Никола Моргун был парень непутевый. Кое-как закончив восемь классов в своем родном городке на Полтавщине и отслужив в армии, он перебивался случайными заработками и к своим двадцати трем годам поменял уже много профессий: одно время работал грузчиком на складе готовой продукции на винном заводе и был уволен за пьянство и постоянные прогулы, потом служил вышибалой в ночном клубе, а последние полгода трудился могильщиком на городском кладбище. Но он часто видел по телевизору, как живут миллионеры, и мечтал о такой жизни. Его кореш, Андрей Соловьев, недавно гостивший у родственников в Германии, взахлеб рассказывал о тамошней сладкой жизни, где можно ничего не делать и жить припеваючи.
- Понимаешь, - объяснял он другу, выпив и закусив соленым огурцом, - надо только косить под этого... ну, как его... под флютлига.
- Под кого, кого? - не поняв, переспросил его Никола.
Андрей, возвратившись из Германии, в разговоре с друзьями любил вставлять часто ему самому непонятные слова. Вот и теперь, несколько секунд наслаждаясь произведенным эффектом, он продолжал:
- Ну, по-нашему это вроде беженца. Мол, от войны спасаешься или за веру пострадал, или, к примеру, жид. Тоже катит. Приедешь и прямо в ноги - бух: "Прошу, мол, азюль, так как жизни никакой не стало, со всех сторон притесняют проклятые басурманы".
- Азюль? - поскреб в затылке Никола. - А что это такое "азюль"?
- Я и сам толком не знаю, но думаю, это как Золотой ключик: в замок его вставил, дверцу отворил и ты словно в раю.
- Во здорово, - глаза у Николы загорелись. От избытка чувств выпили еще по одной. - А как бы это все устроить?
- Честно говоря, без понятия. А ты к Вальке Адамчук подкатись. Помнишь, наверное, в школе вместе учились. Она теперь в городской мэрии сидит. Ну, там конфеты, цветочки, аль еще чего. Может, она тебе и подскажет.
- Ну, а сам-то что? - допытывался у приятеля Моргун.
- Мне и здесь хорошо: в милиции работаю, - и он весело подмигнул ему.
Никола последовал совету друга: "подкатился", как он выразился, к Вальке Адамчук. За трех породистых поросят, которых Никола выпросил у своих родителей, она "состряпала" ему справку, что, он, мол, проживал в Донецке, на улице Ленина, в доме номер 5, который-де был разрушен во время войны, и теперь, якобы, Николай Моргун официально является беженцем. С этой бумагой он приехал в Германию и получил столь желанный азюль от немецких властей.
В тот роковой для него день во время пьяной драки Моргун был убит ударом ножа в сердце.
6
Услышав слова шефа, фрау Шмидт засуетилась в операционной. Не прошло и четверти часа, как в дом ворвался д-р Майер в пальто нараспашку и в развевающемся на шее кашне. В руке он держал запломбированный никелированный ящик. Скинув на ходу пальто, он быстрыми шагами прошел прямо в операционную.
- Фрау Шмидт, тащите сюда этого огольца.
Фрау Шмидт тихонько подкралась сзади к собаке и схватила ее за шкирку. Пес взвизгнул, шерсть у него встала дыбом. "Ах, ты так!" Он извернулся и тяпнул девушку за ногу. Она закричала от боли: "Помогите!" А Герольд уже мчался по коридору по направлению к кухне, надеясь у своей покровительницы, фрау Грос, найти спасение. Сзади он слышал крики хозяина: "Держи его! Хватай!" и тяжелые шаги бегущего за ним по пятам Майера. Вбежав в кухню, пес в растеренности остановился, глядя большими черными глазами на фрау Грос, как бы спрашивая: "Где мне спрятаться?" Она приподняла длинную черную юбку и указала пальцем себе под ноги. Собака догадалась и юркнула к ней под юбку. Старуха опустила юбку, присела на стул, и она полностью закрыла Герольда от посторонних глаз. Пес затаил дыхание. "Вот что значит настоящий друг!" - с восхищением подумал он, полагая, что находится в полной безопасности. Но это был только коварный маневр. Когда Майер вырос на пороге кухни с криком: "Где он?", фрау Грос молча показала себе на юбку. Доктор на цыпочках подкрался и всей тяжестью своего упитанного тела упал ей на колени, чуть не стащив с нее юбку. Пес заскулил, заелозил в его железных тисках. Когда Майер уносил его из кухни, крепко держа в руках, пес оглянулся на фрау Грос. "И ты, Брут!" - можно было прочитать в его печальных глазах.
В то время, как фрау Шмидт "зализывала" на себе раны от собачьих зубов, мужчины приступили к операции. Усыпленный Герольд лежал на операционном столе. Майер орудовал машинкой, состригая у него шерсть с живота и на голове. Остатки шерсти он сбрил электробритвой.
- Готово, - наконец выдохнул доктор.
Тогда к работе приступил проф. Штерн. Он одним взмахом скальпеля раскроил собаке живот, залез внутрь и вытащил семенные железы и яички пса. Вместо них он вшил семенные железы и яички Николы Моргуна, которые привез с собой Майер. Доктор зашил рану. Затем профессор разрезал кожу на черепе Герольда и произвел трепанацию. Когда крышку черепа сняли, обнажились мозги собаки. Штерн проник рукой в глубину и вырезал гипофиз, а вместо него вставил гипофиз человека из того же сосуда, что и яички.
В это время Майер следил за показаниями приборов.
- Пульс катастрофически упал. Еле прослушивается.
- Колите адреналин прямо в сердце. Скорее же, черт возьми!
- Пульс не восстанавливается.
- Еще раз адреналин и одну ампулу камфоры.
- Пульс нитевидный, но стабильный.
Профессор поставил выпиленную крышку на место.
- Зашивайте, - и немного помедлив, добавил, - введите средство для предотвращения отторжения новых органов.
Когда рана была зашита, Штерн устало стащил с себя резиновые перчатки и тихим голосом сказал:
- Полстака спирту.
7
В первые несколько суток после операции пациент висел между жизнью и смертью. Дважды останавливалось сердце, но электрошоком его снова возвращали к жизни. Регулярно вводили средство, предотвращающее отторжение пересаженных органов. Уколы адреналина и камфоры поддерживали в нем, казалось, уже угасавшую жизнь. Пять суток, днем и ночью, продолжалась упорная борьба врачей со смертью. На шестые сутки произошел перелом: состояние больного значительно улучшилось, температура спала, пульс стал ровным, стабильным.
Через десять дней он произнес первые звуки - лай не лай, голос не голос. Шерсть выпадает клочьями по всему телу, - констатировали врачи. - Интенсивный рост костей, заметное прибавление в весе. Аппетит волчий. Отчетливо произнес "Ба-ба-ба". На завтра "Бу-бу-бу". Встал с постели, держится на задних лапах. Щуплый, ростом с маленького человека. Сегодня пролаял "Ба-бу-бы". Никто ничего не понял. Пригласили известного лингвиста, д-ра Зауервайна. Его специальность - восточно-европейские языки. Он объяснил, что пациент хочет женщину. Все обомлели. Через две недели отвалился хвост. Он спросил словно ребенок: "Какая сегодня свода пододы?" Вместо задних лап выросли ноги, вместо передних - руки с заскорузлыми пальцами, которыми он охотно ковыряет в носу. При ходьбе осанка прямая, как у прусского солдафона. Череп как у неандертальца. Жесткая щетина черных волос доходит до самых бровей. Густые бакенбарды и борода закрывают почти все лицо. Приставал к фрау Шмидт. Когда она его оттолкнула, запустил в нее горшок с фикусом. Стащил с профессора жилетку и напялил ее на себя. Пришлось купить ему полный комплект одежды. Серые штаны в клеточку и черные ботинки на шнурках ему очень понравились, а галстук в красный горошек наотрез отказался надеть.
Наконец, решили вывести Герольда в свет: в сопровождении д-ра Майера он впервые был в цирке. Как потом выяснилось, это оказался очень неосторожный шаг. Сначала все шло как по маслу. Когда воздушные гимнасты под куполом цирка из рук в руки перебрасывали, как мешок с отрубями, несчастную партнершу, а она при этом улыбалась, словно испытывала редкое счастье, наш "герой" ( уж и не знаю, как его назвать: собака - не собака, человек - не человек), задрав морду вверх, подвывал в такт тихой музыке, а потом, обращаясь к соседке справа, сказал:
- Во, сукины дети, шо делают.
Та в испуге затряслась всем телом. Потом дрессированные собаки стали гонять мяч по арене, стараясь мордой забить его в ворота. Увидев это, подопечный д-ра Майера так громко рявкнул: "Шайбу! Шайбу!", что его соседку сдуло с кресла. Но это были только цветочки. Во втором отделении на арену выплыло пухлое создание в розовом платье с пурпурным цветком на груди в сопровождении девяти кошек разных мастей. Тут были и черные с тонкими хвостами, и серые пушистые, толстые, как мячик, и даже один рыжий кот. "Но это уже через чур!" Герольд , ощерясь, взвизгнул, и не успел Майер глазом моргнуть, как он уже несся вниз по рядам, сминая на пути прически дам и скользя по лысинам их спутников. Раздались крики, вопли: "Прекратите безобразие! Хулиган! Полиция!" Но Герольд был уже на арене. Казалось, что никакая сила в мире не могла бы его остановить, даже цунами. Он рыча бросился на рыжего кота, но тот злобно зашипев, подпрыгнул, в прыжке выпростал вперед левую лапу и расцарапал ему нос. Боль как бы удесятерила его ненависть к кошкам. Обжегшись на рыжем, Герольд погнался за серой кошкой. Та юркнула за пухлую дрессировщицу и притаилась. Он, не раздумывая, прыгнул на даму и зубами вцепился в цветок у нее на груди. Ткань не выдержала, и розовое платье затрещало по швам. Бедная женщина, оставшись в неглиже, стояла, как соляной столб.
А в это время Майер уже бежал по проходу. На арену выскочило пять служителей цирка. Они гурьбой навалились на Герольда и вдавили его лицом в опилки. Возмущенная публика покидала цирк. Представление было сорвано. Майер взволнованно объяснял администратору, выбежавшему на арену, что это редкий лабораторный экземпляр и с ним надо поосторожней. Администратор грозил всеми карами: судом, полицией и так далее. В конце концов редкого экземпляра затолкнули в машину д-ра Майера, и они уехали. В течение недели Герольд был ниже травы, тише воды.
8
В нем еще многое было от собаки, но все явственней проявлялись человеческие качества. Причем его "очеловечивание" шло нарастающими темпами. Он говорил хриплым, лающим голосом. Его лексикон рос, как снежный ком, с каждым часом обогащаясь все новыми и новыми словами. Если раньше они никак не были связаны между собой и часто не приходились ни к селу, ни к городу, то теперь его слова выстраивались в логические фразы и порой озадачивали слушателя. Он говорил по-немецки с сильным акцентом, напирая на звук "р-р-р", перемежая немецкую речь русскими и украинскими выражениями. Понимая важность для мировой науки проводимого эксперимента, профессор Штерн призвал на помощь лингвиста, д-ра Зауервайна, который должен был постоянно находиться при подопытным и переводить все, что тот ни скажет. Но сухой, как бы подстрочный, перевод на немецкий не мог отразить всего колорита того, что изрыгала его пасть.
- Сколько раз можно повторять, чтоб вы не ели под столом, - упрекал его профессор.
- Опять эта курва настучала.
Штерн недоуменно посмотрел на Зауервайна, но тот, потупившись, молчал.
- Прислуга жалуется, что вы мочитесь мимо писсуара.
- Заместо того, чтоб мне лапшу на уши вешать, дали бы лучше закурить.
У профессора отпала челюсть. Дрожащей рукой он протянул Герольду пачку сигарет. Тот, закурив, пустил струю дыма прямо профессору в лицо. Закашлявшись, Штерн замахал руками, стараясь разогнать облачко дыма. "Упаси меня, Боже, чтобы я не дал этому наглецу в морду".
- Опять-таки, не стряхивайте пепел на пол. На то есть пепельница, - ледяным тоном проговорил Штерн.
- А прислуга на что?
"Ну и ну", - подумал про себя профессор.
- И вооще, что вы меня, как маленького учите, - в глазах Герольда загорелись злые огоньки. - Того не делай, этого не делай. Там не мочись, здесь не плюй. Если хотите знать, я - свободный гражданин свободной страны. Чего хочу, то и ворочу. А вы все, как при советской власти. В трамваях помню было написано "Из окошка не высовываться". Все, кончилась та власть. Нету ее больше. ****ец!
Зауервайн прямо аж руками всплеснул.
- И вот еще что, - продолжал Герольд. - Здесь каждый человек аусвайс имеет. Имя, фамилие, где проживает. А у меня нету аусвайса. Так дело не пойдет.
- Зачем же вам аусвайс? - с недоумением спросил Зауервайн.
- А ты, дурэнь, не лиз поперэд батька в пэкло, - отрезал Герольд и, уже обращаясь к Штерну, сказал: - прописаться здесь желаю на законном основании.
- Зачем же вам прописка понадобилась? - недоумевал профессор.
- Ну, как зачем, - задумался Герольд, - чтоб, к примеру, газеты, журналы получать. Как все люди. Чем я хуже других?
- Но вы же не умеете читать.
- А тебе что, западло?
Штерн вопросительно взглянул на Зауервайна. Тот лишь глаза вытаращил.
- Простите, а как ваша фамилия, ваше имя? - поинтересовался профессор.
Наш герой почесал за ухом.
- Вот вы все меня зовете "Герольд, Герольд", как раньше собаку звали. А я ведь человек. У меня до вас, когда я еще у маленького мальчика жил, была кличка "Бонито". Так я в память о своем счастливом детстве хочу "Бонифаций" называться.
Все переглянулись.
- Довольно редкое имя, - заметил Штерн. - Ну, а фамилия?
- Фрау Грос хочет меня усыновить, - он гордо выпятил грудь вперед. - Так что прошу любить и жаловать: я есть херр Бонифаций Грос.
Представьте себе, дорогой читатель, немую сцену из "Ревизора" и тогда вы поймете настроение присутствующих.
9
Теперь фрау Грос накрывала к обеду на пятерых. Во главе стола размещался проф. Штерн, по правую руку от него сидел д-р Майер, его любимый ученик и помощник, по левую д-р Зауервайн, чуть поодаль фрау Шмидт и Бонифаций. Был слышан звук ножа о тарелку, позвякивание рюмок. Напольные куранты с массивным маятником, стоявшие в углу столовой, монотонно отсчитывали минуты. В такт часам равномерно работали челюсти. Бонифаций потянулся было за водкой, но его остановил голос профессора:
- Последнее время вы что-то пристрастились к спиртному. Фрау Шмидт уберите, пожалуйста, от него бутылку.
Но Бонифаций опередил ее, схватил бутылку и плеснул себе полстакана. "Прост!" - и опрокинул в глотку. Профессор поморщился.
- Ну, а как у вас дела с аусвайсом?
- Вчера получил. Теперь вам придется выделить мне, как совершеннолетнему, отдельную жилплощадь.
Штерн побледнел.
- Может, вы хотите жить в другом месте?
- Не-е-е, я желаю проживать в одном доме со своей родной мамой, - и он через плечо оглянулся на вошедшую в столовую с жареным гусем на подносе фрау Грос.
- А что вы собираетесь делать дальше? - спросил его Майер.
- Жениться хочу.
Все от удивления открыли рты.
- Можно ли поинтересоваться, кто же ваша Дульсинея?
- Она никакая не Дульсинея. Ее Надькой зовут. Надька Егорова. Азюлянка. В кабаке познакомились. Землячка моя. Так что, уважаемый, - обратился он к Штерну, - мне, как человеку семейному, отдельная фатера будет полагаться, со всеми удобствами.
Профессор отложил вилку и внимательно посмотрел на Бонифация. "Ну и фрукт".
- Разрешите спросить, а как вы собираетесь платить за квартиру? Вы же не работаете.
- А зачем работать? На то социальамт есть, - возразил Бонифаций, прицеливаясь к гусю.
- Ну, а ребенок родится. Как вы будете его кормить? - поинтересовался Зауервайн.
- Скажи лучше не ребенок, а дети. Мы с Надькой решили, что у нас будет трое.
- Зачем же столько?
- Во, дурной, - сказал Бонифаций, показывая на него пальцем, - знаешь, сколько на детей полагается? Куча денег, - а потом подумал и философски изрек: - дети не только в старости, а и в молодости своих родителей кормить должны. А в старости и подавно, - и схватил с блюда жирную гусиную ногу.
Профессор побагровел.
- Но единственную квартиру в моем доме занимает фрау Шмидт, - нерешительно возразил он.
- А мы ее того... к чертям собачьим, - осклабился Бонифаций.
- Только попробуй! - взвилась девушка.
- Ты, курва, молчи, когда мущины промеж собой разговаривают, - рявкнул он на нее, - хворобу тоби в бок, - добавил Бонифаций, вгрызаясь зубами в гусиную ногу.
Фрау Шмидт заплакала и вся в слезах выскочила из-за стола.
- Как вы смеете ее оскорблять? - закричал на него Зауервайн.
- Будет знать, как у меня водку забирать, - буркнул он в ответ.
- Это возмутительно! - угрожающе поднялся из-за стола Майер.
- Вон отсюда! - повелительно крикнул весь багровый Штерн и указал ему на дверь.
Бонифаций испугался и, схватив одной рукой бутылку водки, а другой гусиную ногу, выбежал из столовой.
10
В тот же вечер профессор пригласил к себе в кабинет д-ра Майера. Когда он вошел, Штерн плотно затворил за ним дверь и показал на кресло против письменного стола. Закурили. Пальцы профессора заметно дрожали. "Да, сдал старик", - отметил про себя Майер.
- Ну, что вы на это скажете, уважаемый коллега? - Штерн кивнул головой в сторону двери.
- Это черт знает что такое! - в сердцах воскликнул Майер.
Профессор испуганно приложил палец к губам.
- Т-с-с-с, прошу вас тише, - он подкрался на цыпочках к двери, прислушался. В доме все было тихо. - Да, это ужасно, - вернувшись на место, продолжал шепотом Штерн. - Я после стольких лет удачи потерпел полное фиаско. Вообразил себя полубогом, решил животное превратить в человека... и получил Бонифация. Прошу любить и жаловать, - он саркастически улыбнулся.
- Что вы, учитель. О вашей операции говорит весь мир. Вас выдвинули на Нобелевскую премию...
- Что там премия, - прервал Майера профессор. - Еще полгода такой собачьей жизни и вы вынесите меня отсюда ногами вперед.
На старика было жалко смотреть.
- Так где же выход? - спросил ассистент.
- В этом холодильнике, - и Штерн указал пальцем на белый шкаф в углу кабинета. - В нем хранится гипофиз пса Герольда. А что, если...
Майер не дал ему договорить.
- Я понял вас, учитель, и полностью разделяю ваше мнение.
Они долго еще шептались в этот вечер и разошлись далеко за полночь.
Прошло с неделю. В доме стояла напряженная тишина. Бонифаций исчез. "Может, он под машину попал, - с тайной надеждой думали обитатели особняка на Моцартштрассе. - Или его инопланетяне утащили. Такое тоже случается". Общее мнение выразила фрау Шмидт, как-то в сердцах сказав: "Чтоб его черт побрал, этого сукиного сына!"
Однажды вечером раздался прерывистый звонок в дверь. Штерн и Майер поспешили в прихожую посмотреть, кого это в столь поздний час принесло. На пороге, прислонившись к косяку двери, стояла в запачканном грязью пальто фрау Шмидт. Говорить она не могла: рыдания душили ее. Мужчины, бережно поддерживая девушку с обеих сторон, усадили ее в кресло.
- Доктор Майер, пожалуйста, стакан воды и сорок капель валерьянки, - попросил Штерн.
Чуть успокоившись, фрау Шмидт сквозь слезы рассказала:
- Он изнасиловал меня... подкараулил у входа... и там... в кустах, - и она снова залилась слезами.
- Где он? - одновременно рявкнули оба.
Фрау Шмидт указала на дверь. Они выскочили из дома. Как ни в чем не бывало на лавочке курил Бонифаций. Майер обрушился на него всем телом и стал его душить. "Караул", - прохрипел преступник. Сигарета вывалилась из его пальцев на траву. Мужчины подхватили его под мышки и поволокли в дом. Он изо всех сил отбивался, бил ногами о землю, царапался, но силы были неравны.
- В операционную, - скомандовал Штерн.
Бонифаций скончался во время операции.