И опять возвращались к нему вопросы, в последнее время постоянно терзающие его: «Как мне жить дальше, маленький мой, как жить с этой страшной тайной в душе? Как не признаться всем, что ты мой сын, а не внук – пусть нежданный, нежеланный, но мой сын? И в то же время как признаться в этом?».
Наида и Гасан выбирали в киоске сувениры для своих московских друзей – кинжалы, инкрустированный письменный набор, отделанные серебром рога тура. Гасан торопил жену:
– Вдруг малыш поднимет шум, и отец с ним не справится?
– Отец справится, не волнуйся. Я не просто так оставила ребенка с ним, дома тоже не раз пыталась, но там, стоило ребенку забеспокоиться или заплакать, тетя Женя тут же перехватывала инициативу. Пусть отец хотя бы на руки возьмет внука, посмотрит ему в лицо – может, в его сердце что-то дрогнет? Нельзя же так наказывать малыша из-за его матери, он больше всех пострадал. Да и кого винить за этот брак, если не самого Тимура? А теперь уже вообще никого винить не стоит. Ребенок с нами, мы никогда его не обидим, это моя родная кровь... И если с Тимуром не случится чуда, сделаем так, чтобы Шамиль даже не узнал, что мы – не его родители. Зачем травмировать ребенка, если в этом нет смысла? Мы усыновим его в скором времени, да, Гасан? Ты мне обещал…
– Конечно, родная. Я сделаю все и для тебя, и для твоей семьи, лишь бы ты не страдала.
– Спасибо, Гасан. Ты лучший муж на свете. Не каждый бы мог взять столько проблем на себя даже до свадьбы. Проще было бы отказаться от такой проблемной невесты.
– Согласен, проще было бы, если бы не любил…
Алибек чувствовал, как дрожат его руки, обнимающие ребенка, и тщетно пытался успокоиться, собраться, не желая показаться дочери и зятю в таких растрепанных чувствах. Он прижимал к себе тельце ребенка и впервые испытывал к нему странное чувство – нежность и щемящую жалость, боль и раскаяние, чувство огромной вины перед этим маленьким человечком, который пострадал уже в начале жизни из-за одной его ошибки…
«Маленький, моя убитая совесть, мой страшный грех и вечная вина, сын, которого я не могу назвать сыном, потому что иначе потеряю всех остальных и заставлю их страдать», – думал Алибек о малыше, по-прежнему крепко прижимая его к сердцу.
Алибек не заметил, как рядом появились Наида и Гасан. Дочь, улыбаясь, смотрела на него, радуясь увиденной картине: отец крепко обнял притихшего ребенка, а по его лицу продолжали течь слезы.
Наида обняла отца, сказала ему:
– Я знала, папочка, знала, что ты оттаешь, полюбишь внука, он же наша с тобой кровь. Он ни в чем не виноват. Посмотри, папа, какой он хорошенький, ласковый, добрый. Ты должен любить его особенно: как это часто бывает, наш малыш больше похож на тебя, деда, чем на отца. Пусть только счастливее будет вас обоих.
Алибек молчал, но слова дочери разрывали ему сердце. Ему было невыносимо тяжело, он понимал: открыть свою тайну дочери он не может. И не только потому, что боится потерять ее любовь и уважение. Он был готов к презрению и даже отречению с ее стороны: как она сможет простить ему смерть матери, трагедию брата? Наида не простит… Но он больше не думал о себе – что бы ни случилось с ним дальше, большего страдания, чем то, что гложет его, не будет. Он не мог признаться дочери, хотя отчетливо понимал: признание дало бы какое-то облегчение. Алибек не мог сказать такое дочери сейчас, когда она в положении, не совсем здорова, перед полетом. Но уже твердо знал: пройдет время, она родит, в ее жизни появится еще одна радость – ее дочь, она окрепнет. И тогда он во всем признается Наиде, получит ее осуждение и презрение и дойдет до конца в своем нечеловеческом страдании. Тогда и получит сполна свой ад на земле, а иначе просто не сможет жить дальше.
КОНЕЦ