Истории, связанные с индейским пленом в стране Огайо весьма популярная в американской литературе тема. Одни из этих историй волнующие, другие трогательные, третьи просто занимательные. Но одна из этих историй – повествование полковника Джеймса Смита очаровывает своей необычностью и заслуживает отдельной главы, поскольку в этой истории в отличие от других, мир индейцев показан гораздо правдивее, и сами дикари выглядят в ней в более радужном свете, чем в других ранее описанных историях о белых пленниках.
Джеймс Смит родился в округе Франклин, штат Пенсильвания в 1737 году, тогда эта территория являлась фронтиром – границей американских поселений с неосвоенными диким землями, на которых обитали многочисленные племена индейцев.
В период франко-индейской войны, в точности тогда, когда в июле 1755 года трехтысячный экспедиционный корпус британского генерала Брэддока направлялся к французскому форту Дюкейн, Джеймс Смит находился в числе отряда так называемых «дровосеков Брэддока», в задачу которых входила прокладка тропы через лесную чащу.
Вот тогда то и начались мытарства Джеймса Смита. Когда Смит в числе других дровосеков, изящно орудуя своим топором рубил лесные деревья для прохода колонны солдат, то не заметил, как увлекся и оказался один на один с засевшими в засаде разведчиками из племени делавэров, которые наблюдали за колонной Брэддока. Индейцы молниеносно схватили Смита, и, не дав ему опомниться, приказали бежать с ними до самого форта Дюкейн.
К слову стоит отметить, уважаемый читатель, что французский форт Дюкейн впоследствии стал американским и был переименован в форт Питт, вокруг которого вырос город Питтсбург.
Лагерь делавэров, куда индейцы привели Смита, находился за пределами форта Дюкейн. Здесь, кроме Смита ожидали своей участи и многие другие белые пленники. Делавэры, перед тем как пропустить Смита сквозь строй, избили его, а потом заковали в «перчатку» – оковы посредством которых все части тела полностью обездвиживались.
Пробежав до конца сквозь строй разъяренных индейцев, Смит упал без сознания. Когда он очнулся, то над ним уже «колдовал» французский врач из форта Дюкейн. «Я не надеялся на помощь французов, – вспоминал Смит, – я ожидал, что со дня на день здесь уже будет армия Брэддока». Но пока он с переломанными ребрами, ссадинами и синяками, едва живой лежал и ждал новостей, вопли индейцев, а также бой их барабанов, раздавшиеся в форту Дюкейн и окрестных с ним индейских лагерях, возвестили о разгроме армии Брэддока у реки Мононгахелы силами союзных французов и индейцев.
Спустя некоторое время, отправившегося от побоев Смита, делавэры у французов забрали, и увели его в индейский город Маскингум, располагавшийся в юго-восточной части современного штата Огайо у берегов одноименной реки, где тогда проживали не только делавэры, но и могикане, шауни, а также гуроны.
На следующий день после прибытия в этот город несколько индейцев произвели «постриг» Смита для последующего его посвящения в члены племени. Индейцы наголо выбрили Смита, оставив на макушке головы прядь волос, в которые с помощью ленточек вплели несколько цепочек из бисера. Для того чтобы цвет волос Смита был похож на цвет волос индейцев, последние с помощью золы и воды придали им черный оттенок. В ушах Смита индейцы сделали большие дырки, куда вставили огромные серьги. Свои тела индейцы также раскрасили разными цветами. Далее, делавэры повесили на шею Смита связку вампума (цилиндрические бусины, нанизанные на бечевку – И.К.), и закрепили на его плечах облегающие браслеты, после чего старый вождь вывел Смита в центр селения и бросил клич о созыве всех жителей города.
Первыми к месту сбора прибежали могикане и шауни, образовав вокруг вождя, который держал Смита за руку, полукруг. Потом к этому полукругу присоединился еще один полукруг индейцев, и лишь только тогда, когда все жители города были в сборе, старый вождь выступил с длинной речью. «Я не понимал, о чем он говорил, – вспоминал Смит, – но это было так долго, что передать словами просто невозможно. Вообще индейцы любят ораторствовать, и произносят речи часами напролет».
Закончив торжественную речь, вождь ритуально передал Смита в руки трех молодых скво, которые стали тянуть его к реке, одна за пояс вампума, другая за руку, третья просто толкала в спину. «Все, – подумал я – это приговор, – рассказывал Смит. – Они хотят утопить меня в воде. Невольно я стал сопротивляться, вызвав всеобщий смех у индейцев».
Женщины затолкали Смита в воду по пояс и знаками показывали ему, чтобы он окунулся в нее с головой. Смит по-прежнему сопротивлялся и был уверен, что все эти приготовления с его омовением не что иное, как подготовка к казни, ибо подобное с индейскими пленниками он наблюдал в форту Дюкейн.
Видя нерешительность Смита, женщины, на виду у гогочущей публики, стали насильно окунать Смита в воду. Для того чтобы хоть как-то подавить в жертве страх, одна из женщин на плохом английском языке сказала Смиту: «Мы не навредить вам». После этих слов у Смита, как говориться отлегало, и он перестал сопротивляться.
Согласно обычаем индейцев Огайо, пленнику, которого они принимали в свое племя, необходимо было смыть «белую кровь», и для этой цели индейцы использовали вышеописанный ритуал.
После омовения Смит был принят в семью одного из погибшихо на тропе войны вождей. «Я так и не узнал, почему был удостоен такой чести, – вспоминал Смит. – Наверно потому, что был молод и здоров, ведь мне тогда исполнилось всего 18 лет, и я мог, как думали индейцы, вполне заменить взрослого мужчину их этой семьи. Как бы там ни было, но суеверия индейцев обернулись для меня счастьем».
В доме Совета индейцы переодели Смита в традиционное индейское одеяние: новую замшевую рубаху, леггины отделанные лентой и шариками по бокам, а также мокасины расшитые иглами дикобраза. Его лицо они по-новому раскрасили, а в пучок волос на макушке головы вплели красные перья. Вожди торжественно вручили Смиту кисет с табаком и курительную трубку. Усевшись напротив Смита на медвежьей шкуре, один из вождей сказал: «Сын мой, ты теперь плоть от плоти нашей и кость от костей наших. Теперь вся наша нация знает, что ты посвящен в племя и принят в большую семью вместо великого нашего брата. Сегодня ты был испытан нашими законами и обычаями, и теперь тебе нечего бояться. Мы обязаны относиться к тебе также хорошо, как относимся к другим нашим людям. Мы будем защищать, и поддерживать тебя, тоже обязан делать и ты по отношению к нам, поскольку ты теперь один из нас».
В честь нового члена племени делавэры устроили грандиозный праздник – вареная оленина со стручками пареной фасоли.
С этого часа Джеймс Смит начал вести обычную жизнь индейца.
Ему выдали ружье, и научили, охоться на идейку, бизона и иную крупную дичь. Вскоре Смит овладел навыками установки различного рода капканов и силков, стал неплохо различать следы и ходить по ним. «Однажды, в первые недели моего обучения, я охотился на оленя, и, идя по его следу заблудился. Я вовсе не мог отыскать тропы, чтобы вернуться и забрел в болотистую местность, где случайно утопил свое ружье.
К счастью через два дня индейцы отыскали меня, но на следующую охоту вместо ружья вооружили меня луком и стрелами. Они посчитали, что я слишком беспечен, и доверять мне дорогостоящее для них огнестрельное оружие дальше, пока побаивались», – рассказывал Смит позднее.
На одной из охот, индейцы подстрелили медведя, и после того как освежевали тушу, разделив ее на части, решили идти в селение. Каждый, в том числе и женщины, нес определенную часть груза. Смит всю дорогу жаловался, что не может нести непосильный для него груз, в ответ индейцы только посмеивались, и, в конце концов, когда ропот Смита им надоел, они передали его ношу одной молодой скво, которая в довесок к уже имеющемуся у нее грузу, взвалила на себя и поклажу Смита. «Тогда я просто сгорал от стыда, – говорил Смит, – но, что поделать, они так решили, и убедить их в обратном было уже невозможно».
В другой раз делавэры отправили Смита вместе с другими молодыми парнями в поле охранять женщин, которые обрабатывали маис. Один из индейских юношей, решил подшутить над белым братом, вручив ему мотыгу. Смит не знал тогда еще, что мужской пол у делавэров сельскохозяйственными работами не занимается, и что это мол, постыдное занятие для индейского воина. Как должное, Смит взял мотыгу и включился в работу. Женщины были в восторге, они всячески подбадривали и нахваливали его, в то время как молодые парни украдкой посмеивались над ним. Когда вечером все вернулись в деревню и рассказали произошедшем старым вождям, то последние высказали Смиту массу упреков в этой связи. «Ты был принят в семью великого воина, – сказал мне один из старейшин, – и обрабатывать кукурузу наряду с индианкой, это не достойно его». После этого случая, Смит больше не давал индейцам шанса подшучивать над ним и всячески старался выполнять работу, соответствующую статусу мужчины этого племени.
Смит никогда не просил индейцев, о том, чтобы они, когда направляются в набег громить пограничные поселения белых, брали его с собой. Он не горел желанием добывать скальпы соотечественников, пленять их, и красть у них лошадей. Наоборот, Смит проникался глубокой скорбью, когда видел, как его индейские собраться дико радовались своей добыче в виде скальпов людей одной с ним расы. В этой связи Смит продолжал ненавидеть индейцев и испытывал подобные чувства к ним, пока они не принесли ему подарок в виде стопки книг, которые видимо, добыли во время одного из набегов.
«Индейцы объяснили, что эти книги они просто нашли, и вовсе не знают, кто их владелец, – рассказывал Смит. – Они весьма радовались, когда я принял книги в качестве подарка, как память о моем прошлом. Хотя они и проявили ко мне и теплые чувства, я все еще продолжал ненавидеть их и считал варварами. До недавнего времени я делал вид, что добр к ним и по-дружески отношусь к каждому из них, и лишь только после того, как они подарили мне книги, в своем сердце я почувствовал некоторое потепление, и подумал, что мое предвзятое отношение к этим людям было следствием заблуждений и недостатка знаний о них».
Индейская семья Смита не могла долго оставаться в Маскингуме и вынуждена была перекочевать на север к берегам озера Эри, где вела типичную жизнь кочевых охотников на пушного зверя. Та жизнь, которую вел Смит, проживая у индейцев, стала нравиться ему. Он совместно с ними охотились на зверей и птиц, занимался ловлей рыбы, помогал ухаживать за стариками. Эта жизнь бала размеренной, гармоничной, и в ней присутствовал некий шарм, который овладевал сердцем Смита.
Весной все члены семьи занимались заготовкой кленового сока. В лесу они валили деревья, а из их коры мастерили чаны, в которые собирали сок. Кленовый сок индейцы потом выпаривали и получали сахар. Весьма часто Смиту приходилось проводить время в поле, охраняя женщин, которые сажали, обрабатывали кукурузу и бобовые.
Если урожай был богатым, то радовались абсолютно все, когда же приходили голодные времена, то каждый член индейского общества всегда был готов поделиться последним с тем, кто больше всего нуждался.
В этой трудной, романтической жизни царили законы безграничного гостеприимства. Незнакомцу порой отдавали самое лучшее, даже в голодные годы. Однажды, когда индейский брат Смита пришел с охоты, Смит, рассказал ему: «Один голодный гурон посетил наше селение, он заходил к нам, и я отдал ему все жаркое из дичи. В ответ мой брат сказал: «Надеюсь, ты дал ему также сахар и медвежий жир». Я сознался, что поступил опрометчиво, и не дал этому гурону ни сахара, ни медвежьего жира, потому что все это находилось в каноэ, и я поленился идти к реке. Тогда мой брат сказал мне: «Ты поступил, как голландец (голландцы как считали делавэры, та категория белых людей, которые никогда ни оком не заботятся – И.К.). Неужели ты не знал, что когда незнакомцы посещают наш лагерь, мы должны дать им самое лучшее что имеем».
Смит еще раз извинился перед братом, согласившись, что допустил ошибку. Тот не стал наказывать Смита, потому что он был молод и лишь порекомендовал ему в следующий раз быть добродетельнее по отношению к странникам, и в таких случаях вести себя как подобает воину делавэров, чтобы лишний раз не получать упреки в свой адрес.
Вторую зиму индейская семья Смита провела в северной части Огайо. В этот период Смит, как говориться проявил себя, и в глазах индейцев обрел большее уважение. Дважды зимой он заблудился, и мог бы погибнуть, если бы не навыки выживания в экстремальных условиях, которые он приобрел за время жизни с индейцами. За мужество и выносливость индейцы даже подарили ему ружье.
Как-то раз, когда Смит охотился зимой, то его настигла снежная буря, и по этой причине он сбился с тропы и не мог отыскать дорогу в свое селение. Он отыскал старое дерево и для того чтобы переждать бурю решил укрыться в его дупле. Для того чтобы постель была более мягкой и теплой, Смит топором искромсал гниловатое нутро дупла и, таким образом, обеспечил себе довольно-таки комфортное ночное времяпровождение.
В другой раз, когда он ставил ловушки на бобра, мгла застигла его на реке, что опять же лишило Смита возможности ориентироваться, и добраться до лагеря. «Было ужасно темно и холодно. Я не мог даже развести огонь, – вспоминал Смит, – отчего очень быстро почувствовал, что замерзаю, и скоро вообще околею. Я вдруг вспомнил, что как-то старики индейцы рассказывали, что некоторые из них оказывались в подобной ситуации. Для того чтобы согреться ни в коем случае нельзя засыпать. Я всю ночь до рассвета танцевал и подбадривал себя криками и воплями. Когда я вернулся в лагерь с тюками полными бобровых шкур и рассказал о своем приключении, индейцы похвалили меня, сказав, что поступил мудро. За те шкуры, что я принес, индейцы выручили в Детройте для меня пистолет, а для всех остальных бочонок бренди», – рассказывал Смит.
Смиту всегда было больно смотреть на то, как индейцы спивались. Алкоголь для них был важной составляющей пищевого рациона. Напиваясь, они практически становились невменяемыми. Смит глубоко сожалел о том, что белые торговцы, за добытую пушнину, расплачиваются с его индейскими братьями спиртными напитками. Он пытался как-то объяснить индейцам, что меха стоят гораздо дороже, чем бренди, но к сожалению не нашел понимания у них. «Когда они (индейцы – И.К.) начинали пьянку, я всегда отказывался, – вспоминал Смит. – Они кивали и отвешивали мне пару комплементов.
Я понимал, что в это время надо находиться поблизости и наблюдать за ними, или выставлять охрану из числа трезвенников, на случай пьяной поножовщины, каковая случалась весьма часто».
Смит неоднократно спасал своих индейских братьев от смерти, на которую они постоянно нарывались после употребления алкоголя. По словам Смита, протрезвев, индейцы долго не могли прийти в себя, «не могли ходить на охоту, рыбалку и вообще долго не могли ничего делать».
Его индейские братья Тонтилиуаго и Текаухретанего относились к Смиту с большой любовью. Они были благодарны ему, что неоднократно спасал их, после того как они напивались. Смит в свою очередь также был благодарен им за то, что они мягко реагировали на его ошибки, которые он допускал в обиходе. «У них были добрые сердца и хорошие головы, хотя они и с презрением относились ко всякому белому поселенцу, – утверждал Смит. – Они считали поселенцев глупыми и трусливыми, и часто хвастливо заявляли, что скоро прогонят их всех обратно за море (за Атлантику – И.К.). Они призирали их за нечестие и неумение отвечать за свои слова. Однажды Текаухретанего сказал: «Видимо белые люди в отличие от индейцев не понимают, что Великий Дух дает пищу всем людям каждому в свое время. Они не верят в то, что Великий Дух никогда не оставит людей голодными, поэтому и приручают скотину, кормят ее, а потом убивают, когда им заблагорассудиться. Они наполняют амбары зерном не от того, что хотят есть, а от того что бояться остаться без пищи, которая как считаем мы индейцы всегда ниспосылается Правителем неба и земли».
Смит украдкой улыбался, реагируя на слова своего названного индейского брата. Ему казалось, что Текаухретанего говорил от досады, поскольку индейцы тогда голодали. Смит хотел было возразить Текаухретанего, и высказаться в защиту фермеров, но воздержался.
Однажды, когда Текаухретанего молил Великого Духа о своем исцелении от болезни, Смит, находившийся рядом, невольно улыбнулся. Заметив ухмылку Смита, Текаухретанего сказал: «Не обижайся, брат, но мне есть, что сказать белым людям об их недостатках. Когда ты читал свои книги, я не позволил даже детям тебя беспокоить, но когда я молился, то заметил, как ты смеешься. Я не думаю, что для вас белых смешно смотреть на молящегося. Я думаю, вы и сами молитесь. Но возможно ты подумал, что моя молитва глупа, и я не так как требуется, обращаюсь к Создателю. Если это так, то ты должен по-братски наставить меня, а не насмехаться над моим священнодействием».
Смит убедил индейского брата, что он не смеялся над его молитвой, а наоборот порадовался за него и за всех индейцев, что они, как и многие белые люди в нуждах и скорбях прибегают к молитве и просят Бога каждый о своем. «Текаухретанего был удовлетворен моим объяснением и продолжил молиться: О, Создатель! Я благодарю Тебя за возможность снова ходить на охоту и убивать индюшек. Я знаю, что Ты слышишь меня и поможешь мне, поэтому я буду взывать к Тебе: «Ох. Хо, хо, хо»! О, Великий, помоги мне, чтобы я мог не только ходить, но и прыгать, а также бегать. И когда я пойду на охоту, помоги мне подстрелить медведя. Помоги нам благополучно пересечь реку Сайото, чтобы наши каноэ не разбились о скалы. О, Сущий, ты знаешь, как я люблю табак, но у меня его не так много, где взять больше я не знаю. Сейчас я принесу тебе в дар весь мой табак в качестве жертвы всесожжения и попрошу тебя, удовлетвори мои просьбы, и я раб твой, возблагодарю тебя за это», – рассказывал Смит о молитве своего индейского брата.
Действительно, после молитвы Текаухретанего, когда он с группой воинов шел на каноэ по Сайото, пошел ливень, вода в реке высоко поднялась, и это позволило индейцам безопасно пройти пороги. Смит не был религиозным человеком, но к вере Текаухретанего относился уважительно. Более того, он считал Текаухретанего весьма благочестивым человеком, сердце которого было полно добродетели. Текаухретанего всегда выступал против участия делавэров на стороне французов в войне с англичанами.
Он говорил что индейцы, прежде всего, должны разобраться между собой, чтобы установить мир, и устранить всякие межплеменные разногласия.
Во всех спорных вопросах Текаухретанего стоял на позициях правды, справедливости и чести.
«Индейцы никогда не воровали друг у друга, но почитали воровство добродетелью только лишь по отношению к белым, – говорил Смит, – Они не прочь были ограбить своих французских союзников. Текаухретанего, рассуждая о справедливости, долге и чести, никогда не обличал такой, казалось бы, очевидный для белого человека порок как жестокость.
Он считал набеги на поселения белых и их убийство проявлением высшей степени доблести. Достоинствами его народа как он полагал, являются умение лгать белым, красть у них, обманывать и убивать их».
Смит был очень привязан к своей индейской семье и особенно к Текаухретанего. Когда этот брат Смита особенно занемог и лежал, страдая от ревматизма и голода, Смит, проявляя заботу о нем и других членах семьи, ушел на охоту и безрезультатно провел в поисках дичи несколько дней. Когда он вернулся в селение, то упал в обморок от голода и усталости. Текаухретанего распорядился дать Смиту для поддержания сил немного бульона из конюка, которого жена Текаухретанего оставила для их маленького сына. К тому же Текаухретанего еще и отчитал Смита за маловерие, и наказал ему в дальнейшем не сомневаться в том, что Бог всегда заботиться о людях, которые надеются на его помощь. «Он сказал мне, – рассказывал Смит, – что отличие белого человека от индейца заключается в том, что индеец всегда надеется на Бога, а белый человек на самого себе».
На следующий день возле селения Смит заметил на снегу свежие следы молодого оленя и снова поддался искушению добыть для семьи мяса. Когда он шел по следам оленя, то обратил внимание, что находиться далеко от лагеря. В этой связи он решил попробовать бежать от индейцев и направиться в Пенсильванию. Он понимал, что в пути его могут убить другие враждебные индейцы или он может погибнуть от голода, но, несмотря на все это он пошел вперед. Пройдя двенадцать миль на восток, Смит наткнулся на свежие следы бизонов, и вскоре увидел несколько из них. Смит подстрелил одного, но голод достал его так, что он не мог даже выждать, чтобы приготовить себе мясо на огне. Смит, словно волк, хватал и рвал мясо зубами, а потом ел его сырым. Во время трапезы на него нахлынули тревожные помыслы, и он ненароком подумал, что там, в индейском лагере голодают старик Текаухретанего и его маленький сын, а он (Смит), имея сейчас такое изобилие мяса, собирается своим предательством лишить их пищи. Он вспомнил, как Текаухретанего говорил ему о заботе Бога о людях, которые верят ему, и полный решимости собрал мясо столько, сколько мог унести, направился обратно в лагерь.
Когда озябший, весь покрытый сосульками, Смит вернулся с полными так сказать «коробами бизоньего мяса», вся индейская семья встретила его гробовым молчанием, а Текаухретанего сказал: «Ты упрямый. Ты снова ослушался меня, но Великий Дух был щедр к тебе. Поблагодарим Его за оказанную милость к нам. Больше всего мы рады, что ты вернулся живым. Если бы ты погиб, то опечалил бы наши сердца, а это мясо право не стоит того».
После этих слов индейского брата, Смит на время отбросил мысль о побеге и за последующие четыре года, не предпринял ни одной попытки, чтобы бежать от индейцев.
Но однажды, Текаухретанего его маленький сын и Смит, отправились на каноэ из Детройта в Гаухеневага – старую деревню делавэров на реке Святого Лаврентия, ранее располагавшуюся недалеко от современного Монреаля (Канада). Там Смит узнал о том, что жители со дня на день ожидают прибытия в деревню французского судна с английским военнопленными. Когда шхуна бросила якоря в речной бухте, Смит незаметно для всех ускользнул из деревни, и, затесавшись среди английских военнопленных, на этой шхуне сбежал от индейцев. «Я долго сомневался, правильно ли поступаю, – вспоминал Смит, – но, в конце концов, искушение оказаться вновь среди моих соотечественников оказалось сильнее моих сомнений. Я содрал с себя перья, нахлобучил на голову армейскую форменную треуголку и камзол, которые украл у кого-то из английских военнопленных, в то время пока они справляли нужду под присмотром надзирателей, и как ни в чем небывало вошел на корабль, притворившись одним из военнопленных».
В 1760 году английских военнопленных, среди которых тогда находился и Смит, французские колониальные власти обменяли на партию своих соотечественников.
Родственники и друзья Смита давно позабыли о нем, считая его без вести пропавшим. Но, когда он вернулся к ним, то едва узнали в этом молодом мужчине, больше похожем на индейца, своего брата и сына.
Джеймс Смит вскоре женился и обзавелся собственной фермой.
Во время восстания Понтиака 1763 –1765 годы он в звании лейтенанта колониальных войск служил в экспедиционном корпусе полковника Букета, сражаясь против делавэров и их союзников. Он принимал участие в мирных переговорах между индейцами Конфедерации Понтиака и колониальными британскими властями 13 октября 1764 года, которые проходили на реке Маскингум. В результате заключенных договоренностей индейцы тогда возвратили полковнику Букету боле 200 белых пленников.
В годы Американской Революции Джеймс Смит сражался уже против англичан на стороне революционных американских патриотов и дослужился до звания полковника Континентальной армии.
После окончания революции Смит с семьей переехал в Кентукки, где оставался жить вплоть до своей кончины в 1812 году.
Его дневники, впервые опубликованные в 1799 году, стали одним из первых бестселлеров постколониальной Америки. В предисловии к первому изданию он лично написал: «Период моей жизни среди индейцев – это незабываемое время, с оттенками некоего обаяние, по сравнению с которым меркнут любые превратности приносимые войной, и которые давно не имеют для меня никакого значения».
Литература
Corny, Donald. The Historical Authenticity of Dr. Johnson's 'Speaking Cat. Review of English Studies. Oxford University Press, 1995. – р. 358–370.
Demos, John. The Unredeemed Captive: A Family Story from Early America, New York: Alfred A. Knopf, 1994.
Ewing, William S. Indian Captives Released By Colonel Bouquet. The Western Pennsylvania Historical Magazine № 39, 1956.
Howells, William Dean. Stories of Ohio. The captivity of James Smith . [Electronic