ЕГИПЕТСКИЕ ПРИТЧИ
ЗЕМЛЯ КЕМ
Одна высокая человеческая сущность отдыхала на пороге чужой хижины. Она отдала свой долг Земле и теперь была свободна. Она не знала, что произошло недавно в городском храме, ибо случайным было ее появление здесь и бесцельным – пребывание.
А по городу из храма шли трое жрецов. Храм потерял своего Великого Иерофанта, и некому было его заменить, ибо ученика он не оставил. Тот Великий Иерофант не обладал могуществом Прежних, но по человеческим качествам превосходил многих из них. Однако душу другому не передашь.
И жрецы долго молили ответа у Провидения, ибо традиция их пресекалась. И было им сказано: искать.
И вечером четвертого дня поисков подошли они к одной из хижин на окраине города и там увидели сидящую на пороге сущность и узнали ее. Они узнали, что перед ними человек, равный по силе Иерофанту. И они остановились и стали ждать.
Возвращавшаяся с поля женщина увидела на своем пороге чужого и согнала. Жрецы ждали. И сущность пошла было мимо них,но опознала в нихслужителей храма ответом на их приветствие. Тогда один из жрецов пошел ей навстречу и заговорил.
- Вам нужен Открывающий Символы, - сказала ему сущность в ответ на известие о смерти Иерофанта.
- А ты?.. – спросил жрец.
- Я – Открывающий Символы по человеческой жизни, - и сущность склонила голову.
- Ты согласна стать Великим Иерофантом нашего храма?
Подняв лицо, сущность долго смотрела ему в глаза. Наконец она молча кивнула и пошла за жрецами туда, куда они шли.
В зале Зеркального Озера каждый Великий Иерофант принимал на себя предназначение свое. Их было двенадцать, высоких жрецов храма. Но они увидели, что перед ними человек, свободный от всех земных долгов, и задумались. Они не хотели возвращать душу этого человека Земле и земным заботам. Они не хотели, но решить за себя мог только он сам. И жрецы приняли его жертву и молча склонились пред нею.
-Возможно, ты сможешь снова стать свободным, если не возьмешь на себя ответственность за учеников, - сказали они. – Возможно... – и они отдали новому Иерофанту золотой шар.
И уже ранним утром, когда взошло солнце, они отвели его в глубокую подземную келью, принадлежавшую бывшему Иерофанту.
Около ложа, у самого изголовья стояла маленькая, размером с ладонь бирюзовая фигурка Маат, которой жрецы не заметили. Иерофант подошел и взял ее в руки.
-Да, это то, чего мы никак не могли найти, - сказали жрецы. – Он велел положить ее вместе с ним в гробницу. Но эта его воля не была исполнена... – Иерофант вышел из кельи, держа в руказ голубую скульптурку. Жрецы последовали за ним.
Под ветром шумели листья деревьев сада. Из каменной стены била струя прозрачной воды. Иерофант сел на край каменной кладки, ограждавшей бассейн. –Не надо искать меня в подземелье, я буду жить здесь, - сказал он. Жрецы поклонились и оставили его одного у источника.
На следующее утро, сжав в ладони бирюзовую фигурку, он пошел к гробнице. У гробнице один из учеников исполнял обряды, ибо душа покойного еще считалась нуждающейся в них. Солнце отражалось на золотом диске на камне входа. Этот тяжелый камень никакой человек в одиночку не мог отворить.
Иерофант легко положил свободную ладонь на теплую поверхность камня, и ученик увидел, что камень отошел, открыв проход. Они вошли внутрь. Ученик не прошел вглубь дальше преддверия и видел, как новый Иерофант в полумраке приблизился к саркофагу, как, не касаясь его крышки, он поднял ее и положил что-то в изголовье ложа умершего. Потом крышка снова плотно легла на свое место, и Иерофант вышел, не оглянувшись на ученика. Закончив обряд, ученик рассказал об увиденном своему наставнику, и тот сказал: - Ты был свидетелем тайны. Никому не говори об этом.
Но тайной он называл не видимость.
- Почему он не оставил учеников?
- Они были слабы. Он не мог насильно заставить чужие души идти, и не должен был этого делать. И сам он был слаб. Он мало мог. Он был высок Духом, но мал Силой.
- Думал ли он о том, что традиция прекратится?
- Да. Он считал это Судьбой. В конце концов, он принимал поражение тем, чем оно было, и в этом его достоинство.
- Возможно, я что-то нарушаю, вмешиваясь... Но нет. Это просто точка свободного выбора человека.
- Точка вмешательства Провидения...
Прошел осенний сезон, за ним еще один... Уже несколько лет новый Иерофант исполнял свои обязанности в храме. Мистерии длились полгода, и полгода пожинались их плоды.
И вот один из учеников по имени Мену понял в себе, когда ему настал срок, что хочет избрать себе в наставники Иерофанта, ибо его притягивала тайна души этого человека, и он хотел быть как он. И он пришел к своему наставнику-жрецу.
- Знаешь ли ты, чего хочешь? – спросил жрец.
- Я хочу быть таким как он. Мне кажется, я в чем-то понимаю его. Но я преклоняюсь перед ним...
- Не прельстился ли ты властью, силой, тайной?
- Не думаю. Единственное, что может мне помешать – это привязанность к человеку. Помешать – или помочь...
- Попытайся поговорить с ним, если он станет говорить с тобой. Никто не может решать за него.
“И никто не может его больше оберечь,” – с грустью подумал жрец...
- Если не хочешь взять меня в ученики, возьми слугой, - сказал Мену Иерофанту. – Я просто хочу быть рядом с тобой и видеть тебя. Я жизнь отдам за тебя. Ни на что большее я не надеюсь...
Мой наставник-жрец сказал мне, что я желаю слишком многого, и я почувствовал, что за этим что-то стоит. Но я проверил себя: я ничего не желаю и ни о чем не прошу. Если что-то невозможно, скажи мне.
- Я понимаю тебя, - ответил Иерофант. – Я наблюдал за тобой. Желание твое искренно, и потому ничего не требует. Даю тебе еще полгода, чтобы ты лучше узнал себя. Когда истечет этот срок, приходи.
- Подумай, - сказал жрец Иерофанту. – Ты снова свяжешь себя с Землей и земными обязанностями, ты, знающий цену всему земному.
- “Цену” человек может назначать только сам, если ты это имеешь в виду.
- Не всегда.
- Но я знаю, на что решаюсь.
- Даже если это твой окончательный выбор, все равно подумай... Хотя не мне давать тебе советы. Но я желаю тебе добра.
- Видимо, мне еще много веков ходить по Земле, - задумчиво ответил Иерофант. – Но я, возможно, даже рад этому.
- Помни, что мы всегда готовы помочь тебе, ибо мы знаем, кто ты. Ты можешь довериться нам... Хотя есть вещи, в которых никто не поможет...
Через полгода ученик пришел к Иерофанту.
- А теперь я спрошу тебя: достаточно ли в тебе силы, чтобы научиться этому? Достаточно ли мужества и решимости?
- Я решился до конца и собрал все свое мужество. Но сил своих я не могу знать. Испытай меня, и я приложу все свои силы, чтобы не погибнуть от испытания.
- Ты уже многое доказал. Но если ты отступишь, на этом пути тебя ждет смерть. Возврата нет, запомни это.
- Я чувствую радость, когда думаю о пути вперед...
- Хочу предупредить, что тебе придется труднее, чем многим.
Весь осенний сезон ученик постигал тайны под руководством Иерофанта. И порой такова была его молитва:
“Ты говоришь: кто нуждается, не будет обделен Силой.
Вот, я ищу Силу.
Я жажду, чтобы мир открылся предо мной, и воссиял мне Лик Неба.
Так я желаю ответа.
Ответь.”
Наступила весна, время, когда заканчивается всякое обучение. И Иерофант взял ученика и они пошли с ним в мир под видом обычных людей, так, чтобы никто не увидел в них принадлежности к храму. Со времен основания храма никто еще из его служителей не поступал так.
И, вернувшись к осени, ученик сказал:
- Я никогда не думал, что мир таков.
- Каков?
- Что он настолько жесток. И что он не понимает самое себя. И что он так многого лишен, и что имеет в себе столько прекрасного и не замечает его. Я привык к ответственности и знанию. Но что мог знать тот человек, что пожелал тебе зла? И какую ответственность могла нести женщина, обвинившая тебя в краже? И кем был тот старик, ударивший тебя палкой?
- Не суди их... Ты прав, мир прекрасен и жесток, и сам себя не знает. Он был таким – и будет таким. Это единственное, что в нем неизменно. До поры. До той поры, когда он разрушится или воскреснет.
- И еще я понял, что все бытие – слишком большая загадка, чтобы разрешить хотя бы стотысячную ее долю, даже меньше, - и как может человек надеяться на это... Но чему ты улыбаешься?..
На следующий год в миру ученику однажды было особенно тяжело. И он спросил, бросая вызов судьбе:
- Не знание ли это, когда все кажется – “не имеющим смысла”? может быть, стоит помнить его?..
- Нет. Это только усталость. С каждым испытанием ты раскроешь в себе еще неведомую тебе силу. Душа человека – феникс, поднимающийся из пепла.
Так шел год за годом. Ученик возвысился до своего предназначения. И вот наступил день, когда он принял должность Великого Иерофанта храма и заменил собой своего учителя. И в этот день высокая сущность, сложив с себя свое звание, пришла к нему и сказала:
- Ты хотел узнать тайну моей души. Смотри. Это уже не уроки, это простое доверие между равными. Ученик не больше своего учителя. Но и не меньше, ибо каждый из них – индивидуальность, раскрывшая себя.
Но бывший ученик поразился увиденному и не поверил его последним словам. Он не считал себя равным ему.
И на следующий день прежний Иерофант покинул храм и ушел своими дорогами, пообещав однажды вернуться.
. . .
В храме жил мальчик по имени Сиа. Он предчувствовал в себе нечто, чего никто не знал. Великий Иерофант Мену видел его стремление, но не мог до конца определить его. Этот ребенок был для него загадкой. И Мену в очередной раз убеждался, что нет более сокровенной тайны, чем душа человека.
И вот однажды вечером к воротам храма подошел странник в простой темной одежде, и сказал привратнику, что ему нужно видеть Иерофанта. Привратник сильно удивился.
- Даже я не имею к нему доступа, ведь я всего лишь ученик Храма, - сказал он.
- Передай ему, что я вернулся, - ответил на это странник, садясь на землю у стены.
- Тебе придется ждать едва ли не вечно.
- Я подожду.
Так прошла ночь.
Но на следующее утро Иерофант с двумя жрецами сам вышел за ворота и, увидев пришедшего человека, узнал в нем своего учителя. С изумлением смотрел привратник на их приветствие.
Они вошли в ворота и тропками сада пошли к храму. И Мену рассказал своему учителю про ребенка по имени Сиа.
- Он может стать Великим Иерофантом, когда вырастет, - сказал Мену.
- Он уже был им. Это тот же дух, что воплощался в моем предшественнике, который умер, не оставив учеников, помнишь? Тогда у него была духовная чистота, но недоставало силы. Сейчас он вернулся и обрел силу великую... Пойдем, мне надо поговорить с ним.
И он долго говорил с ребенком, а Мену сидел рядом и наблюдал за ними. И ребенок попросил высокую сущность:
- Не уходи.
И сущность достала из складок одежды небольшой камень бирюзы, размером с ладонь, и положила на стол перед собой. Едва касаясь пальцами, силой мысли и взгляда она преобразила камень в маленькую скульптурку Маат.
Около 1999.
ГЕРУ
(три фрагмента)
Геру помнил себя с первых дней, с первых минут своей жизни, а может быть, еще раньше, в утробе матери. Он помнил тишину, божественный покой до рождения, и помнил, как не боялся рождаться, выйдя в мир без плача и крика, только глубоко вздохнув. Он помнил лицо матери, теряющей сознание после его рождения, какое-то почти прозрачное, эфемерно светящееся лицо, будто истекающее светом, и отец говорил, что он с трудом остановил кровь и что она могла умереть. Отцом Геру был египтянин Рахотеп, Иерофант храма, а мать его – он помнил – ушла от них очень давно, еще в его раннем детстве. Она взяла его себе на руки, прижала к сердцу, и он понял, что видит ее в последний раз, и что она отдает ему последнее и наибольшее из того, что может. Он спросил тогда отца, зачем она уходит. Затем, что другие люди, далеко отсюда, нуждаются в ее помощи, - ответил отец. Пусть возьмет нас с собой, - сказал Геру. Нам должно быть здесь, - возразил отец. Геру тогда не исполнилось и года, но он все понял. Дар понимания вещей проявился в нем тоже с первых дней жизни.
Когда подрос, Геру узнал, что Иерофант не имел права знать женщины и иметь детей. Его тогда удивило, как люди не прокляли его с отцом. Наоборот, все вокруг относились к ребенку с каким-то странным почтением, а Рахотеп все так же оставался Иерофантом и пользовался едва ли не большим уважением, чем раньше. Только подростком, лет в двенадцать, получив доступ к некоторым закрытым писаниям, Геру прочитал, что в исключительных случаях, которые в древности, как говорили, исключительными не были, был возможен союз между Высшим Иерофантом и такой же Высокой Посвященной, женщиной, если между ними рождалась Божественная Любовь, не оскверняющая, но напротив, раскрывающая глубочайшие тайны в человеке. Тогда они наитием находили сокровенный чертог, который обычные люди никогда не видели и не знали о его существовании, уединялись там, и их называли богами, а ребенок, рождавшийся у них, почему-то всегда мальчик, считался святым и впоследствии занимал место отца.
Геру не баловали, не потакали его слабостям, он знал это, напротив, его воспитывали в излишней, может быть, для ребенка его возраста строгости, но он, сколько себя помнил, никогда не чувствовал, будто он маленький. На нем будто лежала какая-то ответственность, перед людьми, перед миром, и это сознание ответственности он любил. Оно углубляло его дар понимания, становившийся уже не детской забавой, а активной силой, способной кому-то помочь и что-то исправить. Часто Геру видел, что взрослые в чем-то испытывают его, и тогда он не считал, что они его ненавидят, или хотят придраться, или желают зла, он просто принимал такое отношение как данность и старался собраться с силами, чтобы выдержать испытание достойно. Первое серьезное испытание он выдержал, когда ему исполнилось пять лет.
тогда жрецы, царица со взрослым сыном и маленькой дочерью и он с отцом спустились в подземный храм с тайными изображениями, и все они чего-то ждали. И там Геру через год с небольшим после разлуки снова увидел свою мать. В полумраке, освещенная снизу двумя факелами, она стояла, скрестив на груди руки, и смотрела на него. Он обрадовался и побежал к ней, спотыкаясь и падая, потому что ему было только два года и он не мог еще быстро бегать, но на полпути вдруг понял, что это было только изображение на стене. Однако изображение, от которого исходила почти та же сила, как от живого человека. В расписанном красками рельефе Геру не видел того серебристого свечения, что помнил в своей матери от начала дней, но в глубоких, казалось, видящих глазах чуть склоненного лица таилась та же скорбь, какую он знал. Геру почувствовал, как его охватывают большие, теплые руки отца, как отец сажает его себе на колени. И тогда, снова подняв взгляд на изображение, он заметил над переносицей портрета матери разгорающуюся серебристую точку. Свет делался все ярче и в то же время мягче, он уже окутывал собой всю стоящую фигуру. Но потом произошло что-то страшное. Неизвестно откуда из тьмы храма появился огненный шар, он приблизился к изображению и остановился на уровне груди, резко освещая лицо, почти касаясь поверхности камня и испуская потрескивающие искры. И тут по камню вдоль груди фигуры, как бы напротив сердца, прошла глубокая трещина, и оттуда – Геру ясно помнил, что изнутри, а не от нависшего шара – вырвалось ярко-белое сияние и осветило на мгновение весь храм, а потом пропало, поглотив в себя шипящий шар, а трещина в камне осталась. После этого странный вихрь, которому явно неоткуда было взяться в закрытой комнате, погасил все факелы, и почти в то же мгновение Геру услышал рыдание царицы Сотис.
Позднее Геру часто вспоминал это и пытался осознать свои ощущения в тот миг. Его притягивало это воспоминание, но оно порождало в нем скорбь. Он чувствовал тогда очень много, однако самым явным казался момент будто порванной связи. Он вдруг осознал тогда, что его матери больше нет на земле, что в этот самый миг ее не стало, но не заплакал, не смог, а как-то оцепенел от этого знания. Он не помнил, что еще происходило в тот день.
Геру разрешили входить в Храм Тайных Обликов в одиннадцать лет, раньше, чем полагалось по правилам. Это произошло из-за того, что он сам нашел туда дорогу. Рахотеп увидел сына на пороге комнаты, спящего, накануне праздника Владык Неизобразимых Ликов, а тот, кто приходит к Тайному храму в этот день, по закону должен быть впущен. Так Геру впервые присутствовал при богослужении отца в Тайном храме.
Геру узнал имена изображенных на стенах храма кроме имен Владык-Светочей, которые были несказуемы. Их так и изображали в центре стены, в виде семи столпов света, без лиц, без всякого человеческого подобия. Мальчик долго ходил от фигуры к фигуре, и ему казалось, что он общается с ними, и у каждого свой характер, свой дух. Кроме изображения матери он нашел здесь еще одно женское изображение, на вид этой женщине можно было дать лет сорок. Ее лицо поражало строгостью и выражением властной силы, редкой даже для мужских обликов. Отец сказал, что ее имя Дебарим. В руках эта женщина держала двуручный меч. От нее по полу шла тонкая темно-красная полоска вбок, к соседней стене. Геру проследил движение полосы и увидел, что она кончается у ног изображения его матери. Он заинтересовался этими полосками, испещрившими пол. От ног изображения матери, прямо через весь зал и деля его на равные части, шел золотой луч. Он кончался напротив, приникая к стопам мужчины в белом. Этот мужчина показался Геру самым светлым обликом в Храме. В руках, прижимая к груди, этот человек держал младенца, неизвестно, мальчика или девочку, он окутывал его белой тканью, и обоих окружало золотое сияние. Присмотревшись, Геру различил, что у ребенка только лицо детское, а тело – птичье. Проследив еще один луч, исходивший от стоп матери, серебряный, Геру увидел, что тот указывает на фигуру между входными дверями. Там стоял зрелый муж в расцвете лет, с длинными волосами, отливающими темным золотом, и узким смуглым лицом. В правой руке он держал посох, который увенчивало маленькое солнце. Сол, - назвал его имя отец. – Эти трое, и твоя мать в их числе, те, кого называли Последними. –Почему их так называли? – спросил Геру. – Они последние видели Неизобразимые Лики. После этого Владыки скрылись, оставив людей действовать самостоятельно. – Но ведь это было недавно, тогда, когда я родился, - удивился Геру. Да, - ответил отец, - мы живем в точке смены эпох.
Больше всего Геру поражали Светочи. Они казались просветами в стене, за которой всходило солнце. Они ровно горели бело-розовым пламенем и затмевали собой факелы. Геру не знал, что это, краска или настоящий огонь. Он пытался приблизиться и рассмотреть, но Светочи будто отодвигались от него. Перед Ними стоял низкий алтарь, за который не разрешалось заходить. Со временем Геру стал различать во втором слева Пламени очертания Лика. Отец говорил, что видит Лики во всех Светочах. Но Геру открывался пока только второй слева, и чертами он был похож на светлого человека с ребенком-птицей на руках с левой стены, только еще более светлый, еще более возвышенный и юный. Геру мысленно называл этот образ Агатос. Он не помнил, откуда пришло к нему это название.
Сентябрь 2000.
ПОСЛЕДНИЙ ВОПРОС
Сиа был молод, но понимание его было велико; Древний Маг был опытен и искушен, и люди говорили, что он живет уже тысячу лет. Глаза Мага, голубые и холодные, смотрели равнодушно и чуть насмешливо с черного, будто обугленного лица, и в морщинах, в глубине их будто застыл пепел извергнувшегося вулкана. Вулканическим камнем было его лицо, и ладони, сами как глубокая, вырезанная из черного дерева чаша, плотно держа, протягивали ему чашу, полную яда. Сиа принял из его рук чашу и осушил ее до дна. Тогда Маг задал первый вопрос.
Вопросов было пятьдесят, но звучало всегда сорок девять. Ответами были имена, ключи, врата, сути, шаги, - продвижение в неизвестность, пришедшее из потребности неизвестности. Это были пути, которые проходил ищущий только самостоятельно, и никто не мог дать ему совета, но подтверждением истинности ответа была отсроченная – каждый раз на один вопрос – смерть. Вопросы менялись, и никто не знал их, и только один оставался неизменным, тот, который не задавался. Крайне редко человек решался на испытание пятьюдесятью вопросами, почти никогда. Но иногда в мире наступала необходимость в этом...
Сиа чутко следил, но яд не действовал, потому что не прерывался путь. Значит, он шел правильно. Вопрос и ответ, как две грани ступени, вертикаль и горизонталь, шаги в бесконечность. Сосредоточенность не давала обратиться вспять, ни к себе, ни ко внешнему, и все это осталось далеко позади, внизу. Только прозрачные светлые глаза Древнего Мага с булавочными точками зрачков приковывали к себе взгляд, будто они были средоточием и вопроса, и ответа. Кем был для него Древний Маг, испытующим или противником, Сиа не знал и уже не помнил. И он также забыл о возможности оступиться на этом пути, о неисправимости, о случайной задержке, обо всем, что рождает страх. Никогда еще он не испытывал такого упоения свободой, которое проявляется только на грани жизни и смерти, над этой гранью, за ней...
И вот эта свобода стала торжественной и ясной, ликующей, обозначившей собой головокружительную высоту – и раскрывающей перед сознанием немыслимую беспредельность мироздания... Сорок девятый вопрос прозвучал, и был дан ответ на него. Сиа обрел великую власть над своей свободой, как птица, в совершенстве овладевшая искусством полета. Он теперь знал свою силу и знал, как ее применить, знал, что мир покорится его голосу и велению его сердца, ибо он слился воедино с миром. Он слился с Богом в мире, и никто больше не препятствует этому слиянию... Но Маг посмотрел на него и задал пятидесятый вопрос.
Этот вопрос задавался с целью убить человека. Испытуемый не мог уйти от ответа на него. Он спрашивал о сокровенном Сокровенного, с сути Сущего, об имени Неизреченного, о том, чего нельзя было касаться даже мыслью. Основы мироздания потрясались, когда задавался этот вопрос.
Сиа знал, что погибнет в любом случае, и если ответит, и если промолчит. Что вырвутся волны хаоса и зальют для него весь открывшийся сверкающий мир. Что Высший огонь низойдет на того, кто осмелится произнести непроизносимое. Но в глубине сердца он чувствовал, что знает ответ, и это знание было выше всего, что он обрел до сих пор...
И из этой глубины, из средоточья ее вырвалось великое, Творящее и Разрушающее Слово, то, что Сиа осознал в себе в этот последний миг своей жизни, что вспыхнуло молнией и пронизало все его существо, и он понял, что без этого его существование было немыслимым. Но молния проникла в него невыносимым светом и огнем, и теперь он умирал и знал, что умирает. Человек не может совладать с таким пламенем... И тогда Древний Маг, внимательно следивший за ним, вдруг в порыве сочувствия удержал небесный огонь, поделившись с Сиа своей силой, и принял на себя его смерть.
11.07.2001, по старому воспоминанию
Мистерия. Башня Великой Любви. Изида
Пролог
«Я вечность хожу по земле, а Тебя все нет...»
Так потрясенно замолчать может лишь тот, кто дошел до предела
земли, не ослепнув.
Ведь это безразлично Тебе, сколько Иуд встретилось Тебе на пути,
почти безразлично, ибо Ты сострадаешь им.
И вот к Тебе приходит некто с тем, чтобы противостать Тебе, и Ты
выходишь ему навстречу, но он Тебя не замечает...
«Я вечность хожу по земле, а Тебя все нет...» –
Так говорит мать. Она родила Солнце и стала луной, вертящейся
вокруг земли. Она потеряла Тебя, когда ты покинул ее.
«Я стою на перепутье дорог и чувствую на себе чужие руки.
Множество их проходило здесь, но ни один не остановился... Ибо
я была блудницей, и я есть блудница, но так одинок, как я, не мо-
жет быть человек... И потому я закрою лицо, промолчу и погру-
жусь в сон. Я вечность стою у дороги, а Тебя все нет...»
И волхвы идут по горам и ищут Тебя. Они уже изверились в своей
звезде, но звезда светит им так же, как и всегда. Они встречают блуд-
ниц на своем пути, матерей и еретиков. Они встречают нищих, боль-
ных и увечных, и никто не знает дороги. Одна звезда знает, но они
изверились в ней... Они идут дальше, и Иуда крадется за ними, но они
не замечают его...
Тогда где-то на земле зажигается слабый светильник. Еще
девять зажигаются вслед за ним. То девы поют песни и собираются на
свадьбу. Им незнаком Жених. За ними – за каждой – идет по тени,
и всего их десять теней. Тени говорят: отдай нам светильник. Мы
тоже девы. У нас тоже есть сердце. Но девы не слышат их. Они
приходят слишком рано и остаются – каждая – наедине со своей
тенью.
А на пороге дома Жениха сидит блудница. «Я вечность сижу
на пороге, - говорит она, - выйди же мне навстречу...» Но в доме
темно и пусто. В доме никого нет.
«Я видел их, этих людей, - говоришь Ты. – Они погибнут
при виде лица Моего, одни от ненависти, другие от любви... Что я
могу дать им?»
И ты выходишь в одежде странника, и никто не узнаёт тебя.
Только блудница следует за тобою, но и она не знает тебя. Она
говорит: «У меня есть золото». – «И у меня есть золото...» Она
говорит: «У меня есть дом». – «И у меня есть дом...» Она гово-
рит: «У тебя нет меня...» И ты отвечаешь: « Зато у других есть
ты», и она плачет, и тебе жаль ее. Но она останавливается на пе-
репутье и уже не идет за тобой. Так начинается ее вечность.
Но ты помнишь ее. Ты помнишь других. Ты все помнишь.
И однажды ты приходишь к ней и берешь ее за руку. «Ты
права, - говоришь ты ей, - у меня нет тебя, но у меня есть твоя душа,
которой ты не знаешь. Пойдем». – И вы идете вместе.
«Я покажу тебе твою душу», - говоришь ты ей, но она отвеча-
ет: «Моя душа – Ты».
. . .
Десять дев возжигают благовония в брачном чертоге. Невеста
сидит меж ними одиннадцатой. Девы умащают ее волосы и закалы-
вают их цветами, белыми цветами на черном. Но невеста стряхива-
ет с себя цветы, стряхивает их тонкие руки с своих волос и убегает
подобно дикой лани. «Я не невеста твоя, - говорит она, - я вечность
хожу по земле, и когда ты придешь ко мне, меня дома не будет...
Люби блудницу, она нуждается больше, чем я. Люби всех блудниц,
как любят они, как нуждаются они... Я никогда не увижу тебя.
Не приходи ко мне». – И она становится душою своей пустыни, ибо
знает свои дороги.
«Ты ушел от меня, - говорит она, - ушел навстречу себе. Я
пойду за тобой, - навстречу себе. Ни боги, ни люди, ни ангелы
не знают тебя. И боги, и люди, и ангелы узнают мой путь. Мы
встретимся там, где не встречался никто до нас. Я пойду за тобою
след в след своею дорогой. Жди, ты не останешься один...» – И
она уходит туда, где ни высший, ни низший еще не ступали,
кроме Единственного...
«Я вечность хожу по земле, а тебя все нет... – Ты помнишь,
где был ты? – я память твоя. Я прошла за тобою след в след
одною дорогой, о которой ты позабыл. В моих глазах увидишь
ее, когда встретишь меня в пустыне...»
«Мне нужно найти дорогу в страну Агартху, - говоришь ты,
вернувшись. – Кто поведет меня?» – «Ты идешь ради мира, а я
ничего не могу тебе дать...» – отвечает душа пустыни... Долгие
караваны идут по земле.
«Когда я проснусь, укажу тебе путь...»
. . .
«А я в Земле Черной. Здесь есть у меня братья. Здесь любит
меня сын фараона, великий жрец. Молод еще сын фараона, молод
и мудр он, великий жрец. Он знает любовь мою, провидит ее,
думает о ней. Так говорит обо мне мать его, царица. Так говорит
она, а я молчу.
Есть еще дочь у царицы, меньшая дочь у царицы. Двенадцать
лет ей исполнилось этой зимой. Пусть будет она великой жрицей,
а я уйду из Земли Черной, уйду навстречу погибели верной в
безвестный край дорогой последней...» – такие песни слагала
флейтистка при храме, знавшая тайну.
«Зачем тебе, девушка, наши тайны? зачем тебе твои песни...
Я знаю древние песни, но ты не могла бы их петь...
Мы выстроим песнями город. Мы призовем песнями Высших.
Мы прогоним песнями темных. А твои песни, - зачем они?»
«Затем мне мои песни, что я вижу, не могу не видеть, как
клонится солнце к закату, как тянется земля к небу... Как
падает вечный город, как Высшие ступают на землю, как свет
попирает темных, как ты уходишь дорогой последней...»
«Зачем ты об этом знаешь, зачем ты об этом помнишь...
Зачем говорю я с тобою, когда мне нужно молчать...»
Есть дверь на высокой башне, белая дверь на башне, дверь
из тяжелого мрамора. Никто не может найти эту дверь, а если найдет,
не откроет. Открывается снаружи дверь на прикосновение руки
любимого. Открывается изнутри дверь на прикосновение руки
любимой... За дверью – покой брачный, чей потолок – небо
звездное. У двери брат ждет, брат, что откроет ее...
«Сестра, дай мне силу твою, чтоб поддержать этот город.
Дай мне силу твою, чтобы не рухнуло это небо. Я знаю, ты
обладаешь силой женской и ангельской. Темный язык пламени,
что укрыт от лица людей и обладает силой двоих. Вместе мы
удержим это небо. Вместе мы охраним этот город. Я поддержу
тебя, когда ты спустишься по темным ступеням...»
«Брат, что мне смех и песни девушки с флейтой. Мать твоя,
царица, боится за меня, но я не хочу, чтобы она боялась. Судьба –
это то, что мы выбираем. Судьба – это то, чего мы не ведаем...
Две змеи на серебряном блюде играли, боролись между собою,
одна рубиновая, другая изумрудная. Две змеи разметали друг
друга в прах на рубины и изумруды. Камни рассыпались в пепел. А
я видела в них мир, и то, чего мир не достоин. Возьми это блюдо, оно
стало чистым, хоть на нем была пролита кровь. Возьми его, пусть
мать твоя не боится, мы не похожи на этих змей. Отдай рубины и
изумруды девушке с флейтой, они уже не принесут зла. Они мертвы.
Пусть дети играют с ними...»
«Я провожу тебя в страну твою, по лику Солнца на стене
узнаю о тебе. Ты оставишь мне камень, белый мрамор с красными
жилками. Я уже не боюсь за тебя, ибо ты – феникс, поднимающийся
из пепла, как и сказано о тебе... Иди с миром».
«Я не забуду тебя, брат, и мы еще встретимся...»
Так проходит вечность за вечностью, эон за эоном и Сидящий
у Источника вспоминает. Ложь и тьма – по левую руку, свет и милость - - везде. Придет ли к источнику странник напиться? – но камениста и
трудна дорога...
. . .
Семь Пламен, выросшие из одного Корня, венец планеты, образ
Неизреченного. И рядом – смерть, тайна, небывшее, никогда не быв-
шее. Две тайны познали друг друга. Тогда соединились они и раздели-
лись снова. И кто-то шел по шатким ступеням, вниз, потом вверх,
потом вниз, далеко спускался и поднимался, как пылающая звезда...
Смерть – ярость – сон... Колокол – звон – время... Вниз –
вверх – вниз, но уже стынут ладони, держась за поручень. Так много
сил нужно, чтобы еще раз спуститься туда, где все уже знаешь,
и жить в ведении. И что тебе снова смерть – жизнь – смерть...
Лишняя боль, не больше. Это и вправду совсем немного. Да, немного,
истинно так.
Мать поет колыбельную сыну. «Я даю тебе имя». А до этого –
темные воды Аменти, темные воды, где нет дыхания. И каждый
существовал в несуществовании. И каждый уйдет туда, чтобы снова
вернуться. Каждый уйдет и вспомнит, и поймет, когда вспомнит все.
«Я спускался по темным ступеням туда, в глубину смерти, - так
я искал ее. И она была везде, так же, как была везде жизнь. Меня
похоронили в гробнице, но я живу. Гробницы тесны для живого. Я
встал над миром и наклонился к нему. И в водах увидел отражение.
То отражение было светом, оно было светом в темных водах, в темных
прозрачных водах...»
Что ж, мы знали те скалы, что были в начале мира. Мы знали моря,
покрывшие остывающую землю. Мы знали огонь и чтили его, как
провозвестие. И ветер был нам другом, несущим нас по своей воле,
как птиц небесных. А небо склонялось над нами подобно лицу матери.
В холодную высь его мы смотрели. И нам отвечали миры, брошенные
в бесконечность, как пригоршни белого огня... тысячей глаз.
«И там, на самом краю мира я увидел тебя, когда тебя еще не было.
Я увидел звезду твою, звезду твоего рождения. Я искал тебя по этой
звезде тысячу лет, пока жизнь твоя не приблизилась ко мне, пока судьба
твоя не сплелась с моей, пока я не увидел, что ты идешь по тропе и
знаешь меня, не узнавая...»
. . .
«Ты слышал мой голос, ты видел мое лицо в твоих
снах. Ты видел меня, когда меня еще не было. Ты
видел меня, когда меня уже не стало. Ты, во мраке
смерти познавший меня и жизнью осуществивший
меня. Сколько адов пришлось нам пройти, на какие
круги стать... Люди дали мне смерть за дар жизни.
Я была зерном, цветком в глубине вод, ребенком,
маленькой девочкой, теряющейся в хаосе существо-
ваний и несуществующего. Я спустилась к тебе и
поднялась вместе с тобой. Так мы видели бездну.
Так ты говорил мне, что видишь меня и больше
ничего не страшишься. «Мне нужно найти дорогу
в страну Агартху», - так говорил ты. Я проведу
тебя над тропой безумия человеческого. Кто-то
поведет тебя дорогой Света. Он встретит нас. На
камнях потерянный свет. И вот, я возвращаюсь, ибо
теперь мое время настало...»
Всю ночь в небесах длилась битва, и на земле была буря.
. . .
Жди, когда утихнет на земле буря, ты, испытавший на себе
ее силу. Ты, не знавший, за что была битва, за сердце единого
человека, перевесившее собой весь мир. И понадобилось сердце
другого, чтобы уравнялись чаши весов. Тебе не будет других
снов. Спи.
Утро пришло, как роса падает на землю. Как птица, просыпаясь,
зовет солнце. Кто-то шел по ручью до истока реки. Он нашел там
ребенка и взял его себе на колени и говорил с ним, говорил мыслью
и сердцем. И в тишине раздался голос, первый голос. Он был зовом
души, потерявшейся в безбрежном море, и волны выбросили ее
на берег.
На берегу рыбак чинил сеть.
Земной день яростью полдневного солнца жег песок.
«Ты ответишь мне когда-нибудь, черное яростное солнце, дух
раскаленного камня, душа воздушной волны? – Травы умерли
от дыхания твоего. И я тоже умру, как травы, прейду, как сон,
как трава... Солнце полночное и Солнце полдневное, два Лика
одного света, когда же стану я тем, чем должно, ведь я уже
сделал свой выбор... Но мне было сказано искать, искать в
пустыне ангела, искать заблудившуюся душу. Звезды дневные
и звезды ночные, когда вы восстанете в небе, указывая
единственный путь?»
- Скоро, тогда, как пройдет по земле буря, тогда, как смешаются
все созвездья, тогда, как увидишь ты цепочку следов на песке...
И по цепочке следов на песке ты найдешь заблудившуюся
душу, ту, что сидит на земле, спрятав лицо в колени, и протянешь
ей чашу с водой.
«Я знаю единственный путь, но по нему мне не должно идти
одной. И поэтому я жду. Других путей я не знаю», – ответит она
на твой вопрос.
«Побереги свою воду, странник. Тебе еще пригодится отражение
в чаше, как зеркало Неба. Тебе еще споет свою песнь полночное
Солнце, я же не нуждаюсь больше ни в чем...»
И я шел с тобой по долгой пустыне, по скалам, уходящим
вершинами в небо, по горячей земле и камням. И тогда я вспомнил
дорогу, по которой мы с тобою однажды уже прошли, я вспомнил
ребенка у истока реки, я вспомнил все...
«Облака распадаются в волокна по ветру, отражаясь в глазах
твоих. Разреши быть тем ветром, что освободит от них взор твой.
Так я видел себя в глубине твоей, в прозрачной синеве твоих глаз,
в ночном небе, наполненном звездами. И огонь светила разгорался
на горизонте, то душа твоя пробуждалась, полная золота...»
И хоры небесные пели долгую песнь, долгую, подобно тысяче
жизней, и полную печали, но светлую, как утешение. «Вы обручены
изначально, вы Пламена одного Корня», – так пели они. И я чувство-
вал плач твой, так близко, внутри, возле самого сердца, и тогда я
спросил тебя мыслью и сердцем, всем звуком бездонным, что скопи-
лся во мне: «Что я могу для тебя сделать?» – «Будь», - ответила ты
безмолвно, и я осознал всем своим существом: Я ЕСМЬ.