П.Б.МИТРОПОЛЬСКИЙ
«КАДРЫ»
(встречи на жизненном пути)
«Кадры» - это и остановленные кадры кинопленки, по названию жизнь, и «кадры» - конкретные люди, персонажи, встреченные на жизненном пути.
КРУТОЙ
Прилетел в аэропорт Домодедово. Стою у транспортера, народу мало (не «друг на друге», как бывает), жду чемодан. Голос из-за спины: «Мужик», - ровно так говорит, но с нажимом. Оборачиваюсь, у колонны, прислонившись, мужчина лет 40, среднего роста, плотного телосложения с сосредоточенным взглядом.
Вопросительно поднимаю брови!?
- Ты когда последний раз грудь мерил?!
Честно отвечаю: «Не помню!» (мне за 50, и мерил, наверное, только на призывном пункте).
- Тогда не засти!
Смещаюсь.
- Вот так!
ПРОДАВЩИЦА
(дело обычное)
Зашёл я намедни в магазин, так, по мелочи, не всерьёз. Девушка за прилавком милая, пухленькая, как водится, жизнью не очень довольная. Или в продавцы у нас таких отбирают, или профзаболевание такое - продавщицкое, но у нас, в отличие от них (проклятых и загнивающих), они такие.
Не специально, клянусь!, обращаюсь: «Пожалуйста! Дайте два пакета сахара песка». Взвешивает. Без всякого злого умысла, обращаюсь: «Пожалуйста!» - кожей чувствую закипающую в девице ненависть - «полбулки хлеба». Понимаю, что неправ! Но остановиться не могу, заклинило: «Пожалуйста… Пачку кускового сахара». Понимаю, сейчас ейной пачкой, прямо в евойную морду! Пускай бы, но евойная - моя! Пачка летит, слава Богу, не в морду – на прилавок. Увы, сахар рафинад. Меня несёт дальше: «Извините, пожалуйста! Я просил кусковой». Навстречу истерический взвизг: «Он весь кусковой!» Лицо девушки багровое, глаза горят, на лбу капельки пота. Ещё держится, но уже из последних сил. «Мне, пожалуйста, тот, на котором написано: кусковой». Получаю требуемое, быстро ретируюсь.
Сегодня пронесло!
ВЕЗДЕХОДЧИКИ
(про великий и могучий)
Сидим в охотничьем балке. Пьем чай, и не только. Но больше чай.
С ревом и лязганьем у домика останавливаются два вездехода МТЛБ, которые ждем уже два дня.
Открывается дверь и на пороге два вездеходчика. Счастливых до изумления:
- П….ц! Сто километров жопа в жопу и х… на километр отстал!!!
Реконструкция сказанного сюрреалистична! Однако, всем все понятно. Садятся к столу, пьем чай, слушаем подробное, не менее внятное описание экстерьера их железных коней.
ПЕСЕЦ
(в полном смысле слова)
Возвращаюсь на зорьке в скрадок. Вижу картину разгрома: закопанные в снег гуси, добытые на вечерней охоте, разрыты и ополовинены. У скрадка лежит истерзанный гусак. Делать нечего, сажусь ждать новую добычу.
Через несколько времени к скрадку подбегает песец и принимается за недоеденного гусака. Стыжу подлеца: «Что же ты жадничаешь, наворовал – за неделю не съесть!». Пес, в 1.5-2-х метрах, довольно урчит и недовольно тявкает, огрызается.
В этот момент налетает крупный гуменник, стреляю, подранок падает на лед реки вне досягаемости для выстрела. Песец, оставляет мороженую тушку и бросается к подранку. Гусь поднимается на лапах, вытягивает шею и начинает хлопать крыльями перед собой. Песец бегает вокруг, гусь вертится, вытянувшийся с распростертыми крыльями, вдвое больше хищника. Кричу песцу: «Гони гуся ко мне, отработай краденое!» Однако, решив, что мороженный, но без амбиций, гусь надежнее теплого, но агрессивного, песец возвращается к моим ногам.
Из соседнего скрадка доносится вопль: «Застрели мерзавца!»
Отвечаю, что доставленное «мерзавцем» удовольствие стоит украденных четырех гусей.
Искренне счастлив - зорька удалась!
НЕВОЗМУТИМЫЙ
(на геологическом лабазе)
Добыв снежного барана, шкуру и голову с рогами положил у входа в палатку, под полог. В палатке четверо: у входа, поперек - студент хохол (страстный фотограф); вдоль, у входа, геолог Вахтанг; за ним вдоль – я; у дальнего угла палатки – шеф.
Ночью просыпаюсь от кошмара, открываю глаза и вижу его источник. Передо мной, во входе, елозит мохнатый тендер. Леденящие душу звуки сокрушаемого бараньего черепа, не оставляют сомнения, что тендер принадлежит медведю. От головы барана, до головы студента – считанные сантиметры!
Вспоминаю, что надо издать резкий звук. Пытаюсь свиснуть: «Пфр - прс…», - понимаю, что забыл, как это делается. Пронзительно ору: «Э-э-й чууудак!», и визжу как Чинганчук, который Большой Змей.
Палатка кренится, звонко лопается растяжка. Хватаю ружье, выскакиваю наружу. Медведь убегает, не выпуская из зубов баранью голову. Стреляю в воздух, мишка дает струю «медвежьей болезни» и скрывается в тумане. Из палатки выбегают Вахтанг и студент. Студент канючит, мешая русский с украинским: «Кажу… Такой кадр убыв! Требо було тихоненько меня разбудить!» Комары нещадно вгрызаются в пятую точку, в отличие от зверя - не защищенную шерстью. Впрочем, у Вахтанга…
Возвращаемся бурно обсуждая. Кто-то говорит: «А шеф даже не проснулся!» Из угла, в ответ: «Я его раньше вас слушаю!»
СОВЕТЧИК
(еще медвежья история)
Осень. На вездеходе отправились на озеро, порыбачить. Вездеход оставили на высокой террасе. Не клюет, отправили Андрея, вездеходчика, вскипятить чаю.
Андрей, крупный, упитанный парень, вразвалочку бредет к вездеходу. Мы: я, геолог Мартын и инженер-завхоз Левый; лениво бросаем спиннинги в безклевное озеро. Слышим за спиной громкий топот и пыхтение; по террасе, прямо на Андрея, чешет здоровенный медведь! Орем хором: «Андрюха, медвееедь!» Парень оборачивается и припускает бегом. Тут мы замечаем, что медведь не преследователь, за ним самим с громким сопением несется мишка покрупнее! «Андрей, их двое!» Громко хлопают двери вездехода – Андрюха вне опасности.
На наш ор, первый мишка (вернее всего медведица), резко поворачивает от нас и убегает в распадок. Ее преследователь сначала повторяет маневр, а затем, разворачивается в нашу сторону.
Здесь следует прояснить диспозицию. Напротив медведя я и Мартын, в стороне – Левый, между зверем и нами ручеек, в полметра шириной и несколько сантиметров глубиной.
Медведь набирает скорость и несется на нас, мы, «вооруженные» спиннингами, замерли на берегу озера. Добежав до ручейка, мишка встает на дыбы, прыгает и юзом по мокрому берегу скользит к нам. С расстояния 1.5-2 метра, круто разворачивается и убегает. Отбежав метров 20-30, разворачивается на 180 градусов и повторяет маневр.
Левый, присев за куст, одной рукой протирает запотевшие очки, а правой ладошкой отгородив рот со стороны медведя, громко шепчет: «Мужики! Вы его не бойтесь, он сам вас боится!»
Между тем зверь, проделав три забега, посчитал, что перед подругой он достаточно реабилитирован. Тем более, ручей, а перед предстоящим соитием, мочить ноги не здорово. Рявкнув на прощание, агрессор удаляется вслед за дамой сердца.
СПРАВЕДЛИВЫЙ
В младые геологические годы работал в поисковом отряде под руководством Феликса. Феликс, это прозвище, происходящее от некоторого его внешнего сходства с «железным и несгибаемым» Эдмундовичем, которым он гордится.
Как то, вернувшись из маршрута, застаю Феликса в состоянии возбуждения и экзальтации. Сует мне под нос образец. Действительно, зрелище впечатляет! По куску туфа растеклись потоки самородного серебра. Сверкают в лучах заходящего солнца.
Феликс лихорадочно бегает вокруг и сдавленным голосом, непрерывно повторяет: «Свершилось! Цель жизни! Я открыл месторождение!», - и снова, и снова – «Я открыл месторождение!»
Я искренне разделяю его восторг, поздравляю именинника.
Дальше трудовые будни. Работаем на рудопроявлении, делаем, что положено геологам в таких случаях.
Осенью, по возвращении на базу, за открытие сезона Феликсу выдают премию – 25 рублей. Часть «огромной» суммы он тратит на коньяк, который мы, всем отрядом выпиваем за удачу. И опять: «Свершилась мечта геолога – Я открыл месторождение!»
Проходит год, на рудопроявлении проводятся поисковые работы под руководством Феликса. Месторождение не подтвердилось – пустышка.
Я работаю в другом отряде. Как то, в мой кабинет заходит Феликс: «Увы! Ну и обосрались же Мы с тобой, Петя, с этим серебром!»
ГЕДОНИСТ
Еще кадр из геологической юности. Работал у нас геолог – Витяня. Все его звали именно так и, когда я узнал, что Витяне за 50!... Был искренне изумлен его сохранности. Тем паче, что Витяня был запойным. Пил тихо и сосредоточенно в течение зимы, до начала полевых работ.
Однако здоровьем пекся! Собираясь в маршрут, брал коробок спичек и половину высыпал. Внимательно взвешивал оставшиеся на руке, доставал еще несколько спичек, удовлетворенно хмыкал и тщательно упаковывал коробок в презерватив. Корил нас, грешных, когда злоупотребляли нездоровой пищей.
В конторе, учитывая состояние перманентного поддатия, любил дешифрировать аэрофотоснимки. То есть сидеть, уткнувшись в стереоскоп.
Время от времени, не меняя позы, начинал тоненько хихикать. Заинтригованные геологи, заглядывают из-за спины: что такого веселого разглядел Витяня на аэрофотоснимках? Витя поднимает голову и радостно заявляет: «Я подсчитал, он на два года моложе меня!»
Оказывается, получив скорбную весть о кончине бывшего сослуживца, Витяня занялся вычислениями. И возрадовался!
ЦЫГАНКА
Кисловодск, санаторий «Красные камни», кафе санатория. Мы с женой на концентре гитаристов виртуозов, отца и сына, греков по национальности. Паузы занимает балерина, юная цыганка. Небольшого роста, худенькая, и глаза...
Из четырех, положенных по программе танцев, на три балерина вытаскивает меня из-за стола. Пляшу, как умею, не капризничаю, хотя мне за 50.
Концерт заканчивается и, вдруг! Балерина бросается мне на шею, целует в губы и гортанно кричит: «Ты моя судьба! Я искала тебя всю жизнь!» И убегает, на паркете остается тряпичная роза.
Выходим из кафе, в конце коридора стоит моя цыганка, в джинсах, руки в карманах, долгий взгляд завораживает. Вижу только пылающие глаза.
Супруга плачет всю ночь.
На моем рабочем столе, на письменном приборе, лежит тряпичная алая роза в банальных блестках…
БИЧи
(БИЧ – бывший интеллигентный человек)
Аэропорт Алыкель, 1970 год. Прилетели из Красноярска, где 30 тепла, на Таймыре – минус, падает снег. Поезд до Норильска только утром. Мерзнем, пристроившись на транспортерной ленте выдачи багажа.
Рано утром перемещаемся в вагон поезда Аэропорт – Норильск. До отправления еще долго. Вагон пригородной электрички, деревянные лавки, следы совковой разрухи (особого вандализма в те годы не наблюдалось).
В вагон садятся два бича, принадлежность к этой касте выдает сосредоточенный, углубленный в себя взгляд, печать перенесенных тягот и невзгод на лице. Хотя одежда в сносном состоянии, не какие-нибудь там клошары парижские!
Кадры располагаются на лавках. Неторопливо извлекают из карманов, в следующей последовательности: вначале, сложенную в несколько раз газету – укладывают ее на лавку; затем выкладывают плавленый сырок «Дружба», начатый, но аккуратно упакованный остаток; следом, достается бутылка «Спирта» и бутылка «Зверобоя». Выражение лиц невозмутимое, с элементами торжественности, сообразно действу.
Когда приготовления закончены, первый (вероятно старший) делает внушительный глоток из бутылки со спиртом, запивает зверобоем, после чего занюхивает сырком и, бережно отломив крошку деликатеса, тщательно разжевывает. Его визави повторяет содеянное. После чего, оба сосредоточенно глядят в окно на пасмурное утро, на падающий снег. Какие мысли о мировых скорбях в этот момент посещают их головы, куда устремляются их мечты?
Затем, приятели повторяют процесс еще пару раз. После чего тщательно упаковывают останки сырка, затыкают бутылки свернутой газетой и, засунув их в карманы, сосредотачиваются на себе: «Глаза, повернутые внутрь…»
ПЕРСИЯНКА
В середине 80-х годов, в конце сентября, отдыхали семьей в Таджикистане, г.Турсун-Заде (Регар). Восточный базар, горы Памира, пыльные платаны и подобие озера.
Поглощение фруктового изобилия, перемежалось с шопингом. Время тотального дефицита, стремительно растущие дети, определили детскую специализацию любимого женским полом развлечения.
Многодетной республике соответствовал громадный, по меркам города, Детский мир. Пока супруга дрейфовала между витрин, я ожидал ее у кассы, попутно любуясь кассиршей. Надо сказать, Таджикистан изобилует красавицами, причем по изысканным европейским стандартам. В голове крутятся строчки «Персидских мотивов» Сергея Есенина: «Как сказать мне для прекрасной Лалы…» Один, на мой вкус, недостаток: восточная женщина, в замужестве, обязана располнеть.
Кассирша полностью соответствовала, так как была лет около 25, следовательно, давно замужняя (в этих местах, незамужняя девушка в 17 лет считается старой девой). Но очень красивая!
Подошел час расплаты, я протягиваю деньги за очередную кипу детских колготок, женщина обращается ко мне, явно не по-русски. Извиняюсь, что по-таджикски я не понимаю. Красавица отвечает, что она обратилась ко мне по-узбекски. На мой недоуменный вопрос: «Почему по-узбекски, мы в Таджикистане?», следует потрясший меня, изощренный ответ, достойный персидского визиря: «У нас, на Востоке самыми красивыми женщинами считаются таджички, а самыми красивыми мужчинами узбеки!» Надо ли говорить, что я поплыл!
Конечно, хотя «красавцом» себя отнюдь не считаю, комплименты от женщин слышал и до и после. Но так изысканно!
ПЕВЕЦ
Опять, на заре туманной юности… Работал я изыскателем. Как то, делали ВЭЗы: метод электрического зондирования грунтов. Не вдаваясь в технические особенности геофизических методов исследований, работа заключалась в разматывании электрического кабеля и снятия показаний с прибора через определенное количество метров.
Помогал мне в этом деле рабочий, недавно освободившийся из мест заключения, отсидевший «по малолетке».
С ним мы бродили по сибирским полям и лесам, сматывали и разматывали катушку с кабелем, снимали показания с приборов. Сибирские просторы располагали моего помощника к громкому воспроизведению звуков; он непрерывно орал одну и ту же, популярную в 70-х песню, где был такой припев:
Остался у меня,
На память от тебя,
Портрет твой, портрет
Работы Пабло Пикассо…
Однако, мой визави воспроизводил последнюю строчку по-своему: «Работы Павла Пикассо…» Я прочел ему краткую лекцию об известном испанском художнике. Мол был такой родоначальник кубизма, были у него розовый и голубой периоды, о Гернике и русской жене Гала… Парень внимательно меня выслушал, некоторое время не напрягал мой слух. Думал думу. Затем переспросил:
- Песня русская?
- Наша, советская, - подтвердил я.
- Где бы автор песни встретился с этим Пикассо, да еще портрет бы заказал?
- Ну, это авторская гипербола, наверное…
- У русских есть имя Пабло?
- А фамилия Пикассо, тебя не смущает? - переспросил я.
- Мало ли у нас Шендеровичей, - логично резюмировал мой эстет.
И снова заорал: «Портрет твой, портрет работы Павла Пикассо…»
УБИВЕЦ
Опять заря туманной изыскательской юности.
С бригадой рабочих провожу инженерно-геологические изыскания под ЛЭП в Алтайском крае. Как водится, пока есть наличные деньги, народ пьет. К счастью, денег у народа мало, после двух-трех дней, основной продукт иссяк.
Народ мучает жажда и он требует у шефа (меня, то есть) продолжения банкета. Главный застрельщик бунта, водитель, неоднократно судимый, недавний «сиделец». После моего категорического отказа в спонсировании пиршества, бригада удаляется на совет.
Опытный зэк, шофер распаляет себя до истерики; в коридоре Дома колхозника (сельская гостиница) слышен шум и гам, из которого следует, что меня следует убить, а деньги поделить и пропить.
Сижу на кровати, заполняю наряды (в комнате нет стола) пристроив документы на табурете. Дверь распахивается, с ревом и рычанием в комнату влетает шофер с длинной «солдатской» скамейкой в руках. Заносит свое оружие у меня над головой и вопит: «Дашь деньги или убью!» Не поднимая головы от нарядов, вежливо предлагаю ему выйти вон. Конечно, несколько боюсь, но стараюсь вида не подавать. Скамейка с грохотом обрушивается на пол, вроде как, мимо!
С воплем: «Человека! Скамейкой! Не могу-у-у – скандалист бросается к двери, – Нож мне, дайте нож!» Одуревший от похмелья и устроенного сидельцем цирка, молодой рабочий протягивает дебоширу нож. «Кухонным не могу-у-у!», вопит «убивец», швыряет ножик на пол, и с воем убегает в свою комнату, за ним бредут остальные.
На следующий день, невеселые, но сосредоточенные работяги выходят на трассу. Через некоторое время, шофер мрачно цедит мне: «Ты иногда спишь в дороге, помни, можешь ненароком выпасть»
«ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ»
Во мне отсутствуют даже смутные националистические и шовинистические позывы, предубеждения по национальному признаку. Это естественно и воспитание в семье, и, наверное, лично воспринятая концепция национальной толерантности. Этому способствует и смешение во мне трех-четырех кровей: русской, немецкой, польской и какой-то еще, наверное, украинской.
Окончательно мои интернационалистические убеждения укрепили встречи на жизненном пути. В частности, мне встретились три человека с именем и отчеством Геннадий Николаевич (эдакий «микро этнос»).
При первом знакомстве все трое создавали приятное впечатление. Все геологи, с мужественными лицами, атлетически сложенные, с располагающим выражением лица и твердым, мужским, рукопожатием. Интересно, что каждый представлялся редким «рубахой парнем». Доставая из стола трубку (вариант: дорогие сигареты, сигары), заявляли: «С последней попойки, завалялось!» Вскорости выяснялось, что все трое не курят, а если выпивают, то исключительно за чужой счет.
Первый поставил жирную точку в своей нелицеприятной аттестации, на Таймыре. На сплаве перевернулась лодка, часть продуктов безнадежно испортилась, часть утонула. После чего, Геннадий Николаевич - Первый, собрав остатки еды, заявил студентам-практикантам: «Я занимаюсь интеллектуальной работой, вы рабсила. Поэтому мне нужно усиленное питание, в том числе поступление в мозг достаточного количества глюкозы. Таким образом, до конца маршрута (около 10 дней) сахар и сгущенка только мне, оставшиеся калорийные продукты также, преимущественно потреблять буду я.»
До этого, я волок 15 километров в рюкзаке его породистую лайку весом 24 кг (взвесили в аэропорту). День был жаркий, с обилием гнуса, который заел собаку. Шерсть из снежно-белой превратилась в розовую, и собака рухнула - не смогла идти. На каждом привале, когда я валился на тундру перевести дух, Геннадий Николаевич доставал револьвер и приставлял его к голове собаки. Простояв так несколько минут, заявлял: «Не могу, я за нее 30 рублей отдал!»
Геннадий Николаевич – Второй чуть было не ввел меня в страшный грех, я 20 дней планировал, в каком якутском болоте его утоплю. А дело происходило следующим образом. Наш небольшой геологический отряд в составе старшего техника-геолога и двух студентов-практикантов (включая меня), во главе с имяреком, работал в заполярной Якутии. Нас потеряли, и начальник принял решение, закончить маршруты, планирующиеся с вертолетной заброской, пешим ходом – всего около 500 км. Себе в напарники на 20-дневный автономный маршрут он выбрал меня. Невзирая на то, что за неделю до выхода, я разрубил себе топором колено и сам зашивал рану, которая воспалилась. Но доверие обязывает.
Все несли на себе, включая палатку и резиновую лодку (часть маршрута предполагалось пройти сплавом). Понятно, что палатку, лодку, ружье и патроны нес я. Через несколько дней маршрута, стали накапливаться образцы пород и, перед каждым утренним выходом, шеф брал мой рюкзак, затем свой, думал думу и констатировал: «Однако легко жить хочешь …». И добавлял в мой рюкзак еще пару камней. Отточие означает некое очередное матерное прозвище, которые он виртуозно изобретал и редко повторялся. Надо сказать, что перед выходом в маршрут я собрал медицинскую аптечку, за что шефом был подвергнут унизительному высмеиванию. Мол, я работать собираюсь, а ты чахнуть. На третий день маршрута у шефа на руке вскочил прыщ, из чего он заключил, что тяжко болен и обратился к моей аптечке. В свою очередь, я, с психу, бросил лекарства в рюкзак как попало, таблетки рассыпались и искрошись. Геннадий Николаевич, тщательно собирал обломки различных пилюль по размеру в таблетку и пил несколько дней, до полного «выздоровления». Из маршрута я вернулся 55 кг весом и с голодным психозом: за 15 последующих дней наел 25 кг «привеса». Якутские болота не приняли мерзавца, уберег Бог от греха.
Геннадий Николаевич – Третий, подвел убедительную черту от банального воровства, до изощренных подлостей, со всей недюжинной силы влепив кулаком в лицо молодой женщине. Справедливости ради, надо упомянуть, что женщина прежде отвесила герою пощечину, после адресованного «неопределенному кругу лиц» неприличного жеста, понятного каждому советскому человеку и символизирующего половой акт.
Последний также приложил руку к выращиванию из меня атлета. Он установил, что каждый из нас, его подчиненных способен нести в рюкзаке по 20 кг. Исходя из этого, взвесив на руке литохимические и штуфные пробы, «определил», что первые весят 200 грамм, вторые два килограмма. Из этого расчета и грузил рюкзаки. При взвешивании на базе оказалось, что литохимия весит 600 грамм, штуфы – 7 килограмм на круг! То есть, виртуальные 20 кг, оказались реальными 60-70.
Надо ли говорить, что все трое были коммунистами?!
Что же мне теперь? Подозревать в каждом Геннадии Николаевиче негодяя? Хотя от некоторой подозрительности к носителям аналогичного имени-отчества, наверное, полностью избавиться не получится.
ПОЛИГЛОТ
В 1973 году проходил практику в Киргизии, на Тянь-Шане. Базовый лагерь был расположен на высоте 2900 метров.
Начальником геологосъемочной партии я, с киргизом конюхом Дюшалы, был направлен для отбора и перегона лошадей на базу партии. Лошадей выделяли из киргизских колхозов, расположенных в высокогорье. Отлавливали полудиких лошадей, по одной – две от колхоза, сбивали их в табун и гнали в сторону базы.
Перемещаясь в очередной колхоз, конюх задержался у знакомых в попутном ауле, а мне предложил самому определиться с ночлегом.
Въехав в селение, я оказался в другом мире. Ни один житель по-русски не понимал и не разговаривал. Наконец, поиски толмача-переводчика увенчались успехом. Селяне привели бывшего фронтовика, ветерана Великой Отечественной войны. Мужчина лет 60-ти, поздоровавшись со мной за руку, с радостной улыбкой стал поливать меня отборным русским матом. Несколько минут я с удивлением внимал виртуозному процессу, но когда толмач стал повторяться по третьему кругу, попытался его остановить и направить в нужном направлении поток красноречия.
Оказалось, что ветеран, помимо матерщины, русских слов почти не знает. Как удалось выяснить после прибытия Дюшалы, в памяти «переводчика», с фронта остались исключительно идиомы. Как он сам пояснил, русский забыл за ненадобностью, а про мат: «Такое разве забудешь!»
ШУТНИК
В ходе той же лошадиной эпопеи, я, что называется, нарвался.
По дороге в аул, встретили всадника киргиза, ведшего на веревке верблюда. Был май месяц, верблюд линял, то есть шерсти на нем практически не было. Только на голове и верхушках горбов. Серого цвета матовая кожа, потешная рыжая лохматая голова на этом обнаженном фоне, создавали умилительное впечатлении.
Всадник предложил свою помощь в отлове лошадей, в свою очередь, если я отведу верблюда в аул. Я согласился, к этому времени сбитые в кровь (с непривычки в седле) ляжки не отлипали от заскорузлых от запекшейся крови брюк. Конюх Дюшалы, вполголоса, предупредил меня, что этого делать не следует. Я расценил его совет, как проявление недружелюбия к соплеменнику, решительно намотал веревку на руку и поехал.
В этой процессии: я на коне, с намотанной на руке веревкой, к которой привязан уморительный верблюд, выдвинулись вниз по склону к аулу. Вдруг, мой конь повел себя странно, начал хрипеть и ускорять бег вниз. Верблюд перешел на иноходь, соответственно, ускоряясь. Веревка захлестнулась на моей руке, конь тянул в одну сторону, верблюд в другую. Во мне явно меньше лошадиной силы, а, тем более, усиленной верблюжьей. При приближении к аулу на нашу кавалькаду набросилась стая собак и ситуация усугубилась. Я из последних сил обхватил коня за шею, пытался удержаться в седле.
Спасла положение храбрая киргизка, выбежав навстречу, перехватила коня за уздцы и позволила мне освободиться от веревки. С разбитой промежностью и тошнотой от пережитого, я сполз на землю и долго приходил в себя. Невозмутимый верблюд пасся неподалеку на лужайке.
Оказалось, что лошади на дух не переносят верблюдов, для совместной с ними работы лошадей специально дрессируют. А наш «помощник» просто решил подшутить над юным русским.
ОГНИ СВЯТОГО ЭЛЬМА
На том же перегоне лошадей.
В ясную, теплую погоду въехали в ущелье, на перевал. В теснине, внезапно, погода резко испортилась, пошел снег и поднялся встречный ветер.
Конюх перевел лошадей в галоп. Лошади, тенями пластались впереди, снег хлестал в лицо, высекая искры из глаз. Через некоторое время снег на руках, сжимающих уздечку, перестал таять. В этот момент я увидел, что от ушей моего коня, вверх тянутся голубые молнии. Любопытство преодолело судороги от холода, я вытянул руку пальцами верх. От каждого пальца ввысь устремился голубой протуберанец! Так на суше, в горах, я столкнулся с явлением, которое древние моряки прозвали «огнями Святого Эльма»
Преодолев перевал, выскочили на джайляу – равнинное пастбище в горах. На равнине было тихо. Одна лошадь, загнанная в бешеной скачке, встала. Схватив ее за гриву и хвост с двух сторон, кое-как дотащили до юрт стоянки чабанов.
Я вошел в юрту, встал около печки-буржуйки, которую, увидев нас, бросилась растапливать кизяком чабанка. Последнее, что помню, размокшую пачку сигарет в замершей руке. После чего, рухнул на кошму без сознания.
«БАСМАЧ»
В уже описанную поездку в Таджикистан.
Прилетели в аэропорт столицы Душанбе вечером, я, моя мама, жена и двое детей 4-х и 7 лет. Автобусы до Турсун Заде уже не ходят. К нам подходит таджик, лет 35, цивильно одетый: «Вам в Турсун Заде?» Получив утвердительный ответ и назвав цену, подводит нас к УАЗику с брезентовым верхом: «Садитесь». На переднем сидении старик таджик в национальной одежде. Размещаемся все сзади, цивильный таджик садится за руль.
Надо сказать, время афганских событий, тревожные рассказы о неоднозначном поведении экстремистов в республике, несколько напрягают.
Стемнело. Старый таджик, в халате и тюрбане, с крючковатым носом и зловещим лицом, мрачно смотрит вперед. Мама, которая всегда отличалась абсолютным бесстрашием, болтает с водителем. Рассказывает, что дети приехали с Крайнего Севера, в отпуск за три года (подразумевается – денег много). Мои намеки, включая пихание под бок, игнорирует.
Вдруг, автомобиль сворачивает с главной дороги и направляется в горы. Въезжаем в кишлак, погруженный в полную темноту. Фары выхватывают глухие стены дувалов, узкие улочки, глинобитные заборы.
Останавливаемся, водитель, молча, выскакивает из машины и исчезает. Я лихорадочно думаю, как подороже продать жизнь и спасти близких. Старый «басмач» наклоняется к ногам и роется в мешке - торбе. Ожидаю появления пчака – таджикского кинжала. Даже мать замолкает. Старик распрямляется, оборачивается к нам и протягивает в двух руках по огромной груше: «Детям, пожалуйста!» Его рот расплывается в обаятельной беззубой улыбке, прозрачные глаза лучатся морщинками.
ЖЕНИХ
Опять Таджикистан.
Мутноватое озеро, где каждый день спасаемся от жары всей семьей. Конец сентября, для местных холодно – не дотягивает до 30.
Таджики приходят, садятся в отдалении и сладострастно наблюдают голых женщин.
Один постоянный наблюдатель, таджик лет 40 в традиционном халате, усаживается на корточки поблизости. На 2-3 день созерцания, перемещается ко мне и, деликатно интересуется: «Молодой бабы ты хозяин?» Подтверждаю. «А та, которая немного постарше, хозяин есть?» («Которая немного постарше» - моя мать, ей 57, «молодой бабе» - 30). Отвечаю, что мама вдова. «Значит хозяин ты!» - констатирует, как я понимаю, соискатель руки и сердца. Отвечаю: «Вроде того». «А ей постоянный хозяин нужен?» - интересуется жених. Отвечаю, что пока, без надобности.
Пересказываю диалог матери. Она недовольна, мол, мог бы и на калым сторговаться, семейный бюджет поправить.
ЛОШАДИНЫЙ ДОКТОР
Тянь Шань, высокогорная геологическая база.
Лаборантка Ленка, лет 25-ти, под метр восемьдесят, немного «без царя». Делать ей особо нечего, разделяет шлихи на фракции. По параметрам я ей впору, иногда приглашает меня на чай (муж снабженец приезжает редко). Хожу с удовольствием, так как вечерами в горах холодно, а у нее, единственной, палатка с печкой. К чаю наливает себе и мне по 50 спирта. Наверное, спирт и тепло от печки предполагает лирическое продолжение. Но, как то не идет.
Может быть тому виной характер ее развлечений. Поймав несколько тушканчиков, привязав их за хвосты бечевкой, Ленка носится по лагерю. Бедные грызуны беспорядочно скачут и пищат, Ленка вприпрыжку за ними, оря: «Гайда тройка…»
А может быть, застит эпизод с бесстрашным спасением лошади.
А дело было так. Студент, прискакав с маршрута, не дал коню отстояться. Конь вволю пожевал овса и напился из ручья «от пуза». Животное на глазах начало раздувать. Предпринятые меры по радикальному спасению животного: прогон, протягивание палки под брюхом, не помогли – конь угасал. Конюх причитал: «Пропал лошадь!»
Приняли решение ставить мыльную клизму. Настрогали кучу хозяйственного мыла, но сам процесс введения лекарства застопорился. Не то, что лошадиной, детской спринцовки на базе не было. И тогда Ленка, отпустив в нашу сторону несколько непереводимых, но доходчивых и понятных, идиом, решительно набрала в горсть мыльную стружку, подняла коню хвост и вдвинула руку по локоть, туда, куда надо. И так несколько раз.
Коня спасла.
А любовь не получилась.
МЕЧТАТЕЛЬ
База Майныпонтоваамской ГРП на Восточной Чукотке. Редкий день хорошей погоды, не дует. У своего балка стоит старшак (старший буровой мастер) Кузя, задумчивый взгляд в пространство, руками делает какие-то пассы, напоминающие китайскую гимнастику у-шу. Интересуюсь, что он такое шаманит? Мечтательно: «Сортир… С машинкой!», - и имитирует дергание ручки сливного бачка.
Большинство северных геологических работников, люди «с историей». Кузя не исключение. На последнем курсе физико-математического факультета МГУ, коренной москвич, поссорившись с мачехой, уезжает на Чукотку (к удаче геологических заочников, задачки по математике и физике щелкает лежа на нарах, влет). Кузя - «погонялово», контингент бывших «сидельцев» мало кого оставляет без прозвища. Через все его лицо рваный шрам.
Сбежав из Москвы, Кузя устроился в буровую бригаду на должность помбура. Первый советский праздник на буровой, завезли выпивку, да и работники подготовились, бражка созрела. Отправляются на продуктовый склад за закуской. «Центровой» бурильщик, азербайджанец Гасан, интересуется: «Молодой, конфеты брать будем?» Кузя, по-взрослому: «На хрена. Конфеты не закусь; есть тушенка, томаты в собственном соку…» «Ну-ну», - отвечает Гасан.
Застолье в разгаре. Гасан обращается к Кузе: «Так говоришь, конфеты на хрена!?», сверкнула финка, и лицо Кузи обезобразил шрам на всю жизнь.
ПЕЩЕРНЫЙ ЭФФЕКТ
Два месяца пургуем на буровом участке. С женой, в продуваемом насквозь балке. Ветер скоростью 30-40 м\сек раскачивает балок, печка съедает уйму угля, за которым я с железным коробом, пробираюсь раз в 2-3 дня до угольной кучи. Короб, весом около пуда, по дороге, пока пустой, изображает из себя воздушного змея, взлетает и крутится на веревке в снежной пелене. Видимость 0, ориентируешься только по направлению ветра.
Естественным развлечением с молодой женой полностью заполнить время не получается. Со скуки перечитываю произведения Л.И.Брежнева, включая выступления на партсъездах. Участок простаивает по погоде, дни актируются. Время замедляется: спим по 15 часов, бодрствуем по 20-25 – так называемый «пещерный эффект».
Супруга ноет: «Ты хотя бы за углем ходишь, я месяц в этой берлоге!» Решаюсь организовать ей вылазку. Обряжаю в ватные штаны, полушубок, завязываю шапку под подбородком, укутываю шарфом. В таком виде вывожу на крыльцо балка и на секунду отпускаю. «Кокон» в мгновение исчезает, откуда-то из-под снежного заструга, слышу скулеж. Бросаюсь на звук. Под снежным надувом, вжатая ветром в стенку, твердого как камень снега, лежит любимая и дрыгает ногами и руками. Заволакиваю страдалицу в балок, распеленовываю. «Еще погуляешь?» - «Не-ааа!»
ЗЕЛЕНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ
Едем на буровой участок. В кузове вездехода четверо пьяных бурильщиков и я. В кабине моя жена. Пурга, едем от вешки до вешки. На середине дороги рвутся ремни привода к генератору. Вездеходчик принимает решение тянуть на аккумуляторах, сколько хватит, к дорожному пункту – «Половинке». Экономя электроэнергию, фары не включает, дорогу освещает подфарниками, а впереди вездехода пускает мою юную супругу, которая бредя от вешки к вешке, изображает из себя ориентир. И так около 10 км.
К счастью, аккумуляторов хватает ровно до дорпункта. Выгружаемся, отогреваемся. Отдельные бурильщики начинают «гнать» - «ловить белочку». Вылавливаю подружившихся с «кондратом» и определяю их в холодный чулан. Когда оттуда слышатся звуки членораздельной речи, через дверь интересуюсь:
- Кого видишь?, - в ответ
- Девочек,
- Какого цвета?,
- Зелененькие!,
- Сиди дальше!
Когда сиделец давал правильный ответ: «Розовенькие», выпускаю, до следующего рецидива.
А с супругой случился конфуз. Когда заведующий дорожным пунктом ушел проверять капканы, моя половина перемыла всю посуду. В том числе, кружку хозяина, покрытую толстым бурым налетом от чая и грязи. Вернувшись, старик устроил скандал: «Теперь, минимум месяц кружку опивать, пока вкус чая вернется!»
ЧЕЛОВЕК БЕЗ НЕРВОВ
Вертолетчики на северах в моей молодости, были особой кастой. Полеты в сложных метеоусловиях, в горах, посадки на пятачках, на «грани фола», способствуют формированию характера и специфического юмора.
Одним из корифеев был «вечный второй» пилот, по прозвищу «Ваня – человек без нервов». Пару раз он дорастал до первого, но недолго посидев в левом кресле, за очередное летное происшествие, возвращался направо.
Как-то на Ми-4, при погоде «миллион на миллион», возвращаемся на базу. Внезапно, погода резко портится, со всех сторон накатывает инверсия – воздух на глазах сворачивается в сплошной туман. Начинается обледенение; куски льда с лопастей, срываются и глухо хлопают по корпусу машины. Корпус обрастает льдом, вертолет летит с натугой. Момент навала инверсии был так скоропалителен, что точно привязаться на местности не успели. Летим вслепую.
Первый пилот, Жорка, заметно нервничает. Вступает Ваня (Иван Никифорович, ему под 50). Ко мне: «Петро, ты здесь местность знаешь?», отвечаю, что конечно знаю. К Жорке: «Жора, давай свалимся вниз и по долинкам, на брюхе процарапаемся к базе?!» Дальнейший диалог, опуская междометия и идиомы:
- Никифорович, ты идиёт!?
- А че? Петро дорогу покажет. По долинкам, по долинкам…
- Никифорович ты на карту смотрел?
- А че на нее смотреть, все равно ни хрена не видно!
- А ты посмотри! Сплошные скалы торчат! Сядем брюхом на пик, что делать будем?
- Почему обязательно на скалу? Может, в долинку попадем и на брюхе, на брюхе…
- ……….!
Дотягиваем до долины реки Амгуэма, снижаемся и благополучно садимся на базе.
БЕСШАБАШНЫЕ ПИЛОТЫ
Конец августа, ночь, около 12. Спим в палатке на лабазе, в горах на берегу ручейка. Просыпаемся от нарастающего гула. Рев мотора стремительно приближается, явно не вездеход. Выскакиваем из палатки.
Из черноты ночи на нас надвигается огнедышащее чудовище. В ручей бьют столбы света от двух ярких глаз-прожекторов, с боков полощет пламя из «ноздрей» дракона.
У палатки садится вертолет Ми-4, прогремел последний выхлоп пламени из сопел. Открыв форточку, первый пилот Мазур кричит: «Собирайтесь, на базе баня, Левый пойло и баб привез!» Сообразив, что инженер-завхоз организовал выезд жен из райцентра на базу геологосъемочной партии, отказываюсь. Моя беременная жена явно не прилетела, работы много, после бани опять настраиваться на вонь кукуля и промозглые осенние маршруты, будет не просто.
Спрашиваю, как нашли в кромешной тьме, в горах? Командир отвечает: «Просто. Фары опустили на воду, и по отблеску, считая притоки и сворачивая в распадки. А где Сашкин лабаз?» Объясняю. «Дракон» улетает.
Возвращаемся к «ароматным» лежкам из оленей шкуры, обсуждаем виртуозность и отчаянность наших крылатых друзей.
ПРОГЛОТ
Срочную службу начинал в сержантской учебке, в Чите.
Помню постоянное чувство голода. Молодые организмы, с утра до ночи проводящие время в учебных занятиях в классе, на полигоне и в спортивных упражнениях, истребили все скопленные на «гражданке» избыточные калории.
Основным деликатесом, которым нас потчевали армейские кулинары, была пшенная каша с кусками прогорклого сала. По аромату, с этим блюдом могла соперничать только перловка с хеком. Вкусовые и ароматические изыски этих блюд, запомнились на всю жизнь.
Прием пищи количеством не ограничивался, но строго регламентировался отведенным временем. Регламент устанавливался сержантами, в зависимости от реальных и мнимых прегрешений курсантов. Обычно варьировал от 5 до 10 минут. При этом, выносить еду из столовой строго запрещалось. Наличие даже хлебных крошек в карманах жестко преследовалось.
Со мной во взводе служил дебелый, крупный, жилистый парень из Якутии. Юрка до службы успел окончить речное училище и дослужился до капитана баржи на Лене. Мне также было 20 лет, и я успел окончить техникум, поступить в институт и поработать, поэтому тем для общения было больше, чем у 18-летних новобранцев.
Сообразно габитусу, Юрка страдал от голода больше моего. Как то, в мое дежурство по столовой, он попался с куском хлеба в кармане. Сержанты решили устроить показательное аутодафе. Инквизиторы поставили перед провинившимся солдатский бачек горячей пшенной каши с салом (норма на отделение – 10 солдат), булку горячего белого хлеба (по их мнению, очень изысканная пытка - свежий хлеб «залипал» в горле). Юрка ел, давился горячим хлебом, глотал слезы, зло косился на комментирующих пытку сержантов. Усиливала эффект летняя жара, с парня лил пот, гимнастерка набухла.
Наконец все кончилось. Бачек опустел, булка хлеба доедена до последней крошки. Держась за живот, постанывая, Юрка вышел из столовой, напутствуемый сержантскими нравоучениями. Я вышел следом. Как только мы скрылись из-под бдительного сержантского ока, Юрка выпрямился, погладил себя по животу и мечтательно изрек: «Сейчас бы еще кашки мисочку и полбулки хлеба схряпать!»
«ЧЕРНЫЙ ПОЛКОВНИК»
Армия изобилует личностями неординарными, харизматическими и «чудиками», достойными пера Василия Макаровича Шукшина.
Несомненно, к таким персонажам относился зампотех полка, в котором я служил в Монголии. Крупный, абсолютно лысый мужчина, с большой «лобастой» головой, всегда одетый в черную «технарскую» форму, именуемую БТВэшкой, отсюда и прозвище – «черный полковник».
В полку около тысячи военнослужащих, множество техники и, увы, случаются трагические эпизоды. Вот тут то, на авансцену и выходил «черный полковник». Нерон в одноименном произведении Лиона Фейхтвангера («Случилось страшное…») - спит.
События развивались по одинаковому сценарию. На обще-полковых построениях, по завершении традиционных мероприятий (вынос знамени, прохождение, оглашение приказов по полку) на середину плаца выходил зампотех и, громовым голосом, командовал: «Пооолк карэ!».
Полк перестраивался буквой П, и наш герой оказывался в центре.
Медленно обведя глазами стоящих навытяжку солдат, полковник резко срывал с головы фуражку, бросал наземь и, с остервенением, принимался топтать ее ногами. Закончив процесс изничтожения форменной одежды, простирал руки к шеренгам солдат и громогласно возопил:
«Сынки! Дети мои! Плюйте на мою лысую голову!» - при этом наклонялся и звонко шлепал себя могучей ладонью по темени: «Не уберег…» Голова резко падала вперед, подбородок упирался в грудь, руки бессильно обвисали вдоль тела. Тягостная пауза.
«Сколько раз я просил – не пейте антифриз!» Опять пауза.
«Не дождутся матери сынов, не видать батькам внуков…» Пауза…
В описанной мелодекламации, от случая к случаю, изменялась лишь одна позиция; вместо «не пейте антифриз», могло звучать: «Сколько я зарекался, чурок за руль не сажать!», или «дебилам технику не доверять» и т.п.
Где полковник доставал реквизит в виде новых форменных фуражек, история умалчивает.
БДИТЕЛЬНЫЙ
В 1988 году я был назначен старшим геологом геологического отдела. Плотно уселся на чиновничью стезю. Как то, вызывает меня на связь приятель и просит отправить ему в отряд мешок муки. В отряде объявился кулинар, печет хлеб и разные вкусности.
Приобретаю 70 килограммовый мешок в оптовом магазине и ищу машину. Как обычно, получить в экспедиции машину геологу невозможно. Прикидываю, что до подвала, временного хранилища припасов для полевиков, от магазина два квартала. Вес, для меня в расцвете сил, не критический. Предлагаю грузчикам погрузить мешок мне на плечи.
Как только ноша на спине, до меня доходит, что год без поля не прошел даром… Мышцы и сноровка явно не те. Делать нечего бреду, пот застилает глаза, ноги предательски подрагивают.
Согнувшись под мешком, боковым зрением вижу бредущие рядом ноги. Они то обгоняют меня, то перемещаются с одной стороны в другую. Про себя думаю: «Гад! Ты что семенишь, видишь тяжело – помоги!» Тут в поле зрения появляется рука, чем-то трясет перед носом.
Наконец все кончено, бросаю мешок около подвала, хожу из стороны в сторону, восстанавливаю дыхание. Опять перед моими глазами мелькает рука с красной книжицей. Обращаюсь: «Чего тебе надо?» В ответ: «Капитан ОБХСС такой-то! Где взяли муку?» Объясняю.
Разочарованный правоохранитель, объясняется: «Вижу мужик корячится. Понимаю, за чужое так корячиться не станешь, значит украл!»
Геологи всегда за чужое корячатся.