорье прогрохотала телега. Из-за леса, едва различим, послышался шум промчавшегося поезда.
Чирикали птицы, ведя свой разговор.
У соседей на кого-то залаяла Линда. Маркиз уже встал, как всегда, раньше всех: разбудил Ксению, едва забрезжил рассвет, чтобы выпустила на улицу. Когда позже  вышла на крыльцо, тут же раздалось  призывное мурлыканье – кот бежал к ней.
Цвить, цвить, цвить – настойчиво кричала птица.
Тви…и…- нежно откликалась ей другая.
    Цвить, цвить, цвить…
Тви….и….

    Маркиз запросил есть. Ксеня достала и очистила яйцо, привезенное из города. Понюхав, есть не стал - оно оказалось несвежим.  Ушел.  Вскоре появился с мышью. Поймав мышь, он сначала играет с ней на траве, а затем притаскивает на крыльцо, где у него оборудована столовая.  Как-то, окончательно не разделавшись с добычей, схватил ее и забежал в избу. Когда  зашла туда, кот сидел в углу и, увидев хозяйку, пропищал как-то виновато: м-я-я–у–у…, царапая лапкой щель в стене. По-видимому, жертве удалось удрать под обои.

    Тревожно, какими-то приливами – отливами шелестел тополь у окна.
Послышался детский невнятный говор – шли женщина с ребенком.
Тополь шумел все тревожнее.

    Выглянуло солнышко. Снова скрылось. На той стороне за рекой раздался лай собаки...
    Черемуховка- хороша. В первых ли лучах утреннего солнца, когда все празднично освещалось вокруг: и лес, и река, и разбросанные по угорью домики, непохожие друг на друга, каждый со своим лицом. Ксеня давно заметила,  что дома, как и люди, имеют лица. Одни – приветливо-открытые, другие угрюмые. Этот смотрит горделиво – уверенно, а тот по-стариковски хмуро и беспомощно. Есть тупо самоуверенные, есть наивно-простодушные.  Можно без конца наблюдать за ними, читая, как книгу, их лица, а вместе с этим их судьбы и судьбы  хозяев.
Черемуховка тоже – все время разная. Не повторялось ни одно мгновенье. Вот торжественно строго, словно величественные замки, встали на небе облака. Необычны краски, неведомой и заманчивой казалась жизнь, протекающая там, за облаками. И хотелось, как в детстве, полежать на них. Небо покоряло.
Людей почти не видно и, может быть, потому такой совершенной, умиротворенной выглядела природа. И словно добротой наполнено все вокруг.

    Всякий день здесь, в деревне, казался праздником. Можно пить каждое мгновенье, наслаждаться каждой минутой. Праздничную радостность утра сменяло деловитое спокойствие дня, на смену которому приходила философичность сумерек, когда обыденность уступала место романтичной задумчивости, приглушались краски, звуки, все как бы замирало, сосредоточивалось.

    Лиричность сумерек сменял нарастающий драматизм ночи. С надвигающейся темнотой таинственней становилась природа вокруг, все тревожней шорохи и звуки.  Болью в сердце отзывался уже шум мотоцикла где-то, лай собаки.  На смену всеобщему благоденствию и разлитому вокруг добру приходило время зла: выползали из своих нор люди…

3. Хозяйка

  Хозяйка оказалась темной, совершенно безграмотной старухой с недобрым взглядом. У нее было пятеро сыновей. Двое погибли в войну, о чем говорили две звезды на воротах дома, да и  сама бабка   потом рассказывала Ксене. Один после армии, женившись, остался жить на Украине. Его-то горницу и продала  ей Настасья. Старший – Петро. Много лет он прожил с женой – одной из тех учительниц, что прибыли в деревню в годы войны. Вырастили шестерых детей - пятерых сыновей и дочь, теперь уже давно имеющих собственные семьи.  Недавно  жена выгнала его из дома за пьянку.  И он болтался, как неприкаянный.  Днем работал  трактористом в колхозе. Вечером пьяный возвращался к матери. Покупая горницу, Ксения надеялась, что будет жить с бабкой вдвоем.    Завалившись в постель,  он извергал такие рулады неписаного  местного жаргона, от которого ей едва ли не становилось дурно.

     Хозяева, вопреки обычаю, не оставили  в горнице ни стула, ни стола.   Ксеня попросила хозяйку узнать – не продаст ли  кто ей кровать. Бабка Настасья договорилась с соседкой. Привезти кровать согласился Петро. Затащив и собрав,  тут же развалился на ней.
- Я здесь буду спать!
Бабка с любопытством взглянула на Ксению.
- Я здесь буду спать!- повторил Петро.
Видя, что она никак не реагирует, соседка потянула сына:
- Пойдем, пойдем.

    Каждый вечер теперь, после работы,  Ксеня бежала  в библиотеку, чтобы просмотреть журналы по домоводству и садоводству. Особенно нравился  болгарский «Наш дом», в нем имелось много рисунков загородных домов и интерьеров.Срисовывала, переводила на кальку, делала выписки.   То хотелось устроить модный камин,  разобрав русскую печь, сделать деревянную мебель, всевозможные полочки.  То наоборот – стилизовать комнату  под русскую деревенскую избу – с печью, скамьями, полатями, ситцевыми занавесками.  А то увидела как-то  мебель для избы и сада,  всю вырубленную из дерева – чурбаков разной толщины и высоты, и загорелась этим. 
Расчищая сарай и двор, где находилось много  разного хламья, иногда наталкивалась на что-то из старой деревенской утвари, которая казалась экзотикой. Подбирала, надеясь приспособить   в задуманном  интерьере. Но хозяйка, увидев давно забытый чугунок с разбитыми краями и продырявленным дном, в котором Ксеня посадила цветы, тотчас утащила его к себе. Точно также уволокла отмытую и очищенную старинную прялку. Как-то вынесла из сарая в огород  рассохшуюся бочку, без обручей, думая отремонтировать и использовать под воду, та опять забрала ее.
А однажды, увидев огромный  белый валун, который она привезла на тележке с другого конца деревни для задумываемой  альпийской горки, тоже хотела забрать, да,  видно, из-за тяжести, не смогла утащить  сразу.  Когда  Ксеня появилась, спросила:
- Это твой камень-то  или мой?  А то грузди им хорошо закрывать.
      Посетовала, что оказался Ксенин.

    Из города возила  разные доски, шпон, текстурную бумагу, запасалась гвоздями, шурупами и другим, как  казалось, необходимым в строительстве инструментом. Сама, правда, собственными руками, мало что умела делать.  Но первую в жизни побелку все же осуществила, хоть и умазалась вся,  а глаза опухли от извести. А как оживилась горница! Как заиграла теплом и уютом русская печь! Как радовал потом свой дух в избе, который поначалу отталкивал чужеродностью.

   Посадила под окнами во дворе розы, а в саду ягодные кустарники: красную и черную смородину, крыжовник, малину.  Наделала грядок. Вспомнила разговор с сотрудницей на работе, когда еще только собиралась покупать дачу, а у той уже была. Женщина  сказала: «Огородик заведешь». Ксеня рассмеялась: «Я и огородик!»  На что та ответила: «Ничего – частная собственность засасывает!» И вот – она уже и собственница.

   Оставшись одна после смерти мужа, без радио и телевизора, бабка постоянно кого-то боялась. Днем копалась на огороде, а когда приближалась ночь, бегала по деревне в поисках, где бы переночевать. С появлением Ксении стала звать ее к себе. Да и ей как-то диковато сначала казалось одной в деревне.

   Ксеня брала  раскладушку, белье и тащилась к соседке. Горница, в  которой жила  старуха, была просторная и пустая. Половину  занимала огромная русская печь с полатями и деревянными приступками сбоку  – в прежние времена полати служили главным местом для спанья. За печью, до окна, располагался маленький закуток, служащий кухней.  Тут же, на скамье, находилась кухонная утварь: миски, ложки, кружки. На камине в печи стоял маленький чугунок. В простенке между окнами, что выходили на улицу, размещался  стол, покрытый старенькой, потертой на углах,  бесцветной от времени клеенкой, и две табуретки. В переднем углу, как водится, висела старая потемневшая икона. У другой стены - высокая, с множеством матрацев и подушек, всегда поражавшим Ксеню, кровать. Позже поняла: сколь ни топи зимой печь, холод ночью все равно настигнет.  Потому и спасались на высоких, набитых сухой травой матрацах да под толстыми одеялами.

   Говорила старуха невнятно, на каком-то своем языке, да и ее, городскую, речь едва понимала.  Так что общались   первое время почти как иностранцы. Но  как-то общались.

    После смерти  родной бабушки, которую сильно любила, Ксеню тянуло к старым людям.  Казалось интересным узнавать про их  жизнь,  всегда нелегкую, ставшую  уже историей, впитывать  житейскую мудрость.  Думалось: все старики непременно мудры. Но хозяйка походила на состарившегося ребенка: примитивна, ничего не знала. Не была добра.   Ее общество вначале удручало Ксению,  постепенно все же  привыкла, особенно после частых ночевок.

    Настасья – приземистая бесформенная старуха, лет около восьмидесяти, с круглым, всегда словно обиженным, лицом, одетая во все темное,  сидя на лавочке у печи плела толстым деревянным крючком из наполосанных из старого тряпья разноцветных лоскутов коврики-кругляши. Такие же были накиданы по всей избе, поменьше лежали на табуретах. Рядом на полу в старой  плетеной корзине, с оборванной ручкой и изломанными несколькими прутьями, валялись цветные мотки уже приготовленной полотняной пряжи.  Ксеня читала. Кругом стояла таинственная тишина и абсолютная темь, слишком тягостная осенью. Но такая обстановка умиротворяла. И она иногда сама расспрашивала бабку об ее жизни.

- У тяти братьев-то много было. Отец их всех при себе держал. Женил всех, и жили все вместе, - рассказывала та. -  А изба-то маленькая – вот как эта.
- Как жили-то? 
- А не знаю как. Раньше кросна были. Все шерсть пряли. У нас два кросна было. Вот стояли так, в углах. Спросишь вечером:
- Мам! А где спать-то?
- А вон ложитесь под кросна.
- Нас много было, - помолчав, продолжала старуха, разматывая клубок и скручивая тряпичную нить. -  Маменька умерла на сороктреьем году – от маленького. Местечко, видно, не могла родить. А тятя и не женился, пока всех не поднял. Две-то сестры еще при ней замужем были и два брата женаты. А сейчас все уже померли… Я да сестра остались, - вздыхала она.
- Все, все на моем веку было, - вспоминала Настасья, перестав на какое-то время плести и положив руки на колени. – Сначала своим хозяйством жили. Потом советская власть пришла. Потом белые пришли. Нас погнали окопы рыть. Тятенька нас, ребятишек, спрятал в яму, а есть в щелку давал. Потом красные прогнали белых.
- Вылазьте! – сказал тятя. – Больше вас никто не тронет.
- А потом  - голод, - она опять вздыхала, задумывалась надолго,  а после, будто очнувшись, говорила. – Ох, много померло в голод. Идет человек и падает. Много померло. А потом колхозы стали. Раскулачили всех. У нас двух лошадей отобрали. А потом война. Двух сыновей забрали. Все по ним скулила.
- Не жили, а в аду кипели, - добавляла бабка Настасья, вспоминая нелегкое прошлое.  -  В колхозе работаешь, работаешь, а придет отчетный год – хлеба не дают. Это уж потом стали хлеб-то давать и деньги. Это Ивана когда женили, и он в армию пошел, дали нам ячменя два мешка.
- Потом хорошо жить стали, - будто повеселела старуха. -  Хозяйство завели. – Но вдруг снова помрачнела:
- Сейчас бы жить да радоваться, а тут старик помер. В боку у него заболело. А к врачам не любил ходить.
- А ну их! Кого они понимают.
- К утру полегчало. А в полдень стал поворачиваться, поднатужился… «он» и лопнул. Как его? Пендисыт…что ли.
- Два раза кишки вытаскивали и полоскали.
 - А, может, если бы сразу поехал в больницу, то и сейчас бы еще жил.
- А кого я наживу одна-то?..


4.День за днем

    Проходил день за днем недолгого лета, которое теперь  Ксения всегда проводила на даче. Солнце, словно заплутавшись, и вместо южных краев надолго повиснув над селом, нещадно палило все живое.  Сжигало только что набравшую соки траву, иссушало в пыль землю, которая обезумевшим эшелоном мчалась вслед транспорту, в ужасе раскидывая по сторонам  встречных пешеходов.  Изнуряло не привыкших к зною местных жителей – людей и животных.

Все уже давно истосковались по дождику: все мысли и разговоры только о нем. Гибли на корню всходы любовно посаженных по весне овощей, не зрела, а, едва появившись, тут же сохла и осыпалась ягода. Лишь крапива, осот да лопух – нет на них протравы! – бушевали, глуша все вокруг себя.
Вдруг загрохотало… Сначала робко, издалека, так что было не ясно: что это? Лишь слегка потемневшее небо вдали, да чуть усилившийся ветер поманил грозой. Постепенно небо заволакивалось тучами, все сильнее захватывая и восток и запад, порывы ветра все резче рвали деревья. Заколыхалось, задвигалось, словно разноцветные стеклышки калейдоскопа, стадо на угорье, до того распластавшееся там неподвижным черно-белым пятнистым лоскутом. Насторожились в ожидании дома, замолкли птицы, даже не слышался лай собак.
Но, покружив, погромыхав над селом, тучи проползли куда-то мимо, не утолив изнывающую от жажды и томления природу.
Снова посветлело, затихло, успокоилось. Но вдруг резкий, золотистый блеск молнии, совсем в другой стороне, пронзил небо. Новое наступление облаков, светлых, не грозовых, с легким дуновением ветерка  началось на село. И при полном сиянии света крупные резкие и редкие капли долгожданного дождя застучали по крышам. Стук нарастал, превращаясь из одиночных ударов в сплошной плеск – жадный, радующий душу, но – увы! – недолгий. Лишь оросив живительной влагой лицо земли, но, не напоив, не утолив жажды ее, дождь прекратился.
Из-за облаков опять выплыло солнце, осветив золотистым блеском поля. Посвежели и похорошели дома, воспрянули деревья, вздохнула земля, словно обретя второе дыхание.

Пронзительно, назойливо, раздражающе затарахтел где-то вдали мотоцикл. Смолк. Опять затарахтел. Очевидно, развлекались подростки.

Ксеня пошла к реке.  Присела на берегу. Рядом на ветхом деревянном мостике рыбачили мальчишки. На другой стороне реки виднелись огороды и зады домов уютной деревенской улицы. Женщина полоскала белье. Тихо. Под ногами плескались утки. Где-то вдалеке мычала корова. Она  снова слушала тишину.
Чирк –фить-фить, чирк –фить-фить – кричала какая-то птичка.
 Какая – Ксеня не знала, так как в птицах не разбиралась. С того берега доносились тихие голоса. Плач ребенка. Выкрики женщины. Изредка лаяла собака. Подул ветер. У берега слышался плеск воды.
Кар- кар- кар – пролетела ворона.
Попыталась рисовать.  Но изображенное на бумаге так не походило на то, что видела вокруг,  и казалось столь несовершенно…  Продолжать расхотелось.   Знала: рисование не должно копировать, подобно фотографии, натуру, а выражать какой-то собственный замысел художника. Подруга, тоже художница – любительница, в таких случаях обычно отвечала: «Так задумано». Но Ксения трезво оценивала свои художнические возможности. Рисовать начала недавно, уже поселившись здесь, не в силах устоять перед окружающей  красотой. Правда, еще в детстве у нее что-то  получалось, и мать до сих пор хранила  школьные альбомы с рисунками.  Все же было немного обидно. Невольно вспомнились слова Чехова: «Какой я подлец, что не умею рисовать». Вот и она тоже…

Недалеко от нее у дерева остановилась женщина. Собирала смолу.
Как уютны и приятны    летние вечера. В это время сумерек и ранним утром можно ощущать и воспринимать природу такой, какова она есть, с ее шорохами, щебетом птиц, первыми и последними лучами… Днем люди шумом и гамом, собственной будничностью заглушают эту поэтичность природы.

Из пионерского лагеря на том берегу  доносилась музыка. Бодрые, эстрадные ритмы. Садилось солнце. И все удивительно менялось в его лучах. Посветлели дома, лес. Вода, наоборот, казалась черно-синей и необычайно красивыми, сиренево-розовыми, становились облака.  Это длилось недолго. Через какое-то время краски изменились.
Вокруг никого. Только вода, лес, дома. Но ничто не оставалось неподвижным. Вот открылось окно в доме. Вышла на огород женщина. Исчезли рыбаки. Раздался детский крик. Еще…еще.
Рядом  остановился мужчина с велосипедом и ребенком.
  - Девушка о чем-то скучает… - бросил в ее адрес.
 Ксеня не слышала. Повторил еще раз.  Недоуменно взглянула на него:  «Какие странные  все же  эти  мужчины!».

В августовском лесу стояла удивительная тишь. Ни звука, ни шороха. Ксеня испуганно вздрагивала  от неожиданно прожужжавшего над ухом комара. Лишь изредка раздавался глухой выстрел: началась охота. Ни души. Деревенские жители, да и обитающие здесь летом  дачники,  ходят в лес слишком целенаправленно, в определенное время. В начале июля – за земляной, немного позднее – за белыми грибами и голубеницей, так местные называют клубнику. Нынешним летом она была особенно крупная и спелая – стояли жаркие и дождливые дни. Затем  все идут «по грузди». Впрочем, и вообще идти по грибы здесь называют идти «по грузди».
- По грузди ходила? – все время спрашивала ее бабка и никак не могла понять, когда она отвечала:
- Да, в лес.

Праздничность весеннего и деловитую щедрость летнего леса сменяло осеннее увядание. Уже отошли ягоды. Почти нет грибов.
 Лишь изредка попадались засохшие синявки, да, то и дело, – разомлевшие, жирные, сплошь червивые, грузди, белые и черные. Блестели желто-бурыми шляпками, тоже уже переросшие, бычки с черной ножкой. Неожиданно порадовали, когда зашла в молодой соснячок, два больших, свежих, сочных рыжика. Здесь они встречаются редко. Может быть, потому, что ходила обычно недалеко, по обочинам леса, стараясь не выпускать из виду деревню. Следопыт она плохой. Да масляными ломтями раскинулись по траве желто – оранжевые лисички – чистые, крепкие, мягко скользящие, как масло, под ножом. Набрала их почти полный полиэтиленовый мешок.
Кровавыми брызгами блестели в траве ягоды брусники.  Ее  тоже мало.  В папоротнике изредка попадалась уже отошедшая костяника, которую  никто не собирает.

 5. Женька

 Лето кончилось  -  первый Ксенин дачный сезон. Золотую осень сменяло  надвигающееся ненастье. Уже в самом конце октября  она  последний раз ехала в деревню.  Прибрать, упрятать подальше от воров вещи, а наиболее ценное  отнести к зимующим соседям, обвязать от грызунов стволы яблони и вишен, огородить  кустарники. А главное – понадежнее  защитить дом, закрыть на железные засовы ставни – зима длинная, а бесхозное жилье – легкая добыча для мародеров.
Народу в электричке оказалось немного – дачники почти перестали ездить. Готовясь к выходу,  в тамбуре,  увидела Женьку – шустрого доброжелательного мальчишку. Заметив ее, Женя заулыбался.  Она поздоровалась.
- А я Вас уже давно увидел, - сообщил радостно. Его голубые глазенки счастливо засветились. – Мама говорит: я глазастый.

    Они познакомилась еще весной, когда однажды вместе возвращались с дачи. Женя шел со своей красивой молодой мамой. Живой, смышленый, всю дорогу занимал Ксеню  разговорами. И за  довольно-таки долгий путь они успели обсудить многие интересующие обоих темы. Большой палец левой руки у мальчика был перевязан.
 Это он пытался топором колоть дрова.

   В другой раз, уже  летом, после довольно долгого перерыва,  увидела его у магазина.  Женя заулыбался и тотчас сообщил:
- А я даже помню, как Вас зовут.
- Как?  - на всякий случай поинтересовалась.
- Тетя Ксеня.
Он стал показывать свой автомат, сообщив, что сделал его  дядя Сережа, и добавил:
- Он хоть что может сделать.
- А где ваш дом? – тут же поинтересовался  новый знакомый.
Ксеня объяснила.
- А можно я к Вам пойду?
- Нужно спросить разрешение у папы с мамой.
- Да меня везде отпускают, - уверял мальчуган.
Договорились: пока она ходит в магазин, он спросит разрешения.
На обратном пути Женька снова увидел ее:
- Тетя Ксеня!
С ним были две девочки – лет десяти и тринадцати. Как выяснилось – сестры, родная и двоюродная: голубоглазая, как мама, темноволосая Аня и хрупкая беленькая Аленка.
С разрешения сестер и прихватив еще друга, тоже шестилетнего, Алексея, вчетвером отправились в гости. У Алексея, как и у самого Женьки, на плече висел автомат. Вдруг мимо по дороге промчался мотоцикл, за рулем которого сидел  милиционер.
- Падай! – скомандовал Женька,  и  тотчас оба рухнули в канаву.
 Всю дальнейшую дорогу Женька рассказывал  ей о своих приключениях, следствием которых стали коросты и ссадины на коленях, руках и даже на лице: на этот раз он умудрился свалиться с мотоцикла.

     Зайдя в избу и устроившись, за неимением стульев, прямо на кровати, Женя, увидев недостроенный алюминиевый кронштейн, тут же принялся мастерить его.
- А мотолок, молоток, - тотчас поправился, - у вас есть?   Кронштейн никак не вставлялся в нужные отверстия…

   Жениного папу Ксеня приметила еще раньше, не подозревая об их родстве. В    нем «что-то» было… Усы, как у Никиты Михалкова, который тогда ей нравился. Мужественность и интеллигентность. Редкое сочетание в современных мужчинах. Но, в отличие от других дачных попутчиков,  они никогда не общались. У нынешних городских интеллигентов, особенно мужчин, не принято здороваться, даже если годами видишь друг друга. Сельчане же наоборот  раскланиваются со всеми, даже незнакомыми.
Познакомил их Женька.
- А мы едим дом строить, - сообщил он, едва  вышли из вагона.
Вместе с ними на перрон сошла еще одна женщина. Больше попутчиков не оказалось.
Женьке понадобилось в кустики, и Ксеня с попутчицей отправились вперед. Через какое-то время, уже отстав  на приличное расстояние, Женька кричал:
- Тетя Ксеня! – и махал рукой. Поравнявшись, сказал:
- Я Вас сейчас чем-то угощу, - и стал рыться в кармане, долго доставая и развертывая и, наконец, протянул конфету.
- У меня всего две, - добавил он.
Она  достала из рюкзака и угостила его яблоком.
- Тетя Ксеня! А яблоко мытое? – поинтересовался мальчуган.
Всю дорогу он бежал, шлепая по грязи и лужам, весело болтая. Видимо, устав, взял за руку отца, а вторую протянул ей. Смущаясь неожиданной близости, Ксеня, время от времени, старалась выпустить Женину руку, но он снова брал ее. Очевидно, чувствуя то же,  Женин папа сказал ему:
- Ну, ты, давай, уж с кем-нибудь одним.
Иногда они отставали или Ксеня с женщиной уходили вперед. Она слышала, как тот говорил отцу:
- А мы пойдем к тете Ксене?  - И тот что-то шепотом объяснял ему.
Перед самой деревней отстали совсем. То ли  окончательно устал Женька, то ли папа опасался за свою репутацию…
Она уже спустилась с горки, у самой деревни, когда снова услышала:
- Тетя Ксеня! – На ее вершине появились Женька и его папа.  Женька весело махал ей рукой.
Ее любили дети и собаки.



Глава II

1. Не всегда вор крадет, а всегда берегись.

  В электричке было полно народа. Оживленно. Знакомые приветствовали друг друга, поздравляли с открытием нового сезона. После долгого зимнего перерыва Ксения первый раз ехала на дачу. Природа своими естественными ритмами невольно втягивала в собственный цикл и тем заражала оптимизмом. Надо было пахать, сажать, поливать, затем полоть, растить и собирать урожай. И даже если потом не все выращенное шло впрок, многое пропадало или раздавалось знакомым, выбиться из природного цикла уже невозможно. Это дисциплинировало, упорядочивало жизнь, способствовало и внутренней гармонии.

Всю дорогу, да еще и раньше, дома, Ксеня постоянно думала: как–то там, в деревне? Жива ли бабка? Жила ли зимой в избе?Обычно на зимнее время старух забирали  в город  родственники. Не забирались  ли воры?

   Замок оказался на месте. Порадовалась: значит, на этот раз  воры ее обошли. Но, зайдя в сени, обнаружила вырванный из дверей   комнаты  пробой и рядом   чужой лом...  Взломщики проникли к ней от соседей через чердак. На столе лежал топор, а в дверь изнутри всажен нож. Осмотрелась по сторонам: чемодан разрезан, хотя и не закрывался на замки – да и что там хранилось? – старая одежда. Исчезли портативная газовая плита, транзистор, набор инструментов, который подарил отец, посуда и кое-что  из одежды. На подоконнике стояло разбитое  зеркало,  отдельные части его валялись рядом. Она потом так и не выбросила его, хотя и  знала о плохой примете. На полу валялся альбом, в котором  хранила собранные цветы для будущего гербария и записывала легенды о них. На последней странице красовался мерзкий порнографический рисунок.

    В те годы уже процветала всеобщая мания заполучения чужого добра, которая захватила и «высших» и «низших».  И различалась только размером награбленного. Она в полной мере демонстрировала все имеющиеся у общественных животных, к коим относится и человек, древние врожденные программы: от захвата  и удержания
 самого источника благ (политики, олигархи, «воры в законе» и пр.); отнятия  чужой собственности силой, пользуясь физическим превосходством (ограбление), пример тому  - переделы собственности; отнятия по способу утверждения иерархии – подарки и взятки вышестоящим и похищение (воровство), которое отличалось от грабежа тем, что его совершает особь, стоящая рангом ниже обворованной. Поэтому воруют обычно тайно и при этом знают: попадешься – накажут. Воровство вовсю процветает у обезьян. А поскольку человек находится к ним в  ближайшем родстве, то тоже существо – крайне вороватое.  В чем и убедилась Ксеня.

2. Без детей горе, а с детьми вдвое.

  У бабки  Настасьи, на этот раз,  гостила внучка, дочь младшего сына, Ивана, - десятилетняя Катя из соседней деревни. Светловолосая, с темными глазами, бойкая девчушка. Ксеня много общалась с ней. Дети всегда как бы расцвечивали ее жизнь.  Служили той благодатной почвой, куда могла выплеснуть накопленные за долгие годы учебы, чтения книг, путешествий знания. Реализовать томящийся втуне педагогический – это отмечали еще учителя в школе - и родительский талант. А, может, просто потому, что с ними находила  больше общего.  Дети чисты, любознательны,  не осквернены еще взрослым  житейским опытом. Ей даже хотелось свозить девочку в город, поводить по театрам, музеям…

   …Через несколько лет   она узнает: Катя, окончив восемь классов, поступила учиться в швейное училище в городе, Там вскоре забеременела от сына хозяйки, у которой жила на квартире.  И, вернувшись обратно в деревню,   в пятнадцать лет родила ребенка. Учебу бросила. Чтоб детей иметь, кому ума не доставало?..
Забегала иногда к Настасье и Нинка, мужняя жена, дочь Петро. Недавно она родила двойню - мальчиков. Одна девочка у матери уже росла. Малышам едва исполнилось несколько месяцев, как попал в заключение муж за изнасилование по-пьянке несовершеннолетней.  Его там убили. По каким-то не писанным уголовным законам, так поступают со всеми насильниками. Наезжали и Иван с весткой. «Настращавшись» неделями в одиночестве да «упластавшись» на огороде, бабка ждала родственников. Готовила брагу. Те приезжали, пили, матерились и уезжали.
- И зачем я их народила? – вздыхала  после старуха.                А если что и делали когда,  тоже ворчала:
- Эко диво, диво… Кого нагородили. Как попало: где видела, где слышала, где так прошло… -                Иногда жаловалась Ксене:
- Голова все гудит, гудит. Просветлится немного и гудит, гудит.
- У меня тоже, бывает, голова болит, - отвечала та.
- У тебя-то пошто? Меня хоть мужик по голове бил.
- Трудно ведь в городе жить.
- Чо трудно-то? В городе-то?- удивлялась. И опять вздыхала:
- Ой, горе, горе…
- Да какое горе-то?
- Как не горе? Картошка не растет. Не на моде картошка ноне.
- Да это разве горе?
- Старая я…
Или, завидев Ксеню на огороде, спрашивала:
- Ты кого копаш? Кого-то копат да поливат ишо.
Когда заходила сватья, делилась с ней:
- Лучше будет или того хуже? – и сама же отвечала:
- По нонешней жизни не будет. С тринадцати лет ходят на аборты. С четырнадцати лет ходят на аборты.                Сетовала на Петро:
- Запиватся. Начисто запиватся. Ой, сватья,  очень тяжело.
- Да ты чо это?


3.Дачница

    Наконец-то распогодилось. Ксеню разбудили лучи солнца, которые пробивались сквозь занавеси в окно. Небо было еще серым, но кое-где уже кучковались облака, и то здесь, то там просвечивала бледная голубизна. Дождь лил всю неделю, и промозглая сырость, несмотря на июль, обезволивала, не давала ничего делать, угнетала.

    Вообще-то здесь, на даче, ей нравилось в любую погоду. Природа настолько хороша, что никогда не казалась однообразной. Чистый дружелюбный березовый лес вечно переговаривался листвой, переливался птичьими голосами, щедрый на дары. Тихая задумчивая река, лишь робко ворчащая на перекатах, мягко струила воды в излучинах и таинственно исчезала в мрачных каньонах. Привольное раскинувшееся по обоим берегам село. Растерзанное и обезжизненное людскими стараниями, сначала в коллективизацию, затем после взрыва, лишь теперь чуть оживало усилиями дачников. Непривычно сверкали на солнце белокаменные стены вновь возводимых строений, пока еще чужеродных на фоне  хилых деревенских хижин, которые, несмотря на всю убогость их обитателей, так к месту, так уютны  здесь, тая в себе бесценные крупицы той исчезающей, но истинной жизни, так дорогой Ксениной душе.

    Ей нравилось разговаривать со стариками, слушать их песни, переливчатую,  словно река по камушкам, сверкающую золотинками речь, хотя сначала едва ее понимала.   Любила бродить по лесу. Лес всегда вдохновлял, пробуждал в памяти стихи, песни, любимые с юности. Или слушала пенье птиц, учась различать их голоса, собирала цветы, чтобы составить гербарий.
Ксеня приезжала сюда каждые выходные и обязательно в июле – на ягоды, когда поспевала земляника.  Целебные свойства этого природного зелья бесценны для здоровья. Если за лето наедаться ягодой до пресыщения, тогда полностью обновится кровь. Сказала  ей как-то знакомая женщина- врач, и она с успехом пользовалась этим советом.

Каждое утро  ходила за земляникой. Ее норма  - литровая баночка за два часа. Более ловкие собирали и больше.  Но ходили  далеко, на облюбованные места.  А Ксеня бродила с краю, по опушкам. Потом отсыпалась: ночью не давали спать то ли мыши, то ли крысы. Каждый раз вздрагивала от их беготни, шороха и долго затем, одурманенная разными мыслями, не могла заснуть. Вечером работала в саду: воевала с травой.

Раскаленный белый диск  солнца выплыл из-за облаков и стал медленно спускаться вдали за лесом. Постепенно приглушались краски. Резче и отчетливее слышались голоса птиц, животных. Над головой перекрикивались две вороны. Над плещущей с ласковым шумом, вечно спешащей куда-то рекой с жалобным стоном парили чайки. Мычали заблудшие коровы. Еще нет-нет да доносились голоса  детей. Слышался лай собаки. Надвигалась ночь.

После произведенного погрома у Ксении пропало желание что-то обустраивать, ремонтировать в доме. Да и сделать это оказалось непросто. В деревне никого не наймешь: деловых мужиков мало и все заняты в собственном хозяйстве, остальные спились. К тому же деньги в расчете не котировались.   Добротные хозяева имели и машины, и мотоциклы – возили продукты на продажу в город. Единственной конвертируемой валютой считалась «бутылка», да еще  - «натура».
- Полюби меня, я все тут тебе сделаю…, - говорил ей Петро,  не просыхающий от выпивки.

С бутылками же у Ксени вообще была проблема. Покупать самой вино, тем более водку, казалось стыдным. А платить водкой за работу не позволяли гуманные соображения: нельзя спаивать народ. Еще Толстой говорил. Порядочнее, считала, – отдать деньги, а там уж – хозяин – барин. Но в пору талонного распределения, когда ценность водки как дефицита еще больше возросла, пришлось и самой выстаивать часами в длиннющих очередях, вместе с алкоголиками, на виду у всех, как казалось,  сгорая от стыда.
- Да брось ты! – говорили  знакомые. – Все так делают.
Привезти работников из города – дорого и далеко – еще поедут ли?
Решила: весь комфорт у нее будет снаружи. Так и говорила  друзьям, приглашая в гости. Природа компенсировала  неустроенность быта, да быт никогда не имел для нее большого значения. Эстетики требовала душа…

Потому занялась садоводством, цветоводством и огородничеством. Накупила книг. Даже газету выписала «Дачный участок». Зимой рисовала планы насаждений.   Изучала теорию. Книги увлекали как захватывающий роман. Работа на земле, с растениями – тоже творчество. А всякое творчество в самом процессе доставляет много радости, не говоря о результатах.
Сначала заинтересовали входившие тогда в моду у садоводов «узкие грядки по Митлайдеру». Доктор Митлайдер создавал процветающие овощеводческие хозяйства в разных странах  – от влажных тропиков до пустыни. На русской земле они появились недавно.
Главное преимущество новой технологии - получать здоровые овощи. Испытывать радость осмысленного творческого труда. Особенно ей понравились слова: «В нашей жизни дефицит радости не менее, а возможно и более, острый, чем дефицит высококачественных продуктов питания. Красота огорода, который больше похож на парк, никого не оставляет равнодушным».
Поддавшись благородному призыву: Все мы в ответе за чудовищные насилия над Землей России.  Да поможет нам Господь очистить и возродить себя, свою Землю, свою Родину! -  Ксения принялась воплощать столь гуманное воззвание в жизнь.
Выровнять землю – гряды должны быть абсолютно горизонтальными – оказалось не так уж легко: участок был с  уклоном. Провозилась целый день.  Но все же сделала несколько узких гряд, на которых посадила огурцы, помидоры, капусту, кабачки и прочую мелочь. Затем закупила в городе рекомендованные смеси удобрений и в очередной приезд удобрила и полила, натаскав на себе на коромысле из колодца,  десятка два - три воды.
И стала ждать результатов.
Но оказалось - не все, что хорошо на бумаге,  хорошо и на деле. Огород требовал огромных, каждодневных усилий.  Она  приезжала лишь на выходные. И сорняки – не такие безобидные существа  - один пырей чего стоил! – чтобы легко испугаться всевозможных новомодных агрессоров, и потому сдаваться не собирались.

     На следующий сезон, прочтя, по совету подруги – тоже садовода – любителя, очередную книгу, теперь уже об органическом земледелии, которое  рекомендовало делать «огород без химии», увлеклась этим. Мы не можем заставить Солнце и Луну двигаться по другим орбитам. Законы, управляющие жизнью растений и почвы точно так же не подвластны человеку, как законы движения Солнца и Луны. Но, поняв их и действуя в согласии с ними, можно добиться многого,  писал автор.  Это уже была  философия, а философию Ксеня любила. Особенно, когда прочла: «Мы еще, как следует, не знаем, как качество пищи влияет на душевную и духовную жизнь человека, на его человеческую сущность. А то, что такое влияние существует, можно пока только догадываться».

О том, что растения – живые, знала давно.   Что они реагируют на доброе слово и на музыку, особенно  классическую, например, Баха или Моцарта, а также  любят тихие народные песни или медитативные мелодии. Ученые - биоэнергетики считают: все живое принимает чужие мысли и чувства. Главное – настроиться на одну волну. И  только тогда всходы поднимаются бурно, а культура дает отличный урожай. Но немногие люди  об этом знают. И еще меньше умеют использовать этот дар природы.  Главное – это любовь!
И Ксеня принялась за выращивание сидератов.
Но исход был тот же. Не прополотые и не скошенные вовремя зеленые удобрения лишь добавляли работы.

Весной выращивала рассаду, нежно холила и нянчила, радостно наблюдая за первым появившимся ростком, затем двумя листиками. Поливала и удобряла, пикировала, разговаривала и, как рекомендуют биоэнергетики, объяснялась в любви.  А, вырастив, везла на дачу. Как-то в переполненном вагоне электрички, корячась  и мучаясь, не в состоянии дотянуться до верхней,  из металлических прутьев, полки,  - мужчины молча и равнодушно наблюдали за этим -  все же поставила   на нее коробки с землей и растениями. А снимая,  опрокинула их на себя и сидевших внизу пассажиров. Мужчины  злобно возмутились, а на ее слова: «Надо было помочь», ответили: «Нужно было попросить». Просить никого и никогда не любила. Помощь: мужчины ли женщине, молодого – старому или, при необходимости, просто друг другу  считала врожденным качеством человека. И глубоко ошибалась. Мужчины никогда не делают ничего бескорыстно.

В другой раз, высадила, с таким же многомесячным трудом выращенные и привезенные на дачу помидоры.  А когда приехала через неделю, не обнаружила их на месте:  их вырыли соседские куры. А то, посадив помидоры, как полагается, после последних заморозков, грянувший неожиданно ночью мороз погубил их. Однажды все  же дождалась урожая, и он, на редкость, оказался удачным – несколько ведер помидоров.  Оставила в домике для дозаривания. Но   температура резко понизилась до –10 градусов, и все померзло.
Нет, природа, да и объективная реальность вообще: жизнь не обязана соответствовать нашим ожиданиям - услышала как-то – не позволяла «царю природы» - человеку, каким себя  он мнит, властвовать над собой.

     Ксеня все больше понимала: любое занятие требует полной отдачи, чтобы добиться положительных результатов. В душе  хотелось этого.  Но огородничество и садоводство   -  не  главное в ее жизни. Да и вообще гены земледельца в полном наборе имеются всего лишь у пяти процентов людей.  У остальных они есть, но не в полном наборе, а у десяти-пятнадцати процентов  их и  вообще нет. К какой категории относится она? Порой все же завидовала другим женщинам, у которых на этом поприще «все путем». Но это их смысл и образ жизни.  «Жизнь имеет тот смысл, которым наделите ее вы». У нее же – другой смысл, - утешала себя.  И пыталась «выкроить» моменты «для души»: порисовать, полюбоваться закатом, погулять вечером по берегу реки.

4. Мужики

Каждый раз, когда Ксения приезжала в деревню и шла сельской улицей, сидевшие на лавочках у  домов местные мужики кричали:
 - Опять одна што ли приехала?..
        Вот и теперь, увидев сидевшего у своего дома Николая, соседа, поморщилась: он более других досаждал ей.  Белесый, словно припорошенный мукой, невысокий, коренастый мужик, лет под пятьдесят, с грубым простым лицом и вечно ехидной ухмылкой.  Он был «себе на уме». Старый холостяк. Женился   незадолго до Ксениного появления здесь.
- Девки-то не хотели за него идти, - рассказывала бабка Настасья.  - Хотя и сватался ко многим. Больно уж сварливый, да жадный.
Согласилась разведенка. Красивая, рослая, упитанная баба, смирная и работящая, но уже помыкавшая бабью долю: прежний муж пил, гулял, детей не было. Уже при Ксене у них родился сын. И Николай все хвастал им перед ней, стараясь, видимо, уколоть.

   У него имелся хороший дом – пятистенка, крытый двор с баней и стайками, огромный огород на угорье, который спускался к самой реке, всегда во время и аккуратно прибранный. Перед окнами ухоженный веселый палисадник с яркими манящими улыбчивыми цветами. Держали хозяева скотину: двух коров, телок, штук пятнадцать овец, свиней, кур. Имели машину, мотоцикл. В избе тоже все прибрано, ладно. Ксеня иногда заходила к ним за молоком. На окнах висели  нарядные занавески, на столе чистая  белая скатерть.
Все свое время  соседи проводили в труде. Крестьянская деловая хватка досталась Николаю от родителей, когда-то раскулаченных. Лишь изредка, вечерами, сиживал он, покуривая  с мужиками, на лавочке у  избы. Анфису, жену, праздной Ксеня никогда не видела.

    Стараясь избежать назойливых  мужицких расспросов, Ксеня    пыталась иногда прошмыгнуть мимо незамеченной, но тут же неслось вслед:
 - Пошто не здороваешься?..
Как-то, не выдержав, бросила в ответ:
 - А что вас это так волнует?
 - Чо волнует? Чо волнует?..– загоготали  довольно.
- Такой товар пропадает…, - скабрезно усмехнулись.

   Как-то шла из магазина. Вдали, в конце улицы, появилась пьяная компания: трое мужиков и женщина. По приближению, почувствовала какое-то особое оживление. Когда сошлись ближе, от компании отделился парень – лицо грубое, под глазом синяк. Женщина пыталась остановить его, то тот полон решимости.
 - Горожанка! Куда идешь?
 - Постой. Постой, говорю, а то остановлю!.. - В ход идут руки.
 - Ты мне нравишься…
Это был сын  подружки ее хозяйки.  Недавно вышел из тюрьмы. Поговаривали,  и он причастен к кражам по домам.

   В другой раз  вышла к колодцу по воду. У дома Николая, что возле колодца, группа мужчин. Завидев Ксеню,  оживленно заговорили,  показывая и поглядывая в ее сторону.  Возвращаясь из магазина, снова увидела их. Они грузили доски на машину. Под громкие выкрики, смех один направился к ней.
- Угости луком…
 Она несла семенной лук для посадки и баранки. Крутится рядом. Остальные комментируют. Поравнявшись, слышит:
- Миленькая! Мужа-то у тебя как зовут?..
Это говорил красивый высокий парень с интеллигентным лицом.

- Свари компотик, мы сейчас зайдем…

   Приставали и женщины. 
 - Девка-то приезжает и одна спит, - делилась хозяйка с  зашедшей в гости соседкой.
 - Что ж делать - то? – вздыхала та.
Уже зная, что у бабки Настасьи поселилась одинокая горожанка – новости в деревне распространяются быстро – всегда: в магазине ли, у колодца неизменно допытывались:
- Семья – то у тебя  хоть есть?
И услышав отрицательный ответ, деланно удивлялись:
- Нету-у…?

   Как-то Ксения  пришла в один дом поговорить с печником: печь сильно дымила - плохая тяга, и весной она не могла ее растопить. Хозяйка дома, маленькая щупленькая, чистенькая старушка, почти не ходила – шел 83-й год - и все сидела на крылечке. Жила она с дочерью – дурочкой, здоровой сорокалетней улыбчивой девахой, с красным лицом. Вечером на крылечке собирались и другие старушки. Явление перед ними Ксении, как и для  всех прочих деревенских,  было событием невероятным. Едва вошла в ворота и спросила печника – его не оказалось дома - ей тотчас учинили допрос.
- Одна живешь-то?
- И там …одна? – продолжали допытывать.
- А дети-то есть?
- Нету- у?..
Ксене не было плохо  одной. Отвечала иногда на назойливые приставания:
- Так нравится.
А те удивлялись:
- Одной и нравится?..

 - Именно од-ной и нравится! – парировала Ксеня. Те недоуменно замолкали, но  в следующий раз снова спрашивали:
- Вот одна живешь и нравится?..

    Похоже, ее одиночество волновало всю деревню. Ксеню допытывали, лезли в душу, раздевали прилюдно, а ей казалось, – она всегда избегала душевного стриптиза даже в кругу близких  людей  - что с нее живьем сдирали кожу. Поистине, от людей на деревне не спрячешься…

   Удивляло: ведь и сами пытальщики тоже были одинокими старухами, потерявшими мужей в войну или схоронили их, часто преждевременно сгоревших из-за пьянки.  Жили с полоумными старыми девками – дочерьми или великовозрастными сыновьями – алкоголиками, которые вымогали у немощных матерей последние гроши или попросту отбирали пенсию. Как-то стала свидетелем, как пришедшая из леса маленькая сгорбленная старушка с баночкой земляники, добытой тяжким трудом – попробуй-ка поползай за каждой ягодкой –  по себе знала это – продала ее дачникам, а стоящий тут же сынуля – верзила, лет сорока,  с тупым  пропитым лицом, сразу выхватил деньги из рук матери.

   Жить не так, как живут все, нельзя. Необходимо следовать природным законам, даже нарушая  при этом всяческие табу, предписанные обществом. Возможны и полигамия, и полигиния, групповой брак и проституция, а сейчас  узаконены и однополые отношения, но нельзя быть одной. Или нужно  идти в монастырь, но и там тебя унифицируют, подчинят своей, еще более жесткой, воле. Белую ворону заклюют свои же черные сородичи. Ведь внутривидовая, а тем более межвидовая агрессия, а городской человек для деревенских  - уже другой вид, неизбежна в природе. Даже если делить нечего… «Когда кто-нибудь верует не так, как все, то это неприятно волнует даже людей, равнодушных к вере», - говорил Чехов.
Человек весьма агрессивное существо. И каждый считает себя, собственный образ жизни – лучшим и единственно возможным. Инстинктивная «самость» даже в самом падшем человеке всегда поражала Ксению.

     Однажды  отдыхала на берегу реки, чем  опять привела в изумление проходящего мимо мужика:
Одна чо ли отдыхаш?..
      А как-то встретила на улице подружку хозяйки – тощую пожилую женщину.  Она частенько забегала к ней. Ксеня поздоровалась, но забыла имя.
Зовут-то меня Евгения,  по писанному, Ивановна, а люди кличут Женя, - напомнила та. У нее недавно  разбился на мотоцикле, будучи пьяным, сын.  Мужчине сделали семь операций на голове, после чего жена с ребенком оставила его, и старушка все пыталась  сосватать его Ксене.
- Плохой огород да огорожен, - твердила женщина и каждую новую весну, едва она появлялась в деревне, затевала этот разговор.

    Конечно, если честно признаться, ей не хватало мужских рук в хозяйстве. Опять всплыло чеховское: «В деревне без мужика нельзя». Он сам многие годы провел в Мелихове, под Москвой,  вкусив все прелести деревенской жизни и диковатого, с точки зрения здравого смысла, мужицкого менталитета.
Но каждый ли нынешний мужик, муж – помощник? Примеров тому хватало. Да вот, хотя бы, Зинаидин  Анатолий…

Анатолий  у нее был вторым.  Старше Зинаиды на двенадцать лет. С первым мужем, спортсменом, красавцем разошлась, прожив десять лет. Тот пил, изменял.  Сразу после развода поехала, чтобы успокоиться, на курорт. Там и познакомились. Замуж за него не собиралась. Просто оказались в одной компании.  Но когда разъезжались, обменялись телефонами. И потом, как-то на 8 марта, когда собрались праздновать свой день, как обычно, одни бабенки, позвонила и пригласила в гости. Хотела свести его с подругой, тоже одинокой, которая больше подходила ему по возрасту. Но Анатолий – надо знать мужчин! – предпочел ее – молодую, миловидную.  К тому же, как выяснилось, хозяйственную,  и не отстал, пока не зарегистрировались. До того он  уже девять лет вдовел.

Намучившись с первым мужем, молодым и неверным, выходя за Анатолия, Зинаида надеялась, что, наконец-то, поживет спокойно.   Он был добр, ласков, симпатичен. И  первое время, кроме  как «Зинуля», ничего не слышала. Но в деревне, заведя дружбу с местными мужиками, да еще подрядившись на лето в лесники, где за все один расчет – бутылка, стал много пить, опустился, забыл нормальную человеческую речь, перейдя на привычный «русский» мужской жаргон. Да и здоровье уже сдавало. По вечерам и ночам  он смотрел телевизор, читал книги, а затем спал до обеда.

Зинаида, приезжая зимой из города, разгребала сугробы возле дома, наводила порядок в избе, готовила обед, стряпала на неделю и уезжала обратно. Помимо того, работала на заводе, иногда за двоих, подменяя напарниц: то  ушедшую в отпуск, то заболевшую. Ни от чего не отказывалась, стараясь больше заработать. К труду привыкла с детства. Родилась и выросла в деревне. Рано осталась одна с матерью: отец погиб на фронте, брат после армии не вернулся домой. Управлялась и с хозяйством, со скотиной и огородом, и в школу бегала за несколько километров. Да и теперь, казалось, не знала усталости. Потому и зарабатывала неплохо.

 5.Андрейка

Андрейка, Зинаидин внук, сидел на скамейке возле своей избы.
- Бабушка-то дома? – увидев его, спросила подошедшая Ксеня.
- Не-ка…
- А где она?
- Ушла куда-то. Может, в магазин.
    Зинаида была нужна Ксене по делу, и она решила подождать. Пристроилась рядом.
- Ну, как дела?
Детей Ксеня считала интереснее взрослых, и потому любила беседовать с ними.
- Нормально.
- Когда учебу-то кончаете? – поинтересовалась.
- А я не хожу в школу.
- Как не ходишь?
- А учительница сказала, что меня на второй год оставит.
- Как  на второй год? Почему? Плохо учился?
- Да она обозлилась на меня.
- Почему? – еще больше поразилась Ксеня.
- Я толкнул ее.
- Толкнул?!
- Да я не толкал. Она велела мне выйти из класса, а я не хотел выходить, ну и…
Ксеня совсем расстроилась.
- А папа сказал, - продолжал рассказывать мальчуган, - раз остался на второй год, можешь не ходить в школу.
- И чем  же ты занимаешься?
- Гуляю.
- А друзья у тебя есть?
- Есть. Много.
- Кто же твои друзья?
- И из третьего класса, и из девятого, и из техникума есть.
- И что вы делаете?
- В подвале в карты играем.
 Андрей вытащил из кармана колоду новеньких, блестящих краской разноцветных карт. Перетасовал.

Андрейку Ксеня знала с шестилетнего возраста. Его каждое лето привозила на дачу бабушка Зина. Симпатичный черноглазый малыш с белокурыми волосами, бойкий, общительный. Едва завидев ее, когда шла в магазин или на речку, кричал: «Здравствуйте!» От Зинаиды узнала, что мать родила его, когда отец -  Зинаидин сын – Виктор служил в армии.

- Галка забеременела, ну и пришлось зарегистрироваться, - рассказывала та.
        Потом попала в заключение Галина: растратила казенные деньги. Работала кассиром в магазине.  Все это время Андрейка жил у бабушки, безумно любившей внука.  После армии  Виктор решил развестись с женой и уехал из города, оставив сына  со своей матерью.

Отбыв наказание, Галина снова вышла замуж.  Родила дочь и забрала Андрея. Дома происходили постоянные пьянки. Андрей болтался целыми днями один, часто голодный. Баба Зина, у которой  болело сердце о внуке, каждую неделю навещала его, привозила полные продуктов сумки. Кормила и Андрея, и Аленку.
Затем посадили нового мужа Галины. К тому времени вернулся из скитаний Виктор. Андрейка, постоянно живший на два дома, и баба Зина, которая не прерывала связи с невесткой и даже помогала ей, снова соединили отца с матерью. Вместе с ними была и Аленка.

Счастливое семейство в полном составе ездило на своей машине на дачу. Зинаида радовалась, а когда ей говорили, что Аленка-то – не родная Виктору, гордо заявляла:
- Зато у Андрейки родные и мать, и отец.
Однако идиллия продолжалась недолго. Инфантильный и легкомысленный отец и вечно пьяная мать снова разбежались.

Виктор стал возить на дачу других женщин, все время разных.  А сердобольная бабушка опять рвалась на два дома, страдая и скучая об Андрейке. Забирала на выходные и праздники, возила в деревню.  Заискивала и задабривала невестку, чтобы та не запретила встречаться с внуком.

Между тем Андрей рос, ему исполнилось 12 лет.  И бабушка с сыном стали поговаривать о том, чтобы забрать его совсем.   Теперь он сам мог на суде сказать, с кем хотел бы жить. Раньше, когда  спрашивали, с кем ему лучше, отвечал: «С мамой. Потому что с ней можно играть». Теперь заявлял, не без внушения Зинаиды, что хочет жить с бабушкой и отцом. И те уже  готовились решать дело через суд. Но, придя как-то навестить внука и не  застав невестку дома, а в квартире обнаружив полный разгром после очередного загула,
Зинаида забрала голодного Андрейку и решила, что больше не отпустит его к матери. Будет устраивать у себя в школу.  Протрезвевшая через несколько дней Галина позвонила свекрови:

- Вы что Андрейку-то совсем забрали?  И услышав утвердительный ответ, заявила:
- Тогда и Аленку берите…

        ...Кончался  октябрь, а Андрей так и не ходил в школу. Бабушка поручала идти договариваться с директором отцу, а тому все было некогда – пил. И не шла сама. Мальчишка болтался на улице, приходил домой только поесть и баба, как всегда, совала ему лакомый кусочек. Купила на день рождения красивую дорогую импортную курточку, кроссовки.

Устроили  в школу уже в ноябре. В зимние каникулы Зинаида снова забрала его на дачу, где оставался зимовать муж.

…Зинаида явилась поздно, Ксеня уже собиралась уходить. Они не виделись почти год, с  прошлой осени, когда разъехались с дачи. Она сильно похудела, постарела, хотя прежде была еще привлекательная, выглядевшая моложе своих  пятидесяти лет,  женщина. Всю зиму моталась в деревню.  С тех пор как там стал жить муж, которого  раньше времени отпустила на пенсию, они обзавелись хозяйством: курами, свиньями, козой. Дорога с электрички летом–то тяжелая, особенно в непогоду, а зимой вообще  не было никакой.  Если когда трактор пройдет или грузовая машина, то по полозьям еще как-то можно пробраться.  Но зачастую приходилось тащиться по сплошной целине несколько километров, а за спиной тяжеленный рюкзак с продуктами, куревом, а то еще и бутылочкой.   Ближе к весне купила в городе на рынке поросят и тащила их на себе.

Она пригласила Ксеню в избу, организовала чай. Настроение у женщины было подавленное – опять запил сын.  Как лучшей работнице, на заводе ей выделили легковую машину – в те времена  большой дефицит. Зинаида поставила сыну условие: будет пользоваться, если пройдет кодировку. Виктор закодировался, но сорвался – выпил и чуть не умер.

- Лучше бы уж умер - сказала ему мать. - Поплакала бы и успокоилась.

Запил тот по-черному. Не проездив и месяца,  напившись, разбил машину. Больше года простояла она в гараже без действия. Сосед предложил обменять ее, практически новую, на свою старую с доплатой. Они согласились, рассчитывая на полученные деньги купить Анатолию «муравья» - мотоцикл с коляской, чтобы ездил в деревне.  Пока Зинаида жила на даче, Виктор продал и пропил полученную по обмену машину, вынес из дома весь хрусталь. Теперь, уезжая,  она опасалась, как бы не спалил и саму квартиру. А деньги, предназначенные на покупку мотоцикла, потерял, тоже по пьянке, Анатолий...

6. Мостки

Жара стояла изнурительная. Шел всего лишь июнь, месяц для этих мест вообще-то прохладный, но вот уже третий год, говорят, из-за нарушения озонного слоя и общего потепления климата, мучила засуха. Едва налившаяся соком трава жухла на глазах, без времени желтели деревья, почва буквально горела под ногами. Не привыкшие к зною местные жители не находили себе места. Не помогал, как обычно, спасительный в таких случаях, и лес. Солнце проникало и в него, да к тому же на истерзанных жарой и истекающих потом его посетителей остервенело накидывались тоже ошалевшие от жары мухи. Слабым утешением служили и ягоды, что, вобрав в себя первую весеннюю свежесть, каким–то чудодейственным способом, на удивление, возрождались из земли. Да и той приходилось покланяться, поползать на коленях, а то и на животе.

Утомленная таким отдыхом, Ксеня решила отправиться на речку, забрав с собой накопившееся за зиму несвежее белье для стирки, чтобы совместить приятное с полезным. Вода в реке была мягкая, ласковая, отстирывала грязь моментально и потому вся деревенская и дачная женская половина ежегодно тащила на берег половики, дорожки и прочее тряпичное домашнее барахло. Устроившись по- удобнее  на мостках, у кого они имелись, или попросту войдя по колено в воду и вооружившись щеткой и куском хозяйственного мыла, производили эту нелегкую, но неизбежную вечную бабью работу. Приучилась, глядя на других, делать это и она.

На этот раз мостков на месте не оказалось. Немного озадачившись – стирать на руках неудобно – и прикидывая, как лучше это сделать, прошла по берегу.  И тут заметила вдалеке новенькие, сияющие свежим деревом, жестко и любовно прикрепленные железным канатом к берегу и прижатые огромными валунами мостки.  Направилась к ним, и, забредя в воду, которая  тоже обжигала, как кипяченая, принялась за стирку.

На реке оказалось полно народа – на выходные съехались дачники с детьми и родственники. Солнце припекало, но после купания, и приятно облегающего тело влажного купальника, это переносилось не так тяжело.

Ксеня уже вышоркала щеткой покрывало, дорожку, простирала кое-какие личные вещи, как чуть не вздрогнула, неожиданно увидев, обернувшись на звук за спиной  от чего-то брошенного на землю, мужчину, совсем бесшумно появившегося здесь. Ее удивила близость, с которой тот начал располагаться.  Мало что ли места на берегу?  От растерянности и смущения  - на траве раскидано для сушки белье - выпала из рук майка, которую стирала, и ее поволокло под мостки. Едва успев схватить ее, тут же из рук выскользнуло мыло и его тотчас унесло течением. Расстроилась. Мыло давали по талонам один раз в квартал, да и половина белья осталась нестираной.

Между тем на берег вслед за мужчиной пришла женщина с двумя детьми – девочкой лет девяти и одно-двухгодовалым белобрысым мальчуганом, в руках она держала огромный сверток. Бесцветное лицо  женщины, словно грубо вытесанное из дерева, имело застывшее мрачное выражение. Развернув сверток – им оказалась туристическая палатка – вновь прибывшие принялись ее растягивать на берегу. Ксеня слышала, как недовольно бурчал мужчина, и снова вздрогнула от резкого окрика жены:
Не ори, Коля! Надоел!
- Надоел, - почему-то повторил тот.
 У нее  не получалось с установкой палатки, и глава семьи, лежавший невдалеке  на траве, злился.
- Да, надоел, - утвердительно повторила женщина.
- Не можешь…
- Возьми да сделай! – началась обычная семейная перебранка.

  Они еще провозились какое-то время все также под бурчание Коли.   Наконец, палатка была установлена.
- Вот как хорошо теперь, - удовлетворенный хозяин залез в палатку.

   Ксеня подумала, что это приехали на выходные туристы. Но тут на берег спустилась  Галина, которую она знала.  Та жила с хромым Василием, как-то испугавшим ее еще в первый год пребывания в деревне, когда шарахалась от каждого куста.  Шла в магазин и вдруг  увидела нечто несуразное двигавшееся навстречу. Это нечто бессмысленно махало во все стороны руками и несусветно материлось. Надвигающееся на нее существо повергло Ксению в полный ужас, но так как деться было некуда, приготовилась ко всему. Вдруг, поравнявшись с ней, существо расплылось в пьяной улыбке и,  излучая избыток доброжелательности, промычало:
- Опять приехали…
И проводив ее, снова  заматерилось и замахало руками: мужчина воевал с комарами. Мат Ксеня всегда воспринимала, как выражение агрессии, а для местных – это обычный разговорный язык. Мужчина - Галинин муж.  С тех пор  он всегда с улыбкой встречал ее, когда приезжала из города,  и «с Богом» провожал обратно. Галину узнала позже: как-то однажды, бегая в поисках молока, - а у той была корова, - встретила на улице. Та шла пьяненькая. Спросила, не продаст ли молочка.
- Пойдем, миленькая, пойдем. Дам я тебе молочка…,- запричитала  едва стоявшая на ногах баба.
- Одинокая ты. Жалко тебя. Да всем не поможешь…- вздохнула вроде бы сочувственно.

    Потом Ксеня  возила им из города дрожжи, бывшие тогда в дефиците.  А затем ее снова обокрали – уже в третий раз.  Поговаривали, что не обошлось и без их сына – белоголового семнадцатилетнего юнца, вечно гонявшего по деревне на мотоцикле. Вскоре он все же попал  в колонию, за участие в драке.

    Галина сошла на берег со своего огорода, что располагался прямо на угорье, с двумя бидонами, огромным, литров на десять, и вторым поменьше, и, устроившись у воды, принялась их чистить.
- Иди сюда, - пригласила ее Ксеня,  уже догадываясь, что это их мостки.
- Нет, нет…,- возразила та.
- Палатку-то по дешевой еще  цене   купили? – обратилась Галина к устроившейся на отдых паре?
- Да, за восемьдесят, - ответила  женщина.
- А-а-а, - протянула удовлетворенно. Ксеня не могла понять, кем приходятся эти люди друг другу. Наконец, на какой-то вопрос  мужчина назвал ее мамой.

   Мыло утонуло, и Ксене пришлось достирывать белье без него. Прополоскала две цветные простыни. Оставалось еще две белых. Их без мыла не отстирать. Смочив  и свернув белье в жгут, уложила его на мостки, а сама вышла на берег и стала ждать, когда подсохнет выложенное на траве. Семья еще возилась у палатки. На женщине был модный, синий с ярким цветным рисунком комбинированный купальник.  Высокая блондинка с убранными сзади в пучок полудлинными волосами, вполне цивилизованного вида издали. Но еще раз взглянув на нее, Ксеню опять поразило лицо – его угрюмая неприязненная сосредоточенность и грубая бесцветность. Мужчина - среднего роста, коренастый, с пышной кудрявой темно-русой шевелюрой, приятными, как показалось вначале, чертами лица. Белобрысая девочка, очень напоминающая младшего Галининого сына, направилась к реке и, проходя мимо раскинутой на траве только что постиранной Ксеней наволочки, запнулась и наступила на нее.
- Осторожней надо ходить, - заметила Ксеня. Стоявшая рядом мамаша промолчала.
- Щас вот турну воще отсюда… Пусть идет на свой берег.
- Свои мостки не строят…

Вначале она не поняла, в чей адрес бурчал находящийся у палатки Николай. Лишь потом дошло: мостки-то  их.  Настроение окончательно испортилось.

   Здешняя простота нравов, не знавшая порой предела, и вседозволенность, передающаяся от взрослых детям, начинала раздражать и так расстроенную утопленным мылом, сорванной стиркой и нежелательным соседством Ксеню. Привыкшая в городе ко всему общественному, она даже не задумывалась, что мостки – чья-то частная собственность, и хозяева ревностно относятся к тому, кто пытается воспользоваться ею.  Да и делала это раз в год, и стирки-то всего – кот наплакал. Много ли у нее одной?  Что – убудет с них что ли? Поражало так крепко жившее в местных жителях чувство собственности. Продавали крестьяне траву возле своего дома для покоса соседям и даже родственникам за молоко. А иные, продав дом дачникам, через несколько лет возвращались, чтобы забрать какую-нибудь забытую ими вещичку, вроде старой клеенки, а то и требовали дом обратно и даже судились.

    Ксеня никогда не имела ничего своего, долгое время  даже собственной квартиры, да и какая она – собственная? Государственная.  Селяне всегда жили и живут своим хозяйством. Альтруистами  людей делает образованность.  Или – советская власть? Все вокруг колхозное – все вокруг мое. У первобытных же предков личная собственность - неприкосновенна. Даже после смерти человека никто не смел взять ее. Потому-то и погребали его орудие, его собаку, а то и жену  вместе с ним.  Лишение собственности или ограничение на владение ею деформирует психику человека, делает его агрессивным, завистливым и вороватым.

   Белье не сохло. Ксеня ходила от покрывала к наволочке, затем к простыне, переворачивала их. Зашла в речку. Искупалась еще раз.
- Ксеня! –  сердито окликнула ее Галина, когда вышла на берег, - освободи мостки. Там оставались лежать две ее простыни.
- Да зачем? – возразила, было, но неискренне, стараясь сгладить ситуацию, жена Николая.
- Дети сядут! – настырно настаивала та.
Ксеня забрала вещи. Женщина, сняв с себя цветную рубашку, пошла стирать ее на мостки. Туда же забралась и девчонка и, стащив через ноги розовую цветастую юбку, окунула в воду. К воде, повизгивая, неловко переставляя худые, как спички, ноги, поковылял голопузый, в одной голубой ситцевой рубашке малыш. Мать хотела помочь ему, но отец закричал:
- Пускай сам. Сам.
Худенькое белобрысенькое, некрасивое, похожее на мать, человеческое дите спустилось в реку. Подхватив  на руки, женщина посадила его на мостки.
- А тут песок! Хорошо! Ирина! Иди сюда! – вопил довольно, уже из воды, глава семейства. – Хорошо!  -
Она все еще возилась с малышом.
- Смотри! – кричал тот и, кувыркнувшись, опрокидывался вниз головой в воду, выставив наружу мокрый зад.
Забрав белье, Ксеня отправилась домой, повесив на руке еще сырое покрывало и простыни.

- Свои мостки не строят! Не строят! – уже издалека неслось ей вслед сварливое ворчание, то ли оправдывающегося, то ли утверждающего свое право частного собственника.

7. Попутчик

Два летних месяца стояла жара. Затем хлынули дожди. Похолодало. И вдруг, словно последний подарок лета, снова тепло. После двухлетнего перерыва высыпали грибы. Истосковавшиеся горожане бросились в лес. Все электрички шли переполненными. С огромными корзинами, сумками, полиэтиленовыми мешками возвращались люди домой. Везли грузди, сыроежки, опята. Ходила за грибами и Ксеня. Приятнее всего собирать опята. Нужно только напасть на место.  Они росли почти под каждым деревом. В этом году опята были какого-то светло-желтого цвета с распустившимися шляпками. Вырастали удивительно быстро, и потому совсем не удавалось  собрать маленькие опятки, особенно деликатесные, для маринования.

Лес пах березовыми вениками,  весь устлан желтыми листьями. Река гладка и прозрачна, как стекло. Не слышно и охотничьих выстрелов. Меньше треска мотоциклов, шума машин.
Но неделя жары. И опять в лесу пусто.

Ксеня шла и пьянела от осени. Разноцветьем красок пылал лес. Словно бархатные, чернели свежевспаханные поля. Воздух и небо были прозрачны. Поразительная гармония разливалась вокруг, и эта гармония наполняла  душу. Даже то, что шла одна, и вокруг ни души, не пугало, как обычно, а, наоборот, давало возможность полностью слиться с природой.
 Вдруг сзади затарахтел мотоцикл. Громче и громче. Раздались мужские голоса. Какие-то выкрикивания. Она не оглядывалась. Мотоцикл промчался мимо. На нем, сцепившись, сидело трое подростков, видать, навеселе. Проносясь рядом, один из них нарочито громко запел: «А любовь…».
Неприятно екнуло сердце.  Но вскоре они далеко обогнали ее, и Ксеня почти успокоилась. Поднявшись на горку за оврагом, мотоцикл остановился.   Овраг и лес вокруг  казались  самым опасным местом в дороге. Стало тревожно. Эта порода человекообразных, вроде бы и не зверей, но еще и не вполне людей, бывает непредсказуема. Тем более, когда их больше одного.
Возврата назад не было. Она находилась в середине пути. Надеялась, может, появится еще какой-нибудь мотоцикл или машина. И действительно вскоре за спиной опять послышался шум. Ксеня замедлила шаг.  Шум то усиливался, то  затихал. Наконец, ее все-таки нагнал мотоцикл. Оглянулась. Мотоциклист, довольно приятный молодой мужчина, остановился и предложил подвезти. Обычно никогда не решаясь на это, на этот раз, не раздумывая, устроилась рядом с водителем на заднем сидении.
Когда поднялись в гору и уже почти промчались мимо стоявшей там группы ребят, Ксеня взглянула  на них с чувством удовлетворения, а они, как  показалось, с некоторой разочарованностью.  Чудилось, им хотелось вспугнуть ее.  Было в этом, не раз наблюдаемое ею, какое-то странное мужское наслаждение, когда женщина   их  боится… (инстинкт доминанта?) Вдруг те закричали, размахивая пустой бутылкой над головой:
- Бензина нет?

Ее спаситель  оглянулся и остановил мотоцикл. К ним подошли двое – один еще совсем подросток, симпатичный, аккуратно одетый, второй постарше, почти красивый, но несколько небрежен и слегка пьян. Не было в них ничего страшного, и Ксене даже стало стыдно за свои мысли. Хотя, кто знает, что там  у них на душе, за этой личиной внешней благопристойности?  Примерами все возрастающей детской преступности кишила  вся тогдашняя пресса.

Двинулись дальше.
- Держитесь за меня, - сказал ей попутчик и добавил:
- Я не кусаюсь.
- Ну, если не кусаетесь…- она обхватила мужчину с двух сторон руками.
- Вы в городе живете? – продолжил он разговор.
- Да, - подтвердила Ксеня.
- Счастливая… А я в деревне.
- Да какое в том счастье? Сейчас, наоборот, все из города в деревню едут.
- Да ну… - усомнился мужчина. – А у Вас корова есть?
Ксеня не поняла.
- Корова у Вас есть? – переспросил мужчина и рассмеялся.
- Нет.
- А у меня есть.
- Так это же хорошо, - сказала Ксеня.
- Что же тут хорошего?
- Молоко всегда есть.
-Да я его не пью, – и продолжил:
- Я вообще-то на заводе работаю, а живу в деревне, 20 минут на автобусе.
- Вот, видите, как хорошо, тем более что своя машина есть, - старалась поддержать разговор Ксеня.
- Да я на ней только за водкой езжу.
- Ну вот… – протянула разочарованно.
- А Вы не пьете? – озорно спросил он.
- Нет.
- Совсем?
-  Совсем.
- А почему Вы не пьете? Все равно скоро война.
- У меня других радостей много.
-  Нет, почему Вы не пьете? – не унимался мужчина.
-  Мне и так весело, - тоже уже шутила она.
- Хотите сказать, что Вы такая сча – а — ст - ли- и -  ва – я…,  - протянул иронически.
- Да, я счастливая, - почти ничуть не лукавя, лишь немного кокетничая, ответила Ксеня.
- Ну, я молчу…
- А муж-то где? Работает? – затем заговорил снова.
- Да, работает.
Мотоцикл тряхнуло. Ксеня крепче ухватилась за водителя руками. Сказала:
- Я вот свалюсь, а Вы и не заметите…
- Не бойтесь, я Вас не потеряю, -  ответил тот, многозначительно делая акцент на Вас, - и добавил:
-  Такую девушку  я не потеряю…
- Да уж…

    Он лихо развернулся, она опять ойкнула. Остановив мотоцикл, водитель повернулся к ней, улыбаясь. Ксеня сошла и помахала ему рукой.

Начинало смеркаться. Яркие краски природы становились более приглушенными, словно растворялись в пространстве. Вокруг стояла тишина и снова ни души.  Она сидела под навесом на переезде, ожидая электричку. И действительно чувствовала себя счастливой.


Глава III.

1. Соседи

Каждую зиму, начиная с Нового года, Ксении снился один и тот же сон. Будто приезжает на дачу, а дом  занят другими людьми. Их много, этих людей, все что-то шумят, хлопочут, и она теряется, не может понять: «Как же так? Что делать?»

  А то видит: новые хозяева обустроили, отремонтировали дом или построили вместо него новый: большой, красивый и он весь сияет свежей древесной яичной желтизной, источая сладкий смолянистый аромат. Ей всегда нравилось, как пахнет свежее обструганное дерево. С какой завистью смотрела на новые деревянные строения, как хотелось пожить  вот в таком сказочном, с мансардой и верандами, пусть небольшом, дачном домике, каких все больше и все наряднее появлялось на улицах деревни.

Почему снилось такое? Оттого ли, что начинала думать о даче, предстоящем сезоне? Или все это жило в подсознании?

Весну ждала и не ждала. Конечно, лето, природа дарили много радости, но и доставляли немало огорчений. Одна дорога чего стоила! И не только сама ее протяженность и жуткая непроходимость в распутицу, но даже в хорошую погоду она доставляла немало неприятностей, особенно если не случалось попутчиков.

В последние годы, чтобы сократить путь, тропку проложили прямо через поле, чего раньше, во времена колхозов и совхозов, никто  бы  не посмел.  На поле  высевали ячмень, овес, а иногда кукурузу, которая в пору зрелости поднималась почти в человеческий рост.  Идешь в ней, как  в узком длинном коридоре, почти полчаса, невольно опасаясь, что, того и гляди, кто-то схватит за ногу. Женская психика всегда наполнена каким-то подсознательным, инстинктивным, страхом, подогреваемым к тому же постоянными  то ли реальными, то ли выдуманными – у страха глаза велики – страшными историями.

Да и сам труд, тяжелый, крестьянский, особенно осенью, когда в дождь и грязь приходилось возиться с уборкой урожая на огороде, копать и  ведрами таскать картошку в сарай, а затем волочить на себе тяжеленные рюкзаки с овощами по непролазной зачастую дороге  на электричку.

«Дачница называется… - усмехалась над собой Ксеня. -  Отдыхает… И зачем мне все это?»  Но куда деваться? Взялся за гуж…

Начинался новый сезон:  опять нужно было сажать картошку, овощи. По дороге  с электрички Ксеня встретила Зинаиду. Она везла к деду на все лето  Андрейку. Ему шел шестнадцатый год. Школу он бросил. Не работал. Паспорт решил пока не получать, чтобы не забрали в армию.

Поинтересовалась: «Как дела? Как сын?» Та радостно сообщила: «Хорошо. Сын не пьет. Сошелся  с женой. Работает. Аленка спит со мной в комнате. Я ей такую курточку купила: у нас на заводе по бартеру давали. За три тысячи. Такая славная девочка. Красивенькая…»

Андрей целыми днями и до поздней ночи бегал где-то с друзьями. Муж по-прежнему смотрел видики, спал, пил, а Зинаида одна управлялась по хозяйству и сажала огород.

     Еще издали, подходя к дому, Ксеня увидела: на крыше ее сарая сидит мужик и скидывает кровлю. Сразу не поняла – кто? Лишь подойдя ближе и встретив младшую сноху хозяйки – низкорослую безликую бабу, догадалась: мужик на крыше – ее  муж Иван.

     Новая идея – разобрать сарай через несколько  лет после покупки Ксеней дома - пришла хозяйке в голову прошлой осенью. Продав горницу, бабка посчитала, что продешевила, хотя Ксеня ни копейкой не рядилась, заплатив названную сумму. Землю хозяйка тоже сначала  не хотела отводить, но когда оформляли документы, Ксеня настояла.  Она тогда еще не знала, что дом в деревне продается обязательно с земельным участком не менее четырех соток.  Но записали три сотки, а бабка требовала – две. И эти сотки выделила на своей половине, считая, что на Ксениной стороне земля лучше. Так и делали потом грядки шиворот – навыворот.

     В то лето Петро, находясь в отпуске, ремонтировал дом. Так как он был общий, и разрушение одной половины рушило и другую,  подправил немного и ее сенцы.   Она все пыталась рассчитаться с ним – дать на бутылку, но то не было денег, то не приезжали соседи.

   Наконец,  отдала ему  все же пять рублей. Да и мать сказала:
- Отдай, конечно, может,  еще когда что-нибудь сделает.

   Не успели они пропить  эту пятерку, как выходит Петро на огород и говорит:
- Ксеня! Вот мама говорит, что она тебе не продавала стайку и велит ее разобрать.
   
    К тому времени Петро переехал в город и устроился на завод. Как-то лежал в больнице и там познакомился с женщиной.  Антонина, сожительница, полная, высокая, лет шестидесяти, боевая баба. Теперь, как и Ксеня, они приезжали в деревню на выходные. И Антонина шустро принималась за дела, хозяйничала на огороде: сажала овощи, картошку. Потом торговала ими в городе на базаре. Иногда  прихватывала  и с Ксениных грядок. За стенкой то и дело звучал  громкий назойливый голос:

- Мама! Мама! – изливалась в любви к свекрови вновь испеченная «молодуха».

   Она-то и подбила бабку, чтобы та начала просить Ксеню продать ей горницу обратно за ту же цену, сетуя, что  продешевила.  Дома' к тому времени поднялись в цене. Ксеня не соглашалась. Не для того покупала дачу, чтобы снова продавать. Хотя и жить с такими соседями становилось трудно.

Как-то приехав на выходные,  уже у колодца поняла: соседи пили.  Тишина и деревенское безлюдье обычно кончалось у ее дома. Слышались пьяные   бессмысленные выкрики, мат.

     Стоял знойный летний день. Температура  32 градуса. На поляне у дома в розовых трикотажных панталонах и белом бюстгалтере лежала Антонина.  Петро,  пьяный, в одних трусах бегал по деревне. Он напоминал  человекообразного предка: перекошен, шел, согнувшись, припадая на правую ногу, обе руки свободно полусогнуто болтались, правая впереди. Затем, сняв трусы, тоже отправился загорать. Мимо проходили пожилая женщина с мальчиком.
 
   Скрывать то, что естественно, необходимо для существования вида и совершенно законно в любом человеческом обществе – не парадокс ли?   Считают этологи.  Это – порождение чистого разума на пустом месте. Разум тут что-то недопонял, что-то перепутал… Так же,по-видимому, считал  и сосед.  Ксеня думала иначе.

Она сходила в лес, на речку, принесла воды, полила грядки. Солнце уже садилось вдали над рекой, за лесом. Становилось прохладней. Соседи все еще «загорали». Домой   зашли в десятом часу. После купания и хождения по лесу приятная усталость разлилась по телу, как вареные макаронины, свисали руки, слегка подкашивались ноги – хотелось спать.   Надеялась, сон будет истинным блаженством. Но едва заснула, загомонили соседи. Нечленораздельное бормотание перемежалось пьяными криками. Врожденные древние программы человека, усиленные алкоголем,  –  гремучая смесь. На всю громкость включили приемник.  Ксеня посмотрела время: два часа ночи. Вставила в уши бируши. Теперь все время возила их с собой.  Натянула на голову одеяло. И это не помогало. Положила сверху подушку. Но уснуть больше не могла.
Постучала в стенку и попросила:
- Давайте спать.

    Оскорбленные соседи-хозяева обрушились на нее ураганом брани. Изощренный мат сверкал всеми оттенками мужской уязвленной души. Лишь изредка могла разобрать слова:
- Мужа нет! – громко шептала Антонина.
- Кому она нужна! – поддакивал Петро.

    Казалось, эта ночь никогда не кончится. Петро еще громче включил приемник. Заболело сердце.

    Засыпая и просыпаясь под мат, который бессознательно застревал в голове и потом долго назойливо звучал там, Ксеня ужасалась. Пыталась забить его, вспоминая стихи или настраиваясь на приятные мысли, но чем более старалась, тем труднее это получалось.

   Происхождение мата – этой разговорной русской речи - не раз пытались объяснить ученые. То связывали его с татаро-монгольским нашествием, то, найдя недавно какие-то берестовые грамоты, с язычниками.  Оказывается, в форме мимики и жестов он был присущ уже обезьянам.  А так как мы все – одна родня, овладев речью и «сдобрив»  бессловесную форму словесной, черпая содержание все в том же «основном инстинкте», человек довел  его до  непревзойденного «совершенства».  Иногда казалось: действительно ли она живет среди homo sapiens или эволюция только одела человека в одежды, сохранив древнюю природу неизменной?  Мат отзывался в ней чисто физической болью.

2.Кончина не бывает без причины.

   Каждую весну, едва  Ксеня появлялась  в деревне, ей сообщали о всех происшедших за зиму событиях: кто умер, кого обокрали… И жертвы всегда находились. Зимовали в основном старики, и всякий год непременно приходил чей-то черед. Но, то был естественный ход жизни. Однако случались и трагедии.

На этот раз все таинственно рассказывали, что как-то странно пропали два мужика. Одного из них она знала, вернее, не раз слышала  о нем от знакомых женщин – попутчиц по дороге на электричку, сыном и братом которых он был. Говорили, что тот отбывал заключение, выйдя, нигде не работал, пил.  В общем-то, осточертел родным. Прошлой осенью, когда дачники уже покидали дома, они с другом решили поселиться на зиму в деревне.   Чтобы заработать деньги, занялись халтурой: кому забор поправят, кому дров наколют. В деревне, где живут  в основном одинокие старушки, работы всегда хватает. Да и дом под присмотром.

Но зима – длинная… Сначала соседи их видели вместе. Потом один исчез.  И почему-то три дня подряд топилась баня…
Убил? Сжег?..- гадали люди.
А затем не стало и второго.
Приехавшие весной родственники разыскивать не стали и даже не заявили в милицию.

В этот приезд  ее опять ошарашили новостью: Виктору  мужик топором полчерепа снес. Пировали вместе, а потом тот приревновал   к Виктору свою подружку – произошла драка. Ну и… Разняли  соседи. Вызвали скорую. Виктора увезли в больницу в город.

После того, как Галина и Виктор снова сошлись, чему так радовалась Зинаида, они  продали Галинину комнату и поселились в двухкомнатной Зинаидиной квартире. Но долго вместе опять не пожилось.  Галина ушла и стала требовать деньги за проданную и пропитую комнату.  Пришлось поменять квартиру  на однокомнатную, а  еще через какое-то время ее  - на однокомнатную в пригороде, где прописали Андрея. Сама Зинаида, выйдя на пенсию, и нигде не работающий Виктор постоянно поселились в деревне.

Пенсионных денег не хватало,  тем более  что много тратилось на выпивку, и Зинаида стала приторговывать спиртом. Его доставал  знакомый водитель, который работал на скорой помощи. Разбавив спирт водой, она продавала его местным опойкам. Те рвались к ней и днем и ночью, даже приезжали из соседних деревень. Перепадало, конечно, и Виктору с Анатолием.

В больнице Виктору сделали операцию. Зинаида ездила в город, навещала. Переживала: «Выживет ли?» Он выжил. Ему дали инвалидность и назначили пенсию…

3. Маркиз

На этот раз вокруг и даже дома стояла удивительная тишь. Соседи не приехали. Ксеня наслаждалась, оставшись одна с котом.
Маркиз – огромный, красивый сибирский кот бело-серого окраса. Едва ли не весь вагон сбегался посмотреть, когда везла его в электричке на дачу. Чумазый.  Весь от кончика хвоста и до ушей в липучках от прошлогоднего репья.  С забитыми пылью очумелыми глазами.  Красным, как морковка, воспаленным носом. Утративший напрочь городской лоск и барскую негу, собранный, сосредоточенный, весь ушедший в себя, но бесконечно довольный и счастливый. Проигнорировав расстеленную специально для него постель на раскладушке и, повинуясь зову предков, вскарабкался на впервые увиденную им высокую русскую печь и, блаженно растянувшись, замурлыкал звучно, на всю избу.

Взятие печи далось не сразу. Сначала Маркиз обходил ее со всех сторон, ища удобное место для приступа. Вопросительно смотрел на Ксеню и жалостливо мяукал. Пришлось идти на помощь: поставила рядом с печью табурет. Он сразу же взобрался на него и подбадриваемый ею, на счет: раз, два, три – взлетел вверх. Спуск с печи освоил уже сам, тоже вначале примериваясь: прыгнуть ли на пол,
на табурет и вдруг неожиданно, мгновенно окинув взглядом кровать, кубарем свалился на нее. Подобный прием кота оказался не совсем приятным, когда среди ночи, во время сна, она в ужасе вздрагивала от чего-то грузного (весил Маркиз 8 килограмм), свалившегося ей на грудь.

Причудам кота не было предела. Они понимали друг друга без слов. Ксеня сидит вечером за столом. Маркиз на своей постели, на раскладушке, за ее спиной. Вдруг прикасается сзади лапкой. Ксеня оборачивается. Он смотрит ей в глаза. Оказывается, ему не нравится, что она отвернулась.

Он следовал за ней по пятам. Ксеня работает на огороде, кота вроде не видать, но, как обнаруживает позже,  тот на своем излюбленном месте – под черемухой: ловит молодых птенчиков и  в то же время наблюдает за ней. Сто'ит уйти с огорода, он тут как тут: мя- я –у – у –у. А вдруг она будет есть что-нибудь вкусное? Как же без него? Легла на кровать - кот тотчас рядом. Ночью, особенно под утро, они спят в обнимку: Маркиз на ее руке. Часто  даже не слышит и не понимает, как это ему удается.

Утреннее пробуждение – ритуал особый. Понежившись вместе в постели и помурлыкав, часов в  пять – пять тридцать кот спрыгивает и направляется к двери, принимаясь ее царапать. Ксеня не откликается. Затем следует ласково-нежное: мяу-у-у… Она продолжает лежать. Тогда Маркиз забирается на кровать, устраивается на подушке и начинает заглядывать в лицо. Ксеня притворяется, что спит.  Трогает лапкой за щеку, лижет в нос. Она прикрывает глаза рукой – он отодвигает руку.  Если и это не помогает – кошачье терпенье кончается: хватает уже выпущенными когтями за щеку или кусает за нос. Приходится вставать и выполнять  кошачье требование  – выпускать на улицу.

Общаясь с котом, Ксеня все более убеждалась, что понимают друг друга лучше, чем это бывает порой с людьми, даже родными.  Это понимание  - на уровне интуиции.  Хотя  зачастую  удивляла и разумность животного, осмысленно реагирующего на многие слова, особенно такое, как «вкусно», с помощью которого заманивала Маркиза  на ночь.  Обычно он прятался от нее в кустах. Это ласковое, пушистое, но и – с коготками! – существо дарило ей нежность, радость и то тепло, которого так иногда не доставало. Он даже всеми силами старался «физически» помочь ей в трудных ситуациях, когда такие случались.

    Как-то едва не устроила пожар на огороде. Весной сжигала старую листву: сгребая ее по участку, подтаскивала к уже горящему костру. Трава сухая, вспыхивала мгновенно.  Пока ходила за очередной порцией, огонь пополз по участку. Рядом находился старый гнилой забор,  за ним соседские сложенные доски, а далее  засохшее дерево. Растерявшись, стала подгребать горевшую траву к центру костра, но этим еще больше разворошила огонь. Пока  боролась с ним на одной стороне, он вспыхивал на другой.

    Стоявший у колодца, недалеко от ее дома, Николай молча наблюдал. А затем ушел вовсе.

    Перепуганная и уже не знающая что делать, Ксеня металась по огороду. Тут, откуда ни возьмись, появился Маркиз и кинулся к ней. Но, испугавшись, убежал обратно. Все дикие животные огня боятся, домашние иногда привыкают к нему, лишь собаки врожденно любят костер. С тех пор даже дома, в городе, он всегда убегал, едва она брала в руки спички. Другой же кот, позднее появившийся у нее, относился к этому спокойно. Очевидно, Маркизу передался и закрепился в психике тот страх, который пережила тогда она. Интуиция животных, так  тонко чувствующих нюансы настроения своего друга – человека, развивает и человеческую интуицию и даже помогает – считают психологи – людям лучше понимать друг друга.

   У человека же существует бессознательная, инстинктивная тяга к огню. Для него огонь – священен.  Но Ксене сейчас было не до огнепоклонства. Она не знала, как избавиться от него.
Потушить пожар помог другой сосед, к счастью, вышедший в этот момент из калитки своего дома. Вечером, когда все  было позади, Николай, стоя у колодца, рассказывал что-то  соседям, показывая в Ксенину сторону.  Очевидно, сообщал об устроенном ею пожаре.
Удивительная особенность  «человеколюбия» соседа иногда изумляла Ксеню. Как-то вечером шла купаться на речку – она всегда перед сном принимала эту водную процедуру. Николай, обычно никогда не пропускающий ее без своих комментариев, на этот раз молчал. Когда возвращалась после купания, заметил: «Купаться-то нельзя. По радио передавали – выброс какой-то был».

   Но благородство кота на этом не кончалось. Переехав на новую квартиру  в городе и расставляя мебель, Ксеня попросила зашедшую  соседку помочь примерить, как лучше повесить шкаф над столом на кухне. Тот оказался тяжелым. Захватив одной рукой сверху, а другой снизу и взгромоздясь на колченогую табуретку с пластмассовым сидением, стали примерять его. Но так случилось: то ли табурет попал  в какую-то неровность на полу, то ли Ксеня неловко повернулась,  он выскочил из-под ног…
Мгновенный ужас от происшедшего: ведь следствием могли стать не только сломанный стол и вся посуда в нем, но и неизбежная ее, и, возможно, соседки травма – не успел рассеяться, как она оказалась стоящей твердо на полу и не выпускающей из рук шкафа. То ли Бог помог, то ли законы физики – центр тяжести удачно переместился, а, может быть, те необъяснимые особенности психики, когда женщина в минуты стресса способна поднять машину, наехавшую на ее ребенка.
Чуть очухавшись от пережитого, решили повторить попытку. И только стали мостить шкаф к стене, как неведомо откуда взявшийся Маркиз – возможно, наблюдал за ними ранее -  со всего маха  прыгнул на стол и, встав на задние лапы, уперся передними в середину шкафа – поза «один к одному» копировала их с соседкой. Вот что значит – «настоящий мужчина!»

Они едва сдерживались от смеха, боясь смутить – ведь животные так чутки – столь благородного помощника.

4. Ухажер

        Возвращаясь вечером из магазина и проходя мимо соседского дома, Ксению окликнул Иван Петрович, лесник, человек пожилой, всеми уважаемый:
- Иди-ка сюда. Посоветоваться надо.
Обычно не откликаясь на подобные приглашения, из уважения, подошла.
- Сядь, посиди, - пригласил тот, указывая на место рядом с собой на скамейке.
Ксеня присела.
- Что горницу-то продаешь? – начал сосед.
   Последнее время ее стали, судя по всему, выживать соседи. Окружающие сочувствовали, во всяком случае, на словах,  потому и остановил ее, подумала, Иван Петрович.
- Не продавай! – настоятельно советовал он.
В этот момент из ворот дома вышел молодой еще мужчина, кем он приходился Ивану Петровичу, она не знала. Подсел рядом, сначала к соседу, потом перескочил к ней.  Поговорив еще немного, Ксеня встала и направилась  к себе.

Не прошло и нескольких минут, в ворота  постучали. Открыв, увидела: перед ней стоял высокий, видный, как показалось вначале, – ей свойственно идеализировать людей – мужчина, в голубой ковбойке, которая удивительно шла к его глазам – тот самый, что подсел к ней на скамейке у соседа. Пока не заговорил…
- Я… вот…
- Сей.. .- незнакомец икнул.
- Ты…вы…
Ксеня поняла, что он пьян.
Попыталась выпроводить, поняв, что сказать ему нечего. Гость заупрямился. Схватил за руку. Взглянул на грудь. На ней была легкая ажурная кофточка. Уселся на сломанную скамейку во дворе.
 - …Я давно тебя… хочу…
Она покраснела. Ее всегда поражала мыслительная особенность мужчин, умудряющихся дать словесное определение всем своим  животным инстинктам. Хотя животные в этом отношении  казались  благороднее… Они, хотя бы, не умеют говорить.  Только стоило ли Богу или эволюции выделять род людской из всего животного царства, одаряя  его «великим и могучим» - единственной привилегией среди всех тварей божьих? 
   Слово «хочу», от которого женщина должна приходить в экстаз (кто-то, может быть, и приходит…), - всего лишь символ физиологической потребности.  «Голода», жаждущего «мяса», того самого «хорошего аппетита», о котором писал еще Фильдинг. Но это - из области гастрономии, не имеющей ничего общего, как считала Ксеня, с истинным любовным влечением, которое, если уж и нуждается в словах, то более тонких и изысканных, порожденных психологией, а не физиологией. Нынешние же мужчины даже высокую пушкинскую поэзию: «Я Вас любил…» низводят до своего уровня ощущений: «Я вас хочу. Хочу, еще быть может…».

    «Пищей» для утоления «голода» женатых мужиков она быть не желала. Ее поражало, как каждый «сантехник» или деревенский пастух готов потребовать за свои профессиональные услуги «услуг» другого рода, особенно, если ты – женщина, да еще одинокая. Желание «осчастливить» - неистребимая «альтруистическая» сущность любого, самого ничтожного, мужчины.

  Ксеня догадалась, что знает его жену.  Она  жила в том же доме, но его раньше  не видела. Когда весной только что появилась на даче, та, встретив ее  у колодца – они  не были знакомы, но в деревне все, да еще жившие на одной улице – чуть ли не  родня – спросила свойственным всем местным тоном снисходительного превосходства:
- Замуж так и не вышла?..

  Это была высокая светловолосая, всегда  аккуратно одетая  женщина, лет сорока пяти, в молодости, наверное,  по–своему  красивая. Впрочем, все в молодости красивы. На этот раз ее не было дома.

    Не заметив Ксениного смущения, незваный гость,  продолжал:
- Я давно тебя вижу… Ходишь здесь….
Не зная, что сказать и как отвадить, пробормотала  невнятно:
- Много желающих…
- Да, конечно,…много…- неожиданно согласился он.
- Уходите, – попросила Ксеня.  Он продолжал сидеть.
- Уходите, - повторила она и пошутила: - Я милицию позову.

  Хотя ей было не до шуток: близился вечер, и в доме одна.  Бабка заболела,  ее забрали к себе Петро с Антониной. 
- Иди. Зови, - усмехнулся мужчина. Милиции вокруг, даже в серьезных случаях, не было  на десятки километров.
Бросив в сердцах палку, которой запирала ворота, вышла на улицу и побрела, не зная куда.

    Что делать? Пойти к кому-нибудь ночевать – стыдно. Оставаться дома? – Страшно. Долго бесцельно ходила по деревне, кружа длинными улицами. Наконец, решила вернуться и вдруг увидела его, идущего  навстречу с другого конца деревни.

   На завалинке сидели старушки. Он остановился.  Уселся на траву. Обойдя их огородами, вернулась домой. И, присев на крылечко, зарыдала. Слезы душили ее, сотрясали грудь.
   
    Вдруг к воротам снова подбежал он, резко дернул. Она  заперла их.  Вошла в дом, затворила двери. Подергав ворота, новоявленный ухажер, влез на них, охая и ворча.  Затем грохнулся наземь, уже во дворе, и, постанывая от ушибов, стал подниматься на крыльцо.

- Я давно тебя вижу…- слышалось за дверьми  невнятное бормотанье.
Снова стук.
- Не люблю… Не люблю так… В каком-то смысле люблю…, - пьяно бурчал он.

   На какое-то время  все затихло,  и Ксеня  уже подумала, что он ушел. Но вдруг кто-то заскребся по завалинке  и застучал в окно. Она совсем перепугалась.
- Что ты как маленькая? О-о-ох!! – что-то грохнуло за стеной, раздался стон. Очевидно, оборвавшись, он угодил в кусты роз, уколовшись шипами.
Ксеня надеялась, что хоть это укротит его любовный пыл. Но препятствия и пьяный угар только разжигали одержимого идеей – фикс и теряющего контроль над собой мужчины. Он снова застучал.
  - Глупая женщина. Глупая женщина, - бормотал он. И вдруг…
- Простите меня. Простите. Я сегодня сильно пьяный.

   Наконец, ушел. Ксеня с облегчением вздохнула. Вышла в сад.
Чтобы окончательно успокоиться, занялась прополкой. Из огорода  видела, как  у своего дома на скамейке долго сидел он. Слышала, как кто-то, по-видимому, отец – Иван Петрович несколько раз звал его:
- Иди домой! Иди, говорю, домой!

   Смеркалось. Шел десятый час вечера. Затем одиннадцатый. Она все не уходила с огорода. А он по-прежнему сидел, теперь уже один, и время от времени, поглядывал в сторону ее дома. Ксеня тоже следила за ним. Снова подумала:
- Куда бы уйти? Но куда и к кому? Да и что скажешь?..

   Зашла в избу, закрыла двери в сенках и в комнате на крючок. Постелила постель. Разделась. Легла. Но не спалось. Всегда, когда случалось оставаться здесь одной, боялась по ночам. Усталость, свежий воздух сморили ее, но пережитое нервное возбуждение и легкое покалывание в сердце не давали уснуть.
За окном все сильнее темнело. Изредка раздавался лай собаки. Все большее напряжение сковывало Ксеню. Решила выпить валерьянки. Поднялась, зажгла свет.  Ни в чайнике, ни в ведре не оказалось ни капли воды. Так и не сходила за ней – колодец находился рядом с его домом. Погасила свет и легла снова.

   Вдруг услышала у ворот шорох, бормотанье, какой-то хлопок и стук в дверь, сначала тихий, затем настойчивей, еще настойчивей. Вскочила, оделась. Застучал в ставни.   И шепот:
- Я пришел. Я никогда ни к кому не приходил…
Снова стук. И снова бормотанье:
- Трусиха. Трусиха.

   Хлопнули ворота. Ксеня немного успокоилась, разделась, легла. Не успев задремать, опять услышала шорох, потом стук. Снова встала, оделась.
- Ну, выходи, выходи же, - неслось с улицы.  - Скажи что-нибудь,
я пойду, - призывали к ней.  - Скажи что-нибудь…
Наконец все стихло.

   Ксеня думала, что теперь не заснет. Полная темнота окутывала окна. Был, наверное, уже час ночи. Но как-то незаметно уснула – наверно, подействовала валерьянка – и страшно обрадовалась, проснувшись уже утром, когда стало светать.

   Провалявшись часов до восьми, встала  и пошла в лес. Все вокруг: реку, дома, лес заволакивал туман. Трава была сырая, и у нее тотчас промокли ноги. Стояла удивительная тишина. Нигде ни души. В лесу тоже – ни грибов, ни ягод. Лишь изредка попадалась костяника, да как сюрприз – темно-красные, словно капельки крови, ягоды брусники, ранее здесь почти не встречавшейся.

   В голове был сумбур. Настроение какое-то горько-лирическое. Почему-то хотелось петь. Она всегда, бродя по лесу, пела обычно свои любимые, еще с детства, песни или романсы, в которых так красиво и возвышенно рассказывалось о любви. Слезы сами текли из глаз …

   Как-то Николай, видя, как валится у нее забор и расшатываются ворота, сказал:
- Вот завела бы мужика хозяйственного, он все бы тебе здесь сделал.
         А Ксеня  ответила:
            - Мне такого не надо!

   Не объяснишь ведь каждому, какого ей надо… Ей нужна была  любовь. Любовь… Да понимала ли она, что это такое – любовь? Есть ли она, была ли у всех,  пытающих ее здесь? Чем ближе  узнавала, как живут многие семейные пары, тем больше ей не хотелось замуж.

   Наслаждаясь окружающей гармонией, неповторимостью и совершенством красок, в памяти часто всплывали знакомые строчки стихов, чарующие удивительной созвучностью ее настроению,  ее состоянию.  Их писали мужчины: Бунин, Пушкин, Тютчев.  Как много пишут о любви мужчины, как, казалось бы, могут тонко и глубоко чувствовать…

Я ль не любил? Я ль не искал мятежно   
Любви и счастья юность разделить                С с душою женской, чистою и нежной,   
И жизнь мою в другую перелить.

Но та любовь, что душу посещала, 
Оставила в душе печальный след, -                Она звала, она меня прельщала                Той радостью, которой в жизни нет.

   Казалось,  Бунин это написал о ней. Или, это только  в  стихах мужчины «светлей, чем зимы, иконописнее, чем Спас», а в жизни «все мужики одинаковы»?..

Природа и искусство всегда пробуждали в ней потребность любви – красивой, настоящей. Пение птиц, гармония, разлитая вокруг, и было до боли жаль, что всем этим наслаждается одна. Переполняющее душу счастье так огромно, что им невозможно не поделиться с кем-нибудь, не одарить другого.   

5. Бабка умерла. Марфа

  Бабка умерла. Осенью, когда уехали дачники, и Ксеня тоже, Настасье  ночью стало  плохо.  Испугавшись, она ползком приползла к Машке – соседке. А на следующий день ее забрали к себе родственники. В свой дом  она больше не вернулась, хотя и пожила еще какое-то время и просила отвезти ее домой. Но сыновья со снохами хотели поскорей продать бабкину усадьбу и поделить деньги. Покупатели  все же нашлись не сразу: кого–то не устраивала половина дома – хотелось иметь отдельный, кого-то цена. Петро с Антониной приставали к Ксене, чтобы продала  и свою часть.  Она не соглашалась, надеясь, что, может быть, с новыми соседями будет жить легче. Да и не хотелось расставаться с природой, возможностью где-то проводить лето.

Оставшись в доме одна, Ксеня тоже теперь боялась ночью. Плохо спала, долго не могла заснуть, часто просыпалась, прислушиваясь к каждому шороху: то скреблись за обоями или в подполе мыши или крысы, то кто – то бегал по чердаку. Потом  поняла: там облюбовали, видно, давно, ввиду долгого отсутствия жильцов, место свиданий деревенские кошки.  То у соседей  скрипели  половицы в сенках, словно кто-то там ходит.  Пыталась успокоить себя аутотренингом. Представляла, что лежит в мягкой, пушистой постели, в которую тело погружалось и плавало, словно в невесомости.  Такое чувство испытала во время туристической поездки за границу.   Жила  в роскошном отеле, кровать в номере - огромная, с высокой периной, большими подушками – все сияло стерильной белизной - и она наслаждалась комфортом и уютом. А за окном жил и бурлил чужой, непонятной для нее, ночной жизнью большой европейский город. И душу наполняла радость, даже счастье, словно  попала в сказку, и  даже не верилось, что все это происходит с ней.
А то представляла, что находится в Москве, в театре. Там ей тоже приходилось не раз бывать. Роскошное, переливающееся золотыми огнями хрустальных царственных люстр и зеркал, слепящее изысканностью нарядов столичных дам фойе. Мягкие, уютные кресла, в которых утопаешь и замираешь в ожидании чуда. Театр Ксеня любила и ни одна поездка в столицу, в командировку ли, проездом, никогда не обходилась без посещения театров, порой  удавалось побывать даже на нескольких спектаклях. Билеты старалась купить сразу по приезду, едва  зайдя в метро, нередко еще  не устроившись  в гостиницу.  Это тоже были   мгновения счастья.

Измучившись от ночных бдений, уходила иногда ночевать к Марфе Петровне, сватье бабки Настасьи. В деревне все ее звали «колдуньей».  Опрятная, деловитая, энергичная, умная старуха. Ей шел уже восьмой десяток. Травница. Лечила местное население от всевозможных хворей.  Имела много разных книг о целебных растениях, да и сама знала каждую травинку, каждый цветок. Собирала и сушила их,  снабжая, по необходимости, хворых.  Конечно, за деньги. Потому и слыла в деревне богатой. По этой причине тоже боялась ночевать одна. Мужа давно не было – погиб на фронте. О муже говорила: «Сначала не любела, потом полюбела, так на войну забрали». Сына, уже  взрослого, похоронила и частенько бегала к нему на могилку, на горку, что за деревней.   Где-то, в другой деревне, жил внук с семьей, но наведывался редко.

Дом у Марфы Петровны был довольно большой.  Просторная кухня с русской печью, объемный стол, в углу шкаф ручного производства для посуды; в светлой уютной горнице на три окна, с вышитыми занавесками, стояла широкая кровать, нарядно убранная, с несколькими высокими перинами и горой пышных подушек, заправленная цветастым лоскутным  одеялом. В переднем углу – оклад с лампадками. В простенке между окнами - зеркало, с   белым, расшитым красными петухами полотенцем. Под ним на большом листе серого картона, как во многих сельских домах, размещался семейный иконостас: многочисленные фотографии всевозможных  размеров разновозрастных членов когда-то большой  семьи - от голопузых младенцев до старцев. Над кроватью - крупный парный портрет: Марфа с мужем в молодости. Имелся в доме и телевизор.

Одна комната была холодной, в ней никто не жил. Там, по осени, хозяйка хранила заготовки. А на застекленной веранде валялось то, что нужно в хозяйстве, но пока не обрело постоянного места.

Держала Марфа скотину: корову, кур. Был у нее и большой огород.
Ксене все хотелось поговорить со старухой, расспросить о  былой жизни. И та все время обещала, но вечно занятая на хозяйстве: то со скотиной, то в огороде, не находила времени. Иногда  просила и Ксеню помочь: полить ли грядки, принести ли что. В избу заходили, когда уже смеркалось, и, попив чаю на кухне, ложились спать. Марфа кидала на пол старое тряпье, где и устраивалась Ксеня, а сама взбиралась, словно на трон, на пирамиду из  своих перин. Хотя такой ночлег и казался Ксене малопривлекательным, но что было делать? Из двух зол она выбирала меньшее, потому и мирилась.

Вот и на этот раз. Время шло к осени, вечера наступали рано, и она чувствовала себя особенно тревожно, потому и решила пойти к Марфе. К тому же надеясь, может быть, на этот раз та что-нибудь расскажет, ведь скоро совсем уезжать из деревни. А что будет через год – кто знает?  Лет-то старушке немало.

На дверях избы ее встретил замок. Удивилась: куда могла подеваться хозяйка в такой час? Присела на крылечко. На небе собирались тучи, и хотя было еще не поздно, быстро темнело. Где-то в отдалении слышались раскаты грома.

Время шло. Марфа не появлялась. Идти домой? – раздумывала Ксеня. Но уже поселившийся в душе  страх, который еще более усиливался с надвигающейся грозой, держал ее.  Раскаты грома становились все сильнее. Сверкнула молния. Одна. Другая. Закапал дождь. Идти под дождем и вовсе не хотелось. Решила переждать, когда кончится.  Однако гроза только усиливалась. «Наверное, и Марфа у кого-то из соседей скрывается от дождя», - подумала снова.

Огненные вспышки озарили все небо. И вот оно уже полыхало над всей деревней, как от множества артиллерийских залпов – такое  видела в кино. Грохот сотрясал землю, следуя тотчас за разрядами молний – значит, гроза совсем близко. Дождь забарабанил со всей силой, переходя в могучий сплошной ливень – как из ведра, обычно говорят в таких случаях. Совсем растерявшись, перебежала с крылечка, где ее уже стал доставать дождь, под навес к сараям.

    Присела на какой-то гнилой чурбан. Вокруг валялись старые  ведра, из которых, вероятно, хозяйка поила скотину, деревянное корытце с остатками корма, коромысла и прочая крестьянская утварь. Становилось совсем темно. Тяжелое, мрачное чувство овладевало Ксеней. Зачем я здесь? Кто бы видел ее сейчас - из городских. Ведь там, дома, - благоустроенная уютная  квартира, цивилизованный быт, приятное, культурное окружение. У нормальных людей и дача – красивая, обустроенная. А у нее? «Дача»… Об этом ли  мечтала? Она взвалила на себя обычный, убогий и тяжкий крестьянский быт, неизбежный для деревенских. А ей-то зачем это?..

Конечно – природа. С весны и до поздней осени, почти полгода,  жила с нею в едином ритме.  Сливалась в полной гармонии: от первых, едва проклюнувшихся почек, майского зеленого тумана, яблоневого цвета и дурманящего запаха черемух, который наполнял все село, - весной, манящего лесного аромата земляники – летом и радостей грибной охоты, осеннего  пира природы. Все это питало душу, одаривало счастьем.

Иногда казалось: она могла бы жить одна где-нибудь в лесу, наедине с природой, без людей, в избушке лесника, как мечтала еще в юности. Если бы не страх. Если бы не люди, которые всегда теперь представляли угрозу жизни.

Марфа так и не появилась. Дождь понемногу затихал, и уже   затемно Ксеня вернулась  домой.

… Не застав тогда Марфу, Ксеня узнала позже, что та лежала в больнице: ей сделали операцию - удалили желчный пузырь.  Тотчас объявились родственники – родственники всегда объявляются, когда дело касается наследства, какими бы одинокими  и беспомощными не были старики при жизни.  Продали корову, другую скотину,  вывезли телевизор и  более ценные вещи, рассчитывая, что старуха уже не оправится. А  Марфа, вернувшись из больницы и, чуть отойдя от болезни, купила себе козу и снова стала копошиться на огороде.

Она прожила еще несколько лет.  Когда умерла, то, проходя как-то мимо по дороге в магазин, Ксеня увидела, как преобразился, похорошел ее домик, словно праздничный красочный пряник стал, переливаясь золотисто-голубым цветом наличников и палисадника. Видно, обрел нового хозяина в лице неведомого прежде внука.

6.Волк хищник по природе, а человек по зависти

Известие, которое ей сообщили, когда  вновь появилась в деревне, ошеломило, потрясло и напугало Ксеню: шлангом задушили женщину-дачницу. Из рассказов поняла: это была знакомая Зинаиды. В прошлом году у нее умер муж – друг юности Анатолия, вместе  служили юнгами на корабле.  Дружили семьями. Часто гостевали друг  у друга, особенно здесь, на даче.

После смерти  мужа Валентина на даче жила одна. Сын с семьей лишь изредка наведывались  летом погостить. Дом был ухожен, теплый, дрова запасены. Даже мебель вся, вывезенная из города, имелась. И цветной телевизор…

После происшедшей трагедии все вспоминали, что за несколько дней до нее Валентина делилась с соседками, что кто-то за ней следит.  Даже видела следы во дворе – большие, мужские.

В тот день она стирала в бане. Там и случилось несчастье.  Удивительным показалось, что ничто в доме  не пропало, даже деньги, спрятанные в шкафу, остались целыми. Лишь затем  обнаружили: исчезла антенна от телевизора. То было время  всеобщей эпидемии на воровство цветного металла.
Вызвали милицию. Велось расследование. Задержали трех местных парней. Один  недавно вышел из заключения.  Среди них  находился и Андрей. Как позже признался, накануне  он разговаривал с другом – виновником преступления, который интересовался, у кого в деревне есть цветной телевизор, и тот указал на Валентину. В момент трагедии сам Андрей сидел на дереве напротив дома.

«Даже у животных есть запреты убивать особей своего вида. Человек – редчайшее существо на Земле: он убивает себе подобных», - писал Астафьев.

Убийцу посадили. Андрея взяли под надзор. Зинаида бегала по знакомым и твердила, что он не виноват. Зашла и в дом Валентины,  но сын  грубо выгнал ее.



Глава IV.

1. Новые соседи

После смерти бабки Настасьи  ее половину  дома купила семья из города.  Он – приземистый чернявый мужик, лет сорока, внешне похожий на «лицо кавказской национальности», с большим носом.   Но, как оказалось, ассимилированный еврей, в котором ловко сочеталась национальная предприимчивость с русской «шариковщиной». Хотя «шариков» - человек  оскорбление для собаки, существа умного и благородного, считала Ксеня.  Жена – то ли русская, то ли обрусевшая татарка – молчаливая серая баба с плоским размозженным носом и двое детей – сын-подросток и девочка лет десяти. Поселиться им помогла Зинаида - подруга Зойки, как звали  новоявленную  соседку.  Вместе работали на заводе.

Изворотливый Михаил, едва поселившись, тут же всю округу, падкую на выпивку, поставил себе в услужение. За «стопарь» самогона, который всегда имелся у него, трактористы везли ему бревна из леса,  пастухи тащили полведра молока, надоенного от казенных коров прямо в поле, а старик – дачник отдавал весь свой улов рыбы. Просидев несколько часов на реке, он, к удивлению родных, являлся домой пустым и веселым.  А городские попутчики с собственными автомобилями подкидывали к электричке. Типичный «заспинник»  - называла его Зинаида.

      Теперь по утрам Ксеню  будил громогласный, так что содрогались не только хилые стены их старенькой избы, но отзвуки  разносились далеко за  ее пределами,  крик соседа за стенкой, а Ксенино сердце  куда-то провалилось от страха, наверное, уходило в пятки. Это Михаил, «по-русски говоря», поднимал свое семейство, отправляя работать: в лес ли за ягодами или грибами, или на огород под напутствующее: «Зимой что жрать будете?». Было шесть часов утра. Дав указание,  хозяин снова устраивался на постели.

    Попыталась   уснуть и она. Но сон ушел. Да и солнце уже заманчиво заглядывало в окна. Пришлось вставать.  Выйдя на огород, увидела: Зойка уже вовсю пласталась на своем участке. Ксению поражала «лошадиная» выносливость соседки. Сухопарая, небольшого роста, она переделывала за день столько, сколько ей хватило бы на неделю. И все у соседки выходило ладно, красиво: грядки ровные, длинные, растения на них – стройными рядками, один к одному, как по линеечке.  Сказывалась, видимо, деревенская закалка в детстве. У Ксени так не получалось.

Во второй половине дня на огороде появился сосед.
- Ты же не успеешь окучить картошку – два часа осталось, - крикнул жене. – Дай Машке одеколон, она сделает.
Зойка молчала.
       - А когда будешь рыбу жарить? – не унимался уже оголодавший мужчина. Он успел «поработать», сидя с удочкой на берегу реки. Затем, взяв литовку, собрался скашивать траву в меже у забора.
- Ты опять поверху скосишь, - оставив картошку, Зойка забрала у него косу:
- Дай, я сама.
 Сделав несколько взмахов по траве, сказала:
    - Литовку надо править.
  Вон возьми околоток, наточи.
       -   Почему я должна? – наконец, подала голос женщина.
Михаил, взял косу и напильник, но, едва коснувшись им литовки, ойкнул: порезал палец.
Бинт есть? – снова обратился к жене.

- Пойди, возьми в доме.
 - Где я буду его  там искать?
Оба направились в избу.

Отношения в семье соседей поражали Ксению. Жена вечно одна работала на огороде. Сажала, окучивала и копала картошку, таскала по несколько десятков ведер воды из колодца для полива, а осенью волокла неподъемные рюкзаки на электричку. Глава семьи шел  рядом налегке. Он напоминал Ксене средневекового бая, разве что кнута не хватало. Извращенные отношения мужа и жены, где женщина добровольно взваливала на себя роль безмолвной рабыни – Зойку так и звали соседи по городской квартире «рабыней Изаурой» - предназначенной для обслуги хорошо устроившихся в этой жизни мужиков, потрясали.  Абсолютное доминирование самцов над самками  - свойство всех приматов,  в том числе человекообразных. Особенно на нижних слоях социальной лестницы.

   Однако это нисколько не удручало  саму Зойку. Говорят, женщинам даже нравятся такие мужчины – деспоты, как и мужчинам – женщины – стервы. С ними не бывает скучно, так как их поведение абсолютно непредсказуемо: не знаешь, что от них ждать в следующий момент.  Такая необузданная энергия даже вызывает у окружающих людей   симпатию - на подсознательном уровне.  Особенно впечатляет их «вторых половин» – тихих, неуверенных в себе партнеров. Они испытывают тайную гордость, что делят ложе и кров с человеком, которого побаиваются окружающие.  У русских женщин вообще  занижена самооценка. Они считают, что недостойны любви, и  воспринимают мужскую агрессию как норму – все же лучше равнодушия.  «Бьет, значит, любит». Это чем-то напоминает им любовную страсть.

2. Старый тополь

  Ночью была гроза. Огненные молнии рвали небо и освещали изнутри избу. Грохотал гром, словно на крышу обрушивался камнепад, который сорвался с гор. Лил дождь. Бушевали, бились в истерике деревья,  ветви хлестали  в стекло.  Ксене не спалось.  И она опять слышала, как плачет – стонет, совсем по-человечески,   старый тополь за окном.

   Сколько ему было лет? Высокий, раза в три выше самого дома, уже ветхого и скрипучего, он напоминал дружное семейство: глава, жена, и четверо детей. Юные дочки держались ближе к матери, а рядом с отцом сын – добрый молодец и тут  же еще один – совсем  юный. Как дочки – из материнского, сыновья росли из отцовского ствола. По сути, это были два дерева, но они росли так близко, так тесно прижимались друг к другу и так нежно переплетались ветвями молодые, что сомнения не оставалось - это семья. Посадил  тополь хозяин дома, тоже когда-то глава большого рода. После смерти старика, старуха осталась в доме одна, тоскуя о разоренном гнезде.

Когда умерла и бабка, и в избе поселились дачники – новые Ксенины соседи, их главными заботами стали огород, грибы, ягоды. С утра до ночи кружилась над грядками новая хозяйка, строгал, рубил, строил иногда новый хозяин. Что им было до старого тополя?  К тому же хозяину показалось, что тополь загораживает свет, да еще ветви его, того и гляди, оборвут электрические провода, и однажды, взяв пилу и взобравшись на дерево, он спилил один из его стволов и наделал дров. Это была жена и мать тополиного семейства. Осиротело, обезглавило дерево. Уже не так радостно щебетали листвою дочки - красавицы, грустно перешептывались между собой братья – молодцы, и не столь горделиво, как прежде, любовался семейством отец-вдовец.

Первым не выдержал разлуки с матерью ее любимый младший сынок и в первую же летнюю грозу рухнул к ее ногам, еще более обездолив родное гнездо.  Теперь два обрушенных ствола – один толще и второй совсем тоненький безжизненно торчали  посреди куста.
 
Когда-то  наши предки считали деревья живыми: они также  как и человек, имеют душу. На Востоке и сегодня к деревьям, травам и цветам относятся особо почтительно. Их боготворят, с ними ведут доверительные беседы, а когда их жизнь неожиданно обрывается, ставят памятники.  Считается, что с деревьями человек связан родственными узами, некоторые из них очень точно передают внутреннюю сущность личности, вдохновляют на подвиги, настраивают и расслабляют.
Теперь даже доказали экспериментально, что деревья - «тонко чувствующие  существа», которые способны воспринимать и перерабатывать сигналы живой природы на расстоянии. Один американский криминалист провел опыт: поставил датчики электронного прибора на лист комнатного растения и проследил, как оно реагирует на смерть живого существа. Живую креветку помещали на дощечку, закрепленную над сосудом с кипящей водой. Дощечка переворачивалась в минуту, неизвестную даже самому экспериментатору. Креветка падала в кипящую воду. При  этом опыты повторялись многократно, и всякий раз в момент гибели очередной жертвы на ленте прибора появлялась отчетливая отметка. Лист цветка реагировал  на смерть креветки…

…Совсем светло стало в окне хозяина и совсем одиноко в тополином роду. С тех пор-то не раз, обычно по ночам,  Ксеня слышала, как плачет – стонет, совсем по- человечески,  убитое горем осиротевшее семейство…

3. Мигрантка

Ксенина соседка Машка, дом которой находился рядом с их домом, местная террористка и рекетер, на этот раз шантажировала  новых соседей. Год назад те, на волне массового «оземеливания», заняли место рядом с ней, воспользовавшись готовым с трех сторон пряслом соседских усадеб, одно из которых приходилось на ее долю - хилое, собранное самой Машкой из тонких веток, натасканных из леса и привязанных веревками к кольям.
Первоначально, как водится, перед новенькими заигрывали, приценивались и приглядывались… И у Машки, в ту пору талонного распределения средств выживания неожиданно вошедшую в моду, с горожанами даже завелась дружба. Не нуждавшаяся ни в чем, кроме желанной стопочки спиртного, она обменивала на эту животворящую жидкость масло, муку, колбасу, оставляя себе лишь  сахар, чтобы ставить брагу.  И к ней повалили дачники, одаривая… Не преминул оспользоваться  выгодной услугой и новый сосед - Григорий. Сделка, вроде как, состоялась. 

   Позже, когда новичкам понадобилась на время  крыша над головой и более надежные покровители, те перекинулись к другому соседу – рекетеру, почище Машки, но уже городскому, хотя  тоже дилетанту в этом деле, – Михаилу. Григорий вез водку, колбасу, хлеб и останавливался у соседа на ночь, если того требовали сельхозработы, пользовался соседским инвентарем. Любивший прихвастнуть сосед делился  об этом с Машкой, какое-то время после поселения здесь, то ли в целях нейтрализации, то ли из-за родства душ, ставшей его подружкой.  Взбесившись от зависти и конкуренции Манюня решила припугнуть соседей. Обычно это ей удавалось: в гласном или негласном страхе она держала всю округу, главным
образом, городских. Средствами террористки был все тот же исторический русский язык, истоки которого до сих пор еще ждут своего исследователя. Правда, им мастерски владели и многие другие ее земляки. Потому неискушенному слушателю порой  трудно было понять, о чем вообще шла речь. Машкино же словотворение отличалось особым привкусом уголовщины.  Говорят, она сидела три года за хулиганство.  И тем, что кликушествовала обычно громко, долго,  да так, чтобы слышно было на всю деревню, чаще, когда находилась «под градусом», а таковой бывала почти всегда. Из всего ее многословного речитатива можно понять только: «Спалю, повыдергаю тут все…». И этого было достаточно, чтобы пугливые дачники льстиво заигрывали перед ней, тащили подарки – одежду, выпивку, еду. Дары Манюня принимала, угрозы на время стихали, но ненадолго, лишь до очередной потребности опохмелиться.

Потомственная  «мигрантка», эвакуированная на Урал с Псковщины в годы войны, тунеядка по социальному положению: отработала всего два года  в военное время - она поселилась в деревне после отбытия наказания. Колхоз выделил развалившуюся, без крыши, бесхозную избу, в которой когда-то якобы жили ее родители. Вдруг стала обживаться, обустраивать свое жилище.  Натаскала где что  плохо лежит: звено ли от забора, раму оконную, шифер – благо деревня разрушенная, поживиться есть чем. Не брезговала и имуществом дачников, появлявшихся в деревне лишь время от времени. Завела грядки, насажала картофеля, овощей. Никогда не имевшая собственных денег, поскольку не работала, жила на подачки от селян за то, что посла  их скотину в поле или помогала на огороде, в период правления перестроечных экспериментаторов и вовсе обогатилась.  Получила пенсию, почти равную с теми, кто проработал всю жизнь и всю войну, чем снова вызвала злобу односельчан.

- Чо думаш, хуже других буду жить? – заявляла теперь  соседям.
Обозлившись на Григория, что тот приезжает и привозит вот Мишке и водку, и колбасу, а у нее лопату берет и грабли – нет, чтоб вспахать ее землю, заявила:
- На следующий год – не пущу! Пойду в сельсовет и скажу.
Григорий весной вспахал землю, когда Марии не было дома.

   Увидев это, она опять кричала на всю деревню и сзывала в свидетели соседей. А когда дачники снова появились,  бросилась по привычке на них с матом и угрозами, требуя часть вспаханной земли себе.  Земля, по сути,  ей была не нужна, и своей-то хватало вдосталь. Но микроб приватизации, зависть к другим, деловым и трудящимся, снедал Манюнину душу. Ей хотелось показать свою власть, свою силу. Привычная безнаказанность и податливость соседей удесятеряли мнимые собственные возможности. Машка хотела, как обычно, чтобы от нее откупились, одарили, а потом  стала бы требовать этот откуп вновь и вновь…

Поначалу, несколько опешив от неожиданных выпадов соседки, Григорий с женой философски отмалчивались, продолжая сажать картошку.  Это еще пуще разжигало соседку.
- Все равно повыдергаю все! – вопила она, стоя над склонившимися  к земле головами дачников, извергая на них весь свой излюбленный лексикон.
Григорий терпеливо молчал, хотя едва сдерживался, то ли устав, то ли  чтобы набраться новых сил и доводов. На время оставив в покое семью, Мария скрылась в своем логове. Но все же не успокоившись и не достигнув привычной цели, выскочила из избы снова. И опять ринулась в бой, пустив в дело последние слова и угрозы из своего запаса.
- Уходи отсюда! – заорал, наконец, Григорий. И получив в ответ очередной плевок брани, вдруг бросил лопату и кинулся к ней. Словно порывом ветра Манюню сдуло с места и, как наблудившая кошка, бросилась она к двери избы, с шумом задвигая ее и запирая  изнутри. Подбежавший сосед на миг остановился перед дверью и хотел уже повернуть обратно, затем с силой, так, что внутри слепленной кое-как избенки  все затрещало и загрохотало, ворвался внутрь. Из глубины неслись угрозы и крик.  Выйдя во двор, все еще возбужденный и нервный, зло отругивался на Машкины вопли:
- Чего ты налетел-то на меня?  Вот убьешь – посадят.
- Премию дадут тому, кто тебя убъет!  - крикнул в ответ мужчина.
Жена молча, не вмешиваясь, наблюдала за этой сценой. Затем, не говоря ни слова, приходя в себя, продолжили работать.

Казалось,  Машка больше не выйдет. Но не та была Манюня. Помедлив какое-то время, она снова показалась из дверей своей хибары с перевязанной головой и уселась на скамеечке у дома. Соседи не обращали на нее внимания. Просидев так довольно долго, окликнула, наконец, жену Григория:
- Надюха! Иди-ка сюда.
Та подошла.
- Посмотри, что тут у меня? Григорий-то зашиб, – показала на завязанное над глазом место. – Синяк?
Надежда развязала грязную, бывшую когда-то белой, повязку. На лице ничего не было. Свернула и отдала тряпку Марии. Дружелюбным, как будто ничего  и не произошло, тоном она опять заговорила, выйдя на пашню:
- Я вот тут немного посажу. Я сама вскопаю…
- Сади, - согласилась Надежда, чтобы отвязаться.
- Сделай борозду там, чтоб я видел! – крикнул Григорий.

На следующий день Мария не выходила из дома, пока на огороде находились соседи. Но только они уехали, появилась и снова, размахивая руками и крича на всю округу, делилась с проходящими мимо дома знакомыми.

4. Григорий
В отличие от Михаила Григорий был мужик деловой. В первый же сезон быстро построил капитальный гараж с большой, выложенной камнем  ямой. На следующий год поднял дом, собранный из бросового материала, набранного всюду по частям, и скоро он уже приветливо смотрел окнами с белыми ажурными занавесями на прохожих. Навозил с завода, где работал, старых труб и соорудил забор. Из плиток выложил дорожки к дому.  Жена с дочерью разбили клумбы с красивыми цветами.

Ксеня с долей зависти смотрела, как ловко, добротно обустраиваются новые соседи. Вот уж и свежие бревна завезены на возведение капитального дома. А Григорий вечерами долго стоял у края своей усадьбы, задумчиво глядя в даль, словно царь Петр на брегах Невы, «полон дум»: прораб и архитектор в одном лице осмысливал планы будущего строительства.

  …Скрутило его как-то сразу и неожиданно. Просто в следующую весну, в мае, они долго не появлялись. Наконец, приехали жена и дочь, которая  вела  машину. Посадили картошку, а на расспросы соседей ответили, что Григорий лежит в больнице в очень тяжелом состоянии. А через месяц его не стало. Было ему всего  пятдесят.  Сказалась военная служба в молодые годы, когда приходилось иметь дело с радиоактивными материалами.  Рак.

И сразу все захирело, опустело на усадьбе. Жена  у соседа была «барыня». Жившая с Григорием, «как за каменной стеной», сама работать не любила, да и не очень хотела. Ксеня всегда удивлялась, как интересно сходятся пары: если мужик стоящий – баба «квашня» или стерва и наоборот. Ей почти не встречались гармоничные равноценные пары. Или гармония как раз в союзе противоположностей?

У дочери был маленький ребенок.  Недавно вышла замуж.  Но муж оказался психически больным, и она ушла от него.   Работать на даче тоже не могла. Младшему же брату – подростку до этого  вообще не было дела – ему скоро «светила» служба в армии.

Дачу пришлось продать, перед тем основательно рассорившись с родственниками – братьями Григория. Когда речь идет о дележе наследства, нередко родные люди становятся злейшими врагами. Купил ее, по дешевке, один из братьев.

Ксеня все чаще задумывалась о превратностях судьбы. Вот человек живет, строит планы, обогащается, вступает  из-за богатства в конфликты, словно жить будет вечно и - в миг все рушится. Человек полагает, Бог располагает – говорят в народе. И зачем жил?  Да, остались дети, внуки… Жизнь продолжается… Но это уже их жизнь, быть может, с теми же заботами и заблуждениями. А его–то нет. Все время проходит в суете, каких-то повседневных мелочах, кажущихся  важными, на них тратятся силы, здоровье, все словно катится по наезженной колее и, кажется, - так будет вечно. Ан – нет!

Как жить правильно? Где «настоящая правда», которую искали
еще чеховские герои? Или действительно: «Ничего не разберешь на этом свете»?

5. Мародеры

Поздней осенью, когда уже был собран урожай и сделаны все заготовки, но дачники  еще не успели вывезти его в город, на деревню совершали набеги мародеры. Но если зимой это обычно местные опойки или молодняк из ближних деревень приезжал на мотоциклах, то теперь налетали целые банды на автомашине, а то и не на одной, обчищая сразу почти все дома, в которые удавалось забраться. Как-то напали и на их избу, выгрузив у соседки чуть не все  зимние припасы. А заготавливала она не один десяток трехлитровых банок: и ягоды, и грибы, и овощи, одну из таких банок  с вареньем потом видели разбитой на дороге. Ксеню на этот раз обошли, да у нее ничего такого и не имелось.

Однажды ночью у Николая прямо со двора, крытого и хорошо защищенного, который охраняла собака, увели овцу. Он так и не вышел. У другого мужика забрали корову. Спохватившись, хозяин кинулся вдогонку, прихватив охотничье ружье. Догнав, уже в лесу, выстрелил, попав одному бандиту в ногу. Но те уже успели скотину прирезать, а владельца уговорили шум не поднимать, пообещав откупную. Однако сообщили в милицию, возможно, там  у них имелась связь. Приехавшие  на другой день милиционеры забрали самого пострадавшего – тот оказался ранее судим. Потом родственники бегали по деревне  и собирали подписи, чтобы его отпустили на поруки. Поговаривали, что воры – инородцы держали где-то недалеко шашлычную. По-видимому, хорошо откупились...

17. Днем тихо, а ночью лихо

   День начался с неудач. Во-первых, Ксеня проспала на раннюю электричку – не завела будильника. Маркиз упорно, как всегда, будил ее, то кусая за щеку, то хватая за пальцы, призывно мяукая. И хотя уже не спала, вставать не хотелось, надеясь, что еще рано,  лишь удивлялась столь раннему бодрствованию кота. Оказалось, все наоборот: половина восьмого. Нужно было спешно  собираться на следующую. Тут, как назло, обнаружила лужу на полу, сначала обвинив в том  Маркиза. Оказалось:  сломался холодильник. Какая-то мистика! Вчера, возясь около него, оставила открытой дверку.

  Промелькнула мысль: как долго исправно, без единого ремонта,  он работает. «Советское – значит отличное».  Техника того времени рассчитывалась на года, потому и холодильники работали по тридцать лет, и стиральные машины – более сорока. И вот – сюрприз! Все же заметила и проказы кота: то ли  в отместку, что не встает и не кормит. Кошачьи умыслы непредсказуемы, в чем все более убеждалась, впервые обзаведясь этим необыкновенно общительным, хитрющим живым существом, так похожим по  повадкам на человека.

Настроение испортилось. И это еще не все.  Электричку, как всегда в выходные, штурмовала уйма народа. Ксеня с тележкой и рюкзаком за спиной тоже попыталась протиснуться поближе к двери: может, удастся занять сидячее место – дорога дальняя.  Нетерпеливо дожидаясь, когда выйдут ранее ехавшие пассажиры, ухватилась за поручень лестницы, чтобы сразу же подняться наверх. Но выходивший последним с другой стороны молодой человек, цивилизованного, как показалось, вида, схватив за ручку ее тележку, швырнул вниз. От неожиданности она опешила, а внутри прокатился жгучий ком, словно проглотила целиком горячую картошку. И сказала… «спасибо».  Затем спрыгнула на перрон вслед за тележкой. Толпа тут же оттолкнула ее и, обтекая, ринулась в вагон. Зашла последней.

    К тому же, оказался просроченным проездной. Пришлось тащиться через весь состав в последний вагон за билетом. Когда вернулась, все места уже заняли. Сидели мужчины, молодая девушка с книжкой. Рядом стояла женщина с маленьким ребенком. Пришлось долго стоять. Наконец, заняв все же освободившееся место, решила: тоже не будет никому уступать. Вечно была, как «ванька- встанька». Ей кто-нибудь когда-нибудь уступил?  Неизвестно еще, какой будет дорога? Ведь бежать одной пять километров.  Окажутся ли попутчики?

К счастью, попутчики оказались. Дошла хорошо, быстро.  Трехмесячная изнурительная жара схлынула, и живительный ветерок приятно освежал лицо и вместе с ним вечно горящую душу. Только сейчас испытала радость. Золотеющие поля, разделенные на огромные лоскуты ровными швами свежескошенных аккуратных копен, темно-зеленеющие островки деревьев посреди них, бахрома лесов, окаймляющая поля, – все застыло, замерло, словно на слайде. Отдыхала душа, наполняясь красотой. Пожалуй, все это стоило жертв, хотя они и нарушали полноценность счастья, полную растворенность в природе, гармонию с ней.

Подходя к дому, еще издали увидела бегущего навстречу и громко, как всегда, орущего Михаила.
- Ты чо поздно? Я давно тебя жду…
Поравнявшись с Ксеней, поинтересовался:
- А почему одна?
И, слегка толкнув ее кулаком в плечо,  таинственно добавил:
  Мы, Ксенюшка, сегодня вдвоем с тобой…
    Настроение снова испортилось. Нет, день нынешний определенно не задался.

    Весь день бушевала стихия, отзываясь сильной головной болью. Шумели деревья, неистово стучала оторванная кровля  разрушенного сарая. Небо заволокли, не оставляя просвета, темные гнетущие облака.  Долго, пронзительно хлестал дождь.  К вечеру затихло. После некоторого просветления, отдохновения на село спустились поздние сумерки. Замерло, затаилось все вокруг. Ни души, ни звука. И оттого еще совершенней, еще гармоничней казалась природа.

Но ночь была неспокойной. Сосед долго гоношился у себя за стенкой, ходил, стучал чем-то. И Ксеня не спала, замирая от страха…

6. Как поживешь, так и прослывешь

В очередной  приезд на дачу ей сообщили, что умерла Машка и уже неделю лежит в избе – некому хоронить. Хватились ее не сразу.  Прошло несколько дней, когда соседка по какой-то  надобности зашла к ней и обнаружила, что та мертва.

До этого, рассказывали, у нее опять объявился брат. Год назад тот вышел из тюрьмы, не имея жилья: жена с детьми находились где-то в Средней Азии и от него давно отказались, поселился у Марии. Избушка крошечная, дряхлая, едва умещалась маленькая Машкина кровать, прикрытая старым тряпьем, собранным у соседей, да небольшой стол. Как разместиться вдвоем  – уму непостижимо. Федор - мужик огромных размеров,  На вид ему было лет 50, а Машке шел  седьмой десяток.  Но худая, шустрая, с вечно пропитым озлобленным лицом, она казалась без возраста.

     Сначала Федор ходил  на рыбалку, собирал грибы, даже пытался продавать их дачникам, но пропитания все равно не хватало. Машка постоянно жаловалась, что он съел у нее все зимние припасы. Начались скандалы. Потом мужчина исчез – на радость всем: его уже начинали побаиваться. Ходили слухи, что снова посадили, якобы за ограбление  какой-то местной старушки.   И вот – появился снова. Подозревали: не он ли помог отправиться своей родственнице в «мир иной»?
Тело умершей женщины продолжало лежать в избе. Кто-то говорил, что в городе у нее есть  дочь.  Но та давно отреклась от такой матери, и они никогда не общались. Пришлось соседям сообщать в сельсовет.  Там пообещали прислать гроб.  Время шло,  а оттуда так ничего и не поступило. Тянуть дольше было нельзя – труп начинал разлагаться, и тлетворный запах распространялся вокруг. Сговорившись, мужики завернули в старое тряпье человеческие останки,  и, погрузив на двухколесную тележку, свезли на кладбище. Вырыли яму и скинули  туда.

    Так закончилась еще одна Богом данная человеческая жизнь, которая, не зная зачем, долгие годы существовала на белом свете и бесславно канула в лету…

7. Разумей, кому добро творишь

Отперев на дверях замок и войдя в комнату, Ксеня не сразу узнала ее. Что-то было не так. Постель не застелена. Неужели  не успела заправить в прошлый раз перед уходом на электричку?  Пройдя к столу, обнаружила насыпанный повсюду какой-то белый порошок, раскиданную посуду, вещи и прикрытое сковородой пластмассовое ведро, в котором возила ягоду. Открыв его, в отвращении отринула  – там находились нечистоты. Поняла: в доме кто-то был.  Прибирая кровать, под подушкой нашла нож. Исчезли транзистор с блоком питания, кипятильник, нож, продукты, что еще – не сразу поняла. Пошла выяснять к Зойке.

Оказывается, Андрей опять начудил: избил  Николая. В два часа ночи вызвал на улицу и потребовал денег. Тот – мужик тоже не простак, но, видно, не осилил – ему шел уже седьмой десяток, а Андрей молод. Николай  заявил в милицию. Те приезжали два раза, искали. Но Зинаида прятала парня, и помогала в этом Зойка. Милиционеры заходили и к ней, расспрашивали, но женщины не признавались.

Несколько дней  Андрей скрывался  у Ксении.  Спасал наружный замок на дверях избы. Пробрался он, вытащив гнилое бревно в сенках с задней стороны дома, которая выходила в огород и скрывалась за высокой крапивой.

Обиднее всего показалось, что она всегда, еще до истории с Валентиной, когда Андрей был маленький, по-доброму  относилась к нему. Жалела и даже не верила, как говорили, что тот приворовывает. Приглашала ночевать, угощала. Накануне  дня рождения - мальчугану исполнялось   двенадцать лет - и он ждал его, считая каждый день,  (тогда  ночевал у нее)  – много разговаривали, играли в  развивающие игры.  Ксене хотелось помочь парню в учебе, рисовали – у него неплохо получалось  - и даже договаривались на следующий день идти на пленэр.  В день рождения оформила  целую красочную газету со стихами и, купив шоколадку, пошла поздравлять.  Правду говорят: разумей, кому добро творишь.

Зойка сказала, что он обчистил и ее, и даже забрал у бабки последнюю пенсию. И та, впервые – надолго ли? – родственное сердце отходчиво – откровенно возмущалась и говорила, что  знать его больше не хочет.
А он кинулся в бега.
…Задержали Андрея уже поздней осенью, в Сочи, докуда добрался на электричках.  Осудили  на девять лет.
Позже, как рассказывала соседка, он писал из заключения Зинаиде, но та не отвечала. Она и сама уже боялась его…

8.Проси творца, чтобы не лишил доброго конца.

   Осенью же цыгане убили Михаила, вернее, сильно избили  железными прутьями, вскоре он скончался. Видно, пообещал что-то, взяв залог, и не сделал, да, вероятно,  и не собирался делать. На этом не раз попадалась и Ксеня.

    Тот год «костлявая» безжалостно косила людей у них в деревне: умер Григорий, Машка, а вскоре и Николай, так и не оправившийся после нападения на него Андрея. «Своя мера» - означает слово «смерть». Ученые считают: у каждого человека в подсознании существует своя программа смерти - у кого-то более жесткая, у кого–то более гибкая, аналогичная программе смерти, заложенной в клетках. За смерть клетки отвечает ген смерти, который и сокращает продолжительность жизни. Но клетки человеческого организма не умирают от старости.  Они заканчивают жизнь самоубийством, если  могут стать опасными или ненужными для окружающих тканей и органов. Смерть - как бы приспособительный механизм эволюции, расчищая место новым, более молодым организмам.

   Тоже и с людьми. Программа жизни выполнена и уже ничто не держит на этой земле. Но это если умирает человек старый. Таковы Машка, Николай, хотя и их возраст едва перевалил за семьдесят. Григорий же прожил всего пяьдесят лет, а Михаил и того меньше.  «Проси творца, чтобы не лишил доброго конца».  Хотя, как говорится, «на тот свет отовсюду одна дорога», все же качество жизни  как-то определяет качество смерти.  Глядя на соседа, Ксеня как-то спросила: «Как умирать-то будешь?» Тот не понял. И то же  - Машка.  Как жили, так и умерли. А ведь единственный урок, который человек должен усвоить на Земле – любовь ко всему сущему.

   Относительно Михаила подтвердилась и еще одна традиция: нельзя вырубать старые деревья.  Нарушитель права  такого дерева на естественную, стихийную смерть либо сойдет с ума, либо сломает руку или ногу, либо скоропостижно умрет.  Что и случилось.


Глава V

1. Будешь плох, не даст и Бог.

    Стояли праздничные пасхальные дни. На душе у Ксени тоже  празднично и торжественно. Отправляясь в деревню, ожидала и там  какой-то особой благостности, радости в людях.

Деревня была, словно пробудившаяся ото сна красавица: умытая весенними оттепелями, принаряженная зеленью лесов, напоенная ароматом черемух. Совершенная гармония разлита вокруг…

Но мерное мычание коров, что так благотворно действовало на душу, заглушали вопли джунглей из врубленного на всю мощь магнитофона. Приехали на выходные молодые горожане.  Такие «пошумелки»:  механизм бессловесного, внеразумного общения и единения, присущие еще человекообразным приматам,  действуют тем сильнее, чем громче и больше в них  участников, чем они  активнее и чем на большее число органов чувств воздействуют ритмическим звуком, вибрацией и мельканием.  Самая подходящая для «пошумелки» музыка – «примитивная», текст песен на доразумном уровне – повторяющиеся слова - знаки для шаблонных понятий. Что и доставляет подросткам первобытное наслаждение. Ксеню всегда это  внутренне раздражало.

    Пошла в магазин. По дороге в кювете валялась пьяная баба. Другая молодая баба, тоже пьяная,  с изуродованным, похожим на кровавую лепешку, лицом и заплывшими, словно слепыми, глазками, покупала водку и дико материлась:   
- Такая мать! …Извините, пожалуйста. -  И снова:
- Такая мать! -  И опять извинение. Интеллигентная женщина...

   Жизнь в деревне открыла Ксене глаза на многое.  Должна бы избавить от иллюзий, от романтически-розового  ее восприятия. И все же не лишила идеализма.  Как несовершенны люди, как грязно, трагично и жестоко их существование, и каким диссонансом выглядело оно на фоне всегда прекрасной, спокойной и величавой в своей мудрости и спокойствии природы. Даже все катаклизмы ее, как снег – в мае или июне, град, убивающий молодые огородные всходы, нанося ущерб людям, не нарушали общей гармонии. Хотя гармония та  - только видимая. Все живое трагично и вечно ведет борьбу за выживание.
Почему возможно такое? Человек утратил смысл жизни? Религия учит: без веры в Бога   жизнь бессмысленна. Ведь это простые деревенские жители.  Они прожили здесь не один десяток лет.  Здесь жили их предки, которые еще знали и чтили традиции, ходили в церковь, мертвый остов которой сейчас укором стоял перед глазами. Почему все забыто?

   Кто виноват? – Ксеня усмехнулась.  Вечный русский вопрос. Ей ли решить его?  Бесконечные перевороты...  Сначала сбросили в реку Перуна – главного языческого Бога.  Она видела картину, как плывет по Днепру идол, а тысячи людей на берегу в ужасе глядят на это. А ведь чтя одного бога и служа ему единообразно, люди сближаются сердцами и духом. Второе тысячелетие пошло после этого, а и сегодня кто подкову, найденную на дороге или  в огороде, в избу тащит да над дверью крепит, кто в дедушку - суседушку верит.

   Вот и она… Как-то весной приехав первый раз сюда, решила передохнуть после дороги и прилегла на кровать.  Только задремала, как почувствовала: сверху кто-то с огромной силой навалился, сдавив  грудь, да так, что не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться. Раньше с ней никогда такого не случалось - перепугалась даже. Пришлось Бога вспомнить, и тут же отпустило. Вот и верь тут – не верь!

   Перуна заменил Христос. Поверили, кто силой, кто как. А тут – раскол. Снова все «вверх тормашками». Неистового протопопа Аввакума  расстригли, предали анафеме и сожгли вместе с ближайшими сподвижниками,  а жену  и сыновей в землю живыми закопали.

   Большевики Христа низвергли. Кому верить? Во что? В чем правда?
Теперь все кинулись кто куда: в православие, протестанство, буддизм, астрологию, эзотерику, атлантизм.  Это для образованных… А что делать простым людям? Скинули небесных богов, стали создавать земных. Сталин! Развенчали и того. На смену пришел Хрущев – оплевали и этого. О демократах уж и говорить не стоит.
   Одна дорога: сначала правдами – неправдами на Олимп, а потом –  под суд. Рыба гниет с головы. Банальность, но не в этом ли истина?
Душу нужно воспитывать, иначе животная плоть поглотит человека. Недавно  услышала: «Русский человек без Бога становится сволочью». А Вольтер говорил: если Бога нет, его должен придумать человек. Этологи же считают, что даже генетически человек несовершенен. Люди рано стали людьми. В самый разгар биологической эволюции человек совершил скачок: вышел из-под влияния естественного отбора, когда не все древние программы еще отшлифовались.  Потому остался незавершенным, недоделанным. Выживали не те, кто лучше устроен, а кто лучше пользуется знанием: как строить, как добывать пищу, как защититься от болезней, как жить. Остались нерешенными и противоречия между инстинктами: половым, брачным, семейным и общественного поведения.

   Потому  так неудачно и плохо ведет себя человек. Потому-то мы  не очень нравимся друг другу. Борьба разума с инстинктами вечна.  «Человеческим обычаям природы не победить. Природа непобедима»,  - утверждали древние. Чтобы сохранить себя как биологический вид Homo sapiens, человеку необходимо соблюдать ту естественную нравственность - в виде определенных норм поведения, которая воспитывалась веками. Из поколения в поколение передавали ее люди в виде всевозможных табу, ограничений, советов, найденных в этой борьбе вслепую, сначала в устных, а затем и в письменных преданиях.

   Только закон, мораль и религия могут помочь человеку окончательно «очеловечиться». Потому-то и возникла религия:  научить человечество соблюдать хотя бы минимальные нормы общежития, чтобы наш биологический вид все же выжил.  Несмотря на  стремление к уничтожению себе подобных.
 
   Религия придает жизни разумность и смысл.  Учит человека нести ответственность  за свои поступки. Существует и еще один закон – внутренний.  «Нравственный закон внутри нас», как учил Кант,  - врожденная и закрепленная воспитанием и самовоспитанием нравственность.  Если бы люди стремились к этому…

2. Жизнь - загадка
Бестолковость жизни, особенно ощутимая здесь, в деревне,   ошеломляла Ксеню. В городе это  не так заметно, да и окружение там  другое: люди образованные, заняты делом. Но даже в городе, видя,  как  ретиво гоняются все за мнимыми, казалось ей, ценностями: карьерой, деньгами, изощренными сексуальными забавами, все чаще задумывалась: в чем смысл человеческой жизни? Или его нет вообще?   Вот Фрейд считал: «Если человек начинает интересоваться смыслом жизни, или ее ценностью, это значит, что он болен». Вот так-то!

Городские люди испорчены цивилизацией. А деревенские? Где-то  она читала, что одному человеку нельзя понять смысла и цели своего существования. Когда же он проникает к народу, родившему его, и через него к природе и миру, к прошлому времени и будущей надежде – тогда для души его открывается  тот сокровенный источник, из которого должен питаться человек, чтобы иметь неистощимую силу для своего деяния и крепость веры в необходимость своей жизни. Не для этого ли она ехала в деревню?

   Труд, труд до изнеможения, до последних сил, до тяжких неизлечимых болезней, как у Николая с Анфисой. Ради чего? Денег? Много ли надо двоим? Никогда нигде не были, кроме своей деревни, не видели ничего. Ксеня как-то спросила Анфису, когда-то красивую бабу, теперь высохшую и больную (она только что перенесла операцию), увидев,  как та надрывается, помогая тоже уже постаревшему и нездоровому мужу метать сено в копну, жалея ее:
- Деньги-то в землю закапывать  будете?
Какие деньги? – как всегда, прибеднялась та  – сыну хочется помочь…
       Сын со снохой и  ребенком жили в городе, в деревню почти не приезжали, никогда не помогали в работе.

Жить ради детей, внуков?  Истязая себя в труде? Ограничивая во всем? Ведя животный образ жизни? И теша   только  водкой в минуты отдохновения? Русский человек много пьет, потому что много работает. Хотя принято считать его ленивым. В этом смысл  существования?

А в чем смысл жизни у Петро, Виктора?
Жить, как трава растет? Где солнышко пригреет, где дождик
напоит… И после также безропотно, естественно уйти в небытие под чьей-то ногой или копытом, или роком судьбы?

Или у каждого  все же свой смысл жизни, своя правда? Все решает выбор. Тогда почему люди так нетерпимы к тому, кто живет не так, как они? В земном понимании, наверное, смысл человеческой жизни все же  – в реализации собственных желаний. Или, как недавно  прочла, в самореализации. А когда–то ее учили: жизнь человеку дана, чтобы что-то сделать на земле, принести пользу родине. «Чтобы не было мучительно больно…». Человек должен жить затем, чтобы работать...

   На Востоке же говорят: «Мы спим всю жизнь и просыпаемся только перед смертью». Индийская  же мудрость учит: жизнь – это вызов – прими его. Жизнь – это дар – прими его.  Жизнь – это приключение – отважься на него.  Жизнь – это горе – преодолей его.  Жизнь – это трагедия – без страха встреть ее.  Жизнь – это долг – исполни его.  Жизнь – это игра -  играй ее.   Жизнь – это тайна – раскрой ее.  Жизнь – это песня – пой ее.  Жизнь – это удобный случай – воспользуйся им.  Жизнь – это путешествие – доведи его до конца. Жизнь  - это обещание – выполни его.  Жизнь – это любовь – открой ее. Жизнь – это красота - хвали ее. Жизнь – это истина – осознай ее.  Жизнь – это борьба – веди ее.  Жизнь – это загадка – реши ее. Жизнь – это цель – достигни ее.

   А  в чем смысл жизни для нее? В познании – думала Ксеня. Ей нравилось учиться. После окончания института и защиты диплома, она чему только не училась. Когда сменилась общественная формация и идеология: вместо коммунизма стали строить дикий капитализм, единственное  достижение которой  плюрализм, что только не читала. Блавадскую, Рериха, Меня, книги по эниологии, астроизотерике, астрологии, экстрасенсорике, психологии, христианстве. Ее тащили в разные группы, общества, которых развелось в то время в изобилии. Ксеня интересовалась, иногда даже приходила на одно-два занятия, посещала конференции,  но в омут не погружалась, продолжая придерживаться собственных твердых убеждений. Если в период махрового материализма ощущала себя все-таки больше идеалисткой, то, побывав на многих подобного рода «вечерях», происходящее там казалось ей «шабашем ведьм», и она больше не появлялась.
Пытались вовлечь и в протестантскую церковь, которую организовали в городе иностранные миссионеры.  Но ее слишком спекулятивная, как показалось, направленность: прихожан старались купить всяческими гуманитарными материальными подачками –  все же отвращала.  Да и настырность, с какой тянули в свою секту неофиты от религии и прочего идеологического дурмана, раздражала.
Ксении было интересно всякое новое знание, не полученное прежде, но становиться зомби не хотела. Другое дело – православие. Как и все,  она была раньше атеисткой, комсомолкой. Но приобретенные новые знания во многих областях, в том числе и в религии, влекли новыми возможностями, расширяли потребности души и мышления. Происходящее внутри себя и во внешнем мире не укладывалось в прямолинейные «черно-белые» понятия, не объяснялось ими.

3. Прощание  с Черемуховкой

   Ксеня прощалась с Черемуховкой. А та  была так чарующе хороша царственной красотой бабьего лета.  Сердце наполняла грусть. Если бы не эти  оргии и мат за стеной, это вредительство…  Ничто, наверное, не сравнится с ней. Снова дивилась низости людской и великолепию природы. Или она чего-то не понимает в этом мире?.. Ее отталкивала пошлость, животная откровенность проявления всех инстинктов.  Грубость… Отсутствие интеллекта,  единственной привилегии, выделяющей человека из мира животных,  воспринималось как отсутствие человеческого.  Где же воспетая  прежде народная мудрость,  неопровержимая истинность простоты бытия?

   Когда-то учили в школе, что носителем истины и нравственности является простой народ, который живет в гармонии с природой и в соответствии с ее законами.  Не для этого ли она ехала в деревню?  Или действительно - человечество вырождается?..

Кричали вороны. Изредка перекрикивались петухи. Солнце пекло последним жаром уходящего лета. Ни души. И казалось  – не может быть большего наслаждения.

Закончились огородные работы. Вчера еще последние горожане убирали или помогали убирать старикам картошку. Вдруг, пожалуй, впервые за все время дохнуло поэтичностью старого деревенского быта. Из соседнего огорода донеслась песня, не городская, литературная, а своя, сложенная здесь. Пели женщины, удивительно красиво, заливисто.  Песня, как нельзя лучше, сочеталась и с дурманящей красотой природы вокруг, и с жизнью, теперь уже прошлой, в этой деревне. До нее долетали отдельные строки:
Я красивая собою,                Не обижена судьбою,                всей деревне люди говорят…                …Я любовь свою не скрою,                Вьется чайка над рекою…

И представилась другая жизнь… Когда не покинули деревню еще молодые. Жизнь била ключом. Люди работали. Бегали дети. Пели вечерами парни и девушки.






Глава VI

1.Как жить?

    «Поганое время» назвал нынешнее бытие Валентин Распутин.  Все возрастающая жестокость окружающего мира, утрата людьми нравственности выбивала почву из-под ног, лишала душу опоры и хоть какого-то оптимизма. Как жить?  Ксеня уже не видела смысла ни в служебной карьере, да никогда к этому и не стремилась, ни в семье, созданной по необходимости, в силу традиции, ни в личных отношениях с мужчинами, неспособными на духовную любовь.

  Она решила принять крещение.

   И все же намерение приобщиться к религии далось не сразу и нелегко. Мешало длительное зомбирование материалистической идеологией и атеизмом.
Ксения считала себя праведницей. Не стремилась к богатству, не причиняла никому зла, жалея и сирих, и малых, и всякую тварь земную, будь то кошка или собака, которых все больше теперь становилось брошенными на улице. Помогала всем по возможности. Не грешила, боясь нарушить  тот самый «нравственный закон внутри нас», а православие исповедовало те же ценности, считая, что вечный нравственный закон заложен Творцом  в человеческую природу и проявляется в совести. Однако голос совести зачастую заглушен грехом. Вот различению добра и зла  и призвана содействовать религия. Ей захотелось приобщиться к клану единомышленников.

    Духовно  она была уже давно готова к Крещению. Даже в какие-то моменты жизни молилась Богу, хотя и не знала молитв,  собственными простыми словами. И Бог, как казалось, помогал.

   Перед походом в церковь страшно волновалась, как когда-то перед экзаменом. Не спала ночь. Снились какие-то сны. Ведь Крещение - это таинство. В нем человек должен постичь не только умом, но и всем своим существом, что обретает новое, доселе неведомое ему понимание жизни, вступает в абсолютно новые отношения с миром.

   Идти решила пешком, чтобы  гармонизировать мысли.  Дорога  не близкая, но и не дальняя. Потратила на нее минут двадцать. Но церковь оказалась… закрытой. Это привело Ксеню в смятение. Так  долго готовилась!  Надо опять начинать все сначала.

   В следующий раз временем для крещения выбрала Яблочный Спас. Раньше об этом празднике даже не слышала. Стоял чудный солнечный, один из последних летних,  августовский день. Снова шла пешком. Подходя к церкви, услышала духовную музыку: пели дивные женские голоса.  Ее волны разливались по всей округе, унося в неведомую даль, отрешая от окружающего. Город, с его шумом, визгом, звоном трамваев перестал существовать.

   В церкви находилось много народа.  Внутри стояли большие столы, заставленные яблоками, блюдами со стряпней.  Сначала не поняла - для чего все это? Оказывается, люди принесли  пищу, чтобы освятить. Было торжественно. В комнату, где  происходило Крещение, стояла длинная очередь. Встала последней. Потом выяснилось, что от волнения не подумала, что нужно приобрести крест. Кресты продавались тут же, в киоске, но у нее не  оказалось с собой денег. Пришлось снова возвращаться домой. Верующие говорят, что это ее испытывали дьяволы, не пуская в церковь.

    Крещение состоялось только  с третьего захода.  Всех пришедших креститься и тех, кто сопровождал,  запустили в просторную комнату. Среди неофитов много молодых, женщин и мужчин, мамаши с младенцами.  Батюшка сказал, чтобы все встали полукругом. Ксеня все еще испытывала какое-то странное, непривычное для себя,  чувство. Внутреннее напряжение и волнение не оставляли ее.

2. Таинство

   Таинство Крещения началось с чтения Батюшкой молитв. Первая молитва - наречения имени. Крещаемому  дается Имя Божие,  которое он должен достойно нести. В следующих молитвах приступающий ко Крещению называется уже «новозапечатанным воином Христа Бога нашего», воином, который будет вести борьбу с диаволом и побеждать его силою Христовою. В молитве говорилось и о том, чтобы свет Божий запечатлелся на нем и чтоб крест Сына Божия запечатлелся в сердце и помышлениях его; чтоб ему бегать суеты мира – мира греха.

Второе имя дается в честь святого, которое крещенный будет носить.
Далее читались три заклинательные молитвы. В двух первых диавол заклинается или запрещается именем  Христовым. Ему повелевается выйти, отступить от создания Божия и уже больше никогда не возвращаться к нему. Эти молитвы читаются потому, что лукавый после падения человека и ослушания его Богу подчинил его себе, сделал как бы рабом своим, рабом страстей. В третьей молитве шло обращение к Богу: «Избавь его от рабства врагу, приими в Царство Твое пренебесное…»  Лукавый же, который укрылся в сердце некрещеного человека, изгоняется из него именем Божиим. По Крещении он искушает уже человека только вовне, а не изнутри, как ранее.

   Крещаемый отрекается от сатаны, от всех дел его, не только таких, как воровство, убийство, разврат, но и от злопамятства, гнева, зависти и всего, что противно учению Христа. После этого обращается ко Христу и дает обещание жить по Его воле.  И читает Символ веры.

   Затем наступила сама процедура Крещения. Все подходили к купели и Батюшка, положив руку на голову крещаемого, окунал ее в святую воду.  Крещаемый получал благодатную одежду, сотканную из благодати Святого Духа, одежду нетления, потерять которую или запятнать ее можно через грехи.  Вода Крещения должна стать для крещаемого купелью новой жизни. «Как вода внешность омывает, Дух же Святый крещает все внутреннее души».

   По выходе из купели крестившиеся помазываются святым миром. Святым миром помазывается человек только один раз в жизни. При помазывании святым миром произносится: «Печать дара  Духа Святаго». При этом человеку даются благодатные дары Святого Духа.  Подошедший к Ксене Батюшка помазал сначала ее на челе, что значило освобождение «от стыда, каковым первый преступный человек  обносил всюду».  «И чтобы откровенным лицем вы славу Господню созерцали». Потом на ушах: «дабы получить для слышания Божественных тайн ухо». После на ноздрях: «дабы вы, Божественным облагоухавшись миром, возглаголали: Христово благоухание есмы Богови в спасаемых». Далее на персях: «да оболкшеся в броня правды, вам стати противу кознем диавольским».

   Удостоившись  Святого Миропамазания крещаемый нарицается христианином, оправдывая возрождением и самое имя.

  По принятии великих таинств Крещения и Миропомазания, то есть соединившись со Христом (ведь само слово «религия» значит «воссоединение») все трижды обошли купель в честь Святой Троицы с пением: «Елицы, во Христа креститеся, во Христа облекостеся, то есть: все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись, соединились с Ним». Круг – это символ вечности.

   После этого Батюшка прочел Послание к Римлянам и Евангелие от Матфея, а затем молитвы на омовение (смывание) мира, потому что священное миро не должно быть стерто одеждой или чем-либо.  В молитвах выражалась просьба, чтобы в миропомазанных всегда озарялись сердца светом лица Господнего, чтоб щит веры был неуязвим от врагов, чтоб одежда нетления пребыла бы чистой, печать неповрежденной и обручение было неокраденным.

  Крещение длилось долго.  После него всем выдали Свидетельство о крещении, на внутренней стороне которого слева  написано: Елице во Христа креститеся, во Христа облекостеся. Аллилуя, а справа изображена икона с воспроизведенной на ней сценой крещения Христа.

   Пережитое после постижения таинства Крещения как бы  внутренне переродило Ксению.  Летела домой, словно на крыльях. Радость и необыкновенная легкость переполняли ее. Снова захотелось жить.