Прошло два дня.
В прокуренном кабинете доктор находился вдвоем с Зиминым, оба молчали.
– Эхе-хе, – нарушил тишину Никитин, со вздохом снимая очки в роговой оправе, и устало потирая прикрытые веки пальцами. Бесцельно повертев очки в крепких худощавых пальцах, задумчиво постукал ими по истории болезни, как бы говоря: «Да-а-а, брат, много же в этой папке чего наверчено – накручено, да понаписано! Задал ты нам всем работу нешуточную!»
Наконец, тщательно подбирая слова, негромко заговорил:
– Знаю, Зимин, ты не совсем в порядке. Хотя, вроде бы и здоров, судя по заключению.
– Здоров, да не здоров, доктор, – тихо буркнул Зимин, он сидел, свесив голову и нервно сжав сцепленные ладони между коленями.
– Понимаю тебя. Саму смерть повидал, еле вывернулся… Это трудно выкинуть из головы. Стресс – мама не горюй, понимаю! И у тебя есть проблема. Мне сказал… капитан. А ты-то чего молчал? Мы тут возимся с ним уже несколько месяцев, чудом на ноги поставили, а он тут… ерундой занимается.
– Бесполезно, доктор, – кинул взгляд исподлобья пациент.
– Многие вернулись... в цинковых гробах, – Никитин с прищуром рассматривал стекла очков на свет. – Ты видел здесь немало калек... Люди без ног и рук, без глаз... Вот скажи, ты думал, каково им? А тебе, можно сказать, радоваться надо и о жизни думать. – Пытаясь его разговорить, Никитин начал повторяться, чувствуя себя катастрофически беспомощным, и, чтобы скрыть это, призывал сейчас весь немалый опыт.
"Не очень-то убедительно у меня получается", – тут же подосадовал на себя доктор и осекся, встретив напряженный, как тетива, потемневший взгляд пациента.
«Нет! Не то, совсем не то! – обескуражено подумал он, глядя на испарину, заметно выступившую на лбу больного, машинально отметив про себя, – вот и общая слабость, он крайне удручен, и растерян. На контакт не идёт».
Но молчаливого собеседника вдруг словно прорвало:
– Да, видел я, видел! Ну и что?! Я, я... поменялся бы с любым из них! Но это – невозможно. А как, как мне жить с... этим? Как?! – Он чуть не кричал, чувствуя, как заходится сердце. – Я не могу так жить! Я, я не хочу! Не хочу, – перешёл он на отчаянный шёпот. – Я и не буду так жить... – глаза его вперились в пол, уже не удерживая редкую, тяжелую слезу.
– Только не дурить! – резко повысил голос подполковник, – держи себя в руках! Тебя ждут дома... А, мать, а отец?! Подумай же и о них!
– Это только мое... И что, неужели ничего нельзя сделать?! Ведь медицина..., – вскинул он голову, и голос его затух в горячей волне безнадёжности.
– Возможно, тебе придется с этим смириться, люди живут и не с такими проблемами... А, может, может... и не всё так безнадежно, как ты себе внушаешь.
Иногда, брат, жизнь делает то, что и светилам науки не под силу. Вдруг есть в этом мире нечто такое, что способно сотворить чудо..., но точного рецепта пока дать не могу, он мне – неведом. К сожалению. Нам вместе стоит подумать.
Никитин достал сигарету, с сомнением посмотрел на неё и решительно закурил.
– Куришь?
Зимин, глядя в пол, отрицательно мотнул головой, хотя и курил.
– Правильно делаешь. Только надо выбросить эти глупости из головы. Для полного выздоровления, как минимум, надо просто жить – исходи из того, что тебе повезло больше, чем некоторым другим. У тебя ситуация лучше, чем у тех, что лежат в земле... И никто тебе не выносил приговора по поводу твоего недомогания. Все можно привести в норму...
– Лучше бы вы не делали ничего, меня бы теперь просто не было! – вдруг потеряв контроль над собой, нервно прервал он Никитина, порывисто встал и вышел из кабинета, не спросив разрешения у доктора как у старшего по званию.
«Ну и логика у этих коновалов, – зло и несправедливо подумал он, вспомнив один из "медицинских" анекдотов, – оторвало ногу, так радуйся: могло оторвать – обе!»
Невыносимый укор во взгляде пациента ещё долго бередил врачу душу. Никитина не покидало чувство фиаско: «Ну да – врачевать глаголом! Как звучит-то... Да-с!»
Машинально перелистывая историю болезни, Никитин неотступно размышлял о разговоре. Его эмоциональные обрывки, казалось, ещё витали в прокуренном пространстве кабинете.
Достав из ящика стола конверт, оставленный капитаном, подполковник решительно вскрыл его. По мере чтения хмурое лицо медленно расправлялось. Прочитав, разгладил исписанный листок, глядя в раздумье сквозь бумагу.
– Так! – Вдруг громко произнес Никитин и решительно прихлопнул ладонями по столу, – Всё! Надо бросать курить!
С треском распахнул окно, выпуская табачный дым. Посмотрел вниз: уютный госпитальный дворик, расчерченный побеленными бордюрами, утопал в зелени. В густой кроне большого дерева посреди двора оглушительным ором чирикали воробьи. Казалось, что их там больше, чем листьев. На скамейке под деревом, жестикулируя руками в бинтах, балагурили с молоденькой медсестрой и дружно чему-то смеялись выздоравливающие.
Только тяжелый повседневный труд военного хирурга с потоком искалеченных людей может постепенно отдалить какие-то эпизоды, ставя их в один длинный ряд с другими. Память врачей, устроена, видимо, особым образом, помогая им абстрагироваться от человеческих страданий и судеб, зарубками оставляя в ней только профессиональный аспект – иначе не выдержит психика. Ведь врачи тоже – обычные люди... Но, как из всяких правил случаются исключения, так и отдельные истории из практики остаются в памяти у врача своими неожиданными гранями.
Продолжение: http://proza.ru/2016/06/05/1446