Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Не с нашим счастьем получить вдруг чудесную корпоративную поездку в Таллинн, да еще в свой день рождения и ничем за это не заплатить. За два дня до выезда на губе вскочил скромный маленький прыщик. Вскочил и периодически поднывал, за что получал ацикловиром по всей тушке, но мало на это реагировал. «Подумаешь, прыщ», решила я, и поехала на вокзал в предвкушении, и почти поверив в чудо. Прыщик коварно притих и даже ныть перестал, затаился, сволочь. Таллинн встретил не балтийским по яркости и знойности солнцем и был – самое радушие. «Ух ты!», - обрадовалась я. «Ага!!!», - возликовал прыщ и стал болеть и активно расти. Я гуляла по городу и старалась не обращать внимания на прыщевые выкрутасы. К вечеру он разнылся так, что пришлось пить обезболивающее, оно же – противовоспалительное. Как потом оказалось – это меня и спасло. Уверенная, что к утру все пройдет, я заснула.
«С Днем рождения», сказал мне организм утром и показал в зеркале раздутую с одной стороны губу и щеку. Словно бы я спала левой частью лица в улье и меня жалили все желающие. Мой оптимизм не знает границ, поэтому приняв очередную таблетку обезболивающего и закрасив красоту помадой, я снова пошла гулять и стараться получить удовольствие от жизни, насколько это возможно. У меня почти получилось, тем более, что в середине дня я набрела на аптеку, где нашлось антисептическое полоскание и мазь с лидокаином, призванные облегчить мне жизнь. Что сказать, эффект плацебо никто не отменял.
К следующему дню губа и щека увеличились еще больше, и боюсь, стали слегка виднеться из-за спины. «Ничего», - говорила я себе, - «18 часов поездом, и ты дома, и все пройдет». Эффект плацебо кончался, щека росла, из зеркала на меня смотрел грустный полугламурный хомяк.
Дома я надеялась начать пить антибиотик и вытягивать всю дрянь из себя с помощью раствора фурацилина с солью. Мое большое счастье, что дома была мама, а в моей голове сохранились остатки мозга. Самолечение я отложила и пошла к районному хирургу. Наивная, думала, он просто вскроет мне бяку и отправит домой, ну может больничный на день даст. Ха! Только увидев меня на пороге, он возопил «изыди»! В смысле, «да вы что, девушка, вам в больницу ложиться надо, у вас абсцесс начался, это очень опасно».
Я малость расстроилась, не веря до конца в реальность происходящего, но честно взяла направление, и поехала, куда послали. А послали в Первую Градскую. Приемный покой хирургического комплекса, как бы это помягче, не вселял оптимизма и легко мог бы служить Босху натурой и пленером одновременно. Я приехала, полная решимости не ложиться, хоть под расписку, хоть как. «Девушка, да вы что, это же «треугольник смерти», вас надо вскрывать и капать», рявкнула на меня врач в приемном и отправила госпитализироваться.
Приехала я туда днем, на свою койку в палате легла вечером, а спустя час позвали в пыточную, то есть в операционную. И тут оказалось, что гнойные раны не берет обезболивание, ну, плохо берет. Описание чистки опущу, скажу только, что после этого не страшно ничего. Резали снаружи, и мне показалось, что у меня исполосованная вся щека и губы. К счастью, это совсем не так.
После всех переживаний и манипуляций мозг решил отдохнуть, и я стала отключаться. Девушка-интерн, которая и делала мне все вышеописанное под руководством дежурного врача, перепугалась и просила еще побыть тут, а чтоб я не уехала, занимала болтовней, одновременно перевязывая. Тут я и поинтересовалась, что за хрень такая «треугольник смерти», и чего все так всполошились. Оказалось, что в носогубном треугольнике масса проводящих кровеносных сосудов, и многое оттуда попадает в мозг. И вот такие воспаление, если их вовремя не лечить, кончаются гнойным менингитом. Меня от такого счастья спасло то самое противовоспалительное лекарство. Остановить процесс оно не могло, но чуть затормозить сумело. «Прождали б еще сутки, неизвестно что было бы», - резюмировала барышня и отправила меня в палату.
Распорядок дня у нас был такой: утро начиналось с крика медсестры «на уколы» и следовало живо вылезать из постели и топать в очередь к процедурному кабинету. Тут мне снова повезло, потому что помимо уколов у меня были капельницы, и ко мне приезжали «на дом», и ставили все сразу. Да, утро начиналось от 6 до 6.30 утра. Потом, после укола, можно было подремать, почитать, а потом уж везли завтрак. По коридору громыхала тележка и тетенька, которая ее везла, громко и не сильно ласково интересовалась, чего мы так долго идем за едой. Так же повторяла и в обед, и в ужин. Бодрило.
А потом наступало время перевязок, заглядывал врач, звал на экзекуцию и мы, собрав волю в кулак, шли. Тогда же лечащий врач знакомился с вновь прибывшими. Тут мне невероятно повезло – я попала к врачу по призванию, знающему и с золотыми руками хирургу Петру. Впрочем, первым больничным утром перевязку мне делал его чудесный ординатор Миша. Сказать, что перевязка болезненная, это ничего не сказать. Беда в том, что при такого рода травмах важно не дать ранам зарасти, в них вставляют дренажи, а на перевязках удаляют остатки гноя. Края ран расширяют и давят это вот все. Обезболить это нельзя. Печатно эти ощущения не передать. Миша был деликатен и осторожен, насколько это возможно, но стонала я все равно неподобающим образом, и не преминула на эту тему пошутить, и вообще умудрилась в процессе пытаться с Мишей кокетничать. «Миша», - говорила я целой частью рта, - «что он нас подумают, я лежу и постанываю, а вы склонились надо мной и тяжело дышите». Ну, надо же было как-то отвлекаться, а у него красивые зеленые глаза и вообще, весна была на дворе. Миша держался стоически, на провокации не поддавался, бровью не повел и инструмент не выронил – мастер!
Посмотрев, что за красота открылась вовремя перевязки, Петр мрачно велел прийти к нему еще раз вечером. Я женщина покорная, и пришла, не ожидая подвоха. Он посмотрел, крякнул и сказал, что источник воспаления не убрали при первой чистке, и надо резать еще раз… Я очень старалась не реветь, и попросила хоть какого-нибудь обезболивания. Он честно вколол, а потом еще адреналин с чем-то там, предупредив, что сердце будет биться быстрее. У меня было ощущение, что сердце у меня везде, потому что на этот чертовом кресле я сидела и вибрировала, ей-богу. Словом, вечер удался – я вибрирую и безуспешно стараюсь не реветь, Петр убирает из меня всю дрянь, ковыряя, по ощущениям, мозг, в отделении тихо и за окном чудесный майский вечер и вид на Парк Горького. Как оказалось, он прошел все даже без лишних разрезов, за что ему еще одно отдельное спасибо. В следующие несколько дней в разрезы он мне ставил не резиновые дренажи, а марли с лекарством, чтобы убрать всю заразу окончательное. Процесс этот, вероятно, сравним, с открыванием зонтика в попе, я старалась вести себя прилично, не орать и не стонать, а Петр, проявляя неслыханную нежность, приговаривал: «потерпи, миленькая, потерпи», ну а женщина покорная, я говорила уже, да, терпела.
Свои недостатки я люблю высмеивать и всегда говорила, что пластырь для похудения действует, только если наклеить его на рот. Так я дошутилась – повязку мне делали таким образом, что часть рта была заклеена. Таки подействовало: есть и болтать я стала намного меньше.
Мечты у меня вообще сбываются как-то своеобразно. Хотела, чтоб за мной поухаживал мужчина, так со мной делали это сразу двое, в виде перевязок и прочих медицинских манипуляций. Хотела оказаться там, где мужчин больше, чем женщин, так отделение челюстно-лицевой хирургии именно такое место. Мужчин по понятным причинам здесь больше – в морду им дают явно чаще, чем женщинам. В результате стихийно образовался мужской клуб «Челюсти», массово собирающийся в очереди на уколы утром и вечером и по интересам ходящий курить.
А вот с соседками по палате снова повезло. Все дни, кроме последнего, это были адекватные, симпатичные женщины, готовые помочь, если надо, и смотревшие на жизнь с оптимизмом, необходимым, чтобы выздороветь. Мы подавали друг другу бутылки со льдом после тяжелых перевязок, утешали, смешили, делились лекарствами, если нужно. Наверное, учились чему-то друг у друга. Среди нас, например, была женщина с тяжелым заболеванием, следствием которого были очень большие проблемы с зубами. Ей временами бывало больно, вплоть до болевого шока, и, вероятно, не весело, но она не позволяла себе унывать и своим примером вдохновляла нас. Была чудесная беременная барышня, стойко перенесшая все свои манипуляции вовсе без наркоза. Мы вместе ходили гулять, подбадривая друг друга, чтобы не стесняться повязок и отеков, угощали вкусняшками, и делали пребывание в больнице более-менее сносным.
Я не знаю, как проявляется Стокгольмский синдром, но на шестой день в больнице я поймала себя на том, что местная еда стала если не вкусной, то вполне съедобной, скорость ее получения и суровой раздатчицы увеличилась почти до космической, врачи стали частью жизни, а пациенты отделения – практически своими, родными. Перевязки постепенно перестали напоминать пытку, капельницы отменили, и чесать в шесть утра на уколы казалось чуть ли не счастьем, с врачами – серьезным Петром и обаятельным Мишей, удавалось даже пошутить.
Тут-то и грянул бенц. Он же - то самое несчастье, которое счастью помогло. Нашу дружную палату стали тихонько и по одному выписывать. Это, конечно, к разряду несчастья не относится, места освобождались и мы со второй, оставшейся от «нашего» призыва, соседкой робко надеялись дожить до выписки вдвоем. Щаз! Ранним вечером нам привезли бабушку. Лежачую. В деменции. Но шумную и активную. Она без остановки повторяла две фразы «как мне плохо, боже как мне плохо» и «хочу писать». Иногда туда вклинивалось «имею право» и «это бесчеловечно». Родственницы уверяли, что она тихая, ночью просто будет спать, а на всякий случай ей выписали ночную сиделку. Тишине и покою в палате это не способствовало.
Позже вечером к нам присоединилась более чем странная пара: дочка и мама, где дочке лет 40-45, а маме соответственно. Госпитализировали дочку с самым распространенным там недугом – гнойным воспалением десны после удаления зуба мудрости. До нее ровно с этим же у нас в палате лежала другая девочка и, что называется, было с чем сравнить. Дочка на вид нормальная взрослая женщина, ходячая, зрячая, замужняя и сама имеющая детей. Так мама буквально легла в больницу вместе с ней. Вот позвали ее в операционную – мама пошла с ней, вернулись – мама ей по часам подавала грелку со льдом. Чтоб понимать – морозилка с ними стоит в палате, шагах в трех от кровати. И все мы справлялись с этим самостоятельно. Сделали дочери укол, так мама ей строго по часам держит ватку, дочь в это время сидит с головой в телефоне.Мама подавала ей чай, и ухаживала так, будто дочь при смерти. А та вполне бодро бегала курить на улицу.
Ночь обещала быть томной. В одном углу голосит бабушка, в другом - громким шепотом, а иногда и в полной голос общаются мама с дочкой, между всем этим курсирует сиделка и басом беседует с бабушкой. Ночь на дворе, свет гасить никто не собирается, на наши просьбы это сделать только рукой машут. Потом кое-как улеглись. Через полчаса бабушка разошлась окончательно и в палату пришла медсестра, громыхая капельницей. В палате снова полный свет, бабушка орет уже совсем громко и требует капельницу убрать. Сиделка не менее шумно ее уговаривает этого не делать. И так до бесконечности. Мама с дочкой тоже никак не могут угомониться и меняют грелку со льдом шумно и по часам. Пытаться заснуть в этом паноптикуме было не реально, я было дезертировала в коридор под окно, чтоб и свежо, и тихо, то там было жестко и сильно дуло по ногам. Пришлось вернуться, палата стала напоминать ночлежку: на полу на носилках спала сиделка, мама свернулась калачиком в ногах у дочери, моя соседка сидела на кровати с непечатным выражением на лице, у меня, впрочем, было не лучше. Бабушка замолчала где-то на час ранним утром, а потом заголосила по новой. Стало понятно, что еще одну такую ночь нам не пережить. Хочу заметить, что соседка моя была беременна, ей уж совсем нельзя было во всем этом оставаться, тем более, что мы обе явно были практически готовы к выписке.
Петра нашего у ординаторской мы караулили долго, но дождались и высказали все, что накопилось за ночь, сказав, что следующей ночью придем спать в ординаторскую. Несколько ошалев от напора, он пообещал нас выписать, и слово сдержал.
Все время до выписки мы провели в скверике, потому что находится в палате было невозможно из-за звуков и запахов.
Только приехав домой и поговорив еще раз с районным хирургом, под опеку которого меня выписали, я поняла, чего на самом деле избежала. И выдохнула. И осознала, какая я на самом деле везучая, и как стоит относиться к жизни, к болезни и к проблемам. И какие ж все-таки обаятельные бывают хирурги….