В поезде он раскрыл книгу одного из любимых авторов, Джека Лондона.
«Я слишком был занят сталкиванием камней. Один раз, помню, мы столкнули камень величиною с лошадь. Он покатился сначала довольно медленно, переворачиваясь с боку на бок, словно вот-вот остановится. Но уже через несколько минут он летел, покрывая футов по двести за один скачок. При этом он все уменьшался, потом ударился о склон вулканического песка и пронесся по нему, точно заяц, оставляя за собой узкую полоску желтой пыли. И камень, и облачко пыли вокруг него делались все меньше, и, наконец, кто-то сказал, что камень остановился. Сказал это тот, кто перестал его видеть, – очень уже далеко он укатился. А другие, может, его еще различали – я, например. Я даже глубоко убежден, что он и сейчас всё ещё катится».
Зимин так отчетливо увидел вихляющую точку камня, будто находился рядом с путешественником.
В сладкой ревности заныло сердце: «Наверное, это и есть гениальность. Как точно вызвана иллюзия – писатель показал горную панораму, будто поведя рукой! И её глубину, и перспективу, и прозрачность воздуха, и возникающие мысли, осязаемые, как предметы. Обычными словами, известными каждому! И всего-то – камень с горы. На каком-то богом забытом острове в Океании, а сколько этим выражено!»
Так размышлял Зимин в упоительной нирване постижения. Как достичь такого же волшебного умения? К примеру, какими словами описать любовь, которая пронизала душу? Как выразить – невыразимое? И он мысленно пытался подобрать нужные слова, но тут же спотыкался о косность языка, досадовал и конфузился: «Да возможно ли такое?!»
Ему запомнилось это внезапное и сильное желание, вызванное не вполне еще осознанной тягой к магии слова. Возможно, с такого же острого восхищения перед талантливой книгой начинался и сам Джек Лондон как великий писатель.
За окном вагона монотонно улетала зеленая стена лесополосы, насыщенная влагой от прошедшего дождя. Иногда стена разрывалась и мелькали разъезды, небольшие станции, деревеньки, пустынные поля, над которыми огромной яркой дугой на фоне черного грозового неба зависла чудесная радуга. Зимин, подперев подбородок рукой, рассеянно глядел сквозь оконное стекло, по которому извилистыми рывками по диагонали перемещались дождевые капли. Дорога, ритмичный перестук колес, подобно грустной мелодии вызывали мысли, отрешенные от сиюминутной действительности, рождали размытые видения, неопределенные, но вполне тревожные. Слабый жизненный опыт не позволял Зимину отчетливо понять смысла этих возникающих в воображении картин. Он постепенно задумался о предстоящем ему, о войне.
Поезд мчал Зимина к южным рубежам страны. Об опасности ему как-то не думалось, для него она пока была абстракцией. Война представлялась Зимину неким туманным испытанием, которое он должен выдержать не хуже других.
Для Зимина события сплелись в один крепкий и пестрый узел: окончание учебы в институте иностранных языков, повестка из военкомата, неожиданная встреча с девушкой и вихрь внезапной любви.
Повестка из военкомата вдруг выявила необходимость быть там, откуда можно не вернуться: страна вела далекую, вроде, войну, но о ней мало что возможно уяснить из скупых газетных строк.
Не вполне ещё осознанное желание сочинять надо отложить до неясных времен. А возникшую любовь к девушке, которую не видел со школьных лет "отложить" никак невозможно – она поглотила его существо целиком.
Продолжение: http://proza.ru/2016/06/05/1345