Конец мая, Алма-атинская область, окраина советской империи, до границы с Китаем три сотни кэмэ – один танковый бросок.
Двухсот сорокамиллионное население пока не ждало ничего, кроме зарплаты, столь же надежно стабильной, сколь и безнадежно недостаточной «для счастья». Население работало и отдыхало, питалось и размножалось, дралось и мирилось, охраняло границы и воевало в Афганистане, правда, не понимая зачем, но подчиняясь могучей инерции хода супер-гипер-огромного корабля с красными буквами СССР на бортах, обросшего диковинными ракушками и дремучими водорослями, тормозящими его движение, но тоже считающими его своим родным домом.
А выпускникам средних школ полагалось готовиться к экзаменам и мечтать, чем и занимались «ВВ», - Виталька Бузин и Вадька Тищенко из 10-го «А». Их так и называли, когда они шли вместе: «Вон, «ВВ» опять куда-то дёрнули».
Они учились в одном классе, жили на одной маленькой уютной улочке в ста метрах друг от друга. Зимой один звонил другому:
– У тебя сошлось в домашке по матеше?
– Ни фига не сходится!
– Ну, выходи, одна голова хорошо, а две – вообще герб Российской Империи!
– Ха-ха! Сейчас выйду!
Чертили прутиками на снегу условие задачи.
– Как ты решал?
– Ну, вот так, здесь же обыкновенное дифференциальное уравнение…, а получается вот так, с ответом то не сходится, может в учебнике опечатка?
– Сам ты опечатка! На вот, закуси снежком!
– Да заколебал ты! А ты как решал?
– Да так же, в то же место, и с тем же успехом. Здесь что-то не то. Думаешь, Ольга Семеновна нам просто так задачу с двумя звёздочками заправила?
– Кстати, я Гаухарке звонил, она говорит, им другую задачу дали.
– Да чего уж теперь, думай, «думатель»!
Рассказывали друг другу анекдоты, кружили друг за другом по снежному полю, боролись, вываливаясь в снегу. А мозг работал в режиме закипания. Время от времени один подскакивал к нарисованным на снегу формулам:
– А если так?
– Ага, а вот это куда денешь? На, закуси снежком!
– Да заколебал ты!
Наконец один говорил: а ты знаешь, что моя реальная фамилия не Бузин (не Тищенко), а Эйнштейн (варианты: Ферма, Эйлер, Ландау, Пифагор)?
– Да что ты говоришь! Просю к доске!
– Здесь просто должна быть производная второго порядка!
– Точно, блин, тогда все сходится!
– Ассалам алейкум!
– Валейкум ассалам!
На уроке учительница математики спрашивала: «Ну, что, «ВВ», решили двухзвёздочную?»
– А дело было так! – под всеобщий смех говорил, выходя к доске Тищенко.
Бузин усмехался, глядя на появляющиеся на черной доске меловые формулы.
Ранней осенью, обалдевши от первых после долгих каникул уроков, шли домой «ВВ», размахивая спортивными сумками, сшибали лиловые верхушки верблюжьих колючек.
– Вит, я чего-то подустал от школы, пошли завтра на суслов? – тоскливо произнес Вадька. – У меня осталось штук десять капканов.
– Ты чего, в детство решил удариться? Какие суслы, мы в десятый класс перешли. Отдай свои капканы брату и учись. Тебе того хорька мало?
Весенняя степь. Желто-зеленое, с сине-оранжево-лиловыми вкрапинами покрывало – стелется внизу. Чуть выше – изжелта струящееся марево, плавно перерождающееся в прозрачность, перетекающую в лазурь, сгущающуюся в небесную синь... Чистый воздух, поперченный полынью, щекочет ноздри. Удоды с вычурными хохолками и, под цвет степи, черно-желто-полосатым опереньем, безжалостно вышибают серо-черненьких воробьев с мест кормежки. «ВВ» тоже вышли на «охоту»…
– Вит, это хорь!
– Вижу, нора свежая, столбняк.
– Ставим капкан?
– Нет, ты вообще слышал, чтоб нормальный хорь попадал в капкан? Дуй-ка за ведром.
– Понял, а ты сторожи его!
Весенняя степь жила своей жизнью; кто-то кого-то кушал, кто-то пищал, кто-то отрыгивал, что-то шуршало в траве, воздух наполнял разноголосый птичий гомон.
От норы до реки было десять шагов. Более двух часов «ВВ», как угорелые попеременно носились с ведром, заливая литры мутной речной воды в нору.
– Она у него что, бездонная? Двадцать восьмое ведро вливаем, он вообще там? – ныл Вадька.
– Да как тебе сказать, если он там, то он уже почетный подводник! Вообще-то хорьки Родине не служат!
– Словно в подтверждение из норы начала толчками выплескиваться вода, «ВВ» замерли в ожидании чуда. И «чудо» незамедлительно явилось, – из норы показалась хвостатая задница хорька. Вылезши задом вперед из норы, хорь шустро развернулся, он был мокрый, перемазанный глиной, черно-оранжевый, и ужасно злой. Вадька смотрел на него, открыв от удивления рот. Хорек же, издав боевой клич, что-то среднее между шипением и гавканьем, стремительно прыгнул на него.
– Ой! – Взвизгнул Вадька, и отступил на несколько шагов. Хорек же и не думал отступать. Он снова кинулся на Вадьку, тот шагнул назад и упал спиной в речку. А хорь, загнав врага в воду, резво поскакал вдаль по берегу, лишь мелькнула перемазанная глиной шерстка на изогнутой горбом спинке.
Бузина, сначала ошалевшего от столь неожиданной ситуации, теперь раздирал смех.
– Ты чего его не бил! – громко ныл Вадька, стоя по пояс в воде.
– А ты чего хотел? – Задыхаясь от смеха, отвечал Бузин, – Он за жизнь свою бился…, неплохо…, кстати…, ха-ха-ха! Разве можно такое «чудо» убивать?
Бузин заразил Вадьку Тищенко идеей стать офицером. Рядом были алма-атинские пограничное училище имени Дзержинского и общевойсковое имени маршала Конева. Звучало. Но Бузин «хитрил-мудрил» – хотел в военно-политическое, в военкоры, а Вадька был проще и ближе к реальности – «куда пошлют». Они готовились, усердно долбили математику, физику, историю и русский язык. Каждый вечер Бузин в спортивном костюме высвистывал Вадьку на пробежку. Летом пробежка повторялась дважды – утром и вечером. Ему после пяти лет занятий в секции баскетбола, с тренировками и жесткими баталиями на районных и областных соревнованиях, было не привыкать. А Вадька вечно ныл, переходя на шаг в середине дистанции. Бузин, приостанавливаясь, пояснял:
– Поймай ритм. Главное в беге – дыхание! В боку колет потому, что дышишь неправильно. Главное в дыхании – не вдох, а выдох! Вытолкни углекислый газ до упора, и не вдыхай, просто открой для легких вход воздуха, они сами возьмут, сколько нужно! Выдыхай на два шага – шаг – полвыдоха, второй – до упора, потом впускаешь воздух, и не тяни его в себя, сам войдет!
– Тебе легко говорить, а я терпеть не могу эти пробежки! – подвывал Вадька. Отплевываясь после финиша, была у него такая привычка.
– Не стой на месте, ходи! – кричал Бузин.
– Бузин, чего он, вокруг тебя бродит, опять придумал что-то! – мама Вадьки была их классная руководительница, преподавала историю и географию. Бузина она явно недолюбливала за его язвительный взгляд, хотя на всех открытых уроках по истории он запросто вытягивал весь класс.
– Тренер сказал бродить, вот я и ферментирую! – юмора у Вадьки не возможно было отнять.
– Давай, забредай к поросятам, не кормлены! Ферментирует он! А ты, Бузин беги доклад готовить к завтрашнему уроку по обществоведению, на тему: «Философские тетради» В.И. Ленина».
– Ого! Это же не по программе! Где я вам возьму то!
– Мать тебе купила сегодня в школьном киоске то, что надо, сама видела.
«Ага, заставила ее, небось!», – мысленно бурчал про себя Бузин, распинывая по дороге домой осыпавшиеся сентябрьские ранетки. «А яблок то стало совсем мало!» – отметил он.
Ярко вспыхнуло в памяти 1-е сентября шестилетней давности. Семья тогда только переехала на эту коттеджную улочку, построенную для старших и ведущих научных сотрудников научно-исследовательского института животноводства. С обеих сторон она была усажена яблонями, считавшимися тогда условно «ничейными». Поскольку у каждого на этой улице был еще и свой огороженный садик, к урожаю этих яблонь относились снисходительно. Видимо тот год был особо плодоносным, и он шел по новой для себя улице в школу по утоптанным подошвами туфель яблокам: лимонкам, ранеткам, заилийскому апорту, превратившимся в подобие пастилы, источавшей сладкий, слегка дурманящей детский мозг пастилы.
Спустя много лет, Бузин не обнаружит на родной улочке ни одной яблони. Не оправдывает ныне Алма-Ата (отец яблок, «яблоневый пахан») своего названия, на обоих железнодорожных вокзалах под видом знаменитого алма-атинского апорта вам непременно всучат китайские глянцево-красные полусъедобные игрушки.
Последний звонок, выпускной, – мелькнуло, как не было. Десятый «А» разлетелся по всему СССР: «Бауманка», МГУ, КазГу, алма-атинские «мед», «пед» и «сельхоз», Киевский университет, Томский университет, Коломенское высшее военное артиллерийское училище…, у хорошей школы всегда есть свой солидный учебник по географии.
Последняя встреча «ВВ» произошла зимой, на первых каникулах после первой сессии.
Солнечным зимним утром в родительском доме раздался звонок. Первая ночь в родной постели, после полугода учения за две тысячи километров от дома. Бузин с хрустом потянулся. Кто-же трезвонит в такую рань?
– Виталя, к тебе гость! Вставай, вставай! – кричала с первого этажа мама.
– Хорош, хорош, проходи, Вадик! – слышал мамин голос Бузин, надевая спортивный костюм.
Спускаясь со второго этажа, Бузин, приостановился, вглядываясь вниз, там мелькала военная шинель и голубой край погона.
– Вадим Владимирович! – Слегка разведя руки и весело щурясь, шутовски изобразил низкопоклонство в голосе Бузин, оказавшись лицом к лицу с другом.
– Виталий Владимирович! – по-гаерски, приложив одну руку к груди, отведя другую назад, изобразил поклон Вадька.
– Шуты гороховые, идите на кухню, завтракать. – Усмехаясь, сказала мама.
Он был неузнаваем, в курсантской шинели, погоны с голубым кантом, шеврон ВДВ на рукаве. Обнялись.
– Как это, ты же вроде в артиллерийское поступал?
– А ты вроде в военно-политическое подавал, предатель!
– Да ладно, судьба! Может, переведусь еще после армии, с исторического факультета в военно-политическое, говорят, допустимо.
– Ну и меня, выходит, судьба. Я же первым экзаменом сдавал диктант, трояк получил, думал конец моей офицерской карьере! А потом математика, смешно, но та задача оказалась.
– Двухзвездочная?
– Она, родная. Пять получил. А историю, сам понимаешь, я без труда сдал.
– Здорово, надо будет сходить к Ольге Семеновне.
– Надо, только я завтра улетаю, отпуск прерывают.
– Ты так и не сказал, как в десантниках оказался.
– Ну, это тебе спасибо.
– В смысле?
– Помнишь, выдох на два шага?
– Да помню, конечно, и что?
– Да после вступительных нас, всех поступивших, загнали на стадион. Представляешь, около 4-х сотен бритоголовых, – на старт! На десятку, двадцать пять кругов!
– Ну да, мы когда по верхней дороге бегали, от силы километра четыре набирали. – Размешивая сахар в стакане с чаем, вспоминал Бузин.
– А когда сначала поворачивали, на Найдёновку, потом поднимались в гору, поворачивали на озеро, а возвращались по верхней? – намазывая на кусочек хлеба домашний яблочный джем, спросил Вадька.
– Один черт, десятки никак не набиралось, максимум, километров семь, может чуть больше. Зато по пересеченной местности, а не по ровному стадиону, может это тебя и спасло.
– Может. Я после двадцатого круга думал, умру, а потом сначала увидел, как пацаны падать начали.
– То есть?
– Да буквально, бежит, бежит, потом сбавляет, спотыкается, падает и не встает! Я думал, вот-вот, рядом с кем-то из них лягу. А потом вспомнил твое «выдох на два шага», и ничего наладилось, даже удовольствие стал получать! Бегу, не тороплюсь, впереди особо борзые сыплются, а я через них перескакиваю!
– И результат?
– Прибежал седьмым, из четырехсот, прикинь, наверное, мог бы и поднажать. На финише отплевываюсь, а ко мне подходит лейтенант десантник, улыбается весь такой: «скручивай, – говорит, – пушечки, вот тебе крылышки. Я же не думал, что в этом училище есть факультет ВДВ!»
– И когда тебе уезжать?
– Завтра в пять утра отец повезет меня в аэропорт.
– Ладненько, но мы же пойдем сегодня в киношку?
– Да, я уже смотрел, там сегодня «Экипаж» опять крутят.
– Пойдёт, поиграем в билеты, нащелкаю тебе напоследок!
– Это еще неизвестно, кто кому нащелкает!
В поселке был весьма приличный ДК, с гранитными полами, мозаичными картинками на стенах, зрительным залом на 400 мест. Вся эта роскошь – для поселка с населением чуть более трех тысяч! Правда поселок был не вполне обычен, центром его был научно-исследовательский институт, в котором и работал отец Бузинa. В детстве Бузин частенько бегал сюда в библиотеку, на занятия по классу баяна, правда, музыканта из него не вышло, по причине упёртости Бузина, ну не хотел он быть баянистом, как не пинали его родители.
Много лет спустя, навещая родителей, живущих уже в другом государстве, он увидит выбитые стёкла, разбитое гранитное крыльцо и полное безразличие нынешних жителей к этому строению. Дом Культуры был абсолютно никому не нужен, огромное по сельским меркам здание пустовало, грустно глядя пустующими глазницами окон на центральную улицу посёлка, вспоминая времена, когда в нем бурлила жизнь, звучала речь, слышались звуки музыкальных инструментов, проводились концерты и новогодние утренники, каждый день крутили кино.
– Чего ты в форме поперся? – с бесцеремонностью старого друга спросил Бузин.
– А что, мы же не на пьянку идем, в кино можно. – Добродушно ответил Вадька.
– Понятно, пофорсить решил, ну-ну. – Бузин ворчал по-взрослому.
– Да, ладно, чего ты? – недоумевал Вадька.
«ВВ» вошли в ДК, вестибюль был заполнен людьми, разноголосый людской гомон прерывался звонкими взвизгами девчонок и жизнерадостно-хвастливым горлопанством парней. Вроде всё как в недавнем детстве, но что-то неуловимое, не цепляемое никаким словом, уже носилось в воздухе, бесшумными для сознания крыльями касаясь скрытых от него струн, издававших звуки приглушенной, едва слышной тревоги, начинал своё шествие 1986-й год.
– Ой, Вадя, какой ты стал! – подскочила одноклассница Эльвирка, черноглазая смазливая метиска с толстой смоляной косой, спускавшейся до упругой попы, волновавшей взгляды многих особей мужеского пола, выгодно обтянутой дефицитными американскими джинсами «Levis». Эльвира была удачной демонстрацией нерушимой дружбы народов в Советском Союзе. Отец ее был аварцем, уважаемым в районе директором строительно-монтажного управления, мама – русская – уважаемая медсестра родильного отделения местной больницы. Приличная зажиточная семья. Дочка у них получилась на славу, уже в седьмом классе ее начали расстреливать взгляды горячих юнцов на два-три года постарше. А на десятиклассницу, с черными очами, аккуратным, словно ювелиром выточенным носиком, доброжелательной улыбкой совсем чуть-чуть, словно только после поцелуя припухших губок, золотисто-черной косой и гордо таранящими знойно заклублявшийся вокруг воздух грудками, масляно-медово глядели уже и взрослые мужчины. Родной дядя Эльвирки пробился в России по научно-педагогической стезе, стал зам. декана какого-то факультета Ленинградского университета. Туда ее родители и направили, хотя в школе училась Эльвирка так себе, жиденькие четверки ставили из уважения к родителям. Горная родственная связь в Ленинградском университете не сработала, получив двояк за сочинение, Эльвирка вернулась в родное село и работала теперь пионервожатой в школе, надеясь получить льготное направление в местный пединститут.
– Ой, Вадька, классно-то как! Военный, курсант, глазам не верю! – щебетала Эльвирка, поглаживая ворсистый рукав шинели слегка смутившегося, но довольного Вадима.
– Ну да, а со мной уже и здороваться не стоит, как же, как же…, вмиг забыты поцелуи при луне, «шепот, робкое дыханье, трели соловья, и лобзания, и слёзы, и заря, заря!» – Бузин, деланно безучастно глядя в потолок, переключил её внимание на себя.
– Ой, Виталька! – Эльвирка обняла его за шею, кокетливо шаркнув ножкой. – Поздравляю с поступлением в университет, на истфак! Будешь секретарем райкома, будешь ведь, приз-на-вайся!
Теперь наступила очередь Бузина смущаться, – Эльвирка непринужденно и ощутимо прижалась к нему грудью.
– Спокойно, одноклассница, давай уже оставим интим для семейной постели, вне людских глаз! – ёрнический тон помог Бузин вернуть самообладание.
– Ха-ха-ха! – звонко и восторженно прозвенела Эльвирка. – А ты все такой же шутник! – она отошла на шаг назад, и, склонив на бок голову, быстрым движением кончика языка облизнула губы. Эротично получилось, когда только научилась? – ты даже лучше стал, я бы сказала, изощренней, неужели семестр в университете так действует?
– А как пять лет подействуют, страшно подумать! – Бузин с легким прищуром целил взглядом прямо в черноту её зрачков.
– Тхе-санту-ура! (Десантура). – Раздалось громкое шипение. В окружении чумазых прилипал к ним приближался главный хулиган посёлка, по кличке Фанта. Лицо у него было черное, белки глаз вызывающе контрастировали с кожей лица. Он был старше недавних выпускников 10-го «А» года на три. Про него они слышали дикие легенды еще в школе, вроде как убивал и грабил, вроде как, никак посадить его не получается. Он был пластичен, легко делал сальто назад с места, позже Бузин понял, что этот босяк неизвестной национальности был очень похож на Майкла Джексона, такой же «мартыш». Они катились по непересекающимся жизненным линиям, слишком разные были у них плоскости скольжения в жизненном пространстве. Фанту боялись и не связывались. «ВВ» в десятом классе уважали и не трогали. До поры, до времени, у них не было шансов пересечься.
– Привет, тесантура (намеренно «т» вместо «д»), дай хоть за картинку на рукаве подержаться! – кричал Фанта, медленно и слегка пританцовывая, приближаясь к одноклассникам.
Вадька зло заалел лицом, выделившиеся скулы стали пунцовыми. На Бузина нахлынула злая весёлость. Вполголоса, не глядя на друга он процедил сквозь зубы: «Вот, то, о чём я говорил».
– Ты о форме, что-ли? А почему я должен её скрывать или стыдиться? – произнесено было тихо и решительно.
Бузин с удивлением покосился на Вадьку, раньше он не слышал от него ничего подобного и не ощущал даже легких дуновений подобной агрессии от друга.
– Ну, значит, это есть наш решительный и…, наверняка, последний…
– Эта гнида коснётся моей формы только выбитой челюстью! – Вадим поражал Бузина всё больше. Как за каких-то полгода может перевернуть человечью суть мундир? Хотя…, если этот мундир, заряжен такой энергетикой славы.… В насквозь прокниженной памяти студента истфака возникли слова: «С тихим шелестом шагов, словно торопясь куда-то, под нами двигались низкорослые крепыши в белых рубахах, и все они были в сапожках из ярко-красного хрома.
– Будто из крови вышли! – сказала мама. – Страшно…
– Апшеронцы, душечка, – пояснил отец. – У них и сапоги-то красные, ибо в битве при Кунесдорфе стоял Апшеронский полк в крови по колено. Стоял – и выстоял!...»
«ВВ» встали плечом к плечу, вполоборота.
Эльвира, стоявшая спиной к Фанте с компанией, с явным удовольствием наблюдала метаморфозу, происходившую на её глазах с такими добрыми, почти родными одноклассниками. С какой-то очень взрослой утомленностью она улыбнулась и сказала: «Хорошие вы, мальчики!». Затем резко развернулась, и презрительно глядя в глаза Фанте, произнесла: «Знаешь меня? Пшол вон, кина для тебя сегодня не будет, обезьяна!»
«ВВ» разом про себя охнули.
– Разлюбит тебя Мутай, попрыгаю на тебе! – кривляясь и злобно паясничая, Фанта остановился, широкие ноздри его конвульсивно дергались.
– А чтобы этого не случилось, я сейчас же передам ему эти твои слова. – Эльвира была невозмутима.
Фанта шарахнулся назад, его страх был сродни животному инстинкту.
– Не надо, Эльвира Тимуровна, – прошептал он, – мы же всегда понимали друг друга.
– У тебя остался последний шанс. – Спокойно, даже царственно произнесла Эльвира.
– Говори! – Фанта произнёс это театрально, видимо пытаясь сохранить лицо перед своими.
Эльвира озорно улыбнулась, взяв подбородок в ладошку.
– Я считаю до пяти, ты испаряешься из этого помещения вместе со всей шоблой и не портишь нам праздник встречи одноклассников. Счёт пошёл, р-раз!
В вестибюле возникла живейшая суета, сбивая с ног людей, Фанта со своими бойцами рвался к выходу.
– Мальчики! – сияя светом, льющимся через глаза откуда-то из глубины её экзистенции, произнесла торжественно Эльвира. – Смотрим кино вместе, есть возражения?
– Попробуй, возрази. – Буркнул Вадька.
– Мы твои пажи, королева! – более дипломатично ответил Бузин.
– Молодец, Виталечка, учись, Вадимчик, как отвечать женщинам! – Эльвирка была в ударе.
– Так, ты сюда, ты сюда! – встав по центру, Эльвирка взяла под ручку ошарашенных «ВВ» и повела их в зрительный зал. Троица вольготно заняла козырные места по центру седьмого ряда. Эльвирка была в центре, слева сидел Вадька, справа – Виталька. Неловкое молчание на миг сковало всех. Но вскоре его разрушила Эльвира.
– Вы же хотели поиграть в билеты, ну, играйте, может это последнее кино детства.
– Как же мы будем играть через тебя? – пробурчал Вадька.
– Не через меня, а со мной! – таинственно произнесла Эльвира.
– Эля, не пугай! – едва сдерживая смех, трагично прошептал Бузин, впервые за вечер, обратившись к ней по имени.
– Спасибо, мне нравится, как ты меня назвал! Ну, играйте!
– Первая цифра, единица. – Провозгласил Бузин.
– И у меня единица. – Ответил Тищенко.
– Ничья! – резюмировала Эльвира.
Лампы в зрительном зале еще не гасли, до начала сеанса оставалось еще несколько минут.
– Вторая цифра, четыре. – Сказал Бузин.
– У меня пять! – ответил Тищенко.
По правилам игры, проигравший должен был получить щелчок в лоб.
– По правилам вашей игры, проигравший получает в лоб. Но, вы же играете со мной! – с ангельской улыбкой промурлыкала Эльвира. – Поэтому я меняю ваши дурацкие пацанячьи правила. Я… целую…, проигравшего!
– Не понял? Это что, игра в поддавки? – возмутился Вадька.
Глаза Эльвиры стремительно приблизились, и Бузин ощутил губами нежный, горячий живой шелк её губ.
– Ну, вот и всё, а ты боялся! – хихикнула Эльвирка. – Играем дальше!
– Вторая цифра – семь! – с упавшим куда-то вниз сердцем произнёс Бузин. Он понимал, что поцелуй сейчас будет не его.
- … Восемь! – глухо произнёс Вадька.
Бузин не успел поверить…
– Утешаем проигравших! – нежно произнесла Эльвирка, и прикоснулась губами к подбородку Бузина.
– Играем дальше! – взъярился Тищенко. – Теперь я говорю первый. Третья цифра – единица, один! – и Вадька, вытянув губы и разведя руки наподобие статуэтки восточного божества, приготовился к поцелую.
– Ноль! – прочитал в билете Бузин.
– Не может быть! Ты врёшь! – надрывным шепотом заорал Вадька.
– На, глянь, – прикрыв пальцем оставшиеся две цифры, показал билет Бузин.
На этот раз он ощутил трепещущий горячий язычок Эли.
– Мне уже всё равно, не везёт, так не везёт! – знакомо ныл Вадька, – четвертая цифра – четыре!
– Три!
Поцелуй был долгий и изощренный, с легким покусыванием и нежным касанием уголков губ.
Оставалась последняя цифра в билете. Но лампы погасли, начался киножурнал «Хочу всё знать!»
– Последняя цифра, без неё нет игры! – шептал Вадька.
– Согласна! – громким шепотом отвечала Эльвирка.
Не было тогда ни мобильников, ни зажигалок с фонариками.
– Судья – Эльвира, - каждый быстро освещает спичкой ей свой номер и сообщает его игрокам! – моментально определил правило Бузин.
– Согласны! – хором шелестнули одноклассники.
– Первыми наклонились Эльвира и Вадька. Зажгли спичку.
– Четыре! – трагическим шепотом произнёс Вадька.
– Что, Эля, смотрим?
Бузин с Эльвирой наклонились. Первая спичка не зажглась.
– Только ты меня так называешь…, Эля…, мне это нравится! – шепнула Эльвира, лизнув горячим язычком мочку уха Бузина, чуть прикусив ее, отчего его прострелило электрическим током от плеча до щиколотки.
Вторая спичка зажглась, высветив цифру «3».
– Девять, – громко прошептал Бузин.
Даже в темноте он увидел, как расширились зрачки Эльки, они фосфорицировали негодующими огоньками. Она рывком прижалась к уху Бузина.
– Ты так легко отдаёшь меня другу?
– Да поцелуй ты его, всё равно ты не моя, а я вообще – ничей!
– Гад ты, «трели соловья»!
Половину первой серии они целовались. А Бузин старался дышать ровно, ощущая тепло выдоха и холод вдоха.
А потом, вдруг все успокоились, глядя на экран, с которого, как масло со сковородки, жгучими капельками брызгала всё та же непонятная тревожность: в чёрном небе никто не поможет им, экипажу и пассажирам, - всё сами, сами! Умный центр управления советует, садиться, мол, надо, нечего фокусы показывать! Словно в старом анекдоте про геологов, когда невозмутимый чукча за бутылку огненной воды дает геологам совет: «Трактор надо!» Советский самолет, с советским экипажем спасал советских граждан, недавно строивших хорошую жизнь в далёком, вымышленном Бедри. Экипаж героически, в полёте латает трещины и дыры в фюзеляже, чинит руль высоты (профессиональные летчики ухахатываются, но это не важно), пассажиры, поняв, что в этой битве за существование они – единственные союзники не только экипажу, но и самим себе, отчаянно помогают удержать самолет от крушения в штопор. При этом в самом самолете продолжает не просто теплиться, а жить и бурлить человечий бульон, то ли материальный и с болью осязаемый, то ли иллюзорный, лишь рожденный главным врагом человечества – его собственным воображением.
– А я, между прочим, мечтала в медицинский поступить, поступила бы и не летела бы сейчас. – Обессилено жалуется медсестра врачу.
– А я вот поступил, и лечу, судьбу не обманешь. – Спокойно отвечает ей врач.
– Всю документацию в дыру всосало, эта же валюта, я же сяду! – тихо вопит бухгалтерша начальнику.
– Ну, вот и славно, отвечает ей тот. Разумеется, я все подтвержу.
Наконец, вот она, бетонка родного порта, только сесть осталось! Но истерзанный и кое-как залатанный в полете самолет, может просто развалиться от перегрузок при посадке.
– Садиться будем без реверса. – Говорит героический Жженов-командир. Он не хочет развала корабля.
Но в родном порту не спокойно, полоса под слоем воды от ливня.
В кабине летчиков вот-вот лопнет силовое поле:
«Тормоза! Не тормозимся! Тормоза!! Не тормозимся!! Юз!!! Переложить реверс! Хвост оторвет! Выполнять!!!»
Красивейшая в тот момент актриса страны в роли стюардессы успевает выхватить из хвостового отсека сонного мальчонку, - ни единой капли слезы ребенка в основе социального блага? Мать ты моя, достоевщина!
Самолет тормозит, и отрывающийся хвост с буквами СССР удаляется в прошлое. Сидящие в зрительном зале видят эти удаляющиеся буквы, в их душах нет ни тени сожаления или, хотя бы сомнения, ведь все это – кино! Вся наша жизнь – кино, не нашедшее своего режиссера и сценариста, вот ведь какой «шекспир-копир»…
Они вышли на крыльцо.
– Давай, проводим тебя до дому. – Подсевшим голосом произнес Вадька.
В этот момент к крыльцу подъехал редкостный в то время, как натуральное мумиё, мерседес. Окно мягко съехало вниз, оттуда махнули рукой.
– Ну, все мальчики, я побежала! – чмокнув в щечку того и другого, она сбежала, нет, скакнула по лестнице, не глядя, махнув рукой, изящно вывернув кисть. Миг и она исчезла в нутре черного мерса, навсегда…
Они остались на крыльце, у каждого было ощущение брошенности. Только живое слово могло остановить этот «девичий беспредел» в их душах.
– Что это было? – спросил Вадька.
– Успокойся, точно не любовь. – Ответил Бузин.
– Я в жизни никогда так не целовался! – вздохнул Вадим. – Эх, задела она меня!
- Я знаю, она первая, кто тебя поцеловал, но, поверь, не последняя! А так…, да прощалась она…, с детством своим…, потому что мы для нее – его живое напоминание. Вот и показала она нам – «последнее кино детства». https://www.anketka.ru/referral/6832429