Собирались, как на пожар. Студенты сунули в корзину свою ещё не успевшую высохнуть одежду, оставив на себе сухие хозяйские платья. А бабушка быстро собрала кое-какие вещи в узелок и сняла со стены старинную икону.
В этот момент в комнату вбежали двое детишек Гаврилы: рыжий мальчик лет пяти и девочка-подросток с глазами полными ужаса. Каждый прижимал к груди по увесистой связке чеснока. Видать, чеснок перед тем, как уходить специально потыкали ножом, потому что вонь стояла несусветная! Следом за ребятишками вошла худенькая женщина с грудничком на руках и сам лапотник.
– Мелкую скотину брать не будем. Лошадь не потянет. – топтался он у порога, не в силах скрыть тревогу. – Самим бы спастись!
Бабушка торопливо накинула на плечи замшевую тужурку и кивнула на выход, где во дворе уже ждали дворовые девки с факелами. Ставни наглухо закрыли, а на входную дверь прибили крест накрест две широкие доски. Кроме того, Дунька сбегала к сараю, набила ясли сеном, налила воды в корыто и заперла коз на амбарный замок. На всё про всё понадобилось минут двадцать. Жаль, что это драгоценное время было потеряно, потому что дождь скудел на глазах, и, как назло, уже не ливень, а чахлый моросун сеял с ночного неба.
Гнедая бабушкина кобылка была запряжена в небольшую телегу с лёгкими бортами.
Гаврила проверил колёса и озабоченно покачал головой:
– Ось никуда не годится!
Ещё минут семь он кряхтел, наклонившись к земле и пытаясь что-то подтянуть между колёс. В это время в небе обнадёживающе громыхнуло. Но кривая молния осветила край леса и одиноко погасла за деревней.
Пока Гаврила ремонтировал телегу, Ефросинья подсвечивала факелом, а остальные с надеждой наблюдали. Мужик ловко переломил о колено один из заготовленных кольев и примотал бечёвкой к ненадёжной оси.
– Отворяй ворота! – вскоре рявкнул он Дуньке, которая тут же бросилась отодвигать засов.
Погрузились за полминуты и медленно тронулись со двора. Ефросинья влезла на передок телеги и взялась за вожжи.
На повозку уселись все, кроме Гаврилы, который деловито шагал позади с двумя кольями на плече. Рядом с ним трусили спущенные с цепи бабушкины псы. Собаки были обеспокоены и яростно лаяли в темноту. Как вскоре выяснилось, мохнатые сторожа тревожились не зря!
Едва телега свернула в узкий переулок, ведущий к лесу, и затряслась мимо опустевшего дома Нинилы, как из-за ветхого забора стремительно вылетело что-то большое и тёмное. С глухим хлопком это нечто влипло в лошадиный бок!
– И-и-и-и... – подскочила сидевшая на задке Дунька, и метнула факел.
Выпустив над собой сноп искр, факел перелетел через головы женщин, ударился о лошадиную дугу и вскользь задел голову страшного существа. Раздалось характерное шипение. Обеими руками вцепившись в лошадиную гриву, мерзкий упырь медленно сползал в грязь...
Испуганная кобыла с хрипом рванула вперёд, грозя разбить повозку. Всех сидевших отбросило назад. Дунька свалилась на дорогу. Звонкий удар ефросиньиных вожжей на мгновение умерил пыл нападавшего. Сверкнула молния, осветив в темноте мертвенно-бледное лицо Касьяна. Он повернул косматую голову к людям и прохрипел что-то нечленораздельное, окончательно соскальзывая под копыта...
Ефросинья натянула вожжи, но было поздно: лошадь встала на дыбы, опрокидывая телегу в лужу...
К счастью, никто особо не пострадал, только испачкались в грязи с головы до ног.
Гаврила первым пришёл в себя и метнулся к упырю. Крякнув, он обеими руками воткнул ему в грудь заточенный кол. Противно хрустнуло. Упырь сразу обмяк и протяжно взвыл. Видимо, из последних сил. Этот обреченный вопль чудовищным эхом завис над мёртвой деревней, вызвав из темноты многочисленные ответные голоса. Звуки были такими надрывными, что у столпившихся над телегой людей волосы встали дыбом.
– Свят, свят, свят... – в ужасе крестилась бабушка. Ребятишки жались к перепуганной матери, а барышни молча всхлипывали, помогая Илье вытянуть из-под колеса зажатое Глашино платье.
Невзирая на всеобщее смятение, Гаврила с девками быстро поставили повозку на колёса, и через пять минут она вновь затряслась по деревенским ухабам. Позади растворялось в темноте скорчившееся тело страшного Касьяна.
Вскоре беглецы миновали переулок и выехали на околицу.
– Тятенька, а мертвец больше не прыгнет? – нарушил тягостную тишину маленький сын лапотника. Прижавшись к матери мальчик в ужасе озирался по сторонам, но темень настолько сгустилась, что даже удаляющиеся крыши богомазовских халуп были едва видны на фоне свинцового неба.
– Не прыгнет! – уверенно пробасил мужик, уверенно чавкая лаптями по грязи. – Вишь, Захарка, какой у меня справный кол? На всяку тварь надёжная управа!
– Вижу, но всё ж боязно... Смотри, какая тьма кругом!
– А факел на что? Огонь, брат, великая сила! Упыри, они огня дюже боятся!
Все сидевшие на повозке было успокоились, а девушки даже стали перешёптываться, но вскоре всех вновь охватил дикий ужас. Собаки, бегущие за лошадью, вдруг вздыбили спину и яростно залаяли в темноту. Так лаяли, словно почуяли медведя. Какой же ужас обозначился в глазах людей, когда чуть правее повозки, примерно метрах в трёх, выткались из канавы три зловещих силуэта: взлохмаченного Власа, горбатой Нинилы и её низкорослой, похожей на паука невестки. Молния ударила над лесом, чётко осветив эту жуткую троицу, видимо, потерявшую страх с прекращением дождя. Мало того, из под ног ужасного старика метнулось к телеге что-то маленькое тёмное. Прыжок, и кошмарное подобие кота уцепилось мертвыми когтями за правый борт. Гаврила поднял над головой кол, но так и не размахнулся, потому что раздался оглушительный хлопок... За ним второй...
Барышни взвизгнули. Запахло порохом.
Горячим револьвером Илья отшвырнул повисшего на бортах телеги упыря-кота.
– Гони-и! – завопил Гаврила, и Ефросинья снова взмахнула вожжами.
Сам он едва успел заскочить в повозку. Испуганная лошадь припустила к лесу, словно косой сметая на своём пути бурьян. Глаза людей были устремлены на тени, мчавшиеся за ними по пятам. Этих теней было уже не три, а с добрый десяток. Каким-то непостижимым образом сбившиеся в толпу нелюди неслись за повозкой, наращивая невероятную скорость. Где было лошади тягаться с ними! Они догоняли беглецов. Особенно была страшна паукообразная жена Касьяна. Она мчалась первой, передвигаясь по грязи огромными скачками. Её длинные волосы стояли дыбом на ветру, а руки были вытянуты вперёд в готовности выхватить из телеги ближайшего к ней. Ещё каких-то несколько метров, и запрыгнуть в телегу не составило бы ей труда...
Илья пытался стрелять, но телегу так трясло, что пули летели мимо. А вскоре и патроны кончились. Теперь они с Гаврилой принялись метать факела, которые Дунька судорожно поджигала. Она и сама швыряла в темноту то одну, то другую горящую "палицу", но каждый раз промахивалась. Наконец, после нескольких безуспешных попыток, Гаврила попал в цель! Чёрную хмарь снова прорезал чудовищный вопль...
Только после этого нелюди стали отступать.
Несмотря на миновавшую опасность, Ефросинья продолжала хлестать перепуганную до смерти кобылу. Казалось, несчастная лошадка совсем выбилась из сил и фыркала так надрывно, что у старой хозяйки сердце кровью обливалось.
– Не забей насмерть! – сердито дёргала она девку за зипун. – Оглазела что ль?
– Ничего, барыня! Выдюжит! Красава у нас жилистая...
Лишь, когда телега въехала в лесные заросли, все смогли вздохнуть с облегчением.
Через четверть часа от дождя остались одни воспоминания. Правда, небо всё ещё окутывало землю густым туманом.
– Гляньте-ка, луна! – радостно вскричал мальчик, увидев, как сквозь мглу пробилось небесное светило и позолотило верхушки деревьев.
Дунька по-прежнему сидела на задке телеги, свесив ноги вниз, и подсвечивала перед собой факелом, который всё время натыкался на мокрые ветви. В конце-концов он погас и пришлось зажечь сухой. Вскоре дети и усталые девушки задремали. Бабушка тоже клевала носом. Лишь бдительные собаки долго не могли успокоиться. Их мокрая шерсть на загривке топорщилась, а хвосты был поджаты.
– Что, струсили, карнаухи? – ухмыльнулся Гаврила, когда колёса медленно заскрипели в высокой траве. – Это вам не волков гонять! Упырь, он пострашней любого волка будет!
Мужик по–прежнему сжимал в правой руке осиновый кол. Его локоть был спокойно опущен на край повозки, и кол бороздил траву. Огонь дунькиного факела красным светом освещал его бородатое лицо и ближайшие ветви берёз, выхватывая из темноты то тесно сбившиеся молодые стволы, то зловещие кусты колючей малины, за которой и сам чёрт ничего бы не разглядел! Казалось, всё страшное уже позади. Но вдруг неожиданно бабушкина лошадь захрипела и как-то неестественно стала оседать на передние копыта.
– Красава, Красава, а ну, не балуй! – вскричала Ефросинья, соскочив с повозки.
Склонившись над лошадью, она перекрестилась:
– Час от часу не легче! Кажись, помирает...
– Дак ты забила её вожжами, халда... – заворчала было сползшая с телеги хозяйка, но вдруг замолчала, потому что, с сожалением оглаживая лошадь, сама всё поняла.
– Упырь животину спортил! – качал мужик головой. – Тепереча хорошего не жди!
Стали осматривать животное и обнаружили у неё на боку небольшую кровоточащую ранку.
– Барыня, что делать будем? – оглянулась Ефросинья на хозяйку.
Но Гаврила, не дожидаясь барского решения, отрезал:
– Торопиться надо! Богомазовка недалече, а злыдни добычу нутром чуют! Коли здесь объявятся, худо будет всем!
В такую минуту было не до спора! Тем более, что бабушка сама понимала, что оставаться посреди дремучего леса куда опаснее, нежели сидеть в осаждённом упырями доме. Потому, как ни хотелось уставшим до смерти барышням и ребятишкам оставаться в телеге, всё ж пришлось спуститься с сухого сена на мокрую траву и поспешить за мужиком. Шли так быстро, как только могли. Первым торопливо шагал Гаврила с собаками, от него не отставала Дунька, а следом спешили бабушка Оля со своими молодыми гостями. Жена Гаврилы с ребятишками и могучая Ефросинья топали позади, причём, нервная Фрося всё время сердито бурчала себе под нос.
Гаврила так спешил, что временами бесследно пропадал за тёмными стволами. В такую минуту Дуньке приходилось махать факелом и аукать.
После часа ходьбы телега с умирающей лошадью остались далеко позади.
– Проклятущие! – никак не могла успокоиться Ефросинья, сжимавшая в руке найденную под ногами корягу. – Выжили таки с насиженного места... Что теперь с домом будет?
– Да бог с ним, с домом! – оглядывалась бабушка. – Живы будем, вернёмся, наведём порядок!
Потревоженные берёзы то и дело окатывали с головы до ног холодным душем, поэтому платья у всех были сырыми. Лишь когда окончательно выплыла из-за туч луна, люди почувствовали небольшое облегчение: теперь и без факела стала видна заросшая травой дорожка. Луна светила в лицо, отбрасывая на стволы вытянутые тени идущих.
В какой-то момент над головой ухнула сова. Её клич подхватила другая. За ней третья.
Гаврила остановился:
– Чтой-то не по душе мне этот гомон! Кажись, Ольга Васильевна, не одни мы тут...
Он напряжённо вглядывался в темноту, сжимая крепкий кол.
– А что там, тятенька? – испуганно запищал семенивший рядом с матерью мальчишка.
Не успел мужик ответить, как из-за кривого дерева вынырнуло нечто тёмное! Вот оно, скрылось за ближайшим стволом, где тут же хрустнула обломанная ветка...
Все остановились, как вкопанные, а собаки принялись лаять, остервенело откидывая задними лапами землю.
– Тятенька, упы-ырь! – заплакал мальчик, прижавшись к материнской юбке.
Ефросинья бесстрашно шагнула вперёд и подняла над головой корягу:
– А ну, пш-шёл отсель, изверг!
Но когда из-за широкого ствола медленно выползла дикого вида старуха, у неё сердце ушло в пятки.
– Ы-ы-ы-ы... – хрипло взвыла старуха, перекрикивая сов.
Припадая на одну ногу, она захромала к сбившимся в кучку людям и невольно позволила луне осветить свои мокрые лохмотья.
Странно, но, бдительные псы вдруг потеряли к незнакомке интерес и принялись помечать стволы.
– Чеснок, чеснок... – вдруг взволнованно зашептала бабушка Ольга, когда это чучело приблизилось настолько близко, что стало возможным разглядеть его длинный нос и растрёпанную связку чеснока на груди. – Да это же Варя Мещеренка! Живая!
Луна позолотила обмотанную рваным платком голову обезумевшей от ужаса старухи. И в тот же миг, она тяжёлым мешком рухнула в траву.
Все загалдели и обрадовались, узнав свою старую соседку живой и невредимой! Старуха даже дар речи потеряла от волнения и всё время бессвязно бормотала, пытаясь донести до них какую-то важную информацию.
– Варвара, надо торопиться! – покровительствующе взяла её под руку Дунька. – Идём с нами на станцию!
– Там пырь, пырь ... – захлёбывалась старуха, указывая на деревья.
Не в силах справиться с волнением, она продолжала стоять на коленях и теребить свою поредевшую связку чеснока. Так остервенело трясла она ею перед носом, что взлохмаченные головки сыпались в траву...
– Оставь чеснок, Варварушка. Он же тяжёлый! – Дунька попыталась снять с неё связку да ничего не вышло. Старуха вцепилась в неё мёртвой схваткой.
Кое-как подняли её на ноги и успокоили, уверив, что пырь остался в деревне.
Лишь к исходу ночи измученные и продрогшие до костей беглецы добрались до станции, где их радушно приняла в своём доме старинная подруга бабушки Ольги. К слову сказать, эта гостеприимная женщина ничуть не удивилась их жуткому рассказу.
– Упыри? – хмыкнула она по–детски. – Так было уже такое! Ещё от бабушки своей слыхала подобную историю! Вот только запамятовала в которой деревне это было: не то в Шафрановке, не то в Луговушке...
Эпилог
Об этом жутком случае всем осведомлённым было строго-настрого запрещено распространяться. И местный околоточный, коим в то время был Василий Степанович Хамовников, предупредил об этом всех лично. Строго предупредил, подняв кверху указательный палец!
Говорят, через сутки в Богомазовку был отправлен отряд особого назначения. Двадцать пять человек, вооружённых винтовками с серебряными пулями и крепкими кольями трудились пять дней напролёт, чтобы избавить деревню от нечисти.
Когда всё было кончено, обезвреженные трупы людей и животных были сброшены в заранее вырытый котлован, который залили керосином и прежде, чем засыпать землёй, подожгли. Солдатам также было запрещено что-либо об этом рассказывать, но всё же среди местных просочились кое-какие возмутительные сведения. Например, о том, что все горевшие трупы корчились, как живые, и выли жуткими кошачьими голосами.
К счастью помещицы Ольги Васильевны, в деревне уцелели ещё три семьи, которым удалось спастись в глубоком погребе. Так что, Богомазовка вскоре снова ожила.
Лишь судьба бабушкиной околевшей лошади осталась покрытой мраком. И как ни пытались впоследствии её отыскать, ничего не вышло! Она бесследно исчезла с лесной дороги, словно испарилась, при том, что телега с упряжью остались на месте. Кто знает, была ли съедена она волками вместе с костями и копытами или до сих пор бродит по лесу неугомонным призраком...
Можно только предполагать, поскольку летописец об этом умолчал.