от неба до земли

Тая Файнгерц
ОТ  НЕБА  ДО  ЗЕМЛИ


1.

   Резной осенний лист. Живой отпечаток солнечного света. Он был клен. Она была птица. У них был летучий лист. Картина на выставке душевнобольных...
   “Я тебя люблю. Всегда любила. Честно... Ты мне веришь?” – “Нет! Не верю! Но люблю!..” – “Смеешься?..” – “Радуюсь...” – “Смотри! – Солнце!” – “Далеко... Долетишь?..” – “Так легко... Дорастешь?..” – “Нет. Я земной.” – “Я тоже. Упаду...” Что-то черное...
   Вещи невещественные. Бродят существа несущественные. Несуществующие... Бессловесное Слово.
   Что-то черное. Лужа на асфальте глубока бесконечно, в ней умещаются дом и небеса. Тонут. Раскрыв влажный рот лужи, Земля поглотит небо. И Солнце. И звезды. И Луну...
   “Хочу Луну...” – плачет Земля. Как маленькая девочка... А ведь Луна близко. Катается вокруг. Дразнит. Круглая, не ухватишь... “Хочу Луну-у-у...” – канючит рева-Земля, разевая рот-лужу. От этого на Земле и дожди идут...
   Он был клен. Она была птица. Он был мудр. Она была легка. Он был сильным. Она была стремительна. Он был привязан к земле против воли. Она была привязана к нему, и оба знали небо. Оба были беззащитны: он не мог убежать, она не могла остановиться...
   Лужа съела золотой лист. Лист сопротивлялся и пытался плыть, но он привык летать, а плавать не умел. Лист намок и покрылся грязью. Ему было трудно. Он в последний раз блеснул маленьким солнцем и умер в этом сиянии. Грязь потащила его легкое тело в бездонную муть лужи, оно застыло там среди призраков перевернутых домов, как воспоминание о звезде. Лужа подернулась зябкой рябью. Скоро дождь...
   Его ствол был тепл и нежен. Она была печальна. “Остаешься...” – “Улетаешь...” Садилось солнце. “Он умер. Сын.” Существо несуществующее... Он не существовал в этом мире... По аллее проходят люди. Для них все это несущественно. У людей в руках сумки, овеществленные магазинами. И опустошенные души.


2.
   Скоро дождь: Земля хочет Луну. Луна бегает вокруг, как за ниточку привязанная, но не дается в руки. А Земля хочет Луну... Земле очень мало нужно.
   Скоро ночь. Мир смежает веки: ночь. Мир мигает.
   Скоро выйдет Луна. Но Земля не увидит Луны. Земля будет плакать всю ночь.

   Шорох машин за стеклом. Шепот дождя. Гудение котельной. Этот подвешенный в воздухе шум научился успокаивать... Дождь сползает по стеклу длинными ломкими пальцами. Он бездомен, он уже устал стучаться и совсем обессилел. Его серебряное лицо, опрокинувшись, падает вниз. Разбивается на осколки. В осколки глядят фонари. Им все равно. Дождь, вздрагивая, медленно затихает. Он кончается... Всю ночь.
   Так давно это было... С тех пор уже минул вечер и половина ночи. А днем было солнце.
   Днем было солнце, доброе светлое солнце... За городом есть холм. Он лыс. Он рыж, на его вершине засохла глина. Он стоит в высоких травах. Травы вянут. А у подножия холма тепло.
   Мой мир держался на лысом холме. По песчаным тропам шли люди. Я смотрел на них сквозь стебли трав. Но я не умел смотреть их глазами из их тел. Я не знал, какой у них мир.
   Но ведь я должен был это знать... Когда я иду, сквозь меня проходят толпы, когда я смотрю в лица, я смотрю в себя. Ведь иногда мне кажется, что я дроблюсь на всех них, проходящих меня, я растворяюсь... Но все равно не в силах никого понять.
   Плоть тепла и хрупка. Человек везет тележку. У тележки холодная ручка, и ладонь человека замерзла. Он думает о чем-то... Это его жизнь. Я могу почувствовать жизнь его плоти через свою плоть; я могу пережить жизнь его души, но – только через свою душу. Плоть – правило, душа – исключение, я никогда не смогу быть уверенным, что понял именно этого человека, а не очередного себя...
   Для того, чтобы понять другого, надо полностью себя переделать в него.
   (...Было давно. Я всегда хотел знать, что думают стены. “Ничего не думают” – “Правда?” – “Правда” – “Откуда ты знаешь?” – спросил я себя. – “Я – стена”)
   Качается травинка. Она чувствует ветер и отвечает ему движением. Она пожелтела, она уже умерла наполовину. Может быть, ей страшно умирать: я не знаю, что ей обещало солнце. Бесконечность или исчезновение... Нам никто ничего не обещал, но мы надеемся, пусть даже не всегда признаемся себе в этом. Человек надеется, он обещает что-то самому себе и, возможно, выполняет свои обещания. Пусть даже все это зависит не от него...
   Небо! ты слышишь? Стеклянный шар, ведь я помню тебя, помню еще до того, как проник насквозь твою твердь...
   Мой мир смотрел в небо. Мой мир был светел и печален. Он был тих и устал. Устал вращаться вокруг меня, и поэтому падал. Когда мы были детьми, мы спрашивали: “Ты можешь достать до неба?” – “Нет.” – “А я могу!” И хватали руками пустоту: вот оно, небо...
   От неба до земли – расстояние падения. От земли до неба – Ничто.

   Нет никакого единства. Нет ни места, ни времени, ни действия. Я спускаюсь с холма. Я сошел вниз и увидел: в рыжей траве у подножия холма спал мальчик. Это был я?
   Наклонясь, я смотрю в воду – и поверхность воды смотрит в меня моими глазами. Я оставил воде глаза, - вода подарила мне память. Старый парк, и кленовые листья, и рябь на луже. Я отворачиваюсь прочь.
   Я сам сотворил свой мир, - я должен был в нем жить. Я не хотел одного: побеждать. Великодушие быть проигравшим... “Вспомни: ты выбрал зло, - но ты выбрал зло для себя одного, выбрал как боль, - для себя. Как наказание и как долг перенести его. Ты проиграл...”
   Я иду в толпе – и никто не знает, кто я. Я и сам не знаю этого, я сам – толпа. Это значит, что я – никто.


3.
  Осененный осенью парк. В парке играют дети. “Я хочу с вами,” – говорит мальчик. Девочка с длинными белыми волосами оценивающе смотрит на него, грызя ручку от прыгалок. “Тебя как зовут?” – “Саша.” – “А меня – Марина. Будешь чудищем?” – “А как?” – “Смотри. Вот это мой дворец. Мы живем во дворце. Я – принцесса. Они... они тоже принцессы. Но они еще маленькие. Мы играем в садике. Тут прилетает чудище... Хватает принцесс!!! Запирает их в своем замке!!! Если они, конечно, не разбегутся вовремя. Ну и... ну и сидит, сторожит... Съесть хочет... Понятно?” – “Понятно...” – “Ну, как?” – “Ну... Я попробую...”
   ...Я родился ночью... Я выбрал. Я превращаюсь в собственную противоположность.
   ...Темная, сумрачная душа моя, сомкнувшая губы и склонившая тяжелую встрепанную головую Душа забылась. Душа успокоилась от простых человеческих слов. Туман и запах трав дурманят ее и клонят в сон. Это уже снятся сны, наваждения, прилетевшие темным облаком воспоминания давно забытого... Воспоминания о том, как рвалась душа из тела и, дикая, металась, дрожа от росы. Лес погружался во тьму и месяц вставал над полем, душа, ставшая тьмой, обезумев, летела сквозь чащу, сдирая себя в клочья, зверь-душа падала на поле израненной кожей и кричала в черную пустоту над собой, ожидая ответа... Душа звала кого-то, тоскуя, душа стремилась туда, откуда пришла, и когтистые лапы души, покрытые шерстью, уже напрягались, готовясь бежать... Зверь, странный зверь души с тяжелой человеческой головой и мягкими лапами, он хотел стать или человеком, или зверем, но только чем-то одним: такое сращение причиняло боль. Зверь плакал во сне от бессилия, и сны кружили невесомую душу, застилая глаза туманной тьмой, в которой душа забывала желания и недоумение, забывала себя, забывала все...



4.
- Вставай, чудовище...
...Как я могу встать, когда я привязан и меня боятся...
- Вставай...
Резанув горло, сухим треском лопнула привязь.
- Иди... Уходи отсюда... Иди...
... Не могу идти – запутался в собственных крыльях...
- Иди... Ищи, откуда ты взялся.
   Стены мешают расправить крылья, но о землю не могу опереться, не могу дотянуться... Начинается день и тонкие спицы лучей пронизывают тьму... Белесые лучи будущего дня, зачем вы скрещиваетесь на мне? Я не могу смотреть в бешеное лицо дня, когда его свет ложится на мое уродливое тело и бьется в пульсирующих зрачках... Но что-то ушло, когда ушла ночь. Что-то кончилось. Эта изба стала мала мне, я вырос из нее, и хрупкие как пепел бревна уже рассыпаются мелкой черной пылью и тихо падают вниз, открывая нестерпимо горящее небо; ветер уносит последнюю пыль по песчаным дорогам...
   Ветер, унеси вместе с ней мою грусть! – Нет, твоя грусть слишком тяжела, только ты сам сможешь нести свою грусть по песчаным дорогам... – Ветер, ты легок, ветер, помоги мне, у меня нет сил подняться с земли, меня давит страх... – У тебя есть крылья... – Ветер, ты летуч, ветер; но разве смогут мои крылья выдержать тяжесть моей грусти и моего страха?.. Ветер, поддержи, дай опору взмахам моих кыльев, ветер, ты чист – я чужд и черен, но прошу тебя, помоги мне... Но ветер, легко пробегая по травам, уносится в сонную чащу и дует деревьям в зеленые волосы...
   Над землей разгорается день. Солнце, побелевшее от накала, льет вокруг волны кипящей лавы, от него невозможно укрыться, даже вжавшись в сырое тело земли, и травы над головой сворачиваются и становятся углем... Я сгорю, меня выпарит солнце из сухой оболочки распластанного тела... – Не можешь? – смеется прохладой прилетевший ветер и щекочет стеблями трав. – Ведь у тебя есть крылья; у меня нет крыльев, но я летаю, а ты – не можешь?.. Оторвись от земли! – Я слишком тяжел... – Оторвись...  “Вставай”, - вспоминается мне безмолвный приказ. Встать, чтобы порвать еще одну связь... необходимо порвать связь даже с землей?
   Ну что же ты? – тормошит мою голову ветер, - земля привязана к солнцу, оторвись от земли – и уйдешь от солнца... – и я чувствую, как он пытается расправить мои крылья... Все же я никогда не смогу навсегда оторваться от земли, как ты, - говорю я ему, - только на время полета...
   Я поднимаюсь как ветер, став ветром, сбивая с пути больших черных птиц, они  хлопают крыльями... Ветер, ты рядом? – Ты летишь против ветра, - слышу я ответ. – У нас разные пути. Прощай!.. Прощай... к этому я тоже был готов, но крылья потеряли опору и тяжесть повела к земле... меня отрезвил холод. Туман облаков тонкими иглами таял на лице и превращался в леденеющие от полета капли. Я летел вперед неизвестно куда, стараясь только не сбиться с направления... Не знаю, зачем...

   Дни и ночи пролетали как птицы, чужие и неузнанные, или это я пролетал сквозь дни и сквозь ночи, всюду чужой, не зная, где приклонить тяжелую голову... Я пытался спуститься вниз, но живое бежало от меня, укрываясь в домах и норах, и люди закрывали глаза своим детям, чтобы они не видели меня...
   Я хотел найти пустыню, в которой я мог бы укрыться от взглядов, но в пустынях жили миражи и правило солнце... Я устремлялся вверх, но там была лишь горящая пустота, от которой я слепнул, я терялся в пустоте неба, и порой мне казалось, что я упаду на пылающий солнечный диск...
   Я летел между двух солнц, когда в затихающем море зажигалось другое солнце... бесконечное море, бесконечные земли, исчерченные тысячами путей... я буду лететь, пока не откажут крылья. Но я не знаю, куда лететь и где моя родина, я просто держусь где-то между, просто чтобы удержаться и не упасть, но мои крылья устали нести мою тяжесть и все больше слабеют...
   Меня нагнала ночь, или я догнал ее, схватился за черную шаль... Эта ночь успокоила меня. Ночь была печальна и тиха, она ласкала мир своей неподвижной печалью, даря ее всем без различия. Я знал – это последняя ночь моего полета, я усну, когда замрут крылья, и если земля не примет меня – усну навеки...



5.
   ...Наклонясь, я смотрю в воду – и поверхность воды смотрит в меня моими глазами. Я оставил воде глаза, - вода подарила мне память. Старый парк, и кленовые листья, и рябь на луже. Я отворачиваюсь прочь.
   Я иду в толпе – и никто не знает, кто я. Я и сам не знаю этого, я сам – толпа. Это значит, что я – никто.
   Лица, лица, лица... – “Зачем ты все время рисуешь эти рожи?” – на обратной стороне учебной тетради...
   “Государство – это механизм для подавления... Естественный отбор – процесс пожирания слабого сильным... Борьба за существование...” Бумажка с надписью “я – козел”, прицепленная в перемену за воротник... И никому ничего не докажешь.
   Все начиналось с огненно-красных фигурок, бегущих в темный лес неизвестно от кого. Вернее, он был один, человек. Он всегда был один. А потом выходил из леса, чтобы умереть. Это было очень давно. Это было еще тогда, когда ночью, чтобы уснуть, я представлял под веками закрытых глаз толпы скачущих всадников. Один из них всегда падал...
   “Борьба за существование...” Великодушие быть проигравшим, которое я ставил во главу угла.
   Лица, у каждого лица – легенда. Последняя парта. Кто-то с крыльями вместо рук и длинным хвостом ящерицы, похожий на меня... Я, нелюдь, выдумываю людей.
   Человечек из пластилина. Я до сих пор не понял, живой он, или нет. Но он существует. Модели людей, модели миров... я не могу не моделировать. Наверное, мои модели проклинают меня. Дьявол не может быть создателем, Создатель не сожет не быть благ... Кто я?
   Детские модели мира... “В начале был Бог. Он был один в пустоте. И лепил миры. Потом сминал их, как пластилиновые, и снова лепил. Он был еще ребенок... Но миры не удавались Ему. А Он хотел совершенного. И тогда Он понял, что не сможет создать ничего совершенного, пока не создаст совершенным Себя. Тогда построил Бог большое зеркало. И сказал своему отражению в нем: “Пусть моя левая рука будет твоей правой. Пусть моя ложь будет твоей правдой. Пусть мое зло будет твоим добром, ибо не могу я совмещать в себе противоположное и быть целым...” – “Но пусть тогда я разрушу все, что создашь ты...” – ответил двойник...” – (1988 год)



6.
   -Дуализм! – уучительница трахнула указкой по столу, от чего в воздухе прошел звон. – Дуализм! Это! Это ложное учение! куда опять повернулся, балда, пиши... Ложное учение, признающее материю и сознание... Что? Повторяю: ма-те-ри-ю и соз-на-ни-е, бытие и мышление, при-ро-ду и дух... Пиши, а то покажу, где природа, а где дух, сейчас быстро дух из природы вылетит... Природу и дух двумя независимыми... Независимыми! Началами!.. И тщетно... Тщет-но! Пытающееся сочетать материализм с... Мате-ри-а-лизм с и-де-а-лиз...
   ...Переплетаясь, звуки образуют слова. Переплетаясь, слова образуют мысли. Переплетаясь, мысли образуют миры. Переплетаясь. Перекрещиваясь. Перепутываясь... Ведь бывает так, что перепутываются жизнь и смерть. Свет и тьма...
   “Брат. Помнишь, что было в начале мира? Помнишь, как голубой стеклянный шар плыл в черной пустоте? Шар не мог ни на что натолкнуться. Но разбился. Голубые осколки с тихим звоном брызнули и распались. И звон еще долго оставался в пространстве как грохот катастрофы. Оставался вечно... Помнишь?.. Брат. Мы были детьми тогда. Мы играли со стеклянными шариками. Играли с мирами, не зная, что это такое. И только когда шар разбился... Мы поняли, что мир разделен на добро и зло. Мы выросли. Надо было выбирать. Ты не колебался, ты выбрал добро. Ты улетел. Я остался собирать осколки. Тогда я понял, зачем существует зло. Оно существует, чтобы было больно. И оно необходимо. Ты знаешь. Я выбрал зло...
   Кому-то надо было взять на себя зло. Добро без зла не имеет никакого смысла...”
   Капля крови с руки ангела, поранившегося об острое стекло, упала на голубой осколок и запульсировала в нем. Это зажглось Солнце...” – (1989 год)



7.
   “Я вскормлен грудью земли, но земля мне не мать, а кормилица. Свод неба – крыша моего дома, но и небо мне не отец. Лесные деревья – стропила и стены моего дома – или тюрьмы моей? Звезды ночные – свечи мои, но они холодны. В этом мире я одинок, люди – враги мои, но я хотел бы стать им братом. Звери – братья мои, но они не поймут меня. Море – колыбель моей смерти. У меня нет будущего, и прошлого у меня никогда не было...”
   Так пел мне месяц, знавший мои мысли, месяц, единственный, кто был со мной одной природы, - ведь месяц – это то, что видит каждый, но чего не существует на самом деле... “Да, но ведь ты знаешь, что я никогда не посмею в этом признаться...” – сказал я ему. “Я буду твоим голосом,” – ответил он. – “Меня не боятся, как тебя, и услышат, потому что увидят, несмотря на то, что меня нет...” И еще месяц мне сказал, что его зовут Митиан. У него много имен, но сегодня ночью его зовут так. Потом набежала туча и скрыла его, и он ни о чем больше сказать не успел, а мне стало одиноко в опустевшем небе, я ведь знал, что месяц не существует на самом деле, но теперь я даже не видел его... Туч становилось все больше, они заволакивали небо, рыча, как дикие кошки... У туч была влажная пушистая шерсть, но на полет сквозь нее уходили последние силы; внутри нее хранились молнии, а дождь, обвисая каплями, тяжелил крылья... Дождь, отягощая, сбивал меня все ниже, к самой земле, где колыхалось темное марево леса. Запутываясь телом в мокрых, скользящих ветках, я падал на землю, и дождь клокотал, обрушиваясь на лес с нескончаемой силой... Я уснул на земле под ливнем и под шум ливня в дрожащих и рвущихся листьях. Проснувшись в тот час, когда сквозь деревья и уходящие тучи пылает закат, я решил остаться в этом лесу, пока этот лес меня принимает.





8.
   Ко мне часто приходят чужие воспоминания и призраки...
   Мутная луна смотрит сверху вниз из пустого неба; в небе одна-единственная звезда будто водит луну на поводке... Там, где кончается лес, начинается город, лес похож на туманный остров в море его далеких огней...
   Я не знаю, что такое город и чего от него ожидать. Я его слышу; шум города кажется чем-то родным, такой же непонятный и уродливый, как я. В этом шуме сливаются и медленно пропадают звуки, теряя свою природу, как теряются запахи в мерном дыхании большого зверя: он тоже зверь и улегся как зверь кольцом вокруг леса. Наверное, он живой; должно быть, он тоже одинок, может быть, он нуждается во мне, - он так же чужд всему, что естественно в этом мире...
   С этим лесом я не могу слиться, я не могу стать частью целого, как вот эта птица, которая видит сны наверху в черных ветках и вздрагивает тяжелыми крыльями, путая видения и явь...
   Только наедине с огнем я могу оставаться собой и не потерять себя в лесу: огонь отметит место встречи.
   В нем сгорали чужие призраки и бумаги, исписанные не мной, а тем, чем я был; он плясал передо мной на ветках, отталкиваясь, стремясь вверх от земли – но не улетая; в том, что он не хотел покидать землю, я видел наш общий удел...
   Но я завидовал его легкости, я не мог так плясать, поглощая все вокруг себя и превращая в пепел; и когда после нас остались следы на земле, следы шагов и выжженных трав – я невольно пожалел эту землю...



9.
   Когда неожиданно мир теряет глубину и становится плоским как тарелка. Ткни ложкой – загремишь об дно. Это называется скукой...
   Крышка от сахарницы катается туда и обратно по дуге невидимой окружности. Почти вечный двигатель. Впрочем, вечных двигателей “почти” – не бывает...
   В окне тоже что-то плоское. Рисование в детском саду: выдают лист бумаги, половина листа зеленая – земля, половина голубая – небо... Можно послюнить палец и приложить к небу, останется белая дырка. А земля не стирается... Странно, что все время вспоминается детство. Наверное, тогда я был больше собой, чем сейчас.
   Все начиналось с огненно-красных фигурок, бегущих в темный лес неизвестно от кого. Вернее, он был один, человек. Он всегда был один. А потом выходил из леса, чтобы умереть. Это было очень давно. Это было еще тогда, когда ночью, чтобы уснуть, я представлял под веками закрытых глаз толпы скачущих всадников. Один из них всегда падал...

   ...Были ночи, когда не снилось снов. Я поднимался каждое утро с упорством обреченного жить. Видел стену. Это была уже не жизнь, но еще не смерть. Между. Это было очень долго. Мне так казалось, что бесконечно долго, на самом деле я не знаю. Я уже потерял способность действовать и понемногу лишался способности чувствовать. Все это медленно отделялось, становилось чем-то внешним... Я понимал, что где-то должен быть предел. Но это мне было безразлично, никакая мысль уже не могла вызвать эмоций. Я не помню точно, в какой момент это произошло... будто порвалась прозрачная пленка. Показалось, что ничего не изменилось, но я уже смотрел на мир с той стороны...
   Я смотрел на вещь. На стеклянный стакан. И видел, как он изменяется с каждым кончающимся мгновением. От стакана отслаивались и падали на стол невидимые блестки стекла. Величиной, быть может, всего лишь с частицу света... Он распадался по крупицам. Неуловимо и неудержимо распадался. Я это видел, потому что для меня уже не было времени: глядя на кончающийся стакан, я просто почувствовал, что с течением времени остаюсь все тем же. И я подумал тогда: кто из нас больше призрак...

   Белизна стен и вещей до той грани, когда стираются очертания предметов. Как будто отсутствуют тени. Как будто где-то капает вода, бьется сердце. Побуждение: перекрыть кран... Я знаю, я болен неизлечимо. Сознание расслаивается. Опыть придет доктор, будет говорить, что все в порядке, будет слушать стук моего сердца... Я доверю ему это. Мне уже все равно, кто бы ко мне ни прикасался, что бы со мной ни делали, моя душа давно отслоилась от тела. Я устал придумывать версии собственного существования...
   Почти каждое утро люди в бело пытаются что-то лепить из меня при ярком свете белых ламп. Они причиняют мне боль, но всякая боль преодолима, она тоже умеет кончаться. Может быть, для того, чтобы стать чем-то более страшным. Я смотрю как свидетель на то, что они делают...
   “Странное существо человек, готов вынести что угодно за крупицу сострадания...” – “Но мне даже сострадания уже не нужно...” – “Умираешь...” – “А это страшно – смерть?..” – “Страшно. Как всякая свобода...”
   ...Небо бело, песок бел, они давно стали солнцем, горизонт – натянутая нить. Я не знаю законов моей пустыни. Она – Ничто, но в ней может быть что угодно: сваи, столбы, ржавые конструкции, стены, собаки, хибары, снег... Здесь теряются дети. В ней нет ни конца ни начала, ее невозможно пройти из конца в конец, из нее невозможно выйти... Коричневые лица миражей. Я скоро стану легок, бесплотен, как они. Я буду свободен...
   Так говорят мне миражи: я буду свободен.И доказывают мне, что я – один из них... Они появлялись всегда, стоило мне только закрыть глаза. Они казались мне добрыми... Они проходят и заглядывают мне в лицо, среди них есть один, который считает себя мною. Он такой как я, но я устал, я не хочу больше ни в кого превращаться, отпустите меня... Но я уже говорю словами миража.
   Отпустите. Зачем вам это?.. Люди в белом наклоняются надо мной. Ведь вы не сможете сделать меня тем, чем я был, чем я должен быть... Или не быть. Зачем делать что-то из несуществующего? Когда-то я считал себя человеком, но я был только упавший лист, я был невозможным чудовищем, сын дерева и птицы, я не существовал никогда...






10.

   За окном начинается зима. Она есть. Снег летит наискось. Он есть, но скоро перестанет быть: его мало, он первый. Зима стряхнет с облаков новый снег... Отношение жизни и смерти. Снега и асфальта.
   Снег исчезает на ране ствола. Древесина впитывает его влагу, но уже не живет. Любое дерево знает небо. И знает, что расстояние от земли до неба – Ничто... Деревья живут поперек грани, их срубают в том месте, где ствол пересекается с пустотой.
   Неуют простертых в пустоту веток. Не скрытая листвой беззащитность кожи. Листья – то, что дерево дарит неизвестно кому. Чужим глазам. Которые слишком часто ничего не видят, потому что потуплены ниц. Тогда листья золотом падают под ноги. Становятся грязью под ногами. Пока не обелит снег...
   Замерзаем, отдав, отдарив, тянем обледеневшие тонкие руки за новым даром небес... Это чудо – что мы еще живы. Но мы не верим в чудеса.
   Бессловесное Слово. Слово истинно лишь в тот миг, когда оно только что произнесено, когда губы еще хранят улетающий звук. Потом начинается эхо...
  “Ты был клен. Ты был нем. Я понимаю тебя. И я тебе завидую. Птицы не умеют молчать, как ни пой, я никогда не умела молчать...”
   Все земные слова имеют по меньшей мере два взаимоисключающих смысла. В этом их гибель и ложь, смерть – это всегда ложь, но от этого она не перестает быть фактом... И никто из нас еще никогда не сказал даже слова правды.
   Возможно, правды – нет.
   “Верни мою осень, сирый волк времени... Пасть твоя красна от клюквы, наполнена криками. В глотке сдавлен вой. От кого ты бежишь? те, кто гнал тебя, давно рассыпались прахом. Но ты продолжаешь бежать без передышки, но по кругу, по кругу, потому что сам не заметил, что давно уже мечешься в клетке. Остановись...”
   Когда-то казалось, что время легко остановить ладонью... но чем мы были тогда?
  Сквозь зимний вечер отблеск воспоминания, не больше. Чем были мы...
   “Ты был клен. Я была птица. Я была кленом. Ты был птицей... Укрой меня. Я теряю перья. С меня осыпаются листья. Золотые листья, как солнечные искры. Перья заката, длинные розовые облака. Лист умер. Облака гаснут. Скоро ночь...”

                Осень 1991; 1990 г.