Пролог
Водитель автомобиля ВАЗ -2106 привычно нервничал, хотя никуда не торопился. Дорога была скучна и однообразна. В отсутствие других участников движения, странствующий по области менеджер отдела снабжения птицефабрики ЗАО «Ко-ко-ко» испытывал удушливое томление. Как водитель ни старался, но продлить односторонние вербальные отношения с ползущим по обочине трактором ему не удавалось. Поэтому жалкий агрегат вместе с незадачливым селянином в кепке был щедро полит потоком тонизирующей брани и триумфально оставлен позади. Безуспешно покрутив ручку приемника в поисках волны «Радио Шансон», злобный конунг восьмидесятого километра Симферопольского шоссе заметался взглядом между зеркалами, в попытке выследить новую жертву. Вдруг, где-то далеко-далеко, у подернутого летним маревом горизонта, замаячила призрачная надежда. Водитель увидел темную, заранее враждебную точку. Утробно рыча и апокалипсически дребезжа пыльным пластиком, синяя шестерка пустилась в погоню.
Черный, лоснящийся как тюлень «лексус» плавно скользил по асфальту. За рулем иномарки сидела девушка Маша. Будучи блондинкой по призванию и ответственным человеком по природе, Мария считала себя водителем неопытным и потому действовала предельно деликатно. Только настойчивые, не терпящие возражения приказы, которые отдавал Дмитрий Иванович Кольцов - пассажир и владелец японского внедорожника - могли заставить Марию бросить вызов себе и общественности.
- Молодец! – похвалил Кольцов девушку. – А теперь, пугливый мой Шумахер, хватит собирать колдобины. Перестраивайся в левый ряд и поддай газку. Не хочу тебя расстраивать, тем более шантажировать, но я, как бывший юннат, предполагаю, что Рафика вот-вот стошнит. Во всяком случае, у черепахи в красном уголке взгляд был такой же, когда мы её килькой накормили.
Дмитрий Иванович повернулся, чтобы оценить обстановку. Рафаэль – кобелек породы йоркширский терьер сначала тяжело дышал, потом страдал в поисках запасного выхода, а под конец залез на полку багажника и притих. Дмитрий Иванович активизировался, решив, что тишина - это недобрый знак и явный предвестник химчистки. Мария перестроилась, пугливо умалчивая, что собака закрыла ей обзор заднего вида.
Синяя шестерка неумолимо приближалась. Менеджер разминался, начав с легких, тривиальных формулировок. Маневр впередиидущего автомобиля вызывал в нем такое лихорадочное возбуждение, что он начал моргать дальним светом заранее - метров за пятьдесят. Маша заметила странные всполохи и тут же решила на всякий случай опять уйти вправо. Дмитрию Ивановичу зигзаги не понравились, и он высказался весьма резко. Вздрогнув, девушка поспешила вернуться обратно, забыв при этом включить поворотник. Водитель шестерки, в предынфарктном от злости состоянии, наконец-то настиг внедорожник. Внимательно следя за движениями губ отчаянно жестикулирующего человека, замученный Рафаэль пришел к мысли, что тошнит не только его. Сочувствуя, йорик тявкнул в надежде на взаимопонимание.
Неистовый снабженец внезапно заткнулся. Игрушка, за которую он принял собаку, ожила и поразила его неожиданным ответом. После секундного замешательства водитель решил, что конфликт перешел в стадию взаимных оскорблений. Нервно виляя, шестерка ушла вправо, чтобы полностью опозорить иномарку извращенным обгоном. В то же время Маша, испросив дозволения Дмитрия Ивановича, тоже начала перестроение. Заподозрив в действиях водителя автомобиля «лексус» злой умысел и попытку надругательства, менеджер все-таки изловчился и занял место рядом с иномаркой. Рядом – потому что для обгона у фиолетовой от натуги шестерки не хватало мощи.
Дмитрий Иванович и Маша не знали, какая драма разыгралась у них за спиной. Самым легкомысленным образом они проигнорировали погоню. Все свое внимание пара сосредоточила на жалобно взвизгнувшем Рафаэле и замшевом салоне.
- Ладно, давай остановимся, а потом я сяду за руль, - предложил Кольцов.
Маша притормозила и съехала на обочину. Увидев промелькнувший в окне светлый образ, снабженец зашелся в крике: «Баба! Я так и знал!». Дмитрий Иванович, осознав, что помыкал Машей грубовато, в качестве извинения достал из машины почти бесчувственного Рафаэля и опустил его на землю.
- Мить, я что-то нервничаю... – тихо пожаловалась Мария, слушая, как стрекочут кузнечики в затихающем гуле промчавшегося мимо автомобиля.
- Зря, - просто ответил Кольцов и пожал плечами. – Нашла из-за чего. Обычные загородные посиделки со старыми друзьями. Да, друзья не твои. Зато у тебя полная свобода действий. Хочешь - спи, хочешь – ешь, хочешь – гуляй. В общем, отдыхай, расслабляйся, ни о чем не думай, дыши свежим воздухом.
Рафаэль поднял голову и посмотрел на Кольцова. Мужчина наклонился, поправил сползающий с собачьей чёлки бантик и строго сказал:
- И ты дыши! Желательно ртом! Или что там у тебя... Скорее всего, рот, - задумчиво добавил Кольцов, - пасть обычно размером с тебя самого.
Маша рассмеялась, наблюдая за Дмитрием Ивановичем.
- Английской королевы не будет - она вроде как приболела. «Большую семерку» не приглашали – шумные ребята, болтают много. Начальство твое тоже проигнорировали, - серьезно объяснял Кольцов Маше. - Так что никто тебя не обидит. Будет весело, вкусно, по-семейному. Никаких неожиданностей. Мы с ребятами знаем друг друга если не сто лет, то почти тридцать лет и три года.
- В сказках это критический срок, - с улыбкой заметила девушка и осторожно взяла спутника под руку.
- Да, - слишком быстро согласился Дмитрий Иванович. - Сказки же борются не только со злом, но и с вечным ожиданием, с бессрочностью и несбыточностью! - насмешливая холодность, которая всегда смущала Машу, вернулась к Кольцову. - Всё, бери эту рафинированную во всех смыслах живность и поехали! – скомандовал мужчина, похлопав девушку по руке. – Рекомендую открыть окно. Если поможет, сделаю для твоей собаки дизайнерскую карету. Прицепишь её к машине и будешь возить Рафаэля по городу, как лягушонку в коробчонке. Представляешь, какой это произведет фурор?
Дмитрий Иванович открыл перед Машей дверь, а потом, пристроив «даму с собачкой», сел за руль и задумчиво добавил:
- Вот скажи, что важнее для женщины: принц или белый конь?
- Что? – пролепетала Маша. – Не поняла, в каком смысле - конь?
- Что непонятного? – искренне удивился Кольцов. – Принц – это принц! Это какой-то номинальный принц, царствующая в мечтах особа. А конь – это символ вечного поиска суженого-ряженого. Лошадь или карета гарантируют женщине, что это именно её принц, а не чей-то чужой, приблудный.
- Митя-я-я... - жалобно заскулила Мария, призывая собеседника к порядку и капитулируя без сопротивления.
Понять шутит Кольцов или говорит серьезно, ей никогда не удавалось. Поскольку такая манера общения была мужчине свойственна, Маша выбрала не самую плохую тактику. Кольцов великодушно сжалился, позволив хитрому прищуру пробиться сквозь маску серьезности. Девушка с облегчением улыбнулась, невольно представляя Рафаэля в золотой карете.
- Кстати, ты никогда не задумывалась, почему суженый – ряженый?
Выезжая на трассу, Дмитрий Иванович неожиданно продолжил опрос.
- Нет, - опасаясь нового подвоха, ответила Маша.
Кольцов вздохнул:
- А потому, Мария Пантелеймоновна, что даже в сказках рекомендуют рядить свои чувства и никому их не показывать. Особенно это полезно нищим принцам, чьи белые лошади потерялись в тумане.
- Вместе с ёжиками? – не удержалась Маша и тут же пожалела: шутить в присутствии Дмитрия Ивановича она побаивалась.
Кольцов покачал головой и, не глядя на подругу, с отрепетированной тоской в голосе, сказал:
- Ничего святого у молодежи. Смотрите свои комиксы и не троньте наших кумиров!
Маша хихикнула и предусмотрительно промолчала. Она немного успокоилась, хотя дурные предчувствия в её душе по-прежнему копошились обоснованными подозрениями. Девушка догадывалась, что неожиданное приглашение - это не приятный сюрприз, устроенный для её удовольствия, а напротив - чья-то прихоть или даже злой умысел.
Дмитрий Иванович больше ни о чем не спрашивал. Он лишь удивленно поглядывал на манипуляции с Рафаэлем. Боясь испортить прическу, Маша приоткрывала окно, а потом заботливо тыкала собаку носом в образовавшуюся турбулентную брешь. Придуманный метод казался действенным, хотя бы потому, что бедного пса теперь тошнило только половину пути. Вторую половину он судорожно боролся с недостатком кислорода и пытался дышать тем негуманным способом, который выбрали для него спасители.
Равнодушно сверкая черными глянцевыми доспехами, японский внедорожник стремительно промчался мимо маленькой синей шестерки. Куриный бог, ослепленный азартом погони, забыл заправить свою адскую колесницу. Еще один безлошадный принц оказался на обочине. В полном унынии и бессловесной тоске он ждал, когда же подъедет трактор...
Глава 1
Заповедный напев, заповедная даль
Солнечные зайчики, приветствуя гостей, радостно отражались в окнах. Это был единственный элемент декора, который понравился Дмитрию Ивановичу. К центральному входу Кольцов подъехал неторопливо, степенно, без суеты. Гранитная брусчатка монотонно шуршала под колесами автомобиля, который будто приосанился и раздался вширь для солидности. Выйдя из машины, мужчина окинул замок кристально чистым взором подкупленного инспектора Госнадзора. Кольцов увидел встречающую гостей хозяйку, но выказать ей свое внимание не поспешил. Длинную речь, полную сравнений и эпитетов, Дмитрий Иванович закончил словами:
- Особенно автору удались стеклопакеты! Кто архитектор, Анхель, кто отец монстра?!
Хозяйка замка – Анжелика Карловна Холмогорская заметила, что Кольцов находится в отличном расположении весьма бодрого духа и темы менять не желает. Пользуясь привилегиями старой дружбы, Анжелика Карловна лишь благосклонно улыбалась. Она выглядела спокойной, уверенной в себе и на колкости не реагировала. Казалось, что ироничные стрелы, пущенные в адрес Холмогорской, не просто падают на подлете, а еще и выстилают своим оперением мягкую ковровую дорожку, по которой она идет навстречу гостям.
– Оригинально смотрится пятая башенка во втором ряду слева. Это задумка такая или материалов не хватило? – сказал Кольцов, перед тем как атака захлебнулась.
Мужчина не выдержал, обнял хозяйку, тепло её расцеловал и тут же, не отпуская, добавил примирительно:
- Я понял. Признайся, вы купили замок в Баварии, там же его разобрали, привезли сюда, а собрать не смогли?
Анжелика Карловна рассмеялась и, покидая объятья Кольцова, предложила:
- Мить, можешь продолжать бесноваться, но сначала представь спутницу.
Маша, до сего момента оставленная вместе с полуживым йоркширским терьером, наконец-то была замечена и могла выйти из машины. Пока Дмитрий Иванович блистал остроумием, девушка пыталась прийти в себя. Несмотря на старания воинствующего эстета Кольцова, замок в мрачноватом романском стиле произвел на Машу сильное впечатление, хотя «загородные посиделки» она представляла себе несколько иначе, и проходить они должны были в другой, более скромной обстановке. Сарказма Дмитрия Ивановича Мария не разделяла, но сказать об этом боялась. Гостья сдержанно улыбалась, кивала и внутренне металась между реверансом и поцелуем воздуха в районе хозяйской щеки.
- Знакомьтесь! Госпожа Холмогорская-Пуэ, она же Блюфштейн, она же баронесса Анжелика Карловна фон Годерик, моя студенческая подруга. Подпольная кличка - Анхель.
Анжела протянула руку, чтобы поздороваться.
- Мария Эфрамаримовна Столапова! – гордо заявил Дмитрий Иванович. – Титулов пока не имеет, но из стремящихся. Правда, Маш?
- Очень приятно, Мария Эфраим... – резво начала Анжелика Карловна, пожимая тонкую влажную ладонь.
С отчеством гостьи Холмогорской справиться не удалось. Она запнулась на окончании, чем вызвала новый прилив творческих сил у Кольцова:
- «Овна», «овна» - у девушек выбор не велик: все «овны», если не «евны»!
- Митька, угомонись, а? - улыбаясь, попросила хозяйка.
- Я Петровна, - поспешила оправдаться Маша. – Дмитрий Иванович постоянно придумывает мне нелепые отчества.
- Да, он у нас такой... – утаивая конкретику, вздохнула женщина и погладила собачонку.
- Вам тоже достается от него, Анжелика... Простите, а какое у вас на самом деле отчество?
- Будете смеяться, Мария, но Анжелка у нас потомственная Карловна, - вмешался в разговор довольный Дмитрий Иванович. - Такая вот грустная история и полное отсутствие поводов для насмешек. Анжелика Карловна Холмогорская – это печально, даже трагично, я бы сказал. Совсем чуть-чуть не хватило Анхель, чтобы под видом скороговорки попасть в учебник по сценической речи.
- Мить, давай уже пройдем в дом. Забирай сумки, Андрей машину отгонит, - предложила хозяйка, пока смущенная Маша приходила в себя.
- Андрей – это тот опричник на воротах? Серьезный дядя. Вы ему специально форму покупаете на два размера меньше?
- Ты не меняешься! - рассмеялась Анжелика Карловна.
Замок, в который она пригласила гостей, действительно выглядел неоднозначно, поэтому Холмогорская готова была выслушать еще не одно язвительное замечание от друзей-архитекторов.
«Каменный монстр», как назвал его Дмитрий Иванович, появился раньше, чем появилась Анжелика. Не на свет, как можно было подумать, а в жизни крупного бизнесмена, хозяина заводов, газет, пароходов и прочей капиталистической атрибутики - Альберта Яковлевича Усмаилова. Выходя замуж, Холмогорская не клялась быть рядом с супругом в богатстве и бедности, в болезни и здравии, но со многим ей пришлось смириться заочно. Конечно, поначалу изысканный вкус новой владелицы и эстетика строения вошли в противоречие. Анжелика Карловна отказывалась приезжать в резиденцию, ссылаясь на то, что дом снаружи выглядит вспученной кургузой глыбой, а внутри неуютный и бестолково скроенный. Примирение состоялось чуть позже. В самом замке Анжелика Карловна так и не нашла утешения, а вот банька с большим патио у речки и живописный деревянный мостик поблизости – вполне отвечали запросам Холмогорской.
Как раз у реки и планировалось провести гулянье: банька топилась, шашлык мариновался, шезлонги ждали купальщиц, удочки - рыболовов. После всех приготовлений, прислуга была отпущена. В воздухе витали отчетливые запахи приближающегося праздника, с небольшими вкраплениями ноток дружеской попойки.
- Я бы назвал этот замок «Икота»! – воскликнул Дмитрий Иванович, войдя в каминный зал.
- Почему? Он больше похож на «Квазимодо», - шутливо заметила Холмогорская.
Мария молчала, нервно тиская мятого Рафаэля. Девушка не могла поверить своим глазам. Короткая ознакомительная прогулка по дому напомнила ей пробежку по коридорам Лувра. Но не на всех людей стиль «гнетущая роскошь» действует одинаково. Кольцов с любопытством осматривался, въедливо изучал детали и еле сдерживался от ехидных замечаний профессионала, перед глазами которого возник ярчайший образец стилистической распущенности. Тяжелые шторы, больше напоминающие театральные занавесы, восточные ковры, по которым когда-то ходили персидские красавицы, пышные люстры, с заточенным в золото хрусталем, и прочие несметные богатства, по мнению одного из лучших архитекторов Москвы, превратили строгий, почти рыцарский зал в пещеру разбойника Али-Бабы. Дмитрий Иванович считал, что любой ценный предмет неумелым обращением, неправильным сочетанием и неуместностью можно превратить в хлам. Анжелика Карловна друга поддерживала.
- Знаешь, какой у замка вид? Что первое приходит в голову, когда заезжаешь в ворота и видишь строение полностью? – спросил Дмитрий, вдохновленный слушательницей.
Хозяйка и гости расположились в креслах.
- В твою гениальную, светлую, лучшую на свете, нестандартно мыслящую, не однобоко думающую, рано седеющую на висках голову? – Анжелика изобразила заинтересованность. - Без малейшего понятия!
- Он вздохнул и не выдохнул! У этого дома спазм! Он выпучил глаза, раздул щеки, шею закопал в плечи и со страхом ждет нового приступа, который безжалостно скрутит его рахитичную грудную клетку и выдавит на щербатом лице еще пару прыщей-башенок.
- Маша, вы знали, что господин Кольцов - романтик и поэт, а не циник и балабол, как думают многие? – с насмешливым любопытством поинтересовалась Холмогорская.
Девушка не успела ответить, а Дмитрий Иванович парировать. В каминный зал вошел невысокий худой мужчина в цветастой одежде. Наряд его был то ли сшит, то ли просто хаотично завязан в самых неожиданных местах. Широкие штаны оправдывали свое название намного ниже коленей, а до этого места походили на юбку. Макушку гостя прикрывала маленькая восточная шапочка, навроде тюбетейки. Выгоревшие на солнце брови и ресницы ярко контрастировали с лицом, оставляя собравшимся надежду, что мужчина из местных, а не заблудившийся в российский лесах индус-отшельник.
- Женька!!! - Кольцов на секунду замешкался, не сразу узнав вошедшего.
В другую секунду он уже душил в объятьях Евгения Боброва.
– Боб, зараза такая, где тебя носило? Мы не слышали, как ты подъехал!
- Он со мной приехал, - объяснила Анжелика Карловна. – Да не тряси ты его, Мить, сарафан помнешь.
- Рад тебя видеть! - только и успел вставить Евгений Бобров перед тем, как друг чуть приподнял его над полом в очередном приливе нежности.
От неожиданных криков йорик очнулся и залился звонким, противным лаем. Собственная наглость испугала собаку еще больше, и она свалилась с кресла. Бантик, украшавший челку Машиного питомца, опять сполз.
- Рафик, фас! Беги сюда и покусай эту сандаловую палочку за чакры или что там у него, - Дмитрий Иванович с напускной серьезностью продолжал потряхивать Евгения Боброва.
- Его вообще-то Рафаэль зовут, - сказала Маша таким тоном, будто пыталась извиниться сразу за всех: за Митю, за себя, и за невоспитанную собачку с нарушенной психикой и испорченной прической.
Необузданное веселье и ажиотаж на мгновение стихли.
- Женя, - представился Бобров и улыбнулся Маше.
Мария Столапова давно не видела таких замечательных улыбок. На телевидении, где она работала ведущей развлекательных программ, естественная мимика была в дефиците. В ходу были очень дорогие смайлы – от тысячи долларов за зуб и обворожительные оскалы – от трех тысяч за ночь. Встречались также улыбки-обложки, улыбки-угрозы, улыбки-издевки, а вот таких искренних проявлений радости девушка уже и вспомнить-то не могла. Маше показалось, что так улыбались в поселке Горевой, откуда она была родом. В провинции улыбки используют только по назначению, непосредственно в минуты радости. В этом вопросе глубинка также сильно отстала от Москвы, как и во всех других вопросах, касающихся способов извлечения выгоды и проведения "культурного" досуга.
- Мария Леопольдовна, будьте аккуратны. Этот тощий, загорелый «Превед, аюрвед!» имеет привычку влюблять в себя окружающих, включая детей, стариков и беременных женщин. А потом неожиданно исчезает, заставляя многочисленную паству страдать в неведении. Пока поклонники томятся, Бобров медитирует в монастырях Тибета или выступает в защиту коренных жителей Зимбабве. Это там, где Лимпопо и Бармалеи, - уточнил Кольцов. – Кстати, Женька, ты Бармалея видал? А то у Марии травма детства – боится гулять по Африке!
- Анхель, ты ему уже наливала? – озабоченно поинтересовался Евгений Бобров.
Компания рассмеялась. Мужчины еще раз расцеловались и присели.
- Ну, пилигрим ты наш горбатый*, рассказывай, где пропадал? – потребовал Кольцов. (*перефразированная строчка из стихотворения Бродского «Пилигримы» - прим.авт.)
Маша удивленно вздернула брови, разглядывая прямую спину Евгения Боброва. Рафик тоже проявил активность. В неловком кульбите собака покинула колени хозяйки, чтобы навести справки о состоянии здоровья новичка, а заодно и принюхаться к диковинным запахам его неформальной одежды.
– Мы волновались, между прочим, - серьезно добавил Дмитрий Иванович. – Искали тебя: то вместе, то по очереди. Поэтому не огорчайся и не проси отмщения, когда Монаева тебя убьет.
Упомянутая фамилия не оставила слушателей равнодушными: Бобров тяжело вздохнул, Холмогорская посмотрела на него с сочувствием, а Маша замерла. Слабый лучик надежды, что обозначенная особа лишь однофамилица крупной политической фигуры, известной всем своим жестким характером и хлесткими высказываниями в адрес оппонентов, быстро погас в глазах Марии: если кто и мог посягнуть на ангельского пилигрима – то это точно депутат Монаева.
- Я уже объяснил Анжеле - глупо получилось, - виновато оправдывался Евгений. - Совершенно неожиданно организовалась поездка в Перу. Мы с ребятами за пару часов собрались и улетели. Я паренька одного попросил позвонить Ирочке, предупредить, что меня не будет какое-то время, а он забыл. Извините, ребят, я - балбес. Больше не буду, честно-честно!
- Перед лицом своих товарищей торжественно клянись! – потребовал Дмитрий Иванович, скорчив правильную пионерскую физиономию.
Появление нового гостя все изменило. Тяжесть музейной обстановки, неловкость и смущение Маши, напор шуток Дмитрия Ивановича и притягательная недосягаемость Анжелики Карловны вдруг растворились в красочных одеждах Боброва и в его светлой, открытой улыбке. Всем стало легче. Даже Рафаэль повеселел, обласканный вниманием новичка.
Уникальную способность Жени менять вокруг себя пространство и настроение первым заметил Кольцов. Ребята познакомились в институте, в тот самый день, когда студентов, как обычно, собирают, чтобы хорошенько запугать. Запугивание первокурсников – акт традиционный и закономерный. Другого способа вывести молодежь из летней эйфории и заставить хотя бы два года учиться – нет. Пока декан стращал аудиторию сессией, а юная кровь бурлила ужасом и остатками ликования от поступления, Женя Бобров читал книгу. В его поведении не было ни наглости, ни протеста. Он вел себя естественно. Евгений Бобров - победитель городских олимпиад, мальчик-вундеркинд читал везде, где только было возможно. Женя окончил школу экстерном в пятнадцать лет. О Боброве писали в газетах, приглашали на телевидение, но он быстро подавил медийный ажиотаж полным отсутствием интереса со своей стороны. Публичности парень избегал, на вопросы отвечал односложно, постоянно вертелся, отвлекался, открыто скучал и придурковато пучил светло-голубые глаза. Утомленные детским капризным интеллектом, журналисты отстали.
Возраст Боброва друзей не смущал. То, что мешало юному гению когда-то в общении со сверстниками, помогало теперь – рядом со старшими ребятами. Оказалось, что белой вороне может быть очень комфортно в стае разноцветных птиц: индивидуальности она не теряет, но и выделяется не сильно. Кроме того, Бобров держался просто, носа не задирал и слыл прекрасным рассказчиком. Выглядел он как классический пример ясноликого мальчугана, идеально подходящего для съемок в советских фильмах про революцию: такому и тайну открыть не страшно, и бриллианты буржуазии отдать не жалко. Иногда Женя любил уединяться, мог неожиданно исчезнуть, а потом появиться, как ни в чем не бывало. Могло показаться, что Бобров живет какой-то своей, никому не известной жизнью и при всей открытости, на самом деле, никого к себе не подпускает. Но эти кажущиеся, мимолетные странности не могли испортить общее положительное впечатление. С годами Бобров не растерял своих главных качеств. Юношеская лучезарность по-прежнему манила людей. Неизменным осталось и то, что Евгений всегда был поджар, любопытен и идиллически белобрыс. В его присутствии даже хронически острый юмор Кольцова впадал в стадию благодушной ремиссии.
К тому же Бобров, несмотря на юные годы, оказался человеком проницательным. Позже выяснилось, что Митя его заинтересовал еще на вступительных экзаменах. Кольцову удалось невозможное: он рассмешил приемную комиссию во главе с председателем - глуховатым профессором по кличке Секатор.
Поводом к знакомству ребят послужил роман Германа Мелвилла «Моби Дик». Митя спросил нравится ли Женьке книга. Через три минуты будущих друзей чуть не выгнали из аудитории. Жарким спором и жестикуляцией они мешали декану поддерживать в зале стабильно-гнетущую обстановку ожидания конца света, когда, для не сдавших зачеты неучей, настанет непроглядная тьма. Строгое начальство приказало нарушителям встать, назвать имена и одуматься, пока оно что-то зловеще помечает в своём журнале. Услышав фамилию товарища, Бобров оживился:
- А отчество у тебя какое?
- Иванович, - прошептал Митя.
Бобров расплылся в улыбке и написал на листке: «Дмитрий Иванович Кольцов – ДИК».
Удивленный Кольцов наигранно хмыкнул, подождал, пока декан отвернется, и спросил:
- Боб или Бобер?
Женька на секунду задумался, а потом подписал негласный договор:
- Боб.
С легкой руки Мити, кличка к Жене прилипла моментально. Чего не скажешь о прозвище Кольцова. Чувствуя некоторую вину, спустя много лет Дмитрий Иванович отдаст старый должок и назовет свое архитектурное бюро «ДИК». Друзья в шутку будут говорить, что расшифровывается акроним, как «дорого и криво».
Обстановка в каминном зале все больше располагала к общению. Даже Маша позволила себе расслабить мышцы лица и увлеклась рассказами Евгения о поездке в Перу. Интерес слушателей разгорался, пока они не услышали какой-то шум за окном.
- Пашка! – воскликнула Холмогорская и поспешила к дверям.
Все подскочили, включая растерянную Машу и уставшего от потрясений Рафика, с понурым бантиком на чёлке. Собаке немного полегчало, и она искренне недоумевала, почему её опять куда-то волокут. Все вышли во двор. Неясный шум превратился в гул двигателя. Интрига сохранялась до последней минуты лишь для Маши и йоркширского терьера – остальные точно знали, какая их ждет встреча и не скрывали радости. В такие моменты в кино звучит характерная мелодия с тремя-четырьмя повторяющимися аккордами. Под дикий утробный рёв, в клубе оседающей, непонятно откуда взявшейся, не иначе специально привезенной пыли, сначала показался черный шлем, объятый красными всполохами нарисованного огня, а потом и мощный торс мотоциклиста. Механизм был заглушен внезапно, но рёв продолжался – это рычал от предвкушения новый гость.
Кольцов и Женя Бобров вышли навстречу колоритному мужчине в косухе и кожаных штанах, заправленных в высокие чопперсы. Женщины предусмотрительно остались стоять в сторонке: Анжелика Карловна - потому что знала, как бурно будет проходить приветствие, а Маша - потому что ничегошеньки не знала и с каждой секундой пребывания в замке все больше удивлялась происходящему.
Глава 2
Встаньте дети, встаньте в круг
Первое, что поразило воображение миловидной блондинки – это само место, куда привез ее Кольцов. Маша, конечно, бывала в гостях у рублевских подруг, видела и скрюченных атлантов в прихожих, и мраморных толстозадых нимф в джакузи, но в замок, построенный прямо посреди заповедника, ее пригласили впервые. Дмитрий Иванович коротко объяснил девушке, что для мужа Анжелики Карловны нет ничего невозможного. Поэтому десять лет назад, в ста километрах от Москвы, за высоким забором был возведен дом-музей. То, что музей построен только на бумаге, Кольцов предусмотрительно утаил. Секретная информация тщательно скрывалась от третьих лиц, потому что эти самые лица могли догадаться, что Альберт Яковлевич Усмаилов – идейный вдохновитель и спонсор музея, на самом-то деле щедро делится с простым народом несуществующими краеведческими ценностями. Слуги и охрана замка по документам проходили, как музейные работники. Активная жизнь «культурного» учреждения периодически отражалась в отчетах: музей проводил экскурсии для школьников, устраивал выставки и лекционные часы для любителей родного края и даже принимал делегацию ботаников из Японии.
В реальности замок служил нуждам только отдельных граждан, хотя эти отдельные от народа граждане уже давно ни в чем не нуждались. Чиновники приезжали в замок с любовницами, чтобы отдохнуть от тягот несения службы. Депутаты встречались с бизнесменами для обсуждения деликатных, как суфле тем лоббирования. Губернаторы играли в бильярд с криминальными авторитетами, те, в свою очередь, загорали с прокурорами, а гейш Альберт Яковлевич заказывал специально для министра одного силового ведомства – в подарок за выгодный контракт на пошив новой формы.
Готический дворец, похожий на резиденцию Кощея, построили в природоохранной зоне. Никто не мог подобраться к нему незамеченным: кругом непроходимые леса, болота, а единственная дорога двадцать четыре часа в сутки находилась под пристальным наблюдением охраны; связь только спутниковая, сотовые телефоны в замке не работали. Кроме истинного назначения музея, Дмитрий Иванович также утаил от своей спутницы, что ее появление здесь будет лишним, можно даже сказать - вызывающе лишним для тесного круга людей, желающих насладиться общением друг с другом.
Вторым поразительным открытием для Марии стало явление хозяйки замка. По правде говоря, Машиного красноречия не хватило бы, чтобы выход Анжелики Карловны обозначить как явление. Госпожа Столапова растерянно застыла с открытым ртом, не в силах выразить словами впечатление от увиденного. В один миг звезда майского выпуска мужского журнала «Сим-сим» из молодой преуспевающей ведущей превратилась в грустную продавщицу кваса. Девушка, с неутешительным диагнозом «контузия завистью», хотела остаться в машине, но, предвидевший такую реакцию вероломный Дмитрий Иванович, с ухмылкой сказал Маше, чтобы она «немедленно прекратила процесс окисления, прикрыла рот и покинула автомобиль».
Маша готова была выкинуть некстати закопошившуюся собаку, снять бриллианты и поменять платье от известного модельера на простые джинсы и футболку. От волнения и подступившей к горлу тошноты, у Маши зачесалось лицо. Девушка вспомнила, что пять часов назад её густо красили визажисты, которых она теперь проклинала, испытывая непреодолимое желание умыться. В общем, если бы не любопытство и страх перед Кольцовым, Маша, задрав подол дорогого платья, по-бабьи нелепо, разбрасывая в стороны свежедепилированные ноги, убежала бы, куда глаза глядят. Учитывая хорошую аэродинамику безволосого тела, у Столаповой был неплохой шанс на спасение. Но счастливого избавления не произошло. После невероятного фиаско, от которого Мария едва оправилась, неожиданно пришел черед лобзаний.
Гость раскинул руки и странной походкой - не то моряка, не то кавалериста - двинулся к женщинам. Абсолютно лысая голова байкера неделикатно поблескивала на солнце капельками пота. Глубокие полосы, оставленные подкладкой шлема, избороздили череп мужчины неровными, продольными вмятинами-шрамами, отчего он очень сильно походил на зомби. Образ клеврета скорости и адепта беззакония дополняла густая рыжая борода с усами Карабаса Барабаса. «Тяв!» - жалобно тренькнуло где-то подмышкой, и Маша очнулась. Старательно моргая и изображая улыбку, она с ужасом представила, как пыльный душегуб грубо сгребет их с воздушной принцессой Анхель в охапку и станет елозить своей рыжей бородой по нежным, тщательно увлаженным щечкам.
Пока Мария фантазировала, произошло нечто совсем невообразимое. Анжелика Карловна Холмогорская-Пуэ, баронесса фон какая-то и просто ослепительно красивая женщина, бросилась на шею к потному дикобразу с такой девичьей пылкостью, что Рафаэль захлебнулся в беззвучном лае, а потом задрожал всем телом, чувствуя высоту момента.
- Пашка! Куда дел гриву?! - смеялась Анжелика Карловна, целуя мотоциклиста в немытые щеки.
- Жарко, красотуля моя, пусть черепушка дышит! - пробасил гость и закружил Анжелику.
Невесомый наряд щедро распахнулся, обнажив ноги хозяйки.
«Увижу её в купальнике – утоплюсь», - обреченно подумала Мария Петровна Столапова, попутно отмечая, что глаза у бородача особенные – ярко-синие, лучистые.
После ритуальных танцев с «красотулей», гость не без интереса, но сдержанно поздоровался с Марией:
- Очень приятно. Павел Константинович Густананакис. Можно просто - Густав, - приветливо сказал он.
- Да, я соврал, у меня в друзьях две скороговорки, - пожав плечами, признался Дмитрий Иванович.
Но Маша Кольцова не слушала. Она кивнула, машинально пробормотала какие-то общепринятые в таких случаях слова, а сама продолжала рассматривать необычного гостя. Маша обратила внимание, что и этот друг Дмитрия Ивановича умеет улыбаться по-настоящему. Не столь широко и открыто, как Бобров, но искренне. Зубы у господина Густананакиса были белые, ровные и, что характерно - «свои», нетронутые новейшими технологиями стоматологии, о которых Мария, как человек публичный, знала всё. Девушка поймала себя на странной мысли, что байкер ей приятен. Столапова даже предположить не могла, что перед ней мечта, кумир, предмет грёз не одного десятка женщин.
Отец Павла Константиновича Густананакиса по национальности был грек. Он наградил сына не только труднопроизносимой фамилией и даром художника, но и умопомрачительной внешностью: в молодости Пашка был почти точной копией Джордж Майкла. Яркие выразительные глаза, густые волнистые волосы с рыжинкой, обворожительная улыбка, низкий тембр голоса и при этом исключительное мужское обаяние могли бы сделать из него не просто вандала, а Джека Потрошителя девичьих сердец. Как Густананакису удалось сохранить в этом плане невинность – никто не знал. Женщины на Пашу обижаться отказывались. Приникали к нему, тянулись, но в глубине души знали: Паша дает то, что им нужно и ничего не просит взамен. Они его отпускали, как воздушного змея – с легким щемящим восторгом, с полным пониманием неизбежности разлуки и при этом клялись помнить, если не вечно, то до удачного замужества. У Павла были неограниченные возможности и связи во всех структурах и учреждениях, где работали женщины. Густавом прозвал его Бобров. И не только из-за сходства с фамилией, но и с неким скрытым ироничным подтекстом. Женька говорил, что Паша стреляет сигареты и кадрит девчонок с результативностью сверхтяжелого артиллерийского орудия «Густав», то есть со стопроцентным успехом.
В архитектурный институт Густананакис попал случайно. Он бросил театральное училище, в которое поступил сразу же после армии. Мечта детства обернулась для Паши глубоким разочарованием. Девочки-однокурсницы сплошь до одной были красавицами, но так жеманничали, стараясь походить на актрис, что быстро ему надоели. А у парней уже он не вызывал симпатий. Густав имел дурную привычку говорить, что думает, а неуверенная самоуверенность будущих гениев театральных подмостков плохо выносила критику. Только руководитель курса сожалел, что теряет шикарную фактуру и обещал принять Павла назад. Густав поначалу хотел вернуться в училище, но быстро окрепшая дружба с ребятами сделала этот уход невозможным. С годами Павел Константинович изменился. Сходство со звездным двойником ушло, рыжинка расширила свои владения с помощью усов, бороды и всего того, что растет на мужчинах ниже подбородка. Паша сильно окреп в талии, заматерел, но женщины по-прежнему были к нему благосклонны.
Знакомство с Густавом взбодрило Марию. Внешне она выглядела задумчивой, но новая встреча окончательно убедила её в мысли, что Кольцов не соврал – ей действительно нечего бояться. И только скорый приезд грозного депутата Монаевой немного тревожил девушку.
- Пойдемте в дом, пора бы уже открыть шампанское, - позвала всех Анжелика Карловна. - Паш, твоя спальня «Дьяболо» на третьем этаже, увидишь сразу, не промахнешься.
- Пять минут, только переоденусь и приму душ, - ответил байкер, отдал ключи от мотоцикла охраннику и, подхватив рюкзак с изображением веселого черепа, уверенным шагом потопал наверх.
- Женя выбрал «Морскую», Маше с Митей приготовили «Русскую» на втором этаже, - ненавязчиво хлопотала хозяйка, пока гости рассаживались в гостиной, расположенной напротив каминного зала.
- И сколько всего спален в чреве этого уродца? – спросил Кольцов.
- Кажется, девять, точно не знаю, - невозмутимо ответила Холмогорская. - Возьмите бокалы, а я достану шампанское.
- И пиво для Густава, - заметил Дмитрий Иванович, заинтересованно ковыряя позолоту на ручке роскошного буфета.
- А мне воды или сока, - попросил Бобров.
Никто не стал уговаривать Евгения выпить за встречу. «Интеллигенция, блин», - беззлобно подумала Маша, с удовольствием делая первые глотки холодного шампанского. Между друзьями завязался оживленный разговор. Дмитрий Иванович, намекая на неудачное сочетание двух направлений в дизайне, обозвал стиль гостиной и прилегающей к ней кухни - «в'ампирский хай-тек». Друзья смеялись, Рафаэль мостился поспать. Вдруг во дворе снова загудело, заурчало, и все опять устремились на улицу. Маша, несколько пораженная энергичностью друзей Дмитрия Ивановича, нехотя отставила бокал, с облегчением бросила собаку на стул и последовала за остальными.
На этот раз машин было две. «Мерседес» представительского класса подъехал солидно, по-хозяйски. Крышу автомобиля украшал синий котелок мигалки; из-за этого он выглядел грозно и немного нелепо. Словно мужчина надел фрак, но забыл снять панамку. Маша заметила, что Анжелика Карловна улыбается, глядя на то, как аккуратно, на безопасном расстоянии паркуется второй автомобиль.
Из спецавто сначала вышел водитель, который открыл пассажирскую дверь, и только потом салон покинула женщина в строгом черном костюме. Маше почудилось, что сейчас режиссер крикнет «Стоп-снято!», и зарубежная кинодива начнет раздавать автографы. «Да они издеваются, - сетовала про себя Маша, - зачем я только приехала. Теперь понятно, почему Кольцов такой избалованный. Теткам под сорок лет, а они выглядят так, будто мы учились вместе». Печаль Маши была оправдана. Ирина Эдуардовна Монаева выглядела лучше, чем на экране. Она была подтянута, стройна, ухожена. Темные волосы были распущены, но женщины сразу догадались, что Ирина сделала это несколько минут назад. Судя по всему, тогда же была расстегнута верхняя пуговица блузки. Прищурившись, депутат улыбалась лишь уголками губ.
В студенческие годы Ирина не отличалась особой красотой, хотя имела приятные, но не окончательно сформированные черты: была немного полновата в бедрах, каждую волосинку тусклых волос беспощадно отлавливала и запихивала в хвостик, а еще обкусывала ногти в минуты глубоких раздумий, которые случались с ней довольно часто. Друзья сразу же стали звать её Моной, Моней, а в отдельных случаях Ирой Заманаевой. Девушкой она была жутко ответственной, усидчивой, трудолюбивой и целеустремленной. Эти качества вызывали неизменное уважение. Для Ирины Монаевой, в роду у которой были кубанские казачки, не было ничего невозможного, а рядом с ней всем казалось, что стоит только захотеть и всё непременно получится.
Новая внешность, которой Ирина Эдуардовна, несомненно, гордилась, была выстрадана, заслужена и приобретена ценой невероятных усилий. Диетологи, косметологи, личные стилисты, визажисты и массажисты помогли выиграть беспощадную войну за красоту. Кроме того, ежедневно в течение пятнадцати лет Монаева бегала. В дождь, в слякоть, зимой и летом, встав до рассвета или, наоборот, не ложась спать после заката – она пробегала несколько километров. Менялись парки, районы, города и охранники, неизменным оставалось только одно – один час в сутки Монаева бежала вперед, напоминая себе, что нельзя быть слабой. К здоровью и красоте эти изнурительные занятия уже давно не имели отношения, хотя и послужили когда-то залогом стройности.
Маша с трудом оторвала взгляд от депутата, чтобы рассмотреть гостью, что сидела за рулем красного Mini Cooper. Дверь распахнулась и к встречающим с радостными возгласами выскочила маленькая, пухленькая дама в причудливом свободном платье. Голову женщины украшал скрученный из платка тюрбан, а тюрбан, в свою очередь, украшал огромный оранжевый цветок. Дама искрилась, переливалась, звенела серьгами и браслетами, хохотала и целовалась, пока её спутник забирал из салона вещи, а Ирина Эдуардовна отдавала распоряжения водителю. Мужчина, сопровождавший энергичную гостью, наоборот, был степенен. Роста он тоже был невысокого, телосложения скорее нормального, чем плотного, но с животиком. По сравнению с женой, выглядел неброско, но не без щегольства. В пользу последнего свидетельствовал яркий шейный платок, подобранный в тон головного убора спутницы.
- Это Варвара Николаевна и её муж Гарик Мовсесович, - вспомнив о правилах приличия, Кольцов вспомнил и о Маше.
Варвара Николаевна сразу же отвергла отчества, без всякого стеснения расцеловала девушку, похвалила её платье, туфли, тени, маникюр, прическу и новую шоу-программу. Гостья сделала это настолько молниеносно, что у Марии приятно закружилась голова. Ведущая была рада этой феерической женщине почти до слез. Варя, в отличие от Анжелики Карловны и Ирины Эдуардовны, не вызывала у неё приступов паники и не реанимировала давно похороненные комплексы. Благодаря такому вниманию Столапова вдруг вспомнила, что она не просто девочка из кордебалета, а вполне состоявшаяся прима, которая имеет какой-то вес и статус. Маша не знала, какой именно вес имеет и немного сомневалась насчет статуса, но плечи все-таки расправила и «зажгла» потухший было взгляд.
- Гарик Мовсесович Погосян, - полностью игнорируя Машины преображения, коротко представился мужчина.
Муж Варвары Николаевны держался суховато, хотя и был безупречно любезен. Подхватив вещи и расцеловавшись со всеми кроме Маши, Гарик Мовсесович деловито поспешил в дом. Не поразили его ни монструозность замка, ни появление Боброва, ни то, как выглядят дамы. Зато мужчина в красках и мельчайших юмористических подробностях описал, как они с женой заблудились, но по счастью встретили Монаеву. Еще он успел всем пожаловаться на то, что отсидел ногу и у него болит печень. По реакции присутствующих Маша поняла, что это и было лучшее приветствие от господина Погосяна, ярко иллюстрирующее его радость. Друзья расслабленно хохотали, подтрунивая над мужчиной и его недугами.
Погосяна действительно звали Гарик. К людям с такими именами клички не липнут. Гарик был коренным москвичом. Несмотря на глубокие армянские корни, внешность московских Погосянов немного обрусела, что, конечно, вызывало неодобрение бабушки Шушан. В архитектурный институт Гарик поступил назло родителям и многочисленной родне, которая решила, что предоставила ребенку огромный выбор: или он станет гинекологом, или он станет стоматологом, или поедет все к той же бабушке Шушан в Ереван красить заборы. Почему-то в семье Погосянов считалось, что лучших врачебных специальностей не бывает, как не бывает большего наказания, чем в жару дышать краской. Гарика пугали заборами с детства, поэтому он вырос мальчиком впечатлительным и романтичным. Впервые младший Погосян взбунтовался, когда выяснилось, что профессор Шушан Георгиевна живет в трехкомнатной квартире в центре города, заборов не имеет и работает не врачом, а преподавателем в Ереванской государственной консерватории имени Комитаса.
Супруги Погосян представляли собой слаженный ансамбль: пока Варя закатывалась переливами бубенцов, Гарик, как опытный ложкарь, отбивал ритм. Иногда они менялись местами. Гарик начинал бубнить, а Варвара звонко смеяться. В общем, они производили необычное, но очень приятное, можно сказать, праздничное впечатление.
Варю в компанию привела Ирина Монаева. Она училась с ней на подготовительных курсах и пригласила знакомую в поход. В юности Варя Кузькина была миниатюрна и легка. Лишь копна густых вьющихся каштановых волос придавала её образу некоторый вес и обещала в будущем такую же щедрость от остальных немаловажных частей женского организма. Девушка отличалась добросердечностью и смешливостью. Варя умела украшать всё к чему прикасалась. В разговоры привносила открытость, в праздники - элементы карнавала, а в обыденность будней - веселый расслабляющий хаос, сопровождаемый звоном ее многочисленных браслетов. Неистребимое желание сделать мир симпатичнее реализовывалось не только в регулярных перестановках мебели в доме Погосянов, но и в одежде, аксессуарах, необычных вещах, которые Варвара Николаевна придумывала и мастерила сама. С первых же дней друзья стали звать девушку - Мышкой. Особенно явно прозвище оправдывало себя в те моменты, когда Варенька строила коронную рожицу: улыбалась и одновременно чуть морщила маленький вздернутый носик. Эту забавную привычку Маша заметила, когда Варвара Николаевна принялась за Евгения Боброва:
- Женька, ну разве так можно... – качала головой женщина.
Воспитывая друга, Варя зачем- то поправляла складки на его цветастой одежде. Так и не поняв рукав она держит или воротник, госпожа Погосян рассмеялась, подтолкнула Боброва к двери и вошла сама. На улице остались только Маша, Холмогорская и Монаева.
- Здравствуй, - сказала депутат и обняла Анжелику Карловну.
- Здравствуй, радость моя, шикарно выглядишь! – ответила хозяйка. – Костюм – полцарства и коня!
- Считай столько и отдала, плюс комплект зимних подков, - с улыбкой заметила гостья. – А с твоим-то что? Забыла забрать из прачечной, ходишь в пеньюаре?
Маша подумала, что её худшие опасения оправдываются.
- Тебе не нравится? – Анжелика Карловна, легко приняв правила игры, сделала вид, что расстроилась. - На прошлой неделе была в Париже. Платье сшили по моему эскизу. Технология плетения нити – страшная тайна. Ткань похожа одновременно и на шелк, и на кашемир, и на кружево.
Маша кашлянула, чтобы не застонать.
- Конечно, я и о вас не забыла: попросила Карла сшить такие же платья для тебя и Мышки. Очень жаль, что не нравится, - вздохнула Анхель, жестом приглашая Монаеву. – Маша, может быть вы тогда заберете? Придется немного ушить, но не пропадать же подарку. У меня рука не поднимется отдать такую красоту в чужие руки. Кстати, знакомься, это Мария Петровна Столапова – подруга Дмитрия Ивановича! – сказала Анхель, старательно пряча игривые искорки в глазах.
- Ирина Монаева, - коротко представилась депутат, еле сдерживая улыбку.
Анхель пригласила гостью войти в дом.
– А Дмитрий Иванович, я смотрю, у нас всё хорошеет! А пиджак, пиджак-то какой! Он в нем похож на метрдотеля, ты не находишь, Анжел? – сказала Ирина Эдуардовна, войдя в огромный, отделанный ониксом и мрамором, холл.
- Она не находит. И я не нахожу! Не нахожу слов, чтобы выразить наше глубочайшее почтение и признательность за посещение алчущего вашего общества электората, - на одном дыхании выпалил Дмитрий Иванович.
- Маш, вы ему ромашки подавайте, - посоветовала Монаева, целуясь с Кольцовым. – Врешь ты все, ты не голосовал! За это неси вещи, куда скажут.
- Ну что, все в сборе? – спросила Варвара Николаевна, обнимая подружек.
- Никита опаздывает, - вздохнула Холмогорская. - Кстати, вам штрафную, девочки, мы уже начали.
- И мне штрафную! - воскликнул незаметно подкравшийся мужчина.
Маша первая увидела гостя, но выдавать интригу не стала. Не заметить этого крупного господина можно было только в том случае, если тебя специально отвлекли. Анжелика Карловна и Варвара Николаевна вздрогнули от испуга, потом рассмеялись, оценив затею.
- Ирка подговорила? Как дети маленькие, честное слово! Депутат зубы заговаривает, ректор пугает... - ворчала супруга Погосяна.
- Так все же логично, - заметил мужчина с напускной серьезностью. – Никита Александрович Суворов, - представился он Маше перед тем, как на него с шумом накинулись остальные.
Женщины стояли в сторонке и с удовольствием наблюдали, как по-мальчишески дурачатся взъерошенные друзья.
- Кстати, страшно плетеную, таинственную ночнушку я забираю, - уточнила Ирина Эдуардовна Монаева. - Буду в ней загадочная на диване валяться, облепив морду огурцами.
Хозяйка улыбнулась, кивнула подружке, как ни в чем не бывало, а Маше пообещала привезти подарок в следующий раз.
- Когда тебе валяться-то? – хихикнула Варвара Николаевна, пихнув депутата в бок.
- В выходные, - ответила Монаева, снимая пиджак. – Ну, наливайте, что ли?
- А-а-а, ну тогда платье точно моль сожрет! Ходи в нем на работу. Назло думским оркам разгоняй тьму реальности волшебством своих добрых намерений. Тем более что вырез позволяет, - предложила Варвара Николаевна.
Пока женская половина коллектива обсуждала маски из огурцов вместе с обстановкой в верховном органе законодательной власти, Маша улучила момент и подошла к Кольцову.
- Это все или еще кто-то приедет? – спросила Маша, глядя на то, как мужчина открывает шампанское.
- Все, - ответил Кольцов. – Удивлена? Мы - сила! – довольно заключил Дмитрий Иванович.
- А Никита Александрович, он кто? – поинтересовалась Маша шепотом.
- Никита? – переспросил Кольцов. – Ректор института и мой друг. Про Остапа так быстро не расскажешь...
- Почему Остапа? – удивилась Маша.
- Иногда зовем его так. Но тебе не советую, - улыбнулся Кольцов.
Маша смотрела на Дмитрия Ивановича с подозрительностью. Он мог специально разыграть её или обмануть, чтобы потом все равно разыграть.
Волновалась девушка зря. Кличка к Суворову приклеилась случайно. Болезненное отношение к этому имени объяснялось просто: когда Никита учился на первом курсе, его старший брат находился под следствием за создание финансовой пирамиды. Но ребята об этом печальном факте, конечно, не знали. Ничего общего с внебрачным сыном лейтенанта Шмидта у парня не было. Во всяком случае – внешне. Просто друзья заметили, что рисует Суворов неважно, и сравнили его каракули с полюбившимся всем изображением сеятеля облигаций на агитпароходе «Скрябин».
Зато в отличие от персонажа Ильфа и Петрова, Никита хорошо играл в шахматы, а в укор другим шахматистам - был призером районного чемпионата по боксу. Пока родители Никиты пили беленькую и принимали собутыльников, дедушка гулял с внуком в парке. Суворов-старший с друзьями-пенсионерами играл в домино, а Никита внимательно следил за шахматистами и изучал самые интересные партии. Драться Никита научился позже, после того как родители продали квартиру на Фрунзенской набережной, и семья переехала в Люберцы.
Благодаря заслугам в спорте и спонсорской поддержке внезапно разбогатевшего старшего брата, Никита поступил в архитектурный институт, серьезно полагая, что специализация в высшем образовании не главное, главное - получить корочки. В молодости Суворов был самым обычным парнем. Волосы русые, глаза серые, подбородок упрямый. Теперь Никита Александрович выглядел иначе. Худоба юности сменилась хорошей мужской основательностью. Стригся мужчина очень коротко, после тридцати лет стал носить очки, что при его фактуре, безусловно, выглядело скорее плюсом, чем минусом, невзирая на знаки перед диоптриями.
- Шампанского? – предложил Дмитрий Иванович Маше. – Давайте шустрее, народ! – позвал всех Кольцов. – Подходим с бокалами, активнее нарушаем границы моего личного пространства!
«Кажется, начинается...», - подумала Столапова, перед тем как Дмитрий Иванович позвал её наверх, чтобы подготовиться к основному этапу мероприятия. Обстановка была замечательная, компания интересная, но что-то Машу беспокоило. Спящий Рафаэль, забытый хозяйкой на стуле, тревожно поскуливал во сне.
Глава 3
А у реки, а у реки, а у реки
Через полчаса гости стали потихоньку собираться в гостиной. Они освежились, переоделись и быстро освоились. Кольцов открыл еще одну бутылку шампанского, Густав пил холодное пиво, Женя с Варварой колдовали над пузатеньким чайником с зеленым чаем. Гомон, шутки, смех заполнили просторную комнату. Задерживала всех Мария, но и в следующие полчаса компания ничуть не вышла из равновесия, не впала в раздражение – никто не допускал едких замечаний или насмешек. Наоборот, когда девушка спустилась, все по достоинству оценили ее старания.
На Маше была широкополая черная шляпа в белый горох, короткая туника также в горошек и босоножки на платформе – опять-таки в кругляшках семейства бобовых. Расцветка купальника не оставляла сомнений, хотя и будоражила умы возможностью заключения пари с очевидным результатом. Единственным человеком, пришедшим в замешательство, был Кольцов: подруга выглядела, как кукла, вывалившаяся из коробки. Положение спас Густав:
- Принцесса! Позвольте лично проводить вас на пленэр? – галантно предложил Павел Константинович, давая понять спутнице, что он находится в полном восторге и от её выбора, и от выбора друга Мити.
Разрумянившаяся Маша согласилась, не улавливая намека и туго вспоминая, что такое "напленэр" – название речки или французский писатель. Ведущая умела быстро читать с суфлера и повторять слова редактора, но большой поток бессистемной информации вымывал из неглупой Машиной головы всё – даже то, что было заложено в неё педагогами и нанятыми папой репетиторами. Наконец Маша вспомнила, что Наплинэра звали Гийом*. (*Гийом Аполлинер – франц.поэт, прим. авт.) Она хотела как-то дать понять обществу, что оценила комплимент, но сравнение с мужчиной, пусть и выдающимся, девушку немного смутило. Маша нервно улыбнулась, схватила локоть Густананакиса и, покачивая полами шляпы, как дебаркадер кнехтами, пошла на выход.
- Я же говорил, из стремящихся, - ухмыльнулся Кольцов. - Вот и титул пожаловали...
- Был бы горох, Мить, был бы горох! – нравоучительно добавила Монаева.
Друзья прыснули, но Варвара Николаевна приструнила их за невоспитанность:
- Обалдели совсем? Давайте помогите нам с Женей: у нас тут кружки, чайник и собака!
- Варя, лапушка, ну какой чайник, какой чайник, в самом деле? Ты за сто километров чай пить приехала? Кто тут обалдел, надо еще разобраться! И бросьте вы этот носок лохматый! Жень, он сам дойдет. У него есть ноги, хотя не все об этом знают. Рафик – не дельфин, пусть побегает! - возмущался Дмитрий Иванович.
- Его вырвало, - трагично заметил Бобров, - кажется, у него голова кружится.
- Это нормально, это бывает! Это же не собака – это монтажник-высотник! Целый день Рафика то поднимают - то опускают, то крутят - то вертят. А еще он периодически вываливается из строительной люльки фирмы Тod’s. Сам понимаешь, может и поплохеть.
- Митька-а, да ну тебя! Я сейчас чай разолью, - смеялась Варвара Николаевна.
Прикрыв чайник салфеткой, взяв ведерки со льдом и шампанским, шумная компания покинула замок. Хозяйка повела беспокойный отряд к речке. Благо путь был выложен брусчаткой, обсажен с двух сторон цветами. Вид имел приятный, хотя и чересчур ухоженный для мрачноватого замка. По словам неугомонного Кольцова, саду не хватало сухих спутанных веток, колючек, терновника, сидящей на обожженном дереве одноглазой вороны, размером с карликовую лошадь, и тумана, в котором, как в саване, терялась бы тропинка.
- А далеко идти? – озабоченно спросил Гарик Мовсесович, грубо возвращая друзей к реальности. - А то тут некоторые бойскауты с собой авоськи тащат.
- Между прочим, в этих авоськах лекарства для твоей печени, - попыталась не только оправдаться, но и немного поддеть супруга Варвара Николаевна.
- Если мои лекарства уже переносят в чемоданах - я голосую за эвтаназию. Готов уйти из жизни добровольно!
- Тьфу, дурак! Жаль, руки заняты! – возмутилась супруга.
Варя попыталась лягнуть мужа, но тот ловко увернулся и поспешил вперед. После того как гости миновали калитку в высоченном заборе, им открылся изумительный пейзаж. Буквально в двухстах метрах от замка, в низинке текла речка. На берегу реки стоял красивый бревенчатый дом, из трубы которого шел белый уютный дымок. Под просторной крышей беседки располагались большой стол и высокие стулья. Для приготовления всяких вкусностей была выложена каменная печь. Немного поодаль, в стороне, напротив мостков в воду стояли шезлонги с зонтиками. Живописный мост через речку, хотя и не был виден из-за леса полностью, не просто украшал, а придавал картинке умиротворенно-лубочный вид.
- Красотень какая, мамочки! – воскликнула Варвара Николаевна и компания, не сговариваясь, с шумом и улюлюканьем покатилась под горку. – Чайник! Осторожно! Разойдитесь, у меня горячий чайник! – кричала Варя, путаясь ногами в просторном подоле сарафана.
- У нее чайник и аптека! Немедленно пропустите женщину со всяким барахлом! – вторил жене Гарик Мовсесович.
- Девушка, девушка, с вас что-то сыплется! – ворчал Кольцов, догоняя Машу и её галантного кавалера. – Вам что не говорили, что на природу надо брать горох в стручках?! Безобразие!
- Густав, у тебя борода на ноги сползла, подтяни, - не отставала Ирина Эдуардовна, глядя на то, как шустро мелькают оголенные, но вовсе не голые конечности Густананакиса.
Те, что шли сзади, терзали впередиидущих.
- Даже не думайте! – смеялась Холмогорская. – Только я знаю, где расположен холодильник и туалет!
Никита Александрович подхватил Холмогорскую на руки и, с криком «Банзай, галеры наши!», преодолел последние метры.
- О, повелительница! Обозначьте место посадки: стул, шезлонг, баня, или секретные объекты в виде холодильника и туалета? – подобострастно спросил Суворов.
- Шезлонг! – с видом снежной королевы приказала Анжелика Карловна.
За считанные секунды компания растеклась по периметру. Все выходило просто, ловко, согласованно. Переливчато-звонкая Варвара Николаевна и байкер Густав, к большому удивлению Маши, занялись шашлыком и сервировкой стола. Никита Александрович и Гарик Погосян, с характерным цоканьем, поглаживая удочки, рассматривая баночки и прочую никому непонятную рыбацкую чепуху, удалились куда-то в камыши, и уже оттуда пообещали уху. Ирина Эдуардовна с Дмитрием Ивановичем пошли в баню, но оказалось, что жара в парилке маловато. Парочка решила подождать, а заодно и помочь на кухне. На самом деле Кольцов с Монаевой больше мешали, поэтому Варя усадила их играть в нарды. Холмогорская с Бобровым расположились в шезлонгах, чтобы немного расслабиться после раннего утреннего подъема и приготовлений к встрече. Маша ради приличия походила из угла в угол, но друзья заверили ее, что она может спокойно и совершенно беззаботно отдыхать. Когда компания устроилась с комфортом, в тот момент, когда только-только завязались разговоры - на тропинке появилась девушка.
- Не поняла? – первой непрошеную гостью увидела Монаева. – Она-то тут зачем?!
Все, кроме Холмогорской, обернулись. По реакции друзей Анжелика Карловна догадалась, о ком идет речь. Она вздохнула, встала, подлила в бокал шампанского и попыталась извиниться за неприятный сюрприз.
- Так получилось, прошу прощения. Альберт попросил взять её с собой.
- Могли бы у меня на даче собраться, без фискалов, - досадливо заметила Ирина Эдуардовна и со злости бросила «шесть-шесть».
- Монь, я не знала, меня поставили перед фактом, когда мы уже обо всем договорились, - огорченно сказала Холмогорская.
- В чем проблема? – беззаботно спросил Густав, ловко насаживая мясо на шампур. – Отдыхайте, девочки! Беру огонь на себя.
- Только осторожнее, Паш, без фейерверков и погонь, очень тебя прошу. И смотри, пожалуйста, чтобы она не пила, - попросила Анжелика Карловна.
- О’кей, - шепнул бородач, подмигнул Анхель и вытер руки о фартук.
– Сабиночка, приветствую! Прекрасно выглядите! – крикнул Густав.
Радушно улыбаясь, он тщательно подбирал комплименты, которые могли бы понравиться капризной наследнице, чье появление так раздосадовало друзей. Бросив кухню, Густананакис первым пошел встречать девушку. За ним нехотя последовали остальные. Холмогорская кивнула, а потом сдержано поинтересовалась у падчерицы, звонила ли она отцу. Получив короткий и не очень любезный ответ, Анжелика Карловна пригласила Сабину составить компанию отдыхающим. Кроме доброго, неравнодушного ко всем женщинам Густава и неиспорченного столичным негативом путешественника Боброва, никто не постарался сделать вид, что рад появлению Усмаиловой. Но самым странным образом отреагировала Маша.
- Знакомься, Сабина! Это Мария Столапова - девушка Дмитрия Ивановича, - про «девушку» и про «подругу» Холмогорская каждый раз говорила с таким нескрываемым удовольствием, с такими особенными нотками, что Маша расправляла плечи, а Кольцова всего передергивало. – А это - Сабина Усмаилова.
Перемену в лице гостьи Холмогорская заметила сразу:
- Кажется, вы знакомы? Ну что же... тем лучше, не будет скучно с нами.
Сабина ухмыльнулась.
- Теперь точно не будет, - заверила падчерица и в голосе ее послышались нотки угрозы.
Пока Маша приходила в себя, девица демонстративно скинула белое короткое полупрозрачное платье на бретельках и, старательно изображая походку животного семейства кошачьих, пошла к воде. Телом Сабина была крепкая, а росточком невысокая. Поэтому, несмотря на агрессивно-сексуальную подачу, напоминала, скорее, злобного кусачего котенка – грозу нейлоновых колготок, чем пантеру. Плечо Сабины украшала татуировка, а пупок крупный камень в виде слезы. Продуманным движением Усмаилова распустила темные волосы, тряхнула головой, вытянулась в струнку и закончила представление прекрасно исполненным, чистым прыжком в воду. Номер в бикини оценили только рыбаки: из камышей послышались неразборчивые ругательства. Ну и Мария, пожалуй, в который раз за день была поражена и находилась в, уже хроническом для себя, состоянии оглоушенности.
Холмогорская легла на шезлонг и грустно вздохнула. Бобров задумчиво смотрел вдаль. Кольцов пытался устроить Монаевой «марс». Густав жарил шашлык и увлеченно беседовал с Варей.
- Жень, ты плохо выглядишь...
Холмогорская обратила внимание, что Бобров изменился: исхудал, поник, вид у него был очень усталый; не спасали его ни яркие одежды, ни образ йога-альбиноса. Рафик, со своим расстройством пищеварения и желанием покоя, будто почувствовал в Евгении родственную душу. Собачка свернулась калачиком на руках покровителя. Бантик совсем сполз. Животное от этого не страдало, но вид имело жалкий. Женя тихонько поглаживал псинку по голове.
- Есть немного, - согласился Бобров. - Акклиматизация, наверное.
- Кому ты рассказываешь! – махнула рукой Анхель. – В понедельник поедем в клинику. Привез какую-нибудь лихорадку из своих пампасов, вот тебе и результат.
- Не надо, пройдет, - вяло сопротивлялся мужчина.
- А что с картинами?
- А что с картинами? Ничего... Я парочку написал перед отъездом, валяются где-то у ребят.
- У каких ребят, Жень?
- Анжел, ну ладно...
- Нет, не ладно. Или ты даешь мне адреса, или я лично все твои явки провалю. Ты знаешь, сколько они стоят, ты знаешь, что на тебя есть заказы? Ты на эти деньги несколько лет жить можешь. А на своем Гоа – вообще всю жизнь. Кстати, Монаева тебе студию присмотрела. Не морщись, пожалуйста. Знакомый художник на год уехал в Америку. Попросил поселить кого-нибудь, чтобы коммуналку платили. Пойдешь?
- Угу, - улыбнулся Женька, - спасибо.
- Не за что. Чай пьешь?
- Уже нет, - покачал головой Бобров, показывая пустую кружку. – Сейчас принесу сок.
- Сидите уже, болезные, - улыбнулась Анхель, глядя на мужчину с собакой.
Бобров тоже не смог сдержать улыбки. Когда Анхель встала и пошла в беседку, он невольно проводил её взглядом.
Холмогорская появилась в институте через неделю после начала занятий. Вернее, не в самом институте, а рядом с ним. В обеденный перерыв, когда все студенты выходят на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и одновременно покурить, к зданию вуза подъехал черный тонированный Gelendwagen. Из авто вышла девушка. Со слов Паши Густананакиса, который не раз пересказывал историю знакомства с Холмогорской, из машины, на самом деле, вышла не девушка, а фея. Изящным движением незнакомка поправила волосы, сняла солнцезащитные очки и стала рассматривать толпящихся возле института ребят. На девушке был брючный костюм-тройка белого цвета. Красные туфли, подобранные в тон рубашке, эффектно завершали ансамбль. Казалось, девушка ошиблась не только зданием и улицей, но и страной в целом. Толпа еще некоторое время жужжала, а потом притихла. Все взгляды устремились к той, что словно инопланетянка, словно Аэлита стояла и терпеливо ждала, когда какой-нибудь смелый землянин подойдет к ней, чтобы она наконец-то смогла передать чертежи нового межгалактического корабля. Мальчики и девочки в турецких свитерочках с надписью «boss», в лоснящихся юбках и штанах, стойко переживших школу, не отрываясь, смотрели, как волшебная эльфийка Галадриэль волнующей походкой идет к юным хоббитцам – к Жене, Мите и Пашке.
- Привет, вы случайно не из второй группы?
- Из второй, - очень спокойно, с улыбкой ответил Женька и только тогда друзья заметили, что он смотрит на девушку иначе - не так полуобморочно, как остальные.
- Не могли бы вы дать мне расписание занятий?
Слово за слово, ребята разговорились. Бобров ничуть не смущался, смотрел с любопытством, открыто. Мите и Паше показалось, что такой стиль общения очень понравился новенькой. Но самое главное случилось, когда Женька сказал, что знает, как зовут незнакомку.
- Если угадаешь, с меня кафе, - усмехнулась она.
- Тебя зовут Анхель.
- Почему? – удивилась девушка.
- Потому что ты красивая, - «резонно» заметил Женька, - и похожа на водопад. - Самый высокий водопад в мире находится в Венесуэле и называется «Анхель». Высота падения настолько велика, что, прежде чем достичь земли, вода распыляется на мельчайшие частички и превращается в туман. Туман может ощущаться за несколько километров.
- Точно. Ощущается... – зачарованно прошептал Митя, чувствуя едва уловимый, тонкий аромат чего-то нежного, возбуждающего, но безгранично далекого и независимого, как сама Венесуэла и её будущий руководитель Уго Чавес.
Паша одобрительно кивал. В разговоре наметилась пауза, девушка думала, переводя взгляд с одного парня на другого. Ребята не могли знать, что свое имя Холмогорская ненавидела с детства. Родители никогда не называли дочь Анжелой - только Лёлей.
- Пошли, - с облегчением сказала новенькая, услышав верный пароль.
- Куда? – радостно спросил Митя.
- Как куда? В кафе, я же обещала.
Так все началось. Так появилась Анхель – женщина-водопад...
Когда Анжела вернулась, Бобров, к её радости, не дремал, а наоборот – оживился. Холмогорская решила не упускать возможности расспросить Женю:
- Ирка молчит, не разговаривает с тобой? Ну, ничего, отойдет, - вздохнула Анхель. - Расскажи, где был, что видел, а то мы в этой кутерьме и не поговорили толком.
- Был в Бразилии, в Чили, но дольше всего на юге Перу. Горы, пустыни, вечнозеленые леса. Мы с ребятами ездили в долину Наска. Слышала про геоглифы?
Анхель кивнула.
- Ну вот... Изучали, смотрели – действительно очень интересное место. Огромные рисунки, высеченные на земле в таком масштабе, что до сих пор никто не может сказать, откуда они и кто их мог нанести. Одни говорят, что рисунки сделали сами насканцы, что это обряд - жрецы так общались с богами. Другие считают, что это сделали инопланетяне – рисунками они отмечали места посадки космических кораблей.
- А ты как думаешь?
- Я думаю, что рисунки нарисовали дети богов, - улыбнулся Женька. – А почему, нет? Наши дети, например, любят рисовать на обоях, а дети богов любят раскрашивать планеты. Увидели, летает такой славный шарик, почему на нем не накарябать мартышку и паучка?
- Или Земля, как елочная игрушка, - Анжела улыбнулась в ответ. – Висим на веточке, сверкаем боками-океанами, искримся снегами и льдами Антарктиды, золотимся горными хребтами... А еще где был, Жень?
- Искал гробницы, лазал по горам. Познакомился с шаманом. Люди из ближайшей деревни говорили, что он может вызывать мертвых. И не просто вызывать, а может в живого человека вселить душу умершего. Мы хотели уговорить его провести обряд. Хотели, чтобы он показал нам духов, но он наотрез отказался. Шаманство в Перу теперь целая индустрия: настоящего шамана днем с огнем не найдешь. Шарлатаны поят гостей слабыми настойками галлюциногенов, сочиняют всякую ерунду и делают легкие деньги на любопытстве туристов. Я слышал, что должность колдуна теперь надо выкупить или получить в конкурентной борьбе. Местные бандиты назначают шаманами только тех, кто умеет зарабатывать.
- Вот так исчезает колдовство, стираются пути воинов, меркнут истории Донов Хуанов. Странно, что люди до сих пор ищут философский камень. По-моему, мы давно уже научились извлекать золото из всего подряд. Человеческая алчность и есть магистерий. А в горах нашли что-нибудь? – поинтересовалась Анхель.
- Нет, ничего особенного не нашли, - ответил Женька и сменил тему. - Твоя очередь: что у вас тут произошло, пока меня не было?
- Про Никиту и его злоключения я тебе утром рассказала. Про Митьку и рассказывать нечего, сам видишь - ничего не меняется. Как всегда, артистичен, неутомим и не отходит от Монаевой.
- Скорее, она от него, – заметил Бобров. - Анжел, он посредством всей этой мишуры пытается скрыть свои чувства.
- Жень, какие чувства? Сомневаюсь, что Кольцов помнит, что такое чувства...
Анхель замолчала. Сабина гордо прошла мимо, не удостоив пару ни взглядом, ни улыбкой. Зато с Машей у нее разговор завязался сразу же, поэтому Женя задал вопрос, не боясь, что его услышат:
- Ну, а сие, что означает?
- Сие означает, что я попала в очень неприятную ситуацию, - Анхель сделала глоток шампанского. - - Я и не надеялась, что дочь Альберта станет мне подругой. Но и такой ожесточенной войны никак не ожидала. Деточка всеми силами пытается меня скомпрометировать. Никиту подставила она.
- В каком смысле? – не понял Бобров. – Она взятку подбросила?
- Нет, она подбросила идею. Идею о том, что Никита мой любовник. Она доносит Альберту, собирает сплетни и врет на каждом шагу. На первый взгляд это кажется безобидным: Сабина ревнует, отец ее слушать не станет. Но, вытаскивая Суворова из СИЗО, мы с Монаевой все-таки узнали, куда ведут ниточки заказа, и дело приняло совсем другой оборот.
- Так Усмаилов специально приставил её к тебе, чтобы следила?
- Бери выше, - ухмыльнулась Анхель. - Чтобы мы следили друг за другом.
- Тотальный контроль?
Холмогорская поежилась, будто от холода и замолчала. Бобров не торопил подругу, а терпеливо ждал, когда она сможет всё объяснить. Усталость и дремоту с него словно рукой сняло.
- Я, Жень, сделала одну большую глупость... а, может, и не одну, – Анхель опустила глаза. - Несколько месяцев назад позвонила Варя. Она плакала, просила приехать. Мы встретились в нашем кафе, ну ты знаешь, где обычно собираемся в экстренных случаях. Варя рассказала, что своими глазами видела, как Сабина садилась в машину к Гарику...
- Не может быть! - не дослушав, вспыхнул Женька. - Что вы пристали к Погосяну? Что вы ему все время приписываете адюльтер? Гарик не такой человек, я в этом уверен! Тем более с кем?! С твоей падчерицей? – понизив голос, спросил Бобров.
- Я навела справки и выяснила, что Сабина действительно встречается с каким-то мужчиной, который намного старше неё. И самое главное, она проболталась одной из своих подружек, что познакомилась с этим мужчиной на вечеринке по случаю моего дня рождения. Если помнишь – чужих на празднике не было.
Кольцов позвал всех попариться в бане, но его опять поддержала только Ирина. От шашлыка пошел вкусный запах поджаренного мяса и специй. Варя решила ополоснуться, но прыгать с деревянного помоста не стала, а мягко погрузила пышное тело в прозрачные воды. Она тихонько, чтобы не распугать рыбу, охала и приседала, слегка придерживая богатства, тесно зажатые лифом сплошного купальника. Холмогорская с Бобровым переглянулись и невольно рассмеялись. Но необходимость продолжить разговор не позволила укрепиться хорошему настроению.
- Когда Альберт сказал, что Сабина едет с нами, я жутко разозлилась, стала спорить, вышла из себя... – вспоминала Анжела.
- Никогда не видел тебя такой, - заметил Женька, - ты не умеешь.
- Умею, Жень, умею... Альберт настаивал, и я сказала, что отправить сюда Сабину – это все равно, что пустить козу в огород. Естественно, он прицепился к моим словам - пришлось все объяснять. Муж пришел в ярость. Сказал, что если это так, если она действительно связалась с женатым мужчиной – он вышлет её заграницу.
- Деспот, - не удержался от иронии Бобров. – В общем, папа строгий?
- Очень, - ответила Анхель, которая не имела ни малейшего представления о настоящей строгости. - Сабину, между прочим, всегда держали в ежовых рукавицах. Все эти татуировки, пирсинг и пьянки протеста появились, когда ушла её мать. – Как ты знаешь, я тут ни при чём, - поспешила напомнить Холмогорская. – Мать Сабины умерла до того, как мы познакомились с Альбертом Яковлевичем.
- Получается, что тебе и себя надо обезопасить, и Гарика с Варей не подставить?
Холмогорская не успела ответить. Маша с Сабиной встали и начали одеваться. При этом девушки что-то оживленно обсуждали.
- Мы решили сделать пару коктейлей, скоро вернемся, - небрежно бросила Сабина, проходя мимо мачехи.
- Кто-нибудь еще хочет? – скромно поинтересовалась Маша.
Варвара Николаевна с запасами пива пошла к рыбакам, отказавшись от угощения.
- Маша, если не трудно, сделайте мне, пожалуйста, безалкогольный коктейль, – попросил Женя, стараясь сгладить острые углы.
- Совсем не трудно, – улыбнулась Маша.
- Сабине тоже безалкогольный, - твердо добавила Анхель, но на падчерицу посмотрела почти равнодушно, без всякой злости.
Проводив девушек взглядом, Анжела грустно предположила:
- Напьюсь...
Солнце стояло высоко. Июльский день выдался жарким, но не душным. Над водой летали стрекозы, в зелени деревьев лениво пели славки-черноголовки. Густав, с вернувшейся от рыбаков Варей, пробовали готово ли мясо. Ирина Эдуардовна с Дмитрием Ивановичем выскочили из бани и с визгом попрыгали в воду. Кольцов нырял, Монаева делала вид, что хочет его поймать. Незадачливые рыболовы вернулись с добычей, состоящей из четырех пустых и двух полных пивных банок. Недолго думая, они тоже пошли купаться, хотя Гарик и жаловался, что боится пиявок. Но Кольцов уверил Погосяна в том, что в его организме столько таблеток, что ему впору самому всех кусать в лечебных целях.
Суворов сочинил историю о царь-рыбе, которая попалась им с Гариком, но они её отпустили, потому что рыба пообещала друзьям несметные богатства. Рыбаки, конечно, торговались, но срезались, как водится, на владычице морской и в результате получили две банки холодного пива от благодетельницы Вари. Несмотря на возню, суету и крики – на берегу было тихо и спокойно, как бывает тихо и спокойно в больших дружных семьях за праздничным столом. Эту особенную, ни с чем несравнимую тишину, слушали Анхель и Женя. Слушали и улыбались. Никто не заметил, как зашевелились ветви деревьев на другой стороне реки. Два темных, немигающих глаза наблюдали за людьми из леса.
Глава 4
Мы на лодочке катались
Никита и Гарик долго молчали, глядя на то, как качаются оранжевые поплавки. Сначала мужчины стояли по колено в воде, а потом догадались спустить лодку. Они подумали, что плавсредство находится на берегу в декоративных целях, но лодка оказалась исправной и достаточно крепкой. Далеко отплывать не стали, бросили якорь в тени мостика.
- Тут точно будет клевать, - авторитетно заключил Гарик.
- Мне бы твой оптимизм. Я на рыбалке сто лет не был, - с улыбкой ответил Никита.
Друзья опять замолчали, но не потому, что им не о чем было говорить, а потому что друзьям не обязательно все время разговаривать. После того, как сорвалась первая поклевка, Гарик спросил:
- Как ты? Как в институте?
- Вроде нормально, - пожал плечами Никита, - думал, будет хуже. Пока в СИЗО сидел, о чем только не думал...
- Догадываешься, кто тебя подставил?
- Нет, не догадываюсь - я точно знаю.
Никита отпил холодного пива. Гарик последовал его примеру, терпеливо ожидая развязки.
- Дочь Усмаилова. Эта неугомонная дрянь пришла ко мне с предложением, от которого я не должен был отказываться.
- Вот же... – Гарик не стал сквернословить, но так было даже выразительнее.
- Заявила, что знает про нашу связь с Анхель и предлагала большое вознаграждение, если я помогу собрать компромат на Холмогорскую. Сабина не успела уточнить, будет ли Усмаилов лично жать мне руку и вручать орден - вышвырнул ее из кабинета и велел секретарю больше не пускать на порог института.
- Она действительно думала, что такое возможно?! Как с другой планеты нынешняя молодежь! Что с ними такого происходит, что им сворачивает мозги набекрень? Ты представляешь себя или меня на ее месте? Я всё понимаю: папа, деньги, возможности, но не до такой же степени, чтобы совсем потерять поплавки стыдливости. Что будет дальше? У нас тоже растут дети. Пускай мы с тобой не банкиры и не олигархи, но все же... Мне страшно, веришь? Ромке шестнадцать. Иногда смотрю на него и понимаю, что нас разделяет пропасть. У них совершенно другая жизнь, другое сознание, другие приоритеты.
Вдруг раздался всплеск воды, и мужчины вздрогнули от неожиданности. Они возмутились для порядка, а потом увидели нарушительницу. Сабина нехотя кивнула. Вместо приветствия рыбаки проводили девушку тяжелыми, недружелюбными взглядами.
- Вспомни чёрта... - процедил сквозь зубы Погосян.
Суворов тоже нелестно отозвался о появлении Усмаиловой, перед тем как продолжить неожиданно прерванный разговор:
- Верю, Гарик. Недавно в очередной раз объяснял Лизе, что нужно читать книжки. Полчаса распинался: «книги ничем не заменишь», «книги – это не просто развлечение, «книги - это способность человека создавать собственные миры»...
- Мои тоже не читают, - вздохнул Гарик. - И что Лиза?
- Она обычно слушала молча, а тут вдруг подошла ко мне, грустно так посмотрела, как на умирающего пингвина, и говорит: «Папочка, ну что ты так волнуешься? Ты переживаешь, что я не смогу отгадать кроссворд? Что я прослыву необразованной дурочкой среди медсестер и врачей районной поликлиники? Так к тому времени, когда я окончу школу и институт, там все такие будут».
- Вы всё-таки решили в мед? – быстро уточнил Гарик.
Никита кивнул.
- Нет, - говорю я ей, - я хочу, чтобы тебе было лучше, чтобы ты развивалась всесторонне, была многогранным человеком. А она опять так странно посмотрела, вздохнула и отвечает: «Пап, я не могу – многогранник не резиновый. У меня телевизор со спутниковой антенной, плейстэйшн, компьютер, смартфон, планшет. А еще школа, уроки, музыкалка, рисование и танцы. Мне бы этот мир впихнуть, а про вымышленные я вообще молчу. Да и зачем мне делать чужую работу, когда сейчас такие технические возможности, что героем можно стать в прямом смысле слова, а не в переносном?»
- Умная девочка, - улыбнулся Гарик.
- Я пытаюсь ей объяснить, что понимаю - способы передачи информации изменились. Но книги нельзя списывать, они всегда будут актуальны. Только через них можно воспринять всю полноту языка. Не будешь читать, не будешь писать правильно. И что ты думаешь? Она смеется! Ты, - говорит, - много читаешь, но совсем не пишешь, а я с утра до вечера – эсэмэски строчу, сообщения и статусы в социалках.
- Может, она права? Мы хоть и читаем, но общаемся и пишем мало.
- Может. Только знаешь, я, когда слышу, как студенты говорят «он такой хороший человечек» у меня остатки волос на голове дыбом встают! Человечек! Как тебе?
- Клюет, клюет, - поздно спохватился Гарик, но рыбалка друзей волновала уже постольку поскольку. – Мне этого никак не понять, никак.
- Если они такие развитые, если они такие умные, то откуда взялся этот человечек? Неужели они не видят, не понимают – это оскорбление, это неприемлемо. Даже в слове «гном» достоинства больше. Представляешь, например, Цветаева пишет Пастернаку: «Вы прекрасный поэт и замечательный человечек»?!
- Они этого ничего не видят, у них уже не то зрение. В русском языке всё имеет значение: интонация, ситуация, позитивный или негативный окрас, история возникновения того или иного слова. Все это выучить невозможно, но можно развить вкус, научиться слышать и правильно говорить. Это я тебе как армянин говорю!
Мужчины рассмеялись и глухо чокнулись запотевшими банками.
- А мой Ромка считает, что искусство умирает, – вздохнул, Гарик. – Говорит, что все уже написано, зарифмовано, спето. Считает, что теперь нужен только месседж.
- Что нужно? – не понял Никита.
- О, брат! Это целая теория современного нигилизма. В некоторых подростков родители закладывали-закладывали, да переборщили. Всё вывалилось, унося с водами и дитя. Мой так растекся - не соберешь! – усмехнулся Гарик. – Он считает, что индивид больше не нуждается в чужих представлениях о мире, но каждый индивид нуждается в том, чтобы мир узнал о нем. И тут, по словам Ромки, рождается месседж - послание. Форма его не важна. Чем интереснее, креативнее и умнее человек, тем до большего числа людей дойдет его заявление.
- Это похоже на социальную сеть, только она захватывает не интернет-пространство, а культуру и общество в целом.
- Точно! Стремительное развитие социальных сетей и есть доказательство того, что люди жаждут самовыражения и внимания к себе. Людям надоело быть статистами: читателями, зрителями, слушателями – им хватает гнета того, что они покупатели. Это тоже, кстати, немаловажная ветка его рассуждений: ежедневное насилие над людьми, создание общества потребления, реклама, постоянный прессинг со стороны телевидения и журналов загоняют демос в темницу. Из этого плена есть только один выход – самому стать творцом и начать трансляцию. Каждый человек теперь способен организовать свой собственный мир: делиться им, тиражировать его как заблагорассудиться. Людям надоело смотреть чьи-то картины – они показывают свои фотографии с закатным солнцем на ладошке. Людям надоело слушать про путешествия натуралистов - пускай теперь другие по чек-инам следят за их передвижениями. Люди не хотят читать книги и изучать чужие мысли - пускай их читают, пускай их хвалят и ругают. Люди должны заявить о себе, отбросив мнения авторитетов. Если же человек впускает в свою жизнь такие мнения, то на своих условиях, потому что месседж принадлежит ему! А Маркес, Булгаков, Брюллов и Чайковский, как раз являются описательными составляющими его уникального портрета. Роман Гарикович говорит, что лично он чувствует себя вполне обособленно и независимо: его мировоззрение не менее ценное, чем мировоззрение ученого мужа или знаменитого скрипача.
- Оригинально, - сказал Никита и вздохнул. – Но разве для того, чтобы создать мощное послание, не нужно молодому человеку знать тех, кому оно предназначено? Любуясь собой, презентуя свои мысли и чувства, как можно достичь успеха среди таких же?
- Вот ты и попался! – Погосян похлопал друга по плечу. – Мне эти разговоры стоили приступа гастрита. Мы несколько дней все возвращались и возвращались к этой теме, - Гарик потер сначала левый бок, а потом, задумавшись, правый. – Здесь мы, Никит, вступаем на зыбкую почву, ибо наши дети знают про всякие там дзены и гештальты гораздо больше, чем мы. На твой вопрос у него есть сразу два ответа. Ответ первый - классический, еврейский: «А разве гении, которые веками переворачивали культуру и людское сознание, спрашивали кому это нужно?». Они делали то, чего не могли не делать. Ван Гог не изучал целевой аудитории для своих «Подсолнухов», Пушкин не интересовался нужна ли Татьяна. Получается, что и у нынешних молодых людей есть шанс остаться в истории, ни бельмеса не понимая и не ориентируясь в наших ценностях. Ответ второй – оригинальный, специфический: «В самом способе передачи заложены механизмы вовлечения!»
Суворов нахмурился, пытаясь вникнуть.
- Люди творят свои месседжи совместно – это первая попытка создания коллективного продукта, чем-то напоминающий разум, только на начальной стадии. Приоритеты и прерогативы сняты, равные среди равных. Все являются и создателями, и потребителями. Происходит обмен. Качаются гигабайты, пишутся комментарии, отсылаются лайки, увеличиваются трафики – мир покрывается единым информационным полем, в котором проскакивают трассы-вспышки.
- Это взрываются мозги тех, кто не зарегистрирован?
- Это горят месседжи, освещая путь таким темным как мы! – рассмеялся Гарик.
- В этом что-то есть, - заметил Никита. – Мы, конечно, можем бить себя в грудь, утверждая, что все циклично, что вернется время искусств. Но все меньше и меньше нас посещают гениальные писатели, поэты, скульпторы, художники.
- А все-таки в одном я с ним точно не согласен: в этом мельтешении себя легче потерять, чем найти. Хотя ранее найденное реализовать, безусловно, можно. Создается иллюзия самопознания, а на самом деле человек отдаляется от истины. Люди уже без компьютера и часа прожить не могут, без телефона – ни дня! Это самая большая мистификация двадцать первого века – полное исчезновения человека из реальной жизни, при исчезновении жизни виртуальной! Оставаясь с собой наедине, наши дети не знают, что делать. Получается, что информационное поле дает им самоидентификацию и является куда более жестоким авторитетом, чем Пушкин. После прочтения «Евгения Онегина» у читателей не бывает таких пустых глаз, какие бывают у пользователей интернета после падения сети.
Лодка покачивалась, стараясь успокоить разгоряченных беседой друзей, пока они не вывалились за борт. Напомнив друг другу зачем пришли, а точнее приплыли, мужчины рассмеялись, глядя на обглоданные крючки.
- Ладно, наши детки просто ангелы по сравнению с этой... – Гарик не смог подобрать эпитет. - Она же могла тебя посадить, лишить работы, семьи!
- Первое, о чем я подумал: «Что же будет с Лизой?»
- Мы бы с Варей её забрали, не раздумывая. Была бы у Анечки сестренка старшая. А что у тебя с Анхель?
- В каком смысле? – удивился Суворов.
- В таком... С чего это Сабина взяла, что ты... эм... встречаешься с Анжелкой?
- Вероятно, кто-то насплетничал, решил сделать гадость, – неловко предположил Никита, понимая, что в его версии есть слабые места.
- Нет, тут все серьезнее. Просто так, с неба взятое, столбом подпоясанное Усмаилову не подсунешь. Ты прекрасно понимаешь, что поводом для клеветы послужило твое отношение к Анхель. Другой вопрос, кто об этом проболтался.
- Гарик, я всегда говорил, что ты умный мужик, - Никита улыбался, хотя и не очень весело. – Ты только из лодки не вывались, ладно?
- Постараюсь, - пообещал Погосян.
- Меня Ирка сдала.
Гарик хотел вскочить, но Суворов его удержал.
- Она не хотела, сядь, успокойся. На дне рождения Анхель наш народный избранник выпил лишнего. Сабина уже тогда вынашивала свои подленькие идейки. Она подошла к Монаевой и начала лебезить: «ох, какие вы все замечательные», «ой, да как вы дружите хорошо». Когда Ирка окончательно расслабилась, Сабина ненавязчиво заметила, что все влюблены в её мачеху. «Не все! – гордо заявила Монаева, - только Суворов, а Кольцов – дело прошлое». Этого Сабине было достаточно, чтобы начать действовать. Когда всё закружилось, завертелось – Ирка тут же позвонила Анхель. Они вдвоем меня выручали.
- Так она сама тебе призналась?
- Сама, сразу же, как отпустили. Все рассказала, попросила прощения. Мне до сих пор кажется, что она бледнеет, когда на меня смотрит.
- Вот за что её ценю – умеет отвечать за свои слова!
- Я её тоже ценю, - сказал Никита, улыбаясь. - Но теперь мне надо ценить её тщательнее, а то подумает, что обиделся.
Рыбаки открыли по второй.
- Даже не верится, неужели ты после жены ни разу не влюблялся?
- Я, Гарик, вообще ни разу в жизни не влюблялся. Если мы вкладываем в это слово тот смысл, который появился не так давно. Мы говорили «я влюбился», когда времени мало прошло, когда все только начиналось. Теперь говорят «нет, это не любовь, это влюбленность» только для того, чтобы оправдать малодушие. Любовь теперь обезжиренная. Низкокалорийная – лайт-лав, чтобы не заморачиваться.
- Н-да... мы потихоньку становимся старыми ворчунами, которые живут во времена недолюбленных человечков, - Гарик задумчиво водил удочкой, рисуя поплавком замысловатые узоры на воде.
- Вот-вот, - вздохнув, согласился Никита.
- А жена знала про Анжелу?
- Знала, я ей сразу все рассказал. Думал, уйдет. А она сказала, что настоящая любовь не может сделать человека несчастным, и не важно – взаимная она или нет. Если ты все время страдаешь – задумайся, любовь ли это. Если любовь – прими всё как есть и будь счастлив. И тогда я понял, что моя любовь самая что ни на есть настоящая и потому у меня все будет хорошо. Жаль, что все сбылось так ненадолго, и мы остались с Лизой вдвоем. Никого не хочу впускать в нашу жизнь. Влюбленностей мне не нужно, а любовь у меня уже есть.
- Анхель у нас женщина роковая. Но вот лично мне непонятно. Усмаилов, конечно, фигура, но неужели она любит его? Если так хотела замуж, почему за тебя не вышла? Ты предлагал?
- Предлагал, - Суворов зачерпнул ладошкой воды и умыл лицо. – И буду предлагать, хотя понимаю, что это без толку и Анжела права.
- В чём права? Она умная, красивая женщина, зачем ей этот вурдалак с корявым замком? Я не удивлюсь, если здесь есть пытошная или комната Синей бороды. Она могла бы жить с нормальным человеком. Хорошо, профессор Пуэ – по молодости, по глупости, чтобы Митьке отомстить. Блюфштейн был гений – любой женщине интересно. Барона тоже, согласен, можно как-то оправдать, но этот-то, этот? Морда холеная, самодовольная. Тьфу!
- Она права, Гарик, потому что и у нее настоящая любовь уже есть, а влюбленности Анхель не нужны. Меня, тебя, Боба Анжелка любит больше всех своих мужей вместе взятых, но именно поэтому - она никогда нас не обидит. Мы для неё семья.
- Я еще в институте, глядя на нее, думал, что такая красота – наказание, прямой путь к одиночеству. Подруг нет, парни сразу превращаются в истуканов. Нормальные люди подойти бояться. Представляешь, я первое время с ней даже разговаривать не мог.
- Я тоже, - Никита улыбался, вспоминая, как они с ребятами боролись с накатывающей робостью.
- Боб - молодчина! Это Женька с ней запросто шутил, смеялся. Поход тот дурацкий в лес специально придумал, чтобы мы, наконец, переключились, - Гарик совсем забыл про поплавок и тот обиженно скрылся в камышах.
- Переключились не слабо, хочу заметить! Мало того, что заблудились, напились, сожгли шашлык, так еще всю ночь в дырявой палатке просидели мокрые и замерзшие, как цуцики.
- Просто Боб похож на Анхель: он знает, как это – быть не таким как все.
- Ох, еще раз повторю – умный ты мужик, Гарик! Твое здоровье!
- Был бы умный, не торговал бы петрушкой, - Погосян подергал леску, но она не поддавалась. Никогда не думал, что в сорок лет буду заслуженным укроповедом.
- Во-первых, сорока тебе еще нет, а во-вторых – ты не торгуешь укропом, ты торгуешь тоннами витаминов и у тебя налаженный, высокодоходный бизнес. Что ты на себя наговариваешь?
- Бизнес... – фыркнул Гарик. – В десять лет я мечтал стать скрипачом, в семнадцать – гитаристом рок-музыкантом, в тридцать хотел собрать свою старую команду, с которой лабали по кабакам, и делать то же самое, что в двадцать только в собственном ресторане. Обрати внимание – ни одного слова о петрушке или бизнесе. Учитывая, что мама с папой настаивали, чтобы я стал гинекологом, а я назло всем стал архитектором – торговля кинзой – это еще не так плохо!
- Ну да, - согласился Никита, - и я говорю, есть еще базилик и руккола. В любой момент можешь начать жить нормальной жизнью!
- Утоплю, как Му-му! - смеялся Гарик, раскачивая лодку.
Вдруг из зарослей послышался слабый голос:
- Мальчики, я вам пивка принесла, - Варя не решалась зайти в воду. - Поймали что-нибудь?
- Мышонок, я поймал щуку, сома и трех карасей, но Суворов проверил паспорта и всех отпустил.
- Я тоже поймал, - возмутился Никита, - но твой муж сказал, что если жабры темные – это рыба-теща, её есть нельзя – облысеешь, - мужчина заботливо погладил себя по голове, демонстрируя заботу о пятимиллиметровой «гриве». - Оставляй пиво на берегу, мы сейчас подплывем.
- Ладно, возвращайтесь, мясо почти готово.
Варя ушла, а Никита с Гариком опять замолчали. Они уже не надеялись на улов, а просто сидели, смотрели на воду, на то, как мелькают крылья стрекоз, как легко колышутся ветви ивы.
- Все уходит... ну и пусть, - усмехнулся Погосян. - Ну и пусть человечки, непонятные месседжи, петрушка и все остальное, зато есть семья и друзья. Чего еще в жизни нужно?
- Иногда себя спрашиваю, что бы я изменил и ничего не нахожу: все имеет значение. Даже своих непутевых родителей не могу заменить. Каждый прожитый день несет за собой цепочку новых вероятностей. Хотя, конечно, понимаю, что мог бы добиться большего. От этого бывает тоскливо.
- Жена говорит, что это кризис среднего возраста. Мы понимаем, что те мечты, которые не сбылись – уже не сбудутся никогда. Мы достигли порога, предела и нам трудно с этим смириться – особенно мужчинам. Женщины - существа гибкие, выносливые. Им что кризис, что новый год, лишь бы в джинсы влезть. А мужики сразу в депрессию, в самоедство.
- Потом она рассказала тебе о седине в бороду и посторонних сущностях в ребрах? А дело-то всего лишь в том, что молодость прошла?
- Приблизительно, - рассмеялся Гарик. – Кстати, развратных женщин бес тоже делает из ребер. Видимо, хороший материал для строительства.
- Ох, Погосяны! Башковитость у вас семейное качество. А Мышка вообще умница! Другая бы не додумалась.
- Да ла-а-дно, - отмахнулся Гарик, - у нас в последнее время скандал за скандалом, Варька как взбесилась. Ну что, давай удочки сматывать? А то там пиво, шашлыки и женщины. Видал, кстати, Димкину пассию? Вот у Кольцова точно не будет кризиса, депрессий и ранней лысины.
- К сожалению, у Митьки не будет и многого другого.
- Собственно, как у всех нас.
- Конечно.
- Но конкретно сегодня – мы без ухи.
Вдруг поплавок дернулся, а потом резко ушел под воду.
- Подсекай! - крикнул Гарик.
Никита вытащил большую блестящую рыбину. Она отчаянно била хвостом и смотрела в небо влажным глазом. Кажется, рыба думала, что видит воду. Что думало небо, глядя на рыбу, Погосян с Суворовым не знали. Они переглянулись, аккуратно вытащили крючок и отпустили хладнокровное.
- Была бы золотая... – в оправдание сказал Гарик.
- Чистить её замучаешься... - согласился Никита.
Глава 5
Не плачь, не плачь, Маруся-красавица
Перемену на лице Маши не заметили только рыбаки, остальные сразу догадались, что девушки знакомы.
- Что мажоры больше не клюют на телочку из ящика? – с издевкой спросила Усмаилова, вернувшись после купания. – Я пока сохну, ты речь приготовь. Если страшно, можешь зал на помощь позвать или сделать звонок другу.
- Спасибо, сама справлюсь. Когда за другими мужиков не подбираешь, на папочкины денежки кокаин не нюхаешь, с кем попало не спишь, остаешься в хорошей форме. Ты могла бы попробовать, вдруг получится.
Сабина ухмыльнулась и добавила почти миролюбиво:
- Ладно, не дуйся. Я даже рада, что ты здесь. С этой дискотекой восьмидесятых скукотища страшная. Сейчас напьются, будут песни петь и вспоминать, какие они были худые и красивые. А мы с тобой все-таки подруги, хотя и бывшие.
- Ты же, «подруга, хотя и бывшая», говорила, что твоя фамилия Дилалова?
- А ты хотела, чтобы все знали, что я дочь Усмаилова? И так кругом одни альфонсы и подхалимы. Дилалова - фамилия мамы.
- Кругом сволочи, а ты одна ковбой в панамке? Что-то не сходится: я тебя не подставляла, денег не брала, ни о чем не просила, а ты взяла и Стасика прикрутила.
Сабина искренне удивилась:
- Слушай, сколько можно этого заморыша вспоминать? Устроила скандал на пустом месте, лучшей подруге чуть глаза не выцарапала. Будто я у тебя нефтяника увела или контракт подсекла на сто миллиардов. Тебе что, до сих пор его жалко? Здесь твои деревенские выходки смотрятся смешно!
Всё произнесенное Сабиной можно было смело вычеркнуть, как невинный лепет. Оставить только одно слово – "здесь". Сколько бы ни жила Маша в Москве, для таких как Сабина, она оставалась провинциалкой, человеком из деревни. Ведь только здесь, в Москве рождаются и процветают настоящие, реальные люди – красивые, богатые, успешные. Эти люди никогда не простят Маше, что она родилась в поселке Горевой. Вернее, у Маши пока не было денег, чтобы купить это прощение.
Сабина обернулась. Убедившись, что их никто не слышит, продолжила:
- Я-то думала, Стасик твой пошустрее, а он – так себе – потасканный, подвяленный ночной жизнью столицы. Да... – вздохнула девушка, - дожили, мужика нормального не найдешь: или импотенты-наркоманы, или педики. Хоть на вокзале дежурь, с поездов снимай, чтоб прямо от мамки и здорового питания макаронами.
Сабина смеялась. Кажется, она действительно была не прочь помириться.
- Папе скажи, он тебе ветку от Павелецкого вокзала прямо к дому проведет. Главное, с Рижским не перепутайте. Боюсь, латышей очаровать не удастся.
Маша знала о комплексах подруги. В частности, Сабину не устраивал её нос с небольшой горбинкой. Справедливости ради надо отметить, что Маше нос подруги никогда не казался уродливым, но сейчас это было не важно. Для усиления полевой артиллерии, Столапова решила бомбануть с воздуха и приплела папу. Взгляд Сабины стал холодным, уголки губ презрительно опустились. Усмаилова села ближе и, чуть наклонившись к Марии, процедила сквозь зубы:
- Слушай, а как нынешний? Дмитрий Иванович, я смотрю, в форме. Может, повторить, чтобы ты, наконец, прозрела и перестала корчить из себя принцессу? Говорят, среди дядечек попадаются особенные: заботливые, внимательные, ну прямо как отцы родные, - Сабина говорила четко, продуманно и при этом скалилась, безуспешно пытаясь спрятать за улыбкой угрозу. Маша невольно вспомнила, как улыбнулся ей при встрече Бобров.
Плохо вести военные действия, когда враг в курсе того, где находится твой штаб. Девушки слишком много знали друг о друге, и теперь перед ними стояла очень неприятная перспектива освежить воспоминания, выслушав версию противоположной стороны. Последствия в любом случае были бы разрушительными. Бывшая подруга целилась Маше под дых. О том, что у Марии вышло с дядей Лешей – младшим братом отца - не знал никто, кроме Сабины. А вышло следующее...
Маша училась в одиннадцатом классе, когда дядя приехал навестить заболевшую мать. Семья была рада дорогому гостю, гость соскучился по семье и в порыве братской любви, за рюмкой водки, заронил в Петре Николаевиче Столапове отчаянную мысль, что дочка его любимая – красавица и умница - краше Мэрилин Монро получилась, и не должна она прозябать в своей хоть и родимой, но дыре. Маня млела в уголочке, представляя, как белое платьице легко взовьется, оголив стройные девичьи ноги, и она тут же споет «Happy birthday», если не президенту, то Чубайсу – точно. Чубайсу было даже предпочтительнее, потому что его уважал папа. В общем, Маша всячески демонстрировала согласие, а Петр Николаевич – нет, и в этом была его главная ошибка. Сказал бы отец «хорошо», затянул бы «Черного ворона», выпили бы братья еще по одной, пельмешками закусили, и работала бы сейчас Мария Петровна бухгалтером. Но Петр Николаевич сказал: «Не уговаривай!», и Алексей Николаевич завелся.
Чем больше сопротивлялся старший брат, тем упорнее и настойчивее становился младший. Временами казалось, что он не в родном доме, а на работе воюет с поставщиками. Алексей Николаевич выстроил четкий и вполне разумный план: Маша приезжает, дядя Лёша Машу поступает, находит квартиру, в которой племянница будет жить. Кроме всего прочего – дядя дает ей подработку, так что с голоду ребенок не умрет, тем более что девочку всегда рады видеть в доме родственников. Кстати, у жены Алексея Николаевича полно одежды, которую она будет отдавать племяннице. И вообще – приезд Марии осчастливит всю семью, включая тещу и троих детей. Упрямый папа продолжал выбивать бонусы сопротивлением и вместо того, чтобы отдать Машу в экономический институт, дядя пообещал устроить её в театральное училище. Когда дело дошло до вручения Марии Петровне Столаповой премии «Оскар» - закончилась водка и отцовские аргументы.
Утро принесло тяжкое похмелье. Родители проснулись с ощущением утраты и уже готовы были начать процедуру прощания с единственной дочерью. Маша терзала себя сомнениями, что умрет от тоски еще до окончания школы. Дядя Лёша недоумевал, понимая, что впервые в жизни сам себе состряпал кабальный договор. Но назад дороги не было. Через несколько месяцев, сдав экзамены, Маша подалась в Москву.
Воображаемая палитра красок, умело смешанных дядей в Горевом, меркла в столице постепенно. Неделю Мария жила в большой красивой квартире младшего Столапова. Дядя с тетей поводили девочку по Москве, поснимали на телефон в торговых центрах возле искусственных пальм и фонтанов, чтобы она могла выложить фото новой жизни в социальных сетях и, устроив прощальный ужин в японском ресторане, отвезли Машу на съемную квартиру в Кузьминках. Обшарпанный подъезд и мусорные контейнеры под окном Марию не огорчили. Не особо расстроили ее и тетины вещи – бесформенные и тусклые, хотя и с брендовыми нашлепками. Ответственная девушка переживала о поступлении: сидела дома, готовилась и грезила о том, какой будет ее жизнь в скором времени.
Не в скором времени, а много позже Машины мечты осуществились. Дяде надо отдать должное – основные обещания он выполнил. Но в его договоре был текст, написанный мелким шрифтом, и потому первый год Мария регулярно приезжала на вокзал, занимала очередь в кассу, чтобы купить билет на поезд и уехать домой. Маша была готова работать, учиться, жертвовать собой, как и положено, во имя искусства, но к бесконечному унылому одиночеству она готова не была.
Дядя с тетей много работали, а трое Машиных племянников не вылезали из кружков, школ и секций, чтобы родители в полной мере ощущали чувство выполненного перед ними долга. Соседка, с которой Столапова делила комнату, была девушкой милой, спокойной и незаметной. Приехала в Москву из Казахстана, работала официанткой в том самом японском ресторане, где ужинала когда-то Маша. Соседка так уставала таскать подносы и изображать из себя японку, что все свободное время спала и иногда ходила с друзьями-казахами в украинский ресторан, где русские официанты в шароварах и расшитых рубахах поили их горилкой.
Через три месяца Марии стало казаться, что она живет не в мегаполисе, а в маленьком сером городишке: видит одни и те же здания, ходит по одним и тем же улицам. В этом городе никто не любил, не спал, не радовался. Зато в нем постоянно куда-то ехали, бежали, ели на ходу и курили, пока не приедет трамвай. В нем отчаянно, до потери реальности работали. Прохожие и попутчики хмуро морщили лбы, уставившись в книги, или отрешенно глядели себе под ноги. Маша быстро поняла, чем от них отличается. Тогда она тоже надела наушники, уткнулась в конспекты и перестала смотреть по сторонам.
Учеба Маше нравилась, но из-за чрезмерных стараний она была зажата. Педагоги её ругали. Чем больше ругали, тем больше она скукоживалась. В группе училось много интересных ребят, но коллектив быстро и безболезненно разделился. «Златоглавые» - те ребята, которые родились и выросли в Москве, а также иногородние мажоры. Многие из них приезжали на занятия на собственных автомобилях, ходили в рестораны и курили дорогие сигареты. «Кулинары» - так в училище прозвали студентов, которые постоянно готовили сценки, что-то репетировали и три раз в год перечитывали собрание сочинений Чехова. В стороне остались такие как Маша: бедные и бесперспективные.
Также Машу огорчало полное отсутствие внимания со стороны ровесников. Настоящим открытием для нее стали столичные кавалеры, которые не знакомились в транспорте, не спрашивали у девушек номера телефонов, не дарили цветы и не приглашали в кино. Авансы со стороны мужчин более зрелого возраста, Маша воспринимала тогда настороженно. Вскоре Столапова поняла, что дело вовсе не в мужчинах, а в самих женщинах. Приезжие дамы мимикрировали. Они изо всех сил старались походить на гражданок с пропиской и потому несли себя так высоко, что незадачливых соискателей на три метра откидывало взрывной волной девичьих надежд на встречу с волооким принцем.
Отмучившись год, Маша поехала домой с твердым убеждением, что назад не вернется. Но мамины пирожки и папины неловкие нежности радовали девушку недолго. Ей было скучно. Все казалось каким-то мелким, недостаточным, медленным. Маша поплакала и вернулась в Москву, а вернувшись, с удивлением поняла, что соскучилась. Незаметно, исподволь проник в нее белокаменный вирус и усвоился крепким провинциальным иммунитетом. Когда Мария вышла на влажный перрон, вдохнула терпкий запах окурков и креозота, голова ее вдруг закружилась. Но не от страха, как в первый раз, а от легкости. Поймав ритм города, отрешенно и уверенно вклинилась она в людской поток. Движения столичного человека в толпе – это движения охотника. Охотятся в Москве на парковки, на свободные места в транспорте, на свободные кассы и на прочие нужные вещи, которые экономят время, деньги и силы. Охотник знает, в какой вагон сесть, чтобы меньше идти по переходу, знает по какому краю бежать, а в каком уголке стоять. Житель мегаполиса чувствует опасность и, чуть прикрыв глаза, сканирует окружающее пространство на предмет хищников. Он не рассматривает чужую одежду, не расслабляется, он выстраивает между собой и внешним миром стену отчуждения, которая, безусловно, его оберегает. Поэтому новичками так сложно. На низкой скорости, с широко распахнутыми глазами, путаясь и спотыкаясь, они неуверенно передвигают беззащитные тельца сквозь бурные потоки города.
Москва вдруг открыла Маше свои воды и позволила почувствовать себя комфортно. Подхватив чемодан, девушка зашла в троллейбус и, как опытный охотник, встала рядом с тем человеком, который вышел на следующей же остановке. Прислонив голову к прохладному стеклу, она ехала не в облезлую чужую однушку, а к себе домой. Яркие огоньки сливались, автомобили, зажатые в пробках, гудели, троллейбус дергался. Маша была счастлива и больше не чувствовала одиночества. Наоборот, ей казалось, что суета, мельтешение, крики, запахи созданы городом специально для нее: Москва, радостно подмигивая светофорами, приветствовала свою жиличку.
Тогда-то все и началось. Дядя, испугавшись, что Маша нажаловалась папе, активизировался. Он предложил племяннице вполне реальную, неплохо оплачиваемую подработку в его офисе, а заодно и квартиру помог снять в другом районе. У Маши появились некоторые сбережения, а вместе с ними и уверенность в себе. В училище она по-прежнему не блистала, но середнячком была крепким.
Как водится, дело решила шляпа, а точнее – платье, в котором Маша выглядела сногсшибательно. Много позже, рассматривая простой, ничем не примечательный наряд, Столапова догадалась, что дело было вовсе не в черненькой вискозной тряпочке, а в том, что, Маша, впервые за долгое время, расправила плечи и позволила себе быть естественной. Это приподнятое состояние, как ни крути, никогда не остается незамеченным. Так в жизни Марии появилась первая любовь – Стасик. Тот самый Стасик, который введет ее в круг своих друзей. Тот самый Стасик, благодаря которому Машу примут за свою «златоглавые». Тот самый Стасик, который устроит ее на телевидение, поможет пройти кастинг для съемок в сериале, а потом изменит с подругой Сабиной, после чего Маша уедет из клуба с новым продюсером, новым контрактом и чувством стыда, которое будет преследовать ее долгие годы, несмотря на длительный роман с немолодым покровителем. А история с дядей Столапову больше не волновала, зря Сабина старалась.
Как-то вечером, Маша задержалась на работе и решила зайти к боссу по-родственному: папа просил передать брату привет и приглашение на юбилей. То, что Маша увидела в кабинете шефа – могло удивить только Машу, потому что остальные служащие были в курсе бурного темперамента господина Столапова. Любвеобильный дядя побелел, не успев натянуть штаны. Девушка пулей выскочила из кабинета и твердо решила забыть о случившемся. Дядя недооценил душевных качеств единственной племянницы и на следующий же день уволил ее. Дядя Лёша объяснил родственнице, что, если она посмеет раскрыть рот – ему придется защищаться, а он для того, чтобы сохранить репутацию, готов на все. Он сможет убедить семью, что Маша давно исчерпала лимиты его терпение, вела себя самым неблагодарным образом, а когда он ее уволил – обещала отомстить. Мария слушала молча. Уходя, поблагодарила за всё, что Алексей Николаевич для нее сделал. Девушка заплакала только на улице. Она подняла голову и попыталась разглядеть хотя бы одну звездочку на темном от смога небе. Но все звезды в городе уже тусовались, ели суши и курили кальян. Сколько бы Москву не покоряли и не клали у расслабленных ног, она всегда будет в силах изменить небо и человека без прописки.
Маша смотрела на Сабину и думала, что же ей делать дальше. И тут в ее светлой, в силу подкрашенных накануне корней, голове родился план. От внезапно обретенной надежды на душе стало хорошо и спокойно. Для начала Столапова сделала то, что могло обескуражить и немного сбить соперницу с толку: Маша заплакала. Женские слезы приводят в замешательство не только мужчин. На других женщин слезы также оказывают сильное воздействие. Поначалу Сабина удивилась и опять скривила рот от брезгливости. Но Маня плакала деликатно, трогательно. Прозрачные слезки катились ровно, стараясь не испортить макияж. Девушка не шмыгала носом, не терла глаза. Она просто тихо страдала, а ее бывшая подруга сидела рядом, незаметно втягиваясь в процесс. Сабине не было жаль Машу. Глядя на слезы подруги, Сабина жалела себя. Усмаилова с отвращением вспоминала тот злополучный вечер, после которого их дружбе пришел конец. Использованный сморчок Стасик был пьян и ничего толком не сделал. А Машка урока не усвоила и главного не поняла: Сабине не нужен был новый ухажер, Сабине нужна была подруга - единственный человечек, после смерти мамы, к которому Усмаилова по-настоящему привязалась. Она хотела показать, чего стоит Машкина привязанность, на кого она хочет променять лучшую подругу. Ведь Сабина была готова ради нее на всё! Могла помочь в карьере, могла найти не просто богатого мужа, а настоящего Зевса - хозяина своего Олимпа: алюминиевого, нефтяного, колбасного – не важно.
Раньше говорили: «Узнаешь почём фунт лиха». Сабина Усмаилова к двадцати годам знала почём грамм кокаина и килограмм золота, почём квартира на Остоженке и бутылка коньяка «Людовик ХIII». Ещё она знала, сколько стоит квадратный метр на Ваганьковском кладбище. От этих знаний девушке было невыносимо одиноко и тоскливо. Подруга удивляла Сабину, смешила, раздражала своей провинциальностью и в то же время – восхищала какими-то простыми, непридуманными вещами. Сабина будто проживала рядом с ней другую жизнь. Училась радоваться, смотреть проще и больше доверять людям. Сидя рядом на икеевском диване, часами выслушивая Машкины неумелые разглагольствования о театре, Усмаилова злилась, ворчала, капризничала и при этом была так счастлива, как не была счастлива уже многие годы. А еще Сабина верила, что нужна просто так, не для чего-то конкретного. Она нужна, потому что Машка ее любит. И чем дольше они дружили, тем тщательнее богатая наследница оберегала тайну своего происхождения.
Когда Усмаилова увидела Марусю на пляже, сердце ее защемило. Девушка могла лишь продолжать изображать то, что умела изображать без усилий: высокомерную скуку и небрежение. Но даже Сабине понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя, поэтому она искупалась, перед тем как вернуться к Маше. И вот теперь, после небольшой перепалки, бывшая подруга сидела и плакала. В очередной раз Усмаилова была поражена искренностью и внезапностью её чувств.
- Всё, прекрати, – буркнула Сабина. – Тебя на смотрины что ли привезли?
- В каком смысле?
- Не притворяйся, - дернула плечиком Усмаилова, - ты тут для чего нужна? Зачем он тебя притащил на встречу ветеранов?
Маша задумалась, но решила сказать правду, чтобы Сабина ничего не заподозрила и не перешла в наступление:
- Я подумала, что он привез меня, чтобы похвастаться перед друзьями... И еще, чтобы твоя мачеха ревновала. Как только Митя понял, что Анжелика Карловна не реагирует, он забыл о моем существовании.
- Глупости, - уверенно заявила Сабина. – Он тебя привез, чтобы эта чокнутая компашка одобрила его выбор. Замуж он тебя хочет позвать, понятно? Наверное, и кольцо уже купил.
У Маши перехватило дыхание:
- Не может быть...
- Может, сама подумай. Во-первых, хвастать тобой он не стал бы. У них это не принято, они тут все эстеты - блюдут чистоту линий и ненавидят пошлость. А козырять любовницей из ящика – это пошло, согласись?
- А во-вторых? – Маша чувствовала, что начинает верить Сабине.
- А во-вторых, Дима твой – отработанный материал. Я разрабатываю версию ее связи с Суворовым.
- Хочешь сказать, тот брутальный мужичок в очках, ректор института – это...
- Это-это, - кивнула Сабина. Я тут операцию недавно провернула, так наша мадам землю носом рыла, чтобы дружка своего с нар вытащить. И таки вытащила, - вздохнула Сабина. – Ну, ничего, ты меня знаешь – всё равно я от неё избавлюсь.
Маша очнулась мгновенно. Сабина, как ни в чем не бывало, потянулась и предложила:
- Хочешь, выпьем чего-нибудь вкусненького? Помнишь, какой делали «Мохито?
- Хочу, только мяту чур не резать, а рвать руками.
- Маш, я смотрю, ты времени зря не теряла, - рассмеялась Сабина. - Может, у тебя есть что-нибудь из взрослого меню?
Маша усмехнулась, но ничего не ответила. Подружки накинули платья, и пошли в замок.
Глава 6
За ними другие приходят – они будут тоже трудны
Первые пять минут Густав и Варя вели себя на импровизированной кухне, как пираты на захваченном корабле: шарили по коробкам, лазили по корзинкам, гремели посудой и устраивались с комфортом. Наконец, когда от порядка не осталось и следа, они единодушно решили, что можно приступать. Кашевары разделили обязанности: Густананакис – «горячий цех», Погосян – «закуски».
- Салатик сделать или живьем? – спросила Варя, открывая контейнеры с овощами и зеленью.
- Давай живьем - так вкуснее, да и к шашлыку – то, что доктор прописал, - Густав разжег огонь, добавил углей и взялся за мясо.
- Доктор на первом канале или на втором? Ты уточняй, в стране конкуренция. Число больных растет прямо пропорционально числу советчиков.
- Пациент, на что жалуетесь? – гнусаво спросил Густав, прикладывая к Вариной груди бокал вместо фонендоскопа.
- Вообще, доктор, уже только на дураков, - заговорщицки ответила женщина, не убирая бокала и разглядывая лысый череп Густананакиса. - На дороги жаловаться бессмысленно – их почти не осталось. Дураки пробками извели дороги.
- Ушными? – озабоченно спросил Густав, пытаясь приложить бокал к Вариному уху.
- Дубовыми! – пробасила женщина и постучала друга по лбу.
Ей удалось забрать у коллеги по кухне «инструмент» и избежать дальнейшего медосмотра. Друзья не первый раз готовили вместе. При этом разговоры на разные темы были в их рецептах тем секретным ингредиентом, который улучшает вкус блюд гораздо эффективнее любой вредной химии, типа глютамата натрия.
- Зелень не наша, у конкурентов берут, - добавила Варвара перчинки.
- А ты ее как отличаешь? По запаху? – заинтересовался Густав.
- По походке, Паш! Я наш укропчик за сто метров в тумане со спины узнаю!
- Я думал ты серьезно, - Густав дунул в сердцевину цветка на платке Вари, - вот руки вымою, получишь!
- Честное слово, могу отличить, не надо репрессий! Забыл, что я сама торговала? – смеялась госпожа Погосян, выкладывая закуски.
- Было дело, – подтвердил Густав. - Гарик по ресторанам лабал, Митька кирпичи таскал...
- Ирка за копейки чертила, - подхватила Варя, - Никита вагоны разгружал, Анжелка...
- Анхель – это Анхель, - без тени иронии сказал Густав.
- Да, ей в то время тоже несладко было. Лучше на рынке торговать, чем в психушке лежать, пусть даже в Швейцарии.
- Это точно. Кстати, доктор Мышкина, что у Гарика-то? Вы всё «печень - печень»? Какая печень? Молодой мужик, на нём пахать надо!
- Ой, Паш, и не говори, замучил меня. Один раз кольнет, а у него уже готов диагноз: цирроз, гепатит, проказа.
- Ты не давай ему в интернете сидеть, выгоняй со мной в спортзал железки таскать.
- Ага, пиво пить и девок кадрить? - Варя шлепнула друга полотенцем. – Ты еще тот наставник. Нет уж, он и так от рук отбился!
Только Густав хотел уточнить, как именно Гарик отбивался от ласковых, пухленьких ручек жены, из бани вернулись Митя и Ирка.
- Главное, мы все нашли, все приготовили, переоделись – а жара-то нет! – возмущался Кольцов. – Там всего семьдесят градусов!
- Мало что ли? – удивилась Варя.
- Этим очумелым? Конечно, - подтвердил Густав. - Ты помнишь, как они на Селигере чуть дом не спалили?
- Вообще не серьезно, - ворчала Монаева, - париться так париться, и нечего грязь по телу развозить. Пар должен быть такой, чтобы само всё отскакивало, - компетентно заключила она и утащила со стола огурец.
- Желательно вместе с кожей, – заметила Варя, убирая от Монаевой блюдо подальше.
- Может, помочь? – поинтересовался Кольцов и закинул в рот тонкий ломтик сыра. - Я могу салатик порезать.
- Салатик резать не надо, - строго сказала Варвара. - Откройте еще пива, шампанское и идите.
Куда им идти она пока не решила, но от помощников-расхитителей надо было избавляться.
- Я вон в том сундуке нарды видел, - выручил Густав.
- Точно, берите нарды, и идите... подальше от стола.
- А можно еще сырку? – попросил Кольцов.
- И огурчиков с маслинами, - добавила Монаева.
- Угомони саранчу, а? – Варя искала поддержки у Густава.
- Берите, но чтобы мы вас больше на кухне не видели, а то шашлыка не получите, - грозно сказал Густананакис, демонстрируя друзьям сочные куски мяса.
Дмитрий с Ириной устроились в плетеных креслах поодаль.
- Так что там про руки, Мышонок?
- Про какие руки? – не поняла Варя.
- От которых отбился Гарик.
- Ой, даже начинать не хочу, настроение только портить...
- Рассказывай!
- Умеешь ты уговаривать, Пашка, невозможно отказать. Что рассказывать-то? Любовница у него есть.
От неожиданного заявления Густав прекратил нанизывать мясо на шампуры. В этот момент Монаева кого-то заметила на тропинке. Следом за Ириной Сабину увидели и остальные.
- Пожалуйста, как по заказу, - шепнула Варя, но Густав не сразу понял, что она имеет в виду.
Некоторое время друзья переговаривались, потом приветствовали Сабину. Когда девушка ушла к шезлонгам, разговор на кухне продолжился:
- Это бред, - Густав забыл про готовку. – Тебе мало было в прошлый раз?
- Я видела их вместе, - Варя стала протирать полотенцем и без того чистые тарелки.
- Этого не может быть! Гарик на такое не способен, – заметно нервничая, сказал Густав.
- Я его не виню. Наверняка эта пакостница все подстроила.
- И что ты собираешься делать?
- Ему ничего, – Варя взяла себя в руки, - трое детей, семья, дом... Да и кто без греха?
Густав посмотрел подруге в глаза, и ему стало неловко.
- Я поговорю с Сабиной. Обещаю, все будет хорошо.
- Ты думаешь, на нее кто-то может повлиять? Она боится только отца.
- Разберемся, Мышонок, разберемся...
Густав выложил шампуры и какое-то время тщательно следил за процессом приготовления мяса. Варя тем временем занялась сервировкой. Митя с Ириной увлеченно кидали игральные кости, Анжела полусонно разговаривала с Женей, девушки, что-то живо обсуждали.
- Как дети? Как Ромка? – поинтересовался Густав.
- Хорошо, Паш, растут. Анечка на фортепиано играет. Гарик говорит, что она очень способная девочка. Младшего в школу готовим, серьезный растет мужчина, жениться на днях собрался - в третий раз. Дедушка, Мовсес Вазгенович, считает, что он точно пойдет по его стопам и станет гинекологом.
Густав засмеялся, за ним и Варя захохотала, задорно потряхивая цветочком.
- А Ромка у нас просто красавец. Спасибо тебе за подарок. Он без ума от этих художественных курсов и от преподавателя. Правда, приходится отвозить и забирать – но ничего, я справляюсь.
- Не понял? Зачем отвозить-забирать?
- Паш, сейчас время такое. Мужчины-то у меня с лицами кавказской национальности. Знаешь, как страшно? Гарик задержится на работе, я через полчаса валокордин пью. У Гаянэ, двоюродной сестры дяди Ашота, мужа недавно избили до полусмерти. Спасибо ребятам, заступились.
- Армяне?
- Прохожие, Паш, просто прохожие, - Варя вздохнула. – Что творится...
- Не знаю, - честно признался Густав. - Иногда кажется, что живем не в двадцать первом веке, а в средневековье. Хотя я твердо убежден, что люди не меняются. Вот какие были - со всеми своими достоинствами и недостатками - такими и остались. Добродетели и пороки неизменны.
- Наверное, соотношение меняется и качество, - рассуждала Варя, а сама ловко орудовала ножом, очищая ананас.
- Может быть, мужчины и лучшие повара, но только женщины могут делать несколько дел одновременно, - с улыбкой заметил Густав.
- Ерунда, обычно я еще по телефону разговариваю, и уроки проверяю, - с улыбкой похвасталась кулинарша, а потом продолжила уже серьезно:
- У зла нет лица, и потому в любой момент оно может взять твое. Пока мы ищем зло в чём-то далеком, постороннем – оно потихоньку растет в нас. Вот эти подонки, зачем избили старика? Они избили его, конечно, преследуя «высокие» идеи национализма. Если взять и выселить всех армян из России, начнется новая счастливая жизнь? Может, тогда законы будут хорошие, люди здоровые, дети смогут ходить в Большой театр?
- А что с Большим театром?
- Недавно хотела младшеньких на балет «Щелкунчик» сводить. Подумала, что пора развивать в детях патриотизм. Все-таки наша гордость, национальное достояние! Хотела, чтобы они насладились великим искусством в стенах лучшего российского театра. Но патриотизм нынче так дорог, Паш, что я решила доложить еще немного денег и свозить детей на море. Как ты думаешь: лежа в шезлонге на турецком пляже, мне удастся воспитать патриотов?
Густав не ответил, понимая, что может расстроить подругу еще больше.
- Когда-то школы неплохо справлялись с этим делом, - сказал он, пытаясь исправить ситуацию и увести разговор в сторону воспоминаний о пионерском прошлом. – Нас чуть ли не каждые выходные водили в театры, в музеи, на выставки.
- Ты не представляешь, что сейчас творится в школах! – воскликнула Варя.
Трое детей располагают к тому, чтобы настоящим и будущим интересоваться в большей степени, чем прошлым, даже, если это прошлое – безоблачное детство в стране, где все обязательно равны и коллективно счастливы. Многодетные Погосяны это знали и, чтобы уже окончательно обеспечить себе интересное будущее на много-много лет вперед, подумывали завести четвертого ребенка.
- У нас в классе несколько учеников вообще по-русски не говорят, - продолжала возмущаться Варя. - Один из них ударил вилкой в лицо другому мальчику. Папа хулигана приехал на Porsche Cayenne, перекрыл им вход в школу и, видимо, им же в течение десяти минут урегулировал конфликт. А может быть, была использована все та же вилка. Директор ходит пришибленный, родители возмущаются и мечтают найти такую школу, где бы учились только русские дети. А под русскими детьми они подразумевают всех социально и культурно адаптированных детей, которые приходят в школу заниматься, а не глаза выкалывать. Но кто там будет разбираться? Короче, никто не знает, что делать: как воспитать, как защитить и при этом не озлобить. Но все равно, я стою на своем! Если мне кто-нибудь докажет, что для процветания страны нужно выселить всех евреев, казахов, узбеков, греков - я сама соберу пожитки и оставлю свой народ благоденствовать.
- А нас-то за что? - ответил Густав словами из анекдота. – Если всех выгнать тут чистое поле останется. Страна-то у нас, чай, не Исландия, она давненько уже многонациональная, что вполне логично, учитывая размеры. Хотя порядок навести надо. Уровень преступности растет не из-за приезжих, а из-за коррупции и отсутствия эффективной, полезной для страны и ее граждан миграционной политики.
- Вот и получается, зло теперь не вселенское, не сказочное, как было раньше – а индивидуальное, как средство гигиены, но не все об этом знают.
- Да. Я маленьким был, знаешь, чего больше всего боялся?
- Догадываюсь. Войны?
- И Бабу-Ягу, - добавил Густав.
- Вот-вот, я тоже, - сказала Варя, помогая переворачивать шашлык. – А знаешь, чего боятся мои дети? - женщина грустно посмотрела на Густава. – Боятся, что их украдут.
Густав вздохнул и покачал рыжей бородой. Он сочувствовал подруге и очень хотел помочь.
- Кстати, поймала себя на мысли, что я теперь боюсь того же. А еще боюсь маньяков, педофилов, скинхедов, бандитов, террористов. Я боюсь летать, потому что самолеты падают, боюсь ездить в метро, потому что его взрывают, боюсь за детей, боюсь за мужа.
- Слушай, а давай я Ромку буду отвозить и забирать? – Густаву показалось, что Варя может расплакаться.
- Не переживай, справлюсь, - женщина словно очнулась от мрачных мыслей. – Хватит о Погосянах, расскажи лучше, как у тебя дела? Кстати, видела, что ты сделал с «хаммером» Кушнеровичей. Восторг! Класс!
- Правда? Тебе понравилось?
- Красота! – когда дело касалось искусства, Варя могла быть экспрессивной. – Митя! – позвала она, - Мить! Ты видел машину Кушнеровичей? Скажи, Густананакис – гений?!
- Очень здорово, Паш, - согласился Кольцов. – Я тоже хочу!
- И я! - добавила Монаева. - Всем пишет – нам фигушки. Несправедливо, между прочим. Мы ж не забесплатно, плюс реклама. Я б тебе сразу с десяток новых клиентов привела.
- Причём тут деньги? – возмутился Густав. – Вы только болтаете. Пригоняйте машины – сделаю. Сто раз уже говорил!
- Я приезжал, - тихонько пожаловался Дмитрий, - его не было.
- Я все слышу, - Густав погрозил шампуром, - у меня был творческий кризис. Представьте себе, аэрографы тоже немного художники.
- Всё, пошли париться! – скомандовал Кольцов и игроки ушли.
- Еще немного и шашлык будет готов, - сказал Густав. – А чего это Монка к Бобу не подходит?
- Ой, да что тут непонятного: уехал, ничего не сказал, вот Иришка и взбрыкнула. Отойдет со временем, ты ж знаешь – долго на Женьку обижаться невозможно.
Варя окинула стол наметанным взглядом домохозяйки. Удовлетворенная проделанной работой, она решила искупаться:
- Паш, ничего, если я тебя оставлю одного на минуточку, не заскучаешь? Жарко что-то, ополоснусь и назад.
- Плыви-плыви, рыбонька, - улыбнулся Густав, - смотри, на крючок не попадись рыболовам нашим.
- Проскользну как-нибудь, я хоть и пышная, но верткая, - сказала Варя, скорчила свою коронную смешную рожицу и убежала.
Оранжевый цветок, как солнышко плыл над водой. Павел вздохнул.
Черт его тогда попутал или и вправду, как потом ему сказала Варя – от добра, добра не ищут, но только он никогда не забудет тот день, когда они вместе застряли на кафедре, пытаясь пересдать зачет по технологии. Настроение у обоих было отвратительное. Не дождавшись преподавателя, они вместе вышли из института и поехали в Сокольники. На улице стоял легкий морозец, падал снег.
- Эх, не хочется домой! И учить больше не хочется. Вообще ничего не хочется, – девушка поправила берет и надела варежки с замысловатым узором.
Варя постоянно что-то шила, вязала, плела и мастерила. Из-за яркого, необычного вида её знали все студенты и преподаватели.
- Что случилось-то? Ну, кроме того, что мы с тобой хвостатые двоечники? - спросил Паша.
Варя пожала плечами:
- Мне в последнее время кажется, что я никому не нужна. Маму сократили на работе. Сидит дома, смотрит сериалы, печет булки и плачет, что жизнь прошла мимо. Отец работает на двух работах, тихо сходит с ума и пьет от безнадеги. Домой возвращаешься, такое ощущение, будто окна открыты – холодно, неуютно. Все разговоры только о том, насколько подорожало молоко и, как скоро мы пойдем по миру. Я сдуру сказала родителям, что хочу устроиться работать крупье в казино – они на меня так кричали... И знаешь, не из-за того, что буду работать по ночам, не из-за того, что там одни бандюги, а потому что им стыдно – вдруг знакомые подумают, что их дочь проститутка.
- Понимаю, - Густав предложил подруге руку, чтобы она не упала на обледенелой тропинке. – Не расстраивайся, Мышонок, сейчас всем тяжело. Это только так кажется, что родителям всё равно. На самом деле, больше всего они переживают за тебя, за твоё будущее.
- Нет у меня никакого будущего. Хорошо, если дотяну институт, потом пойду в какую-нибудь лавочку петрушкой торговать. Умру старой девой в вонючей квартире с котами и вязаными пледами.
- Размечталась, - засмеялся Густав, - ты первая замуж выскочишь.
- Ага, смейся-смейся, - ворчала Варвара. - Ничего, что у меня за четыре года ни одного парня не было?
- Вообще, что ли? – удивился Пашка.
- Вообще! Я имею в виду серьезные отношения.
Густав хотел еще что-то спросить, но Варя посмотрела на него так, что желание уточнять пропало.
- Тот, кто мне нравится, в мою сторону даже не смотрит, - пожаловалась она.
- Ты как-то пыталась дать ему понять, пыталась поговорить, обратить на себя внимание? Хочешь, я тебе помогу? Намекну ему... или еще чего?
- Вот именно! Еще чего! – засмеялась Варя. – Еще чего не хватало! Давай не будем меня сватать?
- Давай! – Пашка тоже рассмеялся. - Давай тебя будем веселить, кормить и поить!
- Хорошее предложение, но скоропалительное.
Ребята остановились, Варя поправила Густаву шарф.
- Я уже замерзла, денег на кафе нет, надо ехать домой.
- А поехали ко мне?
- Чудная мысль! – с иронией заметила девушка. – Что родители скажут? Неудобно, Паш.
- Я живу без родителей, Мышонок. Зато у меня окна закрыты и всегда тепло, - Густав схватил подругу за руку и, игнорируя сопротивление, не утруждая себя уговорами, повел ее к остановке.
Заинтригованная Варя протестовала недолго. Через полчаса ребята были на месте.
- Обалдеть, а наши в курсе? – спросила девушка, когда зашла в просторную мастерскую с высоченными потолками.
- Нет, я тут всего неделю живу. Но обязательно расскажу, стипендию получим - новоселье отпразднуем.
- Quid pro quo, Паш, я тебе все рассказала, теперь ты колись, откуда апартаменты?
Варя нарезала хлеб и сыр. Густав достал шпроты и бутылку коньяка «Белый аист».
- Банально все, мелодраматично даже, - ухмыльнулся Паша. - Отец умер, когда мне было шесть лет. Мама вышла замуж за другого художника. Не могу сказать, что очень талантливого, но зато предприимчивого. Он всегда дружил с кем надо, работал, где надо и даже сейчас в голодный год, ему раздолье: какие-то заказы, иностранцы, фуршеты, связи. Он теперь не картины пишет, а скульптуры и памятники ваяет. Причем с каждым днем художественной ценности в них все меньше, а бронзы и гипса всё больше. Они с мамой завели новых детей, а меня отправили жить к бабушке.
- Как же так? – пришла в замешательство Варя.
Ребята выпили.
- Давай закусывай, - попросил Густав. – Да кто же его знает. Я до сих пор задаю себе этот вопрос. А недавно бабушка умерла – это вы все в курсе. Отчим сказал, что нужно продать бабушкину квартиру, потому что им тесно, мама согласилась с этим «разумным» предложением. Я думаю, они меня могли бы и просто выкинуть – в общежитие переселить, или еще куда-нибудь, но тут вступилась бабушкина сестра и сказала, что если мне не найдут угол – она будет претендовать на жилплощадь.
Варя сама протянула кружку, чтобы Паша налил еще коньяка.
- За родителей, - усмехнулся Густав и выпил залпом. – Отчим ценит деловых людей, поэтому сопротивляться не стал. Может, скандала побоялся и проволочек – не знаю. Так что я теперь живу здесь. Неплохо, кстати, живу, только соврал немного – тут на самом деле холодновато. Зато летом, наверное, хорошо. А пока зима, вот тебе плед.
Когда Густав заботливо укутывал Варю, она его поцеловала. Поцеловала так – будто это было единственно правильное и само собой разумеющееся, будто иного и нельзя было придумать в подобной ситуации. Пашка посмотрел Варе в глаза и не нашел в них ни жалости, ни испуга, ни слез – ничего такого, что могло бы позволить ему остановиться. Все случившееся потом было искренним и естественным. Ребята полностью отдавали себе отчет, что повторять этой близости нельзя, что придется все забыть и остаться друзьями, что это просто такая холодная ночь, которую им захотелось пережить вместе, чтобы стать чуточку счастливее. Как это часто случается в молодости, Варя и Паша ошибались, и та декабрьская ночь изменила многое.
- Пойду пивка отнесу рыбачкам нашим, - сказала Варя, отвлекая Пашу от воспоминаний. – Как шашлык?
- Почти готов, зови ребят, будем пробовать.
Варя пошла к мужу, а Сабина с Машей решили сходить в замок за коктейлем. Когда взгляды Сабины и Густава встретились, девушка подмигнула. На секунду выражение её лица изменилось, стало игривым. Мужчина почувствовал легкий холодок, пробежавший по позвоночнику. «Случай тяжелый, но интересный, - подумал Паша, - придется заняться воспитанием».
Через несколько минут вернулась Варя:
- Давай скорее, снимай пробу! – торопил её Густав.
Конечно, она тут же обожглась.
- Кфафичо, - пыталась объяснить женщина, и Пашка стал дуть ей в рот, как делала ему когда-то бабушка.
- Бефтолочь, дай вапить, - смеялась Варя.
Из бани с дикими воплями выскочили Митя с Иркой.
- Вот обязательно так орать, а? - спросила Варя Густава.
- Мне кажется, да. Так кайфа больше и охлаждение быстрое. Кричать вообще полезно. Тоже хочу искупаться, - Густананакис вытер руки и испытующе посмотрел на дегустатора.
Подруга молчала, блаженно закатив глаза.
- Скажи, как?
- Вол-шеб-но! Они все должны целовать тебе руки! – воскликнула женщина, и цветочек закивал часто-часто.
- Вот! – согласился Густав и чмокнул Варвару в щечку. - А все ты – вдохновительница!
Из камышей вышли рыбаки. «Слава богу, хоть рыбу чистить не надо», - радостно подумал Густав и, словно победным стягом, помахал друзьям полотенцем.
Глава 7
Протопи ты мне баньку, хозяюшка
Кольцов с Монаевой, не сговариваясь, залезли на верхнюю полку. В парилке вкусно пахло березовым листом и сосной. Тихо шипели разогретые камни.
- Слушай, все хочу спросить, а твой отец, как парился: каждый раз окунался, или один раз – в самом конце?
- В самом конце, конечно. В проруби, в речке и в снегу бывало. Каждый раз – это вредно для сосудов. Во всяком случае, папа меня так учил.
- Ну, вообще, правильно, - согласился Митя и закрыл глаза.
Монаева понимала, что место не самое подходящее, но все-таки решила нарушить тишину:
- Мить, я хочу кое-что тебе рассказать. Нужно посоветоваться...
- Что-то случилось? – Кольцов повернул голову, чтобы посмотреть Ирине в глаза, но Монаева отвернулась.
- Я соврала Никите и Анжелке. Ничего я Сабине не говорила.
Мужчина сел. Потом опять лег. Несколько минут друзья молчали.
- Говори уже?! Хотя нет, к черту! Надо еще выпить, - Митя встал, надел тапочки и пошел в комнату отдыха, которая размерами больше походила на танцзал, чем на предбанник.
- Так нельзя же? - робко заметила Ирина.
Понимая всю тщетность возражений, она последовала за Кольцовым.
- Врать тоже нельзя, - резонно заметил он. – Кто тогда наплел Сабине, что Суворов спит с Холмогорской?
- Виталик, - огорченно вздохнула Монаева.
Кольцов не был готов к такому ответу, но ему явно стало легче. Супруг Монаевой – Виталик всем казался, мягко говоря, странным человеком. Когда Ирина вышла замуж за научного сотрудника института ядерной физики, никто даже предположить не мог, что этот брак продержится больше года. Они были абсолютно разными людьми. Ирка - деятельная, волевая, сильная, а Виталик - тихий, пугливый мальчик в вечно мятом костюме. Надо сказать, что с годами изменилась только Ирина. Виталик ограничился тем, что облысел, посадил зрение и с горем пополам защитил кандидатскую диссертацию. Монаева добилась всего, чего хотела, стала депутатом и с помощью небольших хирургических хитростей превратилась в очень привлекательную женщину. Тайна союза ужа и ястреба раскрылась чуть позже. Виталик не мешал Ирине жить своей жизнью и при этом обожал сына Диму. Пока Ирина Эдуардовна, как шахматная королева по доске, носилась во всех направлениях, обеспечивая себе карьерный рост, Виталий читал сказки, сидел на школьных собраниях и собирал с ребенком модели самолетиков. Кольцов не мог взять в толк, каким образом муж Монаевой оказался замешан в историю с подлогом.
- Ир, ты, конечно, можешь и дальше сохранять интригу, но я начинаю нервничать. Виталик не является для меня соблазнительным объектом изучения, поэтому скажу тебе просто и не таясь: ничего не понимаю!
- Я и сама не сразу поняла, муж сознался, - виновато сказала Ирина. - Наши дети в прошлом году ездили в один летний лагерь. Путевки давали, помнишь? Я и твоих девчонок отправить предлагала.
- Да, помню, и что?
- Ну что, что... Я вся в делах, в работе. Виталик с Никитой навещали детей, общались, на концерты к ним ездили, фотографиями обменивались. Потом Суворов пригласил нас на день рождения Лизы. Я, к сожалению, как обычно не смогла приехать... А после праздника, они напились.
- Кто? Дети? – изображая удивление, спросил Кольцов, но видя, что подруга не улыбается, поправился: - Разве Виталик пьет?
- Нет, не пьет, но Никита ему очень понравился. Видимо, хотел поддержать компанию.
- Я что-то не пойму, Суворов рассказал, что Анжелка его любовница?
- Нет, конечно. Он просто говорил о ней не умолкая. Даже Виталик понял, в чём дело. Правда, понял не совсем правильно.
- Ясно. А Сабина, как узнала?
- А вот тут начинается самое интересное... - рассказчица надела шапочку и пошла в парилку.
Кольцов, жалуясь на долгое повествование, пошел за ней. Монаева плеснула водички на раскаленные камни. Друзья постелили простыни и улеглись на горячие полки.
- Сначала Сабина пыталась выудить у него информацию обманом. Но ты знаешь Виталика - обмануть можно только того, кто заинтересован, а моему мужу до большинства вещей в этой жизни нет дела. Тогда Сабина стала его шантажировать. Она сказала, что у нее есть доказательства того, что я подстроила результаты одного тендера. Догадываешься какого?
Кольцов подскочил. Волна горячего воздуха обожгла ему лицо.
- Ты серьезно?
- Более чем... Об этом я и хотела с тобой поговорить. Не хочу выдавать мужа, потому что хочу понять, кто сдал нас с тобой. Кто знал, что я помогла тебе получить заказ на проект спортивного центра?
- Кроме наших, еще пару человек в бюро, - Кольцов взял из деревянной кадки веник, но потом сунул его обратно в воду. - Что она может тебе сделать?
Монаева тоже села.
- Мне? – удивилась Ирина. – Ничего. Нет никаких документов, подтверждающих её слова – их нет в природе. Я еще в своем уме. Это вы живете среди людей, а я среди пираний и девочек-гуппи у нас едят прямо с хвостами.
Кольцов поморщился, а Монаева улыбнулась.
- Но у нашей рыбки есть папа, - напомнил Дмитрий. – И папа у нее и в этом аквариуме не последний кашалот.
- Это правда, - согласилась депутат, - только пока их интересы расходятся, Сабина сама по себе не так уж сильна. Меня волнует другое: кто рассказал о нашем с тобой взаимовыгодном сотрудничестве и какой еще информацией владеет эта заносчивая вуалехвостка.
- Да, было бы неплохо подготовиться заранее. Мне кажется, Анжела понимает, что дело серьезное.
- Понимает, но я все равно боюсь. Следующим будешь ты, Мить.
- Почему я? – спросил Кольцов, и тут же осекся. - Ну да, логично - старая любовь не ржавеет...
Ира не поняла, что Митя имеет в виду. Они посидели еще немного. Оба молчали, размышляя о сказанном.
- Пошли? – предложила Монаева.
Кольцов кивнул. Друзья вышли в предбанник и некоторое время молчали, расположившись на уютных диванах.
- Ты обязательно подчисти документы, убери лишнее, спрячь ненужное. Что он может сделать? – размышляла Ирина. – Он может натравить на тебя ментов, налоговую, может отобрать бизнес.
Кольцов открыл еще пива. Монаева, подумав, тоже решила пренебречь правилами.
- Все, что захочет, может сделать. Но, если честно, это какая-то ерунда. После истории с Никитой, он Сабину слушать не станет. Ей нужно менять тактику. Сплетни не подойдут – только реальные доказательства, а их нет, потому что, как ты говоришь, их нет в природе. Анжела не того поля ягодка.
- Да, - усмехнулась Монаева, - Холмогорская у нас с бахчи. – Я, Митя, тоже так думала, пока тебя сегодня не увидела.
- Меня? – удивился Кольцов.
- Тебя, Джеймс Бонд, и твою подружку Горошинку.
Все знали, что алкоголь на Монаеву не всегда действует положительным образом, поэтому Дмитрий немного напрягся.
- А чем тебе Машка не угодила? Хорошая девчонка, неглупая, симпатичная, хозяйка хорошая.
- Кольцов, ты дурака-то не валяй! - Ирине надоело разводить политесы. - Мне Маша твоя по барабану, она тут всем по барабану, даже тебе. Скажи, пожалуйста, зачем ты её привез? Назови хоть одну причину?
- Я хотел познакомить её с вами! - уверенно оправдывался Митя.
- Надеюсь, ты собираешься жениться? Просто знакомить нас с очередной любовницей – это моветон.
- Может быть... Почему, нет? – Кольцов попытался уклониться от ответа.
- Не ври! – резко оборвала его Монаева. – Ты привез её, чтобы заставить Анхель ревновать. С твоей стороны – это глупо, незатейливо и жестоко, если хочешь знать.
- Слушай, извини, что напоминаю, но это из-за тебя мы расстались с Холмогорской. Что такое «глупо» и «незатейливо» лучше не будем вспоминать.
Кольцов с Монаевой были на грани ссоры. Не в первый раз, конечно. Друзья не хотели обидеть друг друга, но иногда увлекались, доказывая свою правоту.
- Я привез её не для того, чтобы Анхель ревновала, - сегодня на примирение первым пошел Кольцов. - Хотел, чтобы Машка отвлекла Сабину. Думал, все-таки ровесницы: разговоры, шмотки, одни и те же интересы.
- Ты знал, что она будет здесь? – удивилась Ирина.
Как настоящие друзья они моментально переключались, тут же забывая колкости и обиды.
- Знал. Иногда мы созваниваемся с Анхель.
- Митя-я-я? – глаза Ирки горели дурным подозрением. – Усмаилов тебе голову оторвет!
- Ир, только созваниваемся! – Кольцов был тверд. – Холмогорская пожаловалась, что за ней будут следить, я предложил помочь.
Монаева некоторое время пристально смотрела на друга, но дальше допытываться не стала:
- Кажется, ваш план удался, - усмехнулась она, - ходят как Шерочка с Машерочкой.
- Так я о чём! И вовсе она мне не по барабану – я специально не подхожу к Машке, чтобы ее приезд не выглядел, как провокация.
- А я в качестве статиста в твоей игре? - Монаева надела войлочную шапку с надписью «Генерал» и сдвинула ее на затылок, как пьяный ямщик картуз. – Человек! Водки, огурцов!
- Очень смешно! Ты даже в бане, завернутая в простыню, похожа на директора трубопрокатного завода, - Кольцов вернул генеральской шапке правильную систему координат.
- Ой, зато ты у нас, даже в трусах – князь Болконский, - хихикнула Ирка.
Друзья собрались с силами и решились на следующий заход. На этот раз оба молчали, делая вид, что блаженствуют в жарком воздухе парилки.
«На первый взгляд всё сходится, - думала Монаева, - но что-то тут не так. Митька врёт. Он привез любовницу только для того, чтобы отвлечь Сабину? Допустим. Но Анжелка сегодня в такой форме... Никто даже не понимает. Её же в хрустальный гроб можно класть и в сказочной пещере на цепях подвешивать. Живые не могут быть такими – это неправильно. У живого человека должны быть хоть какие-то изъяны: веснушки, прыщи, перхоть, мозоли, жидкие волосы, лишний вес. В крайнем случае, человек может быть приторно, шаблонно красив. Таких моделей с каждым днем все больше. Одинаковые губы, зубы, прически, позы, мышцы, груди. Целая гвардия кукол с обложек – тяжелое наследие глянца, поколение фотошопа. Удивляются еще, какая у меня удачная «пластика». Голова у меня удачная, а не «пластика». Лицо должно оставаться лицом, со свойственными ему асимметрией и изюминкой. А у Анхель для живого человека совсем неправильная внешность. Особенно сегодня. Она готовилась. Она продумала все до мелочей, до завитка волос, до малейшей черточки. Она не просто выигрывает в сравнении, она не позволяет сравнивать. Значит, Анжелка знала, что приедет Маша, но решила и Сабину занять, и Митю моего приструнить. А зачем ей Митя? Правильно... это никогда не закончится!»
Монаева заерзала, потерла виски, потом перевернулась.
- Ты как? – поинтересовался Кольцов.
- Нормально, - коротко ответила Ирка.
«Как-как... – Монаевой вдруг нестерпимо захотелось плакать. – Что же мне сделать, чтобы прекратить это издевательство? Как же я устала... Я уже не понимаю, нужен он мне или нет. Привыкла думать, что люблю, а на самом деле? Если у Анхель с Митькой шуры-муры и Усмаилов об этом узнает - а он узнает обязательно - Анхель может достаться даже больше, чем Митьке. Усмаилов такого позора не простит. Еще эта кукла с карманным Бобиком... У мужиков вообще голова не работает. Ведь Кольцов не дурак, да и опыта ему не занимать, неужели он не понимает, что дело не в разнице возрастов, а в разнице миров? Она же половину его шуток не понимает, она не знает ни одной его песни, не смотрела ни одного его любимого фильма. А он? Он будет кататься с ней на лыжах? Ходить на презентации и фуршеты? Будет смотреть сериалы с ее участием? Полная чушь! Сдохнет от скуки. И для чего тогда все это?»
Кольцов тем временем перебрался на нижнюю полку. «Не женщина - кремень, - усмехался он про себя. – Бронепоезд-ледокол с функцией бурения. Ох, Ирка-Ирка... классная баба, но заговоренная какая-то. И при этом друг, каких поискать. Ведь все же решили еще в институте, договорились, что эта тема закрыта навсегда. Нет, ну что ты! Монаева не сдается, Монаева не отступает. Столько лет ждать, ревновать, изводиться, столько сил потратить впустую. Даже страшно подумать. А ведь всегда добивается, чего хочет. И тебя, Дмитрий Иванович, может быть, когда-нибудь поставит на полку в качестве трофея, в виде сморщенного седовласого бабайки с вставной челюстью. Она выследит тебя, как лысый барсук выслеживает врага, и тебе придется сдаться. У Монаевой не сердце, а атомный реактор, вечный двигатель...»
- Ир, помнишь сценку про вечный двигатель? - ход мыслей вывел Дмитрия в неожиданное русло.
- Помню, - улыбнулась Монаева. – Ржали как кони, нас с Бобровым даже с лекции выгнали.
На четвертом курсе обучения в институте в международный женский день ребята решили устроить девчонкам сюрприз. Чтобы не дарить чахлые букетики и дешевые духи, они разыграли для подруг сценки. Нашли свободную аудиторию, закрылись. Бобров изображал Анхель, Погосян – Варю, а Кольцов – Ирину Монаеву. Внешнего сходства добиться, конечно, не удалось, но попадание в характеры было потрясающим. Тема пародии: «Я достану вечный двигатель».
Анхель, в исполнении Боброва, даже бровью не повела. Она в обычной, немного отстраненной манере уточнила модель, позвонила кому-то, потом кто-то позвонил ей. Затем Анхель спросила, нужно ли делать гравировку и упаковывать. В этом месте Женя печально вздыхал и извинялся, что заказ будет доставлен через месяц – раньше никак.
- Если хотите эксклюзив, со вставками из красного дерева, - уточняла Анхель-Боб, - надо будет съездить на ферму по разведению кроликов и отвезти директору рояль. Рояль можно купить у Наума Иосифовича – заведующего овощной базой. В свою очередь, ему нужно добыть яйцо работы Фаберже.
- Где же мы возьмем яйцо? – подыгрывал Густав, который, естественно, как человек одной ногой побывавшей за кулисами театра, был режиссером постановки.
- Поищу, - небрежно отвечала Анхель, - кажется, где-то на даче валяется.
Жене бурно аплодировали. Анжелка, изображая Боброва, кричала «Браво!».
Монаева в исполнении Кольцова сразу же стала писать на доске поминутный план действий. Потом рисовать схему с расстановкой сил. Митя сверкал глазами и поправлял волосы, в точности подражая Ирке в моменты волнения. Ребята лежали от хохота. Будущий депутат была чуточку похожа на Гитлера и немного на преподавателя по сопромату. После того как изображаемая Монаева захватила американскую научную лабораторию, вечный двигатель был доставлен в Москву истребителем.
Но больше всего хохотали над образом Вари. Погосян оказался очень артистичным, он так забавно и достоверно показывал ужимки и гримасы Кузькиной, что даже немного ошалевшая Монаева, смеялась до слез. Варя, в постановке Гарика, распустила старый свитер и связала вечный двигатель, а чехол для изобретения смастерила из обувной коробки.
Сценки ребят послужили источником непрекращающихся шуток. Иногда они повторяли отдельные моменты, вспоминали репризы и пародировали друг друга в той же манере.
- Пошли уже, а? – попросил Кольцов.
- Ладно, слабак, пошли, - согласилась Монаева. – Надо было тебя еще веничком побить.
- Ой, вот любишь ты над людями измываться. Сразу видно – настоящий народный избранник!
- Чего?!!! – Ирка попыталась дать Митьке подзатыльник, но тот увернулся.
Погоня продолжилась в комнате отдыха. Зачинщик глотнул пивка и обежал вокруг стола. Ирка метко запустила в него банной шапочкой. Кольцов ответил картечью салфеток. Выскакивая из шлепанцев, депутат преследовала обидчика, выбежавшего на улицу. С визгом упав в воду, друзья замерли, а потом Монаева все-таки схватила Кольцова за ногу и попыталась сделать ему прием под названием «катер».
- Я тебе покажу, как посягать! Я тебя научу уважать народную волю, я с тебя взыщу за порчу неприкосновенности! – угрожала Ирка и тащила сопротивляющегося Кольцова на берег.
- Сатрап! Деспот! Салтычиха! Голый барсук! – орал на весь пляж Митя. – То есть лысый барсук!
От смеха Монаева ослабила хватку.
- Почему лысый? Почему голый? – поинтересовалась она, переводя дыхание, чтобы продолжить расправу.
- Потому что купальник поправь, кулёма! – заржал Митька и нырнул.
- Ой! - спохватилась Ирка и тоже окунулась.
Чашечки купальника существовали какое-то время отдельно от груди, но смущалась депутат недолго:
- Так, Кольцов, а почему барсук?! Обе мои фракции – и левая, и правая – выражают протест и требуют изъять у тебя мандат.
- Спасите, тётенька! – кричал Кольцов, цепляясь за Варю. – Помогите! Эта женщина хочет продать меня на органы, которых у меня нет.
Пришедшие на помощь другу Никита и Гарик, попытались установить баланс сил в подводной баталии, но у них ничего не вышло: Монаеву можно было одолеть только с помощью Тихоокеанского флота. Неизвестно сколько бы продолжалось представление, но у реки показался Густав. Все той же походкой моряка-кавалериста Пашка шел купаться. Правда, шел он всего пару метров, а потом припустил совсем нелегкой трусцой.
Друзья бросились врассыпную, успевая при этом отпускать колкости в адрес Густананакиса.
- Новый вид – кит бородатый! – пищала Варя.
- Кит-Эрмитаж! Простите, а можно посмотреть запасники? – Гарик никогда не упускал возможности подшутить над любовью байкера к татуировкам.
- Густав, хватит ерундой заниматься, - возмущалась Монаева, - ты с этими наколками похож на пляжную сумку!
- На коврик! – заметил Митя и тут же активно заработал руками, чтобы его не захлестнуло волной.
Густав не обращал на друзей никакого внимания. С ревом он мощно плюхнулся в воду, а когда вынырнул, растягивая слова, сказал:
- Хорошо-то, как, господа! Чудная водичка, не находите? Кстати, если через минуту не сядете за стол – шашлык можно будет выбросить! Но сначала я вас всех, конечно, утоплю... или сгоню в лес, а мост поломаю, - мечтательно добавил Густав. – Или в баньке сжечь?
- Уже идем! - дружно ответили друзья.
- А давайте-ка и вправду поспешим, а не то это кулинарное гестапо точно сотворит с нами какую-нибудь гадость, - предложил Кольцов.
- Тем более что шашлыка хочется – сил нет терпеть! – согласился Гарик.
- Ты ж говорил, что не будешь есть мясо? – усмехнулась Монаева.
- Погосян у нас боец! Он презирает трудности, которые сам себе создает и не соблюдает правила, которые сам себе придумывает, – с иронией заметила Варя.
- Осталось десять секунд, - Густав постучал по циферблату. – Я сейчас нырну, а когда вынырну, вы уже все будете сидеть за столом, не так ли, уважаемые?
- Ой, можно я выступлю заранее? - поторопилась Варя. – Вон того с волосатой спиной первого хватай.
Компания продолжала шутить и барахтаться, но Густав нырнул и все решили удивить шеф-повара скоростью исполнения задания. Друзья с хохотом бросились прочь из воды.
Глава 8
За дружеской беседою, коль пир идет горой
Накрытый стол выглядел аппетитно и призывно источал запахи мяса, сыра и зелени. Компания шумно расселась и приготовилась к первому тосту, который по традиции говорил Кольцов:
- Дорогие друзья! В этот славный июльский день - да не омрачит его внезапно набежавшая тучка или спастические боли, слабеющего на глазах Погосяна – мы собрались здесь для того, чтобы отметить наш с вами новый год. Поскольку мы никогда не провожаем год ушедший, и Пашка меня прибьет, если мясо остынет, предлагаю сразу перейти к пожеланиям году грядущем. Желания можно загадывать, пока чокаемся!
Грянуло единодушное «Ура!», зазвенели бокалы. Народная масса заколыхалась, забурлила и опять вернулась в привычное для себя состояние веселья и многоголосицы. Кто-то подливал вина, кто-то хвалил шашлык, кто-то рассказывал новый анекдот – никакой чопорности и лишних правил. В суете Монаева забыла об опале Боброва, и предложила ему попробовать малосольных огурчиков. Женя, в свою очередь, заботливо накрыл сухим полотенцем плечи подруги. Примирение прошло гладко, друзья тихонько выдохнули, стараясь не показывать виду, что ждали этого момента давно.
- Ириш, это тебе, - Женя улыбнулся и надел на руку Монаевой браслет из гладких плоских камней. – Безделушка, конечно, но с историей. Мы с ребятами по горам лазили и нашли корову...
- Корову? В горах? – удивилась Ирина.
- Да, в каждом стаде обязательно есть хотя бы одна блудливая корова, которая постоянно теряется.
- Это точно, - с укором подтвердила Монаева.
- Честное слово, я не думал, даже предположить не мог, что так получится, - жарко оправдывался Бобров, понявший намек.
- Жень, тебя не было три месяца! Не мог же ты все это время лазить по горам с коровами?
- Дела были по приезду. Ирочка, не сердись, - просил мужчина жалобно.
- Теплые... – Монаева аккуратно перебирала камень за камнем.
- Мы беглянку в деревню отвели. Бабушка-перуанка в знак благодарности подарила мне браслет. Старушка сказала, что он приносит удачу, хранит от злых духов. Камни древние, впитали в себя столько солнца, что теперь как живые.
- Спасибо, Женька. Мне нравится, буду на работу носить. Я со злыми духами общаюсь уже не первую сессию.
- Давно подумываю привезти тебе какой-нибудь тотем или амулет, боюсь, одним браслетом не обойдемся, - засмеялся Бобров.
- И не говори, - грустно ухмыльнулась депутат, - впору уже собственный алтарь сооружать: защищаться и грехи замаливать.
- Не переживай, Монка, - подключилась к разговору Варя, взглядом показывая на тропинку. – Мы живем в сложные, но интересные времена.
Маша и Сабина возвращались с напитками.
- Подрастает поколение новых грешников. Прогнозы утешают - они нас затмят. По крайней мере, партер гиены огненной, как и партер Большого театра, точно забронирован, - Варя нервно поправила платок-тюрбан и покосилась на мужа.
Гарик увлеченно рассказывал Анжеле, что лучшее на свете вино делает его дядя Ашот. Густав предложил подругам выпить и, дабы пресечь недовольство Вари всемирно известным театром, определился с подарками детям Погосянов на новый год.
- Маша, Сабина, садитесь за стол, пока шашлык не остыл! – Густав пошел навстречу девушкам.
Друзья отвлеклись от разговоров, помогая разместиться опоздавшим.
- Это вам, Женя, безалкогольный, как просили, - Столапова взяла высокий бокал, украшенный бумажным красным зонтиком.
- Этот с ромом, - капризно заметила Сабина, - ты путаешь.
- Нет, с ромом вот эти – желтые, - настаивала Маша.
- Я лучше знаю, - грубо оборвала ее подруга.
Маша вспыхнула, но препираться дальше не стала. Кольцов посмотрел на нее так, будто она не его девушка, а распространитель рекламных листовок. В результате Бобров взял бокал, предложенный Сабиной.
- Спасибо большое! – поблагодарил Женя. – Ничего страшного, даже если с ромом. Я выпиваю, просто сегодня не хочется.
- Всё, ешьте уже! – попросил Густав и пригласил Сабину сесть рядом.
Маша наконец-то воссоединилась с Кольцовым. Варвара продолжала сверлить Усмаилову недобрым взглядом. Монаева легонько пихнула её в бок.
- Ты чего, Мышонок?
- Да так... залюбовалась красотой неземной, - шепнула Варя. – Вот сейчас бы взять её за космы, да повозить мальца по окрестностям, как наши бабки в таких случаях делали. А вместо этого логичного и справедливого разрешения конфликта, я должна улыбаться и накапливать стресс.
- Уймись ты, не накручивай себя. Он в её сторону даже не смотрит. Ни за что не поверю, – как можно тише успокаивала подругу Ирина. – Погосян у тебя, между прочим, архитектор, а не народный артист. Так искусно притворяться он не умеет.
Справедливости ради надо отметить, что Гарик действительно не проявлял к девушке никакого интереса. Безоблачно улыбаясь, потирая правый псевдобольной бок, Погосян продолжал развлекать Анхель.
- Самое противное, Ирка, то, что я его понимаю... – Варя положила голову на плечо подруги. – Он мужчина в полном расцвете сил – не смотри, что симулянт. Ему еще хочется эмоций, страсти, буйства. А что может дать жена, с которой прожил семнадцать лет? Горячий обед и выглаженные рубашки... Ты пробовала мужа развлекать в шелковом нижнем белье и в чулках на подтяжках?
Ирина закрыла рот рукой, чтобы не расхохотаться.
- Вот и не пробуй, не будь такой дурой как я, не читай журналов. Погосян ржал так, что у него давление подскочило. Теперь, когда скучно, он просит меня надеть костюмчик мрачного парашютиста.
- Почему мрачного? Почему парашютиста? – от едва сдерживаемого смеха у Ирки выступили на глазах слезы.
- Потому что подтяжки похожи на стропы, а мой черный пеньюар, видимо, на парашют.
Варя выпрямилась, стянула с головы яркий платок. Копна вьющихся каштановых волос мягко рассыпалась по плечам и спине. Глаза Варвары Николаевны Кузькиной-Погосян вновь заискрились смешинками.
- Ой, не могу-у, - стонала Ирка, - живут же люди!
- Давай, за нас... за авиаторов, - предложила Варя.
Едва подруги отпили вина, как снова рассмеялись. Напряжение прошло, ревнивица больше не смотрела на молодую соперницу.
- О чем ты говоришь? – Монаева, успокоившись, обняла подругу. – Ты вон какая красавица. Гарик тебя любит. У вас хорошая, дружная, большая семья. Как бы вы ни жили, сколько бы ни жили – вы одно целое. Это счастье, Мышонок, которое многим даже в руки не дается. Ну поржал твой муж, причем уверена, что и ты вместе с ним, ну не вышел фортель, зато потом, конечно, прижимались-целовались?
- Было дело, - хитро прищурившись, подтвердила Варя. - В этом плане, в общем-то, грех жаловаться. Просто подумала, может, он разнообразия хочет.
- Вот видишь, – вздохнула Ирина. – А я постоянно ношу дорогое белье, и вроде выгляжу в нем неплохо, но не то что разнообразия... у меня и однообразия-то с мужем больше года уже не было.
- Сколько?! – у Вари перехватило дух, и она стала что-то невнятно бормотать про женьшень, Виталика и пару неплохих, вдохновляющих фильмов, привезенных из Амстердама.
- Так что, Мышунь, подумай, что лучше: всю жизнь ревновать, или всю жизнь плакать от нелюбви.
Женщины скорбно притихли, но долго грустить им не позволили. Бобров взял еще один коктейль и стал говорить тост, а потом полностью завладел вниманием подруг рассказами о своих странствиях.
Женя всегда появлялся вовремя. Оставаясь в тени, не стремясь ни к лидерству, ни к всеобщему вниманию, он присутствовал во всем происходящем, все замечал, а иногда даже предвосхищал. Не раз так выходило, что именно Бобров – самый младший в компании, самый неустроенный, вечно скитающийся Бобров - оказывался тем недостающим звеном, которое замыкало важную цепочку отношений между друзьями.
Женя стал крестным отцом союза Гарика и Вари; подкинул безработному Густаву идею заняться аэрографией; ночи напролет работал с Митей над новыми проектами. Даже Монаева, заботящаяся о Женьке как о ребенке, знала, что нуждается в его участии и советах не меньше остальных. Несмотря на разницу в возрасте, что с годами, естественно, совсем стерлась, на отсутствие у Боброва опыта семейной жизни – Женька всегда проявлял удивительное спокойствие, мудрость и какую-то особенную доброту, которой так не хватает людям и в себе, и в других. Лишь один раз Женя не смог помочь – в тот злополучный вечер, когда поссорились Кольцов и Холмогорская.
Митей и Анжелой любовались, про них сочиняли легенды. Влюбленные старались держаться просто, чувств не демонстрировали, на людях не целовались. Анжела никогда не садилась к Мите на колени, а Митя не обнимал Анжелу по-хозяйски за плечи и не называл глупыми именами. Они не шатались по коридорам института вразвалочку, не сидели на подоконниках, не пытались любыми способами, присущими людям их возраста, ежесекундно подтверждать статус пары. То, что происходило между Анхель и Митей, было посильнее любого привычного проявления любви. Если Анжела заболевала – Кольцов тут же сваливался с температурой, если у Мити были проблемы - Холмогорская делала все возможное и невозможное, чтобы их устранить. Митя рисовал портреты Анхель, посвящал ей песни. Анжела хранила рисунки и учила песни наизусть. Он за нее чертил, она за него писала сочинения на французском.
Они не обособлялись, но при этом были погружены в свой мир, в свои мечты; беззвучно о чем-то радовались и так трогательно и безудержно заботились друг о друге, что друзья даже не сомневались - свадьба уже не за горами. Даже тот факт, что Анжела была из обеспеченной семьи, а ее папа занимал высокий пост и был очень влиятельным человеком, который в принципе мог бы воспрепятствовать неравному браку, не омрачали этих надежд. Анжела ради Мити была готова на все. Митя, в свою очередь, мыслил здраво и по-мужски грубо считал, что их желания вполне достаточно для того, чтобы быть вместе.
Это была царская пара, почти сказочная, почти вымышленная. Может быть, поэтому все расстроилось? Как известно, счастливая любовь похожа на вызов, на падение неба на землю, на невозможное соединение двух начал. Обязательно прилетит бородатый колдун и похитит невесту, или свирепый дракон вылезет из норы и потребует крови юной красавицы. Найдутся завистники, сплетники и прочие элементы сопротивления. Для Анжелы и Мити отыскалось свое чудище, свой страж мирового порядка, в котором поиски любви поощряются больше, чем обладание ею.
Когда до защиты дипломной работы оставалось две недели, ребята решили сходить на дискотеку. Гарик и Варя отказались сразу: Мышка была на пятом месяце беременности. А Никита в последний момент решился пригласить на свидание свою будущую жену Свету.
В зале гремела музыка, молодежь танцевала, оглушенная старыми колонками и ослепленная мельтешением зеркальных зайчиков. Иногда на сцене появлялась институтская самодеятельность, старательно изображающая музыкантов Ace of Base. Разгоряченный Митя вышел на улицу покурить, Густав обещал присоединиться к другу чуть позже: Пашка, как обычно, находился в активном поиске дамы сердца. Дамы находились с завидной частотой, но сердце Густананакиса почему-то их отторгало, несмотря на расположение прочих частей тела. Кольцов курил, смотрел на звезды и пускал изо рта колечки дыма. Стоящая рядом нетрезвая девушка попросила у него сигаретку, а потом зажигалку. Митя помог незнакомке удержаться на ногах, когда та прикуривала. Барышня не растерялась и повисла на незадачливом кавалере со всей чувственностью молодого, но неуправляемого тела. Митя стряхивал её сначала сдержанно, аккуратно, а потом уже немного разозлившись, с силой. Девушка держалась цепко, говорила громко. Кажется, она была сильно обижена. Кольцов был выбран объектом, посредством которого должно состояться сиюминутное отмщение. Потрепанный Митя, в рубашке со следами туши и губной помады, наконец-то вырывался из объятий «соблазнительницы». Тогда девица преградила ему дорогу. Приняв позу голкипера, плотоядно улыбнувшись, она погрозила жертве пальчиком и потребовала ее поцеловать. Такой наглости Митя вытерпеть не мог. Оставив повадки джентльмена, он оттолкнул незадачливую искусительницу, чтобы вернуться в зал. Дебоширка с воем накинулась на него со спины.
В этот момент вышла покурить Ира Монаева. Сначала она даже не поняла, что перед ней Кольцов, а когда поняла, бросилась защищать друга с такой яростью, что Митя окончательно растерялся. Девушки кричали и царапались. Стоило ему схватить одну, как вторая тут же получала преимущество, и потасовка переходила в избиение. Кольцову тоже прилично досталось, причем, как и положено разнимающему, от обеих. Два раза его лягнули, три раза двинули локтем, и один раз Ирка случайно его укусила, перепутав руку товарища с когтистой конечностью противника.
Положение спас Густананакис, которого Бобров с Анжелой наконец-то вырвали из очередных объятий и увели подышать свежим воздухом. Паша сгреб в охапку девицу, а Митя оттащил Ирку. Минут пять все приходили в себя и с нетерпением ждали возвращения Густава, который утащил хулиганку в дамскую комнату. Походя на свирепую самку дикобраза, Монаева шипела и выражалась междометьями. Митя тоже ругался, утверждая, что женщины самые сильные и вёрткие существа на свете. Когда вернулся Густав, всеобщее возмущение плавно перешло в смех. Кольцов хотел что-то сказать Анхель, но вдруг понял, что её нет рядом. Ребята догнали девушку.
- Ты куда? Что случилось? – с трудом подбирал слова озадаченный Митя. – Ты что испугалась?
Анжела шла молча.
- Я курил, а эта сумасшедшая стала покушаться на мое достоинство и даже немного на честь, – пытался шутить потерпевший, демонстрируя порванную рубашку. – Анхель, честное слово, я тут абсолютно ни при чем!
- Да, я понимаю... - только и сказала Холмогорская.
Ответ Митю не удовлетворил, и он продолжал описывать происшествие в красках. К Кольцову подключились Ирка и Густав. Анжела молчала. Бобров озадаченно хмурился. В конце концов, Митька разозлился. Густав, опасаясь ссоры, предложил разойтись по домам. Девчонок провожали в угрюмой тишине.
На следующий день, с трудом дозвонившись Холмогорским, Жене Боброву удалось поговорить с Еленой Александровной – мамой Анхель. Она сказала, что дочка уехала на дачу, чтобы позаниматься в тишине. После короткого совещания друзья решили съездить в загородный дом.
Целый час ребята звонили в старый колокольчик, висевший на заборе – все было бесполезно. Анхель не открывала. Митя пришел в ярость. Надо сказать, для ребят не было секретом, что балагур Кольцов – «мастер импровизации и внебрачный ребенок русско-еврейского театра», как называл его Густананакис - на самом деле обладал достаточно жестким характером и мог проявить суровость. Удивительное сочетание артистизма, обаяния, легкости в общении и неожиданной резкости в характере, когда дело касалось каких-то важных для Дмитрия вопросов, заложили в мальчика еще в детстве.
Родился Митя на Дальнем Востоке, в семье военного летчика. Перевод майора Кольцова в столицу был долгожданным и даже спасительным. Приказ о повышении по службе пришел как раз в тот момент, когда жена майора начала собирать вещи, чтобы вернуться домой, к родителям в Москву. Решение бросить любимого мужа далось ей нелегко. Но и выбор был невелик: или окончательно загубить здоровье единственного ребенка, или остаться без мужа, с которым прожила десять лет.
Отец, лелея мечту о династии в профессии, с детства приучал Митю к дисциплине, к порядку и армейской выправке. Худенький мальчик, с вечно замотанным мохеровым шарфом горлом, смотрел на папу глазами больного Ширвиндта, шмыгал носом и неукоснительно выполнял все инструкции. Сын слушался, но результаты почему-то радовали только маму. Папа же задумчиво хмурился, глядя на Митину кровать. Кровать была не просто застелена, но еще и проглажена утюгом, а стороны подушки выставлены таким образом, чтобы образованный треугольник был равнобедренным. Пока хмурый отец, отложив рулетку, думал, что бы это могло значить - вызов или старательность, - хихикающая мать с сыном убегали на выставку в музей Пушкина. Мама Мити всю оставшуюся жизнь будет испытывать перед мужем чувство вины, но в одном останется непреклонной: её сын в армию не пойдет.
Так Митя и рос. С одной стороны - отец, прыжки с парашютом, режим, дисциплина и культ мужчины-воина, а с другой стороны – мама, танцы, живопись, книги и воспитание чувства прекрасного. При этом папа не должен был догадываться, чем занимается сын в свободное время. Посещение музеев и занятия живописью еще как-то можно было объяснить, но танцы могли существенно подорвать отношения отцов и детей в семье Кольцовых. Видимо, в этом лавировании, в необходимости быть двуликим, и зародилась в Мите уникальная способность смотреть на вещи через призму иронии. Супруги Кольцовы, сами того не подозревая, неосознанно, развили в мальчике артистизм и чувство юмора. Подобно Труффальдино, Митя умудрялся служить двум господам, сохраняя в семье покой и согласие.
Внутренний мир человека, его характер и яркая индивидуальность рано или поздно проявляются и во внешности. Поэтому, чем старше становился Митя, тем сильнее менялся. Он не был похож на маму – маленькую светловолосую женщину с ямочками на щеках, но и с высоким чернобровым отцом сходства не наблюдалось. Вообще, внешность Дмитрия, как в молодости, так и в зрелые годы, описать довольно сложно, потому что трудно отделить непосредственно черты, от того воздействия, которые они оказывают на окружающих людей. Всё в Кольцове, начиная от походки и заканчивая выразительными темно-карими глазами, так ладно сочлось друг с другом, настолько гармонично и самобытно подошло, что требует не описания, а личного представления. Сказать о Дмитрии Ивановиче Кольцове, что он симпатичный брюнет среднего роста – это все равно, что сказать про бехштейновский рояль, что он чёрный и тяжелый.
Качества, присущие Мите, его характер и манера держаться были непростым испытанием для окружающих. Кольцов постоянно подтрунивал над людьми, заставлял их думать, напрягаться. Он вынуждал их смеяться, злиться и отвечать. Это нравилось далеко не всем, хотя все безоговорочно признавали, что Митя – человек редкого обаяния. Тем ценнее был для него союз с Анхель - единственной женщиной, что не просто справлялась с бурными потоками его остроумия, а с естественной, присущей только ей легкостью, усмиряла Кольцова, когда он проявлял жесткость и даже грубость. Поэтому странное поведение Холмогорской вызвало у друзей недоумение. Никто не мог взять в толк, что случилось с Анжелой, и почему она так отреагировала на пьяную выходку совершенно незнакомой Кольцову девушки. Товарищи строили предположения – одно нелепее другого - и не могли найти причин, чтобы объяснить реакцию подруги. До этой ссоры Анхель проявляла себя как человек рассудительный и спокойный.
Глава 9
Как ты любил
Елена Александровна и Карл Казимирович души не чаяли в позднем ребенке. Бесконечное баловство и потакание любым прихотям грозили маленькой Лёле будущими неприятностями, изнеженностью и полной дезориентацией в мире обычных людей. Однако девочка не спешила падать в омут слепой родительской любви и обожания. В шесть лет Анжела проявила интерес к музыке. В семь лет к танцам, а в девять к живописи. Преподаватели восхищались трудоспособностью ребенка, который, не обладая выдающимися способностями, был настолько внимателен и послушен, что частенько выбивался в лучшие ученики. Красота девочки сама по себе располагала к тому, чтобы Анжелу хвалили и записывали в любимчики, а в сочетании со скромностью – ставили Холмогорскую в ряд избранных детей.
Чем больше взрослые старались выделить Анжелу, тем меньше у нее становилось друзей. Пустота вокруг дочери пугала родителей. Они не могли понять, почему их умница-красавица Лёлечка не находит приятелей ни во дворе сталинской высотки, ни в специализированной английской школе, ни в музыкальных классах старейшего московского училища. Единственным местом, где Анжела расцветала, была дача на Николиной Горе. Там, в обществе соседских ребятишек, Лёля улыбалась и беззаботно щебетала. Разновозрастных детей объединяли одинаковые веснушки на носах, каникулы и полное отсутствие выбора: кого привезли на дачи – с теми и дружили. Ребятня каталась на велосипедах, строила шалаши и бегала в летний кинотеатр на утренние сеансы.
Анхель выросла. Поскольку ее опыт общения строился исключительно на том, что девочка узнала от старших, она сильно отличалась от сверстников. Раннее насильственное взросление иногда выходило боком: именно Анжела могла выкинуть что-нибудь совершенно умопомрачительное и дерзкое, такое – отчего даже у парней дух захватывало. Но такие «чудеса» Холмогорская устраивала редко и исключительно на радость друзьям или с пользой для общего дела. Например, однажды она позвонила декану, представилась секретарем заведующего отделом жилищного строительства городской администрации и попросила ученого мужа присутствовать на совещании, посвященному проблемам градостроительства. Испуганный декан убежал с экзамена, а на его место пришел добрый дядечка-профессор, который вел у ребят семинары. Друзья переживали, что правда откроется, и у Анхель будут серьезные неприятности, но затея удалась – все получили оценки «отлично». Оказывается, Карл Казимирович не раз жаловался домашним на бестолковую секретаршу, которая постоянно всё забывает. Воспользовавшись бардаком в администрации, Анхель отправила декана на совещание. На месте подумали, что получилась накладка и сделали вид, что действительно ждали ученого. Злобный декан, гроза студентов, так и не понял, зачем его пригласили, но долго еще лоснился и раздувался от осознания собственной важности.
В ситуации с пьяной девицей друзья никак не могли найти повода для того, чтобы в Анхель неожиданно проснулась несговорчивость. Стоя у калитки дачи Холмогорских, они совершенно растерялись, не зная, что еще можно предпринять и как помочь товарищу.
- Значит так, - резко сказал Кольцов, - я не собираюсь за ней бегать и скулить под дверью. Оправдываться мне не в чем. В любом случае, она могла бы со мной поговорить. Если в ее глазах я не достоин объяснений – значит объяснений не нужно.
Митя развернулся и ушел. Озадаченные товарищи, молча, последовали за ним.
Только вмешательство Боброва внесло ясность. Женька догадывался об истинной причине ссоры с самого начала. С какой стороны потянуть ниточку, чтобы распутать клубок, подсказала ему Ирина. На следующий день после поездки на дачу, она позвонила Бобу и попросила о встрече. Сидя на влажной от дождя лавке, Монаева нервно курила, а Женька ждал, когда же подруга соберется с духом и все расскажет.
- Мне звонила Анжела... – осторожно начала Ира.
- Она в порядке? Не болеет?
- Говорит, что все нормально, но голос, как с того света.
- И что она хотела?
- Попросила меня ответить на один вопрос, – Монаева достала из пачки новую сигарету, но Женя остановил её:
- Говори как есть.
Девушка вздохнула и закрыла глаза.
- Она спросила, знает ли Кольцов, что я его люблю. Признавалась ли я ему когда-нибудь.
- И что ты ответила?
- Сказала, что призналась еще на первом курсе. И потом что-то говорила, говорила... а она молчала. Жень, он же ни в чем не виноват! – Монаева резко встала. – Он кроме нее вообще никого не замечает. Какая муха её укусила?
- Ты когда девицу трясла, кричала что-то про «моего Митю». Я сначала подумал, что мне послышалось, - тихо сказал Бобров, усаживая подругу.
- Жень, я не могла! Я так не думаю! – заплакала Ирина. – Анжелка моя подруга, они любят друг друга...
- Успокойся, - Боб достал платок и отдал его девушке. – Не реви, я постараюсь что-нибудь придумать. Может, получится все исправить.
- А если не получится, что тогда? – всхлипнула Монаева.
- Тогда, Ириш, всем будет плохо. Раскол с виду маленький, а на самом деле он настолько глубокий, что может сожрать всю нашу замечательную компанию.
Бобров был настолько серьезен, что Ирина не смогла ему возразить.
После разговора прошла неделя, в течение которой друзья пытались помирить Анхель и Митю. Подключились все: Гарик с Варей, Никита, родители Анжелы, обеспокоенные состоянием дочери, и даже младшая сестренка Мити. Наконец встреча состоялась. Она была короткой и очень сдержанной.
- Ты готова поговорить? – спросил Митя сухо, стараясь не показывать, как ему больно смотреть на то, что Анжелка сотворила с собой за неделю.
- Если ты готов, то и я готова, - просто ответила Анхель, глядя Мите прямо в глаза. – Почему ты не сказал мне, что Ира признавалась тебе в любви?
- Так дело не в той полоумной, что рвала на мне одежду? Все дело в Монаевой?
- Это очевидно, но ты предпочитаешь делать вид, что не понимаешь происходящего. Ты единственный знал, почему Ира бросилась как безумная в драку, ты слышал, что она выкрикивала, и ты ничуть не удивился.
- Я знал и не считал возможным рассказывать об этом. Даже тебе, - уточнил Митя. – У нас был всего один разговор – давно, еще на первом курсе. И тогда я четко и ясно дал ей понять: между нами никогда ничего не будет.
- Это очень благородно – сохранять секрет дамы, - заметила Анхель.
Глаза девушки влажно блестели.
- Жаль, твое благородство не распространилось на меня. Пять лет я делилась с ней тем, чем нельзя было делиться. Я представляю, что она чувствовала, сколько всего пережила и как она страдала все это время. Она любит тебя до сих пор, а ты жесток и эгоистичен. Ты не рассказал мне об Ирке, потому что ее отношение тешит твое самолюбие. У нас не было тайн друг от друга...
- Анхель, это бред! – Мите хотелось кричать, но он дал себе слово держаться. – Это, извини за грубость, глупые бабские выдумки. Я ни в чем не виноват перед тобой. Ирка, кстати, тоже. Ты накрутила себя и раздула скандал.
- Если тебе мои слова кажутся бредом, если это «бабские выдумки» и тебе достаточно твоего мнения, зачем ты пришел?
- Я пришел, потому что в отличие от тебя, не привык прятаться от проблем. Думаю, всегда можно объясниться.
- Нет! – Анжела встала и подошла к Мите настолько близко, что он почувствовал запах ее волос. – Ты пришел ко мне, чтобы объяснять, а не объясняться, пришел, чтобы вразумлять. У тебя даже тени сомнения нет, что ты не прав. Ты из тех людей, которые никогда не ошибаются, потому что любая ошибка – это удар по самолюбию.
- Все, хватит! - отрезал Митя и взял Анжелу за плечи. – Я думаю, мы друг друга поняли. Прекращай дуться, позвони Ирке; она страшно переживает. Мы с ребятами хотим устроить грандиозную вечеринку после защиты. Какие будут пожелания?
Анхель разочарованно смотрела Мите в глаза. Единственно, чего он хотел – избавиться от проблемы, быстро все забыть и вернуться к прежним отношениям, как ни в чем не бывало. Неопытность и гнев не позволили Анжеле поступить правильно.
- Меня не будет, - тихо сказала она, не убирая Митиных рук.
- Как не будет? Почему? – спросил Кольцов, подделывая нотки беспечности в голосе.
- Я уезжаю на стажировку в Швейцарию, надо срочно готовить документы.
- В Швейцарию? На сколько? – Митю словно обдали ледяной водой.
- На полгода.
Ребята стояли неподвижно. Они знали, что должны сказать друг другу, что-то очень важное. Был момент, когда Митя хотел сгрести любимую в охапку, хотел зацеловать ее и наговорить много ласковых слов. Анжеле только этого и не хватало для примирения. Она с самого начала ждала простого раскаяния, искренних чувств, а не стройную систему оправданий. Конечно, Анхель желала убедиться, что Митя ее любит, что они всегда будут вместе. Выдуманная стажировка предлагалась в роли катализатора. Одно дело размолвка, а другое – настоящая разлука.
В тот самый момент, когда все еще можно было исправить, Митя сделал ошибочный, но вполне естественный для мужчины выбор. Поиск простого, логичного объяснения закончился внезапным озарением. Это никчемное озарение переключило стрелки судеб, и появилась новая реальность. Такая реальность, в которой больше не было Мити и Анжелы.
- Какой же я болван! – меняясь в лице, воскликнул Кольцов. - Ты все это придумала только ради того, чтобы уехать. Ты нашла повод расстаться! Окончила институт и решила бросить меня? Я просто больше тебе не нужен!
- Ты несерьезно, ты не можешь так думать на самом деле, - Анжела с ужасом искала в глазах Мити опровержение.
- Удачи, Анжелика Карловна! – с насмешливым безразличием, на которое только был способен, сказал Кольцов, картинно откланялся и ушел.
Встреча после защиты дипломной работы все-таки состоялась. Анжела сама обзвонила ребят и предложила собраться у нее на даче. Конечно, никакого грандиозного праздника не получилось, хотя прошло все достаточно благополучно. Друзья будто прощались и потому были особенно расположены друг к другу. Для всех начиналась новая жизнь, в которую придут новые люди, новые проблемы и новые серьезные испытания. В тот день Бобров взял с друзей обещание каждый год собираться вместе. Анжела и Митя вели себя естественно, но почти не разговаривали. У ребят появилась надежда на то, что они помирятся. Поэтому Анжела не решилась тогда рассказать, что действительно уезжает. Придуманная стажировка, благодаря глупой гордости, юношескому максимализму и связям Карла Казимировича, стала реальностью. Дракон - похититель любви - расправил крылья. А взлететь ему помог Митя: через два месяца после отъезда Анжелы, Кольцов женился.
Жизнь потянула ребят в разные стороны, завалила работой, бытом, связала неустроенностью. Друзья стали меньше общаться. Как все взрослые люди они стали больше считать и торопиться, стали взвешивать и расставлять приоритеты. И только благодаря Боброву друзьям не пришлось спустя десятилетия виновато, с ностальгией искать друг друга в «Одноклассниках».
Женька переписывался с Анжелой буквально с первого дня ее пребывания в Цюрихе. Когда переписка прекратилась – Бобров написал Елене Александровне. От нее он узнал, что Анхель лежит в психиатрической лечебнице. Женька собрал всех, и, не обсуждая причин, не допуская даже мысли о том, чтобы искать виноватых, предложил скинуться деньгами и навестить Холмогорскую. Идея ребятам понравилась, но в ее реализацию никто не верил. С работой на тот момент было очень плохо, концы с концами не сводились даже приблизительно. Суворов поступил в аспирантуру, Варя нянчилась с ребенком, Гарик открыл ларек на рынке, Густав устроился в магазин продавцом, Митька работал на стройке, а Монаева чертила в каком-то полулегальном бюро и брала подработку на дом. Чем занимался Женька, на какие доходы жил, оставалось загадкой. На все вопросы Бобров отвечал одинаково туманно и с усмешкой: «Деньги имеют женскую сущность: иногда интересуются теми, кого жалко, сопротивляются и манят того, кто их преследует и искренне привязаны к тем, кто их понимает. Деньги можно в себя влюбить, но тогда и они должны быть единственной твоей любовью».
Кто-то из институтских приятелей рассказал Никите Суворову, что видел Боброва с картинами в подземном переходе. Любой честный заработок достоин и уместен, но творчество Жени трудно представить, выставленным на продажу рядом с семечками, жирными беляшами и газетами. Картины Боб писал гениальные, но совершенно непонятные – такие работы, лишенные четких образов и ясности, граждане, с угрюмыми лицами уличных критиков, обычно называют мазней.
Мало того, что Бобров нигде не работал, так он еще и все свободное время проводил с друзьями: то нянчился с маленьким Ромкой, то таскался с Митей на собеседования, то с Гариком ездил на разборки, которые случались на рынке, с характерной для того времени периодичностью. В общем, Бобров отказывался взрослеть в одиночку и не проявлял никакого интереса к своей собственной личной жизни.
Деньги на поездку в итоге собрали, но сумма оказалась настолько смехотворной, что ее не хватило даже на билет в одну сторону, и тогда Женька исчез на несколько недель. В качестве пояснения он оставил записку: «Не волнуйтесь, работаю». Вернулся исхудавший Бобров с деньгами.
- Женя! – кричала на него Варвара. - Я тебя убить готова! Мы подумали, что ты в Чечню завербовался!
- Кто его возьмет в Чечню, - ворчал Никита, - его даже на органы не возьмут, потому что они у него мелкие.
- Особенно сердце, – не унималась Варя. – Мы себе места не находили!
- Предлагаю Боброва наказать, - подключился Кольцов, который все свободное от работы время проводил с друзьями, а не с женой. – Неделя с Ромкой послужит жестокосердному уроком.
- Где ты был, чудо? – облегченно вздыхала Монаева, поглаживая короткую щетину на бритой Женькиной голове.
Это была первая несанкционированная отлучка, поэтому Монаева не обиделась.
- Рисовал, - улыбался Женька, заглядывая в пустую кружку.
Варя налила ему еще чая.
- Рисовал? – уточнил Митя.
Бобров кивнул.
- Рисовал и всё? – хлопала ресницами Варенька.
- Нет, не всё, - потянулся Бобров. – Рисовал и продавал.
- Ишь ты какой, - ехидно заметил Митька, - хорош тут пуантилизмом заниматься, а то мы тебе заварки больше не нальем и Ромку нянчить не дадим – пойдешь к Густаву пылесосами торговать – сразу научишься говорить по-человечески.
- Честное слово, - смеялся Женька, - нарисовал картину и продал.
- Одну? – осторожно поинтересовалась Ира.
- Одну, конечно. Я и так сутками не выходил из студии, чтобы быстрее закончить.
Ребята переглянулись, понимая, что Бобров не шутит.
- И за сколько ты ее продал, если не секрет? – не удержалась Варя от главного вопроса.
- За десять тысяч долларов, - спокойно ответил Женька и привалился к стеночке с видом человека, который вот-вот заснет.
- Можно я его стукну? – попросил Пашка.
- Женя! – рявкнула Ирка. – Быстро рассказывай, не то я сама тебя сейчас приложу!
- Ладно, ладно, - жалобно запричитал Бобров, на всякий случай, закрываясь руками. – Что тут рассказывать? Нашел ребят, снял мастерскую на ваши деньги, нарисовал картину, отнес одному специалисту. Тот на следующий день принес деньги и сказал, что картину купил какой-то американец. Сказал, если напишу еще – янки возьмет.
Женька долго шарил в карманах штанов, пока наконец не нашел визитку покупателя.
- Так, отдай мне, пока не потерял, - строго приказала Монаева.
Ребята с любопытством рассматривали глянцевую карточку.
- Дайте понюхать, - неожиданно попросил Паша.
- Лучше лизни, - предложил Никита.
- Чем пахнет? – спросила Варя.
- Чем-чем... – Густав встал и обнял девчонок. – Славой, деньгами, лимузинами и рябчиками!
Ребята смеялись, горячо поздравляя Женьку. Искренняя, неподдельная радость передалась даже младенцу Ромке, который бросил отчаянную попытку засунуть кулак в рот. Малыш, поддерживая взрослых, стал весело гулить, вертя рыжей головой.
Женька достал деньги, завернутые в носовой платок. Надо заметить, что у Боба всегда был с собой чистый платочек, который использовался в зависимости от ситуации, но очень редко по назначению.
- Здесь больше, чем нужно, поэтому сделаем так: тысячу долларов Варе с Гариком – на коляску и петрушку, пятьсот - Никите, чтобы не загнулся на свою стипендию.
Ребята начали возмущаться, но Женька никого и слушать не хотел:
- Это Ирочке на куртку, это Густаву на мотоцикл, это Митьке на хороший костюм, а то его на работу не возьмут, - продолжал делить Бобров, раскладывая на столе кучки зеленых стодолларовых купюр.
- Жень, ну зачем? Тебе самому пригодятся, - уговаривали ребята.
- Только знаете, что... – остановился Бобров, - я хочу попросить, чтобы каждый из вас передал Анхель подарок.
- Что мы можем ей подарить? - вздохнула Монаева. – Это она нам всегда подарки делала, а у нее все есть.
- У нее сейчас ничего нет, в том то и дело, - Женя обвел друзей грустным взглядом. – Всё есть у нас.
- Да, - поддержал его Густав, - у нас сегодня даже деньги есть.
На кухне стало тихо. Вдруг друзья осознали, как им не хватает Холмогорской. На Митю смотреть боялись, потому что любой взгляд можно было расценить неправильно. Митя чувствовал этот страх и еле сдерживался, чтобы не выбежать из комнаты.
- А я знаю, что подарю, - выручила всех Варя. – Я ей сумку сошью! На Западе очень уважают хэнд-мэйд.
- И я знаю, - обрадовался Паша. – Альбом сделаю с фотографиями! Со всех наших встреч, поездок, праздников соберу фотки, надписи придумаю, оформлю как надо. Поможете?
- С удовольствием, - сказала Монаева.
Друзья еще долго обсуждали подарки, потихоньку исправляя настроение. Только Митя по-прежнему молчал и часто выходил курить на лестничную клетку.
Бобров уехал к Анжеле и две недели ежедневно навещал ее в клинике. Подарки Анхель приняла с большой благодарностью и сохранила на всю жизнь. Женькин приезд стал для нее лучшей терапией. Всех, конечно, интересовал вопрос, что же передал Митя. Спустя много лет, Холмогорская показала друзьям небольшой рисунок. На нем была изображена девушка, которая, уходя, оборачивается, будто прощаясь. В нарисованном силуэте четко просматривались черты Анхель. Девушка смотрела пристально, в ее взгляде было столько сожаления и любви, что у зрителя невольно появлялось чувство тревоги. Тонкую фигурку затягивала хмурая дымка. Некоторые блики напоминали крылья огромной птицы. На оборотной стороне рисунка была надпись: «Только ты». Но эту сторону с надписью не видел никто, кроме Анжелы и еще одного человека, с которым Холмогорская познакомилась в лечебнице.
Спустя много лет, сидя за столом, забыв о проблемах, о делах, оставленных в Москве, каждый участник невероятного союза про себя благодарил Женю за то, что он не позволил им совершить самую большую глупость в своей жизни – не позволил расстаться. Бобров смотрел на друзей с нескрываемой теплотой, но в глазах его читалась какая-то странная грусть. Эту привезенную издалека печаль заметили все и каждый ждал момента, чтобы ее прогнать.
- Женька, а пошли купаться? – предложила Анхель. – Только мы с тобой остались без ритуального омовения.
- И Машка, - некстати напомнила Сабина.
- Спасибо, я не хочу, - отказалась совсем раскисшая Столапова.
- Тогда я за неё, - заявила Усмаилова и, бросив на бывшую подругу вызывающий взгляд, предложила Кольцову составить ей компанию.
Четверку провожали остротами, и только Варя шептала себе под нос что-то невнятное, начинающееся со слов «Чтоб ты...». Маша, плохо скрывая раздражение, собрала бокалы и ушла в замок за следующей порцией коктейля. Никита вызывался ей помочь.
Глава 10
И тогда твоими станут золотые сундуки
- Жень, ты совсем исхудал. Так нельзя! Почему ничего не ешь? – озабоченно поинтересовалась Анхель, вынырнув из воды.
Холмогорская с Бобровым отплыли подальше от ныряльщицы Сабины. Митя держался рядом.
- Он у нас манкирует телесным. Это мы - простые смертные - руки, ноги, хвосты. Скоро состаримся в погоне за молодостью. А Женька у нас солнцеед и любодар, или йог – поклонник Шивы. Жень, колись, ты йог? Сердце можешь останавливать или левитировать на худой конец?
- Сердце не могу, закон запрещает, статья 105 УК РФ. А левитировать могу, - Боб стал активно грести в сторону Мити. – Хочешь, с мостика сброшу?!
- Я серьезно, между прочим, - сказала Анхель, отплывая на всякий случай подальше. – Вам шуточки, а Бобров уже на мумию похож.
- Его надо к Погосянам на откорм. Мышка так готовит – пальчики оближешь! - Кольцов не стал жестикулировать, а просто закатил глаза, изображая наслаждение. - Я бы на ее месте центр реабилитации открыл. Если люди заедают стресс, то почему этим не воспользоваться в медицинских целях? Доказано, что в человеческом организме место страсти никогда не пустует: прогонишь одну, появится другая. Не страдает только тот, у кого этого места изначально не было. Варька мигом эту йогу выведет. Утром кашка с маслицем, сырники, в обед рассольник или борщ с пирожками, на ужин отбивные с пюре.
- Что-то мне тоже к Погосянам захотелось, – заметила Анжела.
- Анжелика Карловна, а у вас что... есть что заесть? – спросил Кольцов, изображая нотки интимности в голосе.
Анжела улыбнулась и посмотрела Мите в глаза. Кольцов не выдержал её взгляда, покачал головой и засмеялся.
- Это фол, Холмогорская. Не считается!
Вдруг раздался не то всхлип, не то крик. Друзья обернулись и не увидели Сабину. Вернее, они ее увидели, но ненадолго: голова девушки показалась над поверхностью воды и сразу скрылась. Сабина отлично плавала, и потому все подумали, что девушка глупо шутит, пытаясь привлечь к себе внимание. Но буквально через секунду поняли, что это не так. Усмаилова в панике хаотично била руками по воде. Митя с Женькой бросились на помощь. Анхель на секунду застыла, а потом тоже поспешила на помощь. Густав, несмотря на свой вес, стремительно преодолел полоску суши и нырнул в воду. Варя испуганно схватилась за сердце:
- Господи, прости меня дуру языкастую. Знала бы, что услышишь – попросила бы похудание ускоренным курсом и ноги длинные, - шептала она, памятуя свои слова в адрес соперницы.
Больше всех, конечно, испугалась Анхель, хотя она и понимала, что у падчерицы маловато шансов утонуть в десяти метрах от берега. Первым доплыл Густав. Никто не ожидал от него такой прыти. Паша обнял девушку, помогая удержаться над водой. Усмаилова вцепилась в него мертвой хваткой. Подоспевший Митя не мог взять в толк, что происходит. Из невнятных объяснений спасатели поняли: Сабину что-то держит под водой, и она не может двинуться с места. Митя с Женей обнаружили, что нога купальщицы опутана водорослями. Решили проблему просто: Бобров сплавал за ножом, а потом Митя перерезал злополучные путы. Под всеобщий галдеж обессилевшую Сабину доставили на берег.
- Чертова лужа, - злилась девушка, - я, наверное, всю кожу на ноге ободрала, снимите с меня скорее это дерьмо!
- Не ругайся, пожалуйста. Это не лужа, это Вошка. Сейчас срежем водоросли. В аптечке есть мазь, все будет в порядке, - успокаивала ее взволнованная Анхель.
- Вошка? Я чуть не утонула в какой-то вонючей Вошке?
- Анжелика Карловна, ваше упущение! - ехидно вставила Варя. – Немедленно распорядитесь, чтобы речку переименовали в Мертвое море или в Лазурный берег.
- Да тут не только водоросли, - удивился Густав. – Какая-то еще штука непонятная прицепилась.
- Какая еще штука? – взвизгнула Сабина. – Убери немедленно!
- Эм... Хочу заметить, уважаемая Сабина Альбертовна, что господин Густананакис не ваш холоп и кричать на него, даже если очень хочется, не нужно, - не удержался Кольцов от удовольствия осадить невоспитанную утопленницу. – Поможем, не волнуйтесь. Только ножками сучить не надо, а то одной мазью, боюсь, не обойдемся - придется протез заказывать.
Все прыснули со смеху. Сабина немного пришла в себя.
- Паш, что это? – спросила Монаева.
- Ой, правда, интересная какая веревочка. Может быть, это часть снасти? – предположила Варя, рассматривая непонятные металлические трубочки.
Густаву никак не удавалось полностью освободить находку от водорослей и тины.
- Нет, на снасть не похоже, - покачал головой Погосян. – Смотрите, тут еще камешки какие-то зеленые.
- Жень, глянь, - попросил Митя. – На бусы смахивает, да?
- Ерунда это, ребят, выбросьте, - равнодушно отмахнулся Бобров. - Игрушка из детского набора по рукоделию. Лучше пошли за стол - отмечать наш героический заплыв.
Друзья тут же потеряли интерес. Все, кроме Холмогорской, которая продолжала вертеть в руках «веревочку».
- Конечно, могу ошибаться, но это золото, - сказала Анхель и все остальные разговоры внезапно стихли. – Золото и драгоценные или полудрагоценные камни.
- Дайте мне посмотреть! – приказала Сабина, забыв про больную ногу.
- Анжел, если я кому поверю про золото, то только тебе, - усмехнулась Монаева. – Ты серьезно?
- Абсолютно. Я была организатором выставок ювелирных украшений: не только современных мастеров, но и найденных при раскопках. Посмотрите - звенья похожи на грубо обработанные золотые пластинки, скрученные, чтобы их можно было нанизать и сделать ожерелье. Так обрабатывали золото в древности.
- Обалдеть! – восторженно воскликнула Варя. – Это что получается, Сабина нашла сокровище?
- Намотала, - ехидно заметила Ирина.
- Ладно, хватит! – резко сказала Усмаилова.
Девушка забрала украшение и, повертев в руках, надела на шею.
- Только на зуб не попробовали. Дураку понятно - антиквариат, - авторитетно, с видом специалиста заключила она и пошла по тропинке, ведущей в замок: сначала быстро, а потом, опомнившись, чуть хромая.
Друзья переглянулись. Густав удрученно смотрел девушке вслед.
- Чего стоим, чего ждем? – спросил Митя. – Если вы в очередь за благодарностью, так там просили не занимать.
- Ой, да больно надо! – сказала Варя, подхватив подружек под руки. – Вы, мальчики, когда в следующий раз будете из себя суперменов изображать, не тащите на берег что попало, ограничьтесь драгоценностями.
- Мы просто старались быть гуманными, женщина, - Погосян снисходительно посмотрел на жену. – Утонувшая барышня могла оказать дурное влияние на экологию заповедника.
- Мы? – удивился Митя.
- Конечно, мы! Я принес Женьке нож, между прочим, - Гарик обиженно махнул рукой и пошел к столу.
Друзья, не сдерживая смеха, подкалывая Гарика, присоединились.
- Я так бежал, что стряхнул голову, честное слово! А вся слава досталась людям, которые хаотично метались в трех метрах от берега, изображая спасение на воде. Как обычно! Если бы не мое руководство и техобеспечение...
- Мышунь, можно Погосяну еще выпить? В трезвом состоянии он сводит меня с ума, - попросил Митя.
Варя разрешила:
- Твой любимый Погосян сам просит меня, чтобы я его ограничивала. Если он снимает с меня обязательства, то я снимаю с себя ответственность.
- Давно пора, - поддержала Ирка. – Снимайте уже всё! Приехали отдохнуть, погулять, развеяться, а сами сидите в коконах и никак не превратитесь в бабочек!
Рассаживаясь за столом, гости почувствовали новый прилив аппетита. Погосян энергично разливал по бокалам вино.
- Госпожа Монаева, это что же вы хотите сказать? Что мы противные зеленые гусеницы на древе вашего хорошего настроения? – Кольцов прищурился, давая понять, что тема ему понравилась, и он будет ее развивать.
- Да, я тоже хочу уточнить, - вмешалась Анхель. – Бабочками мы обычно становимся поутру, на следующий день. Нельзя ускорять процесс. Есть риск не нагулять пыльцу.
- Слушайте, а петь-то будем? – неожиданно спросила Варя.
- За похмельную пыльцу! – предложила тост Монаева.
Все её поддержали: чокнулись, выпили, закусили. Большие и слаженные компании всегда имеют свой негласный протокол встреч. У кого-то они проходят от общего разговора к частным беседам, а у кого-то, наоборот – от частных бесед к одной общей теме, когда у каждого есть возможность высказаться.
- Должен заметить, что с годами все сложнее освобождаться от этого кокона, - задумчиво сказал Густав, сделав приличный глоток вина. – Иногда кажется, что уже невозможно.
- Хотя это абсолютно неестественно! – воскликнул Погосян. – Самое большое давление на нас оказывается в молодости. Это давление ожиданий. Сейчас мы должны быть предсказуемы и легки, как перышки. Казалось бы – бери, пользуйся наработанным, нажитым. Кокон истончился, потому что мы устроились, нашли свое место, приняли правильную позу. Мы его изнутри истерли. Пришло время гармонии: хочу - летаю, хочу - ползу.
- Это все от усталости, - грустно сказала чуть захмелевшая Варя. – С возрастом у нас меньше сил для полетов, меньше для них обоснований. Да и сама необходимость обоснования – это уже показатель того, что мы больше ползающие, чем летающие. Мы рассуждаем как пингвины: небо красивое, но вся еда в море.
- Зато мы прыгаем высоко и плаваем далеко! – Митя подал знак, что пора освежить бокалы. – Смотря что понимать под словом «летать». У каждого вида и возраста свои определения. Рожденному ползать достаточно хотя бы разок упасть, чтобы заинтересоваться дельтапланеризмом. Мы вольны в своем выборе!
- Икар увлекся небом, приблизился к солнцу и растопил воск, на котором держались крылья. Снова возвращаемся к теме бабочек, - с улыбкой сказала Анжела.
- Вы взрываете мне мозг своими насекомыми! – рассмеялась Монаева и легонько ущипнула Холмогорскую. – Хватит! У меня такое ощущение, что я на собрании анонимных пелевинцев. Или прекращайте, или налейте мне вина в тазик.
Монаева расправила плечи, друзья замерли в ожидании. Компания любила, когда Ирка входила в раж, на глазах превращаясь в сгусток энергии с четким вектором силы.
- Мошки-блошки, о чем вы говорите? Мы изменились к лучшему, это же очевидно. Достигли пика формы, можно сказать. Вместо того чтобы воспользоваться существующим положением вещей, вы начинаете рефлексировать. А это, господа, дурная привычка, хорошо описанная классиками. И настроения типа «Ах, сад, наш бедный сад!» не приветствуются в современном обществе, так же как риторические вопросы «что делать?» и «кто виноват?». Любому нормальному, прогрессивному человеку понятно: сам виноват, поднимай жопу, и делай, что должен. На жернова упаднического настроения сорокалетних льют воду психологи и мародеры-пиарщики. Хочешь укрепить проблему – начни в ней разбираться со специалистами! Только у врача можно узнать, как страшно болен, хотя до визита просто чесалась пятка. Придешь в кабинет к психотерапевту, и он объяснит тебе все настолько красочно, что вопросов станет еще больше.
- Ты первая сказала про бабочек, - шепнула Варя, но Монаеву это не сбило.
- Да, мы не можем неожиданно сорваться с места, не можем, как раньше, устроить недельный загул с танцами и спонтанным посещением синагоги...
На этих словах друзья рассмеялись и посмотрели на Холмогорскую. Анжела стыдливо прикрыла лицо ладошками:
- Мы с ребе до сих пор переписываемся, - сказала она в свое оправдание.
- Мы не можем, не потому что у нас нет для этого сил, а потому что нам теперь нужно что-то другое. Взрослеть, друзья, это знаете ли, логично. Гораздо хуже выглядят люди, с которыми этого не происходит. Бобров – исключение, - сделала поправку Ирина. – Каждый из нас сейчас уникален, потому что опыт, здоровье и ум находятся в гармонии. Плюс, немаловажный фактор – финансовая состоятельность.
Погосян аккуратно потер бок, ища подтверждения Ириной правоты относительно здоровья.
- Так что предлагаю выбросить дурные мысли из головы и наслаждаться сегодняшним днем в полной мере! Смотрите, какая красота, какой день чудесный!
Компания заворожено подчинилась и несколько секунд рассматривала «сегодняшний день» свежим взглядом не вполне трезвых людей.
Из замка вернулись Никита и Маша. Суворов нашел друзей слегка разомлевшими. Солнце, нежно пригревая, с любопытством заглядывало под навес. Лес замер, подслушивая странные разговоры. Над оранжевым цветком, оставленным Варей на шезлонге, кружилась бабочка, абсолютно равнодушная к тому, почему люди не летают.
- Жень, а ты что молчишь? – спросил Кольцов. – Что думаешь о гармонии? Как считаешь, мы пингвины?
Никита засмеялся, понимая, что многое пропустил. Бобров отвечать не торопился. Он пристально всматривался в лес за рекой.
- Боб! – тормошил друга Кольцов. – Не молчи, нам тревожно. Ты подрываешь нашу веру в свои силы и понижаешь самооценку Иркиного электората.
- Я думаю, что вы все правы, - неторопливо ответил Женя.
- Так не бывает, - возразил Митя. – Кто-то должен быть правее.
Бобров встал, причудливые узоры его наряда ярко заиграли в лучах уходящего солнца.
- Знаете историю о рождении Будды?
- Нет, ну он над нами издевается, - развел руками Кольцов. – Мы знаем курсы валют и немножэчко Ницше, рассказывай, не томи!
- Сиддхартха родился в царской семье, мать его умерла при родах. Царь пригласил во дворец святого, чтобы показать новорожденное дитя и услышать из уст любимого мудреца пророчество. Святой заплакал и прикоснулся к ногам мальчика. Из составленного астрологами гороскопа стало ясно, что Сиддхартха будет или царем всего мира, или саньясином. Отец удивился и сказал: «Как такое возможно? Вы говорите о двух крайностях». Астрологи ответили: «Это всегда так: когда бы ни родился человек, способный стать властелином мира, он способен отречься от этого мира. Когда человек имеет всё, то в нем вдруг расцветает понимание, что всё бесполезно. Чтобы отбросить мирскую жизнь, нужно иметь её в полном объеме, нужно иметь то, что отбрасывать. Чашу может отбросить лишь тот, кто испил ее до дна».
Рассказчик замолчал и опять принялся разглядывать заросли на другом берегу реки. Больше всех высокая пустота Боброва впечатлила Марию. В порыве восторженного обожания она сделала то, что посчитала в данную минуту необходимым - предложила Евгению коктейль. При этом девушка повторяла про себя слова буддийской притчи, которую ей захотелось немедленно выложить в Facebook. Маша, как и все ее подруги, очень любила афоризмы и высказывания великих людей, о величии которых судила по рейтингам популярности в социальных сетях. Столапова никак не могла предположить, что эта красивая история положит конец её пристрастию и вызовет в будущем ненужные противоречия. Вместе с притчей Маша прочтет высказывание Будды о слепой вере: «Кто, повторяя песни и изречения древних мудрецов, вообразит себя таким же, как они, мудрым, тот уподобляется простолюдину или рабу». С творчеством Будды Мария была знакома плохо, но само имя вызывало в ней благоговение. Безоговорочно поверив мудрецу, и не желая выглядеть простолюдинкой ни при каких обстоятельствах, Маша завяжет с цитированием афоризмов.
Первым молчание нарушил Митя:
- Но мы-то говорили о полетах! О том, что люди с возрастом обрастают коконом проблем, забот и телесного несовершенства.
- Это не влияет на наше желание быть свободными. На наше желание влияет одно: понимание, что мы можем без этого обойтись. Если задуматься, то у каждого из нас нет того, без чего он научился жить. Появляются первые мысли о том, что чаша испита, ее можно отбросить. Подробно разобранный психологами кризис среднего возраста – это не что иное, как попытка зрелого человека выяснить для себя, что его ждет дальше: отречение или престол.
- Обалдеть! - в свойственной ей манере высказалась Варя. – Очень красиво, Жень, и очень грустно. Похоже на правду. Лично мне это надо осмыслить. – А как же фраза «если ты чего-то не достиг к сорока годам, значит, чего-то ты хотел больше»?
- Утешение для невезучих. Чтобы мы не говорили – не все зависит от человека. Ломоносов один, а безграмотных поморов миллионы, - сказал Густав. – Бывает, человек бьется, бьется, а ничего не выходит. Вроде бы и не дурак, и трудолюбив, а все краем леса. Время проходит и человек понимает, что ему не дано изначально. Как это, Жень, называется? Карма? – Паша улыбался, но глаза у него были грустные. – Тиграм не докладывают мяса, а людям везения. Потому что запасы счастья, любви и красоты в нашем мире ограничены. Их надо заслужить не одному поколению предков. Без везения полеты не то чтобы совсем невозможны, но очень редки.
- Не согласен! – неожиданно запротестовал Никита. – Я не умею говорить так красиво и образно как вы, но знаю одно – я именно тот, кому не доложили: ни мяса, ни костей, ни кармы. Изначально не доложили!
Друзья рассмеялись.
- Наши с Вовкой родители книжек не читали, театры с выставками не посещали, никаких ценностей – ни духовных, ни материальных - после себя не оставили. Мы с братом выросли благодаря деду. Дед был простым работягой, который даже представить себе не мог, что внук станет ректором института. Для него высшее образование было недостижимой мечтой. Но именно дед научил меня простой вещи: умению ставить перед собой цель и добиваться ее. Так что, если говорить про свободу и полеты, я считаю, что каждый, кто идет вперед – тот и летает!
Варя стала аплодировать, остальные её поддержали. Погосян пожал Суворову руку. Выпили за здоровье присутствующих и за здоровье несгибаемого ректора персонально.
- То, что ты, Никита, говоришь, подтверждает, что счастье, везение и гармонию можно найти в себе, - поддержала разговор Анхель. – У меня ситуация противоположная твоей, но это не дает мне форы, наоборот – очень сужает область поисков цели. Достигнутое питает твои силы, позволяет через оценки окружающих тебя людей относиться к себе лучше, но в любом случае – это только твоя воля, твой разум и твои чувства. Их можно обогатить и наполнить, но их нельзя заменить. Если в человеке нет гармонии и счастья – нет их и во внешнем мире. Много раз замечала, что к счастью нужно быть готовым. Без этой внутренней подготовки и желания – любое благо лишь набор условностей. Что богатство для человека, который жаждет любви? Что любовь для человека, который ищет славы? Что слава, если человек мечтает о здоровье? По-настоящему несчастливых людей очень мало: они действительно окружены горем и потерями. А все остальные просто ленятся или забывают быть счастливыми, забывают летать. Кстати, на картинах изображение бабочки в руке младенца Христа является символом понимания человеческого пути: рождение, смерть, воскрешение.
- В деревне под Аякучо, женщина, у которой мы покупали лепешки, рассказала нам замечательную сказку, - Женя взял проснувшегося Рафика на руки и поправил собаке челку, из-под которой смотрели глазки-вишенки, полные благодарности. – Однажды Великий Дух сидел и наблюдал, как играют дети. Ребятишки смеялись, но Великий Дух был в печали: «Пройдет время, и эти дети состарятся, - вздохнул он. – У самого удачливого охотника слабеют руки, седеют волосы и слепнут глаза. Стареют люди, стареют звери, вянут прекрасные цветы». На дворе стояла осень, поэтому мысли Великого Духа были такими печальными. Но пока еще было тепло, и солнечные лучи играли на листьях. Поглядел Великий Дух на небо, на белизну кукурузной муки, которую толкли женщины и улыбнулся: «Нужно сохранить все эти краски для утешения человеческого сердца». Достал Великий Дух свою сумку и стал складывать в нее разные вещи: пятнышко солнечного света, пригоршню небесной синевы, белизну кукурузной муки, тень играющих детей, вороновый отлив волос девочек, желтизну опадающей листвы, зелень сосновых игл, оранжевые блики луговых цветов. Потом подумал и добавил туда же песни птиц. После этого Великий Дух направился на поляну, где играли дети. «Смотрите, что я принес вам», - сказал он и открыл сумку. Сотни ярких бабочек вылетели наружу и запели. Ребятишки смотрели на них как завороженные. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетела певчая птичка и уселась на плечо Великого Духа. «Зачем ты отдал наши песни этим прелестным созданиям? Ты же обещал, что петь будут только птицы! Разве мало, что ты одарил их всеми цветами радуги?» - спросила птичка. «Ты права», - согласился Великий Дух. И Великий Дух отобрал песни у бабочек, поэтому они молчат и поныне. Ведь они и так очень хороши...
- Боже, какая прелесть, - растрогалась Варя, вытирая глаза салфеткой. – Обязательно Анечке расскажу. Вот она истина, дорогие мои. «Ведь они и так очень хороши»!
- Мышонок, не реви, - Ирина подняла бокал. - Давайте, за нас, ребята! За то, что мы и так хороши, за то, что мы вместе и за этот день!
Зазвенели бокалы, друзья стали обниматься, чокаться и целоваться. Досталось даже Марии. Громким лаем очухавшийся Рафаэль поддержал всеобщее настроение. Женя потихоньку стал подкармливать собаку сыром. Было принято решение сходить в дом, переодеться и приготовится к наступающему вечеру.
Первыми ушли мужчины – все, кроме Боба, который вместе с Рафиком и сырной тарелкой устроились в кресле из ротанга.
- Женька, это непедагогично, - с улыбкой заметила Анхель, убирая грязные тарелки. – Нельзя завоевывать привязанность через еду.
- Еще как можно, - заступилась Варя. - Это я тебе как гастрономический полководец говорю! Прежде чем Погосян на мне женился, я организовала для его родни два обеда и один банкет. Но и тогда моя победа была не окончательной. Гарик сомневался, пока его мама не сказала, что я больше армянка, чем она: много говорю, но еще больше готовлю.
Ирина с Машей забрали кое-какую посуду и тоже ушли.
- Жень, пошли в дом, я тебе кофту дам, вечером у воды будет прохладно, - позвала Анхель.
- Я скоро приду, девочки, - Бобров подставил свое и без того смуглое лицо нежным лучикам. – Хорошо здесь, - грустно сказал он.
Варя нахмурилась. Анжела вздохнула, давая понять подруге, что тоже обеспокоена. Однако тревожить Боброва дальше они не решились.
После смеха, разговоров и гомона стало тихо. Женя сел удобнее и прикрыл глаза. А вот Рафик почему-то забеспокоился, заерзал.
- Что ж ты? Пока бегали-кричали - спал, а как стало тихо - проснулся?
Рафаэль тревожно вертел головой, заискивающе глядя на покровителя.
- А-а-а, кажется, понял... Ты часто сидишь дома один одинешенек? – Женя не делал вид, что спрашивает собаку, он действительно ждал ответа.
Рафик опустил голову, и вяло помахал хвостиком.
- Эх, дружище, значит, ты боишься, что тебя бросят. Давай я попрошу, чтобы Маша оставляла телевизор включенным? Люди постоянно так делают. Они приходят в пустой дом после работы, включают телевизор, чтобы не пугаться тишины. Программу можно выбрать какую-нибудь хорошую, «Animal Planet», например. Будешь смотреть на крокодилов, на бегемотов, на то, как тяжела жизнь диких африканских животных.
Рафику идея с телевизором явно понравилась. Он встрепенулся и, радостно подпрыгнув, все-таки лизнул мужчину.
- Всегда мечтал завести собаку, - печально сказал Бобров.
Рафик замер, маленькое сердечко колотилось так часто, что Жене стало стыдно:
- Не могу, брат, прости. Кажется, мои дела совсем плохи. Последняя попытка всё исправить не удалась.
Человек и собака горько вздохнули. На плечо Жени села бабочка, но мужчина этого не заметил, а Рафаэль деликатно промолчал, боясь спугнуть беззащитное создание, которое вполне могло быть чье-то душой или эльфом. Рафаэль хорошо разбирался в людях, но для того, чтобы разбираться в бабочках – он был еще слишком мал.
Глава 11
Лохматый шмель на душистый хмель
Назад к домику у реки друзья возвращались порознь. Первым пришел Кольцов с гитарой, а за ним Варя с тарелками. Пока домовитая жена Погосяна расставляла чистые приборы и собирала на стол легкие закуски, Митя настроил инструмент, и они спели на два голоса любимый романс Варвары Николаевны про напрасные слова. Потом к дуэту присоединился Густав, а чуть позже Анхель с большим подносом сладостей. Вечерело неспешно, томно. Жаркий день, дыша свежестью, неторопливо расправил плечи.
- А где Женька? – поинтересовался Кольцов.
- Думаю, пошел немного подремать, - ответила Варя. – У него был такой замученный вид... а после спасения Сабины, силы его вообще оставили.
- Да, Боб какой-то странный, - согласился Митя. – Молчит, грустит. На лес смотрит, как я на заказчика, который перед самой сдачей дома решил установить в гостиной камин.
- А как ты смотришь? С ненавистью и желанием придушить? – усмехнулась Варя.
- Нет, с большим удивлением, любопытством и с желанием понять, почему у идиотов денег больше, чем у полноценных людей.
- Ну и как, нашел ответ? – спросила Варя, обняв друга. – Может быть, в этом неравном распределении и кроется секрет наших бед? Были бы умные добрыми и богатыми – дуракам жилось бы легче. Гораздо легче, чем умным в мире злых богатых дураков с синдромом каминной неожиданности.
- И не говори, Мышонок, путь наш далек и тернист, а ноги совсем уж озябли, - запричитал Митя, разомлевший в ласковых объятьях подруги.
- А меня один раз попросили телепузиков изобразить на капоте спорткара, - со вздохом пожаловался Густав.
Друзья прыснули со смеху, но так и не поняли, серьезно Паша говорит или шутит.
- Просили только один раз, значит, второй раз просить побоялись, - улыбаясь, подметила Анхель.
На тропинке показался Гарик.
- Прощай, Дездемышка! - с чувством сказал Кольцов. – Твой мавр приближается к нам неотвратимо, как отчетный период к бухгалтерии.
- Прощай, Орфей сладкоголосый! – Варя тесно прижимала друга к пышной груди, а сама поглядывала на мужа.
Анхель, не дожидаясь участия мужчин, открыла бутылку вина, с улыбкой наблюдая за мизансценой.
- Та-а-к! Варвара Николаевна полезла обниматься! - Погосян, изображая ревность, насупил красивые брови.
- Где был? Что-то я смотрю, ты к нам не торопился, - задиралась к мужу Варя.
Шумно дыша, Гарик забрал у Кольцова гитару:
– Женщина, опомнись! Взываю к твоему кудрявому разуму! Ты завтра не встанешь, а я не гарантирую тебе реанимации в виде яичницы с рассолом. Пусть тебя Дмитрий Иванович тогда выхаживает.
- А пусть выхаживает! Наливай!
Игривое настроение передалось остальным. Пока наполняли бокалы, к столу подошла Маша, а за ней Никита. Только сели, как вдруг Варя, опомнившись, поспешила вернуться в дом, чтобы повесить на сушку мокрый купальник, который, с её же слов, требовал какого-то исключительно бережного отношения. Возмущенная компания решила больше никого не ждать.
Гарик виртуозно играл на гитаре. Митя прекрасно пел. Над рекой, над лесом, над красивым резным мостиком плыли мелодии старинных романсов, легко кружились душевные бардовские мотивы. Не забывали друзья и про любимые песни студенческих лет, которые когда-то исполняли «Аквариум», Виктор Цой, «Наутилус». Не пели только Анхель и Маша. Анжела считала, что голосом не владеет и, если раскроет рот, то все испортит, а Маша не знала слов. Ей было немного грустно. Впервые она видела Дмитрия Ивановича таким счастливым, таким воодушевленным. Музыка наполняла его непривычным для Маши настроением: холодность исчезла, сарказм, который иногда переходил в грубость, пропал. Взгляд стал нежным, почти бархатным.
Маша исподтишка поглядывала на Анхель, надеясь разгадать тайну своего появления в замке. Холмогорская слушала, улыбалась и ничем не выдавала особого отношения. Зато вернувшаяся Монаева буквально ловила каждый Митин вздох, каждую ноту и старательно подпевала. «Этого еще не хватало», - подумала Столапова, разглядывая высокую грудь депутата. Неожиданно Ирина Эдуардовна перехватила Машин взгляд. Она посмотрела на девушку так, что та невольно вжалась в стул. В этом взгляде было и презрение, и превосходство, и угроза. Холмогорская заметила атаку подруги.
- Как там Сабина? С ней все в порядке? – спросила Анхель, выводя Машу из-под удара.
- Да, она сказала, что придет позже, - запинаясь, ответила девушка.
- Древние черепки сняла или так в них и ходит, как папуас? – поинтересовалась Монаева, ослабляя хватку.
- Сняла... Только почему древние? На них ни налета нет, ни следа времени. Если это золото, то обычный новодел, замаскированный под старину. Сейчас мода на украшения и одежду в стиле «этно». Кто-то плавал в речке и случайно потерял.
По реакции Погосяна можно было предположить, что он видит Столапову впервые.
- Маша, да вы умница! – восхищенно сказал Густав. – Схожу-ка я за Сабиной, приведу ее к нам, заодно посмотрю, где там наша Мышка-норушка пропала.
Вдруг Монаева встрепенулась, будто её осенила какая-то догадка:
- Давай скоренько! Ну что мы, в самом деле, никак не соберемся, - стала торопить она Павла.
Анжела удивленно посмотрела на подругу, та ответила ей лишь глазами, но этого оказалось достаточно:
- Да, Паш, скажи, что мы зовем. Срочно!
«Чего это они переполошились?» - подумала Маша. Мужчины, не обращая внимания на тревогу дам, продолжали петь песни и разговаривать в перерывах о футболе, политике и работе. Но Ира с Анжелой не унимались. Спустя пять минут они собрались идти за теми, кто остался в замке.
- Наверное, Сабину уговаривают, - предположила Маша. – Хотите, я за ней схожу?
- Нет-нет, вы отдыхайте, - торопливо сказала Анжела, - сейчас Паша их приведет.
Тут Столапова поняла, что Холмогорская переживает вовсе не за падчерицу.
Только подруги собрались уходить, как на тропинке показалась Варя. Она была возбуждена и выглядела немного растерянной. Анжела с Ириной многозначительно переглянулись. Только когда из калитки вышли Густав с Сабиной, подруги облегченно выдохнули.
- Ну что, навесила? То есть, развесила? – с усмешкой спросила Монаева, когда Варя подошла к столу.
- Не то слово, – неуверенно ответила расстроенная ревнивица и попросила налить ей сначала вина, а потом воды.
Наконец все расселись. Никита включил свет, потому что стало темнеть.
- Ой! А где Рафаэль, - опомнилась Маша.
- С Женькой, наверное, не переживай, - сказал Кольцов. - Боб по старой перуанской традиции накормил собаку всякой ерундой со стола и спать с собой уложил. Завтра твой избалованный гурман-Рафик облезет и будет похож на больную макаку резуса.
- А Боброва в спальне нет, - заметил Густав, галантно отодвигая стул для Сабины.
- Как это нет? – встревожилась Монаева. – А где же он тогда? Господи, что за манера у человека!
- Он не человек! Он – стелс, – сказал Кольцов.
- Еврей? – хихикнула Варя.
- Ага, - засмеялся Погосян, - из Еревана. Как дядя Мамикон Зармикович – сто долларов взаймы обеспечивают год полной невидимости.
- Наверное, решил прогуляться, Ир, не волнуйся, - успокаивал Монаеву Густав.
- Уж чего-чего, а места, чтобы затеряться, в этом доме предостаточно: мог на диване уснуть в зале или комнаты перепутать случайно, - предположила Анхель.
- Только бы не учудил чего... - вздохнула Ирина, - а то ума хватит – пойдет в лес один...
Беспокойство Монаевой быстро потонуло во всеобщем веселье, песнях и разговорах. Когда совсем стемнело, Митя по просьбе Вари принес музыкальный центр и колонки. Мышка затеяла танцы с вручением приза лучшей паре. Сначала Кольцов, претендуя на двадцать пять процентов от стоимости клада, предложил в качестве вознаграждения сокровище Сабины, но потом признал свою идею несостоятельной, а мысль не вполне трезвой. В результате было решено голосовать открыто, а приз вручать от каждого участника. Бросили жребий, но потом, как это часто случается, решили не отдаваться воле случая. Варя достала диск из своей просторной авоськи.
- Обалденная музыка! Ромка подборку делал, – похвасталась она.
Танцевали друзья с огоньком, а отсутствие навыков компенсировали настроением и артистизмом. Супруги Погосян изобразили зажигательное фламенко. Варя сверкала глазами, как настоящая испанка. Гарик, стоя на одном колене, ритмично двигал бровями, хлопал в ладоши и старался в приливе чувств не выплюнуть зажатый в зубах оранжевый цветок, украшавший когда-то платок супруги. Кудри Варвары Николаевны кружились, браслеты неистовствовали, выбиваясь из сил. Каждый такт она отбивала ногами, а изогнутые руки изображали игру на кастаньетах. Страстный танец вызвал у присутствующих новый прилив сил и еще больше опьянил.
Затем на импровизированный танцпол вышли Кольцов с Машей. Девушка вспомнила, что она все-таки актриса и, отбросив стеснение, приложила максимум усилий, чтобы изобразить рок-н-ролльные движения. Получилось замечательно. В конце танца Дмитрий Иванович рискнул добавить несколько акробатических элементов. Элементы удались, но вид у Маши после них был взлохмачено-испуганный. Благодарная публика по достоинству оценила смелость конкурсантов и щедро искупала их в овациях и шампанском, которое решили открыть по случаю марафона. После танцев и брюта Мария сильно захмелела и потихоньку, не привлекая к себе внимания, ушла в дом.
Следующая пара – Густав и Сабина сделали неплохую заявку на победу, потому что девушка заставила партнера репетировать. Нетерпеливая публика улюлюкала и грозилась взыскать с пары штраф в виде исполнения частушек. Наконец танцоры собрались с силами. Отрепетированное самбо выглядело несколько сумбурно, но не из-за неумения Густава, а из-за излишней серьезности Сабины. Паша дурачился, двигался свободно, Сабина же, напротив, вела себя предельно собранно. Девушка танцевала хорошо, но немного агрессивно. Благодаря очаровательной улыбке Густананакиса и выпуклой подтянутости той части тела партнерши, которым в основном и исполняется самбо, номер оставил хорошее впечатление.
Теперь Никите Александровичу предстояла нелегкая задача станцевать сразу с двумя партнершами. Но Анхель взяла самоотвод, резонно заметив, что тот, кто занимался танцами профессионально, не должен участвовать в любительских конкурсах. На Холмогорскую была возложена почетная обязанность – в качестве председателя жюри выбрать лучшую пару, в том случае, если голоса разделятся поровну. Боксер и шахматист Суворов из-за необычной пластики и попытки вывернуть Монаевой руку, был оттеснен партнершей в угол «ринга». Зрители лежали от хохота, пока Ирка спасала положение немыслимыми па, а накаченный ректор, играя бицепсами, судорожно повторял за ней движения на безопасном расстоянии. В целом танец был похож на занятие аэробикой, а иногда, видимо, в силу того что алкоголя было выпито много – и аквааэробикой тоже.
После того как вытерли слезы, стали голосовать. Победителями единогласно были признаны Погосяны, потому что Кольцов, оставшись без партнерши, отказался от борьбы. Приз зрительских симпатий в виде жарких поцелуев достался Монаевой и Суворову. Обиженная Сабина, капризно фыркнув, отвернулась. Густав, чтобы искупить несуществующую вину, пригласил её прогуляться.
- Анхель, - игриво позвала подругу Варя, - стеснительная ты наша, станцуй, пожалуйста?
- Да! Анжелика Карловна, тряхните стариной! Или что у вас там, у вечнозеленых?! Расправьте иголки! – поддержал просьбу Кольцов.
- Сто лет не видел! Анхель, станцуй, а? - присоединился Погосян.
- Похоже на фрагмент из кинофильма «Жестокий романс»: « - Лариса Дмитриевна, уважьте компанию, станцуйте! – Да уж, пожалуйста, просим вас!» - процитировал Никита. - Хотя я тоже очень хочу видеть и надеюсь на более благоприятный исход, ввиду отсутствия среди нас паратовых и карандышевых.
- Неловко мне, Мокий Парменович! – с улыбкой ответила Холмогорская. – Тоже мне, нашли балерину, - отмахнулась от просьбы Анжела. – Сто лет не видели, сто лет и не танцевала.
- Мы обещаем, что следующий раз попросим через столько же, - заверила подругу Монаева.
- Не буду! Не уговаривайте! Как вы себе это представляете? Выйду и начну перед вами умирающего лебедя изображать?
- Зачем же умирающего? Ты нам в паре с Дмитрием Ивановичем танго станцуй, - хитро прищурившись, сказала Варя. - Нет, если хочешь – возьми Погосяна, но он в шортах. Танго в шортах – это все равно, что вальс в стрингах, сама понимаешь, преступление! У нас, из прилично одетых, как всегда, только денди-Кольцов.
У друзей перехватило дух. Всем стало понятно, что Варя задумала. Конечно, она была не первая, кому приходила в голову идея воссоединить Кольцова и Холмогорскую. На протяжении пятнадцати лет друзья не оставляли надежды и, пользуясь любым предлогом, напоминали бывшим возлюбленным о прошлом: сначала рьяно, а потом тише, слабее, в силу безуспешности своих действий. Одна из таких задумок привела к тому, что Анхель уехала за границу и друзья не видели её почти год. Смелая, но плохо завуалированная попытка Вари склеить разбитую чашку могла обернуться полным провалом. С другой стороны – сводница всегда могла оправдаться: танец – это просто танец. Можно отказаться, а можно отнестись к нему как к забаве, к развлечению. Он ни к чему не обязывает. Тем более что Анхель и Митя уже исполняли танго в институте, это был их номер, когда театральная студия готовила концерт ко дню студентов. Никто даже не сомневался, что и мелодия будет та же, что двадцать лет назад. И хотя танцевать будут только двое, но вспоминать будут все.
Уловив в настроении друзей щемящие, но сладкие нотки ностальгии, Анжела растаяла. Холмогорская перестала возражать. Глядя прямо перед собой, она задумчиво склонила голову. Собравшись с силами, Анхель посмотрела на Митю. Повисла странная пауза. Партнеры словно договаривались о чем-то, не проронив ни слова. Варя тихонько толкнула Монаеву в бок. Ирина застыла в смутном предчувствии. Кольцов встал, подошел к Анхель и предложил ей руку. Мужчина вмиг протрезвел, собрался. С его лица сошла насмешливая улыбка, а взгляд потерял то особое выражение чуть грустной, высокомерной самоуверенности, которое кружило голову не только взрослым женщинам, но и Машиным ровесницам. Митя смотрел на Анхель так, как не смотрел ни на кого. Слетела маска, открылся занавес, заструился мягкий свет. Анжела медленно, не отводя глаз, встала. Все понимали, что танец уже начался. Варя плавно нажала кнопку play.
Глаза в глаза, рука в руке, то стремительно удаляясь, то возвращаясь с потоком чувственности, Анхель и Митя растворялись в прошлом. Друзья видели перед собой не просто красиво танцующую пару, а саму природу, эстетику страсти, переданную через точные движения. Каждая клеточка, каждый мускул подчинились воли танцующих, а они, в свою очередь, музыке. Юбка Анхель то распахивалась, обнажая ноги хозяйки, то стремительно сворачивалась, чтобы поскорее взять их в плен. И не понятно было, кому послушна материя, чьи движения она повторяет, на чьи объятья отзывается, кто заставляет её отвергать и тут же стремительно соглашаться. В последний миг беззащитное легкое перышко развернулось в руках партнера, превратилось в летящее белое крыло, отсекающее все лишнее. Вихрь юбки в хлестком поцелуе обвил ноги партнера... и в то же мгновение испуганно растаял, стыдясь собственной откровенности. Зрители готовы была поклясться, что видели, как расширились зрачки Анхель, когда Митя дыханием коснулся её шеи.
Монаева залпом выпила полный бокал шампанского. Она чувствовала какое-то странное ликование вперемешку с застарелой болью. Ей вдруг показалось, что размолвки между Митей и Анжелой никогда не было, что она больше ни в чем не виновата. Но в тоже время, Ирина почувствовала, что отвергнута бесповоротно, безнадежно... окончательно.
Никита смотрел только на Анжелу. Кольцов служил лишь инструментом, на котором исполнялась волшебная музыка, холстом, на котором Холмогорская рисовала безупречную картину танца. Суворов был счастлив, оттого что может еще раз увидеть Анхель во всем великолепии. Погосяны обнялись и зачарованно следили за каждым движением, ловили каждый вздох и сами наполнялись чувственностью, что волнами растекалась вокруг. Когда музыка стихла, никто не стал аплодировать, никто не проронил ни слова. Варя поспешила выключить диск. Монаева наполнила бокалы. Все кроме Никиты догадались, что танцующих надо оставить одних хоть на секунду. Варя отвлекла Суворова, помогая ему прийти в себя. Друзья слышали дыхание, легкое шуршание юбки и, как им всем померещилось, стук сердец за мгновение до того, как Митя отпустил руку Анхель. Слышали еще что-то... Может быть, пробежала легкая дрожь, может быть, закрылись глаза, когда горячие губы все-таки коснулись изогнутой шеи - никто точно не знает.
- Слушайте, а не сойти ли нам с ума окончательно, - засмеялась Анхель, - пошли, искупаемся? Я серьезно – страшно хочется окунуться, а потом можно в баньке погреться.
Голос Холмогорской звенел такими юными, такими беспомощными колокольчиками, что Варя почти пожалела о своей жестокой затее.
- Легко! – поддержал Анжелу Кольцов.
Митин голос тоже изменился, в нем появилась хрипотца.
- Друзья мои, а ничего, что мы слегка нетрезвые? – поинтересовался Гарик, послушно расстегивая молнию на кофте. – Мы подаем дурной пример, между прочим.
- Только попробуй утони - убью! – смеялась Варя. – Опять что ли за купальником идти?
- Да обойдемся как-нибудь, - махнула рукой Анхель.
- Понеслось... - коротко заметила Монаева.
- Другое дело! Это пример хороший, полезный, хотя не столь заразительный, как при свете дня, – обрадовался Погосян.
Варвара отвесила ему легкий подзатыльник.
- Да ладно, не сглазим мы вашу красоту, - сказал Кольцов. – Сколько вы в нее денег не вкладывайте – она все равно прикрывается двумя ладошками. Идите первые, заходите в воду, потом мы.
- Девки, чтоб зажмурились! – погрозила всем Варя. – А то у Погосяна могут возникнуть смутные желания и девиации.
- Ой-ой-ой, сам пусть зажмуривается, больно надо! - возмутилась Ирина. - Всё! Хорош трындеть, пионеры, пошли купаться! - скомандовала она. - Свет погасите и хоть строем ходите, хоть за ручки – все равно ничего не видно.
Монаева была права: ночь легла густо, луна почти спряталась.
- Одно хулиганство с вами, - ворчал Суворов. – Мне и купаться-то не хочется.
- Правильно, ты и не вспотел, в уголочке отстоялся, - толкнула его Ирина. - Чуть зубы новые мне не выбил, танцор-диско!
Друзья с шумом зашли в воду. Они переговаривались, шутили, отвлекали друг друга, потому что стали свидетелями и виновниками чего-то очень странного, пока еще непонятного. Они были немного напуганы и старались вести себя естественно.
- Я всегда любила плавать ночью, - сказала Анхель, улучив момент, когда все стихло. – Ночью вода оживает, становится плотной. Мне кажется, что именно так люди умирают.
- Ну, Анжелаааа! – захныкала Варя. - Ты же знаешь, я этого терпеть не могу, я боюсь!
- Мышенций, живых надо бояться, - вкрадчивым голосом заметил Кольцов и снова нырнул.
- Да я ничего такого... - попыталась оправдаться Анхель, - просто все говорят про свет в конце тоннеля, а мне кажется, что это темная ночная вода, которая качает тебя, потихоньку унося все дальше от берега.
Берег действительно удалялся. Огоньки, подсвечивающие тропинку, стали похожи на светлячков.
- Вполне реальная картинка, - заметил Никита. – Река Стикс, черные воды и перевозчик Харон.
- Все! Давайте о чем-нибудь хорошем! – потребовала Варя.
Компания отплыла еще дальше, пляж и шезлонги скрылись из виду. Глаза купальщиков наконец-то привыкли к темноте.
- Мне кажется, или возле моста на том берегу кто-то стоит? – спросил Кольцов.
- Я без очков, но на всякий случай «Здравствуйте, мы сами доплывем, в услугах ваших не нуждаемся!» - поддержал Суворов шутку. – Думаешь, Харон подрабатывает в таком нерентабельном месте, как Вошка?
- Ой!!! Мамочки! Гарик, там кто-то есть! – испуганно взвизгнула Варя.
Наконец и Анхель разглядела силуэт.
- Поплыли назад, - спокойно предложила она. – Не бойся, Мышонок, это тень от ольхи.
Варя дрожала и сосредоточенно гребла.
- Прекращай уже! Возьми себя в руки. Тут охрана кругом, как в Кремле. Может, вышел кто потихоньку из засады на девок голых посмотреть, - успокаивал жену Гарик.
- Мне показалось, что это женщина, - заметил Кольцов.
- Тем более, нечего бояться, - вздохнул Погосян. - Так хорошо плавали, надо было тебе смотреть не в ту сторону?
- Это была женщина, и она стояла, подняв руки вверх, будто молилась! – тихо прошептала Варя. – Девочки, выходим!
Благодаря её причитаниям назад друзья доплыли быстро. Испуганная беженка быстро закуталась в полотенце, добежала до укрытия и включила свет, не обращая внимания на возмущенные крики подруг и веселое улюлюканье мужчин.
Глава 12
И перо за это получай
В бане было светло и уютно. Друзья грелись, бурно обсуждая новое приключение. В конце концов, все как обычно пришли к выводу, что пить надо меньше, а спортом и сексом заниматься больше. На этой веселой ноте, послали Суворова и Кольцова за одеждой.
Вернулся Митя один. Никита пошел в замок переодеваться.
- Знаете, товарищи, если это тень от дерева, то в лесу живут энты, - усмехнулся Кольцов.
- В каком смысле? – насторожилась Варя.
- В том смысле, что наша женщина-тень-на-плетень уже стоит на мосту. Я бы хотел, Мышка, тебя успокоить, но там действительно кто-то бродит.
- Да врешь ты все! – смело заявила пьяненькая Монаева и, энергично шатаясь, потопала на выход. – А если не врешь, надо познакомиться!
Митя не успел поймать подругу: она со смехом выскочила на улицу. Одной рукой депутат придерживала простыню, а другой рукой приветственно махала.
- Женщина! Женщина на мосту! Милости просим к нашему шалашу! Идите сюда, женщина! – вопила Ирка на всю округу.
Все, включая паникершу Варю, высыпали на улицу. Друзья смеялись, пытаясь угомонить хулиганку. После яркого света, не было видно не только теней, но и самого моста.
- Идите, идите, не стесняйтесь! У нас тут пижамная вечеринка!
Ирина сделала несколько шагов в темноту и на секунду скрылась из виду. Вдруг расшалившаяся Монаева взвизгнула и пулей выскочила обратно на свет с криком: «Тут кто-то есть!» Варя вцепилась в Гарика. Надо сказать, что и Гарик немного вжался в плечо жены. Все непроизвольно замерли, вглядываясь во мрак. Кольцов, обозвав депутата «кубанской кОзачкой», решил посмотреть, кто напугал Монаеву.
- Мить, осторожнее! Вдруг змея, все-таки лес кругом, - попросила Анхель.
После непродолжительного, но напряженного молчания из темноты послышался голос Кольцова:
- Рафик, ты ведешь себя неприлично. Ты зачем, морда волосатая, наших дам пугаешь?
Завернутый в полотенце полуголый Митя вернулся на свет. На руках он держал Рафаэля, который щурился и жалобно поскуливал. Женщины по очереди погладили собачонку. Погосян сказал жене, чтобы она даже не думала: он не разрешит завести собаку, потому что потом будет кошка, затем попугайчики, рыбки, морские свинки и игуаны.
- А потом вы скажете, что в папином кабинете будут жить канарейки, - подытожил довольный собой Гарик, раскрывший заговор на этапе зачатия.
Варя закатила глаза, демонстрируя пренебрежение к необоснованным подозрениям. Митя заметил, что со стороны компания похожа на натурщиков, которые вышли покурить.
- Брр, холодно, ребят, может пойдем в дом? Разожжем камин, выпьем еще по пятьдесят, да спать ляжем? – предложила Анхель. – Заодно Женьку найдем. Странно как-то... собака одна бродит.
- Густав с Сабиной тоже запропастились. Ладно, давайте воссоединимся, перед тем как отдаться Морфею, - согласился Кольцов.
- Но-но! Предаться и отдаться – разные вещи. Не надо Морфеем портить мою безупречную репутацию, - сказал Погосян и эффектно откинул со лба мокрые волосы.
- Твою «безупречную» репутацию скоро даже мифические герои не спасут. Пойдемте, действительно, а то тут, кажется, уже убираться пришли, а мы мешаем, - ворчала Варя, чувство юмора которой все-таки возобладало над страхом.
Друзья быстро оделись и ушли, погасив везде свет. Лишь маленькие фонарики в темноте освещали тропинку, млечным путем уводившую людей к дому. В замке было тихо, на первом этаже горел свет. Анжела позвала Женю и Густава, но откликнулся только Никита, который как раз спускался по лестнице. Суворов сказал, что, вернувшись в замок, он никого не встретил. Кольцов быстро заглянул в каминный зал, а Погосян в гостиную и кухню. Друзья разошлись по этажам, чтобы проверить комнаты. В результате поисков они опять встретились внизу – озадаченные, но еще не испуганные.
- Я нашел только нетрезвую Марию Леопольдовну. Она тоже никого не видела, - доложил Кольцов.
- Может, они гуляют? Боб выспался, присоединился к Густаву и Сабине, и они пошли в парк? – предположила Анхель, бросая поленья в камин.
- И Рафик от них убежал, - догадалась Варя. – Мальчики, сходите без нас, ладно? Погосяна, пожалуйста, не потеряйте, а то мы потом и его искать будем.
- Да, идите без нас, - сказала Монаева. – Я на минутку поднимусь в спальню, - предупредила Ирина.
Мужчины ушли на поиски. Анхель разожгла камин. Оставшись вдвоем, подруги удобно расположились у огня.
- Как ты, Мышонок? Успокоилась? – спросила Анхель.
- Успокоилась. Что уж теперь... – вздохнула Варя.
- Поняла, что Гарик не виноват?
- Нет, я окончательно убедилась, что между ними что-то есть.
Огорченная Анжела, с глубоким вздохом разочарования, откинулась в кресле.
- Да с чего ты взяла! В машину могла садиться другая девушка – знакомая, жена друга, кто угодно! Он Сабину не знает, он с ней и двумя словами за весь вечер не перекинулся.
- Перекинулся! И не только словами!
Варя вспыхнула и закрыла лицо руками, чтобы сдержать слезы. Взяв себя в руки, она продолжила:
- Сабина с Гариком были наедине около двадцати минут, пока мы романсы пели. Я когда это поняла, сразу же пошла в замок. Застала правда только её; сидела одна в гостиной. А на столе лежала салфетка, испачканная в помаде.
- И что?! – не вытерпела Анхель и всплеснула руками. – Что из этого?!
- А то! Ты же знаешь привычку Погосяна терзать салфетки? Вечно сложит их не то самолетиком, не то корабликом, - злилась Варя. - Салфетка в помаде побывала в его руках – это точно. Наверное, целовались, а Гарик потом помаду с губ стер.
Анхель встала, подошла и обняла подругу:
- Мышонок, все это как-то странно, как-то нелепо. Я все равно не верю.
- Если честно, мне тоже не хочется верить. Так все надоело... - вздохнула Варя.
Холмогорская утешала её, пока в каминный зал не вернулись мужчины. Вернулись они в том же составе, что и уходили.
- Это уже не смешно, - медленно поднимаясь, сказала Анхель. – Вы всё обошли?
- Да, мы прошли по всем тропинкам, звали, кричали. Разбудили твоего цербера, – признался Кольцов, который теперь тоже выглядел озадаченным.
- Он обязательно Альберту доложит, – с сожалением заметила Анхель.
- Мы сказали, что играем в казаков-разбойников, предложили присоединиться, и спросили, не выходил ли кто. Он ответил, что ворота никому не открывал. Если он Альберту расскажет, то максимум что тебе грозит, это длинная и убедительная лекция на тему пьянства и массовых психозов. Я бы прислушался, кстати.
- Что делать-то? – спросила Варя и тут же поняла, что ответа пока никто не знает.
Все сели и по совету Погосяна немножко выпили для прояснения ума. Пока ждали результатов, вернулась Ирина. После еще двух безуспешных попыток достичь трезвости ума с помощью коньяка, Анхель сказала:
- Мне надо переодеться. Потом мы снова обыщем дом и парк, сходим к реке. Посмотрите, пожалуйста, на месте ли вещи Густава, а я проверю спальни Сабины и Женьки.
- Я тоже переоденусь и сразу к вам присоединюсь, - пообещала Варя.
Женщины оставили мужчин в тягостном молчании. Митя налил всем еще по глотку.
После того, как во второй раз обыскали дом, парк и сходили к речке – настроение стало не просто плохим, а удручающим. Кольцов злился, Ирка нервно курила, у Гарика подскочило давление, а Варя потихоньку начинала паниковать. Только Суворов по-прежнему оставался спокойным – разве что чаще обычного поправлял очки.
- Слушай, Анхель, а здесь есть подвал? – задумчиво спросил Митя.
Рафик внезапно оживился. Погосян заподозрил, что он знает больше остальных.
- Есть, конечно. Я про него совсем забыла. Есть большой цокольный этаж, но он закрыт. Я там была всего один раз.
- Опаньки! – выдохнул Митя. – Разлюбезный Буратино, мы дадим тебе пять сольдо и три корочки хлеба, если скажешь, где находится ключ и дверь, – как кот Базилио мурлыкал довольный Кольцов.
- Ключ – понятия не имею, не интересовалась, а дверь с левой стороны под парадной лестницей. Будешь наглеть, позову Артемона, – с радостью в голосе пропела Анхель в ответ, и друзья, не сговариваясь, поспешили в холл.
Тонкая полоска света едва-едва пробивалась через неплотно прикрытую дверь.
- Придушу раздолбаев! – выругался Кольцов, устремившись вперед.
- Можешь на меня рассчитывать, - поддержала его Монаева. – Увидишь Джавдета в сарафане – не трогай, он мой!
С не менее строгими намерениями и заготовленными ругательствами обиженные товарищи бросились вслед за лидерами карательного движения. Лестница в подвал была крутая и не очень широкая, поэтому двигались цепочкой. Когда спустились, внизу обнаружили просторный зал с несколькими дверями.
- Если не ошибаюсь, прямо - хозяйственный блок, направо - винный погреб, налево - бильярдная, - помогла сориентироваться Анхель.
Кольцов открыл дверь слева, зажег свет. В комнате никого не было. В то же время, Анжела открыла дверь в винный погреб. С тихим вздохом, с придушенным возгласом, так и не перешедшим в крик, Холмогорская замерла в дверном проеме, а потом, чуть пошатнувшись, обернулась...
На бледном лице Анхель темно горели глаза. Глаза горели таким страхом, что Варя отступила и охнула. Никита подхватил Анжелу, но она устояла. Вдвоем они медленно вошли в комнату, и тогда остальным открылась страшная картина. На полу в луже крови лежала Сабина. Судя по всему, голова её была разбита. Шелковый халат цвета айвори пропитался кровью. Бурые пятна были похожи на огромные увядшие маки, небрежно разбросанные по кремовым складкам простыни. Девушка лежала на правом боку, волосы укрывали лицо. Варя посмотрела на Сабину, и ей показалось, что покойница злобно глядит на неё из-под черной мрачной завесы. Вдруг волосы колыхнулись, взлетели и, превратившись в ворон, измазанных красной помадой, с жутким криком бросились на вошедших.
Обморок Вари вывел всех из ступора. Монаева, вовремя подхватившая тело подруги, прикрикнула на Погосяна – тот кинулся приводить жену в чувство. Пока бегали за водой и каплями, суетились, зачем-то пытались открыть маленькое окно под потолком, Варя очнулась и тихонько спросила:
- Может, она живая?
После здравого предположения самой, казалось бы, слабой участницы происшествия, остальные окончательно пришли в себя. Гарик накапал жене лекарства. Митя и Анхель осторожно обследовали тело Сабины. Никита прощупал пульс.
- Никаких других повреждений не вижу, - сказал Кольцов. – Кажется, рана только одна - на голове.
- Синяков и ссадин тоже нет, - добавила срывающимся голосом Анхель. – Никит, ты что-нибудь слышишь?
- Ничего не слышу, - сухо ответил Суворов. – Надо вызывать скорую помощь.
- И чем быстрее – тем лучше, - тихо добавил Кольцов, погладив Анхель по плечу.
Женщина вздрогнула. Она о чем-то сосредоточено думала. Холмогорская аккуратно откинула волосы с лица Сабины. Глаза девушки были закрыты, следов крови не было. Потом Анжела осторожно убрала волосы с шеи падчерицы и еще раз попыталась прощупать пульс. Друзья замерли, надеясь услышать то, что в одну секунду вернет им прежнюю жизнь. Иной же вердикт, не оставлял такого шанса. Анхель резко встала, под ногами хрустнуло битое стекло. Задев перевернутый барный стул, она решительно подошла к буфету. Под недоуменные взгляды товарищей что-то поискала и, не найдя, попросила Монаеву, принести зеркальце.
- Анжелочка, ты не волнуйся, - вдруг сказала Варя. – Мы тебя не бросим, ты ни в чем не виновата! Вероятно, кто-то проник в дом, или она сама упала. Альберт Яковлевич... он все поймет!
Вдруг до присутствующих дошло, насколько плачевно их состояние. Холмогорская внимательно посмотрела на Варю. Взгляд Анхель потеплел, хотя было понятно, что она ни слова не услышала.
- Конечно, Мышонок, конечно, – ласково прошептала Анжела.
Холмогорская повторила эти слова несколько раз. Потом взяла у, обернувшейся в один миг, бегуньи Монаевой небольшую пудреницу и попыталась приложить зеркальце ко рту и носу Сабины. Результата не было.
- Где спутниковый телефон? Давай я вызову врачей? – мягко, но настойчиво предложил Митя.
- Нет, я сама, - спокойно ответила Анхель.
Она встала, еще раз обвела взглядом друзей и вышла из комнаты.
- Господи, помоги! Ребята, что происходит? – Варя в ужасе обхватила голову руками. - Где Густананакис?! Где Бобров?! Вы хоть что-нибудь понимаете? Усмаилов нас живьем в асфальт закатает!
Суворов обошел тело девушки, поднял стулья. Погосян достал из-под барной стойки пустую бутылку и штопор, потом вытащил еще какие-то осколки.
- Может, ее накрыть? – глядя на Сабину, нерешительно предложил Никита.
- Наверное, лучше ничего не трогать до приезда ментов, - ответил Митя. – Хотя мы уже наследили.
- Я не верю, не верю! – заплакала Варя. – Это что получается? Пашка ударил ее бутылкой, а потом сбежал? Или они убили ее вдвоем с Женькой?
Кольцов, не стесняясь в выражениях, описал ситуацию в целом, как критическую. Монаева предложила успокоиться и не спешить с выводами. Гарик задумчиво и скрупулезно осматривал место преступления. Суворов остервенело тер линзы очков. Вдруг Варя подскочила к Никите и выхватила у него салфетку:
- Ты где ее взял?!
От неожиданности Никита вздрогнул, отшатнулся и чуть не снес винный шкаф. Гарик попытался остановить жену, но Варя не унималась:
- Просто ответь, где ты ее взял?
- Здесь, Варь, здесь! Вон на буфете стоит салфетница! Что с тобой? Успокойся, пожалуйста, – попросил озадаченный Суворов, с недоумением наблюдая за тем, как яростно подруга вертит клочок бумаги.
Чем Варе не угодила салфетка – так и не выяснили, потому что в подвал вернулась Анхель. По выражению ее бледного, застывшего лица сложно было догадаться, о чем она думает или что чувствует.
- Вызвала? – поинтересовалась Ирина.
Анжела отрицательно покачала головой и показала черную трубку с толстым пеньком антенны.
- Батарейки нет. Кто-то вытащил.
- Твою мать... – выдохнул Кольцов и сел. – А картина-то рисуется все хуже и хуже. Сабина не могла просто упасть и умереть. Подумают, что Густав преднамеренно её убил, потом испортил телефон и сбежал. И Боброва приплетут в сообщники.
- Надо отправляться в город за помощью. Давайте я съезжу? - предложил Никита.
- Я с тобой, - сказал Митя.
- Куда вы поедете? У вас сейчас четыре педали и два руля на каждого! – возразила им Варя. – Надо просить охранника, пусть берет машину и везет сюда бригаду скорой помощи.
- Вы не понимаете... Никто не сможет выехать! - волнуясь, объяснила Анжела. - Вы же видели пост и шлагбаум на повороте? На ночь его закрывают, там нет никого. Чтобы открыли шлагбаум, надо сначала позвонить, а чтобы позвонить, нужен телефон.
- Да, точно, видели шлагбаум. И даже не один, - уточнил Кольцов. – Может, взять мотоцикл Густава?
- Это плохая идея, - возразил Суворов. - У Пашки машина-зверь, это тебе не велосипед. Ночью в темноте, объезжая по ухабам шлагбаумы, больше шансов свернуть себе шею, чем доехать до шоссе.
- Всё, собрались! – потребовала Монаева. – Садитесь. Начинаем думать - спокойно, логически, исходя из фактов! Проблемы решаем по мере поступления. Проблема первая: состояние Сабины. Мы не знаем, что с ней, и мы сами не можем определить, жива она или мертва, так? Какие будут предложения?
– Если из достаточно глубокого надреза кровь брызнет – значит, сердце бьется, - робко сказал, медицински образованный интернетом, Гарик и тут же пожалел.
- Как вариант, - не сразу поддержала Погосяна слегка обескураженная Монаева, - но мы отнесем его к крайним мерам, потому что в комнате шесть архитекторов и ни одного заслуженного патологоанатома. Я с трудом себе представляю, что мы потом скажем следователю о непонятных попытках пьяной компании добыть из тела бедной Сабины фонтанчик крови.
- Давайте отнесем ее наверх? Здесь так холодно. Может быть, ей влить немного коньяка? – жалобно шмыгая носом, предложила Варя. – Вдруг она отогреется, оживет?
- Мышонок, ты выпей еще капелек, выпей, - чуть тише сказала Монаева. - Даже в сказке Снегурочка от огня испортилась. В прохладе шансов выжить больше.
- Давайте попробуем сделать ей искусственное дыхание, массаж сердца? – предложил Суворов.
Он опять снял очки, но новую салфетку взять побоялся.
- Нет, это опасно. Мы не знаем, какие у Сабины повреждения. Можем сделать хуже, - рассудил Кольцов.
- Здесь неподалеку живет знахарь, – Анжела искала поддержки, чтобы дальше не говорить, если есть контраргументы.
- Знахарь? В заповеднике? – удивилась Монаева.
- Когда-то была деревня. Теперь остался один дом, в котором живет старец Попят. Говорят, он может творить чудеса, лечить неизлечимые хвори, предсказывать будущее. Мы с Альбертом как-то раз к нему ходили. Вернее, сопровождали гостя.
- И что? – спросила Варя.
- Ничего, - пожала плечами Анхель. - Гость жив-здоров, уехал в Англию, купил футбольный клуб, развелся со старой женой, женился на новой. Сложно сказать, что из этого у олигархов считается чудом.
- Знаете, как бы абсурдно ни звучало, но знахарь – наш шанс! Надо за ним идти! – твердо сказала Монаева.
- Ты уверена, Ир? Знахарь – это еще и свидетель. Что мы ему скажем? – Кольцов обвел рукой вокруг. – Как мы все это объясним?
- Просто. Во-первых, ни слова про исчезнувших, во-вторых, все остальные были вместе. Сабина ушла, мы ее долго искали. Видимо, она много выпила, упала и ударилась об... – Ирина поискала глазами возможное орудие убийства.
- Об стул, - помог ей Гарик. – На краешке барного стула есть следы крови.
Всех передернуло, но Монаева не дала друзьям раскиснуть:
- Кто пойдет с Анхель?
- Я, - одновременно сказали Митя и Никита.
- Аааа! – внезапно закричала Мышка. – Она вздохнула! Клянусь, я видела, она вздохнула!!!
Друзья бросились к девушке. Холмогорская слушала сердце, Монаева пыталась поймать дыхание зеркальцем.
- Мне кажется, есть! Бьется! – шептала Анжела. – Кажется, бьется.
- У меня ничего, - грустно сказала Ира, разглядывая чистую поверхность. – Может, дыхание слишком слабое и, как только я убираю зеркало, след исчезает?
Друзья еще немного посидели рядом с Сабиной, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, что позволила бы им надеяться на лучшее.
- Пошли! – скомандовала Монаева. – Я с вами. Погосяны останутся здесь. Вдруг Сабина очнется, или Густав с Бобом найдутся.
- Хорошо, - согласилась Варя. - А ей точно не холодно?
- Обычно в винном погребе поддерживается постоянная температура в восемнадцать градусов, - сказала Анхель. – Я попробую прибавить хотя бы до двадцати.
- Закройте ее пледом, а то и вправду здесь холодновато, - приняла решение Монаева. – Все, мы уходим!
- Ни пуха! – пожелал Гарик.
- К черту! – с чувством ответил Кольцов.
С надеждой на спасение, четверка друзей быстро собралась в дорогу и покинула замок. Осиротевший дом беззвучно вздыхал, оплакивая беду, случившуюся с его обитателями.
Глава 13
А ночка темная была
Гарик принес три пледа и подушки. Муж с женой сели за стол - поближе к выходу и подальше от Сабины.
- Ты чего завелась с этими салфетками дурацкими? – тихонько спросил Погосян, устраиваясь в кресле.
Варя опустила голову:
- Погосян, это ты ее ударил? – слово «убил» Варя выговорить не смогла.
- Сдурела?! – изумился Гарик. – Ты шутишь что ли? Мы же все вместе были?
Варя упрямо помотала головой.
- Только не ори, ладно? Её любой мог убить. Искал, заметил свет, спустился в подвал и ударил... или толкнул, и она разбила голову об стул.
- А почему ты думаешь, что это сделал я? – недоумевал Гарик.
Варя собралась с духом и сказала:
- Мы сидели у реки, а ты остался с Сабиной в замке. Вы разговаривали.
- Разговаривали. И что?
- Когда я пришла, она сидела в столовой. Рядом с ней на столе лежала салфетка, сложенная тобой. На салфетке были следы помады.
- И какие ты из этого делаешь выводы?
- В столовой салфетки тканевые, а в домике у реки – другого размера и фактуры – я сама упаковки открывала. Получается, ты был в подвале!
- Слушай, - Гарик возмущенно всплеснул руками, - это уму непостижимо! Дорогая моя жена, Варвара Николаевна – твоя фамилия Погосян, понимаешь? Не Кристи! Погосян!!!
- Не ори! – зашипела на мужа Мышка. Ты можешь хоть раз в жизнь засунуть себе... в карман свой темперамент и поговорить спокойно? Ты понимаешь, что если это увидела я, то об этом узнают и следователи?
- Хорошо, - выдохнул Гарик. – В самом деле, чего я мотаю себе нервы? Ты хуже любого прокурора, Варя! Я живу с тобой семнадцать лет, а ты унижаешь меня такими подозрениями. Это просто дикость какая-то!
Гарик отвернулся, но неистовая Варвара, как ищейка, взявшая след, не обратила внимания, что муж очень расстроен и говорит искренне. Вместо того чтобы сгладить остроту момента, она разжигала огонь еще больше:
- Давай хоть раз, как взрослые люди, решим наши проблемы, поговорим начистоту. Я знаю про твои шашни на стороне, но мне никогда не понять, как ты мог связаться с Сабиной!
- Что-о-о!!! – Гарик больше не мог терпеть. – Какие шашни?!!! Почему, объясни мне, почему я должен постоянно оправдываться в том, чего не делал?!
Погосян ударил кулаком по столу. Варя тонко пискнула.
- Ты хочешь поговорить спокойно? Я готов. Мы возвращаемся в Москву, и я подаю на развод. Достаточно спокойно? А теперь пойду наверх, через час вернусь. Будем меняться, пока ребята не вернутся.
Такого поворота событий Варя не ожидала. От испуга и стресса она не нашлась, что ответить, поэтому промычала что-то невнятное.
- Пожалуйста, хочешь - иди первая! Только очень тебя прошу, не говори больше со мной.
Погосян взял плед из шиншиллы и натянул его на голову. Варя встала, гордо выпрямив спину. Глотая слезы обиды, она выполнила просьбу мужа.
Оставшись один, Гарик выругался. Потом, будто испугавшись, что разбудит Сабину, выругался еще раз, но на армянском и шепотом. Вдруг в комнате, непонятно откуда, появился Рафик. Он подошел к Сабине, осторожно понюхал бурые пятна на полу, исследовал барную стойку, чихнул и помотал головой.
- Ты этим неожиданным появлениям и внезапным исчезновениям у Женьки, что ли научился? – спросил его Погосян. – Ну, иди сюда, иди.
Пёс подбежал и вильнул хвостиком. Гарик посадил собаку на стол, а потом, не глядя, вытащил из шкафа бутылку вина, открыл ее и отпил прямо из горлышка. Рафаэль смотрел не моргая.
- Да, ты прав, прав, конечно, так нельзя, - вздохнул мужчина и достал чистый бокал. – Наверное, Рафаэль, моя беда в том, что я слишком правильный. Ты не поверишь, но быть правильным сложно не потому, что сложно удержаться от неправильных вещей. Правильность она гораздо более подозрительная, понимаешь? Всем хочется проверить твою правильность на вшивость. Разве кто-нибудь про горького пьяницу станет думать, что он по воскресеньям печет пироги, приглашает в гости друзей и устраивает день трезвенности с обязательным посещением «Третьяковки»? А вот про непьющих всегда думали – или бывший алкаш, или язвенник, или зануда. Трудно, понимаешь, про людей думать хорошее, трудно им поверить.
Гарик выпил вино залпом и тут же налил еще.
- Правильность – она какая-то неправильная по своей сути. Особенно, если получил ты эту правильность просто так. Другое дело, если ты эту правильность выстрадал, осознал. Вот, например, Варя...
Рафаэль моргнул и навострил ушки.
- Согласен, старик! Прекрасная женщина. И она очень правильная! Хорошая жена, мать, хозяйка. Она настоящий идеал, это я тебе серьезно говорю, - Гарик выставил указательный палец, Рафик палец понюхал, чтобы убедиться в правдивости слов собеседника. – Но она свою правильность получила честным путем. Через страдания, через тайну, через вину, понимаешь? Она саму себя воспитала. А что я? Каким-то странным образом, может быть, от лени, может быть, от недостатка ума и чувственности, может быть, от эгоизма и страха – я получил эту правильность вместе с метрикой в роддоме. Все в школе курили – я занимался музыкой, все орали песни в подъездах и баловались анашой, я играл в ресторанах и помогал родителям. Все ходили по бабам – я как дурак влюблялся, ухаживал, пытался понравиться. Я в жизни, Рафик, никого не обидел, не подставил, не предал. Но я понимаю, чего боится Варя. Она думает, что рано или поздно это может закончиться, лопнуть по швам, разлететься в клочки. Она боится, что моя правильность не испытанная, не крепкая.
Рафаэль очень глубоко вздохнул и положил голову на руку Гарика. Мужчина нежно погладил его по голове:
- Бедный йорик... А говорят, что вы тупые и никчемные. Еще говорят, что муж не может не изменять жене. Как думаешь, мы с тобой дефективные? Ты умный, а я верный. Нас пытаются, как крыс гонять по узкому лабиринту в поисках лакомства-счастья. Все бегают! Кто-то больше, кто-то меньше. Большинство людей живут с искаженным представлением о самих себе. Это и есть стенки лабиринта. Мы видим себя глазами других людей - родителей, приятелей, друзей, любимых, врагов – всех, кто нас окружает. Это неплохо и естественно, но только если такое представление не вытесняет наше собственное. Если же вытесняет, Раф, пришла беда! Знаешь почему? Потому что чужое суждение никогда не сможет утолить голода познания человеком самого себя. Но сейчас это не модно. Сейчас надо рвать, надо быть сильным, надо быть успешным. Мы стали захламлять себя ерундой. Мы пичкаем себя едой, выпивкой, интернетом, играми и всякой херней! Пардон! – Гарик вдруг опомнился и извинился перед Сабиной.
- Вот, кстати, видишь, на полу лежит девушка? Перед этой девушкой были открыты все двери, распахнуты все окна, а она неистово бежала по своему лабиринту, не видя, что стен на самом деле нет. Она даже не знает, какая она! Она не знает, что любит, чем бы хотела заниматься. У нее одежда, которую подобрали стилисты, машина, которая считается престижной, духи, как у Виктории Бэкхэм. Она занимается йогой, ест экологически чистый шпинат, меняет айфоны и верит в сказку, что она Золушка, а Анхель злобная мачеха. Своих мыслей и представлений у нее нет. Дурные привычки бедняжка приобрела еще до того, как поняла, что у нее есть выбор. Когда-то души продавали дьяволу, а теперь даже дьявол не хочет брать кота в мешке с набором игрушек из интим-магазина в качестве бонуса. Там наверху все в недоумении! Чистилище переполнено, как нелегальное общежитие китайцев! Теперь попробуй рассуди – виноват человек или заслуживает награды, если в нем нет ничего своего? Я бы ввел еще один грех: не пренебрегай собой, возлюби себя, ищи в себе зерна смысла и выращивай их. Длинно, да? Согласен. Но там разберутся, - Гарик показал пальцем на потолок.
Рафик за рукой проследил, и быстро понял, что смотреть надо гораздо выше.
- Конечно, тебя терзает вопрос: почему? Меня он тоже сильно беспокоит. Я не хочу, чтобы мои дети выросли такими несчастными. Ведь в чем загвоздка? Отчего с каждым годом все больше и больше психоаналитиков? Потому что когда-то человек сам читал в своей душе. Иногда звал на помощь близких. Они все вместе собирались летом на даче, продавали вишневые сады, спорили, находили истоки. Они страшно ссорились, у них стреляли ружья, текли слезы, горели письма, но они пытались понять, что с ними происходит. Какая прекрасная была тогда литература, музыка, как умело были раскрыты глубины человеческой души! Что же мы видим теперь? Теперь человеку страшно в себя глядеть – там все чужое и все пугает. Человек открывает бутылку или идет к доктору. Он может залить свою пустоту, а может отдать ее специалисту, чтобы тот копался в ней как в большой продуктовой авоське, где между хлебом и яйцами лежит творог.
Гарик выпил и поморщился:
- Не тот урожай, подожди, открою другую.
В результате дегустации Гарик открыл пять бутылок белого вина и одну бутылку Бордо 1961 года. Погосян капризно морщился и занюхивал Рафиком.
- Не бойся, я ее не брошу. Я ее очень люблю. Это я во всем виноват. Она просто не знает, что моя правильность тоже не хухры-мухры. Если бы я не был тюфяком, не заставил ее страдать, она не переспала бы с Пашкой и не стала бы думать, что Ромка его сын. Она всю жизнь боится, что обманывает, а на самом деле – это я ее обманываю. Теперь понял, что такое настоящее познание себя?
В комнату вошла Варя.
- Рафа-джан, смена пришла, - заплетающимся языком сказал Погосян.
Заплаканная Варя попыталась поднять мужа, но не смогла - ноги Гарика не держали. Тогда она аккуратно опустила его на пол, положила под голову подушку и накрыла пледом.
- Ты все слышала? - спросил Гарик, не открывая глаз.
- Да.
- Ну и хорошо...
- Очень хорошо, но больше я никогда не буду просить тебя поговорить со мной серьезно. Давно ты знаешь о Густаве?
- Давненько, - сознался Гарик. - Я ждал тебя в тот вечер у института. Хотел поговорить. А потом домой звонил, но твоя мама сказала, что ты ночуешь у подруги.
- И ты через неделю после этого сделал мне предложение? Почему?
- Я так, Мышонок, испугался, так испугался... - Гарик натянул плед повыше, будто ему страшно до сих пор, - думал, ты в него влюбишься, и у меня уже не будет шанса тебя завоевы... завыивы... покорить, короче.
- Дурачок, я же тебя с первого курса любила, а ты не замечал.
- Я просто не мог поверить, - Гарик улыбался, проваливаясь в сон.
Варя поцеловала мужа. В наступившей тишине было слышно, как тикают стрелки часов, и как радостно бьется в груди маленькое собачье сердце. Женщина сняла Рафика со стола, выпила бокал вина, потом осторожно подошла к Сабине. Собрав все свое мужество, она потрогала лоб девушки, и ей показалось, что он теплый. Варя горько вздохнула и прошептала:
- Прости меня, пожалуйста, я не хотела.
Анжеле тоже пришлось соврать охраннику, но на этот раз уже более ловко. Изображая из себя нетрезвую, разгульную барыню, она сказала, что поспорила с друзьями и пообещала привести в замок настоящего колдуна. Андрей попытался отговорить Анжелику Карловну от опасной затеи, но хозяйка только фыркнула, приказав открыть ворота и не закрывать их, пока она не вернется. Невнятно бормоча себе под нос что-то про инструкции и гнев Альберта Яковлевича, охранник повиновался, потому что Анхель внезапно крепко выругалась, пообещав вырвать провода с замысловатым корнем. Также она пригрозила начисто снести ворота, не совсем качественно повесить шлагбаум и поставить Андрею будку, как у постовых, чтобы он с берданкой и в шапке-ушанке занимался делом, а не пререкался с начальством. Спутники Холмогорской находились под впечатлением. Отойдя подальше, мужчины не могли не обсудить услышанное:
- Мадам, простите, какую вы хотите бедному Андрюшеньке поставить будку? Зыбучую? Я просто несколько отвлекся, наблюдая за вашей выразительной жестикуляцией.
- Ты, Мить, лучше свети на тропинку, пока ноги не поломал, - усмехнулась Анхель. – Однажды я была свидетелем того, как профессор Пуэ – интеллигент во всех поколениях, что появились после возникновения самого понятия – в течение десяти минут объяснял рабочим, как нужно строить беседку. На высказанное мной сомнение по поводу правильности выбранного способа передачи важной информации, он мне ответил: «Ангел мой, никогда не пренебрегай тем, что создали пусть не лучшие умы России, но лучшие во всем мире выразители народного страдания».
Несмотря на всю тяжесть сложившегося положения, Ирина, Анхель, Митя и Никита еще находили в себе силы, чтобы улыбаться.
- Все будет хорошо, я уверена! – будто отвечая на чей-то вопрос, сказала Монаева. – Давайте попробуем прикинуть, что произошло.
- Я думаю, что в погребе сидели Сабина и Густав. Боброва с ними не было, - начал Кольцов.
- Альберт попросил меня проследить, чтобы дочь не пила спиртного. Видимо, она раздобыла ключ. Теперь я понимаю, почему ее почти не было у реки. Мы с тобой, Мить, думали, что Сабина будет шпионить, а она взяла выходной.
- Допустим, Сабина пригласила Густава в погреб. Они сидели, разговаривали, Усмаилова спровоцировала конфликт, Паша ее ударил... – Митя запнулся. – «Паша ударил» звучит чудовищно.
- Надо отстраниться и принимать во внимание только факты. Расположение стульев указывает на то, что Сабина сидела слева, Паша справа. Если бы он ее ударил, она упала бы назад, ближе к шкафу с вином, - рассуждал Никита, направляя луч света вдаль.
Тропинка сужалась, лес зловеще трещал ветками, ухал, скрипел и шуршал, заставляя путников идти быстрее.
- От сильного удара осталась бы гематома или ссадина, но у Сабины только одна рана и она на голове справа снизу. Пашка правша. Если предположить, что удар был нанесен больше сверху, что позволяет телу упасть в сторону удара, а не откинуться в противоположную сторону, то получается: Усмаилова сидела к нему боком, он встал, ударил ее сзади, Сабина потеряла сознание и упала, опрокинув оба стула. Возможно, она еще обо что-то стукнулась, но в любом случае все раны на голове в одном месте, - Митя на секунду остановился, - а вообще, опять ерунда. Один сильный удар сзади? Она упала бы вперед: ничком на барную стойку.
- Одежда цела, на руках и ногах нет синяков, следов удушения тоже нет – значит, драки не было. Удар мог быть нанесен в состоянии аффекта. Секундная вспышка ярости, выплеск неконтролируемой агрессии. Они должны были или стоять лицом к лицу, или сидеть. Сабина же не сумасшедшая. Если она довела человека до помрачения рассудка, не будет же она вальяжно поворачиваться спиной? – рассуждала Монаева.
- Слушайте, - внезапно Анхель встала, как вкопанная, - следов удушья нет... ожерелья тоже нет!
- В каком смысле «нет ожерелья»? – спросил Никита, борясь с желанием осветить лицо Анжелы.
Лучи фонариков озадаченно уперлись в примятую траву под ногами и в мыски четырех пар обуви.
- Помните, Маша сказала, что Сабина сняла ожерелье? Я проверяла ее спальню. Ожерелье должно было остаться там!
- Ты хочешь сказать, что ожерелье исчезло? – догадалась Монаева.
- «Ожерелье исчезло» - это, когда в подвале никто не лежит в луже крови. Ожерелье украли!
Не говоря больше ни слова, друзья продолжили путь. Минут через десять Ирина спросила:
- Ты можешь сказать, долго еще идти?
- Нет, кажется уже рядом, вот-вот лес закончится, будет легче, - ответила Анхель.
- Это хорошо, а то я себя как-то странно чувствую.
- Что с тобой? – Анжела взяла подругу за руку.
Вдруг Монаева села на корточки и заплакала.
- Монечка, ну ты чего? Ты же у нас боец, – стал утешать ее Никита. – Все будет хорошо, вот увидишь.
- Ир, не плачь, пожалуйста, - попросила Анхель. – Думаю, все со мной согласятся, мы выведем тебя из-под удара. Тебя тут не было, понимаешь? Вы с Никитой люди публичные, нельзя вас в это втягивать. Мы скажем, что вы уехали до того, как все случилось.
Монаева горько всхлипнула:
- Плевать! Плевать мне на публичность! Не надо меня никуда выводить.
Анхель искала, чем бы вытереть слезы, но так ничего и не нашла:
- Эх, был бы Женька рядом – был бы у нас платок.
- Был бы Женька... - серьезно сказал Митя, и Ирка опять разрыдалась:
- Это он, он ожерелье украл! Только обещайте, что никому не скажете! Обещайте, что мы ему поможем, что мы его вытащим из беды?!
- Ир, успокойся, ты чего придумала? - удивилась Анхель.
Монаева постаралась взять себя в руки, Никита дал ей воды.
- Никто не заметил, какое у него было лицо, когда он увидел ожерелье? А как он пытался всех отвлечь? Говорил, что безделушка. Вы ничего не поняли?! – Ирка поднялась на ноги. – Это же Бобров! Самый любознательный человек на свете.
- Да, точно, - согласился Митя. – Он даже взглянуть не захотел. На Женьку совершенно не похоже.
- А потому что это не он... – туманно подытожила Монаева, всхлипнула и сказала: - Ладно, пошли.
Группа спасателей тронулась в путь и через несколько минут вышла на поляну. Стало чуть светлее, можно было идти плечом к плечу.
- Монь, можно я спрошу? Ты только больше не плачь, - попросил Кольцов. – Действительно Боб странный и немного пришибленный, ну почему сразу «украл»?
- Жалею, что сказала, - вздохнула Ирина, - не могу я объяснить, просто чувствую, что случившееся с ним связано. Забудьте. Нам бы просто найти их с Пашкой живыми.
- Найдем, не сомневайся, - уверенно сказал Никита и тут же воскликнул: – Я, кажется, что-то вижу. Точно! Смотрите!
Друзья дошли до избушки Попята. В неясном свете луны сначала показалась труба, потом крыша, а потом и маленькая покосившаяся хибарка знахаря. Забора не было. Подойдя к двери, Кольцов постучал.
- Да чего уж там, тарабань сильнее, все равно нам вряд ли будут рады, - подсказал Суворов.
Через две минуты в дверь и окна колотили всем коллективом. Дом отвечал темнотой, тишиной и полным безразличием.
- Нет там никого, - огорчилась Ирина.
Ректор почесал затылок и решил вынести дверь. В тот же момент в окнах зажегся свет. Да такой яркий, что друзья зажмурились. Скрипнула дверь, послышалось невнятное шуршание и странное цоканье.
- Мее! - раздалось в тишине.
Никита, как бывший боксер и спортсмен, отскочил первый, а за ним уже хаотично, наступая друг на друга, остальные.
- Меее! - грозно и неодобрительно повторили возле двери.
- Луиза, фу! – раздался трескучий голос откуда-то из недр избушки. – Милости просим, господа, проходите. Луиза, будь любезна с нашими гостями, прояви благосклонность.
Кольцов тряхнул головой, пытаясь прогнать наваждение, Монаева хихикнула и тут же икнула, Суворов на всякий случай протер очки.
- Полный сюр - всё как я люблю... - вздохнула Анхель и бесстрашно шагнула в темноту дома.
Очнувшись от потрясения, друзья ринулись за Холмогорской. Немного потолкавшись в сенях, они нашли дверь и вошли в комнату.
Глава 14
И при этом напевали странные слова
За небольшим кривеньким столом, небрежно накрытым серой застиранной до мелких прорех скатертью, сидел мужичок. Вид у дяденьки был необычный.
- Крамской, «Крестьянин с уздечкой», - сквозь зубы процедил Кольцов. – Это тот самый знахарь?
- Не знаю, - прошептала Анхель, - мы только провожали, к дому близко не подходили.
Рядом с Попятом сидела коза. Настоящая деревенская коза – с грустными инопланетными глазами и без единого темного пятнышка на белой шерсти.
- Вы проходите, коль пришли, господа, садитесь, – предложил хозяин.
Гости, смущенно озираясь, присели на грубо оструганную скамью. Никите места не хватило, и он остался стоять, загромождая своим натренированным телом маленькую комнату. В старых, богато инкрустированных серебряных подсвечниках, которые никоим образом не соответствовали интерьеру крестьянской избы, ярко горели свечи. Воздух пах пылью, паутина в углах зыбко дрожала в неясных отсветах. Убранство комнаты было предельно аскетичным. Из излишеств – уже упомянутые подсвечники и небольшая картинка - женский портрет в потертой золоченой раме. Никто из ночных посетителей не осмеливался начать разговор. Попят улыбался, коза пристально следила, чтобы гости ничего не попёрли.
- Эммм... – начал было Митя.
- Меее, - ответила ему коза.
Попят моргнул и еще шире улыбнулся, застенчиво обнажая прорехи в передних зубах. Знахарь был одет, даже по дачным непритязательным дауншифтингским меркам, весьма скромно. Бесформенные серо-коричневые штаны свободно болтались. Ноги были обуты в лапти, почему-то перевязанные не веревкой, а ядовито-зелеными шнурками. Торс целителя прикрывала клетчатая фланелевая рубашка с разномастными пуговицами, поверх которой был щедро намотан красный кушак с кистями. Кисти наводили на мысль о портьерном прошлом пояса.
- Он что, спит? – тихо спросила Ирина.
- Извините, пожалуйста, что потревожили вас в столь поздний час! - громко и с детсадовским выражением начала Анхель. – Дело в том, что мы в беде!
Попят открыл глаза и опять улыбнулся. Луиза тревожно молчала, строго следя за старинными подсвечниками. Тут друзей стали одолевать некоторые сомнения по поводу вменяемости хозяина.
- У нас в доме лежит раненая девушка, - подключился Кольцов. – Телефон сломан, врачей вызвать не можем. Мы слышали, что вы разбираетесь в... кхм... медицине. Помогите нам, пожалуйста!
Дяденька крякнул и погладил взъерошенную клочковатую бороду.
- Идти далече, детки? – поинтересовался Попят.
- Нет, не очень. Мы живем в музее, в замке.... в доме у реки, - разволновалась Анжела.
- Это такой страшненький, с башенками?
- Да, дедушка, с башенками, с башенками, - обрадовалась Ирка.
- Я думал там тюрьма или больница какая новая... для ослабленных головой, - удивился Попят. - А собаки у вас есть? Если собаки есть – не пойду, Луиза их страсть как не любит. Маленькая была – ее волк погрыз. Травмированная детская психика, - пояснил Попят и вздохнул. – Чем дольше на собак обижается, тем больше сама на собаку походит. Такая житейская прихоть – обида, ежли ее долго переживать, тебя самого пережует без остатка.
Знахарь ласково погладил Луизу. Коза даже ухом не повела.
- Нет собак, дедушка! Башенки есть – собак нет! – ничуть не соврала Ирина, забывшая про Рафика. - Плюс еда, напитки, ночлег, деньги – все что захотите, только помогите нам девочку спасти, - вошла в раж Монаева.
- Тише, тише, колокольчик, - засмеялся Попят, - ух, какая! - лукаво прищурился он. - Аж зашевелилось у меня всё от тебя. Браслетик у тебя знатный, носи, не сымай!
Ирка поперхнулась и, вытаращив глаза, покраснела так, что по яркости могла соревноваться с кушаком знахаря. Последний раз Монаева краснела, когда ее с подружкой застукали за курением в школьном туалете.
- Это от сглаза, - вяло попыталась объяснить Ирина.
- От сглазу, от сглазу, а-то как же, - поддразнивал её дед. – Да еще и чары любовные для подстраховки, - хихикал Попят. - Ты, колокольчик, прекращай свой бабий огонек на пустяки тратить, - сказал мужичок поднимаясь. – Ну, пошлите что ли, пока я опять не сомлел.
Никита и Митя с двух сторон подцепили под руки онемевшую Ирку, пропустили вперед Анхель и быстро, пока старец не передумал, покинули дом. Увидев несмелую походку знахаря, друзья все поняли.
- Да он же пьяный в стельку, - удрученно заметил ректор.
Луиза злобно мекнула на Никиту Александровича.
- Не отставайте и смотрите русалку не потеряйте, - то ли серьезно то ли шутя, сказал дедушка и, с почти трамвайными заносами, но достаточно быстро, зашагал по тропинке.
- Что он имеет в виду? Какую русалку? – спросил Кольцов.
- Тебе не кажется, что чем дальше, тем больше вокруг абсурда? – вопросом на вопрос ответил Суворов.
Неожиданно старец остановился и, медленно покачав указательным пальцем из стороны в сторону, сказал:
- Запомни, Никита, внешний абсурд лишь отражение твоего внутреннего абсурда. Если ты чем-то недоволен, начни с себя. Если ты все сделал, помоги другим, если ты помог другим, а результата нет – значит это не абсурд, это таков порядок!
Тут же Попят развернулся и пошел дальше, затянув какую-то странную песню. Луиза бежала строго с левой стороны от хозяина, как и положено воспитанной собаке.
- Откуда он знает мое имя?
- Может, слышал, как мы под окнами разговаривали? – озадаченно предположил Кольцов.
Суворов не выдержал. Догнав знахаря, он спросил:
- Но ведь остальные люди тоже меняют мир и меняются сами. Иногда их абсурд врывается в наш порядок.
- Ты о чем, внучок, что-то я тебя не пойму? – хихикнул Попят.
- Как же? Вы же только что...? Вы говорили мне... – ректор смутился.
- «Говорили-говорили», смотрю на вас – одни разговоры, - махнул рукой Попят. – Я брякнул, на меня находит иногда, когда настойки выпью, а ты и вцепился как клещ. За русалкой лучше смотри!
- Да за какой русалкой?! – рассердился Суворов.
Луиза без предупреждения больно стукнула мужчину рогатой башкой. Никита еле удержался, чтобы не ответить.
- Ай-яй, Луиза! – пожурил козу хозяин. – Ты зачем хорошего человека обижаешь? Он дочке своей молочко покупает. Деткам полезно пить козье молочко. Вот бы ты давала мне хоть кружечку, я бы деток-то и угощал.
Коза отвернулась, всем своим видом показывая, что оскорблена неуместной просьбой до глубины охранно-сторожевой души. Попят достал из внутреннего кармана, наспех накинутого пиджака, фляжку, и сделал два больших глотка.
- Молоко? – спросил Никита, который никак не мог взять в толк, о чем говорит старец.
- Спирт, - крякнул дед и утерся рукавом. – Ты чего ж не видишь, что у ней хвост?
- У кого, дедушка? – Суворов решил набраться терпения: пусть старик больше походил на алкаша, чем на сказочную фею, но только на него и была надежда.
- У ангела вашего, у кого же еще. Она тут неспроста оказалась, ее беречь надо. Но ты молодец, к тебе претензий нет. Тебя стражем назначили – ты службу несешь, не ропщешь. Только ты службу эту уж слишком буквально понимаешь. А вон тому скажи, чтобы ко мне не подходил, могу зашибить, - дедушка ткнул кривым пальцем в сторону Кольцова.
Никита окончательно запутался и, не найдя ничего лучшего, спросил:
- Разве ангелы бывают русалками?
- Тьфу ты ну ты, - беззлобно выругался Попят. - Я ж тебе про русалок в литературном ключе заявляю, чтобы ты как умный, образованный человек аналогию провел: она умеет так любить, что ее эталоном можно в палате мер и весов выставлять. – Только, между нами, хорошо? – старик дыхнул на ректора только что обновленным перегаром. – Раньше нам таких женщин посылали чаще. Ну, чтобы поэзия развивалась, живопись, чтобы люди видели к чему стремиться, сам понимаешь – воспитательный момент.
К тому времени ошалевший Суворов уже ничего не понимал. Неожиданно внятная, современная речь старца привела мужчину в полное изумление. Однако в душе Никиты что-то шевелилось, какое-то внутреннее понимание тянулось к словам собеседника. Знахарь мотылялся по тропинке, но из фляжки пить не переставал. Обиженная Луиза невозмутимо повторяла траекторию движения хозяина.
- А теперь всё, - вздохнул дедушка, - закрыли лавочку. Теперь нам надо справляться самим. Смертность среди них была большая. Люди – жестокие, грубые, пока не погубят – не пожалеют. Так что ты поменьше разговаривай, береги ее. И женись, давай, Никитка! Ты же рыцарь, а не евнух!
Пазлы сложились, Суворов прозрел. От волнения он вспотел, очки все время норовили съехать с мокрого носа.
- Можно последний вопрос?
- Валяй, - разрешил старец.
- А про ангела, это вы в каком ключе говорили? Опять в литературном?
- Темнота ты! А еще Суворов! Про ангела, конечно, в божественном. Ангелам дополнительные смыслы не нужны, имхо...
Попят дружелюбно похлопал Никиту по плечу, потом пьяно расцеловал, снял с него очки и растоптал их рваными лаптями.
- Я ж ничего без них не увижу! – слабо возмутился ректор, совершенно одурманенный последними словами старца.
- А тут и смотреть не на что. Все что надо уже разглядел. Будешь жену выбирать – меня позови, я в бабах толк знаю! – похвастался дед.
В знак примирения он почесал Луизу за ушком и, затянув гнусавым голоском свою заунывную песню, продолжил путь.
- Никит... что это было? – Анхель тихонько взяла друга под руку.
Суворов сразу не нашелся, что ответить, а потом уже и не захотел говорить.
Некоторое время друзья шли молча, стараясь не упустить из виду колебания кормчего и его козы, которая мельтешила туда-сюда белым пятнышком, словно подавала сигналы.
- Митька, о чем он поет? – не выдержав, спросила Монаева. – Я слов разобрать не могу.
- Аналогично, Ирина Эдуардовна. Пойду поговорю с нашим Нафаней.
Монаева вздохнула. Никита не успел предупредить друга. Кольцов вырвался вперед и догнал Попята.
- Страшно? – спросил старец, не поворачивая головы.
- Нет. Да... – замялся Дмитрий Иванович. – Смотря, о чем речь. За Сабину – помните, мы говорили о девушке? За нее страшно. Вы нам поможете?
- Вам? Вам, Димитрий, поможет тяжелый физический труд и телесные наказания. А девочке – постараюсь.
- Месье, вы предвзяты, - усмехнулся Кольцов, чувствуя настрой собеседника и моментально переключаясь.
- Идите в задницу, Дмитрий Иванович, - тяжело вздохнув, веско изрек Попят. - Если бы вы знали, что натворили – вы бы горько пожизненно сожалели. Хотя мне иногда кажется, что ваша манера, стиль общения и вечный сарказм – это и есть ваше наказание. Артистизм, накал, напор, талант, ум изливаются теперь из пульверизатора, разбрызгиваются, не являясь источником ни для чего по-настоящему ценного в вашей жизни.
- Простите, старче, не понял, - попытался пошутить ошарашенный Митя.
- Берегёте вы себя, барин, шибко берегёте. Посмотрите на спутницу свою, разве она красуется?
Кольцову показалось, что он опьянел в который раз за вечер.
- Вы убедительны, но абсолютно непостижимы. Извиняюсь, но я начинаю думать о вас плохо. Давайте начистоту, вы человек Усмаилова? – не сдавался Дмитрий Иванович.
- Митька-бестолочь, - Попят остановился и больно стукнул Кольцова по лбу своим костлявым перстом, - да войди ты в разум, оглянись, посмотри на жисть свою. - Sei nicht stolz mit denen, mit wem deine Seele verr;ckt sein will (Не будь горд с теми, с кем душа хочет сходить с ума (нем.) - прим.авт.), - на чистом немецком сказал старик, чем довел собеседника, пятый год пытающегося выучить язык, до полного умственного изнеможения.
Луиза оживилась и замотала бородой в знак одобрения. Знахарь продолжал горячиться:
- Тебе в руки упало сокровище, судьба тебе выпала изысканная, чудная, а ты кочевряжишься, морды корчишь! С чего ты взял, архитектор-шмахитектор, что положенное к твоим ногам там вечно лежать будет? Чем ты пожертвовал, чем заслужил?!
Дедушка пошатнулся и чуть не упал. Кольцов подхватил обидчика и усадил на траву. Попят достал фляжку, тщетно пытаясь отхлебнуть. На помощь подоспели Анхель, Никита и Ира. Анжела хотела уложить старика, но Луиза грозно предупредила, что трогать хозяина не позволит. Попят немного посидел, пришел в себя, потом вцепился в холку козы и встал.
- Прости ты меня дурака, Мить, - после некоторого замешательства повинился знахарь, - это всё от зависти и обиды. Похожи мы с тобой. Не исправишься – будешь горе мыкать, как я.
Попят похлопал Кольцова по плечу.
- Мы от жалости иногда такие жестокие - особенно от жалости к себе, - сказал старец и тяжко вздохнул.
Луна окончательно освободилась от облаков и благосклонно осветила людям путь. Став свидетелем откровенного разговора, лес смутился, замер, виновато убирая ветви подальше от тропинки. Попят устало ссутулился, опять затянул свою странную бесконечно-заунывную песню и пошел ровно, но уже не так скоро. Ирина, Митя и Анхель испытали такое же чувство, что испытывают мушкетеры после того, как гвардейцы кардинала отступили, но обещали вернуться с подмогой. И только Арамис-Суворов был блаженно спокоен. Друзья последовали за знахарем, утвердившись в мысли, что разговоры с пьяным дедушкой надо срочно прекратить.
Глава 15
А-а, крокодилы-бегемоты
Варя гладила Рафика, прислушиваясь к дыханию мужа, которое периодически прерывалось театральными всхрапами. Варе уже не было страшно, ей завладела невыносимая усталость: хотелось вернуться домой, лечь в мягкую постель, положить голову на плечо супруга и проспать несколько дней. Часы тикали, дыхание становилось медленным, веки тяжелели. Женщина пыталась бодрствовать, но бурные события последних часов и выпитый алкоголь неотвратимо убаюкивали. Голова потихоньку клонилась, руки безвольно опускались. Варя заставляла себя очнуться, пугала страшным соседством с окровавленной Сабиной, стыдила - все напрасно. Проваливаясь в сон, Варвара Николаевна увидела комнату со стороны: она сидит на полу, рядом с мужем, собачка нервно поскуливает, стараясь предупредить об опасности. Вдруг слышаться тяжелые шаркающие шаги – это в подвал спускается убийца. Лицо его обезображено наростами и буграми, он идет прямо к Варе. Человек приближается, протягивая изрытые болезнью руки. Беззащитная жертва хочет бежать, стонет, отбивается от смертельных объятий, но душитель слишком силен. Из последних сил женщина хватает его за цветастую одежду и зовет на помощь без всякой надежды на спасение.
- Ва-ррр-я-я-я, – утробно мычит душегуб. - Кузькина! – кричит чудовище знакомым голосом.
- Ж-жжж-еня? – лепечет Варя и приходит в себя. – Бобров, это ты?
- Я, – с облегчением сказал Евгений уже наяву, а не во сне.
Гарик одобрительно причмокнул во сне.
- Как вэ я исфугался, - признался Бобров, обнимая подругу. – Сфускаюсь, а тут вы вевите, как фофало...
Варя на секунду задумалась, а потом тоненько и жалобно завыла:
- Бобров! Живой! Беги, зараза, Ирка тебя убьет!
Женя попытался её успокоить:
- Тихо-тихо, все хавафо...
- Нет, Бобров! Все плохо, все очень плохо, – в отчаянии причитала женщина. – Что с тобой случилось? Ты похож на крокодила-альбиноса.
Варя не преувеличивала. После Сабины, Бобров был первым кандидатом на жертву. Лицо его неопрятно заплыло, один глаз не открывался, бугристая кожа покраснела. Разговаривал Женя, пришепетывая, через силу, потому что губы разнесло не меньше, чем уши. Даже короткая потеря сознания могла сделать из Боброва идеального лидера в скорбном списке пострадавших.
- Это аввевгия, - объяснил Женя. – У тепя нет сево-нифуть в афтеське?
Внимательно следя за артикуляцией Боброва, Варя стала понимать его язык и догадалась, что от нее хотят.
- Кажется, нет... хотя... погоди! – опомнилась Мышка. - Я что-то брала! Погосян иногда чешется ни с того ни с сего.
Женщина яростно переворошила сумку, с которой не расставалась.
- Вот, держи! Тебе, Тотошка, можно выпить сразу две.
- Я - Кокофа, - Бобров опухшими губами изобразил улыбку.
Мужчина устало сел на пол, с трудом достал таблетки и запил их водой. Закрыв глаза, он положил голову на плечо подруги.
- Тебе плохо? - выждав время, спросила Варя.
- Очень, - коротко ответил Женя. – Все плывет, не могу стоять на ногах. Я уснул, когда гулял в парке. Последнее что помню, как мы с Рафиком сидели у пруда и смотрели на рыбок.
Рафаэль, радуясь возвращению друга, вертелся возле Боброва.
- А что у тебя с лицом?
- Комары сожрали. У меня аллергия на укусы насекомых. У реки комаров нет, там ловушки стоят. Анхель позаботилась.
Варя вздохнула с облегчением и поцеловала Боброва в неровный лоб.
- Боюсь, мне нечем тебя обрадовать, - сказала она, показав на тело Сабины.
Отстранившись, Женя обхватил голову руками и застонал.
- Женечка? Женечка, что ты? – шептала Варя, чувствуя острое желание присоединиться.
- Это я ее убил, - сказал Бобров и пополз к Сабине.
Варя, не бросая авоськи, встав на четвереньки, поползла за ним. Женя поднял голову Сабины, положил ее себе на колени. Потом он попросил Мышку дать воды и салфеток. Сдерживая тошноту, боевая подруга помогла ему очистить рану. Когда Бобров вытащил осколок стекла, Варя, шмыгая носом, спросила:
- А зачем ты ее убил?
- Чтобы себя спасти, - признался Бобров.
Варвара Николаевна понимающе всхлипнула, хотя здравого смысла в словах Евгения не находила. Некоторое время Бобров, невнятно бубня себе что-то под нос, качался из стороны в сторону. Госпожа Погосян окончательно убедилась, что происходящее имеет к ней опосредованное отношение, живет по своим законам и хочет свести ее с ума. Бобров уснул. Варя немного подумала, ползти ли назад к мужу или остаться с Женей, и решила, что сил у нее для марш-броска не хватит. Закрыв глаза, она прижалась к другу и пообещала себе больше никогда не пить вина после шампанского, не пить шампанского после вина, а потом и вовсе поклялась не пить.
Первой в винный погреб вошла Ирина Монаева. Даже крепкие нервы вкупе с железной волей не позволили женщине удержаться на месте. Депутат резко вскрикнула и рванула к выходу. Её поймал Никита, но и он, оценив ситуацию, ретировался. Митя получил фору, потому что сначала испугался реакции товарищей и только потом увиденной картины. Кольцов предусмотрительно закрыл ладонью глаза Анхель.
- Мамочки, - обмирая, прошептала Холмогорская.
Митя понял, что все-таки не успел.
- Ы-ы-ы-и-и, - тонко затянула Ирка, то ли от ужаса, то ли от новой попытки понять, что произошло на этот раз.
Комната выглядела, как камера пыток. На полу, около массивного низкого стола красного дерева, заставленного бутылками, между кресел, без признаков жизни, в ворохе какого-то слипшегося меха, валялся хаотично разметанный Погосян. В дальнем углу у винных шкафов и барной стойки вповалку лежали тела Сабины, Вари и изуродованного человека в одежде Боброва. Вокруг них были разбросаны окровавленные салфетки, таблетки, бутылки, бокалы и битое стекло.
- Ж-ы-ы-и-и-и-аааааа, - Ирка взяла ноту повыше, и все поняли, что она узнала в обезображенном незнакомце Женьку.
Митя, поглядывая одним глазом на место преступления, держал в объятьях Анхель, а Никита удерживал Ирину, которая никак не могла определиться – убежать ей из комнаты или кинуться к Боброву.
Подслеповато моргающий Рафик проснулся и совершенно обезумел при виде козы. Сложно сказать, что перемкнуло спросонья в маленькой собачьей голове. Рафаэль, игнорируя полное уныние и подавленное состояние двуногих братьев, взвился волчком в приливе немотивируемой радости. Йоркширский терьер, весело болтая подвижным бантиком на челке, подскочил к Луизе и в отчаянном прыжке попытался ее лизнуть. Неудача не смутила кавалера. Рафаэль вертелся как заведенный, поскуливал, вызывая у козы панику. Не ожидавшая подвоха Луиза, растерялась. Она никогда не видела таких странных существ. Восторженный поклонник не был похож ни на зайца, ни на кошку, ни на крысу, ни на курицу.
- Меее, - осуждающе сказала Луиза, впервые проявив нерешительность.
Своим обожанием Рафаэль загнал козу внутрь комнаты, и она случайно наступила на Погосяна. Гарик открыл один глаз. Луиза виновато в него заглянула, демонстрируя мужчине черный прямоугольный зрачок. Погосян брезгливо поморщился, зажмурился и накрылся пледом с головой, обозвав при этом Луизу «сам козёл».
- Кхе, - обозначил свое присутствие старец, - давеча вы говорили девочке плохо, а я смотрю тут всем не хорошо, с кого начинать-то?
- Гарик, кажется, пьян, - потихоньку начал Кольцов. – Его мы будем спасать завтра.
Митя дал знак Никите, и они как саперы двинулись в дальний угол комнаты. Мужчины ступали осторожно, двигались плавно. Видимо, такой способ придавал им уверенности, что они успеют справиться с какой-нибудь новой неожиданностью. Подражая спецназовцам, друзья пытались что-то объяснить друг другу на пальцах, но окончательно запутались.
- Варя, - позвал Никита, которому надоело сутулиться и жестикулировать, - Варя!!!
Женщина открыла глаза. На секунду ее лицо озарилось радостью, но потом она увидела Луизу и Попята. Разглядывала она их недолго. Мышка осуждающе покачала головой, зло ухмыльнулась и, снова закрыв глаза, нецензурно выругалась перед словами «еще бы слона притащили!». Женя тяжело вздохнул во сне и заботливо погладил Вареньку по голове. Всем стало ясно, что товарищи живы. Монаева, справившись со страхом, подбежала к Боброву и стала его неистово целовать. Сначала в щеки, а потом и в губы.
- Мон, Моночка... – хотела остановить её Анхель, но тут влез Попят:
- Нормально-нормально! Молодец, колокольчик, крепче целуй. Откормишь его, отмоешь, одежку срамную поменяешь – нормальный мужик будет, - довольно кряхтел дед. – А что страшон, так это к лучшему: красивый мужик - чужой мужик.
Женское любопытство все-таки переселило, и Луиза осторожно понюхала Рафика. Пес воспринял это как поощрение и с новой силой ринулся в бой. Коза боднула нахала, но терьер замысел парнокопытной барышни расценил, как любовную игру. Теперь Рафик разбегался и с размаху врезался в козу, изображая полную готовность к любым формам отношений.
Пока Ирина целовала Женьку, Анхель приводила в чувство Варю. Друзья быстро сообразили, что Мышке нельзя показывать козу и старца – они вызывали в ней озлобление. После того как несчастных освежили холодной водой, Митя потребовал ответа:
- Бобров, где ты был?
Женя хотел все объяснить, старался, но получалось плохо, поэтому за него стала говорить Варя.
- Он признался, что убил Сабину? – после сумбурного рассказа переспросил Никита.
- Ну да... мы ее убили, – охотно согласилась Варя и тут же, ища сочувствия, пожаловалась:
– А нас сожрали комары!
- А чем вы ее убили? – попытался разобраться в пьяном бреде Митя.
- Чем мы ее убили? – адвокатским шепотом поинтересовалась Варя, которая так и сидела - вцепившись мертвой хваткой: одной рукой в авоську, другой в Женьку.
- Трусостью и малодушием, - еле выговорил Бобров, но никто ничего не понял.
- Мы ее убили бутылкой, - не моргнув глазом, перевела Варя.
Попят заинтересованно наблюдал, как приводят в чувство нетрезвую кудрявую женщину и юродивого в непонятных одеждах. Луиза наконец-то заняла свой пост. Рафик, немного подумав, решил охранять возлюбленную. Так они и стояли втроем, выстроившись в линию - старец Попят, коза Луиза и йоркширский терьер Рафаэль - когда их снова увидела Варя. Женщина схватила пустую пластиковую бутылку из-под воды и швырнула ее, выражая сильное желание, чтобы все ушли в указанном ею направлении и больше не возвращались. Попят, проявив неожиданную для своего возраста сноровку, увернулся, и бутылка попала в Погосяна. Не снимая пледа, Гарик пообещал чуть позже нанести ответный удар, потому что он очень жесток и коварен в борьбе за права лежачих архитекторов. Варя попросила поставить знак, чтобы все перед Погосяном притормаживали.
- Всё, хватит, поднимаем и тащим их наверх, - предложила Анхель. – Душ, чай, мазь, аспирин – я не знаю что! Надо их воскресить!
Друзья поддержали идею Анжелы. Но сначала они попросили Попята осмотреть Сабину. Старец подошел к девушке, встал на колени и, взяв руку бедняжки в свои ладони, сказал, что Сабина жива. От счастья у всех выступили слезы на глазах. Даже Варя с Женькой на секунду очнулись. Попят заверил друзей, что он справится. С трудом Никита и Митя подняли шатающегося Боброва, а Анхель и Ирина еле удержали Варю от повторной попытки навредить гостям. Холмогорская извинилась перед Попятом и обещала прийти, как можно скорее. Вымотанные, обессиленные, вконец уставшие друзья вернулись в подвал. Боброва все еще шатало, но он уже мог говорить. Варя протрезвела, но когда увидела козу, пожаловалась:
- Когда я на нее смотрю – меня мутит!
Картина, представшая взору на этот раз, была не настолько страшна, насколько затейлива. Попят, видимо, сделал все что мог – перевязал пострадавшую и перенес ее в другое место. Затем он отметил это событие, открыв Chablis Grand Cru с юго-западного склона, и уснул. Гарик, разбуженный жаждой, сидел с пустой бутылкой, брошенной в него женой. Коза, переминаясь с ноги на ногу, несла службу возле спящего Попята. Рафаэль блаженно терся у нее под пузом.
- Без резких движений, - заплетающимся языком предупредил Погосян, - существо бодается.
- Это коза знахаря, - поспешила объяснить Варя, понимая, в каком состоянии находится муж.
- Да? – удивился Гарик. – Говорящая?
Друзья переглянулись.
- А что она тебе говорила? – осторожно спросил Кольцов.
- Да так, поболтали немного... – уклончиво ответил Погосян. – Говорила, что королева. Врала, наверное, короны-то нет, - пожав плечами, сказал Гарик, взял у жены воду, сделал несколько больших глотков и отключился.
Кольцов хотел растормошить деда, чтобы понять, что им делать дальше, но Луиза приняла угрожающую стойку.
- Фу! – на всякий случай приказал ей Дмитрий.
Товарищам ничего не оставалось делать, как подождать, пока проснется Попят. Скорбной группой сели они за стол...
- Ммм? – коротко предложил Кольцов, демонстрируя бутылку коньяка.
Анхель, Ира и Никита – согласились – остальные поморщились. Выпили молча.
- А теперь, Евгений, коль уж выдалась минутка, расскажите нам, как вы дошли до жизни такой и нас невинных втянули в мутный океан ваших разнузданных страстей? – строго спросил Дмитрий Иванович, вытирая лишнюю мазь с опухшего уха Боброва.
Женька криво улыбнулся, потер лоб и тряхнул головой.
- Моя вина, что я вам сразу ничего не рассказал. Думал, не поверите, будете смеяться, решите, что совсем чокнулся.
- Теперь тебя все устраивает? Обстановка подходящая? – не удержался Митя от сарказма.
Широким жестом Кольцов обвел побоище в подвале. Женя посмотрел на спящего Попята, потом на козу, на Рафика, и наконец с большой грустью взглянул на Сабину.
- В Перу мы с ребятами нашли гробницу, а в гробнице человеческие останки и ожерелье. Ранее, в 2008 году, другая экспедиция неподалеку нашла похожее украшение возрастом четыре тысячи лет.
- Каким возрастом? – переспросил удивленный Никита. – Такое возможно?
Женя кивнул.
- Я думал, мы заявим о находке, но ребята меня обманули. Мы оставили могилу разграбленной. В дороге нас застала непогода - пришлось прятаться в пещере, а потом выяснилось, что ожерелье пропало. Позже в Москве, я узнал, что они просто использовали меня и с самого начала планировали провезти находку контрабандой в Россию.
- А я тебе говорила, говорила тысячу раз, - завелась Монаева, - эти друзья грибоеды тебя до добра не доведут!
Суворов налил ей немного коньяка, Ирина намек поняла, но умолкла не без труда.
- Мы вернулись, а через неделю позвонил Алексей – это тот, кто вывозил украшение. Он попросил меня приехать. Я застал его в отчаянии. Он был болен и просил помочь избавиться от находки. Я согласился помочь с докторами, но отказался помогать продавать ожерелье. Через две недели Лёша умер.
- От чего? – испугалась Анхель.
- От непонятного и неизвестного медицине заболевания. Вскрытие показало, что за две недели он... – Женя закрыл глаза, - состарился. Снаружи был молодой, а внутри дряхлый, как столетний старик.
Друзья переглянулись в тревоге. Все обратили внимание, как плохо выглядит Бобров, как он изменился. Сопоставив факты, друзья Женьки испугались своих выводов.
- Второй товарищ – Илья. Ему ожерелье перешло от Алексея. Илья умер через месяц. Перед смертью, он попросил меня забрать ожерелье, чтобы оно не попало к его жене и детям. Проклятье распространяется на всех. Мы - трое расхитителей- были его владельцами.
- Были? – осторожно уточнила Варя.
- Теперь оно принадлежит Сабине, и виноват в этом я. Думал, так мне удастся от него избавиться. Сходил к реке и выбросил ожерелье, в надежде, что тут-то его точно никто никогда не найдет. Выкинул я его, конечно, не у домика, а гораздо дальше.
- Скорее всего, течением принесло, – предположил Никита.
- Скорее всего, от ожерелья нельзя избавиться, - вздохнул Бобров.
- Так что и нельзя? - крякнул откуда-то снизу Попят. – У мертвого забрали, мертвому отдайте, чего ж непонятого?
Друзья кинулись к старцу.
- Дедушка, скажите, что с Сабиной? – волновалась Анхель.
- Когда она очнется? – интересовалась Монаева.
- Тихо, девоньки, - остановил их знахарь, поднимаясь. – Жива ваша Сабвина!
- Сабина, - машинально поправила Варя.
- Дедушке все равно, - махнул рукой старец. – Но только прав покусанный гражданин в пододеяльнике - проклятье на ней.
Женщины разом охнули, мужчины одновременно прищурились.
- Ежели сегодня до рассвета ожерелье не отдаст – преставится, бедняжка. А пока она спит, как принцесса сказочная.
- Что вы такое говорите? – возмутилась Монаева. – У нее же голова разбита!
- Кто сказал? У нее голова чуть порезана и все. Она упала и поранилась, - объяснил Попят.
- А кровь? Откуда столько крови? – не унималась Ирина.
- Да там вина больше, чем крови, - махнул рукой старец. – Лучше подумайте, где ожерелье. Как можно отдать то, чего у вас нет?
Бобров залез в карман своих причудливых штанов и достал украшение.
- Когда Сабина пошла в ванную комнату, я его потихоньку стащил, - виновато признался Женька. – Думал поможет. Только все равно – выхода нет. Кому передать проклятье? Кого загубить для ее спасенья?
Попят довольно крякнул, отвлекаясь на то, как Луиза играет с Рафиком, позволяя собачонке теребить себя за бороду:
- Stark, aber zart (Сильная, но нежная (нем.)- прим.авт.), - с улыбкой сказал знахарь, опять своим произношением выводя Кольцова из душевного равновесия.
Некоторое время все недоуменно смотрели на забавы козы и терьера.
- Есть у меня одна версия, господа, - неожиданно начал старец, снова сбиваясь на современную речь. – Аккурат в вашем районе, на реке у мосточка, живет привидение – Глашей кличут. Люди рассказывают, что потопилась она из-за большого чувства, не вынесла, так сказать, внутреннего одиночества. Депрессия, по-вашему, случилась у горемычной. Я предлагаю отдать ожерелье Глаше. Какая девушка не любит бусиков? Любая не устоит, - авторитетно заключил Попят. – Заодно и мертвое к мертвым уйдет, а живое с живым останется.
Варя замахала руками, не в силах описать бурю захлестнувших ее эмоций:
- Обалдеть! Дедушка, мы же ее видели! – горячилась Варвара. – Купались ночью, а она вышла к нам, руки подняла вверх, будто просит о помощи или молится! Глаза огромные, волосы распущенные, саван белый...
Старец озадаченно смотрел на экзальтацию госпожи Погосян.
- Может тебе, кудряшка, дома остаться? Уж больно ты впечатлительная, – засомневался Попят.
Ирка с Анхель не выдержали и хихикнули. Потом рассмеялись Никита с Митей. Затем хохотали уже все, включая ослабевшего Женьку и самого Попята.
- Только мне кажется, что я попала в Зазеркалье? – чуть не плача, сказала Монаева.
Смех умолк разом.
- Что делать надо? – спросил Женя.
- Берем, значит, Субмарину вашу... – начала старец.
- Сабину, - опять поправила его Варя.
- ... кладем на нее ожерелье и несем к речке, я Глашу позову, она подарочек заберет, - поведал старец.
- Скоро начнет светать, - заметил Никита.
Все встали. В качестве переноски использовали плед. Дружно подхватив Сабину, вперед пошли мужчины и Ирина с Анжелой. Затем, поддерживая шатающегося Боброва, шла Варя. Неожиданно проснулся Погосян и, как ни в чем не бывало, присоединился к процессии. Замыкали расчет Попят и шальная Луиза с влюбленным Рафиком. Шли не очень быстро, но верно. Меняли руки, молчали, экономя силы. Наконец миновали калитку. Белое густое дыхание предрассветного тумана мягко стелилось по Вошке. Птицы затаились, лишь вдали кто-то огорченно ухал и вздыхал. Речка гладко поблескивала зеркалом воды. Звездочки в ней отражались зыбко, неясно, сквозь пелену. Перед рассветом тени залегли глубже и темнее.
Когда процессия дошла до мостика, лес на другом берегу зашуршал, ветки, ломаясь, выдали чье-то присутствие. Варя нехотя, без энтузиазма взвизгнула, но сразу по привычке взяла себя в руки, чего не скажешь о Рафике. Внезапно вернувшийся к реальности йорик, испугался и залился таким звонким лаем, что похмельный Погосян закрыл уши.
Но самый большой удар получила Луиза. Коза, потеряв дар «мее», догадалась, что ее ухажер не молодой обаятельный козлик и даже не баран, а самый настоящий пёс! Рафаэль быстро понял свою ошибку, боязливо заткнулся и стал ластиться. Возлюбленная, не моргнув печальным глазом, вернулась на службу, проявляя невиданную выдержку и самообладание.
- Breite Stirn, wenig Hirn!(Широкий лоб, да мозгу мало (нем.) - прим.авт.) Прости, господи! - рассердился Попят.
Убедившись, что его никто не слышит, старик попытался уговорить козу:
- Луиза, сколько можно себя наказывать? Ваше величество, голубушка, жалеть же будешь всю жизнь! – с чувством сказал он.
Коза была непреклонна. Только большие влажные глаза стали темнее.
- Оставьте девочку вон там, где дерево и отходите подальше, - угрюмо приказал старец.
Потом посмотрел на козу, сплюнул в сердцах и грубо скомандовал:
- Собаку заберите!
Женя взял на руки несчастного трясущегося Рафика, Ирка обняла Боброва. Варя прижалась к мужу, Митя взял за руку Анхель. Последним шел Никита.
- Глашенька, - тихо позвал Попят и все невольно оглянулись, но старец сделал знак рукой, и друзья двинулись дальше. – Глафира Ильинична, матушка, посмотрите, какой я вам подарочек принес! Камушки – загляденье, как раз к вашим глазкам, - уговаривал старец утопленницу. - Пойдете на ярмарку, платок наденете любимый. Будете выхаживать, как барыня. Одну ручку дадите кавалеру своему, чтобы поглаживал, а другой бусы перебирать станете, чтобы все видели обновку...
Послышалось какое-то шуршание, потом хруст веток, всплеск воды и вдруг все стихло. Суворов не выдержал и резко обернулся. Ни Попята, ни козы на мосту не было. Никита на всякий случай потер глаза. Только сейчас он вспомнил, что больше не носит очков.
- Эй! – негромко позвал ректор.
Друзья обернулись. Сначала они застыли в нерешительности, а потом те, у кого еще были силы, побежали к телу Сабины. Девушка, как и прежде, была без сознания, но только с ног до головы мокрая.
- Что это значит? – повторяла Варя раз за разом. – А где ожерелье? А где коза? А где старец?
Монаева не выдержала:
- Идиоты! Даже не верится! Как мы могли?! Главное, все нормальные, здравомыслящие люди. Позволили втянуть себя в мракобесие. Если кому рассказать...
- Вот это важный момент! – подчеркнул Кольцов. – Главное - никому ничего не рассказывать!
- Потащили ее назад, пока не простыла. Если живая... - сказал Никита и друзья, ругаясь, на чем свет стоит, еле-еле переставляя уставшие ноги, понесли Сабину в замок.
Несли все вместе, несмотря на то что некоторые уже больше висли, чем поднимали. Гнев Монаевой сменился легкой истерикой:
- Винца попил французского, на коврике поспал, ожерелье спёр, Рафику сердце козой разбил! Ну, дед... ну, дед! Очевидное - невероятное в лаптях!
- Стесняюсь спросить, а на кой ляд он заставил нас Сабину сюда притащить? – удивлялся Никита.
- А как бы он ожерелье взял, а потом смылся? – сказала Монаева.
- Логично, - согласился Суворов.
- А я все равно рад, - вздохнул Женька. – Он сам его украл. Знал, что проклятое и украл. Значит, у Сабины есть шанс.
- Пусть она только очнется, - прошептала Анжела.
Обессилевшие друзья занесли Сабину в дом и положили на пол.
- Варь, принеси, пожалуйста, тряпку и ведро, - попросила Анхель. – Надо воду вытереть и снять с нее мокрый халат. А я пока схожу за одеждой и одеялом.
Гости с сочувствием посмотрели на бедную хозяйку. Холмогорская подбодрила их слабой улыбкой. Друзья заверили друг друга, что все будет хорошо, но не успела Анхель подняться на третий этаж, как вдруг раздался душераздирающий крик.
Глава 16
Лучше ласковой лжи
Варя пряталась за распахнутой дверью кладовки. Расчет её был прост и по-детски непритязателен: если она не видит покойника, то вроде его и не существует. Первыми на крик прибежали Кольцов и Суворов, за ними, рискуя поломать на крутой лестнице ноги, остальные. Последним, тяжкой поступью Командора, в подвал спустился Погосян в пледе-плаще из шиншиллы. Каждому хотелось что-то сказать, но удалось это сделать только Гарику:
- Пашка? – спросил он, покачиваясь, и, не дождавшись ответа, смело шагнул вперед.
Анхель успела его остановить.
- Зачем ты сюда-то пошла? – крикнула Анжела растеряно, будто обвиняя Варю в страшной находке. – Ведро и тряпки наверху есть! – добавила она со слезами.
Повинуясь жалостливым ноткам в голосе Анхель, женщины заплакали одновременно. Из кучи целлофановых пакетов, пластиковых корзин, какого-то полезного в хозяйстве тряпья, веников, совков и швабр, валявшихся на полу кладовки, торчали ноги. Густой рыжий мех, основательно покрывавший сиротливо разбросанные конечности, совершенно точно указывал на их обладателя.
- Х-ааа-рош! – неожиданно скомандовал Погосян, выскользнув из объятий Анжелы. – Вы что устроили тут?! – резонно возмутился слегка взопревший в мехах Гарик, который после задушевного разговора с Рафаэлем так и не протрезвел.
Погосян смело смотрел в счастливое будущее и категорически не желал, чтобы ему портили настроение. Грациозно откинув плед, Гарик возмущенно обвел друзей суровым взглядом гладиатора и решительно вошел в кладовую.
- Густананакис, проснись! – требовал Погосян, откапывая тело друга. – Ты все проспал. Вставай немедленно, я сказал! - не унимался Гарик. – Нас ждут великие дела, коньяк и Вошка. - Нет, не вошки, - сам с собой разговаривал Погосян, - а Вошка! Еще одна великая русская река, богатая рыбой, мостами и утопленницами Глашами. Паша! У нас же колье спи... пардон, дамы, украли, представляешь?
Погосяну удалось освободить Пашкины руки, лицо и грудь. Бледный Густав лежал неподвижно.
- Вставай, маргинал, - требовал Гарик. – Зачем ты обижаешь хозяйку и спишь в чулане под лестницей, как Гарри Поттер?
Погосян захихикал и зажал Густаву нос:
- Ты рыжий! Ты – Рон Уизли! Вот я - настоящий Гарик Мовсесович Поттер!
От душещипательной сцены воскрешения слезы навернулись даже у мужчин. Многие из них пожалели, что не напились раньше – еще до того, как дружеские посиделки превратились в мистический триллер.
- Имммэ и-ннаа, - промычал Густав.
Погосян, в отличие от полуобморочных друзей, ни капельки не удивился и потому сразу понял Пашину грубоватую просьбу:
- Не пойду, вставай! Давай выпьем, а то ни туда ни сюда. У нас тут козы, колдуны, утопленницы. Если еще и менты приедут - будет воскресный вечер на канале НТВ! Вставай! – требовал Гарик, не обращая внимания на визг за спиной.
Густав пошевелился, а потом его гладко выбритый череп поднялся над горизонтом из пакетов, тряпок и рулонов туалетной бумаги, как солнце над Японскими островами. Светило продержалось недолго, потому что Варя своими восторженными действиями моментально закатила его обратно.
В чувство Густананакиса приводили долго. Расспрашивать боялись. Когда наконец-то поставили Пашу на ноги, поняли, что он засыпает.
- А где Женька? – внезапно вспомнил Кольцов.
- Пусть только попробует! – погрозилась Монаева и выскочила из подвала.
На этот раз, все было в порядке. Бобров спал, охраняя Сабину. Пришлось друзьям еще побегать и повозиться. Сначала перетащили на диван девушку, сняли с нее мокрый халат, переодели, накрыли одеялом. Потом, подумав, все-таки разбудили Женьку, чтобы рассказать хорошую новость. Когда закончили и наконец-то расселись, Густав вздохнул, глядя на Сабину:
- Все-таки напилась. Прости, Анжел, не смог я ее удержать.
Если бы Густананакис первый не начал, его бы и не спрашивали, боясь разрушить хрупкое равновесие. Однако бедный, ничего не подозревающий Паша, все-таки начал, вызвав лавину вопросов и предположений. Друзья говорили хором. Одурманенный напором информации, Густананакис морщил лоб, силясь понять, о чем идет речь.
- Мы сидели в погребе, выпивали, - Густав замялся, - ну... разговаривали. Потом Сабина замерзла, я пошел за пледом. Открыл дверь... - Паша нахмурился, - кажется не ту дверь! Я двери перепутал, понимаете?
- Понимаем, - вздохнул Кольцов разочарованно. – Мы за эту ночь стали очень понятливые. Нам бы только узнать, почему ты в кладовке спать лег и почему Сабина не приходит в сознание.
Анхель подкинула дров в камин. Все молчали, слушая, как трещат сухие поленья. Не один раз побежденная усталость теперь мстила перевозбуждением и нездоровым зомби-тонусом. Погосян, игнорируя сопротивление жены, предложил выпить. Сама мысль о спиртном была противна, но все согласились, в надежде на положительный расслабляющий эффект. После первого бокала на столике появилась закуска: кусочки ананаса, сыр, недоеденный шашлык и конфеты. Бобров выпил коньяк залпом и накинулся на еду. Монаева, с замиранием сердца, начала узнавать в нем прежнего Женьку.
- Паш, ну может ты ее случайно? – пошла в разведку Варя, но тут же получила по носу:
- Случайно что? – разозлился Густав. – Вы что думаете, я ударил Сабину?
Молчание было столь красноречивым, что Паша позволил себе выругаться.
- А что мы могли подумать? – защищался Никита. – Сабину нашли полумертвую, вас с Бобровым не нашли вообще, ожерелье пропало.
- Как пропало? – удивился Густав.
- Это мы тебе потом объясним, - отмахнулся Суворов, понимая, что история о Попяте займет много времени, но не приблизит их к разгадке. - Мы старались понять, что произошло. Если у тебя есть версия, пожалуйста, мы слушаем!
- У меня есть версия, не пытайте Пашку, - неожиданно сказал Бобров. – Смотрите, что получается... – Женя встал, чтобы видеть всех. – Я потерял сознание в парке, Густав в подвале. Только мы двое чувствуем сильное недомогание и головокружение – остальные в порядке. Кстати, я давно хочу спросить, а как себя чувствует Маша? Вы когда навещали ее в последний раз?
Компания замерла, смутно догадываясь, куда ведет Бобров.
- Она ушла спать. Чувствовала себя нормально, просто выпила лишнего, - рассеяно ответил Кольцов, и все поняли, что он не знает на самом деле, в каком состоянии находится его девушка.
- Господи, да что же это такое, - охнула Варя. – Вдруг Маше нужна была наша помощь? А мы тут Сабину таскаем из угла в угол, по лесам бродим, утопленниц вызываем.
- Что значит «утопленниц вызываем», я не понял? – нетерпеливо спросил Густав, но от него опять отмахнулись.
- Машу надо проведать, но сначала скажу: я пришел к выводу, что Сабину, меня и Пашу отравили, - заключил Бобров.
- Кто отравил? Зачем? – удивилась Монаева.
- Для начала неплохо было бы узнать – «чем». Думаю, это была не еда. Нам что-то подсыпали в напитки.
Не сговариваясь, друзья разлили и выпили еще по глотку, пренебрегая выводами Боброва. Женька сел на место. Анхель попросила Кольцова немедленно подняться наверх и разбудить Марию.
Томясь ожиданием, Анжела набросала в камин столько дров, что в зале стало жарко и мрачно. Ковры, стены, массивная мебель, оббитая кожей, и прочие элементы интерьера зловеще налились нетерпеливым красным. Лица присутствующих заострились тенями. Услышав цокот каблучков, Погосян рассмеялся и выпил внеочередную рюмку коньяка:
- Отряд не заметил потери бойца, потому что боец не терялся!
- Счастливая, - вздохнула Варя, - всю ночь проспала. - Избежала ранней седины и нервного тика.
Вздох облегчения вернул в каминный зал пусть небольшую, но заслуженную гостями иллюзию расслабленности, которая тут же испарилась. Друзья услышали шум за дверью, голоса, а потом Кольцов, что-то выкрикнул, и Мария не вошла в зал, а упираясь, хватаясь за косяки, влетела. Столапова плакала навзрыд, умоляя Кольцова.
- Говори! – орал взбешенный мужчина. – Рассказывай немедленно!
Митю пытались успокоить, но он был в ярости. Анхель, Жене и Никите еле-еле удалось вырвать Машу из рук Кольцова. Девушка забилась в угол дивана и прикрылась несчастным Рафиком, как щитом. Надо отметить, что собака, тяжело переживающая разрыв с возлюбленной козой Луизой, интереса к хозяйке не проявила.
- Не хочешь говорить, тебе хуже! – отрезал Митя. - Если рассказывать буду я, то вряд ли удержусь от эпитетов.
Анжела еще раз попросила друга успокоиться и налила девушке воды.
- Маша, мы все очень устали, пожалуйста, расскажите, если что-то знаете, - мягко попросила она.
На помощь Холмогорской пришли остальные. Кольцов продолжал выкрикивать едкие замечания, при этом называя Машу странными именами: то Бенар, то Лафарж, то Сваненбург*(*известные отравительницы - прим.автора)
- Одни Марии, что характерно, - не унимался он, - как я раньше-то не понял, с кем имею дело.
Заговорила девушка только после того, как к ней подсел Бобров.
- Все вышло случайно, да?
Столапова кивнула.
- Мы с Густавом выпили то, что предназначалось Сабине?
- Не-е-т, - мотала головой Маша, - я клянусь, клянусь, что Павлу Константиновичу ничего не подсыпала! И вам не хотела! Вы мне очень понравились! Честно!
- А что ты подсыпала Сабине?
- Снотворное.
Женя дал Маше платок. Утерев слезы, девушка, опасливо поглядывая на Кольцова, попыталась все объяснить:
- Сабина уже уводила у меня парня, и я подумала, что она может сделать это снова. Ей ничего не стоит. Я не хотела ее убивать! Думала, она выпьет таблетку и через час уйдет спать. Все бы только обрадовались. Она же всем мешала!
Друзья опустили глаза, не зная, что возразить.
- Ты с больной головы на здоровую не сваливай! – после некоторой паузы, сказала Монаева. – Хотела отомстить ей, так и скажи. А мы люди взрослые, нам в этой жизни всё время кто-нибудь мешает – мы привыкли! У нас не такая богатая фантазия. Это у вас антидепрессанты, витамины, протеины, снотворное, а у нас одна таблетка от всего - «потерпи» называется!
- Мне казалось, что ничего в этом опасного нет, но она перепутала коктейли и тогда вы, Женя, выпили из ее бокала, а она из вашего. Но потом, я дала вам хороший коктейль, без таблеток, вы помните? - Маша так искренне, так наивно надеялась, что этот незначительный факт ее оправдает, что Боброву пришлось успокоить девушку:
- Да, конечно, помню! Замечательный был коктейль. Без присадок у вас «Мохито» получается просто потрясающий!
- Я подмешала таблетки еще раз, и вот тогда она, кажется, выпила. Но я не знала, что она будет пить вино, ей же запретили... - Маша опять заплакала.
- «Кажется»? – уточнила Анхель.
- Я не знаю, - жалобно всхлипывала Столапова, собирая на груди тонкую ткань халата. – Я не хотелааа...
- Успокойтесь, не надо плакать, может быть, вернетесь в спальню? - предложил Бобров.
Митя, окончательно рассвирепев, резко поднялся и подошел к дивану:
- Женя! Не хочу показаться невоспитанным, но Маша сейчас не в спальню пойдет, а в Москву пешком или еще куда подальше - есть у меня пару мест на примете. Лучше всего сразу отправить ее домой, чтобы успела спрятаться в курятнике. Потому что, когда папа ее подружки Сабиночки узнает, что его любимую и единственную дочь отравили, он сначала будет долго и упорно разбираться, кто это сделал, а потом повесит всех подряд, включая прачку и повара – как это и положено при деспотии. С одной только разницей – наши головы будут болтаться на заборе рядом с рекой Вошкой, а Машина – дома на крашеном штакетнике.
- Прекрати, пожалуйста, - попросил Женя.
- Ты понимаешь, что это дура наделала? Помимо того, что она чуть не убила троих людей, так она же еще и всех нас подвесила за такие места, о которых при дамах говорить неудобно. Я смотрю вон на ту безжизненно болтающуюся руку, - Кольцов показал на руку Сабины, - и впервые в жизни молюсь: пусть оживет, пусть хоть пальчиком пошевелит. Может быть, тогда у меня будет шанс выдать дочерей замуж.
Митя сделал большой глоток коньяка:
- Хотя, ни черта ты не понимаешь... – махнул рукой Кольцов. – Ты завтра свалишь в какой-нибудь Вьетнам и будешь там абсолютно счастливый жрать жуков с соусом из орхидей. Единственно чего ты боишься в жизни - это закиснуть. А мы не киснем, мы живем, и нам страшно терять! Мы провожаем детей в школу, где теперь образовательный процесс больше похож на борьбу за выживание с контрольным ЕГЭ в голову; работаем, чтобы хватило денег не только на себя, но и на кровососущих чиновников; держимся за свое дело, которое могут отобрать плавным росчерком пера. У нас родители стареют, у нас проблемы и заботы, у нас пробки, кредиты и рак, но мы не поедем в твой гребаный Вьетнам! Мы не можем, Бобров, как ты отбрасывать пустую чашу. Мы эту чашу старательно наполняем и наше проклятье не в украденных ожерельях, а в том, что только тогда, когда у нас отбирают самое ценное, мы понимаем, что нам всего хватало, что чаша была полна!
Странное поведение Мити напугало всех. Варя хотела что-то сказать, но Гарик ей не позволил. Анжела напряженно всматривалась в лицо Кольцова, будто его глаза или губы могли выдать тайну очень несвоевременной, очень яростной откровенности. Видимо, они все-таки о чем-то поведали Анхель, потому что она вдруг поникала, отвернулась, пытаясь справиться с чувствами.
Бобров слушал молча и ни разу не пытался возразить. С каждым Митиным словом, он становился все грустнее и грустнее. Когда же Кольцов закончил, Женька будто сжался от боли. Увидев это, Монаева, недобро сверкнув глазами, встала:
- Кольцов, попей водички! Ты чего разошелся? Не хочешь во Вьетнам – не надо. Тебя никто не заставляет! Ты же у нас независимый, как счетная палата и недружелюбный, как прокурорская проверка, кто же тебя тронет? Даже, несмотря на то что «эту дуру», ты сам сюда привез, кто же тебе возразит?
Ирина расстегнула ворот спортивной куртки. Жар камина утих, но появился другой источник, который и дальше накалял атмосферу в зале.
- Я тебе возражу! – сама себе ответила Монаева. - Всю ответственность за нее несешь ты! И не надо орать на Женьку, он тут вообще ни при чем. Ты свою чашу наполняешь не только заботами о близких, но и развлечениями. Твое положение не из плохих, согласись? У дочек есть мамы, с которыми ты разошелся. Кровопийцы у тебя на диете, потому что твой друг - Ира Монаева - одна из них, - женщина сделала паузу и друзья, как всегда, не удержались от восхищения ее смелостью и силой. - Тебе бы немножко скромности и понимания, тогда бы мы избавились от сомнительного счастья лицезреть твоих подружек. Но твой эгоизм выше условностей и поэтому ты притащил сюда Марию. И не надо оправдывать ее появление заговором с Анжелой. Всем понятно, что Анхель это неприятно. Ей просто гордость не позволила отказать тебе!
- Пожалуйста, не надо говорить за меня, - попросила Холмогорская. – Слушайте, прекращайте!
- Почему же? – улыбнулся Митя и сел. – Пусть продолжает. Приятно окунуться в прошлое. Тот же напор, та же страсть, только без рукоприкладства. Не хватает дискотеки, радужных иллюзий и надежд на прекрасное будущее. Наконец-то, объект поменялся. Поздравляю тебя, Бобров! Теперь ты - избранный! - Кольцов ехидничал, пока Монаева хватала ртом воздух. – Я шучу, Ир! – Митя искренне улыбнулся, настроение его после отчитки резко поменялось. – Очень за вас рад, наконец-то все встало на свои места.
- Я не даздвлечение! – закричала Мария, неосмотрительно влезая в перепалку. – Сабина сказала, что он мне пдедложение хочет сделать, - от слез нос девушки распух, поэтому все слова она говорила с характерным прононсом.
- Маш, вы, правда, идите лучше спать! – не церемонясь, отрезала Монаева.
Густав повторил просьбу Анхель, прекратить глупые разговоры.
- Это не глупые разговоры, Паш. Это нужные разговоры. Иногда мы нуждаемся в том, чтобы сказать все, о чем думаем, - Кольцов вздохнул и чокнулся с Погосяном, который понимал его, как никто другой. - Знаешь, Монь, а ведь, если честно, я сначала подумал, что Сабину ты убила.
Монаева взяла тяжелую хрустальную пепельницу, села и закурила, ожидая продолжения, но Митя молчал. Тогда Ирина спросила:
- А теперь ты на кого думаешь?
- Ни на кого, теперь все понятно.
- Неужели? Со слов твоей девушки, мы так и не поняли, выпила ли Сабина снотворное. Также мы не знаем, насколько серьезна ее травма. Так что, я бы на твоем месте, не торопилась с выводами. Может быть, Сабина уснула, положив голову на руки, а я потихоньку подошла к ней сзади и ударила... например, этой пепельницей, - Монаева звонко щелкнула ногтем по толстому боку хрустальной лохани.
Все невольно стали рассматривать предполагаемое орудие убийства. Хрусталь высокомерно преломлял падающий на него свет, целясь в обидчиков холодными лучиками, всем своим видом изображал равнодушие.
- Никто из нас не мог её ударить! Мы были вместе, на глазах друг у друга, - вступилась за Иру Анжела.
- Любой мог, – спокойно возразила Монаева, повторяя слова Вари, которые она сказала мужу в подвале. Мы искали Пашу, Сабину и Женьку очень долго. Боброва кусали комары в траве у фонтана, Густав сопел в тряпочку из микрофибры, а Сабина уничтожала папины запасы коллекционного вина. Может быть, она тоже заснула. Любой из нас мог увидеть свет, потом мог спуститься, убить Сабину и незаметно покинуть подвал, чтобы продолжить мнимые поиски. Строго говоря, алиби нет ни у кого. Единственно, кого лично я исключаю – это наших потеряшек Боба и Густава. Глупо так привлекать к себе внимание.
- Тогда надо разбираться в мотивах, - сказал Кольцов.
- Вот ты и начни, коль я у тебя кандидат номер один, - предложила Ирина.
- Хорошо, - согласился Митя, - но только при одном условии: выскажется каждый и каждый аргументирует свое предположение. Я уверен, что об этом думали все и, наверняка, у кого-то есть оригинальная версия.
Анжела встала, подошла к Кольцову и обняла его:
- Митя, я очень тебя прошу, не надо, - попросила она. - Давайте разойдемся, поспим хоть пару часов, а потом на свежую голову...
Что Анжела предлагала сделать на свежую голову, никто не понял - Холмогорская не договорила. Еле сдерживаемые слезы перехватывали ей дыхание, губы дрожали.
- А ты пойдешь со мной? – спросил Митя шепотом, чтобы никто не слышал.
Анхель, не раздумывая, кивнула. Она кивнула несколько раз, но Митя смотрел недоверчиво.
- Из жалости не надо. Мы от жалости иногда такие жестокие - особенно от жалости к себе, - Митя погладил Анжелу по плечу, поцеловал руку и улыбнулся, не глядя в глаза.
Холмогорская похолодела, выпрямилась, сделала несколько шагов к выходу, потом остановилась и, не поворачиваясь, сказала:
- Подождите минуту!
Бобров окликнул Анхель, но она не ответила ему и ушла. Монаева закурила новую сигарету, Густав, багровея лицом, боролся со слабостью. Испуганная Варя искала поддержки мужа. Никто не понимал, что происходит.
Анхель вернулась. В руке у нее был зажат какой-то небольшой продолговатый предмет. Она подняла его, чтобы всем было видно, и повертела разными сторонами.
- Не надо ничего выяснять, - сказала Анжела тихо. – Это батарейка, которую я вытащила из спутникового телефона. Это я ударила Сабину. Не надо ничего выяснять, - с нажимом повторила Холмогорская. – Идите в свои спальни, а я позвоню Альберту. До приезда милиции и врачей, у вас есть время отдохнуть. А еще лучше, уезжайте, будто вас тут и не было. Андрей откроет все шлагбаумы и сегодня же уйдет в отпуск. Больше свидетелей нет.
Варя не выдержала и кинулась к подруге, но Анжела жестом остановила её. Еще секунду она постояла, глядя на Митю. Глаза ее были так же печальны, как глаза девушки, изображенной на рисунке Кольцова. Но сейчас глаза Анхель были старше и потому еще красивее. Холмогорская, не прощаясь, развернулась и пошла к выходу.
Глава 17
Твой сын не такой, как был вчера
Солнце встало, но этого никто не заметил. Свет с трудом проникал сквозь окна, занавешенные плотными шторами. Утро не принесло друзьям ожидаемого облегчения. Закрывшись в каминном зале, они, не сговариваясь, решили, что пришло время во всем разобраться.
- Нет! Не пускайте её! – изо всех сил борясь со слабостью, взволнованно кричал Бобров.
Все, кроме немощного Жени, полусонного Густава и напуганной Столаповой, бросились к Анжеле. Варя без умолку что-то говорила про адвокатов, Ирина нервно смеялась, утверждая, что не верит ни единому сказанному ей слову, Погосян предлагал выпить; Никита как морская звезда раскинулся в дверном проеме, препятствуя уходу Холмогорской. В конце концов, беглянка сдалась и села на диван к Сабине.
- Анхель, ты этого не делала, - твердо сказал Бобров.
- Я знала про подвал и про ключ. Я сама дала его Сабине и была уверена, что она обязательно туда спустится. Мне мешал Густав, и я подсыпала ему снотворного.
- Бред! – воскликнул Пашка. – Никогда не поверю!
- Не рассчитала только одного, - равнодушно продолжила Анхель, - что появится конкурентка, которая внесет в мой четкий план сумятицу и лишний риск. – Изначально, я хотела улучить момент и столкнуть Сабину с лестницы, но она так крепко спала, что я не смогла ее разбудить. Подумав, что Сабина напилась до беспамятства, решила дотащить ее до лестницы, а потом сбросить вниз, имитируя несчастный случай. Я испугалась, услышав шум наверху, Сабина выскользнула из рук и ударилась об стул головой. Мне показалось, что она мертва.
- Это ложь! – горячился Кольцов. – Ты зря тратишь силы на это вранье. Здесь нет ни одного человека, который в это поверит!
- Есть, – всхлипнула Маша, пугливо вжимаясь в диван.
- Иди спать!!! – с нескрываемой злостью, хором закричали присутствующие на Марию.
Рафаэль посмотрел на хозяйку с укором. Одним ловким движением он вывернулся из ее рук, соскочил с дивана и подбежал к Холмогорской.
- А батарейка? Батарейка, - напомнила Столапова, - у неё! Анжелика Карловна спрятала её специально!
- Зачем ты это сделала? – спросила Монаева, пытаясь заглянуть в глаза Анхель.
Холмогорская не спешила с ответом: она сосредоточенно гладила собаку и рассматривала узоры на красивом тебризском ковре:
- Когда вы потребовали телефон, пришлось вытащить батарейку. Надеялась, что Сабина умрет до того, как ей окажут помощь.
Варя подбежала к Анхель и стала ее целовать:
- Прости, прости, у меня промелькнула такая мысль! Но, что с меня бестолковой взять? – причитала Мышка, вытирая слезы. - Не обижайся! Я и на Гарика думала, представляешь? Ты не могла этого сделать, не могла, чтобы ты теперь не говорила.
- И каков же твой мотив? - разозлилась Ирина, которая ходила из угла в угол, пока Анхель «давала показания».
- Деньги, - равнодушно пожала плечами Холмогорская, - наследство, спокойствие, в конце концов. Маша права, Сабина мне очень мешала.
Монаева рассмеялась и показала неприличный жест:
- А вот тут, Анжелика Карловна, большие дудки! Заставляешь меня пехтингом заниматься в извращенной форме? Размандачиваться изволишь, за мозжечок второе чтение пропихиваешь?! – Монаева остановилась напротив дивана. – Нет никакого наследства! Думала, никто не узнает, что ты ничего не получишь от своего властелина колец?!
Анжела посмотрела подруге в глаза. Ирина, удовлетворенно щелкнув пальцами, встала и триумфально продолжила, не обращая внимания на обескураженных зрителей:
- Я неплохо знакома с одной дамой, которая еще лучше знакома с адвокатом Альберта Яковлевича. Как-то раз, за одиннадцатой рюмкой текилы, в дружеском танце на столе он поведал ей, что Усмаилов заключил брачный договор, по которому госпожа Холмогорская не может претендовать на капиталы и имущество супруга. В случае развода, Анжеле будет принадлежать только то, что Усмаилов подарил ей при жизни - не более того!
Анжела, не задумываясь, поправила сползающее с Сабины одеяло. Этим простым, естественным жестом, она выдала себя окончательно.
- Можно вопрос? – неожиданно спросил Погосян, пока другие, в ожидании нового лингвистического чуда, продолжали следить за Монаевой. - Анхель, ты должна мне объяснить, я измучился.
Гарик был самым пьяным, но вел себя более адекватно, чем остальные. Он налил Холмогорской двойную порцию коньяка и заставил выпить:
- Это для здоровья нервных окончаний, - объяснил он туманно. – Что я хочу спросить... Зачем ты вышла замуж за этого, – Погосян брезгливо махнул рукой, - за этого унылого типа Усмаилова? Ты же такая... такая... Что у вас может быть общего? Меня немного утешала мысль о его богатстве, а теперь я в полной растерянности!
Анжела усмехнулась:
- Одиночество, Гарик. И зря ты так говоришь про Альберта Яковлевича.
Варя шикнула на мужа. Бобров тоже попросил оставить Анхель в покое, но Холмогорская не обиделась:
- Это сложно. Мое понимание счастья сильно расходится с общепринятым, поэтому все мои браки были счастливыми. По крайней мере, до какой-то поры. Дело в том, что я могу заполнить чью-то жизнь, а мою не может никто. Альберт это знал, когда мы поженились. Думаю, эта недоступность сводит его с ума и в то же время, заставляет чувствовать острее. Со мной он настоящий. Всем хочется испытывать живые эмоции. Я не могу лечь и умереть, не могу уйти в монастырь, не могу стать кем-то, кем не являюсь, но и дышать полноценно, тоже не могу. Мне нужна помощь. И он мой безусловный спаситель.
Гарик, совершенно позабыв о тактичности, посмотрел на Кольцова и задумчиво сказал:
- Права была коза! Права!
Митя стал догадываться, что парнокопытное о нем сплетничало. Кольцову, конечно, было неприятно, но переспрашивать, что именно говорила коза в галлюцинациях Гарика, он не решился.
- Погосян, что ты несешь? – схватилась за голову Варя. – Это уже не коза, это белочка!
- Неееет... – задумчиво ответил Гарик. – Сама ты, Мышка, белочка! Это была не просто коза!
- Брррр, - потряс головой Никита. – Слушайте, прекратите оба! Потом разберетесь со своим зоопарком.
Густав, улучив момент, в очередной раз попытался выяснить, что происходило в замке, пока он спал, но друзья снова жестоко проигнорировали его просьбу.
- Ну, тогда хватит болтать! - обиделся он. – Телефон есть, я вызываю врачей!
Густав встал, сделал пару шагов и понял, что в комнате что-то изменилось. Друзья напряглись, замерли, разговоры смолкли.
- Так-так-так, - озадаченно сказал Пашка. – Значит, не будем звонить?
- Конечно, будем, - удрученно вздохнул Никита. – Сейчас принесу телефон. А ты присядь пока, Паш, не спеши.
Суворов ушел, сопровождаемый грустными взглядами товарищей. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают березовые поленья в камине. Потом за окном раздался какой-то неясный шум и мелкие постукивания.
- Дождь пошёл? - спросила Маша, ища хоть какой-то поддержки.
Никто не ответил, но морок безмолвия растаял.
- Конечно, надо звонить... – начала осторожно Варя.
- Телефон есть, что же не позвонить... – неуверенно поддержал жену Гарик.
- С самого начала собирались... - заметил Кольцов с сомнением.
- Интересно, что скажут врачи... - некстати влез Густав.
- Да?! – яростно встрепенулась Монаева. – Что скажут врачи? А вдруг врачи скажут, что Сабина в коме и что удар был нанесен тяжелым тупым предметом? А что интересно на это скажет папа Сабины? «Ай-йя-яй» скажет папа? И тогда мы, жужжа пропеллерами, улетим отсюда, как стая пьяных карлсонов, свободно стряхивая осколки люстры с полосатых носков?
- Вам нужно уехать, - тихо сказала Анхель. – Вернуться в город, забрать детей, снять все деньги со счетов и исчезнуть на некоторое время.
- Д-детей? – заикаясь, переспросила Варя.
- Никому не говорите, куда едете. Никаких родственников.
- Ты поэтому вытащила батарейку? – спросил Бобров, подошел к Анжеле и обнял её. – Ты защищала нас?
- Я преступница, Жень. Если Сабина умрет, как я буду жить с этим? Вдруг я погубила девочку, вдруг я погубила вас всех... – Анжела закрыла лицо руками, но не заплакала.
- Не зверь же он, в самом деле, – попытался утешить подругу Бобров.
- Не зверь... - согласилась Анжела, подбирая слова.
- А кто? – спросила Варя, которую теперь трясло от страха и от внезапно свалившегося понимания тотальной угрозы.
- Конкретно для нас он - Бог, - с горечью в голосе сказала Монаева. – Уж поверьте, я в теме. Он никому не простит того, что здесь случилось. Человек, наделенный такой властью, теряет чувство реальности. Постепенно он привыкает, что его воля является ключевым моментом во всем, что происходит вокруг. Он начинает рассуждать как полководец или как тиран-правитель. Он может затопить деревню в Сибири, чтобы построить гидроэлектростанцию; может вырубить лес в одном месте, а в другом посадить. Он начинает мыслить масштабно, мощно, крупно. Все в его жизни подчинено одной стратегии – стратегии восхождения и усиления влияния. Он отличается от тех, кто просто ворует, и от тех, кто рвется к власти, чтобы воровать. Его трон прочен, а труба заоблачно высока. Он невидимо присутствует во всем. Мы грубо нарушили его закон, мы изменили его планы, посягнули на волю. Конкретный виновник будет уничтожен, остальных сравняют катком. Карьеры, судьбы, мечты – все будет брошено в яму уязвленного самолюбия и отцовской скорби.
- Даже Анхель? – не вытерпела Варя и задала тот вопрос, который мучил многих.
Митя подошел к Анжеле. Бобров забрал Рафаэля и уступил Кольцову место.
- Тут возможны варианты, – устало ответила Холмогорская, послушно прячась в объятьях мужчины. – Если на следующей неделе не попаду в автокатастрофу, то меня навсегда оставят как напоминание. Он будет привязан ко мне еще сильнее, потому что я буду виновата. Я стану его собственностью, как боль, как часть его самого. Он любит, когда все сложно и переплетено... Он будет решать эту задачу.
Маша заплакала. Дождь, сочувствуя тем, кто прятался в темном замке, обрушил на землю мутные ливневые стрелы.
- Анхель, а тут прослушки нет? – неожиданно спросила Ирина.
- Нет, не переживай, - успокоила ее Анжела. – В замке прослушка невозможна. Здесь самые современные устройства защиты. Именно поэтому я вас сюда пригласила.
Вернулся Суворов. В руках у него была бутылка пива и бутылка коньяка:
- Я еще принес, - странно улыбаясь, пояснил Никита и отдал пиво Густаву.
Пашка растерянно поблагодарил и, со свойственной ему прямотой, спросил:
- Это все? А где телефон?
- Телефон? – переспросил ректор и, вздохнув, ответил: – Нет, Паш, телефона.
- Как это нет? – насупился Густав. – Ты хочешь сказать, что теперь батарейка есть, а телефон пропал?
- Ну да, - пожал плечами Никита и налил себе коньяка.
- Я не понимаю... – начал Густав, но Митя его остановил:
- Всё, Паш! Успокойся. Нет телефона!
Монаева невесело рассмеялась. Варя с Гариком тоже все поняли. Даже Маша догадалась, что ректор врет.
- Ты за дверью стоял? – спросил Бобров.
- Ирка, вот это у тебя нюх! – удивился Гарик. - Сразу поняла, что пасут!
Суворов залпом выпил коньяк и сел в кресло.
Какое-то время друзья молчали. Никто не решался заговорить первым и озвучить то, о чем думают все. Наконец Кольцов взял на себя эту нелегкую роль:
- У нас есть шанс! – твердо заявил Митя. – У нас есть шанс, но у нас мало времени. Поэтому есть предложение. Надо продолжить то, что начали.
Слушатели заволновались.
- Сделать это надо спокойно, достойно, честно, без истерик! – повысил голос Кольцов. – Возможно, мы что-то упускаем! Возможно, разгадка лежит на поверхности, но мы постоянно ходим мимо. Все согласны?
- А у нас есть выбор? – усмехнулась Ирина. – Между телефоном и расследованием, я выбираю расследование.
- Тогда предлагаю начать. Кто первый?
Суворов слово не взял, но предложил выпить. Все заметили, что алкоголь потерял свою змеиную, дурманящую сущность и особого облегчения не приносит. Даже Гарик потихоньку трезвел.
- Я начну, - сказала Анхель. – С самого начала, я была уверена, что в подвале произошел несчастный случай. Не секрет, что у каждого из нас есть причина недолюбливать Сабину...
- Это очень мягко сказано, - вставила Ирина.
- Но один человек, находился с Сабиной с того момента, когда мы видели ее в последний раз.
- Смелее, - подбодрила Монаева Анжелу.
- Это ты, Паша, - Анхель виновато посмотрела на Густава. Поначалу мне казалось, что ты просто хочешь помочь, но потом я заметила, что между тобой и Сабиной есть что-то такое...
- Что? – нетерпеливо спросила Варя.
- То, Мышка, в чем ты подозревала своего мужа, - смущаясь, сказала Анжела.
Холмогорская села прямо, Митя убрал руку, но она ее вернула, и, зажав между ладонями, положила на колени.
- Помните, я узнала, что у Сабины есть любовник, с которым она познакомилась у меня на вечеринке? Мы решили, не без помощи Вари, конечно, что это Гарик. Мышка видела, как Сабина садилась в машину Погосяна. Этот случай был единственным доказательством его измены.
- Ладно, хватит, - вдруг сказал Густав. – Я обещал, понимаете? Обещал ей никому не рассказывать!
Погосян недовольно фыркнул и сказал жене:
- Ну что, гений сыска, достукалась?
Варя, не понимая в чем дело, возмутилась.
- Мы с Сабиной встречаемся, - признался Паша. – Об этом никто не знал, даже Погосян, у которого я брал машину, чтобы съездить с ней в Питер.
- Погосян не знал, но Погосян догадывался и потому молчал! Понятно тебе? – Гарик постучал Варе по лбу. – Но мадам Пуаро, как такса рыла хозяйский паркет вместо лисьей норы и свернула себе нохрилку!
- Что свернула? – виновато и немного кокетливо спросила Варя, но Гарик от нее гордо отвернулся.
- Ничего особенного вчера вечером не произошло, - продолжил Густав. - После танцев мы немного погуляли и спустились в винный погреб.
- Это правда, - внезапно подтвердил Бобров. – Когда все ушли, я следил за Сабиной, чтобы вернуть ожерелье.
- Так ты все знал? – удивилась Ирина. – Знал и молчал?
- А зачем ты украл ожерелье? – не меньше Монаевой удивился Густав.
- Не отвлекайся! – попросил Митя. – Рассказывай дальше.
Огорченный Густав открыл пиво, потом медленно, большими глотками, запрокинув голову, отпил прямо из бутылки. Оставив половину, мужчина встал и подошел к дивану. Анхель с Митей быстро сообразив, чего он хочет, уступили Густаву место рядом с Сабиной.
- Сидели, болтали, смеялись, - Паша говорил и гладил девушку по руке, - она только с виду капризная и грубая, а в душе – испуганная, как ребенок. Мы специально спрятались в подвале, чтобы нам никто не мешал.
- Никто из вас никуда не уходил, и к вам никто не приходил? – поинтересовался Митя.
- К нам никто не приходил, а мы отлучались. Совсем ненадолго. Мы не ссорились, - вздохнул Густав. – Наоборот, было весело. Я быстро понял, что обвинения в адрес Гарика – это просто нелепая ошибка. Потом... – пытался вспомнить Паша, - потом как-то все стало нечетко, мутно. Сабина замерзла, я пошел, открыл дверь, поискал выключатель, запнулся... а дальше сразу Гарик и Варя.
Наступило неловкое молчание. С одной стороны, все сочувствовали Густаву, а с другой - невольно осуждали за связь с интриганкой. Первой не выдержала Ирина:
- А как ты относишься к тому, что твоя девушка чуть не упаковала нашего друга Суворова в полосатый костюмчик? Как это, вообще, возможно, чтобы ты, – Монаева сделала ударение, - ты, Паша, был причастен к этой подлости?
- А с чего ты решила, что я причастен? – защищался Густав.
- С того, что ты сидишь сейчас и гладишь ее руку! – злилась Ирка. – Что, непонятная женская логика? Получается, ты ее одобряешь, раз продолжаешь с ней встречаться!
- Про подставу Никиты я узнал последним, а когда узнал, то расстался с Сабиной. Она пришла ко мне через неделю. Просила прощения. Сказала, что обо всем рассказала отцу, что очень жалеет. И еще... Это она уговорила Альберта Яковлевича помочь Никите. Ни Анхель, ни ты ничего бы не сделали, если бы не желание Сабины все исправить.
Густав хмурился и старался говорить тише. Видно было, что разговор дается ему нелегко.
- Паш... - Ирка осеклась, понимая, что сказанное ранит друга, - Паша, ты сам как ребенок! Как же ты не понимаешь? Она использовала тебя! Когда подстава Никиты не удалась, она сделала все, чтобы вернуть своего лучшего информатора.
- Ир! – одернул подругу Кольцов. – Ты думай, что говоришь. Мы хотим разобраться, но не надо пинать друг друга ногами.
Депутат повысила голос:
- Я не хочу обижать Густава, но мы договорились говорить честно! Не догадываешься, кто рассказал о нашем тендере, а?
Кольцов переводил удивленный взгляд с Густава на Монаеву. Никто не понимал, о чем идет речь.
- Хорошо, поясню. Я соврала, сказав, что разболтала Сабине о том, что Никита влюблен в Анхель. На самом деле это сделал Виталик, а не я.
Друзья оживились в попытках прокомментировать.
- Он не хотел. Сабина, узнав про наши дела с Митей, шантажировала его и грозилась расправой. Виталик поддался давлению и растрепал ей содержание пьяных бесед с Суворовым.
- Ну? – нетерпеливо спросила Варя.
- Что «ну»? – разозлилась Ирина. – Кто знал о тендере? Кто знал, кроме нас и пары людей из бюро? Кто проболтался?
Густав двумя руками обхватил лысую голову, демонстрируя друзьям татуировку огнедышащего дракона, который недружелюбно посматривал на них, стремясь покинуть мощное предплечье хозяина.
- Паш, - позвала Монаева, - ну ладно, что теперь... не расстраивайся. Придумаем что-нибудь.
Ирина не знала, что сказать. Да и никто не знал. Густананакис молчал. Анхель просила прощения. Понятно было, что сердечную рану быстро не излечишь, а на долгий и качественный курс терапии у друзей не было времени. Видимо, Кольцов посчитал, что рану надо обеззаразить, и поэтому налил Густаву коньяка. Паша выпил его залпом и ушел в самый дальний угол зала.
Глава 18
На дне души все козыри лежат
- Давайте попытаемся продолжить? - не очень уверенно предложил Гарик и посмотрел на супругу.
Варя затараторила, как из пулемета. Муж попросил ее сбавить темп и прекратить трястись. Тогда она собралась и стала говорить четче:
- Была грешная мысль про Анхель, я уже говорила. Была, такая же по качеству, мысль относительно Погосяна.
- Еще короче! – приказал Гарик. – Факты!
- Особенно рассказывать нечего, с Сабиной мы разговаривали только один раз – когда я пошла за купальником. Она сидела в столовой.
- А ты в спальню, значит, ломанулась через столовую? – съязвил Гарик.
- Да! Я специально ее искала, признаюсь. Хотела с ней поговорить, намекнуть, что в курсе ваших отношений, думала припугнуть скандалом.
- Представляю, как Сабина тебя испугалась. Ты у нас такая страшная, такая опасная!
После слов мужа Варенька совсем поникла:
- Теперь я понимаю, почему она так смотрела на меня. Я выглядела нелепо, - догадалась она. – Еще эта салфетка...
- Кстати, салфетка! – заинтересовался Кольцов. – Поделись с нами выводами криминалиста.
- Перед Сабиной на столе лежала салфетка, свернутая Гариком. На ней были следы помады. Я решила, что Погосян и Усмаилова были вместе, она его поцеловала, а потом он стер помаду. Но самое главное случилось потом, когда я поняла, что та салфетка была взята в подвале. Это натолкнуло меня на мысль, что Погосян знал о винном погребе – следовательно, мог ее ударить.
- А зачем Гарику убивать Сабину? – недоуменно спросил Митя.
- Мало ли, - пожала плечами Варя, - может, она изводила его, грозилась разрушить семью. Гарик очень любит детей!
- Гарик очень любит одну кудрявую дурочку! – с укором сказал Погосян. – Салфетки сворачивал, но никакой помады не стирал – это точно! И, если уж тебе так интересно - да, я подходил к Сабине. Но не для того, чтобы целоваться, а для того, чтобы сказать, что о ней думаю. Мне уже давно стало понятно, что она водит Пашку за нос. Именно об этом я и говорил, просил относиться по-человечески.
- Постойте! Но Сабина не пользовалась помадой, – вдруг вспомнила Анхель.
Неожиданное замечание заставило всех задуматься.
- А кто пользовался? – спросил Кольцов.
Взгляды друзей устремились к Столаповой:
- Я стерла сразу же, как мы приехали, - испуганно оправдывалась девушка, опять оказавшаяся в центре внимания. - Обычно я использую только блеск для губ, но Митя, точнее, Дмитрий Иванович не любит, то есть, не любил...
Мария окончательно растерялась и добавила:
- Тереть губы салфетками – вредно. Мне косметолог рекомендует снимать помаду увлажняющим молочком.
Столапова поняла, что ее никто не слушает, потому что все догадались, о ком идет речь. Монаева рассмеялась:
- Молодцы! Слушайте, я вами горжусь! – веселилась она. – Настоящие Пинкертоны!
- Ир, не смешно, между прочим, - с укором сказал Бобров.
- А я что говорил? Монаева не так проста! Если кто и может убить, так это она, - Кольцов, конечно, шутил, но доля правды в его словах была слишком явной.
- Хорошо! – сдалась Ирина. – Вы уже собрались у реки, а я задержалась. Моя спальня находится рядом со спальней Сабины. Совершенно случайно я увидела, что из комнаты Усмаиловой выходит Женька. Меня это очень заинтересовало. Я немного подождала, а потом спустилась вниз и нашла Сабину в столовой.
Монаева замолчала, подыскивая нужные слова.
- Еще одна ревнивица, - не удержался от колкости Митя.
- Не скрою, разговаривала жёстко. Не уверена, что нашего разговора никто не слышал, потому говорю чистую правду. Хотя содержание разговора к сути дела не относится. Да! Я ей угрожала. У меня уже давно созрел план по устранению этой барышни с поля боя. Хочу обратить ваше внимание: не из жизни, а только с поля боя! А в завершении, я отпила из бокала, тем самым давая понять, что застукала её за запрещенным папой занятием, и могу рассказать об этом «злой» мачехе Анжелике Карловне. Сабина брезгливо поморщилась, увидев на бокале след от помады. Тогда я взяла салфетку, стерла помаду и ушла.
- Мы встретились на тропинке в парке, - вспомнила Варя.
- Тогда ты слышала мой монолог в её адрес, - ухмыльнулась Ирина.
- Если честно, я тогда была занята только своими мыслями.
- Своими коварными, изощренными мыслями, - продолжал подшучивать над супругой Гарик.
- Бобров, ты заходил, чтобы стащить ожерелье? – уточнил Никита.
Женька кивнул.
Обдумывая сказанное, друзья опять притихли, но тишина в каминном зале стояла недолго.
- Тогда вы тоже расскажите всю правду! – внезапно сказала Маша, которая не только успокоилась, но и немного разозлилась.
- Ты это кому говоришь? – строго спросил Кольцов.
- Никите Александровичу! Мы когда из замка уходили, он что-то увидел за лестницей, но предпочел сделать вид, что ничего не заметил. Весь вечер он расспрашивал меня о Сабине: где она бывает, с кем встречается, чем любит заниматься, в какие клубы ходит.
- Почему-то меня это не удивляет, - вздохнул Гарик, внимательно рассматривая коньяк на дне бокала.
Суворов развел руками:
- Я слушаю, продолжайте.
- После того, что Сабина для тебя сделала, после того эксклюзивного подарка, который преподнесла, думаю, мысль об отмщении, в твоей безусловно замечательной голове, могла появиться совершенно закономерно, - аккуратно начал Гарик. – Допустим, ты мог увидеть, как Сабина открывает дверь в подвал. Затем, спустя время, ты оставляешь нас в бане, а сам возвращаешься в замок.
- Точно, Остапушка, ты уходил, - подтвердила Монаева, некстати помянув студенческое прозвище Никиты. – Когда меня Рафик напугал, тебя уже не было.
Но Суворов был спокоен:
- Ребят, расслабьтесь. Мы спускались с Машей, и мне что-то послышалось, но я не хотел вас задерживать. В замок вернулся, потому что простыл в СИЗО, надо было переодеться в сухое. Вещи на улице были влажными.
Всем опять стало неловко и стыдно за высказанные и невысказанные сомнения.
- Есть еще одна штука, - очень тихо сказал Гарик и вытащил из кармана испорченную оправу без стекол. – Это же твои очки?
Никита взял оправу, покрутил ее в руках и горько усмехнулся:
- Эх, не умею я врать. Дед отучил еще в раннем детстве. И как Вовка на допросах выкручивается...
Друзья испуганно замерли, ожидая страшного признания.
- Вы только ничего плохого не подумайте, - смутился Суворов, - просто Анжелу не хотел лишний раз тревожить.
Холмогорская вспыхнула:
- Ты никогда не тревожил меня, - сказала она мягко.
Ректор улыбнулся Анхель.
- Получается, я последний, кто ее видел. Я знал, что она в подвале.
- Откуда? – удивилась Варя.
- С другой стороны парадной лестницы есть гостевой туалет. Я перепутал двери и нашел вход в подвал. Дверь была открыта, но спускаться я тогда не стал. Вернувшись в замок, услышал какой-то шум внизу и пошел посмотреть. В винном погребе сидела Сабина. Я не знаю, где в тот момент был Густав: может быть, он уже спал в кладовке, а может быть, как раз отлучился. В общем, не важно. Я начал ее стыдить, защищать Анхель...
Друзья в ужасе смотрели на Никиту, с каждой секундой все больше и больше опасаясь услышать продолжение истории.
- Она вела себя отвратительно: безобразно кривлялась и оскорбляла меня. Я не выдержал и...
- Господи, ты ударил её?! – воскликнула Варя, бледнея.
- Нет, Мышонок, это Сабина ударила меня – точнее, попыталась, - ухмыльнулся боксер Суворов, - а я просто сказал ей, что она испорченная стерва. Очки слетели с носа, но для поиска обстановка, сами понимаете, была неподходящая. Пришлось доставать запасные, которые, в свою очередь, благополучно растоптал наш добрый доктор Айпопят.
- Я нашел их под барной стойкой, - пояснил Гарик.
- А почему ты сразу нам не сказал? Почему спрятал улику? – удивилась Монаева.
- Потому что! – нервничая, воскликнул Гарик. – Потому что мне надо было подумать и все взвесить, прежде чем подставлять друга под такие тяжкие обвинения. Потому что Никита только что «откинулся», как говорится, и опять макать его в то же дерьмо, мне не хотелось. Хотелось подумать, но думать все время мешали. Сначала жена, которая в детстве злоупотребляла детективами, а потом ваши походы на речку для инфернальных связей с покойницей Глашей. И я даже боюсь предположить, чем вы злоупотребляли в детстве и, судя по всему, балуетесь до сих пор.
- Это нам говорит человек, который разговаривал с козой. Пить меньше надо! – разозлилась Варя.
Свирепея, Гарик налил всем коньяку. Друзья пригубили, боясь отказать.
- Я к ней пальцем не притронулся, - продолжил Никита. – Но вдруг Сабине стало плохо. Взгляд помутнел, лицо стало бледным. Наверное, если бы я тогда позвал на помощь, мы бы не оказались в такой ситуации... но я не позвал.
- Вот-вот, - сказал Кольцов, - с этого момента подробнее: почему не позвал, и почему молчал, что знаешь, где Сабина.
- Решил, что она напилась. Пошел наверх, обыскал ее комнату в надежде найти какой-нибудь компромат. Проверил все сумки и телефон, перетряхнул все ящики, покопался в вещах - боялся, что Усмаилова уже придумала новую каверзу для Анхель. Пока мы не нашли Сабину, я и предположить не мог, что она будет в таком состоянии. А потом было стыдно вам признаться.
От всеобщего смущения и неловкости в каминном зале опять воцарилось гнетущее молчание.
- Это уже результат! – наконец подытожил Кольцов. – Мы отследили цепочку событий и, если честно, у меня сложилось впечатление, что никто Сабину не трогал. Она напилась и сама упала со стула, повредив при этом голову, которая и до этого была не совсем здоровой.
- Митя... - Анхель посмотрела с укором.
Кольцов пообещал больше не говорить о падчерице Холмогорской дурного.
- Или она была накачана снотворным и алкоголем, а падение здесь вообще ни при чем, - подключилась Ирина. – И тогда мы опять возвращаемся к кому? – Монаева как учительница обвела «класс» глазами, - правильно, к Марии Леопольдовне!
- Я Петровна! – взвизгнула бедная Маша. – Вы специально надо мной издеваетесь?! Она выпила всего одну таблетку, или не выпила вообще, а вы хотите все свалить на меня?!! – Столапова вскочила и побежала к двери. - Я вам сейчас докажу, – кричала девушка, теряя и подбирая туфли, - я вам сейчас всем докажу!
Друзья переглянулись, но никто не пустился в погоню. Во-первых, уже мало кто мог догнать бодрую, выспавшуюся Столапову, а во-вторых, всем было интересно узнать, что хочет доказать юная отравительница. Маша вернулась с дамской сумкой. Она так активно вытряхивала ее содержимое, что гулкое щелканье всякой мелочи о мраморную столешницу, напоминало взрывы новогодних китайских петард.
- Я снотворное запью коньяком! Вы увидите, что ничего в этом страшного нет. У моей подруги мама так каждый день делает! – кричала Маша, пока не нашла то, что искала. – Вот, – схватила она таблетницу, - сейчас увидите!
Все, естественно, поспешили остановить Марию, но этого не потребовалось – коробочка была пуста. Маша удивленно ее потрясла, потом еще раз осмотрела сумку, но таблеток нигде не было.
- Странно... - прошептала девушка.
Стремительной волной, в одном порыве, друзья, осененные догадкой, бросились к Сабине.
- Промывание желудка, срочно! – кричал Пашка.
- Вызывайте, немедленно вызывайте врачей! – требовала Анхель, пытаясь разбудить Сабину.
Густав растирал девушке руки и плечи. Митя сбегал за водой, а Варя принесла ведро и полотенца. Никита достал спрятанный телефон и наконец-то включил его.
- Она хотела покончить с собой? – удивилась Монаева. – Никогда бы не подумала.
- Нет, - сказала испуганная Маша, которая наконец-то поняла, что Сабина вытащила у нее таблетки. – Она думала, что пьет другое... не снотворное.
Девушка заморгала часто-часто, когда увидела лицо Кольцова. «Пожалуй, по нервным тикам счет уже сравнялся», - подумала Варя.
- А что?!!! – кричал Кольцов. – Что она думала, черт тебя побери? Что могло быть у тебя в сумке?!!!
- Уже ничего не могло, – оправдываясь, лепетала девушка. – Уже давно ничего не могло! Но Сабина об этом не знала, она подумала, что это для кайфа.
- Для чего?!!! – рычал Митя, сжимая кулаки. – Я приеду в Москву, позвоню твоему отцу и попрошу выпороть тебя как следует! Чтобы ты только месяца через два смогла на жопу сесть! Чтобы по-настоящему узнала, что такое кайф!
Маша спряталась за Никитой.
- Обалдеть, - ошарашено выдохнула Варя. – Пьяная наркоманка – это как сгущенка в шоколаде, посыпанная сахарной пудрой.
- Все! Я звоню Альберту, - Анхель взяла трубку и стала набирать номер мужа.
- Не надо звонить...
Сначала, в общем оживлении, никто не понял, кто это сказал, а потом все разом отшатнулись, будто увидели привидение.
Сабина открыла глаза, подчеркнутые характерными черными кругами. Анжела выронила телефон. Варя охнула и вцепилась в Монаеву. Мужчины готовы были ругаться и кричать от радости, но никак не могли выбрать что-то одно и потому ждали сигнала от женщин.
- Пожалуйста, я очень прошу, не звоните, - еле шевеля губами, попросила Сабина еще раз.
Она попыталась повернуть голову, повязка с головы съехала на один глаз. Девушка стала похожа на раненого песенного начдива Красной Армии Щорса.
- Сколько ты выпила таблеток? – как можно ласковее спросила Анжела, поправляя полотенце, которое Попят использовал в качестве бинта.
- Сначала одну, а потом еще одну, - тихо ответила Сабина. – Остальные спрятала.
- Итого – три, - заключила Монаева, поглядывая на Машу.
Казалось, не только люди, но и мебель, и шторы, и камин вздохнули с облегчением. Зал стал больше и светлее.
- Надо вызывать врачей, Сабиночка, – беспокоился Паша. – Ты выпила снотворное.
Сабина продолжала смотреть одним глазом, второй вяло залип. Вид у девушки был жалкий.
- Что у тебя болит? – спросил Густав.
- Ничего, - сказала Сабина, глядя на Пашу, как умирающий Кутузов. – Хочу спать.
- Нельзя. Тебе нельзя сейчас спать, потерпи. Попей воды, - предложил Бобров.
Густав и Женя приподняли девушку, усадили, подпирая подушками.
- А зачем ты наркоту-то алкоголем запивала? – не выдержала Ирка. – Каждый торчок знает, что этого нельзя делать!
Анхель взглядом одернула подругу, давая понять, что пока не время для воспитательных бесед.
- Мне снилось, что я – крыса, - медленно проговаривая слова, сказала Сабина и опять посмотрела на Пашу.
Доброе сердце Густава не выдержало. Он сел рядом. Девушка положила голову ему на плечо.
- Мне было так страшно, я бежала по лабиринту и видела лишь стены и углы. У меня не было сил. Я была крысой, которая не должна останавливаться.
Варя недобро посмотрела на Погосяна. Гарик нервно сглотнул и развел руками в знак сожаления.
- Я упала, стала задыхаться. Мне удалось перевернуться на спину, и тогда я увидела звезды, - Сабина улыбнулась, - много-много звезд. А потом вдруг появилась мама...
Варя схватилась за сердце, Анхель отвернулась, чтобы не заплакать. Даже Ирка глубоко вздохнула, чтобы предотвратить спазм в горле.
- Мама? – переспросил Паша и погладил Сабину по голове.
- Да, это была мама, но ее почему-то звали Глашей.
Слушатели переглянулись, ища друг у друга объяснений.
- Она сквозь сон все слышала, - шепотом сказал Гарик. – Так бывает: сон и реальность переплетаются.
- Ага, это ты про козу? – ехидничала Варя.
- Мама меня сначала пожалела, а потом поругала, – сказала Сабина, по-детски скуксившись, перед тем как заплакать.
- Тише-тише, - беспокоилась Анхель. – Не надо расстраиваться, все будет хорошо, это всего лишь сон. Мама тебя очень любит.
Анжела погладила руку Сабины и дала Густаву салфетку, чтобы он вытер девушке слезы.
- И что сказала мама? – спросила Монаева, не без доли иронии в голосе. – Хорошо нашелся хоть кто-то, способный к тебе пробиться.
Компания Ирку дружно осудила, но не за суть сказанного, а за несвоевременность.
Сабина не обиделась и никак не отреагировала. Она вообще была на себя не похожа.
- Мама сказала, что я сделаю огромную ошибку, если останусь...
- В Москве? – не вытерпел Кольцов. – Согласен! Мудрая женщина твоя мама. Езжай-ка ты, девонька, в Лондон! Там образование, там музеи, там клубы, пабы и качественные колеса. Не то, что у нас: ни от института, ни от кислоты – никогда прихода не рассчитаешь!
- ... если останусь крысой и буду обижать Пашу, - всхлипнула Усмаилова.
Густав дал девушке попить. Друзья немного успокоились, не зная как выразить ту бесконечную радость, то облегчение, которые принесли им последние минуты.
- Я отнесу Сабину в спальню и побуду рядом, а вы идите спать, - предложил Паша.
- Но... – забеспокоилась Анхель.
- Не волнуйся, подежурю, я выспался!
Вдруг Сабина опять заплакала:
- Паша, это я виновата, я тебе в вино таблетку кинула. Знала, что сам не выпьешь. Хотела, чтобы мы вместе оторвались.
- Да я уж понял, - вздохнул Густав и улыбнулся. – Одно могу сказать точно: так мы еще никогда не отрывались!
Друзья улыбнулись и тут же, не мешкая, решили воспользоваться Пашиным предложением. Устало переговариваясь, вяло подшучивая друг над другом, они разошлись по спальням. Случившееся быстро удалялось, память старательно вычеркивала неприятные моменты, превращая испытания прошедшей ночи в приключение.
- Спим, встаем и сразу домой! Сразу! – сказала Варя, обнимая мужа под одеялом.
- Да, в гостях хорошо, а дома дети, - усмехнулся Погосян, целуя жену.
Дождь прекратился. Стрелки часов в каминном зале, в столовой и в спальнях деликатно тикали в тишине, переговаривались, справедливо полагая, что гости ошибаются. Стрелки часов всегда чувствуют беду и точно знают, когда им придется остановиться.
Глава 19
Мечта сбывается
Тонкий лучик, преодолевший сто пятьдесят миллионов километров, пробравшись сквозь облака, ветви деревьев, оконное стекло, сквозь густой тюль и присборенную ткань штор на секунду замер, перед тем как коснуться совершенного изгиба. Митя осторожно потянул покрывало, и ткань заструилась вниз по бедру, позволяя лучу коснуться кожи. Золотая полоска света набухла, как спелая виноградная гроздь, и лопнула, рассыпалась на тысячу маленьких светлячков, которые стремительно покрыли плечо Анхель, ее шею, щеку и волосы. Митя мысленно рисовал портрет, запоминая каждую черточку. Казалось, что солнце восходит сразу за ее спиной, что вот-вот она вся засияет, что станут видны сокровенные ложбинки, ямочки, нежная грудь, тонкие изящные щиколотки и маленькие, почти детские ступни, и тогда Анхель сама станет солнцем и ослепит его, и растворится в том, чего постичь невозможно.
Кольцов осторожно, едва касаясь, провел рукой сначала по волосам, потом по щеке, потом по шее, плечу и бедру. Он очертил для луча границу. Как бы ни была красива и притягательна для солнца или луны его Анхель, никому он больше не мог позволить их разлучить.
- Я не сплю, - сказала Анжела, улыбаясь и не открывая глаз.
- А я знаю, - ответил Митя и поцеловал ее. – Тебя разбудил луч-повстанец, который хотел создать на Земле новое светило. Он тайно проник к нам в спальню и уговаривал сделать тебя нашим вождем.
- А ты?
- Знаешь, я отказался. Может, это прозвучит глупо, но я бы хотел остаться с тобой наедине, без соратников, врагов и помощников. Хотел бы оказаться с тобой в глухой тайге, на необитаемом острове, на льдине или в пещере – не важно. В любом уголке, в любой части света, только не на дрейфующей в океане оторванной двери каюты «Титаника». Мы там уже были.
– Я представляла это утро много-много раз, проживала его по минутам, по секундам. И все равно оно оказалось лучше, - Анхель открыла глаза и погладила Митину руку.
- У меня есть к тебе дело, - улыбнулся Кольцов. – Ты должна срочно родить мне сына. Такого смешного, щекастого. Ты знаешь, что поздние дети очень одаренные?
Анхель смеялась, уткнувшись в подушку.
- Я не шучу! – Митя сбросил с Анжелы покрывало и совершенно серьезно сказал: – Девочку нам с тобой рожать нельзя. Я с ума сойду, воспитывая такую красоту. Я уподоблюсь твоему вчерашнему Андрюше и буду с берданкой ходить вокруг дома, чтобы ни одна мужская особь, включая кузнечиков и комаров, не обидела мою дочь.
Митя обнял Анжелу. Они тесно прижались, сплетая руки и ноги, соединяя тела.
- Я только теперь понимаю, что потерял тебя из-за страха потерять. Странно звучит?
- Нет, звучит понятно. Нам с тобой уже давно все понятно, но мы никак не могли бросить ту чертову дверь, - глубоко вдыхая, сказала Анхель. – Я как одержимая искала твой запах. Мне казалось, что если я его найду – все наладится. И вот только теперь снова дышу.
- Ты меня не заговаривай! Хочу щекастого, смешного пацана! Хочу смотреть, как растет твой живот, как его толкают изнутри маленькой пяткой. Я хочу, чтобы мы с тобой гуляли с коляской, не спали ночью. Хочу увидеть тебя взъерошенной, уставшей, с набухшей грудью, которой ты кормишь нашего сына.
- Хочу выкинуть все твои рубашки! – рассмеялась Анхель. - Они дурацкие! Ты не умеешь подбирать сорочки под костюмы и выглядишь, как конферансье.
Митя на секунду растерялся, а потом, скорчив нарочито высокомерную гримасу, почти без интонаций сказал:
- Я подумаю. Лично меня все устраивает. Хорошее предложение. Женщина постбальзаковского возраста, из непьющей семьи вполне может претендовать на пост главы департамента по отбору моих рубашек.
Анжела не сразу поняла суть сказанного, потому что увлеченно покусывала Митино ухо. Смешливые нежности сначала перешли в поцелуи, потом в ласки, а потом стали продолжением того, что начали Митя и Анхель, когда вошли в спальню и долго-долго не могли оторваться друг от друга, несмотря на усталость, на непонятные и грубые обстоятельства их воссоединения.
- Хочу выкинуть все твои платья, - еще не отдышавшись, сказал Митя. – Они меня бесят. Будешь ходить голая. Можешь носить шляпку. Шляпку я вытерплю. Хочу тебя рисовать днем и ночью. Хочу увезти тебя на море, чтобы мы спали в прозрачном стеклянном доме с белыми развевающимися занавесками. Хочу, чтобы ты сидела вечерами на берегу, а я смотрел на твой силуэт.
- В шляпе?
- Конечно! Тебе нельзя выходить из дома без шляпы, без паранджи и без меня.
- Хочу с тобой молчать, а потом долго-долго говорить и снова молчать. Хочу улыбаться, медленно стареть, хочу забыть обо всем, - тихо шептала Анжела, а Митя лежал в ее ногах, продолжая целовать колени и нежные внутренние стороны бедер. - Хочу, чтобы ты обнимал меня тихонько, когда я укладываю сына спать.
- Хочу все вернуть назад, - дрогнувшим голосом сказал Митя. – Хочу, чтобы не было этих шестнадцати лет.
- Хочу все оставить, - кому-то эти годы были нужнее, если мы их отдали.
Они снова легли рядом. Луч скользил по краю кровати, не нарушая границ.
- Мить, ты думаешь это возможно? Думаешь, мы можем что-то изменить? Мне страшно выходить из этой комнаты. Кажется, стоит открыть дверь и все закончится.
- У нас тобой ничего не может закончиться – в том-то все и дело. Мы здесь, потому что на самом деле никакого выбора для нас никогда не существовало. Мы с тобой этого даже не начинали – это было всегда. Мы жили в разные времена, в разных странах. Например, в шестнадцатом веке ты была тучной испанкой с волосатой бородавкой на щеке, а я был маленьким сухопарым кабальеро, который чувствовал себя неспокойно, если жена не беременна. А в семнадцатом - мы подались в пираты...
- Митька, - смеялась Анжела, - ты стал сентиментальным.
- Хоть что-то во мне изменилось к лучшему, - с улыбкой ответил Кольцов.
- У меня есть муж и он будет не в восторге, когда я подам на развод, - сказала Анжела и сама испугалась своих слов: они прозвучали, как предложение остаться любовниками.
Анхель отстранилась, чтобы посмотреть Мите в глаза.
- Нет у тебя никакого мужа, кроме меня, поняла? – сказал Кольцов, запуская пальцы в волосы Анхель. - Мы с тобой были в фиктивном разводе.
Митя хотел положить голову Анжелы к себе на плечо, но вдруг остановился:
- Так, курочка моя, сына мы сделали, результат закрепили, пора переходить ко второму пункту!
- Огласите весь список! – томно попросила Холмогорская, целуя Митину грудь.
- Вот это сейчас было очень приятно, запомни, на чем остановилась. Как только позвонишь, продолжи, пожалуйста, с этой же ноты, но на пару октав ниже, - Митя взял с тумбочки телефон и отдал Анхель.
- Куда звонить-то? – смеялась Анжела. – В роддом, чтобы готовили палату? Ты думаешь, если мы спим друг с другом пару тысяч лет, то мне для вынашивания ребенка достаточно недели?
- Адвокату своему звони, пусть готовит бумаги для развода.
Анжела поняла, что Кольцов не шутит:
- Но сегодня суббота, Мить? Да и с Альбертом сначала надо поговорить. Это как-то не по-людски...
- Звони! – настаивал Митя. – Если у тебя хороший адвокат – он все поймет. К понедельнику бумаги должны быть готовы. Это необходимо. Подумай хорошенько! Зачем тянуть и мучительно рвать, если можно сделать один четкий и точный разрез. Мы возвращаемся в Москву, ты идешь к Усмаилову, объясняешься и просишь развода. Я тебя сразу забираю, и дальше пусть отрабатывают деньги юристы. Тебе так будет легче, мне так будет спокойнее и Усмаилову проще пережить. Если тянуть, то Сабина придет в себя и устроит папе такую презентацию наших отношений, что мало не покажется.
Анхель хотела что-то сказать, но промолчала. Она встала, пытаясь накинуть халат, который Митя тут же стянул с нее, и, улыбнувшись, сказала:
- Я тоже изменилась к лучшему и потому просто сделаю, как ты хочешь.
Анжела отыскала номер адвоката и позвонила. К ее большому изумлению, юрист ответил сразу же и безропотно принял просьбу к исполнению. Митя довольно прищурился, глядя на смущение Холмогорской, которой казалось, что собеседник видит, что она разговаривает голая.
- А где мы будем жить? – спросила Анжела, возвращаясь в постель.
- А где ты хочешь?
- Я не знаю.
- Тогда поедем в Мордовию, - решил Кольцов.
- Почему в Мордовию? – мурлыкала Анжела.
- Там люди хорошие, - пояснил Митя. – Если мы не уезжаем на остров, нужно, чтобы нас окружали хорошие, добрые люди. Злые будут завидовать. Мы сами станем очень добрыми. Я буду строить дома: уютные и красивые, а не дорогие и модные. Ты будешь растить сына, печь блинчики. Ты умеешь печь блинчики?
- Нет, но я научусь. И блинчики, и пирожки, и мясо в горшочках, как ты любишь.
- Всё, я передумал! Это варварство и штампы. Почему все должны быть одинаковые? Блинчики буду печь я!
Анхель смеялась, положив голову на Митин живот:
- Тогда я построю кузницу, всю жизнь мечтала.
- Только представь... Ты разгоряченная выходишь из своей кузницы. На тебе из одежды только грубый кожаный фартук и шляпа, как мы договаривались. В одной руке у тебя молот, в другой меч булатный, а я тебя встречаю в белом крахмальном передничке с блинами... эмм...
Дальше Митя говорить не мог, потому что Анхель не забыла его просьбу и уже целовала гораздо ниже, чем на две октавы.
В соседней спальне невольно подслушивали и восхищенно обсуждали происходящее за стеной:
- Я тоже так могу, - шептал Бобров на ухо Монаевой, - я еще лучше могу!
- Что три раза подряд можешь? – тихо смеялась Ирка.
- Три с половиной!
Монаева тряслась от смеха, зарываясь лицом в одеяло.
- Хватит ржать! – шипел Бобров, а у самого подрагивали уголки губ. – Я тебя двадцать лет хотел, мне о сексе с тобой даже думать больно. Ты что не поняла, почему я мотаюсь по миру? Это чтобы тебя не видеть, хоть какое-то время. Если бы мы не расставались, у меня бы уже давно засох, как хвостик у астраханского арбуза.
Ирка похрюкивала под одеялом, пока Бобров живописал свои беды.
- Спасибо бабуле за браслетик. Без этих камушков ты бы меня еще двадцать лет не замечала, - ворчал Женя.
- Я тебя всегда замечала! – возразила Монаева, высунув нос. – А вот ты, ты, Женечка, почему никак не проявлял своего интереса?
- Я не проявлял?! – возмутился Бобров. – А кто тебя пятьсот раз в кино приглашал? Но ты всегда звала Митю, Митя звал Анжелу, а Анжела всех остальных. А кто за тебя конспекты писал? А кто с тобой зачеты пересдавать ходил? А занимался с тобой кто? А ты помнишь, как я тебя уговаривал поехать со мной в Аргентину? У меня был такой план соблазнения!
- Женя-я-я-я, - хныкала Монаева, - Женечка, прости меня. Я такая дура. Ну, кто же мог подумать, что я такая идиотка.
Ирина убрала одеяло и села, повернувшись к Жене лицом. Бобров, еще не привыкший к переменам, беспардонно уставился на ее грудь. Монаевой пришлось прикрыться, чтобы вернуть слушателя.
- С Кольцовым мы познакомились на подготовительных курсах. Я так хотела влюбиться, что когда внутри первый раз что-то ёкнуло, подумала - вот оно – то самое чувство, о котором пишут в книгах. Мне было приятно ощущать себя взрослой, таинственной, значимой. Я сразу нарисовала себе картину нашего безоблачного семейного счастья, нашего уютного дома. Митя был со мной вежлив, улыбчив, и я расценила это как одобрение. Я же тогда не знала, что он источает обаяние, как цветы аромат – естественно, легко, безадресно. Мы жили по соседству, вместе ходили в институт, сидели рядом на лекциях. Через неделю занятий у меня было ощущение, что пройдет еще пара дней и Митя как-то себя проявит: может, подарит цветы, а может, пригласит в кафе...
Женя потянул Иру за руку, чтобы она легла.
- И тут появилась Анхель. Анхель, от красоты которой даже у меня бежали мурашки. Но представляешь, я была настолько наивна, что не догадывалась, что передо мной соперница. Я искренне ею восхищалась, мы подружились. А Митя все молчал и молчал, и тогда я решила сама сделать первый шаг. Тот ужас, что я испытала, снился мне потом несколько лет. Кольцов смотрел на меня, ничего не понимая. С таким же успехом в любви ему мог признаться веник. Потребовалось некоторое время, чтобы он смог поверить, что я не шучу, что не разыгрываю его. Было жутко неловко. Зря Анхель ему не доверяла – он был со мной предельно честен и вовсе не держал рядом в качестве фанатки. Скорее всего, он испытывал то же самое чувство, что Анжела к Суворову. Он всю жизнь пытался быть мне опорой, плечом, пытался помогать. Все-таки, Жень, безответная любовь тяжела для обоих.
- Я это знал, поэтому и берег тебя - вздохнул Женька. – Я ждал, Ириш, но в последнее время мне стало совсем невыносимо.
- Мне кажется, я просто не смогла смириться с его отказом. Признать отставку для меня было равносильно тому, чтобы признать себя недостойной любви вообще. Сначала я убедила себя, что Мите нужно время, чтобы остыть к Анжеле, потом я думала, что он должен узнать о моих достоинствах. Я столько всего добилась благодаря этому заблуждению, – Ирина грустно усмехнулась. – А потом я решила стать для него красивой и в результате своих бесплодных попыток оказалась в тупике - у меня больше не осталось оснований надеяться. Но вместо отчаяния, я вдруг почувствовала облегчение. Так долго боролась, что уже забыла, зачем это делаю. Мы не прожили бы с Митькой даже недели. Ведь у нас у обоих жуткие характеры, мы совершенно не подходим друг другу. Не понимаю, почему не разглядела этого раньше.
- А я всегда поражался именно этой твоей черте. Ты даже не знаешь, какая ты уникальная. На твоих плечах и на плечах тебе подобных держится мир. Твоя воля, твой характер, вера способны ворочать пласты цивилизации, запускать новые механизмы. Ты можешь объединять людей и вести их за собой.
- Наворочала уже, Жень... такого наворочала, - на глазах Иры выступили слезы. – Виталика никогда не любила, сына не воспитывала, тебя проглядела, Митю с Анжелой развела. На работе такое творится, что скоро копыта с рогами вырастут.
Женя целовал Ирину руку, пальчик за пальчиком, ноготок за ноготком, а потом взял ее ладошку и положил себе на щеку.
- Ты знаешь, что у тебя руки всегда горячие? - спросил он, закрыв глаза. – Они боль мгновенно снимают. Каждый раз, возвращаясь в Москву, я представлял, как ты будешь гладить меня по голове.
Монаева прижалась к Жене сильнее и тоже закрыла глаза.
- Выходи за меня замуж, – тихо сказал Бобров.
Ирина кивнула.
- Очень хочу за тебя замуж. Хочу с тобой во Вьетнам. Будем есть жуков с соусом из орхидей. Хочу все бросить. Я прожила чью-то чужую жизнь. Помнишь, Сабина рассказывала сон? Я тоже до этой ночи была крысой. Мне так страшно, но назад в лабиринт я уже не смогу вернуться. Вот только Виталика жалко...
- Не надо жалеть. Ты с ним никогда не жила. Он еще может кого-нибудь найти, устроить свою жизнь. Главное Димку сберечь.
- Виталик? «Кого-нибудь найти»? – ухмыльнулась Ирина. – Да нам его придется усыновить!
- Нет, - засмеялся Бобров, - мы еще своих родим.
- Думаешь, получится?
- Даже не сомневаюсь. Двух дочек хочу – таких же термоядерных как ты, таких же кнопок из высоколегированной стали, - говорил Женька, а сам все настойчивее ласкал твердые бугорки на Иркиной груди.
Монаева притихла, чуть напрягаясь от волны возбуждения, и прошептала:
- Что, правда, можешь три раза?
- Да ты меня умолять будешь, чтобы я тебя из спальни выпустил!
Боброву нужно было еще много времени, чтобы полностью восстановиться, но его иссушенное тело уже сейчас отвечало на каждое прикосновение, на каждый поцелуй. Монаева чувствовала в нем такую силу, такой натиск, о которых даже предположить не могла. Эта сила сводила ее с ума, завораживала. Монаева с удивлением поняла, что ей ничего в жизни так не нравилось, ничего не доставляло большего наслаждения, чем эта мужская мощь, которая проникала в нее раз за разом все глубже и глубже, меняла ее изнутри.
- Давай вернемся в Москву, сразу же купим билеты и уедем куда-нибудь? – предложила она, гладя Женьку по мускулистой спине. – Все остальное потом: разводы, работы, все-все... Я просто не смогу с тобой расстаться теперь ни на секунду. Нам нужно какое-то время побыть вместе, чтобы я поверила, чтобы успокоилась.
Бобров вздохнул. Ирина чутко уловила перемену и насторожилась.
- Мне надо тебе кое-что сказать, - осторожно начал Женя, и сердце Монаевой забилось так часто, что ей стало трудно дышать. – Мы не можем с тобой пока уехать. Пока все не выясним.
- Что не выясним?
- Ты ничего не поняла, когда Митя сорвался?
- Теперь уже и не знаю, - ответила Ирина, сбитая с толку. – Объясни, Жень, пока я сознание не потеряла.
- Ты не волнуйся! Я обещаю... Нет! Я точно знаю, что все будет хорошо, - Женя говорил торопливо, но потом остановился, подбирая слова:
- Ириш, мне кажется, Митя болен...
Монаева продолжала смотреть на Боброва, не зная, что сказать и как отреагировать.
- Я бы тоже ничего не понял, если бы не Анхель. В очередной раз эта пара меня поразила своими масштабами, своей грандиозностью. Они чувствуют друг друга на расстоянии, они настроены друг на друга как радиостанции. И у них невероятно высокая частота. Нам и половины не понять из того, что они слышат.
Понимание накрывало Монаеву постепенно, волной. Сначала она хотела возразить, даже отругать Боброва за то, что он ее напугал, но потом, медленно прокручивая слова, что говорил Кольцов, она вдруг поняла весь смысл сказанного Кольцовым в каминном зале, почувствовала всю его боль. Ира беспомощно смотрела на Женю и глаза ее медленно наполнялись слезами.
- Нет-нет, я тебя очень прошу, не плачь! Поверь мне, с ним все будет хорошо! – утешал ее Бобров.
- Откуда ты знаешь? Ты не можешь этого знать!
- Могу, – уверенно сказал Женька. – Ты слышала, что творится за стеной? Если ты не веришь мне, поверь этим двоим! Я тебе сейчас все объясню. Митька кричал на меня справедливо: получается, что когда я был нужен – меня не было рядом. Но он про болезнь упомянул не специально, а вскользь, среди прочего. Анхель сначала очень сильно испугалась. Наплела эту ерунду про убийство Сабины, чтобы поскорее все закончилось, чтобы Митю оградить. Понимаешь? Ей все стало не важно – так сильно она за него испугалась. Но потом Анхель взяла себя в руки, настроилась и все услышала. Мы не будем с тобой расставаться, но пока и уезжать не будем. Надо побыть рядом с ними.
- Да-да, конечно, - согласилась Ирина, вытирая слезы. – Мы его в Америку... – потихоньку начала планировать она, - он у нас первым поездом... нет, лучше самолетом... там такие врачи – ого-го! Вернется лучше прежнего. А мы тоже поедем в Америку, правда? Всем надо подлечиться, отдохнуть. Ничего! Мы справимся, - качала головой Монаева, разглаживая складки на простыне.
Женя крепко обнял ее и сказал:
- Я был не прав - плачь, мой колокольчик. Учись плакать, но чтобы я обязательно был рядом, ладно?
Ирина послушно мотала головой. Она плакала от боли, от страха, от жалости, от обиды - оттого, что абсолютное счастье не продлилось подольше.
Глава 20
Дождь пройдет, наступит утро ясное
Суворов проснулся неожиданно: то ли от дурного сна, то ли от духоты. В комнате было светло. Замысловатый интерьер, напичканный дизайнерскими находками, как кекс изюмом, не приводил гостя в неописуемый восторг. Зато он приводил его во вполне описуемое отчаяние. Изобилие художественных приемов угнетало Никиту Александровича, предпочитавшего минимализм. Стены спальни, пропитанные надеждой дизайнера на триумф, давили, а воздух пах горелой пластмассой и еще чем-то кислым.
Мужчина встал с постели, открыл окно. Потом снова лег и попытался уснуть. Он долго рассматривал лепнину на потолке, вяло изучал рисунок текстильных обоев, но успеха все равно не добился: в голову лезли какие-то странные, тревожные мысли, воспоминания о словах Попята. В конце концов, Никите надоело лежать в кровати, он оделся и спустился в гостиную, чтобы выпить кофе.
Увидев Машу, Суворов немного растерялся. Девушка сидела за столом и, понуро опустив плечи, смотрела в чашку. Когда он подошел ближе, то увидел, что чашка пуста. Рафаэль лежал у хозяйки на коленях. Мужчина подумал, что без макияжа и прически, Маша выглядит совсем иначе. Может быть, не красивее, но намного интереснее. Теперь ее лицо хотелось рассматривать.
- Я не помешаю? – деликатно поинтересовался Никита. – Доброе утро или что там у нас? - Суворов посмотрел на часы. – День!
Мария повернула голову и кивнула.
- Хотите кофе? – предложила она.
Мужчина поблагодарил. Маша переложила спящего Рафаэля, аккуратно расставила приборы, ровно выложила печенье на блюдце и ловко свернула белую, красиво вышитую салфетку.
- Спасибо, да я бы сам... – смущенно оправдывался Суворов, совершенно отвыкший от женской заботы.
- Мне не трудно Никита Александрович. У нас в семье была традиция – я провожала папу на работу, варила кофе, готовила яичницу с гренками. Папа очень любит, чтобы стол был накрыт красиво.
- Скучаете по родным? – осторожно предположил Суворов, который вдруг осознал, в какой тяжелой ситуации оказалась собеседница.
Мария, конечно, совершила большую глупость, но на ее совести по факту был только покусанный комарами Бобров, основные неприятности устроила Сабина. Однако Усмаилова, превратившая встречу друзей в ночной кошмар, теперь была вручена заботам Густава, тогда как Маша осталась одна, потому что Кольцов, наплевав на все правила приличия, ушел с Анхель. Кольцова с Холмогорской можно понять, но девушка, безусловно, заслуживала сочувствия. Никита, подумав о Мите с Анжелой, на секунду прислушался к себе, но ничего особенного не почувствовал: ни ревности, ни сожаления.
- Я очень скучаю, - ответила девушка. – Зову родителей в Москву, но они не хотят переезжать. Говорят, что в Москве есть все условия, чтобы зарабатывать на жизнь, но совсем нет условий, чтобы жить.
Маша грустно улыбнулась. Никита почувствовал неловкость.
- Вы простите, пожалуйста, что вела себя как дура, – почти шепотом сказала Столапова. – Я сильно испугалась.
- Да уже забыл давным-давно, - не соврал Суворов. – Вы не переживайте, никто вас не будет обижать, и кричать больше никто не будет. Просто ночь у нас была сумасшедшая, и мы, поверьте, испугались не меньше вашего.
Ректор встал, взял Машину чашку, ополоснул ее, тщательно вытер и налил свежего напитка из кофе-машины.
Пришел черед Марии удивляться. Ни один мужчина не проявлял о ней такой заботы. Маша привыкла, что за охапками цветов, романтическими ужинами в дорогих ресторанах и короткими уикендами в Европе чаще скрывалось самолюбование кавалеров, чем желание доставить ей радость. Девушка чувствовала себя статистом, которого в любой момент могут заменить. Впрочем, так оно и было. Ни улочки Парижа, ни мосты Лондона, ни живописные каналы Амстердама не могут спасти холодного, расчетливого свидания. На такие встречи приходят безупречно одетые мужчины и женщины, которых больше интересует временный попутчик, а не постоянный спутник жизни. Как персонажи они привлекательны, выверены. Шутят смешно, улыбаются устало, говорят не запинаясь. Сигарету держат также твердо, как грот-мачта гик. Заботу они покупают, как запонки к рубашкам. Чашка горячего кофе, предложенная Суворовым, была для Маши куда реальнее, чем декорации Эйфелевой башни за окном и торжественно врученные розы - идеальные цветы не только для влюбленных, но и для лжецов.
- Я бы хотела уехать немедленно, не представляю себе встречу с Митей... с Дмитрием Ивановичем.
- Понимаю. Действительно, ситуация какая-то неправильная. Жестокая, я бы сказал. Но, к сожалению, уехать мы пока не можем, поэтому давайте попробуем расслабиться и немножко отстраниться от происходящего. Представьте, что это я вас пригласил в гости, - улыбнулся Никита. - Мы только что встретились, пьем кофе и разговариваем о разных вещах. Кстати, можно я буду называть вас Марусей? Мне очень нравится это имя. Я хотел так дочку назвать.
Маша кивнула. Ей стало немного легче.
- У вас есть дочь?
- Да, Лизе тринадцать лет. Очень способная девочка, умная, хорошо учится.
- На вас похожа, - заключила Маша абсолютно искренне, без всякого намека на заискивание.
- Нет, - засмеялся Никита, - слава богу, она похожа на свою маму. Света была и красивая, и умная, и вообще...
- Вы сказали «была»? Разошлись?
Суворов отрицательно покачал головой:
- Света умерла, когда Лизе было три года.
- Простите, – смутилась Маша.
- Ничего страшного. Хотя, нет: очень страшно, но очень давно, так что не переживайте, Маруся, – словами хуже не сделаешь.
Мужчина налил еще кофе и предложил Маше бутерброд собственного сочинения. Она сначала отказалась, но потом все-таки поддалась на уговоры. Суворов заметил, что девушка немного стесняется и все время прикрывает полы короткого халатика. Про Машин халат во времена советской власти сказали бы, что он еще не дошит, а во времена монаршего правления могли бы подумать, что это крестильная сорочка. Только новейшая история олигархического и финансового феодализма благосклонно позволяет российским женщинам называть одеждой всё, что имеет хотя бы одну бретельку. Причем бретелька в стразах легко может сойти за вечерний наряд, в том случае, если это не бретелька-купальник.
- Маша, а вы случаем не замерзли? – решил выручить девушку Никита. - В доме, судя по всему, неважная система кондиционирования: в моей комнате духота, а здесь прохладно.
Собеседница засмущалась еще больше:
- Я бы переоделась, но у меня ничего подходящего. Чувствую себя полуголой, а надеть нечего. Я же сюда как на курорт собиралась: вечернее платье, шляпа, туфли на высоких каблуках. Всю неделю после работы по бутикам бегала. Очень хотелось произвести на Кольцова впечатление. Он меня, кроме как «лапша» и «мадонна Рафаэлевская», никак не называл, еще и отчества все время придумывал идиотские...
- Одну секундочку, подождите, я сейчас вернусь, - прервал Машу Суворов.
Когда ректор бодрым спортивным шагом поднимался по ступенькам, он заметил про себя, что головная боль прошла. Мужчина улыбнулся, догадываясь о причинах стремительного безмедикаментозного выздоровления. Маше не пришлось долго ждать, но бутерброды она сделать успела.
- Вот, возьмите, пожалуйста. Чистое, глаженое. Лиза моя уже настоящая хозяюшка, - Суворов положил вещи на спинку стула. – Думаю, штаны вам не понадобятся, потому что вы в этом утонете, если не в полный рост, то до коленей.
Маша не стала скрывать, как приятно ей такое внимание. Забота была очень кстати. Поблагодарив Никиту и предложив ему угощаться бутербродами, Мария забрала вещи и ушла переодеться.
«Действительно, такое ощущение, что я с ним приехала, а не с Митей», - подумала Столапова, разглядывая себя в зеркале. Прогнав воспоминания о бывшем любовнике, она сказала отражению «Ну и страхуил!» и поспешила вернуться в столовую.
«Ничего себе!» - подумал слегка ошарашенный Никита, увидев Машу. Есть женщины, которые в мужской одежде, с небрежной забранными в хвост волосами, без косметики, выглядят гораздо эротичнее, чем в нижнем белье при полном параде стрелок, бровок, локонов и румян.
- Вот, - просто сказала Маша.
Демонстрируя результат, модель встала ровно и развела руки, выражая готовность принять любую критику. Как только для Марии все рухнуло, как только отпала необходимость что-то из себя изображать и соответствовать придуманным стандартам, она превратилась в очень привлекательную особу.
- Симпатично, - с трудом нашел ответ Никита, старательно скрывая интерес к Машиным коленкам.
Чтобы как-то отвлечься, он спросил:
- Маруся, простите, а почему «лапша»? Я понял про «мадонну», а вот это сравнение для меня загадка. При чём здесь макароны?
- Я как-то рассказала Кольцову, что в институте мы с ребятами частенько ели дешевую китайскую лапшу быстрого приготовления. Но все ели, потому что денег не было, а я ела, потому что нравилось. Хотя денег тоже не было, - улыбнулась Маша. – До сих пор могу приехать домой с какого-нибудь фуршета или вечеринки и заварить себе пакетик лапшички. У меня всегда припрятано.
Суворов смотрел на девушку с теплотой.
- Но вы, Никита Александрович, последний человек, которому я это рассказала! – рассмеялась Маша.
Рафик проснулся, прислушался к разговору и опять закрыл глаза. Он все еще не мог найти в себе силы, чтобы продолжить жить прежней жизнью беззаботного йорика, выведенного специально для того, чтобы люди чувствовали себя нужными. За окном светило солнце, небосвод окончательно очистился от туч и облаков. Свет залил гостиную, придавая ее чертам мягкость и плавность линий, которых не было раньше. Маша смотрела в окно. Никита заметил веснушки на ее носу и еще золотистый пушок - на щеке, ближе к уху. «Суворов, не дури!» - одернул он себя и отвернулся.
- Никита Александрович... – неуверенно начала Маша, - а можно задать вопрос?
- Если вы спросите, сколько стоит поступление в архитектурный, я, скорее всего, обижусь, - иронично заметил ректор и тут же добавил серьезно:
- Да, конечно, можно.
- Вы столько лет любили Анхель... получается, что вы так и не узнали, что такое любовь? Вы ее только представляли в своем воображении, вынашивали образ, но вы так и не испытали настоящего... – Маша старалась подобрать правильное слово, - единения с кем-то?
Никита на секунду потерял дар речи. Куда подевалась припудренная светская пустышка, усыпанная горохом? Собеседница смотрела на него открыто, без кокетства.
- Хороший вопрос, - вздохнул Суворов, видя, что Маша начинает волноваться. – Ирония в том, что еще вчера я знал все ответы. Вчера я рассказал бы вам, что такое настоящая любовь, какие для нее есть эталоны и критерии, привел бы примеры. Вчера у меня было понимание правильности и неправильности любви. Я осуждал безответственную влюбленность, гордился своей верностью, красовался. Мне казалось, что я сильный, что мое чувство - не чета всяким там банальным увлечениям. Пока окружающие набивали шишки, сходились-расходились, теряли головы, влюблялись - я стоял фонарным столбом, наслаждался голой степью своей глупости и освещал только себя. В общем, Марусь, еще вчера я был полным мудаком!
Никита Александрович рассмеялся. Маша тоже не выдержала, хотя ей не хотелось таким образом показывать свое одобрение.
- А сегодня я с вами соглашусь. Неожиданно обнаружил в себе огромную яму, которую сам же всю жизнь и копал. Думаю, со мной это произошло от неуверенности. С неуверенностью я боролся победами. Чем больше побед, тем больше оснований для самоуважения. Наверное, мне казалось, что обладание лучшим будет и меня характеризовать как человека исключительного. Неуверенность превратилась в гордыню.
- Вы чересчур строги к себе, - возразила Маша. – Не каждый способен на сильное, глубокое и искреннее чувство. Любая женщина мечтает о такой любви. Поэты, писатели, художники воспевали ее и считали идеалом.
- На то они и поэты, Маруся, - ухмыльнулся Суворов. – А в жизни все выглядит иначе. Культивируемое чувство неразделенной любви также обделено и недоразвито, как излишняя любвеобильность. Две стороны медали: можно выбрать недоступный идеал и всю жизнь играть роль отверженного, а можно презирать идеалы и самому отвергать. Про любовь ничего не надо придумывать, ее не надо ничем обременять. Ее просто надо чувствовать, замечать вокруг и обязательно надо любить себя – это первое правило для тех, кто хочет единения с другим человеком.
- А вы вчера за столом говорили, что не умеете говорить красиво, - улыбнувшись, заметила Маша.
Суворов засмеялся, опять вспоминая слова Попята: «говорили-говорили, смотрю на вас – одни разговоры».
- А теперь можно я спрошу?
- Конечно, Никита Александрович.
- Нет, сначала попрошу называть меня Никитой, а потом спрошу?
Мария обещала попробовать.
- Когда вы носили очки, вы выглядели таким серьезным, - призналась Столапова, - плюс ваш рост и телосложение – все вместе создает очень внушительный вид.
- Ну, теперь я без очков, а вы в моей одежде, есть повод сократить дистанцию, - улыбнулся ректор и пригубил остывший кофе, перед тем как продолжить:
- Если бы вам Дмитрий предложение сделал – вышли бы за него?
- Да, - не задумываясь, ответила Маша.
- Но почему? Ведь вы чувствовали, что он любит другую? Ни в коем случае не осуждаю, просто хочу понять вас... и свою жену. Я не успел ее спросить.
- Не уверена, что знаю ответ...
Свет из окна беззастенчиво слепил Машу, путался в ресницах, заставлял щуриться, но девушка не закрывалась и не отворачивалась, а только чуть наклоняла голову, будто хотела что-то рассмотреть. Никита терпеливо ждал.
- Наверное, это или отсутствие надежды, или такая любовь, которая позволяет человеку видеть больше остальных. В моем случае – отсутствие, а вот ваша жена, видимо, знала, что когда-нибудь вы все поймете.
Суворов внимательно слушал, но пока еще не улавливал сути.
- Мне кажется, она любила вас не безответно. У вас была семья, вы воспитывали ребенка. Думаю, были счастливы. Просто она знала, что любит, а вы нет. Вы ошибочно полагали, что любите другую. Света прощала вам это заблуждение. Она чувствовала себя любимой, хоть вы ей этого, возможно, и не говорили.
Мужчина положил голову на сомкнутые в замок руки.
- Не говорил.
Маша протянула руку, чтобы погладить Суворова по плечу, но в последний момент остановилась.
- Как жаль, что никто не открыл мне этого раньше, - тихо сказал ректор, не поднимая головы. – Всегда себя винил, всегда понимал, что сделал что-то неправильное, но признаться боялся. После смерти жены я уже никак не мог отказаться от Анжелы. Думал, что это будет предательством по отношению к Свете: если уж ради нее не разлюбил, то больше и вариантов быть не может.
В гостиной стало тихо. Лишь большие старинные часы с позолотой, мерно тикали, напоминая, что есть на свете вещи неизменные. Пока гости замка переживали волнительные моменты своей жизни, пока менялись сами и меняли других – время закручивало свои хитроумные, еще непознанные людьми петли, возвращалось в начало, оставаясь постоянным, и отсчитывало срок для всего. Впрочем, даже время не всесильно и может поддаться чувствам, поэтому антикварные часы в гостиной, незаметно для гостей, уже давно начали отставать.
- Вы надеялись, что Митя вас полюбит? – немного придя в себя, спросил Никита.
- Нет, - ответила Маша и набравшись смелости добавила:
- Хотела выйти замуж. Почти за первого встречного, как в сказке.
Суворов не ожидал такого ответа.
- Почему? Вы же молодая, красивая, успешная, кому как не вам выходить замуж по любви и жить долго и счастливо, перед тем как умереть в один день. Неужели у вас нет выбора?
- Мне Митя нравится... нравился, он и был моим выбором, но не могу сказать, что любила его. Вы не подумайте, что говорю так от обиды. Рискую совсем упасть в ваших глазах, но это правда. Лучшей кандидатуры никогда не было. Может показаться, что я избалованная или хочу пристроиться в жизни, но это не так. Я много работаю. Эти выходные обойдутся мне неделей беспросветной каторги – буду нагонять упущенное. Обычно у меня есть один свободный вечер в неделю, но с утра я должна быть в форме. И я очень устала, Никита...
Имя собеседника Маша произнесла с какой-то очень теплой, доверительной интонацией. Суворову это понравилось, и он немного смутился.
- А меньше нельзя работать? Было бы время для личной жизни, для встреч.
- Меньше нельзя, - невесело улыбнулась Маша. – Иногда бывают паузы, но тогда вообще хоть на стенку лезь. Дома тоскливо, одна никуда не поедешь, подруги или работают, или отдыхают с мужьями. Делать нечего – звонишь, напрашиваешься и опять впрягаешься на полную катушку. Вот Рафаэлика завела – думала, веселее будет.
Девушка погладила собачку, но несчастный Рафик даже ухом не повел.
- Замкнутый круг, - посочувствовал Никита. – А молодые люди? В каком виде они присутствуют в вашей жизни?
- В основном в виде геев-стилистов, - невесело рассмеялась Маша. – Круг моего общения очень мал, хотя я могу сказать, что знаю пол-Москвы. Но эта как раз та половина, где все уже спали со всеми, поменялись друг с другом, а потом еще и поделились впечатлениями в твиттере. Помню, в школе мечтала о романтике, о встречах в кафе, о прогулках по набережной. Сейчас мечтаю, чтобы от меня отстали, - Маша стала загибать пальцы, - извращенцы, маньяки, наркоманы, мажоры, старые банкиры, молодые альфонсы, липовые продюсеры, прилипалы, лицемерные друзья, агенты...
Пальцев не хватило и Никита, улыбаясь, подставил Маше свою руку. Девушка зацепилась мизинцем за мизинец.
- Хочу, чтобы все отстали, потому что в этой каше невозможно разглядеть того, кто тебе нужен, - не отпуская руки, сказала Маша.
- А когда разглядишь, чего тогда захочешь? – спросил Никита, незаметно переходя на «ты».
Маша стала такой серьезной, будто ее слова не ответ на вопрос, а настоящее желание, которое надо только загадать, и оно обязательно сбудется.
- Хочу, чтобы ранним зимним утром муж помогал мне снег с машины убирать. Почему-то именно в этот момент остро чувствуется одиночество. В пустом дворе темно, холодно. До слез хочется вернуться домой и спрятаться под одеяло, но надо ехать на работу. Эта история похлеще, чем история Красной Шапочки с пирожками, - улыбнулась Маша. – Еще хочу, чтобы иногда муж встречал меня в аэропорту или на вокзале, когда возвращаюсь из поездок. Очень не люблю уезжать из дома. Потом ведь нужно возвращаться, а тебя никто не ждет. Хочу говорить гримершам на работе «ой, а мой вчера, представляете...». Это так круто – иметь право говорить «мой». Хочу, чтобы муж с сыном играли в парке, а я на лавочке сидела и думала, что подарить им на новый год. Хочу, чтобы муж хвалил мои блинчики, чтобы мы вместе смотрели кино, чтобы оба любили ходить в теплых носках и носили пижамы.
Суворов все больше и больше проникался к Марусе. Он четко увидел то, о чем она говорит. Мужчине так понравилась эта картинка, что он поцеловал Маше руку и совершенно искренне признался:
- Я очень рад, что познакомился с тобой, Маруся.
Дверь предательски захлопнулась, выдавая присутствие Боброва и Монаевой. Они опять подслушивали, но на этот раз уже по собственной воле. Незваные гости шушукались и хихикали, обсуждая увиденную сцену. Маша смутилась, жалея, что их беседу грубо прервали. Никита посмотрел на счастливую парочку.
- Немедленно идите сюда, хулиганы. Да разлепитесь вы уже, наконец! – изображая недовольство, потребовал Суворов, глядя на то, как Ирина с Женей обнимаются. – Вы хоть понимаете, что наделали?
- Смотря, что ты имеешь в виду, - ответил сияющий Бобров и поздоровался.
- А что мы наделали? Нового ничего не изобрели, хотя Женька предлагал двигаться в этом направлении, - беззастенчиво улыбаясь, Монаева покинула объятия кавалера, чтобы неожиданно для всех обнять Машу. - Не обижайся на нас, - попросила она, - не держи зла, ладно? И Митьку прости, он не специально. Честное слово, никто не мог предположить, что так все получится.
Маруся, смущенная внезапной откровенностью, поторопилась кивнуть. Бобров справился о самочувствии Маши и оттащил Ирину, которая уже душила в объятьях Суворова. Никита смеялся и ворчал:
- Вы же всю аналитику мне испортили! Я же всегда верил в то, что дружба между мужчиной и женщиной возможна. Вы были примером чистых, ничем не замутненных отношений двух личностей, индивидуумов, лишенных пола, но наделенных разумом. А теперь что? Двадцать лет вы обманывали нас, а что еще хуже – вы обманывали себя! Сколько могло бы уже бегать по свету маленьких Бобрят! Сколько картин могло быть написано нашим гениальным маэстро, вынужденным кормить семью, пока жена вынашивает потомство. Сколько из-за вас праздников мы пропустили: свадьбу вместе со всеми годовщинами, рождение детей и прочие семейные пиршества. Сколько, я вас спрашиваю?
- Доколь?! – смеялся Женька, дразня друга.
Монаева бесцеремонно отпила из кружки Суворова:
- Продолжай, продолжай, ты меня вдохновляешь! – сказала Ирина, и села к Женьке на колени.
- Вероломные, развратные ренегаты... кофе будете с бутербродами?! – не выдержал Никита и сдал позиции обличителя.
- Я все буду! – заявил Бобров. – Кстати, может, выпьем?
Сначала друзья подумали, что Женька их разыгрывает, но его светло-голубые глаза, как всегда, смотрели подкупающе честно.
- Я бы не отказалась, - неожиданно призналась Маша.
- А давайте! - поддержала идею Монаева.
- Пока пилоты спали, тележка каталась по салону? Я рыжий что ли? Я тоже буду, - легко согласился Суворов. – Рыба-курица? Какой напиток дамы и господа предпочитают в это время суток?
Маша с Женей единодушно решили, что им больше подойдут крепкие спиртные напитки, а Никита с Ириной выбрали белое вино. Быстро собрали на стол, но выпить не успели – в холе раздался смех, голоса, а потом в гостиную вошли Кольцов и Холмогорская.
- Доброе утро! – бодро поздоровался Митя.
- Добрый день, - сказала Анхель, улыбнувшись. – Кажется, мы вовремя.
Заранее предвидя, чем может обернуться встреча Столаповой и Кольцова, Суворов тихонько сказал Маше, что дарит ей свою любимую футболку, которая впервые увидела под собой настоящую красоту, а не ноющую после тренировок спину и синяки. Расчет Никиты оказался верным – девушка улыбнулась, отвлеклась и избежала нечаянных слез. Но вот смятение Монаевой, ректор предвидеть не мог. Ирина побледнела, потом покраснела, стала суетиться и возбужденно щебетать, вызывая у всех недоумение. Такой хозяйственности от неё никто не ожидал. Пришлось Боброву принимать меры и остужать чрезмерный пыл подруги, без всяких видимых оснований решившей закормить Кольцова.
- Увы и ах! Вы у нас - Анжелика Карловна и Дмитрий Иванович - рулевые, вам не наливаем, - довольный Никита поднял бокал: - Пьем ваше здоровье!
- Подождите-подождите, экий вы, товарищ Суворов, лихой! У нас с Анжеликой Карловной, между прочим, есть заявление.
- О чем это? - осторожно поинтересовался Бобров, удерживая Ирину, которая рвалась на кухню, чтобы пожарить картошки.
- Мить... – Анжела попыталась остановить Кольцова, но он подмигнул ей и продолжил:
- Мы остаемся! Будем отмечать возвращение Будулая-Боброва и разрабатывать план по созданию новых ячеек общества.
Идею друзья восприняли с энтузиазмом. Только Столапова поникла, расставаясь с перспективой уехать домой.
- Маш, если хочешь, возьми мою машину, - предложил Дмитрий, стараясь скрыть от девушки тот факт, что ему совсем не стыдно. – Ключи у охранника, документы в пиджаке во внутреннем кармане.
- Спасибо, - прошептала Маруся и поставила бокал.
Девушка коротко попрощалась со всеми и, с нескрываемым удовольствием, приняла предложение Суворова проводить её.
- Никита, загляни, пожалуйста, к Сабине, вдруг, она тоже захочет вернуться в город, - попросила Анжела.
Обращаться напрямую к Маше Анхель было неловко. В отличие от Кольцова она испытывала угрызения совести, но они все равно были не в пример слабее беспокойства за самочувствие падчерицы.
Когда дверь закрылась, в гостиной опять стало тихо. Монаева думала, как начать серьезный разговор, Бобров улыбался, глядя на Митю и Анхель, а те, в свою очередь, с любопытством разглядывали сидящую напротив пару и поражались тому, как друзья изменились.
- Вы серьезно решили остаться? – спросил Женя.
- Абсолютно серьезно! – подтвердил Митя. – Вас мы тоже никуда не отпустим. Монь, звони водителю и давай ему еще один день отгула. Пусть парень расслабится, покатает девочек на твоем «Мерседесе».
- Это не мой «Мерседес», это партийный «Мерседес», - непривычно мягко, можно сказать ласково уточнила депутат.
- Монаева, в чем дело? – не выдержал Митя. – Я знаю, что красив, как бог и обаятелен, как Бельмондо, но не могла бы ты разговаривать нормально? А то глаза слезятся. И взглядом сверли своего Боброва, пожалуйста. Тем более что он точно твой, а не партийный.
Друзья расхохотались. Монаева тоже не выдержала. Митя налил вина в бокалы:
- Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи!(Библия, Новый Завет, «Евангелие от Луки» 12:35 - прим.авт.)
- Чего–чего? – переспросила Ирка.
- Ой, забыл, мадам, что вы в церковной жизни участвуете только в моменты массовых скоплений верующего электората, поэтому только для вас перевод: «За здоровье чресел, да за неприкосновенность ваших кресел», - смеялся Кольцов. – Ладно, давайте просто выпьем за здоровье!
- А можно с этого момента подробнее? – попросила Ирина, опять игнорируя насмешку.
Анхель и Митя переглянулись, Бобров кашлянул. Как ему не хотелось сейчас поднимать этой темы, но он пришел подруге на выручку.
- Мы тут подумали, кое-что сопоставили, и думаем, что тебе надо все рассказать, – деликатно попросил Женя.
- Что рассказать? – начал было Митя и вдруг замолчал.
Анхель поцеловала его в щеку и сказала:
- Вот видишь, не одна я такая паникерша. Зря ты надо мной смеялся.
Холмогорская взяла хлеб, намазала его маслом, сверху положила кусочек сыра, а потом отдала бутерброд Кольцову.
- Я могу все объяснить, - сказала Анхель. – Три месяца назад у отца Мити нашли злокачественную опухоль.
Бобров с Монаевой так неприкрыто обрадовались, так шумно выдохнули, что тут же стали извинятся и интересоваться самочувствием Ивана Федоровича.
- Все в порядке, прогноз врачей обнадеживает, - заверил Митя. – Давайте оставим эту тему, ладно? Не хочется сегодня.
- Бобров, я тебя укокошу, - угрожала повеселевшая Монаева, напрочь забывшая про картошку.
- Не вини Женьку, я тоже очень сильно испугалась и все утро пытала Митьку – думала, он специально сочиняет, не хочет рассказывать.
- Это мы слышали, - хихикнула Монаева, - и как ты его пытала, и как он тебя.
Дружный смех под звон бокалов опять был прерван. В дверях появилась могучая фигура Суворова. Мужчина выглядел озадаченным.
- Эм... – неуверенно начал Никита, но его никто не торопил, подозревая, что новости он принес дурные. – Вы не волнуйтесь, хорошо?
Все упорно молчали. Просьба была выполнена с точностью до наоборот.
- Давайте поищем Сабину и Густава вместе? – аккуратно предложил ректор. – В доме их нет.
Сидящие за столом, переглянулись.
- В подвале смотрели? – поинтересовался Митя.
От его голоса у Анжелы и Ирки побежали по телу мурашки.
- Везде смотрели, в замке никого не нашли.
- Один ад заканчивается – начинается другой, - вздохнула Монаева. – Женя, от меня ни на шаг! – совершенно серьезно приказала она Боброву.
Не переодеваясь, в чем были, друзья пошли искать Пашу и Сабину.
Глава 21
И за борт ее бросает
В холле озадаченные парочки встретили Погосянов, которых случайно разбудил Никита. Не мешкая, гости во главе с хозяйкой вышли на улицу. Привычными дорожками быстро обошли парк и решили двинуться к речке, как к последнему бастиону надежды на то, что вчерашний фокус с исчезновением не повторится. К всеобщей радости волновались друзья недолго. Стоило им только выйти из калитки, как они увидели коренастую фигурку в красных шортах. Паша поднял руки, вытянулся и прыгнул в речку, подняв при этом волны и фонтан брызг. Брызги попали на лежащую в шезлонге Сабину. Девушка коротко взвизгнула и засмеялась. Видимо, Густав специально старался сигануть в воду так, чтобы окатить подружку прохладной после дождя водичкой. Процессия из недовольных, бросивших завтрак людей, направилась к реке. Участники марша были полны решимости высказать свое негодование. Но когда они подошли ближе, их гнев сменился приятным удивлением. Разоренный стол, оставленный и позабытый неблагодарными едоками, вновь был заставлен яствами и процветал в ожидании гостей. Суровая колонна остановилась, разглядывая виртуозно выложенные нарезки, канапе и бутерброды.
- Мери Поппинс прилетала? – строго спросил Митя.
Густав, сверкая мокрой черепушкой и отфыркиваясь, вышел встречать гостей. Сабина встала, поздоровалась. Вид смущенной Усмаиловой немного смягчил бойцовский натиск отряда заспанных пехотинцев. Пашка загадочно улыбался:
- Это все Сабиночка накрыла. Ребята, видели бы вы себя со стороны. Гарик, тапки просто отпад!
Только тут друзья сообразили, что при свете дня их незатейливые ночные хитоны, майки, футболки и штаны выглядят нестандартно. Халатик Монаевой, хоть и был намного длиннее Машиного, тоже не отличался скромностью и не стремился прикрыть или согреть – скорее, наоборот - мечтал похвастаться всеми прелестями хозяйки одновременно, поэтому депутат цепко держала его в особо ответственных местах. Из-за сопротивления расползающегося, скользкого шелка Монаевой приходилось немного сутулиться и косолапить.
Домашний костюмчик Анхель вызывал некоторое недоумение, потому что был мужским и минимум на пять размеров больше. Холмогорская смотрелась в нем как соломинка в ведре и также независимо телепалась у него внутри, не вызывая на поверхности ткани ни малейшего движения. Анхель затянула шнурок штанов на талии, вынудив края широченных штанин предательски оголить тонкие лодыжки.
- Карлсон-анорексик! - Митя растянул ткань на Анжелкиной попе, пытаясь рассмотреть объемы огромных шаровар. – Дети посмотрите, что с вами станет, если вы прекратите трескать варенье, - гнусаво прокомментировал Кольцов.
- Что?! – смеялась Холмогорская, отбиваясь от Мити. – Ты меня заморозил. Схватила спросонья первое, что попалось! А сам-то, сам!
- Это мой любимый халат, между прочим, - гордо заявил Митя.
- Не только твой, Кольцов! – заметил Бобров. – Моль его тоже оценила. Твой халат в меню идет в разделе «блюдо дня», а в праздничные дни, как «презент от шеф-повара».
- Это не дырки, это система вентиляции, - важничая, оправдывался Митя, не успевая вытаскивать щекочущие пальцы Анхель из маленьких прорех. – Ты, Бобров, зря нарядился марафонцем, на тебя смотреть больно. Пока не отъешься, ходи во вчерашнем веселом батике. Не пренебрегай кружевными манишками и жабо. Пусть Ирка тебе грузики в кармашки подкладывает и купит боа.
- Разрешите спросить, Дмитрий Иванович, а зачем боа? – изображая ученика на педсовете, вежливо поинтересовался Женька.
Митя вздохнул, почесал затылок и спросил:
- А зачем шарику веревочка?
Бобров передразнил Кольцова. Оживление нарастало.
- Не знаю, у меня, в отличие от некоторых, все симпатично и эстетично, - похвасталась Варя и тут же пожалела.
Пижама на Мышке и вправду была удобной, не прозрачной и по размеру, но вот нечесаная кудрявая грива, стоящая дыбом, придавала образу такую комичность, что друзья не удержались от колкостей.
Машу тронуть побоялись, хотя футболка Суворова в сочетании с давешней обувью в диких, необузданных стразах так и просились на язык всяческими сравнениями.
- Ну и лидер нашего хит-парада – Гарик Мовсесович Погосян! – подытожил Густав. – Давай хвались, где такие роскошные шузы взял?
Погосян в белой футболке, в красивых семейных трусах «с мишками» вышел вперед и продемонстрировал всем большие волосатые тапки.
- Дома нашел, мои где-то потерялись, - радостно отчитался Погосян и поболтал плюшевыми ушами на тапках. – Прикольные, да?
- Это Плуто. Ромке девчонки в школе подарили, - пояснила Варя.
- Ну что, давайте завтракать-обедать? Сабина кашу сварила, – предложил Густав и обнял подружку.
Усмаилова выглядела неплохо по сравнению с тем, какой ее видели в последний раз. Она все еще была бледная и осунувшаяся, но глаза блестели, а губы больше не кривились в недовольной ухмылке.
- Мы с Машей едем в Москву, хотели спросить, не подвезти ли тебя? – сухо спросил Никита.
Друзья удивились. Местоимение «мы» вызвало большой интерес. Монаева хихикнула и что-то шепнула Боброву на ухо. Варя, не скрывая восхищения, посмотрела на Марию. Маша залилась румянцем.
- Ой, пожалуйста-пожалуйста, Манюнь, не уезжай! – Сабина не просто оживилась, она подошла к Маше и взяла ее за руку. – Очень прошу тебя, останься. Мне поговорить с тобой надо.
Сабина выглядела такой искренней, что не поверить ей было бы исключительным цинизмом. Короткая, но пламенная речь шокировала всех без исключения.
- Ты ее не ронял, пока в спальню нес? – не удержался от сарказма Митя.
Анхель шлепнула его легонько по спине, но промолчала. Как ни странно, но Густав и Сабина не обиделись, а Сабина даже рассмеялась.
- Пойдемте к столу! – пригласила она и потянула за собой сопротивляющуюся Столапову.
Друзья колебались недолго.
- Правда, что ли? Настоящую неотравленную кашу? – спросил шепотом Погосян.
- Правда, – кивнул довольный Густав. – Овсянка, сэр Плуто Мовсесович!
После плотного перекуса, Маша опять предприняла попытку уехать, но на этот раз Сабина была и вовсе непреклонна. Она попросила подругу на пару слов и о чем-то жарко поведала ей в сторонке. Вернулась Маруся немного пришибленная, но, как ни странно, равнодушная к Кольцову и, соответственно, к своим переживаниям. Суворов засомневался, не заносит ли его опять на путь слепого рыцарства, но потом все-таки решил и дальше опекать понравившуюся ему девушку.
Компания, похвалив старания кулинаров, обессилено попадала на шезлонги. Друзья вяло переговаривались, шутили. Атмосфера благости и телесная сытость притупили бдительность. Общие темы быстро себя исчерпали, и потихоньку разговор зашел о ночном происшествии. Поначалу воспоминания о неприятных моментах разбавлялись шутками, а потом ирония уступила место критике. В конце концов резкие высказывания подвели беседу к закономерной развязке.
- Зря мы теперь осуждаем телесные наказания для детей, – заявила Ирина.
- Да успокойся ты уже! – не выдержал Густав. – Сабина тебе в дочери не годится, это ты хватила. Своего воспитывай!
Неожиданно для всех Монаева замолчала. Бобров одобрительно погладил ее по руке. На том все могло бы и закончится. Должно было закончиться. Но, повинуясь каким-то другим, высшим недружелюбным законам, не закончилось, а устремилось в совершенно неожиданном направлении.
- Вы все правильно говорите, Ирина Эдуардовна, - сказала Сабина. – Но вы правы только в моем случае. А правило не может действовать избирательно. Даже исключение – это правило при правиле.
Сказать, что все проснулись, значит ничего не сказать. Даже Бобров – человек, которого очень трудно было удивить, проявил большую заинтересованность.
- Возьмем для примера Машу...
Сабина встала слишком резко. Она на секунду потеряла равновесие, покачнулась. Густав тут же пришел подруге на помощь, попытался остановить, но Сабина мягко отказалась. Усмаилова подошла к Столаповой, села рядом.
- Машка - лучшее, что случилось в моей жизни после смерти мамы и до того дня как я встретила Пашу. Разве вы бы не хотели иметь такую дочь? Она красивая, неглупая, талантливая. Она работает как вол и при этом терпелива, как японский крестьянин и невинна, как цветок лотоса.
На этих словах друзья, не сговариваясь, подняли спинки шезлонгов. Монаева, видимо, хотела напомнить про экстази и прочие компрометирующие невинность признаки, но Женька опять коснулся ее руки, вынудив передумать. Анхель не скрывала тревоги. Кольцов готовился к контрнаступлению. Варя с Погосяном рассматривали Сабину с недоверием. Их можно было понять: прежняя Сабина слов таких сказать не могла. Только Густав и смущенная похвалой Маша разглядели в Усмаиловой что-то такое, чего пока не видели другие.
- Она воспитанная, кроткая, нежная. Хочет семью, детей, - Сабина посмотрел на подругу так, словно заранее извинялась. – Но вот странно, не правда ли: один из тех, кто считает себя взрослым, умным, порядочным человеком может спокойно наплевать на неё, а остальные, не менее достойные, делают вид, что ничего не произошло.
Маша опустила голову. Слушатели почувствовали дискомфорт и волнение, похожее на стыд.
- Я просто знаю, что как только она уедет отсюда – у нее настанут не лучшие времена, в отличие от вас. Вы говорите все правильно, но забываете, что и сами не идеальны. Вы опытны, в чем-то мудры, в чем-то искусны. И вы умеете делать так больно, как не умеет делать никто. Иногда вы стреляет из своих закаленных в боях пушек по воробьям. Физического вреда никакого, но все везде загажено. Простите за грубость.
Сабине не хватило воздуха, и она была вынуждена перевести дух. Анхель не сводила с девушки глаз. Ни разу она не видела, чтобы Сабина плакала. И пусть сейчас было неясно, жалеет ли она Машу, или говорит о своем отце, но она очень сильно и глубоко переживала и понимала сказанное. Первой очнулась Варя:
- Слушай, Сабина, я тут единственный человек, который должен перед тобой извиниться. Получается, я тоже исключение. Ты говоришь интересные вещи, но сама же и создала правило: замучила Анхель, чуть не засадила Никиту за решетку, у бывшей подруги украла лекарство...
- Шантажировала Иркиного мужа нашими делами, - вмешался Митя. – В итоге, на тебе: попытка убийства, шантаж, подлог, кража, взлом винного погреба и простое человеческое предательство.
- Густав, между прочим, тоже имеет «радужные» перспективы уехать отсюда с полным набором поводов для депрессии, - поддержала сторону обвинения Монаева.
Сабина пила воду маленькими глотками. Паша задумчиво смотрел себе под ноги.
- Я не понимаю, о чем вы говорите. Какими "вашими делами"? – спросила Усмаилова.
- Такими! Разве не ты угрожала Виталику компроматом на меня и Митьку? – с раздражением сказала Ирина.
- Нет, - немного растерянно ответила Сабина.
Монаева и Кольцов переглянулись.
- Тогда мне очень интересно, откуда ты узнала о тендере?
- Правда очень интересно? – после паузы спросила девушка.
- Правда, - твердо ответила депутат.
Сабина задумалась. Она нерешительно посматривала на присутствующих, что-то взвешивала в уме:
- Я шантажировала вашего мужа не этим.
- А чем?
- Тем, что расскажу вам, что у него есть другая семья: молодая любовница-лаборантка и маленький полугодовалый ребенок.
- Чушь, – тут же отреагировала Ира, у которой был рефлекс на любое нападение. – Ты когда это придумала? Кто поверит в эту ерунду?
Монаева рассмеялась, абсолютно уверенная в Виталике, но при этом немного неуверенная в себе и в правильности свой поспешной реакции.
- Вы поверите. У меня есть полный отчет с фотографиями, - грустно сказала Усмаилова.
- Сабина, что с тобой? – Анхель была напугана.
И в самом деле, Усмаилова побледнела, на глазах осунулась, круги под глазами стали темнее.
- Простите, Анжелика Карловна, я не хочу никого обижать, но... вам всем тоже нужно взглянуть правде в глаза. Я с детства вижу, как люди лгут, как они всегда стараются быть правыми, а на самом деле лишь прикрывают свои ошибки. Вы в этой истории оказались самым честным человеком.
- Потому что она ангел-русалка, - задумчиво сказал Никита, но никто не обратил внимания на его слова.
- Вы единственная, у кого нет тайн, нет двойной жизни и нет ничего такого, за что может быть стыдно, - продолжила Сабина, глядя Анхель в глаза.
- У каждого есть такое, за что стыдно, - возразила Анжела. – Мало того, не отсутствие ошибок ценно, а их признание и искупление.
- Значит, вы не договорились со своей совестью и расплачиваетесь по-настоящему, поэтому вас невозможно в чем-то уличить. Мне жаль, что вы уходите от папы, – искренне призналась девушка.
Некоторое время все молчали, обдумывая сказанное и приходя в себя.
- Бред какой-то! Этого не может быть! Виталик не способен на такое! - возбужденно воскликнула Ирина, поднимаясь с шезлонга. – Я его знаю как облупленного – от и до! Измена – это поступок, а у Виталика аллергия на поступки.
- Сказанное вами не противоречит тому, что я узнала, - Сабина вздохнула и повернулась к Монаевой. - Поступков он никаких не совершал, бросать вас не собирался.
- Не верю! - отрезала Ирина. – Любые доказательства – фальсификация!
Монаева потерла виски. Бобров встал, обнял ее и усадил на место.
- Я столько лет жила с ним только потому, что жалела, считала, что могу причинить ему боль, что он не справиться... Получается, зря?
- Зря, Ириш, - тихо подтвердил Суворов.
Все посмотрели на Никиту. Он явно терзался, делая сложный выбор:
- Сабина говорит правду. Виталик рассказал мне все, когда мы с ним... ну ты знаешь...
Монаева больше не могла сохранять спокойствие:
- И ты молчал?! Ты мне не сказал об этом, не намекнул?!
- Ириш, никто бы не сказал, - пришел на выручку Бобров. – Я бы тоже молчал.
- И я, - согласился Кольцов.
- Я тем более, - поднял палец Погосян. – Это личные отношения, никто не имеет права в них лезть, потому что в них нет правых и неправых, виноватых и невинных – в них есть муж и жена и они должны во всем разобраться сами.
- Вы с женой разобрались? – спросила Сабина так просто, будто она судья на предварительном слушании.
Варя от возмущения всплеснула руками.
- Мы с женой разобрались, - ехидно ответил Погосян, - вы чуть-чуть не успели со своим разоблачением, мы дадим вам грамоту, а не медальку.
Гарик обнял жену. Все, кроме разъяренной Монаевой, облегченно выдохнули.
- И с другом поговорили? – не унималась Сабина.
Усмаилова, хотя и изменилась до неузнаваемости, но все же не утеряла способности вызывать массовое раздражение. Погосян замолчал, Варя побледнела, понимая, что у Гарика еще есть тайны.
- Прости, Паш, но ты сам сказал «пусть все откроется», - оправдывалась Усмаилова перед Густавом, который взял подругу за руку, но голос ее стал при этом тверже.
Густананакис задумчиво кивнул. Глядя на его серьезное лицо, друзья начинали волноваться все больше и больше.
– Гарик Мовсесович, Рома ваш сын, а не Павла, - продолжила Сабина. - Вы сделали анализ ДНК и скрыли его результат и от жены, и от друга.
Варя от неожиданности вздрогнула. Глаза ее наполнились слезами.
- Ой, тоже мне страшная тайна, - рассердился Погосян. – Ромка мой сын и этого ничто не изменит. Я переживал за Пашку. А не сказал только потому, что стал сомневаться. Кто его знает, как лучше? Я видел, что Паше нравится заботиться о Ромке, дарить ему подарки, общаться с ним. Думал, женится Густав, заведет своих детей – тогда я и расскажу, чтобы его не расстраивать.
- Нда... – задумчиво произнес Кольцов. – Сабиночка, да вам прямая дорога в следственный комитет.
- Генрих Мюллер отдыхает, - ехидно усмехнулся Гарик.
- Мне не продолжать? – спокойно спросила Сабина. – Я прекращу, если хотите. Просто думала, что вы можете не только давать ценные советы, но и вдохновлять личным примером.
- Не пытайтесь взять нас «на слабо». Мы не можем уже остановиться – это будет нечестно по отношению к тем, кого вы уже зацепили своими крючками, - зло ответил Никита, наливая Варе воды.
Сабина кивнула, не обращая внимания на тон:
- Ну что же... Чтобы не растягивать это мероприятие и не превращать его в фарс, буду краткой. Никита Александрович все-таки берет взятки, хотя надо отдать ему должное, поймать его за руку очень сложно. Также умело Никита Александрович дает взятки. Недавно он «отмазал» от нового срока своего старшего брата Владимира, которому светило десять лет за мошенничество. Дочь Суворова - Лиза покуривает с подружками и очень боится, что об этом узнает папа.
Варвара Николаевна регулярно пополняет банковский счет, который она несколько лет назад открыла втайне от мужа. Гарик Мовсесович иногда проигрывает в покер крупные суммы денег и тщательно скрывает это от семьи.
Есть хорошая новость: Дима – сын Ирины Эдуардовны пробовал наркотики только один раз и решил, что больше никогда не будет этого делать. Кстати, Ромка боится сказать родителям, что его девушка не из Вероны и даже не из Венеции – его Джульетта кореянка. Они встречаются уже полгода, но вы об этом ничего не знаете. Также никто не знает, что Дмитрий Иванович испытывает серьезные финансовые затруднения, потому что запустил дела фирмы в связи с серьезной болезнью отца, которого он буквально вытащил с того света. На днях господин Кольцов занял под залог своей фирмы триста тысяч долларов. Он собирается отправить отца на лечение в Германию.
Ирина Эдуардовна несколько раз пыталась заводить интрижки на стороне, но в последний момент отступала, опасаясь публичного разоблачения. Она участвует в крупных махинациях, связанных с распилом бюджетных средств, берет откаты, в общем, в полной мере владеет всеми приемами российского коррупционера. Год назад у нее был инфаркт, она чуть не умерла, но сведения о болезни засекретила. Коллегам сказала, что больна гриппом, а друзьям, что уезжает в командировку.
Евгений Борисович Бобров продал картину «Синтез белка в красном» своему давнему почитателю, бизнесмену из Сингапура за... – тут Сабина впервые сделала паузу, - один миллион сто пятьдесят три тысячи американских долларов после выплаты налогов. На сегодняшний день господин Бобров один из самых «дорогих» художников в мире.
Павел Константинович... Паша Густананакис – замечательный человек, талантливый художник. От всех скрывает, что очень одинок. От меня скрывает, что влюбился. Два раза в год уходит в запой. Хотел сделать мне предложение в Петергофе, у фонтана Самсона, но в последний момент передумал, потому что испугался отказа. Лев остался непобежденным. Думает, что он мне не пара и, что мой отец никогда не позволит нам быть вместе, - вздохнула Сабина и подытожила:
- Мне стало легче оттого, что я все рассказала. Надеюсь, вам тоже станет легче. Может быть, не сейчас, а чуть позже вы это почувствуете. Обещаю, что уничтожу досье. Если позволите, мы с Машей вас оставим. Вам есть о чем поговорить, нам с ней тоже нужно многое обсудить. Пойдем, прогуляемся, Машунь? – предложила Сабина. – Я надену вьетнамки, а ты бери мои кеды, а то ногу можешь подвернуть.
Столапова послушно кивнула, боясь заговорить и нарушить тягостное молчание, в котором подруга произнесла свой сенсационный монолог. Но Маша не удержалась и посмотрела на Суворова. Девушка улыбнулась, давая понять Никите, что он может рассчитывать на ее поддержку. Невольно она посмотрела и на Кольцова. Марии было его очень жаль, она не подозревала, что бывший любовник находится в таком сложном положении. Он никогда не жаловался.
- И что бы ты ответила у Самсона? – спросил Густав, помогая Сабине переобуться.
- Я бы ответила «да» тогда, и я отвечаю тебе «да» сейчас с еще большей радостью, - сказала она и поцеловала Пашу.
- А как же твой отец?
- У меня есть для него несколько очень убедительных аргументов. Первый – его мнение больше никогда не будет решающим.
Сабина еще раз поцеловала Густава, и девушки ушли.
Глава 22
Виньетка ложной сути
Друзья долго сидели молча. Поначалу каждый пытался заговорить. Митя даже вставал, чтобы можно было видеть всех сразу, но у него ничего не вышло. Слова застревали. Стыд перемешивался с обидой, обида со страхом, страх с нежностью, нежность с горечью. Внутренняя борьба утомила друзей. Монаева закрыла глаза, откинулась в шезлонге. Она казалась теперь очень спокойной. Наверное, ей первой стало легче. Женя рассеяно вглядывался в густые заросли на противоположном берегу реки. Он нервничал, как всегда меньше остальных. Стало понятно, что не все, сказанное Сабиной, было для него внове. Митя с Анхель держались стойко, сидели тесно, рядышком. Густав испытывал смущение, переживал, что стал косвенным виновником публичного разоблачения. Варя перестала плакать, и теперь они вместе с Гариком задумчиво хмурились. Лицо Никиты было непроницаемым и только резко очерченные желваки на скулах выдавали напряжение.
- Боб, а почему "Синтез белка в красном"? – неожиданно спросил Митя.
Монаева, не открывая глаз, засмеялась. За ней в унисон Гарик и Варя. Через пару секунд хохотали все.
- То есть, почему синтез белка в принципе - тебя не волнует?
- Нет, это как раз понятно, - наигранная серьезность Кольцова еще больше всех развеселила.
- Потому что мистер Лонгвэй любит этот цвет, - с усмешкой ответил Бобров. – Если хочешь, чтобы он покупал картины – пиши что хочешь, главное - в красном.
- Жень, твое предложение руки и сердца еще в силе? – спросила Монаева. – Можем составить брачный контракт, - пошутила она.
- Я хотел купить остров, - мечтательно сказал Женька, и все замолчали. – Хотел купить остров в океане, чтобы мы могли там жить сколько захотим. Представляете?
- Мы с Анхель уже решили переехать в чудесную страну Мордовию, но, если ты настаиваешь – мы не против, правда, курочка моя?
- Мы готовы, - согласилась Анжела. – И очень хорошо представляем!
- Жаль не получилось сюрприза, но так, может быть, даже лучше, - улыбнулся Женька. – Я рад, что Сабина все рассказала. Хотя бы потому, что теперь могу помочь. Бобров серьезно посмотрел на Кольцова:
- Если ты думаешь, что можешь возражать – ошибаешься. Вернуть - потом можешь, возражать – нет.
Кольцов улыбнулся Женьке и кивнул, принимая предложение.
- Я, между прочим, тоже не о себе думала, - вздохнула Варя. – Я хотела Гарику машину подарить.
- Какую? – изумился Погосян.
- «Порше Кайен», - виновато сказала Варя. – Мне показалось, тебе нравится этот автомобиль.
- Дурочка, я равнодушен к технике, - облегченно выдохнул Гарик. - Зато я не равнодушен к тебе и обещаю не играть больше.
- Да ладно, - махнула рукой Варя, - я догадывалась. Это случалось не настолько часто. Ты лучше пообещай мне, что поговоришь со своими родственниками, перед тем как Ромка приведет к нам в дом дочь корейского народа.
- Да, жена, нас ждет маленький апокалипсис. Боюсь, подтянут резервные войска с исторической родины.
- Выстоим! – уверено заявила Варя. – Придем в себя, подкопим силы, сплотим ряды.
- Вам надо заманить в ваши ряды, хотя бы одну бабушку, - неожиданно посоветовал Кольцов. – Бабушка – это страшная сила, это ПВО и боевая авиация одновременно.
- Точно, Гарик! – обрадовалась Варя. – Кажется, Астхик Акоповне нравится морковка по-корейски.
Смеялись все. Даже угрюмый Никита повеселел.
- Ирка, ну почему ты не сказала? – спросила Анхель, после того как шутки про семью Погосянов закончились. – Как же так?
Всех волновал этот вопрос. Можно было понять Митю, что решил справиться со своими трудностями сам. Никто не собирался осуждать Никиту. Все понимали, что его должность предполагает и, по традиции российского мздоимства, располагает к дополнительным доходам. Новости про несметные богатства Боброва вообще стали приятным сюрпризом. Друзья обрадовались успехам Женьки. Мелкие и крупные по части отцовства семейные тайны Погосянов, хотя и вызывали некоторое недоумение, не были ужасными – скорее простительными за давностью лет. Про запои Густава никто не знал, но все чувствовали, что Пашка не очень счастлив. И даже измена Виталика, в свете последних событий, меркла. Только тайна Монаевой повергла всех в настоящий шок.
- Да, Монь, ты обалдела? – не выдержала Варя. – Мы же тебе не чужие, что ты, в самом деле...
- Вы мне очень даже не чужие, - Монаева улыбнулась, открыла глаза и села. – Сама не знаю, почему так сделала. Мне так было себя жаль, вы даже представить не можете. Чересчур жаль, понимаете? Только Женьку обмануть не удалось. Вы его не ругайте, - попросила Ирина, - а то я вас знаю. Он сразу все понял, но дал слово не болтать. Я все ждала, что пройдет, что возьму себя в руки. Упустила время. Потом рассказывать было уже как то-то неловко. Да и по шеям не хотелось получать, - усмехнулась Монаева и потянулась. – Слушайте, товарищи, а ведь действительно хорошо! Женька, куда ты все время смотришь? Вчера таращился, как завороженный, сегодня опять глаз не сводишь! – Ирина тихонько пихнула Боброва в бок.
- Там в кустах кто-то есть, - нехотя ответил Евгений. – Вчера думал, что у меня начинаются галлюцинации, но сегодня точно знаю – за нами кто-то следит.
- Так давайте посмотрим! – с энтузиазмом предложил Суворов, чтобы все скорее забыли обличительную речь Сабины. – Что гадать, надо действовать!
С этими словами Никита встал и, не раздумывая, пошел к мостику. Друзья переглянулись и последовали за ним: сначала соратники-мужчины, потом любопытствующие женщины. Когда поднялись на мостик, увидели лодку, с которой удили рыбу. Маша сидела на веслах, неумело гребла и смеялась, а Сабина ей что-то оживленно рассказывала. Для идиллической картины русского прованса, девушкам не хватало только длинных платьев в мелкий цветочек, соломенных шляпок с веточками фруктов, зонтиков с белой бахромой и маленькой собачки.
- А где Рафик? Никто не видел? – забеспокоился Бобров.
- Не волнуйся, Жень, он парень толковый, не потеряется, - заверил друга Митя.
Мостик закончился и мужчинам первым пришлось пробираться сквозь заросли. Влажный лес окутал гостей душистой прохладой. Густая зелень в приглушенном свете выглядела сочной, поросшие мхом ветви хотелось потрогать.
- Обалдеть, - восторженно вздохнула Варя, - как в сказку попали! Не хватает только гномов, эльфов, старичка-боровичка, напри...
Варя не успела договорить и её «и-и-и!» взмыло вверх, легко достигая высоты визга. Мужчины вздрогнули, женщины подпрыгнули и поддержали свою лучшую вокалистку. Старичок-боровичок, вышедший из леса, совсем не волшебно, а вполне реально схватился за сердце:
- Вашу мать, как вы меня напугали! - сказал бородатый мужик с ружьем.
- Вы кто? – не реагируя на обвинения, строго спросил Никита. – Что тут делаете? Кто вас пропустил?
Голос ректора-боксера Суворова звучал угрожающе.
- Тише-тише, - поспешил на помощь Женька, - это лесник.
- Да, я работник заповедника, - мужчина стал расстегивать плащ, чтобы достать документы. – А вы, наверное... из музея? – предположил он, стараясь не смотреть на тапки Погосяна.
- Да, мы из музея, - подтвердил Женя, а остальные послушно согласились, принимая во внимание тот факт, что нормально одет был только идеолог экспедиции Суворов. - У нас тут... тематические занятия, - соврал Бобров, улыбаясь. - Не надо документов, мы вам верим. Просто уже два дня наблюдаем здесь какое-то шевеление, решили проверить всё ли в порядке.
- Два дня? – переспросил озадаченно лесник. – Значит, Сеня приходил все-таки...
Лесник расстроено почесал затылок под бесформенной шляпой. Видя недоумение слушателей, он поспешил объясниться:
- Олень у меня сбежал, почти домашний, ручной. Так-то мы зубров разводим, а этого выходили больного, вынянчили, третий день ищу. По следам вроде сюда пошел, а куда делся непонятно. Погибнет, боюсь.
- Олень говорите? - задумчиво спросил Кольцов. – С рогами?
- Еще с какими! - гордо подтвердил лесник. – У Сени рога – во!
Мужчина поднял руки вверх и растопырил пальцы.
Митя смеялся, ухватившись за Анхель. Сначала никто ничего не понял, но Кольцов все поднимал и поднимал руки вверх, не в силах толком объяснить, что с ним происходит.
Лесник стал потихоньку отступать в кусты.
- Глаша?! – первым догадался Никита.
Кольцов только кивал головой и вытирал слезы.
- Какая такая Глаша? – насторожился лесник.
- А такая, - хохотала Варя, - утопленница из Вошки, наводчица в контрабандных бусах из Перу.
Заразительный смех усиливался. Друзья смотрели друг на друга, вспоминали ночные приключения и не могли остановиться. Только Густав молчал и грозился расправой, если ему не расскажут, что происходило, пока он спал в кладовке.
- Москвичи что ли? – осуждающе поинтересовался лесник, разглядывая собеседников. – Вы поаккуратнее, Глаша может рассердиться. В этом месте только на моей памяти два человека пропало без вести и человек пятнадцать утонуло. В том числе рабочие, что ваш музей строили.
До впечатлительной Вари дошло быстрее, чем до остальных. Женщина всхлипнула, вытерла слезы и спросила:
- Вы серьезно? Здесь что, правда привидение есть?
- Бабка моя, царствие ей небесное, всегда говорила, что правда от кривды отличается только размером. Правда – она, как ни возьми – всегда большая, а кривда только в маленьких ручках большой кажется. Так что вам судить, - пожал плечами лесник. – Вы извините, я пойду, мне Сеню искать надо.
Мужик поправил ружье, вздохнул и собрался уходить. Вдруг раздался крик. Крик был не очень уверенный. Друзья переглянулись, лесник замер. «Паша-а-а!» - слабо звали у речки.
- Сабина! – воскликнул Густав и тяжелым галопом, не раздумывая, рванул прямо через бурелом.
За ним побежали все, включая лесника. Выскочив на свет, коллектив продолжал передвигаться хаотично, но придерживался курса, выбранного Густавом. Пашка добежал до середины мостика и увидел дрейфующих в лодке девушек.
- Что случилось?! – хрипло, еле переводя дыхание, спросил Густав.
Сабина, закрываясь ладошкой от внезапно разгулявшегося солнца, показала на берег:
- Пашенька, прости, если напугала, но мы с Марусей боимся сойти.
Густав повернул голову и обомлел. На берегу, прямо на небольшом деревянном лодочном причале, стояли Рафик и олень Сеня. Видимо, Рафаэль в компании нового друга ожидал торжественного прибытия судна с хозяйкой и ее подругой. Решил, так сказать, представить Сеню лично. Невозмутимость животных способствовала тому, чтобы люди их разглядывали в течение нескольких минут.
- Обалдеть! – восхищалась Варя. – Какой пейзаж!
- Джек Лондон сказал: «Собака - единственное существо, воочию видевшее своего Бога», - тихонько заметил Бобров. – Кажется, в этом заповеднике Раф наконец-то нашел свой Олимп.
- У твоего толкового парня прослеживается слабость к парнокопытным, – Ирина игриво толкнула Митю.
- Сеня! – радостно воскликнул лесник и поспешил к питомцу.
Толпа расступилась, способствуя скорейшему воссоединению. Мужчина не соврал. Олень и вправду был очень красивым, гладким, ухоженным. Рога величаво возвышались над его головой. Сеня держался с достоинством. Хотя, как еще можно держаться, если у тебя на голове такие выкрутасы? Женщины тоже ведут себя иначе, когда ходят с прическами или в шляпах. Сеня смотрел на Рафаэля большими умными глазами.
- Причаливайте, девочки, не бойтесь, - весело сказал Густав и пошел за лесником.
Люди обступили животных. Раф вел себя чинно, сдержанно. Казалось, что он теперь тоже немного олень. Сеня позволил себя погладить и ласково ткнулся бархатной мордой в руку лесника.
- Теперь я понял, куда он сбежал. Это он к собачке вашей сбежал! У нас песик жил, они с Сеней дружили. А зимой собаку машиной сшибло. Несчастный случай. Вот он, видать, и затосковал.
Лесник попробовал увести оленя, но тот не двинулся с места. Зато Сеня с удовольствием пошел за Рафиком. Обнаружив такую закономерность, люди приняли решение перехитрить оленя, заманить его в лес, а потом потихоньку отстать вместе с терьером. Но тут яростное сопротивление оказал Рафаэль. Он даже немного прикусил Маше палец, вырвался и догнал друга Сеню.
- И что теперь делать? – сокрушался лесник. – Он же погибнет.
- Знаете, что... – сказала Маша, - возьмите собаку себе. – Ей с вами все равно будет лучше, чем со мной.
Вид у Маруси был абсолютно несчастный: сначала сбежал Кольцов, а потом и любимый Рафаэль бросил ее.
- Вы только кормите его правильно, он аллергик, - всхлипнула Маша.
- Не беспокойтесь, барышня, у меня жена ветеринар, все будет хорошо и даже лучше прежнего, - обрадовался лесник.
- Вот это-то как раз и обидно... – горько вздохнула Маруся.
Прощание с Рафиком расстроило всех. Маленькое верткое существо с нелепым бантиком на челке своей неуемной жаждой любви, дружбы, общения очаровывало и вызывало в людях самые теплые чувства. Никто не осуждал Машу – наоборот, друзья считали, что она поступила правильно, поэтому все без исключения проявили участие и высказали слова одобрения. Притихшая компания вернулась к шезлонгам. Отвоевавшее небосвод солнце нещадно пекло, заставляя людей прятаться в тени пляжных зонтиков. Разговоры не клеились, шутки зависали над рекой вместе со стрекозами, а вопросы, как водомерки скользили по поверхности, не стремясь к глубинам. Вялые мысли не могли добраться до слов, а ленивые слова не разбирали мыслей. Пришло время отдыха. Пашка и Гарик уснули первыми, пока остальные дремали и немного грустили. Уход Рафика стал символическим событием, подводящим итоги. Всё изменилось. Перемены радовали и пугали одновременно: неясное будущее, с надеждой на лучшее и меланхоличной подготовкой к худшему, неизменно тревожит пытливые умы своей патологической злонамеренностью.
Тяжелый, пропитанный влагой воздух, плохо разгоняемый ветерком, укутал спящих... Варе снилась свадьба Ромки. Длинные столы к ее полному и всепоглощающему ужасу были заставлены блюдами с морковкой по-корейски. Варя металась в поисках настоящих угощений, пока ее не поймал Ким Чен Ир. Женщина не поняла, в каких родственных связях она теперь находится с покойным, но на брудершафт, на всякий случай, выпила.
Густаву снились швабры. В большом супермаркете в полном одиночестве Густананакис тщательно выбирал лучшую швабру от ведущих специалистов в области мытья полов. Пашка хотел сделать подарок Сабине и надеялся, что она придет в полный восторг от такого нужного и ценного презента. Там же во сне Густав отгонял мысль о том, что лучшие друзья девушек находятся не просто в другом отделе, а в другом магазине.
Ирине снилось, что она собрала совещание. В самый неподходящий момент, когда Монаева уже почти уволила третьего помощника, в кабинет вошла корова. «Блудливая», - подумала депутат. «Быстро домой!» - приказала корова и строго мотнула головой. Монаева испугалась, вспомнив, что больше не работает в Думе, не работает вообще, и не живет в Москве. Ирка посмотрела в окно и увидела океан.
Погосян во сне катался на новеньком велосипеде. Митька, Женька, Никита и Паша бежали за ним, смеялись и дразнили: «Кайен-Кайен, вот тебе хрен!». Погосяну было очень обидно, и он решил, что когда проснется, скажет жене, чтобы она продолжала копить деньги.
Боброву снился синтез белка в желтом и диффузия атомов жженой умбры. Он уже заканчивал работу, когда в кабинет ворвался разъяренный мистер Лонгвэй. Увидев умбру, он превратился в дракона и тогда Женя понял, почему Лонгвэй любит красный цвет. Впрочем, закончилось все мирно: Бобров усадил Дино-ящера на табурет и стал писать с натуры.
Анхель давно не видела снов. Они оставили ее после лечения в психиатрической клинике. Зато Анхель часто вздрагивала, перед тем как уснуть. Врач объяснил Холмогорской, что когда человек засыпает, его дыхание и сердцебиение замедляются. Иногда мозг расценивает сон как смерть и посылает сигнал тревоги. Анхель поняла: ее мозг трусоват и боится смерти настолько, что потом, убедившись, что жив, не может придумать снов.
Маше снился Никита, а Никите снилась Маша. Подробности этого двойного свидания лучше оставить в тайне.
Сабина увидела во сне маму и была абсолютно счастлива.
Кольцову снилось, что он сидит на берегу реки Вошки и ловит рыбу. А рядом с ним лежит Анхель и вместо ног у нее красивый чешуйчатый хвост. Она задумчиво смотрит на воду и чуть бьет плавником.
- Теперь мне нельзя называть тебя курочкой? – спрашивает Митя.
- Если только генно-модифицированной Курочкой-Рыбой, - Анхель лукаво щурится и кокетливо стреляет глазками. – Хвостиком махнула – яичко и разбилось.
- Гено-модифицированные – у нас Чебурашка, чебуреки и Чебоксары, а ты у меня а ля натюрель. Что там яйца! Таким хвостиком можно курятник снести, - смеется Митя и гладит жену по длинным, чуть с зеленцой волосам. - А у тебя вырастут ноги?
- Нет, - без сожаления отвечает Анхель. – И у тебя не вырастут. Не переживай, это все пустяки.
Митя смотрит на свои ноги и вместо ступней видит копыта.
- Это неудобно, - с укором говорит он жене. – Верни все назад.
- Я не могу, - пожимает плечами Анхель. – Ты невидимый красный единорог*.
(*Образ Невидимого Розового Единорога используется некоторыми религиозными скептиками и атеистами, чтобы подчеркнуть парадоксальность любого божества - прим.авт.)
Митя опять смеется.
- Нельзя быть одновременно красным и невидимым, - снисходительно объясняет он Анжеле.
- Почему? – удивляется Анхель. – Наоборот, только так и можно. Так все устроено. Луиза говорит, что ты символ того, как можно бесконечно отрицать очевидное, находясь в самом центре доказательства. Если люди спрашивают, есть ли Бог на свете, то почему они никогда не спрашивают, есть ли на свете любовь, как она выглядит и почему она не ко всем добра? Люди ищут любовь, полагая, что Бог найдет их сам?
Анхель задорно улыбается и разглаживает поднявшиеся дыбом чешуйки.
- Луиза? – сердится Митя, а сам догадывается, что чешуйки встают от мурашек. – Откуда она знает? Она же просто коза!
Слышится шорох и хруст веток. Анхель не оборачивается.
- Я не коза, - говорит коза, подойдя к Кольцову, - я – Королева!
- Да с какого этого перепугу-то? – грубовато спрашивает Митя, отстраняясь и стряхивая с плеча бороду. – Где корона?!
Луиза вздыхает и терпеливо поясняет:
- Коза я понарошку, а Королева настоящая. Анжела понарошку Анжела, а русалка настоящая, а ты, наоборот, единорог понарошку, а Митя настоящий.
- Ну слава богу! – грубит Кольцов. – А то уж думал копытцем вас, ваше величество, приложить за извращенный символизм. И кто теперь разберется, где я настоящий, а где понарошку?
- Как обычно, - говорит коза и садится рядом. – Тот, кто в ряженом увидит суженого.
Митя задумался. С одной стороны то, что невидимо не может иметь цвет, с другой стороны – где-то на другом конце света, бродит большой африканский серый слон и ни одна живая душа его не видит. Слону, чтобы быть слоном не обязательно быть видимым. Когда человек моргает или закрывает глаза – все исчезает. Значит, все на свете хотя бы наполовину невидимое.
- Клюет, - тихо, опасаясь показаться навязчивой, замечает коза.
- А почему я красный? – спрашивает Митя, все еще сомневаясь.
- Потому что розовый – слишком бледный, - терпеливо объясняет Луиза. - Тебя будет трудно заметить.
Доводы козы начинают казаться Мите разумными. Кольцов вытаскивает из воды крючок и видит, что он без наживки.
- Хлеб съела невидимая плотва? – продолжает допытываться он.
- Нет, - это большой маленький карась, - звонко смеется Анхель.
- Так тоже бывает?
- Ты поймешь, - говорит Анжела и трется щекой о коленку мужа. – Мы все большие и маленькие, видимые и невидимые. Как только ты поймешь, что не имеешь формы, что присутствуешь во всем, и нигде тебя нет – ты увидишь себя настоящего.
- Вы сказали, что я - настоящий. Я и так себя вижу.
- Если бы ты себя видел, ты был бы отличным рыбаком! – говорит коза.
Луиза, не моргая, смотрит на Митю. Кольцов заглядывает ей в глаза, и ему становится страшно. Черные прямоугольные зрачки расширяются, вытягиваются вглубь сплошным темным тоннелем, в который Кольцов соскальзывает. Митя пытается хоть за что-нибудь ухватиться, но под руку ему попадается лишь скользкий хвост Анхель. Потом зрачков становится много, они складываются в шахматном порядке, образуют доску для игры. В центре доски, в окружении свиты, стоит королева. Кольцов падает к ее ногам, поднимается и видит, что козлиная бородка отвалилась, повиснув на краешке большого гофрированного воротника. Миловидное, но бледное величество улыбается Мите приветливо.
- Конь на Е4! - громко сообщает офицер в белом парике.
- Я не конь, – припоминая свою грубость, виновато замечает Кольцов. – Я – единорог.
- Никогда больше не отпускай её! Никогда! – не обращая внимания на слова Мити, приказывает Королева и грозит тонким пальчиком. – Во все времена и во всех измерениях – она будет с тобой, а ты с ней!
- Не оставлю, обещаю! – уверено отвечает Митя.
Свита дружно аплодирует. Королева хлопает в ладоши и громко кричит:
- Мееедаль ему, мееееедаль! Меееедаль! Меее! Даль!
Глава 23
Хорошо бродить по свету
Кольцов застонал. Он с трудом открыл глаза, перед которыми тут же в нечетком фокусе проплыла козлиная бородка. За бородой пришла и остальная картинка. Мягкая морда деликатно тыкалась Мите в щеку.
- А! – коротко воскликнул Кольцов, но не от испуга, а от внезапного возвращения с Е4.
- Луиза? - удивленно выдохнула Анжела, разглядывая животное.
Все проснулись, разбуженные криком.
- Какая лапочка, - сказала Маша, стараясь не смотреть в сторону Суворова, с которым только что рассталась во сне. – Это же козочка!
Столапова хотела погладить животное.
- Осторожно, - предупредил Митя, вытирая мокрый лоб, - она бодается.
Кольцов понюхал ладони, они пахли рыбой.
- Фу! - недовольно поморщился Митя.
Луиза послушалась. Анхель погладила козу по белому боку.
- Кажется, она потерялась, – неуверенно предположила Столапова. – Может, дом свой ищет?
- Или Рафика, - сказала Монаева. – Тоже что ли йорика завести? А, Жень? Это не собака – это какой-то Грааль любвеобильности.
Услышав имя «бывшего», коза вздрогнула, виновато посмотрела на Кольцова и пошла к хмурому Погосяну.
- Поздно, - развел руками Гарик, - ушел с пацанами в пампасы, как говорится. Но вы не жалейте, ваше величество, жениться по любви не может ни один король, а тем более – королева.
Густав угрожающе крякнул и сдвинул брови. Сабину с Машей слова Погосяна рассмешили. Луиза грустно вздохнула и положила голову на руки Гарика, точно так же, как когда-то Рафаэль. Погосян немного подумал, а потом погладил козу:
- Бедная Луиза...
На секунду все замерли. Жаркое солнце поднимало от земли дурное марево, в котором оцепенели полусонные друзья. Коза не шевелилась, прикрыв свои геометрически-неправильные гляделки. Женщины ощущали смутное желание поплакать. Но не от жалости к себе как обычно, а вообще – в принципе негодуя. Мужчины чувствовали дискомфорт и напряженность, потому что виноваты все, а отвечать будет тот, кто окажется с женщинами рядом.
- Стоп! – сказал Густав и встал, чтобы его, как питона Каа, было видно и слышно. – А вот сейчас вы расскажете мне все: подробно и в деталях! Откуда вязалась коза, где ожерелье и кто такая Глаша!
Пашка обвел аудиторию своим самым грозным взглядом.
- А давайте... – хотел было предложить Никита.
- Нет! – строго оборвал его Густав. – Рассказывайте!
Выбора не было. Начинали скучно, сбивчиво, но под конец так разошлись, что самим рассказчикам ночное приключение показалось занятным. Луиза тоже слушала. Историю с утопленницей Глашей Кольцов решил несколько сократить. Козе это не понравилось. В этой усеченной версии друзей нагло и бесцеремонно обокрали, а мокрая с ног до головы Сабина никогда не лежала на мосту. Гарик с Варей также не рассказали про подселенных Усмаиловой крыс и лабиринты, которые массово и бездумно насаждал в подвале пьяный Погосян. В общем, как настоящие летописцы, друзья оставили самое героическое и былинное, а все компрометирующие выкинули. Любопытство слушателей было удовлетворено не вполне, оставалось много вопросов, но тут о себе напомнила Луиза, и расчувствовавшийся Гарик предложил отвести козу к хозяину.
- Я, кстати, об этом весь день думаю, - сказал Бобров. – Дедок-то старенький, как он добрался до своей избушки? Он ожерелье, наверняка, по пьянке стянул. Давайте сходим: козу отведем, деда проведаем, воздухом подышим?
- Ох, не нравится мне все это, - подозрительно заметила Монаева, поднимаясь. – Пошли переодеваться. Кто с нами?
Прогуляться хотели все, но Густав уговорил Сабину с Машей остаться. Компания вернулась в дом, сборы затянулись, потому что женщины наконец-то добрались до зеркал и заветных баночек с кремами. Через час шумная толпа нестройными, но благоухающими рядами покинула замок. Грустные корявые башенки смотрели людям вслед, часы во всем доме горестно дрожали пружинками и шестеренками, а большая кованая кочерга неожиданно упала с долгим, протяжным гулом.
- По ком звонит колокол? – спросил Погосян, оборачиваясь.
Замок хотел ответить, но не успел. Окинув мраморный холл равнодушным взглядом, Гарик захлопнул тяжелую дверь.
Луиза шла рядом с Митей – четко, не отставая семенила у левой ноги. Озадаченный начальник охраны проводил хозяйку, гостей и козу недружелюбным взглядом десантника, владеющего рукопашным боем. Затем Андрей однозначно отрицательно, используя ругательный глагол и наречие «совсем», сквозь зубы высказался на счет психического состояния работодателей и сообщил по рации, что барыня со свитой покинула имение. Начальник охраны на всякий случай велел подчиненным занять позиции и дышать через раз.
- Хоть в каком направлении покинула, не знаешь? – пошутил комроты Нечохин.
Оба деда Нечохина погибли в Великую Отечественную войну, отец в Афганистане, дядька на границе с Китаем. Одному Юрке повезло: во вторую Чеченскую только ранило под списание. Пятый год он работал при музее и никак не мог понять, за что же ему так повезло: наконец-то он защищал то, на что никто не посягает.
- Судя по запуганному, зомбированному животному, у них затеялся шабаш. Так что бди! Она как шаровая молния – непредсказуемая. Если увидишь – конец тебе Нечохин! Стой смирно, в глаза не смотри. Будет ругаться – ложись ногами к взрыву. Все понял? Выполняй!
- Очень красивая? – с придыханием, уже не в первый раз, спросил комроты.
- Аж зубы сводит, - раздраженно, но честно признался начальник Юрке, который ни разу не видел хозяйку вживую – только на фото в глянцевом журнале.
Андрей отключился, оставляя Нечохина в романтическом настроении. Охранник на всякий случай поправил ремень, проверил кобуру, протер травой берцы и пятерней расчесал прямые русые волосы. Он так никогда и не увидит Анхель, но клочок бумаги с ее пожелтевшим портретом будет хранить даже тогда, когда жена родит ему второго ребенка. Все-таки русскому солдату для победы обязательно нужно знать, что он защищает.
Дневной лес выглядел не так как ночью. Ночью он был густой, плотный; плохо утоптанная тропинка тонко извивалась между зарослей. Теперь же, при свете дня, под легкий стрекот кузнечиков и пение птиц по тропе можно было идти почти свободно. Однако Никита первый заметил, что ночью никто не запнулся и не упал, а днем корни деревьев торчали так, что каждый получил возможность чертыхнуться. Потом Митя предположил, что они сбились с пути.
- Странно, идем вроде правильно, но идем не туда, - согласилась Монаева.
Один только Бобров совсем не волновался и чувствовал себя уверено.
- Туда-туда, не бойтесь, - авторитетно заявил Женька. – Все дороги ведут туда, куда надо.
- Ага, мы помним одну из них, - как всегда полусерьезно-полушутливо сказал Митя. – Мы тогда до-о-олго из лесу выйти не могли.
Друзья развеселились, вспоминая поход.
- Это было плановое заблуждение, - со смешком ответил Женька, а друзья поддержали его разноголосицей: «заблудеж», «заблудень», «забулдаж». – Иногда лучше немного попетлять, чем идти напрямую. Хочешь узнать человека – заблудись с ним.
- А как же разведка? – спросила Анхель.
- Ты хочешь узнать человека или убить человека? – строго спросил Кольцов, повторяя интонации Боброва.
Наконец лес кончился, и компания вышла на поляну.
- Народ, я вам точно говорю – мы здесь не были, - угрюмо бубнил Суворов. – Эта поляна маленькая и дерево вон посередине растет.
- Такое красивое, как сказочное, - благодушно мурлыкала Варя.
- Последний раз, когда ты упоминала сказки, из кустов вышел мужик с ружьем, - предостерег жену Гарик.
Друзья решили сделать привал в тени большого ясеня. Вчерашние посланцы крутили головами, пытаясь узнать хоть какие-то знакомые черты, метки, ориентиры. Густав сел под дерево и сказал:
- Это не лес изменился – это вы изменились. Вчера вы были пьяные, а сегодня трезвые.
- Это предложение? – не без интереса спросил Погосян.
- Это призыв! – подытожил Митя. – Мне теория нравится, но разве у нас с собой?
- Варя, накрывай ясную поляну, - скомандовал Гарик и торжественно поставил на травку авоську жены.
- Я ничего не брала, - отбивалась Варя. – Хватит уже, разошелся. У меня тут водичка, пластырь на всякий случай... – Кузькина открыла сумку, - ах, ты ж...
- Давай-давай, смелее, доктор! Пора наклеить пластырь! – смеялся Гарик, глядя на то, как жена достает из недр чудесного баула бутылку коньяка.
Мужчины уважительно закивали, женщины для приличия осудили регулярное пьянство, но выпить не отказались. Луиза принюхалась к запаху дорогого напитка, но выбор, почему-то не одобрила. Грозно мекнув, коза потрясла бородой и отошла в сторонку.
- Подумаешь, Courvoisier Napoleon ей не нравится! – от души возмутился Кольцов. - Тебе и не наливают!
- Я предлагаю прекратить разговаривать с козой, - сказала Монаева, разворачивая фрукты. – Эти диалоги пагубно влияют на психику.
- Угу, - согласился Погосян. – Луиза, яблочко хочешь?
- Гарик! – Варя толкнула мужа. – Тебе русским языком говорят: прекращай!
- Злая ты, - вздохнул Погосян, подкармливая козу. – Женщина должна быть доброй, понимаешь, Кузькина? Она не должна быть умной, не должна быть красивой. Это все враки! Она, конечно, может, но не должна. Самый важный орган женщины – не грудь и не голова, а большое доброе сердце. Без него умная женщина обязательно превратится в несчастливого мужика, а красивая... – Гарик задумался.
- В счастливого? – ерничала Мышка. – Что же вы тогда с яслей, с детского сада, со школьной скамьи бегаете за самой красивой девочкой, а не за самой доброй?
- Ну и что?! – возмутился Гарик. – Ну бегаем! Усейн Болт тоже бегает. Это что показатель? Суета еще никого не сделала счастливым в личной жизни. И вообще, это не мы бегаем – это наши гормоны. А нашим гормонам проще и легче преследовать красивых женщин. Для них внешность, как красная точка для снайпера – пункт назначения. В молодые годы мужчины себе не принадлежат. Они работают на благо мира, стараются улучшить генофонд.
- Что-то у вас не очень получается, - хихикнула Варя. – КПД низкий.
- Это, потому что мало в вас женщинах доброты и понимания!
- Вы бы потом всю жизнь на алименты работали, будь в красивых женщинах больше понимания, - поддержала подругу Ирина.
Разместившись кому как удобно, взяв по кусочку яблока, друзья выпили. Пили по очереди, потому что Гарик спрятал только один бокал, чтобы нечаянным звоном не сорвать операцию «Запой».
- Я вообще не понимаю, что такое женская красота, - сказала Анхель кротко.
Друзья переглянулись и беззлобно рассмеялись.
- Вот за это я тебя и полюбил! - заметил Кольцов. – Полная дезориентация и отсутствие самомнения. У тебя Холмогорская – фенотипический кретинизм, то есть полная прострация в оценке себя самой.
- Да ладно, Мить, - улыбнулась Анхель. – Горы и тысячу лет назад были красивы, закаты и рассветы как восхищали, так и будут восхищать, а женская красота? Это некая условность, ограниченная временем и пространством. Груди, бедра, глаза, цвет волос, оттенок кожи, рост, вес – должны четко соответствовать тому, что от них хочет общество, а общество – это мужчины.
- Я бы попросила, – Монаева возмутилась, но как-то вяло. – Хотя, конечно, если брать исторический разрез, то наша доля в этом деле скудна.
- И как же мы докатились от Лизы дель Джокондо до Памелы Андерсен? – спросил Густав.
- А я знаю! – похвастался Гарик и пустил бокал по второму кругу. – Продолжительность жизни увеличилась, здоровье ухудшилось, медицина улучшилась. Мы теперь живем дольше, но больнее. Мужчины теперь могут бегать и в семьдесят лет, но не в поисках сиделки, а в поисках женщины. Секс – хорошее обезболивающее. Красота качнулась от образа детородной мадонны в сторону анестезирующей стриптизерши.
- Разврат! – отрезала Варя, выпила и поморщилась. – Распущенность, вседозволенность, падение морали и духовное обнищание – вот что это, Погосян! Я тут передачу смотрела, оказывается, взрыв гомосексуальности объясняется употреблением сои. Не давайте детям сою!
- Употребление передач – вот основной источник зла! - сказал Густав, и все засмеялись. – Наши российские меньшинства берутся не из хромосом, не из распущенности и не из сои, как это принято на Западе, а из всепоглощающего желания вырваться в люди.
- Да, у нас пока тебя не трахнут, в люди не выбьешься, - философски, с печальной миной заметил Кольцов. - Такова наша скорбная доля: политики нагибают народ, олигархи политиков, президенты олигархов, олигархи снова народ. Теперь я понимаю истинное значение термина «порочный круг».
- Вот поэтому красота спасет мир! – торжественно заявил Бобров. – Пока бегаешь за красивыми женщинами – уворачиваешься!
Хохот спугнул птиц и задумчивую Луизу. Развеселившаяся компания посидела еще минут десять, а потом нехотя поднялась, чтобы продолжить поиски избушки Попята. Перед тем как выйти на тропинку, Кольцов и Суворов поспорили: Никита считал, что нужно брать левее, а Митя утверждал, что наоборот – надо держаться правой стороны. Мужчин примирила Анхель. Она вдруг вспомнила дорогу и сказала, что надо пройти еще немного прямо, а потом свернуть направо. Луиза помотала бородой и зажевала Митины штаны.
- Мадмуазель, это домогательство или вы хотите видеть мои стройные ноги? – отряхивая брюки, спросил Кольцов.
Луиза смотрела внимательно. Глаза с черными прямоугольниками зрачков, напоминали два дорожных знака «кирпич».
- Вот мы балбесы, - обрадовался Митя и скомандовал: – Луиза, домой!
Коза радостно побежала в другом направлении. Друзья, оценив замысел Кольцова, пошли следом.
- Может её в Москву взять? Наведет порядок в офисе, - с улыбкой сказал Митя, глядя на то, как Луиза ищет след.
- Мне бы такого коменданта в общежитие, - попросил и одновременно пожаловался Суворов.
- А я бы ее домой забрала, - переплюнула всех Варя, - и молочко свое, и с детьми погуляет, и квартиру оставить не страшно – лучше любого бультерьера.
Друзьям пришлось прекратить разговоры и сосредоточиться, потому что темп коза взяла быстрый, а коньяк только разошелся и всячески препятствовал резким движениям. Забег по пересеченной местности длился не более пяти минут, но все прилично запыхались и вспотели. Только когда лес закончился, и началась большая поляна, Кольцов остановился, давая товарищам возможность передохнуть.
- Все, теперь узнал, мы тут были ночью. Вон за тем холмом дом Попята.
Кольцову никто не ответил, компания неодобрительно смотрела вслед убегающей козе.
- У меня такое ощущение, что она нас заманила, – пожаловалась Варя. – Получается, это не мы ее к хозяину привели, а она нас. Она не потерялась – она курьер.
Никто Варю в ее подозрениях не поддержал, но, на всякий случай, сменили легкомысленность бездельничающих туристов на строгость обворованных лишенцев. Шагая гуськом, друзья пресекли поляну, забрались на холм и наконец-то увидели заветную трубу на черепичной крыше. Радость путешественников угасала по мере приближения к избушке Попята.
- Это не тот дом, - волновалась Анхель. – Ночью никакого забора не было.
- Избушка была махонькая, низкая, мы в окна заглядывали, а тут домина здоровенный, - подметила Монаева.
- Крыльцо другое, - нехотя согласился Кольцов.
- И все-таки это та самая поляна, - сказал Никита, подводя итоги.
Гарик, Варя и Густав переглянулись, стараясь удержаться от колких замечаний и насмешек. Но совсем промолчать они, конечно, не могли.
- Эх, мало взял, Гарик, - сокрушался Пашка. – Не работает ваша навигационная система на одной бутылке.
- Так давайте пошлем гонца, - предложил Погосян. – Бешеной собаке - сто верст не крюк, думаю, Луиза не откажется.
Анхель, Митя, Ирина и Никита стояли в задумчивости.
- Ой, всё не тужьтесь! Малый драматический на прощальных гастролях. Верим! - смеялся Густав, с умилением рассматривая нерешительных товарищей. – Вы тут останетесь держать паузу или с нами пойдете? – Густав аккуратно пролез между Иркой и Анхель.
Супруги Погосян, вдохновленные беззаботностью друга и парами коньяка, поспешили за Пашкой. Бобров терпеливо ждал, когда закончится пауза.
- Может, женщин хотя бы здесь оставим? - предложил Никита, но Монаева одним лишь взглядом отклонила его предложение.
Преодолев последние сто метров, друзья подошли к забору. Густав легонько толкнул шершавые доски и калитка, привычно лязгнув петлями, беспрепятственно пропустила гостей во двор. Большой, добротно срубленный дом смотрел на гостей почти равнодушно. Окрашенные белой краской ставенки будто зевали, разбуженные внезапным вторжением. Упитанные рыжие курицы вяло кудахтали, изображая недовольство и скрывая любопытство, что таилось в их бисерных глазках. Из будки вышел старый лохматый пес. Он удивленно посмотрел на нежданных гостей. Прогоняя мираж, пес потряс огромной головой и тут же решил вернуться в прохладную будку, не утруждая себя пустой брехней.
- Хозяева! – весело крикнул Пашка, рассчитывая в скором времени получить ответы на все вопросы и желательно не по версии гусляров-сказочников.
- Да тише ты, - шикнула Ирка. – Вдруг у него ружье, - странно объяснила свою резкость Монаева.
Друзья услышали шаги и тонкий скрип в сенях. Большая, тяжелая, стилизованная под старину дубовая дверь с шумом открылась. Из дома вышел высокий седовласый мужчина, одетый в костюм-тройку и лакированные ботинки.
- Чем могу помочь, господа? – сняв пенсне, бархатным голосом поинтересовался незнакомец.
Глава 24
На берегу сидит девица
Онемевшие от неожиданности гости вдруг потеряли не только дар речи, но и веские обоснования, которые можно было озвучить в присутствии импозантного мужчины, чей покой они осмелились нарушить.
- З-з-здрасссьте, - глуповато улыбаясь, сказала Варя и присела в недоведенном до ума книксене, смахивающем на слабость в ногах.
Погосян сделал вид, что страшно интересуется курами и не равнодушен к сельскому пейзажу, поэтому предпочитает стоять ближе к калитке. Отвага Густава сменилась замешательством. Павел никак не мог понять, в чем подвох и зачем он притащился к этому седовласому красавцу, больше похожему на статского советника, чем на горе-врачевателя, укравшего ожерелье. Никита тоже улыбался, но как-то неуверенно, почти машинально. Митя тщательно изучал чудесные лакированные штиблеты хозяина. Кольцов недовольно хмурился, не скрывая своего возмущения тем, что внезапно появился человек, способный перещеголять его в умении одеться с шиком. Бобров смотрел на хозяина дома восхищенно, с любопытством. Если бы Монаева не остановила Женьку, он бы точно или ущипнул мужчину, или отобрал у него пенсне.
Недолго думая, деятельная Ирка сделала ставку на красоту и подтолкнула Анжелу вперед. Анхель попыталась найти хоть какие-то слова, объясняющие вторжение толпы незнакомых граждан на частную территорию. Впрочем, она все равно не успела бы объяснить толком, потому что озадаченный хозяин повел густой шонконнеровской бровью и сказал: «Входите!» Мужчина посторонился, пропуская нежданных гостей в дом. Стоило только Мите, Ирке, Никите и Анхель переступить порог гостиной, они тут же узнали старинные серебряные подсвечники и портрет в золоченой раме.
- Пэ-пэ-пэ, - как-то неуверенно начала Монаева, показывая на красные портьеры с кистями на подвязках.
- Извините, пожалуйста, - тихо сказал хозяин, обращаясь к Анхель, - если вы с группой по поводу заикания, то должен вас огорчить. Заиканием не занимаюсь. Но, говорят, в деревне, верст сорок отсюда, есть очень способная бабуля.
Анхель хотела ответить, но Ирка опять ее толкнула, призывая ретироваться, пока не поздно. Диагноз устраивал всех. Лжезаики уже готовы были откланяться, как вдруг Густав смешал все карты неуместным красноречием:
- Макар Селиванович, это вы? – ошарашено сказал он, подходя к хозяину ближе. – Глазам не верю!
Седовласый надел пенсне и уставился Пашке куда-то в район переносицы.
- Простите, что-то не... – только и успел вставить мужчина, перед тем как Густав крепко обнял его, пренебрегая жалобами на спадающее пенсне и невозможность пошевелиться.
- Это же я – Павел! Павел Густананакис! – восторженно кричал лысый байкер и тряс старика, стремительно теряющего не только черты импозантности, но и признаки жизни.
Опасаясь за здоровье хозяина дома, друзья ринулись оттаскивать разгоряченного Густава от несчастного, который был настолько хорошо воспитан, что не спросил «кто там?».
- Макар Селиванович, - не унимался Пашка, - вы были моим руководителем на курсе! Ну же, помните?!
Мужчина, охраняемый от посягательств Густава кордоном Кузькина-Монаева, только качал седой гривой и смотрел просительно.
- Я когда уходил, вы сказали, что в дипломном спектакле дадите мне роль Стэнли Ковальски в «Трамвай «Желание»», что я будущий Марлон Брандо... Не помните меня, профессор?
Неожиданно Пашка понял нелепость ситуации, осознал, что прошедшие годы начисто стерли воспоминания о нем. Густав тяжело вздохнул, опустил глаза и провел пятерней по голому черепу. Жест этот выглядел как признание, как сожаление и как трогательная попытка скрыть разочарование. Друзья окончательно забыли, зачем пришли. Варя подавала тревожные знаки, но все и так понимали, что пора уходить.
- Паша... – еле слышно сказал Макар Селиванович, - Паша- грек?! Пашка!!! – закричал мужчина и кинулся обнимать ученика.
Изумленная публика, борясь с заиканием своими силами, опять молчала, тренируя выдержку.
- Проходите, проходите, ребята! – радовался профессор, хлопая по спине воспрявшего духом Густава. – Садитесь, не стесняйтесь. Двигайте стол к дивану, если стульев не хватит, принесите лавочку с улицы. Я на секундочку, только переоденусь. В дом зашел прямо перед вами. Со съемок приехал, - уже из другой комнаты кричал хозяин. – Уговорили меня - дурня старого, снятся в эпизоде, втянули в проказу. Пока до города доехал - сто раз пожалел.
Бобров и супруги Погосян игриво перемигивались, подбадривая Густава, а ночные ходоки с подозрением изучали обстановку.
- Ох, как же я рад тебя видеть! – вернувшись, сказал хозяин.
Макар Селиванович с любопытством рассматривал Пашу.
А друзья, пользуясь возможностью, рассматривали хозяина, который в домашнем костюме и неизменном пенсне все равно выглядел, как барин, а не как огородник.
- Глаза, глаза твои узнал, - радовался профессор, деликатно умалчивая о том, чего в Пашке узнать уже не представлялось возможным. – Ну, рассказывай, знакомь с товарищами, а я сейчас быстренько на стол соберу.
Друзья стали представляться, дружно благодарить и просили не беспокоиться. Они расселись, притихли, давая Густаву возможность побеседовать с учителем.
- Макар Селиванович, вы что же здесь теперь живете? У вас же квартира была на Тверской? – напрямую, не церемонясь, спросил Пашка.
Варя пнула его под столом.
- Я в том смысле, что здорово, - оправдывался Густав, - сейчас многие из Москвы уезжают. Совсем невозможно жить: пробки, экология, пыль... сосульки... - на этом фантазия Густава дала сбой, закрыв Пашке доступ к остальным столичным тяготам.
Вопрос Густананакиса вызывал у бывшего преподавателя театрального училища лишь благосклонную улыбку:
- Уже пятнадцать лет здесь живу, Пашенька, - пояснил он. – По первому образованию я врач-педиатр. Вот приехал сюда раны душевные подлечить после развода. Квартиру супруге оставил – она к моему лучшему другу ушла. Любовь... – профессор вздохнул и поправил пенсне. – Приехал на лето, а остался навсегда.
- Простите, пожалуйста, а вы не знаете, где живет Попят? – осмелела Ирка, улучив возможность хоть что-то прояснить не только в воспоминаниях Густава и профессора, но и в истории с ожерельем.
- Знаю, - улыбнулся хозяин и поправил пенсне. – Напасть какая-то - все время пропадают очки! – пожаловался он. - А недавно нашел в чулане пенсне – удобная штука.
Макар Селиванович обвел друзей заинтересованным взглядом:
- Так вы Попята ищите? Заболел кто?
- Можно и так сказать, - уклончиво ответила Монаева, - мы просто его побеспокоили этой ночью, он нам помог, а потом утром к нам его коза пришла – Луиза. Вот мы и решили ее вернуть, – дальше продолжать Ирина не решилась. Сказанного и так было достаточно для того, чтобы вызывать подозрения.
- Этого не может быть, - снова улыбнулся профессор и похлопал Пашку по руке. – Все-таки я вас угощу чайком. Он у меня вкусный, с травками полезными, с ягодами.
- Да мы и сами понимаем, что звучит странно, - поспешила объяснить Анхель, - но мы действительно приходили ночью к знахарю Попяту, просили о помощи. А теперь не можем найти его дом. Вроде та же поляна, то же место... – Анжела покосилась на подсвечники, но промолчала.
- Хм, - озадаченно хмурился хозяин, с трудом отрывая взгляд от лица Анхель. – Мне жаль вас расстраивать, и я верю вам – верю! Видимо какое-то недоразумение, но опять-таки повторюсь – этого не может быть!
- Почему? – спросил Никита, подготовивший аргументы.
- Потому что Попят – это я, - сказал профессор, немного смущаясь, – и этой ночью я был в городе.
Неловкая пауза стремительно приближалась к рубежам томительного молчания.
- А коза? – растерянно прошептала Варя.
- Держу, держу, - охотно согласился профессор, - козочку давно завел, Фросей зовут. Молочко у нее вкусное, угостить вас? Наверное, не пробовали никогда парного? А брынза какая из него получается – ум отъешь - это же эфир молочный, а не сыр!
Попытки хозяина вызвать в гостях аппетит и признаки хоть какого-то кулинарного оживления не приносили результатов, но профессор не сдавался:
- Все! Никаких возражений! Еда простая, без изысков, но обещаю – останетесь довольны!
Женщины, с трудом отгоняя догадки, вызвались помогать. Мужчины благоразумно решили не мешать. Профессор извинялся, что плохо подготовлен и не может угостить друзей горячей похлебкой с ревенем. Варя смотрела на мужчину, как зачарованная. Хозяин не суетился, но двигался стремительно и аккуратно. Сначала на столе появился домашний хлеб с темной хрустящей корочкой, потом холодная копченая щука, нежное сало с хреном, картошка в мундире, белейший козий сыр, грузди соленые, маслята маринованные, душистая зелень укропа, петрушки и лука, масло, салат из редьки, огурцы малосольные, вареные яйца, окорок, горшок густой сметаны.
Внезапно возникшее у друзей слюноотделение сигнализировало в пользу того, чтобы задержаться в гостях. Густав, как наименее морально пострадавший из всех, утвердился в мысли, что его попросту разыграли. Этот вывод настроил его на благодушный, радостный лад.
- А вот десерт – мед, орехи засахаренные, ягоды сушеные и... – профессор непринужденным жестом открыл старый добротный кожаный портфель и достал красиво оформленную коробку, - швейцарский шоколад – моя слабость, единственное покупное лакомство на этом столе.
- Вы все это сами?! – восхищенно млея, спросила Варя, обводя взглядом закуски.
- Что-то сам, чем-то угостили. Я с местных денег не беру, так они мне и яйца, и мясо, и даже дрова несут.
- Макар Селиванович, а почему Попят? – интересовался Густав, когда все сели за стол. – Чудное какое-то прозвище...
- Это мне дед подсуропил, - смеялся мужчина. – Что же это я? – вдруг заволновался знахарь. – Я же главное забыл!
Из старого буфета хозяин достал прозрачную бутыль с самогоном и маленький графинчик с наливкой.
- Отведайте, не бойтесь, - предложил Макар Селиванович, разливая напитки в разномастные рюмки, - сам делал: самогон на березовом соке, а наливка малиновая. Не то, что похмелья не будет – силы прибавятся, особенно любовные, - лекарь улыбнулся и, не удержавшись, посмотрел на Анхель. - За нежданную, но очень приятную встречу! Давненько не было у меня гостей. Очень рад снова повидаться с тобой, Паша, и с товарищами твоими познакомиться!
Друзья чокнулись, выпили и пока хвалили то, что выпили, радушный хозяин уже разлил по второй.
- Фамилия моя – Пятницкий, если ты помнишь, Павел, - сказал профессор, который в отличие от разомлевших от вкусностей гостей, не забыл вопроса. – Фамилия наша пошла не от названия дня недели, а от Святой Параскевы Пятницы или, как ее еще называют Параскевы Иконийской – христианской великомученицы. Все мои предки имели духовный сан, и только дед нарушил династические устои: бросил семинарию, подался сначала к «белым», потом к «красным», а как только вернулся в село, увлекся дочкой кузнеца Глафирой. Народ у нас на язык острый, к вольнодумцам прохладный – тут же моего деда за уклонизм и ренегатство прозвали Иван Пятницкий-Попятницкий.
- Глафира – это же Глаша, да? – тихо спросила Варя.
Анхель кивнула, все кроме Густава прекратили жевать.
- А уж потом, после того как с ним приключилось большое несчастье, сельчане и вовсе перестали утруждаться и стали звать деда Попятом. Кличка от него по наследству перешла к отцу моему, а потом и ко мне.
- За родителей! – уверенно, но не скрывая вполне обоснованной иронии, предложил тост Пашка, который не находил в рассказе учителя ничего необычного.
Компания дружно выпила и немного закусила в ожидании продолжения истории. Но профессор молчал, с удовольствием разглядывая едоков.
- Простите, а какое несчастье приключилось с вашим дедушкой? – вежливо поинтересовался Бобров.
Друзья знали, какие усилия прикладывает Женька, чтобы унять приступ любопытства собирателя интересных историй.
- Дед мой, пренебрегая традициями, можно сказать, аки цыган какой, выкрал дочку кузнеца, за что его чуть всей деревней и не прибили. Непутевого ухажера спасла женская жалость и доброта. Глаша, не страшась осуждения, сказала людям, что пошла по своей воле, что теперь они муж и жена и попросила не наказывать похитителя. Кузнец, конечно, смирился только после того, как молодые обвенчались. Поступок деда Ивана окончательно убедил односельчан, что род Пятницких сглазили, что не будет больше от Попятов никакого толку. Потихоньку страсти улеглись. У деда с бабкой родился первенец – мой отец. Глафира Ильинична была женщиной хорошей, сердечной, она искренне доверилась Ивану, а потом и полюбила его по-настоящему. Жили они сначала тяжело, бедно, а потом все наладилось. Открылся в деде дар врачевателя, который у нас тоже из поколения в поколение передается. Поначалу брался дед только за скотину, потом за легкие людские недуги, а потом уж деваться было некуда – пошли к нему соседи со своими хворями – хочешь не хочешь – лечи. Стали его все, как и прежде, звать Иваном Пятницким и почти забыли прошлое.
- А что же власти? Не препятствовали? – спросил Женька. – Время-то суровое было, могли посадить за антисоциалистические методы.
- И посадили, - подтвердил догадку знахарь, - но позже и за другое. Пока дед лечил, с него пылинки сдували. Кто же сдаст единственного в округе знахаря? Болеют все одинаково. Коммунист ты или беспартийный – скрутит, к черту лысому пойдешь, чтобы только избавиться от мучений. Да и председатель хитер был, он деда оформил ветеринаром, чтобы вроде как все по закону было.
Макар Селиванович захотел промочить горло и разлил всем еще по рюмочке. Гости выпили не морщась, закусили и попросили продолжения.
- Как-то раз – дело было еще до войны - приехал в село лектор. От сухого питания и идеологического давления просветитель, как на грех, страдал жутким геморроем и был бесконечно признателен за отвары и свечи, которые дед Иван приготовил ему впрок. В знак благодарности, лектор расцеловал спасителя и подарил ему книжку. С этой злополучной книги и начались все беды.
- Геморрой заразен, я это давно заметил, - серьезно сказал Кольцов.
- В книжке рассказывалось о Восточной Пруссии и о борьбе немецкого народа с Наполеоном. Точно не скажу, но скорее всего книга была не художественная, а историко-публицистическая и даже немного пропагандистская. Дед Иван прочел её раз, другой, третий. Жена над мужем подтрунивала, но он все больше и больше впадал в меланхолию и задумчивость. А однажды сел на коня и ускакал. Трое суток не было мужа. Глафира Ильинична, как рассказывал отец, все глаза выплакала. Вернулся дед Иван радостный, возбужденный, с мешком новых книг и вот с этим портретом, - Макар Селиванович показал на картину.
Красивая женщина, изображенная на старой, потемневшей от времени репродукции, смотрела спокойно, с достоинством. Кожа ее была полупрозрачна, бледна. Женщина, благосклонно приветствуя нежданных гостей, улыбалась лишь уголками губ.
- Это Луиза Августа Вильгельмина Амалия – королева Пруссии, - сказал Макар Селиванович.
- Коза... - задумчиво пробубни Гарик.
- Что, простите? – не расслышал профессор.
- Нет, нет – ничего! Продолжайте, пожалуйста, - извинился Погосян, пока остальные переглядывались, чтобы удостоверится, что всем в голову пришла одна и та же мысль.
- Королева по праву считается самой знаменитой женщиной Восточной Пруссии. Её почитали и любили, называли наставницей и считали идеалом красоты. Принцессе было семнадцать лет, когда её представили королю. Пораженный достоинствами Луизы, король пожелал видеть её своей невесткой. Застенчивый и нелюдимый кронпринц Фридрих влюбился в Луизу без памяти. Они были счастливы. Королева подарила мужу десятерых наследников, из которых выжило семеро. Как утверждают историки, она была прекрасной матерью и женой.
Наполеон напал на Пруссию, когда Луиза уже взошла на трон. Все военные походы королева прошла вместе с мужем, - профессор вздохнул. – Дальнейшая её судьба сложилась печально: несмотря на старания, прусские войска были разгромлены французами. Королева была вынуждена скитаться и терпеть лишения. Будучи сильной духом, она не получила должной поддержки от мужа. Ей приходилось самой вдохновлять армию на победу: она являлась перед войсками в военной форме, верхом на коне. А Наполеон с бессердечной насмешкой говорил, что Луиза – главная виновница всех бед, постигших Пруссию. Несмотря на унижения и оскорбительные выпады в сторону жены, прусский король решил использовать красоту супруги и послал её выпрашивать у Бонапарта возвращения части территорий. Усилия его были напрасны, Наполеон лишь посмеялся, хотя и сказал: «Я слышал, что вы прекраснейшая из королев, но я не знал, что вы красивейшая из женщин». После неудачи в переговорах на долю королевы выпали тяжелые страдания, но Луиза переносила их стойко, безропотно. В возрасте тридцати четырех лет она умерла. Врачи сказали, что ее сердце не выдержало долгого и продолжительного горя.
- Бедная, - участливо сказала Варя.
- Это ужасно, - не скрывая чувств, призналась Анхель, - грустно осознавать, что даже если среди людей вновь появится истинный венец творения, человек, одаренный всем – он будет погублен и доля его будет настолько же тяжелой, насколько короткой жизнь.
- И, как всегда, кто во всем виноват? – грозно спросила Монаева, обжигая мужчин взглядом.
- А давайте еще выпьем?! - вовремя спохватился Бобров, вырывая у возлюбленной огненные бразды мстительности. - И какую же роль она сыграла в судьбе вашего деда? – спросил Женька, не дожидаясь, когда Ирина придет в себя после глотка малиновой настойки.
- Самую что ни на есть трагическую, - ответил хозяин. – Дед Иван, очарованный образом королевы, совсем потерял голову. Глаша тяжко страдала, не зная как бороться с наваждением. Муж, хотя и не отвергал её окончательно, всё больше и больше отдалялся. Дед Иван днем работал, а ночью учил немецкий и читал книжки о Луизе, о её великом женском подвиге. Глафира Ильинична тайком плакала, снося людские насмешки, и не теряла надежды пробиться к сердцу супруга. Здоровье ее пошатнулось, когда она потеряла второго ребенка – девочку, на рождение которой Глаша возлагала большие надежды. Женщина отчаялась настолько, что слегла. Только тут дед Иван очнулся. Жену он выходил, вылечил. От любви Глаша пуще прежнего расцвела, стала потихоньку мужа от ночных бдений отваживать, да перед всем селом обелять и оправдывать. Не раз она спасала его, не раз выручала. Портрет Луизы так и весел в их светелке - Глаша мудро рассудила, что от портрета вреда быть не может. А вот отец мой, по ту пору еще ума отроческого, невеликого, устав от насмешек детворы, решил, что весь вред как раз от портрета и идет. Как он мне сам рассказывал, снял он со стены картину и сгоряча, что было сил, жахнул её об пол. Рама разлетелась вдребезги. На шум прибежала Глаша. Боясь гнева мужниного, сказала она сыну молчать, собрала останки, кое-как приладила их и повесила портрет назад на стену. На следующий день пошли супруги на ярмарку, и дед Иван купил Глафире Ильиничной бусы. Домой она пришла счастливая, румяная от ласки мужа, от его заботы. Но тут заметил он портрет и будто рассудок потерял. Глаша извинялась, руки целовала, но сына не выдала. Иван Макарович крушил все подряд, а потом сорвал с жены бусы, взял портрет и ушел из дому, не сказав ни слова.
- Обалдеть, что же это такое? - возмущалась Варя, в нервном возбуждении доедая грибы. – Из-за какой-то ерунды так над женой измываться.
- А что было дальше? – не терял бдительности Женька.
- А дальше... – профессор замолчал, чтобы подготовить слушателей к кульминации. – Продал дед Иван бусы, подаренные жене, купил новую раму и вернулся домой. А дома и нет никого. Он повесил портрет Луизы на место, прибрался. Глаша все не возвращалась. Пошел дед Иван к тестю, но там нашел только испуганного сына. Сутки всем селом искали Глашу, а через неделю рыбаки подобрали ее платок на берегу реки. Утопилась бедняжечка, не вынесла. Не успел дед оправиться от горя, как по анонимному доносу обвинили его в шпионаже. Ходили слухи, что донос написал отец Глафиры, но это точно не известно. Со смертью жены закатилась счастливая звезда Ивана Макаровича Пятницкого. Сначала его отправили на несколько лет в лагеря, а потом, когда началась война, в штрафбат. Отца моего дед с бабкой усыновили и дали ему другую фамилию. К большому изумлению того, кто остался здесь жить после войны – дед вернулся с фронта, но узнать его никто не мог. Дед стал местной знаменитостью, побаивались его за острый язык, но почитали, несмотря на то что любил выпить. Приезжали к нему лечиться со всего света. Я помню его, но смутно. Отец рассказывал, что дед Иван, умирая, попросил дать ему портрет, который сохранился чудом – только благодаря тому, что старый дом обрушился, и никто не стал разбирать завалы. Дед Иван сказал, что это портрет Глафиры Ильиничны. Отец возразил, думая, что старик бредит. «Нет, Селиван, это твоя матушка. Она это она, - тяжко вздохнул дед, – только из другого времени». Умирающий велел хранить портрет и передавать его из поколения в поколение. Вот такая, история, поучительная, - сказал профессор, глядя на ошеломленных слушателей. – Я совсем вас заговорил, - забеспокоился хозяин, - давайте еще по рюмочке и теперь уж вы мне расскажите, какими судьбами оказались в нашей глуши.
Единственно в чем друзья были единодушны, это в том, что надо срочно выпить. История ночного похода, после рассказа Макара Селивановича приобрела фантасмагорические черты. Даже Густав притих, понимая, что происходит нечто странное и необъяснимое. Выпитое и съеденное несколько мешало четкому анализу, поэтому компания переключилась на многозначительные перемигивания и полунамеки, оставив саму процедуру разбора на более подходящее время.
После того как с расспросами о работах, семьях и жизни в целом, было покончено, Макар Селиванович аккуратно поинтересовался, что же все-таки приключилось ночью, но никто не решился на откровенность.
- Это все алкоголь виноват и эйфория от долгожданной встречи. Давно не виделись, вот и расслабились на природе, - пояснил Кольцов.
- Вы говорили, что привели козу, - напомнил профессор.
- Да-а-а... – уклончиво согласился Митя, не зная как объяснить факт отсутствия Луизы.
– Может, она к вашей Фросе пошла? Так... заглянула на огонек, по-соседски, - Гарик, был не в силах сдержать улыбку.
- А давайте посмотрим? – предложил хозяин.
Друзья согласились, чувствуя острое желание не столько найти Луизу, сколько подышать свежим воздухом. К всеобщему удовольствию жара спала, подул легкий ветерок. Пес вылез из будки и, заинтересованно разглядывая гостей, подумывал облаять их все-таки по прохладце или же совсем отказаться от этой затеи. Куры, вертя головами, кудахтали веселее. Знахарь прихватил с собой крынку, влажную белую тряпицу и полотенце.
- Заодно и подоить надо, - пояснил Макар Селиванович.
Компания, чувствуя некоторый спад напряжения, последовала за хозяином, позволив себе при этом шуточки на тему настигшего их прошлой ночью алкогольного делирия, именуемого в народе белой горячкой. Обогнув дом, вышли к сараю и небольшому огороженному дворику. Коза сразу же, как только заметила Макара Селивановича, оживилась.
- Здравствуй, Фросенька, - сказал знахарь, открывая дверку загона. – Вот я и вернулся.
Ни о каком сходстве с Луизой речи и быть не могло. Фрося была безрогой и с пятнышками. Пока хозяин доил козу, друзья тихонько шептались:
- Погосян, вся надежда на тебя, не подведи, - сказал Митя и обнял друга.
- Чуть что – сразу Погосян, - отбивался Гарик, предчувствуя ловушку.
- Ну а как же? Ты один с козой секретничал, - не отставал Кольцов, искренне полагавший, что собственные сновидения к делу не пришьешь.
- Да, Гарик, ты не стесняйся, мы поймем, вспомни, о чем болтали – может, это прольет свет ясности на нашу мрачную историю, - просил Никита, подпирая товарища с другой стороны.
- Вы там полегче, - заступилась Варя, - лаской его берите, лаской.
- Ладно вам, я же пошутил, - отбивался Гарик, - брякнул спросонья, а вы поверили.
Погосян, взятый в тиски, юлил и телом, и показаниями.
- Прости, но мы тебе не верим, - вмешалась Ирина. – Мы ничего такого, что позволило бы назвать козу королевой, вчера не употребляли. Гарик, если хочешь, чтобы мы от тебя отстали, рассказывай.
Услышав за спиной возню и шебуршание, Макар Селиванович обернулся. Друзья замерли, заискивающе улыбаясь и не выпуская Погосяна. Знахарь подмигнул им и сказал Густаву, что у него очень веселые товарищи. Пашка согласился, а когда учитель опять отвернулся, прошипел Гарику в ухо:
- Большими дурнями, чем есть, мы уже вряд ли будем выглядеть – быстро говори, не позорь меня перед профессором!
- Всё, всё, - сдался Гарик, расталкивая мучителей. – Нечего рассказывать... Я проснулся – вижу дед какой-то лежит, а рядом с ним коза. Подошел, хотел поинтересоваться который час, а коза меня боднула. Я был несколько резок, выругался. Она меня за это пристыдила.
- Как?! – воскликнула Ирка и тут же опять перешла на шепот. – Она что говорила по-настоящему? Губами шевелила?
- Я не могу сказать, я не понял, - злился Погосян. – Просто слышал ее голос. Она сказала, чтобы я не трогал деда, а лучше помог им найти Глашу.
- Глашу? - переспросил Митя, и друзья затаили дыхание.
- Дед сквозь сон просил Луизу быть мягче, обращался к ней «ваше величество» и что-то кричал на немецком. Я в интеллигентной форме поинтересовался, какого лешего происходит. Тут коза мне всё и объяснила... – Погосян растерянно почесал затылок и покосился на Митю.
- Не буду смеяться, – пообещал Кольцов.
- Она спросила меня, слышал ли я про «козлов отпущения». Я сказал, что имею смутные представления. Знаю, что так называют тех, на кого сваливают вину. Как ни странно, мой ответ не вызывал в ней негодования и нового приступа бодливости. Она рассказала, что традиция очищать себя и перекладывать грехи на козла зародилась в древности. Потом такого козла уводили в пустыню. Но мало кто знает, что та вина, которую человек сам себе не прощает – остается с ним навсегда.
- Я не поняла сейчас, - шептала Варя. - Получается козел – это снятый с себя грех, а коза – вина непрощенная?
- Типа того... – расплывчато подтвердил Никита и попросил не перебивать Гарика.
- Луиза – это вина старика Попята, которая и сама страдает. Они вместе ищут Глашу, чтобы их мытарства наконец-то закончились.
- Простите, господа, мне неловко как-то опять спрашивать, - шипела Варя с выпученными глазами, - мне одной кажется, что мы сейчас подразумеваем, что ночной Попят, Луиза и Глаша – не вполне живые, блин?
Варя нервно откидывала кудри и наступала на ноги Ирке. Компания молчала, давая понять подруге, что ей лучше не вникать в проблему глубже. Варя побледнела и полезла в сумку за валерьянкой.
- Мне тоже, - коротко попросила Анхель.
- Я думаю, им нужно было не только ожерелье, но и еще кое-что, - аккуратно заметил Никита. - Они хотели о чем-то предупредить нас, хотели открыть нам глаза.
- Кстати, а где твои очки? – спросила Монаева.
Суворов пожал плечами и улыбнулся:
- Там же где все наши секреты, судя по всему.
Макар Селиванович прервал интереснейшую беседу предложением попробовать свежего молочка. Друзья, сославшись на сытость, вежливо отказались и стали потихоньку прощаться. Густав сказал, что будет навещать учителя. Митя договорился, что привезет отца. Макар Селиванович обещал приготовить для него специальные отвары и настойки для скорейшего восстановления после болезни. Варя от души благодарила за рецепт похлебки из ревеня, а Ирка и Анхель за вкуснейшие угощения. Хозяин проводил гостей до калитки, а потом долго смотрел им вслед, пока фигурки друзей не скрылись за холмом. Старый лохматый пес вышел из будки, стащил с себя ошейник и подошел к хозяину. Попят погладил собаку, потрепал её за холку. Вглядываясь вдаль, в остывающее небо, в траву – местами густую и темную, а местами светлую с причудливыми узорами из полевых цветов – старик улыбался и о чем-то вздыхал.
Вдруг собака замерла, заскулила и убежала. Попят ничуть не удивился. Он отпил из крынки и подождал, когда новые гости подойдут ближе. Не отрывая взгляда от макушек дальних сосен, мужчина сказал:
- Не стыдно тебе, а? Чего ты опять народ баламутишь? Хорошие ведь ребята.
- Хорошие, - согласился гость, стараясь не дышать перегаром в сторону собеседника. – Так теперь еще лучше будут, - с виноватой улыбкой сказал он и погладил козу, которая не сводила глаз с будки.
- А если бы они прогулялись чуть левее и дошли до твой хибары?
- Ничего, дошли бы и дошли...
- Как тот банкир, которого ты до инфаркта довел? – строго спросил Попят, глядя на то, как гость пьет молоко. – Я же его еле откачал!
- Хилый попался, - нехотя согласился старик. – Вегетарианец, наверное. Зато олигарх, олигарха-то помнишь? - забыв об аккуратности, гость хлопнул Попята по плечу. – Ентова, что теперь в Европах жизнью наслаждается? Разве не чистая работа, а, сынок?
Макар Селиванович задумался, вздохнул и сказал:
- Ладно, пап, пошли в дом, Луизу только придерживай, а то мой Полкаша после её агрессии запорами страдает. Не может вынести его собачье самолюбие козью тиранию.
- Тоже хилый, хоть и не вегетарианец, - махнул рукой старик.
- И сними ты, пожалуйста, эту гадость, - поморщился Макар Селиванович, показывая на ожерелье, что неуместно пряталось в зарослях стариковской бороды.
- Не могу, Макарушка, оно же проклятое, - объяснил Попят-старший, заходя в калитку. – Идейцы - те еще безобразники, знали толк в убийствах и коварстве. Простому человеку – смерть неминучая, а мне само то для щитовидки.
- Не идейцы, пап, а индейцы.
- Дедушке все равно, - старик лукаво улыбнулся и прошел в дом. – А ты чего это на нос нацепил опять?
- Так! – строго предупредил Макар Селиванович. – Пенсне не трогать! Лаптями не давить, понятно?
- Ох, зря, - вздохнул дедок, - с зелеными шнурками, кажись, действует.
Попят-старший гладил бороду и шустро стрелял глазками.
– Ты привез, что я просил?
- Привез, привез, в портфеле лежит.
Старик, разрумянившись от предвкушения, достал коробочку с надписью PlayStation Portable и стал нетерпеливо ее открывать:
- Как ребенок, честное слово, - смеялся Макар Селиванович, - руки вымой, сядь за стол, поешь.
- А птичек закачал? – сияя от восторга, спросил отец, прижимая к груди черную консоль.
- И Angry Birds, и прочую чепуху. Так что отдавай мой ноутбук, мне работать надо, - ответил сын.
Мужчины сели за стол, налили по рюмочке. Дед Попят обмакнул палец в самогон и щедро окропил глянцевую поверхность приставки.
- За необмытые вещи, производитель ответственности не несет, - заметил старик.
- Это же Япония, пап, - усмехнулся профессор.
- И что теперь? Мне ее саке намазать?
Мужчины рассмеялись, чокнулись и осушили рюмки. Не выпуская из рук приставку, моментально захмелевший дед Попят гнусавым голосом затянул песню. Макар Селиванович тут же подхватил, вступив вторым голосом:
На берегу сидит девица.
Она платок шелками шьёт.
Работа чудная такая,
Но шёлку ей недостаёт.
Вдали по морю парус вьётся
В сияньи голубого дня...
- Скажи, моряк, ты мне любезный,
А нет ли шёлка для меня?
- Ах, как не быть такой красотке...
У нас есть разные шелка.
Есть синий, алый нежный самый,
Какой угодно для тебя?
- Мне нужен алый нежный самый,
Я для самой принцессы шью.
- Так потрудися, дорогая,
Взойди на палубу мою.
Она взошла. Парус поднялся.
Моряк ей шёлку не даёт,
А про любовь страны далёкой
Он песню чудную поёт.
Под шум волны и звуки песен
Она уснула крепким сном,
А просыпается и видит -
Всё море шумное кругом.
- Пусти меня, моряк, на берег.
Мне дурно от волны морской.
- Проси, что хочешь, но не это.
Я не расстануся с тобой!
- Нас три сестры. Одна за графом,
Другая герцога жена.
Я всех моложе и красивей
Простой морячкой быть должна?
- Не беспокойся, дорогая,
Оставь печальные мечты.
Простой морячкой ты не будешь.
А королевой будешь ты!
Я восемь лет по морю плавал
Искал, прелестная, тебя.
Я с под Испании далёкой,
И славлюсь сыном короля!
Глава 25
Вдали горит
Дорога домой всегда короче дороги от дома... Но только в том случае, если это та же самая дорога, а путники трезвые. Если же путники только что покинули гостеприимный дом, где плотно поели и с удовольствием выпили, то дорога может таить в себе немало сюрпризов. Друзья заблудились, как только вошли в лес. Каждый из них уверял, что «туда» вела одна единственная тропинка. Поэтому, когда компания обнаружила три тропинки «обратно», это вызвало бунт. Предложенный выбор из традиционных сказочных направлений зародил сомнения и лишние разговоры про садистские наклонности волшебного GPS-камня, что планомерно изводит русских богатырей. Друзья подошли к проблеме творчески, с выдумкой: они решили пренебречь вредной, ограничивающей свободу передвижения тропинкой и пойти прямо через лес, разрезая ландшафт биссектрисой своего упрямства. Тут же исцарапавшись в кустах дикой ежевики, они признали свой план непригодным, сдали позиции неповиновения, и, подчинившись судьбе, вернулись к развилке. В этот раз все единогласно проголосовали за консервативное решение, то есть пошли прямо. Через полчаса компания очутилась на знакомой поляне с ясенем.
- Магическое дерево! - весело заметил разрумянившийся Бобров, который, в отличие от остальных, выглядел лучше, чем в день приезда.
Даже спортивные штаны Суворова, одолженные по случаю дискредитации Женькиного цветастого комбинезона, сидели на Боброве не так мешковато, как утром.
- Если магическое, то пусть покажет куда идти, - ворчала Монаева.
- Вот именно, - поддержала подругу, запыхавшаяся Варя. – Надоели магические столбы. Я пока что-то делать не начну – тоже фея.
Друзья остановились, раздумывая устроить им привал под деревом или продолжить путь.
- Ладно вам, девчонки, - сказала Анхель и обняла подруг, - сами найдем дорогу, сами выберемся. А дерево нам уже помогло: мы под ним прятались в тенечке.
- И коньяк весь выпили, - тоскливо заметил Погосян.
Компания, очарованная видом большого, красивого дерева и испуганная перспективой остаться ночевать под ним же, на глазах теряла веру в свои силы. Силы покидали друзей вместе с парами березового сока, подвергнутого перегонке. Трезвые и унылые люди – не лучший состав для заблудившегося отряда.
- Эй, ну вы чего? – заволновался Бобров. – Домой, что ли хотите? Мы же так классно гуляем! У меня в голове вообще все запуталось, а на сердце, наоборот, прояснилось.
Всем стало немножечко стыдно за внезапную слабость и хандру.
- Просто устали, Жень, - оправдывалась Варя. – Сейчас бы в речке искупаться, в баньке расслабиться, посидеть чуток, закутавшись в пледы, обсудить, что с нами произошло – ну или хотя бы попытаться, - добавила она с улыбкой, - а потом завалиться в кровать и сладко-сладко проспать часов двенадцать.
- Заманчивая перспектива, - Суворову идея Вари пришлась по душе.
- Тогда не вопрос, - пожал плечами Бобров, - давайте я вас выведу.
- Как это? – подозрительно спросил Митя. – Опять какие-нибудь опасные штучки с ворованными драгоценностями?
- Легко, Димитрий, легко! - дурачился Женька. – Самый обычный метод. Он нас с ребятами не раз выручал, можете пользоваться.
- А ну-ка? – заинтересовался Погосян.
Друзья забыли про ясень и сосредоточились на том, что говорит Бобров.
- Просто надо попросить, понимаете? Мы считаем, что окружающий мир враждебен к нашим желаниям, а на самом деле – он просто их не слышит. Вот скажите честно, кто-нибудь разговаривает с предметами, с техникой, с машинами?
Мужчины переглянулись, Варя захныкала:
- Я скажу, а потом меня Митька с Гариком будут подкалывать.
- Я с машиной разговариваю, у нее даже имя есть, - смело призналась Анхель. – А когда жила в Италии, снимала очень старый дом. Возвращаясь, всегда с ним здоровалась – мне казалось, он слышит.
- Ну а я вообще сутками общаюсь с неодушевленными предметами. Причем называть их приходится по имени-отчеству, - хихикнула Монаева. – Если серьезно, то никогда не разговаривала, хотя бывало - материла. Правда, есть у меня старый мольберт. Сама не знаю почему, но я его очень люблю и не могу выбросить. Чехол сниму, улыбаюсь, глажу его...
- Ой, - вспомнила Варя, - а я знаете, что делаю? Когда в сумке не могу найти нужное, говорю вслух, например «телефон» или «кошелек», и тут же всё отыскивается. Попробуйте, реально помогает!
- Вот-вот, Мышонок, и я о том же! – обрадовался Женька. – А ты, Густав?
- Помню, однажды в мороз заводил старый дизель... Я с ним не просто разговаривал, я с ним целовался, - сказал Пашка, пряча улыбку в рыжую бороду.
- Даже не знаю, что сказать, - смеялся Погосян, - я навязчивыми состояниями не страдаю.
- Он с печенью шепчется, - сдала Варя супруга, - гладит ее, обещает не пить и не есть жирного.
Беседа оживлялась все больше и больше, друзья двинулись вперед.
- А ты когда готовишь – песни поешь! – нанес ответный удар Гарик.
- Так это все знают! – отбивалась Варя. – Любой повар тебе скажет: с плохим настроением нельзя готовить. Особенно тесто любит, когда с ним разговаривают ласково или поют.
- Ребят, мы идиоты, да? – задорно поинтересовался Митя.
- Кольцов, а ты что с нами? Вспомнил, что уже десять лет ходишь в одном и том же дырявом халате и называешь его «старина»? – не выдержал Никита.
- Коварно, - сказал Митя, прищурившись. – А ты рассказывал, что неделю тосковал, когда порвал счастливые перчатки.
- Сравнил! – воскликнул Суворов. – Перчатки для боксера – это не предмет вовсе, это боевой товарищ!
Компания потихоньку добралась до дерева.
- Вот и славно, - подытожил Бобров. – Так почему бы нам не попробовать?
Друзья молчали, опасливо предполагая, что сейчас их заставят делать что-то оккультное: жечь костры, держаться за руки и вызывать духов леса.
- Хотим домой! – весело крикнул Женька. – Хотим вернуться в замок, помогите нам, пожалуйста!
Ясень чуть шелестел листвой, лес равнодушно смотрел на сбившихся в кучку людей. Вдруг хрустнула ветка.
- Туда! – обрадовался Женька, схватил Ирку за руку и бодро зашагал в том направлении, откуда раздался звук.
- Это все что ли? – недоуменно спросил Густав, нехотя следуя за Женькой.
- А ты ждал, что появятся ангелы-байкеры во главе с небесным Хирургом и подвезут нас? – по обыкновению ехидничал Кольцов.
- Нет... – неуверенно ответил Густав. – Но после Попята спецэффектов маловато.
- Это да, - согласился Митя. – Я тоже скучаю по Луизе.
Анхель рассмеялась. Ей пришлось отпустить Митину руку – тропинка сужалась, уводя путников в гущу леса. В качестве навигационных подсказок Бобров также использовал карканье птицы, засохшее дерево с единственной веткой, указывающей направо, муравейник и, наконец, бабочку, которая к всеобщему изумлению вывела людей на главную дорогу, ведущую к воротам замка.
- А я что говорил?! – радовался успеху Женька.
- Простите, сэнсей, а можно использовать ваш метод в городе? Утром выйду во двор, крикну «Хочу на работу без пробок!» и, ориентируясь на женщин в зеленых пуховиках, доеду в офис за пятнадцать минут.
Кольцов уловил недовольный взгляд Анхель и тут же исправил «зеленых женщин» на «синих мужчин». Компания, готовая к последнему марш-броску оживилась и бодро зашагала по ровной дороге, которая, обогнув лес и овраг, должна была вывести их прямо к замку. Не дойдя до поворота, Женька, который обладал очень чутким обонянием, сказал:
- Чувствуете? Чем-то пахнет...
- Может, машина проезжала? – предположила Варя, намекая на возможность приезда хозяина замка.
- Нет, вряд ли, - сказала Анжела. – Пахнет то ли резиной, то ли пластмассой...
- ... то ли гладильной доской, как говорила моя бабушка, - усмехнулся Густав. – Я ей три утюга сжег.
Друзья остановились. Запах усиливался. Варя строго посмотрела на Гарика.
- Я выключил! – Погосян отверг молчаливые подозрения супруги, но тревога все равно нарастала.
- Так, ходу прибавили! – скомандовала Монаева и тут друзья подняли головы и увидели на небе черное, чуть растрепанное ветром облако.
- Бежим! – коротко бросил Женька.
Пламя полыхало где-то внутри замка. Страшная картина вызывала оцепенение. Печальные окна верхнего этажа больше не сверкали радостными лучиками – за ними уже поселилась густая, безжизненная ночь. Огня видно не было, черный дым, неистово просился наружу. Но окна сдерживали огонь, не давали ему дышать, не позволяли вырваться наружу. Несчастные башенки выглядели испуганными, обреченными, как слепые птицы. Запах гари становился все сильнее и сильнее. Вдруг раздался резкий хлопок, потом еще один и еще. Столб дыма вырвался из окна третьего этажа.
- Андрей!!! – кричала Анжела, в который раз пытаясь дозваться начальника охраны.
Обессилившие и охрипшие от крика друзья стояли у ворот и не знали, как попасть в гибнущий на их глазах дом.
- Это я окно не закрыл, душно было и пахло неприятно. Уже тогда надо было догадаться, - растерянно признался Никита, представляя, как огонь пожирает лепнину, текстильные обои и... - У меня там все документы, карточки, пропуска.
- У нас там Сабина с Машей! – холодея от страшной мысли, сказала Анхель.
- Нет, Анжел, ты чего?! Конечно, девчонки давно уже не в замке. Пожар начался на верхних этажах, они почувствовали дым и убежали, - испугано тараторила Варя, - и документы наши наверняка прихватили, - пыталась она успокоить всех скопом.
- Как еще можно попасть на территорию? – бледнея, спросил Густав, не секунду представивший, что Варя ошибается.
- Замок огорожен со всех сторон, мы не сможем перелезть через забор, - ответила Холмогорская.
- А если с дерева попробовать? - предложил Женька.
- Исключено, Андрей следит за этим, да и колючая проволока кругом.
- Но ведь есть калитка! – вспомнил Густав. – Давайте рванем к ней?! Даже, если она закрыта, я Боброва подсажу – он точно перелезет.
- Вся прилегающая территория, до самой воды огорожена, - сказала Анжела, вытирая слезы.
- Все, ждать больше нельзя, пошли! Если есть забор, есть в нем и лаз.
Решимость Боброва придала друзьям сил. Женька пошел первым. Анхель оказалась права: деревья были усечены твердой рукой охранника и никак не могли способствовать проникновению на территорию замка. Забор тянулся бесконечной стеной. Друзьям показалось, что они прошли сотни метров, прежде чем он изменил направление. Каменный страж уходил вглубь, позволяя продолжить начатое им дело высокой железной сетке, натянутой на рамы между железных столбов. Надежда растаяла, когда друзья поняли, что несерьезная прозрачность ограды на самом деле обманчива. Туго натянутая сетка была высока и могла поддаться только кусачкам.
- Может, подкоп? – предложила Варя.
- Нет, пойдемте дальше, - поторопил Женька друзей. – В конце концов, мы можем добраться вплавь по речке.
- Стойте! – сказала Анхель. – Смотрите, здесь сетка приварена плохо.
Не теряя времени, взялись за дело. Мужчины колотили по сетке ногами. Забор гудел. Лес дрожал и обиженно хлопал ветками, как обворованный дом ставнями. Испуганные птицы улетали подальше от шума. Проем увеличивался медленно. Наконец удалось полностью освободить угол сетки, но он был слишком мал, даже для того, чтобы через образовавшуюся брешь могли пролезть Анхель или Бобров.
- Что вы делаете?! - громогласный голос раздался настолько неожиданно, что Варя подпрыгнула, а остальные замерли, чувствуя волну холодных мурашек на затылке.
Первым отреагировал Суворов:
- Ты что орешь? – грубо сказал он, повернувшись. – Не видишь, здесь женщины?
- Служба, - не меняя интонации, ответил человек-гора в камуфляже.
Все тут же поняли, что парень не хотел никого напугать, он просто разговаривал так же, как и выглядел – выпукло и устрашающе.
- Вы охранник? – спросила Анхель. – Как вас зовут?
- Толик, - пробасил парень. - Зачем имущество портите? Придется доложить.
«Докладчик» переминался с ноги на ногу.
- Анатолий, срочно доложите! – взвилась Анжела. – Скорее вызывайте начальника охраны, замок горит!!!
Парень смотрел на женщину с нескрываемым беспокойством и недоумением. Холмогорская начала заливаться краской.
- Музей, музей горит! Понимаете?! – как можно четче и медленнее сказал Суворов, на всякий случай, давая понять Мите, чтобы тот придержал Анхель, уже готовую воспользоваться уроками профессора Пуэ. – Это Анжелика Карловна, - Никита показал на Анхель, – супруга Альберта Яковлевича, вашего работодателя. Мы ее друзья – Суворов положил ладонь себе на грудь...
- Он охранник, Никит, он не глухой, - вмешался Кольцов. – Ты бы ему еще картинки показал. – Нам срочно нужно попасть на территорию замка! – строго сказал Кольцов. – Ворота закрыты, начальника охраны нет на месте. Мы хотим пролезть здесь, а потом через калитку пройти к замку. Все понятно?
Парень молчал, хмурился и морщил большой лоб.
- Первый-первый, я второй, код двенадцать, ответьте, - игнорируя вопрос Мити, сказал охранник в рацию, которая в его руке казалась игрушечной.
Несколько раз Толик повторил попытку связаться с начальством. Потом он задумчиво посмотрел сквозь ветви деревьев на небо.
- Ветер в другую сторону, здесь дыма не видно, - сказал догадливый Погосян. – Неужели вы не знаете свою хозяйку в лицо?
- Знаю, - пробубнила гора, - ее все знают. Забор ломать - не положено, покидать квадрат – не положено, впускать на территорию, без приказа начальника охраны – не положено...
- Все, Толян! – не выдержал Густав. – Мы все поняли! Только и ты в свою башку деревянную вбей – мы отсюда не уйдем! Плевать нам на твои «не положено»!
Пашка, вцепившись в сталь руками, принялся неистово колотить сетку. Охранник тронулся с места, Суворов встал в боевую стойку. Митя с Женькой укрепили фланги. Погосян схватил сухую ветку, но она показалась ему недостаточно прочной, и он ее отбросил. Варя, проявив небывалую для своей пугливой натуры смелость, молниеносным движением ниндзя достала из авоськи пустую бутылку из-под коньяка и сунула мужу в руку. Погосян посмотрел на жену с большой признательностью и полностью осознал, что борьба за чистоту природы бывает полезна не только природе. Затеянный в мгновения ока вооруженный конфликт заставил Анатолия остановиться. Охранник обиженно покачал головой и медленно расстегнул кобуру.
- Т-аааак! – гаркнула Монаева таким голосом, что люди вжали головы в плечи, а железные столбы глухо отозвались эхом. – Отставить, боец! Сюда смотреть!
Ирина Эдуардовна сунула руку за пазуху достала оттуда бордовый прямоугольник. Двуглавый орел, злобно зыркнув на Толика, открыл забрало и обрушил на бедного охранника весь ужас ответственности перед страной в целом и народным избранником в частности.
- Перед тобой неприкасаемый представитель власти! – рычала Ирка отработанным голосом, глядя Толику прямо в глаза. – Там, – она как офицер абвера выкинула руку в направлении замка, - возможно, гибнут люди! Гибнут лучшие люди нашей страны, которые любят Родину, Анатолий. Они как настоящие патриоты изучают родной край, ходят в музеи! Среди этих людей дочь Альберта Яковлевича Усмаилова!
Чем больше Ирка нажимала, тем больше спадал с лица охранник. Друзья тоже почувствовали некоторую слабость в ногах и легкие покалывания в кончиках пальцев. Только Бобров, забыв обо всем на свете, прибывал в эйфории естествоиспытателя, увидевшего восьминогую цаплю в период спаривания.
- У тебя нет времени на размышления! Мы должны спасти людей. Понял?! – грозно спросила Ирка, приблизившись к охраннику настолько близко, что ее требовательно вздымающаяся грудь почти касалась его живота.
Несмотря на значительную разницу в росте, создавалось ощущение, что над парнем нависла смертельная угроза.
- Так точно! – тихо ответил деморализованный Толик.
- Выполнять! – рявкнула депутат и отошла в сторону.
Остальные тоже на всякий случай расступились. Анатолий в три шага преодолел расстояние до забора и врубился в него всей мощью богатырского тела. Столбы повело, раму перекосило, сетка с хлестким звуком отлетела еще на полметра. Без лишних разговоров, друзья воспользовались лазом. Последней была Монаева. Она похлопала Толика по плечу, велела охранять новый вход и обещала представить к награде.
Выскочив из леса, друзья прибавили темп. В надежде увидеть девушек, они оборачивались, вглядываясь вдаль, но Сабины с Машей у реки не было. Оставалась одна надежда, что девушки с Андреем, под его защитой и охраной. Последние рубежи давались тяжело. Горка забрала остатки сил, но отряд не сдавался. Миновав калитку, добрались до замка. Обходя дом, они заглядывали в окна первого этажа и с облегчением замечали, что пожар туда пока не добрался.
Когда друзья завернули за угол, они увидели огромный завал из домашней утвари, сумок, чемоданов, ковров, мебели и светильников. Прямо на дороге валялись ложки из столового набора. В пиджак Кольцова была завернута ваза. Хрустальная пепельница испуганно балансировала на каком-то непонятном предмете, который при ближайшем рассмотрении оказался кофе-машиной. Дверь в дом была открыта нараспашку. Мужчины дали женщинам указание стоять на месте, но и сами ушли недалеко: в дверях показался Андрей. Начальник охраны весь взмок. Лицо его покраснело от напряжения. Отдуваясь, он тащил за собой огромный, скрученный в рулон тебризский ковер из каминного зала. Увидев хозяйку, Андрей бросил ношу и растерянно развел руками:
- Не знаю, сколько еще успею.
Но Анжела, кажется, его не слышала.
- Где Сабина?! Ты видел её?! Она была с подружкой! – кричала Анхель.
Холмогорская ослушалась мужчин и попыталась проскочить мимо охранника с ковром. Но Андрей заслонил проход и строгим голосом сказал:
- Не положено, инструкция. В доме никого нет – пусто. Я проверял. Девушек не видел вообще, они, наверное, у реки. Все ваши личные вещи здесь, - Андрей грустно показал на инсталляцию «Деффузия вещей в разном». - Извините, что как попало.
- Точно их там нет? – спросил Густав с облегчением.
- Абсолютно точно, - заверил уставший Андрей. – Пожар начался в одной из башен, скорее всего что-то с проводкой. Я вовремя заметил, пытался потушить, но вся эта дорогая мебель, шторы, ковры так хорошо горят...
- А пожарная безопасность, а датчики? – спросил Никита.
- Не знаю, - пожал плечами Андрей, - ничего не сработало. Я позвонил Альберту Яковлевичу, он запретил вызывать пожарников. Вообще-то, я и так это знал: должностная инструкция, пункт пятый. Чтобы не терять времени, проверил комнаты и стал выносить ценные вещи.
- Почему нельзя вызывать пожарников? – возмутилась Варя, но по взглядам друзей и Андрея быстро поняла, что задала глупый вопрос.
- Потому что главная экспозиция музея – счет Альберта Яковлевича и сам Альберт Яковлевич – находятся в полной безопасности. А все эти безделушки можно купить заново, - сказал Митя нарочито небрежно. – Да и сколько можно изучать один и тот же край? У нас что мало заповедников?
- Поняла, - вздохнула Варя.
Андрей схватился за ковер и потащил его вниз по ступеням.
- Не надо ничего вытаскивать, - сказала Анхель. – Я запрещаю! Ты рискуешь своей жизнью. Спасибо, что спас наши вещи и документы. Обязательно выпишу тебе премию. А теперь успокойся и иди на пост. Кстати, где твоя рация? Нам пришлось сломать забор, чтобы попасть сюда.
Андрей шарил по карманам и испуганно смотрел на хозяйку:
- В смысле? Что значит «сломать», Анжелика Карловна? Совсем? – лепетал страж, представляя себе страшные картины падения «берлинской стены», которая являлась для него основным символом службы: нет забора – нет работы.
Друзья стали разбирать вещи.
- Не волнуйся, - успокоила охранника Анжела, - только чуть испортили сетку. – Все что вытащил – забери себе.
- Не положено, - смутился Андрей, с нежностью поглядывая на ковер, которым можно было обмотать его квартиру целиком.
- Нет такого пункта, что я не могу делать подарки, не так ли?
- Не так ли, - кивнул Андрей. – То есть - так ли.
- Обещай мне, что больше туда не полезешь? – попросила Анхель.
- Можно еще кое-что взять на кухне? – робко попросил охранник. – Жалко ведь, все равно сгорит.
- Ладно, – вздохнула Анхель, - только не теряй головы, у тебя двое детей, и чайник им папу не заменит!
Андрей поблагодарил и улыбнулся Анжелике Карловне – впервые за несколько лет службы. Он очень удивился, что хозяйка в курсе его семейного положения. Холмогорская никогда не давала поводов заподозрить себя в том, что она не только знает всё о работниках, но и регулярно выдает им премии, собирает их детям подарки на новый год и покупает путевки в летние лагеря.
Друзья собрали свои вещи, прихватили одежду и сумки Сабины и Маши. Вялая процессия направилась к реке искать девушек. Только Монаева чуть задержалась.
- Слушай, ты этому, – Ирина вспоминала имя человека-горы, - ну, этому – Толику «первый-первый, я второй», подари кофе-машину, пожалуйста. Скажи: от Ирины Эдуардовны лично. А то я там пошумела немного...
Андрей кивнул. Монаева поняла, что он все сделает, как она просила. Ирина отошла на несколько шагов, а потом снова вернулась и позвала Андрея, который уже почти зашел в дом. Охранник послушно вернулся.
- Ты чем бегать туда-сюда, дымом дышать, лучше бы взял вазочку, - Ирка взглядом показала на сиротливо стоящий сосуд, - укутал бы ее в одеяло, положил в большой ящик с опилками и начал скрупулезно выбирать отель в Турции. Что попало - не бери, лучше пять звезд.
Андрей застыл в нерешительности:
- А сколько она стоит?
- Я тебе точно не скажу. Это, конечно, не Цинь и даже не Мин, - Ирка прищурилась, будто реально оценивает вазу, - но думаю сто тысяч рублей – не меньше. А знаешь, какая рекордная сумма была отдана за вазу на аукционе Sotheby's?
- Нет, - ошалело помотал головой Андрей.
- Тридцать два миллиона долларов! – торжественно закончила Монаева, развернулась и уже через плечо сказала: - Бросай свои поварешки, хватай вазу, ковер и чеши отсюда, а то скажу Анжелке, что тоже хочу подарков, и не достанется тебе ничего! Про Толика не забудь! – крикнула Монаева, догоняя друзей.
- Ты чего там? – спросила Анхель.
- Да так... ничего особенного, - ухмыльнулась Ирка.
- Зря я ему разрешила брать вещи из замка, не сможет остановиться – угорит.
Ирка выхватила одну сумку у Жени, а Анхель перехватила сумку у Ирки. В результате, они понесли её вместе.
- Не бойся, - благодушно сказала Монаева, - я ему сказала, что ваза стоит сто тысяч. Он теперь ее не бросит.
Анхель задумчиво смотрела под ноги.
- Здорово ты придумала, я бы не догадалась. Спасибо, - поблагодарила она подругу. – Тем более что она стоит восемьсот.
Монаева притормозила, чтобы восстановить сбившееся дыхание.
- Ты серьезно? – спросила она с недоверием.
Анхель кивнула.
- Это период Цзинтай, пятнадцатый век, я ее сама выбирала. Альберт попросил придать интерьеру немного восточной роскоши.
Монаева выругалась, обозвала Анхель полоумной и потянула ее за собой:
- Пошли быстрее, а то уж больно велик соблазн составить Андрею конкуренцию. И нашим, умоляю, ничего не говори про свой Цзинтай и прочие пустяки из Янтарной комнаты! – подумав, добавила Ирка.
Анхель дала молчаливое согласие. У калитки женщины догнали остальных. Путь под горку напомнил друзьям, как они спускались к реке вчера: как смеялись, как подтрунивали друг над другом.
- Монаева, я все хочу спросить, а откуда ты документ достала? Или у тебя и на футболке есть внутренние карманы? – не выдержал Митя томительного спуска.
- Она извлекла его из недр! – улыбнулся Никита.
- Из тех, что принадлежат народу? – заинтересовался Гарик.
- Спокуха, товарищи, быстро оставили мою женщину в покое, - вмешался Женька, - если бы не она со своими запасами, мы бы до сих пор сплавлялись по Вошке.
- Да-а-а, - романтично вздыхая, согласился Гарик, - женщины у нас удивительные! Моя-то что вытворяла, видели? Жаль дети не знают, что у них мама - женщина-кошка.
- Женщина-мышка с розочкой наготове и словами «Попишу, суки!», - смеялся Кольцов.
Дамы готовили ответный удар, но Анхель не могла скрыть тревоги:
- Я не вижу девчонок...
Хохот сразу прекратился. Нотки паники в голосе Анжелы не оставили друзей безучастными.
- Может, они гуляют или опять на лодочке катаются, кувшинки рвут. Не переживай, мы теперь ребята опытные – отыщем, - сказала Варя, стараясь рассеять тревогу Анхель.
Но чем дольше они шли, тем больше рос страх. Издали было видно, что шезлонги пусты, зонты собраны. В беседке тоже никого не было. Друзья подошли, бросили вещи, теряя крохи последней надежды на отдых и покой. Стол, стулья, кресла – вся мебель были расставлена, сложена, задвинута. Вокруг не было даже малейшего намека на присутствие людей.
- Такое ощущение, что здесь вообще никогда никого не было, - вздохнула Ирка, - ни девчонок, ни нас.
Митя заглянул в баню, Никита сходил к лодке – все впустую. Густав и Анхель от волнения не могли говорить. Остальные пытались придумать, как отыскать Машу и Сабину, но и у них ничего не выходило из-за усталости. Солнце садилось, медленно опускалась с небес вечерняя прохлада. Друзья укутались в пледы, сбились в стайку, сели ближе друг к другу.
- Знаете... – тихо сказала Варя, - я сейчас подумала... а что, если мы умерли? - Ну да, - сама с собой согласилась она. – Теперь все сходится. И история с ожерельем, и королева Луиза, и знахарь Попят с Глашей. На самом деле ничего этого не было. Мы пошли спать, ночью случился пожар, и мы погибли в огне.
- Жутковато, - поежилась Ирина, которая не отличалась впечатлительностью.
- Похоже, кстати, - неожиданно для всех сказал Густав, который вообще не верил в мистику. – Странно только одно: после смерти я себя почувствовал таким счастливым, таким живым. За один день жизнь поменялась в корне. Родились планы, появились новые цели. Захотелось свернуть горы и поверилось, что не сломаешь себе при этом шею.
- Вот это, конечно, самое подозрительное, - сказала Монаева и прижалась к Женьке теснее. – Все так здорово, так неожиданно и так невозможно, что трудно поверить в реальность происходящего.
- А я все это время думаю: «Почему, почему ты не сделал этого раньше?», - признался Митя и обнял Анхель. – Курочка моя, кажется, мы чуть-чуть опоздали. Все нормальные люди живут по принципу «пока смерть не разлучит их», а мы с тобой наоборот – пока не соединит.
- Варь, нам нельзя умирать, - очень серьезно сказал Гарик, - у нас дети! И даже, может быть, пока мы тут по лесам бегали, уже завелись армяно-русско-корейские внуки!
- Если мы умерли, то как же Сабина, Маша, Андрей? - грустно спросила Анхель. - Как же Сеня и тот бородатый дяденька с ружьем. Рафик, в конце концов.
- Поэтому он с нами и не остался, - трагически заключила Варя, вошедшая в раж озарения. – Видимо, Андрей спас девочек, собаку, а потом геройски погиб, пытаясь помочь нам. Мы все теперь привязаны к этому месту, как Глаша к речке. Предупреждал же лесничий...
- А Толик? – с надеждой спросила Монаева.
- И Толик... – обреченно сказала Варенька.
Возможная смерть богатыря Анатолия своей внезапностью подкосила даже стойкого Никиту. Он хоть и не стал обсуждать вслух свою новую призрачную сущность, но мысль «что же будет с дочкой?» промелькнула у него неоднократно.
Больше друзьям говорить не хотелось. Они поникли, пали духом. Лес замер, спрятался ветер, река усмирила свои зеленые воды. В низинке стало тихо, спокойно, умиротворенно, а над холмом, над каменным неприступным забором и высокими деревьями повисло темное облако. В нем играли красные и оранжевые всполохи, еле-еле, негромко звали на помощь горящие стены, глухо падали потолки и стонали перекрытия. В него как в большой, длинный тоннель уходила жизнь никем не любимого дома - дома, который был неважно скроен, неуютно сделан, но который имел очень добрый и покладистый характер. Осознавая свою ущербность, замок, даже погибая, не осмелился потревожить хозяйку и гостей, поэтому пожар был больше похож на закат. И в этом закате, в самой его глубине – там, где должно быть солнце – свои последние секунды отсчитывали часы. Часы бывают так привязаны к человеку, что останавливаются, когда жизнь покидает его. Часы не только фиксируют момент смерти, но и отдают дань, справедливо полагая, что людям важно знать, что их любили. Но старым часам в замке не повезло – их время никому не пригодилось, оно было ничье и потому исчезало незаметно...
- Мяу! – внезапный крик разорвал тишину.
- Ква-ква!!! – еще громче и реальнее прозвучало за спиной.
- Паш, ну вы будете нас искать?! – весело и одновременно требовательно сказал голос из прорези в большом зеленом шаре, что служил головой для жабы.
Выскочившая из кустов лягушка с детской непосредственностью подтянула колготки и подбежала к Густаву. – Ква-ква! Ну как?! – смеялась Сабина.
Пришибленная компания сидела, открыв рты. Сабина с Машей не рассчитывали на такой ошеломительный успех их маленького костюмированного представления.
- Сейчас намного лучше, - запинаясь, сказал Густав и, посадив жабу на колени, поцеловал ее в толстую желтую полоску, обозначающую рот будущей принцессы.
Сабина беззаботно крутилась и задавала вопросы. Но Пашка молчал, улыбался и крепко прижимал к себе большой плюшевый живот.
Кошка стояла в нерешительности, пока Суворов не пригласил ее сесть рядом.
- Марусь, ты тигренок? – спросил Никита и аккуратно поправил длинный полосатый хвост.
- Нет, - смеялась девушка, - я – Маруся вспотела! Мы вас так долго ждали в засаде, - то ли пожаловалась, то ли похвасталась она, - хотели сюрприз сделать!
- У вас получилось, - с кроткой улыбкой сказала Анхель.
Маша сняла плюшевую голову. Девушка выглядела счастливой и беззаботной.
- Девчонки, да вы пьяненькие, - догадался Митя. – А для нас найдется по пятьдесят? Нас это буквально воскресило бы!
- Ква-ква-ква!!! Сюрприз!!! – жаба подскочила и стала открывать большие плетеные сундуки. – Вот тебе варенье, вот тебе печенье! Мы же все приготовили! – кричала Сабина. – Мы же вас так ждали!
Глядя на аккуратно упакованные блюда, на заботливо укутанную горячую картошку, на тонко порезанный сыр и прозрачные кусочки ветчины, друзья наконец-то выдохнули.
- Такое странное ощущение, будто с того света вернулся, - сказал Гарик и легонько толкнул жену.
- Ой, а что это такое? – спросила Маша, заметив красное зарево.
- Фейерверк! – твердо ответил Митя. – Огненное представление «Привет от мистера Лонгвэя» для участников фестиваля «Дети сентября»!
- Но сейчас же июль? – возразила Сабина.
- Вот именно! У нас еще есть время! А конкретно у меня есть тост. Давайте выпьем за то, чтобы в следующем году мы смогли встретиться в том же составе. Мне он кажется очень перспективным, - сказал Кольцов и чмокнул Анхель в макушку.
Мите ответили улыбками и звоном бокалов. В воздухе легко и ненавязчиво витали такие знакомые, такие всеми любимые запахи – запахи приближающегося праздника... с небольшими вкраплениями ноток дружеской попойки.
Эпилог
Бесконечное белое покрывало искрилось на солнце, поднималось сияющей молочной пеной и заслоняло собой всё: и лес, и небо, и саму поляну с холмами и низинами. На секунду ослепленный Никита сбросил газ и, боясь зарыться лыжами слишком глубоко, медленно притормозил. Ревущий двигатель снегохода послушно сбавил обороты и глухо заурчал. Суворов снял шлем. Зажмурившись, подставил раскрасневшееся лицо тёплым лучам. Никита решил немного прийти в себя. Невероятная красота зимнего леса, чистый морозный воздух, скорость и вихри поднятого снега вернули ему забытые воспоминания о прогулках с дедом по парку. Взрослый человек, окунувшись в детство, кроме ностальгии и возможности провести неутешительные математические подсчеты, также получает редкий шанс полной потери самоконтроля и чувства времени. В детстве мы не только беспричинно счастливы - мы еще и не можем самостоятельно выйти из этого состояния. Ребенок прыгает на кровати, пока не выскочат пружины, катается на горке, пока не загонят домой родители, ест мороженое, пока не заболит горло. Дети могут стучать по забору, визжать, носиться вокруг дерева и есть конфеты до полного изнеможения. Точно так же взрослые умеют быть несчастливыми.
Поймав себя на мысли, что бескрайнее снежное одеяло укрывает не только горизонт, но и цель поездки, Суворов нехотя вернулся к реальности. Освежив лицо пригоршней снега, Никита достал бинокль. Всматриваясь в еле различимые ландшафтные подсказки, он вскоре увидел то, что искал. Клубы сероватого дыма поднимались вверх, редели, тянулись полупрозрачными клочками вправо и там без остатка растворялись. Мужчина надел шлем и, чуть раскачав снегоход, неторопливо тронулся с места. Дорога до дома Попята и в этот раз оказалась непростой. Никите пришлось петлять, объезжая крутые подъемы. Наконец показалась черная печная труба и крыша. Преодолев последнее препятствие, Суворов увидел дом целиком. Укутанный в сугробы, он выглядел маленьким.
Знакомый забор и лохматый пес, что вилял хвостом и опять отказывался лаять, приятно порадовали Никиту. А вот расчищенная грейдером парковка и дорога от самого дома и до дальней дали на севере - немного озадачили гостя. Планируя поход, он даже предположить не мог, что до Попята можно добраться на машине.
Мужчина припарковался, заглушил двигатель и, поправив рюкзак за спиной, решительно толкнул калитку. В этот же момент открылась дверь в дом. На крыльце показался старик Попят. На этот раз одет он был почти нарядно, хотя и не без прежней экзальтации в деталях. Суворов рассмеялся, разглядывая значки, приколотые к валенкам.
- Заходи, Никитка, - радушно пригласил знахарь. - Willkommen mein lieber freund*! (*Добро пожаловать, дорогой друг! (нем.) - прим.авт.)
- Спасибо, - поблагодарил гость, проходя в сени. - Doors, Led Zeppelin, Pink Floyd - да у вас, Селиван Иванович, отменный вкус! Значки раритетные? – поинтересовался он, снимая обувь.
Суворов прошел в гостиную, где ничего не изменилось. Обстановка по-прежнему была скромной, уютной, добротной. Приятно пахло травами.
- Не знаю, дедушке все равно, - пожал плечами знахарь, - может, и ворованные, поди разбери. Ты грибком ногтевым или межпальцевым не страдаешь? – участливо спросил дед.
Мужчины присели.
- Нет-нет, с этим у меня всё в порядке, - пряча ноги под стул, поспешно заверил Суворов.
Гость отчетливо понимал, что термоноски не спасут его от внезапного нападения.
- А то смотри, давай ноги оттопчу – зараз сымет! – не унимался знахарь. – Вибрации у них несовместные, частоты разные, понимаешь?
- Не особенно, - скромно заметил ректор. – А вот за то, что от близорукости вылечили – спасибо большое!
Суворов полез в рюкзак и достал оттуда гостинцы. Он долго думал, чем порадовать стариков и решил, что пойдет простым, проверенным путем. Никита, планомерно опустошая сумку, выложил на стол три пачки хорошего чая, банку кофе, несколько плиток швейцарского шоколада. Затем, потеснив чайные коробки, поставил две банки красной икры, две бутылки водки и бутылку конька.
Попят радовался, как ребенок. Он нюхал подарки, тряс их, крутил в руках, рассматривал, читал этикетки на разных языках и грозился спрятать от сына водку, за то, что тот опять уехал.
- А это... – Никита показал знахарю квадратный пластиковый футляр для дисков, - особый подарок.
Старик взял коробочку, внимательно прочел название, и глаза его вспыхнули восторгом.
- Полное собрание всех документальных и художественных фильмов про королеву Луизу. Друзья прислали из Германии. Тут есть и эксклюзивные материалы.
Попят, расчувствовавшись, подскочил и стал крепко целовать гостя.
- Я у вас про технику не спрашиваю, - смеялся довольный даритель, - если нет DVD плеера, на компьютере посмотрите.
Селиван Иванович, отойдя от радостного потрясения, пригладил распушившуюся бороду, поправил душегрейку и сел на место.
- И давно ты догадался? – спросил знахарь, как бы невзначай.
- Нет, - улыбнулся Суворов, - недавно. Летнее приключение никак не давало мне покоя. Я все думал, думал... Сначала в Google Maps нашел вашу избушку, потом разузнал всё о профессоре Макаре Селивановиче Пятницком, а потом неожиданно обнаружил, что у нас есть один общий знакомый. Точнее, я обнаружил, что этот знакомый незнакомец под ником «Нави_лес» есть у всех моих друзей.
Знахарь цокнул языком и, похлопав гостя по плечу, признал его невероятно сообразительным.
- Если бы не песня о моряке и девушке, что выложена у вас на страничке в Fecebooke, я бы никогда не догадался, - честно сказал Никита. – Вспомнил, что вы напевали её, когда мы ночью шли в замок. А потом прочел ваш никнэйм справа налево. Вы это здорово придумали! Нави - это же из кинофильма «Аватар»?
- Вообще-то, нет, - осторожно, боясь разочаровать гостя, сказал Попят, доставая рюмочки и графин с самогонкой. – Это украинская мультигейминговая киберспортивная организация, но ты, внучок, в голову не бери, - сказал дедуля, слегка коверкая слова. - Ты меня не просто удивил, ты меня, можно сказать, поразил своей башковитостью!
Пока Суворов приходил в себя, знахарь жаловался на сложное произношение английских слов, разливал водку, открывал икру и резал хлеб. Мужчины выпили за встречу. Гость, подбадриваемый хозяином, продолжил. Однако уверенности в его словах стало меньше, а сомнений больше.
- Вы же о нас с ребятами узнали через сеть, да? Интернет у вас спутниковый. Наверное, кто-то из пациентов установил? Предполагаю, что сначала вы выяснили, кому принадлежит замок, кто туда приезжает, потом заинтересовались Анхель. Через нее вышли на нас, а мы, в свою очередь, по счастливой случайности забрели к вам в избушку. Так?
- Ну-у-у.... – неоднозначно затянул дед, смахивая себе в руку крошки со стола. – Действительно – спутниковый симметричный StarBlazer стоял пару лет, но весной мне Толик подарил одну такую нано-штучку... Может, давай по второй, Никитушка?
Попят заискивающе улыбался, ожидая, пока догадки в голове гостя окончательно утрясутся.
- Толик? – тихо переспросил Никита. – Чу...
- Тс! – перебил ректора Попят.
- Чу-десаааа! – выдохнул гость и одним глотком осушил рюмку.
Попят смотрел на гостя с нежностью.
- Ладно, - вздохнул он и взял большой кусок хлеба, на который обильным слоем положил икру. – Не буду тебя мучить, хотя и не в моих интересах сливать инфу и раскрывать внутренние секреты организации.
- Какой организации? - почти шепотом спросил Суворов, заворожено глядя на то, как старик редкими зубами с наслаждением пережевывает деликатес.
- Фучу я, фучу, - смеялся с набитым ртом Попят. – Умный и довевчивый - это же какая ведкость! – восхищался дед.
Видя растерянность гостя, старик сжалился. Он дожевал, степенно вытер рот рукавом тельняшки, медленно разлил водку в рюмки, но выпить не предложил.
- Анхель впервые увидал в психбольнице под Цюрихом... - печально признался Попят.
Никита испытал знакомое чувство: после слов старца земля вновь ушла из-под ног, реальность поспорила с вымыслом, а здравый смысл с желанием верить.
– Меня туда упекла бывшая женушка Макара Селивановича – сыночка моего. Но я его не виню, - поспешил добавить знахарь, - такая ведьма кого угодно в бараний рог согнет и самому же себе в задницу дудеть заставит. А мой Макарушка тогда еще был слаб духом, кривлялся много, о пустом думал, пути своего избегал. И вот, значит, сижу я в этом кукарешнике из картона, любуюсь пейзажами, дивлюсь на психов заморских, тоскую по дому... врачи, как ёлочные пряники – только с виду настоящие, а внутри деревянные; сестры – страшненькие, на ласку скупые – не то что наши бабы, и вдруг вижу её... – Селиван Иванович прикрыл глаза, - тоненькую, как былиночку, почти прозрачную, но все равно светлую. Только огонек в ней уже едва-едва мерцает, - знахарь вытер увлажнившиеся глаза. - Такая жалость меня охватила, такое горе, что, позабыв о всяких приличиях светских и дурдомовских, подошел я к ней на прогулке и заговорил. Представился не теперешним, не настоящим именем, а тем, что бабка с дедом дали, когда от нквдэшников прятали. Поначалу она была замкнутая, тихая, а потом стала разгораться. Гуляли каждый день, возил ее на колясочке. Рассказывал, какая она будет счастливая, как все образуется, если наберется терпения и поверит в хорошее. Когда приехал художник ваш...
- Бобров?
- Ага, он самый, - подтвердил дед, - я ему, лихое дело, поначалу хотел морду набить, думал, он во всем виноват. Но потом разобрался с божьей помощью. Еле уговорил, чтобы приняла его, чтобы не отказывалась от встреч. Он, кстати, через неделю вернулся... чертяка востроглазый, - усмехнулся Попят.
- Куда вернулся? – не понял Суворов. – В лечебницу?
- Сюда, - довольно крякнул старик. – Талантище! Он меня и видел то всего пару раз, а запомнил на всю жизнь. А вот душенька меня не признала, – вздохнул Попят. – Это к лучшему. Расстроилась бы: столько лет прошло, столько зубов выпало...
Никита неуверенным жестом пригласил знахаря выпить.
- Бобров все знает? - на всякий случай уточнил ректор.
Видя душевные страдания гостя, Попят настоятельно предложил ему закусить.
- Недели этому светлячку белобрысому хватило, чтобы вспомнить. Приезжал, но ничего не спрашивал. Благодарил, - не скрывая удовольствия, сказал старик. – Луизе привез яблок, а нам с Макарушкой портрет.
Хозяин показал на стену и тут только Никита заметил, что картины теперь три.
- Не сам рисовал, купил у какого-то коллекционера, - похвастался дед, который, конечно, не догадывался, что это не совсем однозначный плюс картины. – Подлинник. Я свою тоже рядом повесил – галерея теперь.
Портреты были очень разными, а королевы не похожими друг на друга. Суворов поделился своими сомнениями с Попятом.
- Так и должно быть, - спокойно объяснил старик. – Женская красота явление загадочное. Да, Никитушка? – знахарь хитро улыбнулся и подмигнул.
Суворов смутился, чувствуя неловкость.
- Ну, доставай, доставай! Чего краснеешь-то? – подбадривал его дед.
Ректор вынул телефон и показал Попяту снимок. Дед, не раздумывая, радостно стукнул по столу ладошкой и торжественно подтвердил:
- Она! Даже не думай! Веди в ЗАГС, пока не умыкнули кралю. Жить будете - душа в душу, еще двоих детей родите, Лизавету вместе на ноги поставите. Будет у вас дом полная чаша и блинчики с вишневым вареньем на завтрак! – как завзятая цыганская гадалка, закончил старик.
Суворов несколько секунд смотрел на знахаря внимательно, а потом, улыбаясь, погрозил пальцем:
- Опять в сети подглядели?
- Ага, - по-мальчишески задорно рассмеялся Попят, - но только блинчики!
- А остальное - волшебство? – улыбаясь, допытывался гость.
- Нет, ну что ты! Чистая наука! А волшебство ты увидишь через год, когда сына на руки возьмешь... Всё! – досадливо поморщился Попят. – Опять спойлер пошел. Давай-ка я щец разогрею, да гречу с грибочками. Выпьем еще по стопочке, выдыхается же?
Старик, не дожидаясь согласия, деловито подхватился. Чтобы избежать дальнейших расспросов, он громко гремел в соседней комнате посудой и пел своим умильным гнусавым голоском. Но Суворов и не собирался расспрашивать. Никита замер, глядя в окно. Витиеватые морозные узоры причудливо и неповторимо обрамляли сказочную картину русской зимы. Ледяные веточки тянулись к холмам, к заснеженным макушкам спящих деревьев, искрились, пропуская солнечный свет. Суворов улыбался, жмурился от удовольствия и тихонько подпевал: «Не беспокойся, дорогая, оставь печальные мечты. Простой морячкой ты не будешь. А королевой будешь ты!»
КОНЕЦ
Это произведение доступно по лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivatives» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 4.0 Всемирная. Чтобы увидеть копию этой лицензии, посетите http://creativecommons.org/licenses/by-nc-nd/4.0/.