Лучший подарок для ваших друзей, родных, близких … и для вас!
Из рекламы.
Портрет неизвестного.
1.
-------------------
С утра было солнечно. День обещал быть чудесным. Анзоло распахнул окно. В комнату ворвался запах гниющей воды и рыбы. Анзоло терпеть его не мог. Это только на картинах художников играли солнечные блики, легкий ветерок развевал волосы прекрасных женщин, а влюбленные мужчины стояли в гондолах под окнами. В жизни все, как всегда, было прозаично. И кататься без дела никому не пришло бы в голову. Красоту их странного города давно перестали замечать местные жители. К красоте, впрочем, как и к уродству, быстро привыкаешь. В доме у Анзоло не было зеркал. А если бы и были, он не стал бы смотреться в них. Он не нравился себе и потому любил плащи с глубокими капюшонами, в которых можно было спрятаться. И длинные волнистые локоны, которыми можно было закрыться от любопытных глаз. Может, поэтому он рисовал только красивые лица, почти идеальные. За это его обвиняли в отсутствии жизни. Что они понимали в жизни и в красоте?
Несмотря на раннее утро, рыбаки уже прибыли с уловом и хлопотливые хозяйки, громко переговариваясь с продавцами, выбирали товар. Анзоло, изо дня в день наблюдавший эту картину, глубоко вздохнул и вернулся к холсту. Его несколько последних полотен стояли в углу маленькой, с заплесневевшими углами комнаты.
- Конечно, - пробормотал Анзоло, - без рыбы жить нельзя, а без этого можно!
Он с таким трудом упросил Антонио выставить несколько его картин вместе с работами модных, обласканных публикой и властью художников, и никто, никто не предложил за них даже рыбу. Наверно, дело в имени. Если внизу стояло бы Джакопо Амигони! Но он не Джакопо. Он Анзоло Корти. Никому не известный неудачник. Художник, чьи картины никто не берет.
-------------------------
2.
Сегодня она опять не увидела, в какой момент появился этот странный мужчина. Несмотря на жару, которая навалилась на город, как будто стараясь зажарить все живое, на мужчине был черный костюм, наглухо застегнутая рубашка с длинными, судя по виднеющимся манжетам, рукавами. Он был худ, почти болезненно и как-то бесцветен. Впалые щеки, высокий лоб, очень тонкие, бледные губы. По-видимому, даже случайно лучи солнца не касались его лица. Он приходил третий день подряд, брал одни те же рассыпающиеся от старости книги и садился в самый дальний угол.
Катя всегда видела его уже в зале, но не успевала заметить, когда именно он приходил. Спрашивать у Марии Петровны, маленькой, суровой старушки, ее напарницы, не хотелось. Уходил он всегда последним. Катя отпускала Марию Петровну домой к правнукам, которые гостили у нее этим летом, и ждала, когда странный читатель закончит свою работу. Он был неизменно вежлив. Глубоким, тихим голосом приносил свои извинения за то, что задержал Катю, и уходил медленной, неслышной походкой.
Вот и сегодня, неодобрительно покачивая головой, Мария Петровна ушла домой. И Катя осталась одна за столом.
В особой библиотечной сонной тишине раздавалось только шуршание страниц. Катя посмотрела на часы, решив дать незнакомцу еще десять минут, и опустила глаза в книгу, которую сегодня читала:
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится.
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Катя подняла глаза и вздрогнула. Мужчина стоял напротив, внимательно глядя на нее.
- Я не слышала, как вы подошли.
- Любите Есенина? – мужчина кивнул на книгу в ее руках.
- Нравится. Не все, конечно.
- Отчаянный был человек. Необычный, - мужчина помолчал, губы его презрительно дрогнули. - Женщины его любили. Белокурый красавец.
- Женщины любят не за это, - тихо сказала Катя.
- Нет? А за что? За душу? - губы его еще больше скривились.
- За Гений.
- А как же быть негениальным? Их и любить не стоит?
- Каждый в чем-то гениален, - Катя чувствовала, что втягивается в какую-то нелепую дискуссию.
- Вот как, - мужчина помолчал, пристально глядя на нее, а потом потер руки, как будто они у него замерзли. - Интересный у вас медальон.
Катя инстинктивно дотронулась до широкой золотой цепочки с золотым же овалом. Катя его почти никогда не снимала. Как и до нее все женщины ее рода.
- А вы, Екатерина, - он мельком глянул на ее бейджик, - каких мужчин предпочитаете?
«А у вас разные что ли есть?» - захотелось схамить Кате, но она была девушкой не только начитанной, но еще и интеллигентной, и поэтому смолчала. На самом деле Катя была натурой весьма романтической. Весь ее утонченный облик: светло- русые волосы, голубые глаза, нежные черты лица придавали ей сходство с тургеневскими девушками. Кои (девушки), как известно, помимо ангельской хрупкой внешности и некоторой «унесенности» от суетного мира обладали, однако, сильным характером. А потому Катя предпочитала мужчин идеальных. Вот с этим совпадением внешней, а главное - внутренней красоты. С умом и юмором. Из чего можно сделать вывод, что, дожив до 26 лет, Катя все еще была одна. Привлеченные ее хрупкостью мужчины подвергались жесточайшему разбору и, как правило, не доходили до серьезных отношений. Поэтому Катя грустно вздохнула и ответила своему странному собеседнику:
- Идеальных.
- Я вас понимаю, - мужчина как будто напряженно думал о чем-то своем, и Катя негромко кашлянула, чтобы напомнить о позднем времени.
- А вы уверены, что хотели бы именно идеального мужчину?
Разговор был абсолютно беспредметным, и Катя уже нетерпеливо посматривала на часы, зная, что скоро раздастся звонок от мамы, которая, хотя жили они отдельно, предпочитала знать, где и с кем Катя находится.
- О, да! Кто же этого не хочет.
- Вы знаете, Екатерина, я закончил свою работу. Знаю, что вы проявили много терпения и такта. И ни разу не позволили себе поторопить меня. Я это ценю. И думаю, вы не откажетесь принять от меня безделицу.
Катя возмущенно всплеснула руками, но он жестом остановил ее.
- Сейчас появилась такая новомодная забава. Раскраски для взрослых.
- Картины по номерам, - догадалась Катя.
- Именно. По номерам. Я думаю, вам понравится это занятие. Успокаивает и приобщает к великому искусству.
Он положил на стол неизвестно откуда взявшуюся плоскую коробку.
- Имя художника вам ничего не скажет. Но вы цените Гений.
«Портрет неизвестного», - прочитала Катя. – Это лишнее.
- Уверяю вас, нет.
-Ну, хорошо, - согласилась она. – Но мне вам подарить совершенно нечего.
- Вы уже подарили, - он не улыбался, как обычно при комплиментах, пожалуй, был даже строг.
- Прощайте, - он слегка наклонил голову и так же неспешно, как и всегда, скрылся за тяжелой дубовой дверью.
Катя глянула на часы. Было действительно слишком поздно. Она убрала книги на стеллажи и, взяв сумочку, подарок и ключи от машины, вышла следом. В темном зале какое-то время стояла могильная тишина, затем чуткое ухо уловило бы то ли тяжелый вздох, то ли усмешку. В неверном свете фонарей от стены отделилась фигура в черном костюме и, постояв немного, медленной походкой двинулась в глубь зала.
После дежурного звонка от мамы раздался звонок от Миланы. Их знакомство было по нынешним временам необычным. Они познакомились в библиотеке. По набору книг об истории живописи, который запросила высокая ослепительно красивая девушка, Катя почувствовала родственную душу. Милана была длинноволосая брюнетка с огромными карими глазами и чувственными губами. При такой вызывающей красоте она оказалась еще и умной. Редкое сочетание, поразившее Катю еще больше. Ее острого языка побаивались сослуживцы в следственном управлении, где Милана работала следователем. Уровень притязаний Миланы был тоже достаточно высок, и, пользуясь Хайямовским «и лучше будь один, чем вместе с кем попало», Милана, как и Катя, была одна. Девушек к тому же сблизила фанатичная любовь к русской классической литературе.
- На завтра ничего не планируй. Я купила билеты на встречу с профессором, доктором искусствоведения Андреем Александровичем Таревым. Судя по регалиям очень умный дяденька.
- Замечательно. Во сколько?
- В семь. В Догадинской галерее. Между прочим, это было не просто. Пришлось воспользоваться служебным положением.
- Что будем слушать?
- «Мистические тайны великих полотен».
- Не мудрено. Сейчас, кажется, бум по всему ирреальному.
- А ты знаешь, что всегда считалось, что существует странная связь между человеком и его портретом?
- В исламе, кажется, запрещено любое изображение человека.
- Иудеи тоже запрещали рисовать портреты людей. «Не делай никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли».
- Откуда ты все это знаешь? – восхитилась Катя.
- Еврейские корни. «Кровь. Кровь всегда скажется», - улыбка была слышна в голосе Миланы.
- Да, - подхватила Катя, - «как причудливо тасуется колода».
- Считалось, что если что-то случится с портретом … ну, там разорвется или сгорит, то пострадает и человек. Заболеет или умрет.
- Ужас какой. Но ведь это мистика?
- Ты так говоришь, как будто мистика - это что-то несуществующее. Я в Париже в прошлом году видела Джоконду.
- Улыбка правда загадочная?
- Дело даже не в улыбке. Ты знаешь, что она способна доводить впечатлительных людей до обморочного состояния? И первым таким человеком стал Стендаль. Говорят, он остановился у картины, любовался ею, а потом упал в обморок. Я поинтересовалась статистикой.
- Статистика, как известно, знает все, - улыбнулась Катя. Она получала огромное удовольствие от разговора, но странное тревожное чувство незаметно заползло в душу и затаилось. Тревога была как будто немотивированной.
- Так вот, - продолжила Милана, - зафиксированы уже сотни подобных случаев.
- Я знаю, что он до конца жизни правил ее.
- Угу. Если Лувр долго закрыт для посещений, картина как будто тускнеет. По крайней мере, так утверждают служители музея. А как только залы заполняются посетителями, то, пожалуйста: она вновь сияет красками, и даже улыбка становится более обворожительной.
- Вампир, да и только, - усмехнулась Катя и вдруг вспомнила про забытый в машине подарок.
- Как странно, что именно теперь, - тихо проговорила Катя.
- Что странно?
- Завтра расскажу.
Катя натягивала шорты и майку, чтобы спуститься в машину. Двор был как всегда освещен по минимуму. И хотя имелись автоматические ворота, в поздний час ходить здесь было не очень приятно. Особенно после Миланиных историй о том, как мужчина вышел во двор с мусором и домой уже не вернулся. С проломленной головой его нашла жена возле мусорников где-то через час безрезультатного ожидания. Что называется «сходил за хлебушком». Все Катины разговоры о судьбе, роке и тому подобном разбивались о железную Миланину уверенность, подтвержденную статистикой, что доверять никому нельзя и везде человека подстерегает опасность. Точно так же Катина мама, работающая врачом в больнице, насмотревшись на пациентов, предполагала у дочери самые тяжелые недуги. Бороться Кате приходилось с обеими.
Полосатый кот Берримор встретил вернувшуюся хозяйку настороженно. Фильм о Шерлоке Холмсе режиссера Игоря Масленникова был для Кати культовым. Кот получил свое имя, так как очень напоминал ей Адабашьяна в роли Берримора. Чопорность, презрение ко всему, кроме еды, независимость и невозмутимость отличали Берримора еще котенком. Сегодня кот явно был не в своей тарелке.
- Берримор, прекрати симулировать сумасшествие, - посоветовала Катюша, заходя в комнату. - Не надо изображать, что ты меня в первый раз видишь.
Катя положила картину перед собой на диване и, не обращая внимания на судорожно обнюхивающего ее (картину) кота, стала рассматривать портрет неизвестного. На темном фоне, кажется, это был книжный шкаф или высоченные книжные полки в тяжелом бархатном кресле сидел удивительно красивый молодой мужчина. Черты его лица нельзя было назвать правильными, даже в отдельности каждая была абсолютно обыкновенна, но в целом это сочетание рождало ощущение мужественной силы и красоты. У него были широкие плечи, на которых гармонично смотрелась легкая, наверно, батистовая сорочка с крупным воротником, открывающая часть груди. Руки с красивыми пальцами спокойно лежали на подлокотниках кресла. Взгляд был схвачен художником так, что, куда бы ни отходил зритель, глаза незнакомца неизменно смотрели на него. От этого эффекта на картинах Кате всегда было немного не по себе. Она распечатала коробку и достала полотно. Теперь оно представляло собой разделенное на мельчайшие кусочки пространство. Каждая деталь была пронумерована, также в коробке оказались пронумерованные же краски. Катя взглянула на часы. Время шло к полуночи, и завтра рабочий день никто не отменял. Но желание попробовать оживить белое полотно было сильнее. Берримор, натура и вообще-то тонкая, перед целлофановыми пакетами и коробками любого рода впадал в прострацию. Вот и сейчас, переборов свой страх, он попробовал засунуть голову в упаковку из-под картины. Поняв, что пролазит только нос, кот, обиженно дергая пушистым хвостом, ушел на кухню. Видимо, заедать горе.
Катя всегда завидовала людям, умеющим рисовать. Сама она этим талантом не обладала. Вернее, карандашные наброски ей удавались, а вот работа с красками казалась ей настоящим волшебством. Смелость художников, смешивающих цвета и знающих, какой оттенок использовать, всегда ее восхищала. И теперь она испытывала глубокое удовольствие от того, что происходило. Постепенно шаг за шагом из разрозненных безжизненных кусочков начинало складываться нечто поразительное. Конечно же, она начала с лица, и теперь зеленые умные глаза смотрели на нее с полотна. Они казались еще более живыми, чем на репродукции. Почти силой заставив себя остановиться, Катя поставила свое произведение на стол, приняла душ, пытаясь избавиться от липкой, удушающей жары. До утреннего пробуждения оставалось четыре часа. В открытую балконную дверь заползали жаркие ночные волны, почти ничем не отличающиеся от дневных. Горячее марево окутывало спящий город. И никто не чувствовал облегчения. Катя ворочалась без сна. Так всегда бывает, если хочешь быстрее заснуть. Разные мысли неспешно текли в ее голове. Вдруг, казалось, без всякой связи всплыли знакомые
перечитанные сегодня строчки:
Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится.
Катя поняла, что не может вспомнить лица странного черного человека. Почувствовав чей-то взгляд, она открыла глаза. Берримора рядом, к ее удивлению, не было. Она пригляделась: его упитанное тельце виднелось перед балконной дверью. Ища прохлады, он раскинулся во всю длину и явно спал. Что-то неясное и тревожащее снова поднялось со дна души. Катя тяжело вздохнула и, закрыв глаза, незаметно упала в сон. На столе в резком свете пробивающейся сквозь стекла луны белела картина.
3.
Странный мужчина сегодня не появился, и Катя, сама не зная почему, была рада этому обстоятельству. День шел как обычно. Мария Петровна приболела, но сегодня читателей было совсем немного. Началось время летних отпусков. Студенты, частые посетители библиотеки, ушли на каникулы. К тому же был самый разгар дня. За окнами оплавлялся асфальт, ни один листок не двигался. Полное безветрие. И без острой необходимости на улицах старались не появляться. В читальном зале библиотеки было прохладно, даже слишком. Пахло старыми книгами. Запах, который Катя любила с детства. Часто она открывала дома большой книжный шкаф, чтобы почувствовать его. Он манил ее несказанно, сулил приключения и путешествие в мир, для нее более настоящий, чем реальная жизнь.
- Не люблю быть банальным, - услышала Катя.
Перед ее столом стоял симпатичный молодой человек. Он напряженно работал с самого утра, но Катя несколько раз ловила на себе мимолетные, но красноречивые взгляды. И это ей нравилось. Как нравился и сам молодой мужчина. У него было простое открытое загорелое лицо. Серые глаза на фоне загара были яркими. И это при хорошей фигуре. Честно говоря, Катя была приятно удивлена, увидев его в библиотеке.
- Я вас слушаю, - улыбнулась она.
- Мне нужна ваша помощь.
«Знаток психологии», - мелькнуло у Кати.
- Как познакомиться с девушкой, чтобы сразу с первых минут ее заинтересовать?
- Спросите ее о чем-нибудь необычном, например.
- Вы любите математику?
-К сожалению, я ее не понимаю. Невозможно любить то, что не понимаешь. Я – гуманитарий. Мир цифр для меня скучен и нем.
- Вам не повезло с учителем математики. Он не сумел открыть для вас этот удивительный мир.
- Вы – математик?
- Я математик, - согласился молодой человек и еще понизил голос,- у вас есть калькулятор?
Заинтересованная, Катя взяла в руки телефон:
- Звучит многообещающе.
- Умножьте ваш возраст на 7. Так. Теперь на 1443. Готово? Если вы покажете мне результат, я назову ваш возраст. Ну, если вы его не скрываете, конечно.
- Не скрываю, - улыбнулась Катя и показала экран телефона.
- «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье… вечер – семь». Вам 26 лет.
Катя засмеялась и тут же умолкла под неодобрительным взглядом дамы в очках. Потрясенная, она смотрела на мужчину:
- Как вы это делаете?
- Произведение этих чисел всегда будет ваш возраст, написанный три раза подряд.
- Мистика какая-то!
- Законы скучной математики. Был такой английский математик Абрахам де Муавр. Он был уже в преклонном возрасте, когда однажды вдруг заметил, что продолжительность его сна растет примерно на 15 минут в день. Он составил арифметическую прогрессию и определил дату, когда она достигла бы 24 часов – 27 ноября 1754 год. В этот день он и умер.
- Катя, - она протянула молодому человеку руку и почувствовала нежное, но твердое пожатие.
- Илья. Я справился с задачей?
- На нобелевскую премию.
- К сожалению, математики единственные, кому в этой премии отказано.
- Несправедливо.
- Согласен. В качестве премии я могу пригласить вас на ужин?
Катя с сожалением вздохнула:
- Сегодня не получится. Я иду с подругой на лекцию. А потом будет уже поздно.
Взяв листочек со стола, Илья написал номер и протянул его Кате:
- Позвоните мне.
- Позвоню, - твердо пообещала Катя.
Перед лекцией Катя успела забежать домой. Внутри у нее все пело. Новый знакомый не выходил из головы. Очень уж он заинтересовал девушку. Вспомнив о Берриморе, Катя положила ему в миску еды. Обычно хватало одного этого звука, чтобы кот появился. Только сейчас она поняла, что кот ее не встретил. Она несколько раз позвала его – все безрезультатно. Наконец, догадавшись, Катя открыла дверцу платяного шкафа. Кот был там. Он не спал, и вид у него был крайне испуганный.
- Кушать подано. Овсянка, сэр. Извини, в шкаф не предлагаю.
Катя взглянула на часы, в запасе оставалось минут тридцать. Она села за стол и придвинула к себе краски. К концу ее работы появился острый нос и резкие скулы. Лицо на полотне приобретало живые краски. Катя полюбовалась на свое творение и с сожалением отложила его в сторону.
4.
Зал Догадинской галереи был, несмотря на лето и жару, полон. Встреча с ученым такого уровня всегда вызывала интерес у жителей небольшого провинциального города. Пища интеллектуальная ценилась здесь очень дорого. А это была не просто пища, а настоящий десерт. Профессор вышел к публике. Андрею Александровичу Тареву было за шестьдесят. Он был худ, высок ростом. И совершенно соответствовал образу профессора МГУ, доктора искусствоведения. Он носил седые усы и бороду. Имел густую волнистую шевелюру. Кате и Милане он сразу же понравился.
- Я понимаю, почему влюбляются в мужчин гораздо старше себя, - шепнула Милана. - Он еще ничего не сказал, а ум и обаяние уже здесь.
Профессор молча обвел всех внимательным, доброжелательным взглядом:
- Добрый вечер. Поднимите, пожалуйста, руки те, кто хотел бы иметь свой портрет, написанный известным художником.
Он оглядел зал. После короткого замешательства поднялось довольно много рук. Катя почувствовала движение и увидела поднятую руку Миланы.
- А между тем, - продолжал профессор, - это может оказаться весьма рискованным делом.
Руки опасливо опустились.
- И дело, конечно, не в цене вопроса. С древних времен люди чувствовали нечто мистическое в самой природе искусства. Неважно, что это за искусство. Живопись, музыка или литература. Как только посвященный ступал на этот путь, начинали действовать загадочные, мистические, до сегодняшнего дня непознанные законы. Мы поговорим о мистике, связанной с живописью. А если быть еще более точным, о мистике, которой овеяна судьба некоторых великих полотен. Особенно портретов.
Катя изумленно вздохнула, до того странным показалось ей это совпадение.
- Известно ли вам, что часто натурщики уже после того, как бывали закончены их портреты, умирали загадочной смертью. И с самими картинами начинали происходить странные вещи.
Андрей Александрович перелистывал слайды. Перед притихшей публикой проходили знаменитые полотна: Рембрант «Флора», натурщица Модильяни Жанна Эбютьен, красавица Изабель, жена Рубенса, портрет Лопухиной Боровиковского, «Девушка, освещенная солнцем» Серова, наконец, знаменитая Джоконда. Милана сжала Катину руку.
- Человек словно отдает часть своей души, своей жизненной энергии. И чем талантливее художник, тем трагичнее судьба натурщика. Не повезло и людям с портретов великого Репина.
Глазам девушек предстали хорошо знакомые портреты хирурга Пирогова и композитора Мусоргского.
- И тот, и другой, - заключил профессор, - Репин закончил буквально за день до их кончины. А Столыпина застрелили на следующий день после окончания работы над его портретом. Преждевременная смерть ждала как минимум еще восемь моделей художника. Что это? Совпадение? Притягивание фактов? Или все же страшная связь существует? Каждый творческий человек знает, что очень скоро после начала работы герои начинают не просто жить своей жизнью, а диктовать художнику его действия. И это не выдумка. Человек творческий выходит в некий тонкий ирреальный мир, который не виден и не понятен обычному человеку. Но который воздействует и на него, заставляя падать в обморок от созерцания Джоконды, плакать над страницами книги, уноситься в мир грез на волнах гениальной музыки.
Существует, правда, и обратная связь, - голос профессора звучал в полной тишине. На экране возникло словно нарисованное детской рукою полотно. Красное нереальное небо, уходящая в перспективу дорога. А на переднем плане зловещее лицо с распахнутым в крике ртом.
- Мунк и его мистическая картина «Крик», - продолжал Андрей Александрович. - Несмотря на свою ценность, она так и не нашла хозяина. Люди, входившие в контакт с картиной, подвергались действию злого рока: ссорились, заболевали, впадали в тяжелую депрессию или вообще внезапно умирали. Все это создало картине недобрую славу. Но именно славу. Не знаю, насколько можно верить музейным служителям, но все они в один голос утверждают, что картина продолжает пагубно влиять на всех, кто соприкасается с ней. Даже просто поправляет ее на стене.
Жизнь самого Эдварда Мунка - череда нескончаемых трагедий и потрясений. Болезни, смерть родных, сумасшествие. Он пишет свою картину под впечатлением от прогулки с приятелем. Сам Мунк находился в период работы над полотном в состоянии депрессии и болезненного страха. Словно стараясь избавиться от него, он будет многократно переписывать картину. Вплоть до лечения в психиатрической клинике.
У кого-то из слушателей упала авторучка и покатилась по полу. Ее звук отчетливо раздавался в тишине. А мир за окнами, казалось, смолк. Не слышно было даже проезжающих автомобилей. На экране появилось вытянутое лицо со странными глазами.
- «Женщина дождя» винницкой художницы Светланы Телец. Художница вспоминает, что перед написанием картины испытывала тревожное неприятное чувство, а в момент творчества словно не она сама, а кто-то водил ее рукой по полотну. Картину будут трижды покупать и возвращать. Кому-то героиня картины снится, кто-то ощущает ее физическое присутствие, а кого-то пугает и заставляет впадать в депрессию. Остается открытым вопрос: правда ли эти истории, или художники сами создают мифы, чтобы привлечь внимание к своему творчеству. Скорее, это вопрос веры. Но… Посмотрите в эти глаза, может, вам они тоже что-то говорят?
На экране появились глаза с опущенными вниз веками. Казалось, еще секунда и женщина посмотрит в зал. Катя почувствовала, как по спине сползает струйка пота.
5.
Теплый ветер обдавал лицо и мешал смотреть вперед. Через тонкую рубашку Катя ощущала горячую спину Ильи. Они неслись по трассе, как казалось Кате, с бешеной скоростью. Было очень страшно. Ей приходилось зажмуриваться и сильнее сцеплять руки. На мотоцикле, да еще таком серьезном, ей приходилось ехать впервые. Илья оказался не только математиком, но и байкером. И теперь они разрезали чернильную темноту и мчались за каким-то обещанным сюрпризом. Кроме выхваченного фарами полотна дороги, ничего видно не было. В ушах голосом Кипелова пел ветер:
На Харлее он домчать нас мог
До небес и звезд любых…
Ты летящий вдаль,
вдаль ангел!
Ты летящий вдаль
беспечный ангел!
Наконец путешествие окончилось так же стремительно, как и началось. Мотоцикл свернул с главной трассы, проехал еще немного и остановился.
Ты летящий вдаль,
вдаль ангел!
Ты летящий вдаль
беспечный ангел!
- Испугалась? – обернулся Илья. Его лицо смутно белело в темноте.
- Немного.
- А сейчас закрой глаза и подожди немного.
- А что их закрывать-то? – искренне удивилась Катя. – Не видно же ничего.
- Сейчас глаза привыкнут и увидишь.
Катя послушно закрыла глаза и слышала только неясное движение Ильи. Потом вдруг мир ворвался в нее оглушительным стрекотом кузнечиков, шумом ветра и при этом звенящей, почти осязаемой тишиной. Илья взял ее за руку и усадил на что-то мягкое.
- Лучше лечь.
- Звучит угрожающе, - пошутила Катя.
- Не бойся. Поздно.
Катя откинулась на спину и почувствовала, что лежит на чем-то мягком, шерстяном. «Наверно, плед», - мелькнуло у нее.
- А теперь открывай глаза.
То, что увидела Катя в следующий момент, заставило ее замереть в изумлении. Она, конечно, и раньше видела звездное небо, но не такое низкое: кажется, руку протяни и достанешь вон до той яркой звездочки. Небо искрилось и переливалось. Оно было живым. Оно манило. Катя потрясенно молчала.
- Представляешь, - голос Ильи раздался совсем рядом. Их головы почти соприкасались. - Многих из них уже нет. А свет все еще идет к нам.
- Мне всегда трудно было это представить.
- Вот и мне тоже хочется сделать что-нибудь великое. И чтобы свет после того, как меня не станет, все еще был виден людям.
- Ты ангел?
- Что?
- Ты романтик.
- Я эгоист. Я мечтаю о славе и бессмертии.
- Тогда ты Андрей Болконский, - улыбнулась Катя.
- Князь? - переспросил Илья. – Кажется, он плохо кончил?
- Как сказать. Ему открылся смысл жизни и любовь к людям.
- Ммм… Нет. Пусть все-таки просто эгоист. Так спокойнее.
- Раньше бы я сказала, что это плохо. Сейчас не знаю. Ты же хочешь сделать что-то жизненно важное для людей.
- Ну, математикам сложно сделать что-нибудь жизненно важное. Мы теоретики. Мы можем сделать что-нибудь жизненно красивое.
- Ты уже знаешь, что это будет?
- Пожалуй, ты не примешь меня за сумасшедшего.
- Это будет настолько красивым? - улыбнулась Катя
- Это будет гениальным. Ты веришь, что искусство, настоящее искусство, не может быть немистичным.
- Странно слышать это от математика.
- Ну, деление на лириков и физиков весьма условно. Никакая наука невозможна без творчества. А раз так то должны существовать законы мистического в искусстве.
- Над этим ты работаешь? – удивление Кати разрасталось все больше.
- Да, - просто ответил Илья.
Почему именно сейчас мир упорно сводит ее с людьми так или иначе связанными между собой. И имеющими какую-то связь с ней самой. Теперь их знакомство казалось ей еще более удивительным.
- Как же красиво, - Катя не отрывала глаз от светящихся, мерцающих точек на небе. - Это, наверно, потому что человек до них еще не добрался.
- А ты знаешь, что большинство звезд двойные.
- Как это? - в глазах Кати отражалась звездная бездна. Пахло теплом и полынью. И было так чудесно лежать, соприкасаясь головами, и разговаривать о звездах.
- Две звезды, одна маленькая, другая побольше, кружатся друг вокруг друга, создавая точку гравитации. Либо меньшая ходит вокруг большой.
- Даже звезды вместе. А люди, - задумчиво произнесла Катя.
- А люди, как тучи. Или тучи, как люди.
Они засмеялись.
- Откуда ты все знаешь?
- Я это люблю. Я думаю, ты много рассказала бы мне о… Достоевском, например.
- Это мой любимый писатель. Ты и это знал.
«Я наблюдаю за тобой. Знаю, где ты работаешь. Чем занимаешься в свободное время. Какие книги читаешь. Я всегда рядом».
Катя перестала чувствовать тепло. Она хотела вскочить, но не могла. Сердце билось где-то возле горла.
- Что? – только и смогла прошептать она.
- Я говорю: он гений. Но я с ним не совсем согласен в вопросе о счастье.
- Сюрприз удался. А сейчас мне пора домой, - голос плохо слушался Катю.
- Что-то случилось?
Очень неожиданно в этой наполненной тишине прозвучала мелодия телефона.
- Ты где? – голос мамы был как всегда встревоженным.
«В степи. Приехала сюда на мотоцикле с парнем, которого вижу второй раз в жизни»,- вдруг подумала Катя. Реакцию мамы представить ей не удалось.
- Дома, мам, - Катя прижала палец к губам.
- А что за странные звуки?
- Я на балконе. Но уже ложусь спать.
Берримор по-прежнему сидел в шкафу.
- Это не самая лучшая твоя идея! Вся одежда в твоей шерсти, - Катя вытащила его, упирающегося, и опустила на пол. Он сделал было несколько шагов в сторону комнаты, но вдруг передумал и мгновенно скрылся на кухне.
Засыпая, Катя все еще думала об этой встрече. И самой ей страшно было представить, что она может ошибиться. Но она была готова поклясться, что слышала эту странную фразу. Или все-таки показалось? Что она в сущности знала об Илье? Катя не решилась рассказать о своих сомнениях в разговоре по телефону с Миланой, сразу представив ее реакцию. С темной стороной человеческой души часто сталкивалась та по долгу службы и поэтому относилась к человечеству, мягко говоря, с недоверием. Поэтому на вопрос о свидании Катя ответила уклончиво. И перевела разговор на недавно услышанную лекцию:
- Кстати, все-таки странно, что женские портреты нельзя держать в спальне.
- Смахивает на паранойю. Бред какой-то. Мужчину из постели выгоняет!
- Интересно, а что делают мужские портреты в женской спальне?
Еще через полчаса будильник бесстрастно сообщил, что сработает через 4 час 25 минут. Сна не было. Катя металась по подушке, которая уже стала влажной. Берримор давно уже спал, заняв свое любимое летом место у балкона. Поняв бессмысленность борьбы, Катя включила настольную лампу и села за картину. Удивительное все-таки у мужчины было лицо: мужественное, волевое. Катя удивилась только, что не заметила раньше странного, почти сурового выражения глаз. Да и все лицо, появившееся на полотне, было, скорее, хмурым. И чудесные широкие брови слегка сдвинуты, и между ними прорисовалась складка, которую Катя не заметила прошлый раз. Она взяла коробку из-под картины и еще раз посмотрела на маленькую копию. Кате показалось, что выражение лица там было несколько иное. Хотя, возможно, это была лишь игра света.
6.
----------------------------
Этот странный длинный коридор напоминал Кате что-то. Она интуитивно старалась двигаться бесшумно, но шаги гулким эхом отдавались под темными мрачными сводами. Каждый раз сердце отвечало на эти звуки. В тусклом свете ламп неясно вырисовывались картины. С них на Катю смотрели строгие взгляды мужчин и женщин. И ей становилось не по себе. К тому же холод, пробирающий до костей. «Откуда холод? В такую невыносимую жару?» - подумала Катя. Даже в архивах библиотеки было теплее. Она уже так долго шла по этому коридору, а конца все еще не было. Только холод усиливался. Впереди, кажется, стало чуть светлее. Но свет этот, скорее, пугал. Она постояла немного у высоких дверей, между створками пробивался колышущийся свет. А потом тихонько тронула их рукой. Они раскрылись беззвучно. В центре небольшой комнаты стоял мольберт, накрытый куском ткани. В углу небрежно лежали кисти, банки с краской, несколько выпачканных в краске тряпок. Ими, видимо, вытирали руки. Во всем царил беспорядок, который с трудом можно было назвать творческим. На всех поверхностях - слой пыли. В другом углу в мерцающем пламени лампы стояло что-то наподобие лежанки, покрытой чьей-то шкурой. Запах краски, вначале бывший очень тонким, стал отчетливее и резче. Катя, кутаясь в кофточку, остановилась у закрытой полотном картины. Она опасливо протянула было руку, но ткань сама бесшумно упала на пол. И Катя в изумлении ахнула. С картины на нее в упор смотрели знакомые глаза. Волевой подбородок, резкие скулы. Красивые руки лежат на подлокотниках кресла, а белый ворот рубашки делает лицо светлее. Ее незнакомец бывал здесь.
- Помоги мне, - услышала она за спиной низкий голос. Где-то она его уже слышала, но страх мешал сосредоточиться и вспомнить. Белая рубашка на полотне стала пропитываться чем-то красным.
------------------------------
Катя закричала и открыла глаза. Простыня и подушки, сбитые в один ком, лежали на полу. Совершенно мокрые волосы облепили лицо, мокрой была и ночная рубашка. Берримор, потерявший свою невозмутимость, пристально смотрел ей в глаза, почти касаясь ее усами.
7.
– И что ты думаешь по этому поводу? – Катя помешивала ложечкой молочную пену в чашке с кофе.
Милана пожала плечами, ее красивые черные пряди переливались в электрическом свете.
- Странные сны снятся всем.
- А еще бывают сны повторяющиеся.
- Я, например, - понимающе кивнула Милана, - часто вижу себя на берегу какой-то реки. Не вхожу в воду, не плаваю. Просто прихожу на этот берег. Каждую ветку уже там знаю.
- А еще бывают сны, повторяющиеся у разных людей. Мой дед, - Катя подбирала слова, - видел уже этот коридор. Рассказывал мне про него…
- Интересно: ты видишь этот коридор, потому что тебе рассказал о нем дед? Или просто видишь его?
- Я не знаю, - Катя покачала головой. – Но это что-то должно означать.
- Ну и что может означать твой волшебный коридор?
- Можно подумать. Ты не можешь отрицать, что сны – вещь, не изученная до конца. Твое подсознание что-то знает и пытается поделиться этим, - Катя удивленно обернулась, почувствовав на себе чей-то взгляд. Но несколько человек за разными столиками, все без исключения девушки, были увлечены своими разговорами. Ощущение взгляда не исчезало.
- Ты что вертишься? – Милана поправила упавшую прядь как всегда изящным жестом.
- Да так, - Катя пожала плечами, ей становилось прохладно, несмотря на то, что вечер был по-прежнему душным. Девушки остались на застекленной веранде, где вовсю старались развеять жаркий воздух скрытые от глаз сплит-системы. Именно поэтому девушки предпочли любоваться волжскими видами из-за затемненных окон.
- Ты знаешь, например, что в литературе сны – очень важный элемент сюжета, композиции. Это всегда работа подсознания героя.
- Конечно. Достоевский, - улыбнулась Милана.
- И не только. Хотя он в первую очередь. Помнишь сон Раскольникова про зверски убитую лошадку? Он предостерегал героя от безобразного убийства. А второй сон со смеющейся старухой? Когда он, выхватив топор, снова, как тогда наносит страшные удары, а старуха смеется все сильнее. Это же читать без содрогания нельзя.
- Муки совести, - Милана в задумчивости чертила что-то чайной ложкой на салфетке.
- Лариной снится сон. Зима, медведь, шаткий мостик, изба с чудовищами, а главное чудовище – Онегин. И чудовище это убивает Ленского.
- Да. Много спят герои русской литературы, - улыбнулась Милана.
– Но мало обращают внимания на знаки.
- Представляешь, - вдруг вспомнила Милана, - мои добрые сослуживцы подарили мне портрет. Не лень же было.
- Зачем?
- Как в старом мультике: «А просто так»! Кисти художника, которого привлекают фотороботы составлять.
-Ох.
- Вот именно. Терпеть не могу сюрпризов. Сюрприз должен быть заранее согласован.
- Надеюсь, художник не столь талантлив, как Репин или Мунк?
-Думаю, нет. Но у его натурщиков точно судьбы не из легких.
Девушки, как-то невесело засмеявшись, замолчали. «Помоги мне!»
Катя вздрогнула и подняла глаза на Милану, на ее губы, тронутые бледной розовой помадой. Милана поймала этот взгляд.
- Да что с тобой сегодня?
На веранде по-прежнему сидели те же самые разговаривающие стайки. На миг за окном промелькнула фигура в темном костюме. Катя рванулась к двери. Ее обдало жарким сухим воздухом, в котором почти не было кислорода. На тропинке, идущей вдоль кафе, никого не было. Ни с одной, ни с другой стороны. Вышедшая вслед за ней Милана взяла ее за плечо:
- С тобой все в порядке?
- Ты слышала, что он сказал?
- Кто?
- Неважно, - Катя провела рукой по влажному лбу. - «Знаешь, у меня от жары чуть удар не сделался»
- Угу. «Даже что-то вроде галлюцинации было», - продолжила Милана. – Тебе, я думаю, как лучшим героям русской классики, не мешает поспать.
Поспать Кате как раз совсем не хотелось. Расставшись с Миланой, она зашла в супермаркет. Купила Берримору корм. Долго размышляла над тем, что взять на ужин себе, пока не поняла, что уже долго стоит у стенда с книгами, совершенно бездумно глядя на них. Вдруг знакомое лицо привлекло ее внимание. На обложке был ее незнакомец. «Тайны великих полотен. А.А. Тарев», - прочла Катя, машинально беря в руки книгу. «Портрет неизвестного» работы итальянского художника А. Диморти тоже значился в оглавлении. Всегда аккуратная за рулем, Катя в этот раз ехала довольно быстро, то и дело поглядывая на книжку на переднем сиденье: «Анзоло Диморти. Никогда не слышала этого имени». Даже для не знающего в совершенстве итальянский язык имя звучало зловеще. Катя итальянский знала. «Кто же догадался мальчику с фамилией Диморти дать имя Анзоло?» - думала она.
Берримор, видимо, переборол плохое настроение и, недовольно подергивая полосатым хвостом, похожим раскраской на змею, встретил Катю на пороге. И, не оборачиваясь, абсолютно уверенный в том, что хозяйка бросится кормить его, ушел на кухню. Оставив пакет в прихожей, Катя прошла в комнату. Несмотря на жару, хотелось все же настоящего воздуха, и она не стала включать сплит-систему. Широко распахнув балконную дверь, девушка торопливо села в кресло. «Анзоло Диморти, конечно же, ненастоящее имя художника, - читала Катя. - Родился он в семье, далекой от искусства. Обучался в мастерской венецианского маньериста Маттео Панцоне. Анзоло был не столько великим живописцем, сколько его полотна были овеяны скандальной славой. Долгое время его картины не вызывали интереса у широкой публики, пока не стала известна мистическая история одного из его портретов». «Но начнем все по порядку, - Катя буквально слышала голос профессора, - «Портрет неизвестного» так называлась его картина. Неизвестный не совсем был неизвестен. Его звали Джованни. И по одной из версий он помогал художнику в мастерской. Безусловно, мужественная красота Джованни вдохновила Анзоло. Но по странному стечению обстоятельств буквально через несколько дней, как картина была закончена, молодой человек заболел и умер. У него не было родных, семьи. Джованни похоронил сам художник. Когда почти то же самое случилось еще с несколькими натурщиками, Анзоло утерял свою настоящую фамилию. Отныне его звали Диморти. Portate di morte, несущий смерть. Его гонорары взлетели, и также быстро он остался почти в нищете. Добрые венецианцы просто отказывались позировать Ангелу Смерти. Его картины не были гениальны, и, как и обо всем в этом мире, об Анзоло скоро забыли. Дальнейшая судьба художника неизвестна».
Катя еще раз взглянула на почти дописанный портрет.
- Так тебя звали Джованни, - задумчиво проговорила Катя. Сегодня его взгляд не казался ей хмурым, скорее, полным глубокой печали. Она струилась из зеленых глаз, проникая прямо в душу. Казалось даже, что воздух перед картиной тоже дрожит, как горячее марево. Хотя это как раз было объяснимо, с балкона выплывали удушливые жаркие волны. День и ночь отличались только цветом неба. Астраханцы к этому обстоятельству давно привыкли. Раздался истошный крик, и Катя вздрогнула всем телом, книга беззвучно упала на мягкий ковер. Берримор стоял на пороге. Его возмущению не было предела.
- Ты забыл втянуть щеки и бока, - проворчала Катя, вставая, - так бы ты выглядел еще убедительнее. Сколько ты голодаешь: неделю или месяц?
Берримор чувствовал, что унижается, и все же делал это. Он путался у Кати в ногах, тер ее щеками и при этом оглушительно мурлыкал. Этот ритуальный танец продолжался до тех пор, пока Катя не положила еду в миску. На столе завибрировал телефон.
- Не спишь? – голос Ильи звучал как всегда мягко.
- Еще нет.
- Как продвигается твоя картина?
- Как продвигается твоя формула?
- Она становится все красивее. Вообще математика – язык мироздания.
- Сел на любимого конька.
- Я уверен: нет ничего красивее математики. Разве что ты.
- Вот это да! Какой тонкий комплимент.
- Это правда. Знаешь, есть такой известный математик Питер Бакус из университета Уорвика. Так он в 2010 вывел формулу, по которой вычислил, сколько потенциально подходящих ему девушек проживает в Лондоне.
- Это возможно?
- Все гениальное просто. Он использовал формулу другого ученого Энрико Ферми. Тот в свою очередь с помощью этой формулы пытался найти ответ на вопрос, почему инопланетяне до сих пор не посетили Землю. Это прием разделения одной большой задачи на множество маленьких. Не буду загружать тебя подробностями, но! Питер Бакус разделил проблему поиска на мелкие вопросы, те в свою очередь на еще более мелкие и пришел к заключению, - Илья замолчал.
- Ну, мхатовец! Пауза достаточно хороша.
- Достаточно? - уточнил Илья. - Из проживающих в Лондоне на тот момент более четырех миллионов женщин ему потенциально подходили 26 человек. Уточняю: это в четыреста раз меньше, чем возможное количество внеземных цивилизаций, вычисленное по тому же уравнению.
- Он зануда.
- Нет. Через год он женился, несмотря на столь маленькую вероятность встретить единственно подходящую женщину. Ты знаешь, к чему я это веду?
- Агитируешь меня изучать математику?
- Нет. Я все вычислил. Мне подходит только одна девушка. И это ты.
Катя поняла, что давно уже улыбается. И улыбка, кажется, глупейшая. Берримор, вылизывая миску, с грохотом опрокинул ее на пол.
- С тобой все в порядке?
- Не бойся, это не я упала. Кажется, ты тоже мне подходишь, даже без формулы.
- Я очень рад, правда, - голос Ильи улыбался.
- Кстати, что там с количеством внеземных цивилизаций?
- Возможно предположить существование в одной только нашей Галактике порядка десятков тысяч разумных цивилизаций.
- Около научная фантастика!
- Кто знает. Многое раньше казалось фантастикой.
Еще через полчаса лучших разговоров обо всем и ни о чем, когда люди взаимно интересны, они пожелали друг другу спокойной ночи, и Катя вернулась в комнату. Она ощущала необыкновенную радость и теперь совсем иначе смотрела на лицо на картине. Трагическая судьба молодого мужчины наводила на мысль о хрупкости красоты в этом мире. Сегодня ей почему-то совсем не хотелось рисовать. За окном, видимо, собирался дождь. Стало еще душнее, хотя, казалось бы, дальше некуда. Через короткое время занавеска у балконной двери надулась парусом – поднимался ветер. С пылью и песком. Настоящий астраханский. Вдали уже погромыхивало. Кате подумалось, как сладко будет спать под звук дождя. Выключив везде свет и позвав Берримора, она забралась в постель.
-----------------------
Катя и во сне понимала, что попала в тот же коридор. Что впереди, возле пробивающейся полоски света, она уже знала. И снова оказаться в этой комнате ей совсем не хотелось. Катя беспомощно оглянулась, ища какую-нибудь другую дверь, но никаких других дверей не было. И она снова пошла по коридору. Теперь она смотрела внимательнее: дом, в который она попала, был явно не из богатых. Облезлые, почему-то сырые стены. И воздух тоже сырой и затхлый. Подходя ближе, она услышала голоса. Остановившись у двери, Катя заглянула в узкую светящуюся полоску. Никого видно не было, но говорили именно там. Говорили на итальянском.
- Эта равнодушная толпа, - почти с омерзением произнес мужской голос. – Ей не надо радости и красоты. Ей надо крови, мучений и страха. Разве они способны оценить что-нибудь по-настоящему великое!
- А ты уверен, что пишешь великое? – спросил второй голос. – Ты как всегда скромен. И зол.
- Объясни мне! – вскричал первый. – Чем этот выскочка Джакопо лучше? Что он делает не так? Те же кисти, краски, сюжеты. Но они визжат и падают ниц!
- Ты несправедлив,- засмеялся второй. - Его сюжеты забавны. Например, его обворожительная Иаиль, вбивающая гвоздь в голову ничего не подозревающего Сиссары. Чудесно! От одного взгляда только в дрожь бросает. А уж об обнаженных натурщицах я и не говорю.
- Ну да. Не было еще ни одной, с которой бы он…
- Ты завидуешь, - снова засмеялся собеседник. - Подумай. Найди что-нибудь эдакое. Свое. И тогда я первый куплю твои шедевры.
- Эдакое. Свое. А это чужое?
Катя наконец увидела спину художника в белой блузе. У него были длинные волнистые волосы.
- Ну что необычного в твоих картинах? – медленно продолжал собеседник.- Один портрет, второй. Да, красиво. Как у всех. Вот если бы ты, скажем, умер.
Повисла небольшая пауза. Было слышно, как на пол упало и разбилось что-то стеклянное.
- Черт!
- Ты поранился? – поинтересовался голос.- Так вот, если бы ты, к примеру, умер, я бы взялся устроить шум вокруг твоих картин. А если бы добавить сюда какой-нибудь чертовщины. Ну, знаешь, тебя сгубили твои же герои, например. Это был бы 100 % успех. Публика – это капризная, глупая женщина. И действовать с ней надо соответствующе. А ты? Что ты ей предлагаешь? Вздыхаешь у нее под балконом? Даришь томные взгляды.
Художник молчал, опустив голову. Второй безжалостно продолжал:
- Будь с ней груб, даже жесток. Испугай ее! Сделай ей больно. И, окровавленная, она будет у твоих ног.
Послышались скрип и шаги. Говоривший встал рядом с художником и положил ему руку на плечо. Он, судя по одежде, не знал нужды, на пальце сверкнул большой зеленый камень. «Должно быть, изумруд,» - мелькнуло у до предела заинтересованной Кати. Изредка до нее доносились плеск и запах воды. Видимо, окно было открыто – пламя свечи, освещавшей комнату, трепетало. Она старалась не пропустить ни одного слова, и даже сердце у нее, кажется, билось через раз. Художник чуть повернулся, и Катя с ужасом узнала знакомые черты. Бледное лицо, которого, казалось, никогда не касались лучи горячего итальянского солнца.
- Ты слаб и добр, Анзоло. А потому ни одна женщина не захочет иметь с тобой дела. Они все любят быть покорными, они любят унижение и силу. Что бы они на самом деле не говорили! А значит, и твои картины никому не нужны. Я не возьмусь за тебя.
Катя вздрогнула: «Анзоло?» Где-то она уже слышала это имя!
- Но я же заплатил тебе, Антонио! – в отчаянье воскликнул Анзоло.
- За совет. За совет, мой друг. Я не раздаю свои советы бесплатно. Сделай что-нибудь, - Антонио пошевелил пальцами в воздухе, - из ряда вон выходящее! Леденящее душу. И я помогу тебе, художник!
Антонио пристально посмотрел на дверь. Что-то вроде усмешки мелькнуло на его лице. Свет полностью померк. Антонио приблизился к двери. И прежде, чем Катя успела отскочить, она проснулась.
--------------------------
8.
От реки веяло живительной прохладой. И, если бы не комары, для которых жара не имела решающего значения, можно было считать, что на Астрахань наконец-то спустилась благодать. Было темно, по-чернильному темно, как всегда бывает на юге. Мимо набережной величественно шел трехпалубный теплоход. Его огни уютно сияли, играла негромкая музыка.
- Этакий символ проходящий мимо жизни, - проговорила Катя.
Они с Ильей устроились на скамейке, лицом к воде. Проплывающие огни отражались в их глазах.
- Ты хотела бы оказаться на палубе, со всеми?
Катя пожала плечами:
- Знаешь, я, например, не могу слушать «Энигму», особенно первые композиции. Они манят в какую-то неведомую землю. Говорят о существовании чего-то такого, что мне увидеть не суждено. И это невозможно слушать без тоски.
- Тоска, боль – это хорошо.
- Да? – удивилась Катя.
-Уверен. Они дают возможность человеку развиваться. Стремиться к чему-то. Радость, счастье статичны.
- Интересный подход.
- Ну, я сам не такой, как все. Не люблю быть с толпой. А потому не хочу плыть на общем теплоходе. Где к тому же не я капитан.
- Предпочитаешь лодку?
- Предпочитаю быстроходный катер. Ветер в лицо. Скорость.
- Я забыла, что говорю с байкером.
- Нет, конечно, лодка, гондола какая-нибудь – это романтично. Но.
Катя, вздрогнув, схватила его за руку:
- Как ты сказал?
- Романтично?
- Нет! Почему гондола?
- Ну не знаю, - он накрыл ее руку своей ладонью. - Тебе же нравятся итальянцы? Феличита и все такое?
- Я расскажу тебе кое-что. Надеюсь, ты не примешь меня за сумасшедшую.
И Катя сначала сбивчиво, а потом все увереннее рассказала о странностях, происходящих с ней в последнее время. Илья внимательно слушал, глядя на черную воду. Он перебил ее лишь один раз:
- Как фамилия этого профессора?
- Тарев. Началось, наверное, с него. Я думаю, что мне снится то, что происходило раньше на самом деле. Это возможно?
- Почему нет? Если мы не находим этому объяснения, не означает, что этого не может быть. Я много изучал творчество Репина. Ты знаешь, с его натурщиками творилось что - то неладное?
Катя кивнула.
- Так вот, - Илья помолчал. - Скажем, я вывел некую формулу. И высчитал дату смерти каждого, кто погибал после кисти художника. Получилась странная вещь.
Катя слушала, затаив дыхание. Поднявшийся легкий ветер отогнал назойливых комаров, рядом плескались волны, совсем как в ее сне.
- Они все и так должны были умереть примерно в это время. Понимаешь, что это значит? Не портреты становились причиной смерти, а художник чудесным образом чувствовал некую печать, печать конца. И писал портреты. Скорее всего, не осознавая этого.
- Это так странно, - Катя подбирала слова. - Я узнала о картине, которую рисую. Натурщик Джованни умер загадочной смертью после того, как его нарисовали. Я прочитала об этом у Тарева в книжке.
Илья кивнул, отгоняя новые полчища комаров. Ветер стих, и они возобновили прерванный ужин.
- А теперь мне снится художник, который его рисовал. Это все так похоже на правду. Я чувствую, что произойдет что-то страшное, потому что этот человек…
- Нам надо лететь к Тареву, - решительно перебил ее Илья. - Мне нужно встретиться с этим профессором. Тебе, думаю, тоже. Необходимо проверить кое-какие догадки.
- Ты про формулу?
- Если все совпадет, то у меня получилось.
Кате пришлось удивляться дважды за вечер. Вначале той легкости, с которой Тарев (слава великому Интернету) согласился на встречу. И потом той легкости, с которой Илья решал любые проблемы. Через час они уже неслись в аэропорт, чтобы успеть на самолет, вылетающий каким-то новым рейсом. Катя только успела попросить ничего не понимающую Милану посмотреть за котом. И вот за стеклом иллюминатора уже беззвездное, закрытое облаками небо. Она никогда не считала себя легкой на подъем и теперь с радостью ощущала в себе какое-то новое окрыляющее чувство свободы. То самое, которого ей так не хватало для полета. Катя не заметила, как, положив Илье голову на плечо, уснула.
------------------
За открытым окном огромный диск солнца лениво застыл над водой, бесконечно отражаясь в гигантском зеркале. Анзоло стоял за холстом, внимательно взглядывая на молодого мужчину, сидящего в кресле. Его движения были уверенными и резкими. Из-под кисти художника выходила точная копия того, кто сидел напротив.
- Ты по-прежнему в свободное время занимаешься своими цифрами?
- Да. Мне удалось достать чудесную книгу. Ее написал великий математик.
-Ты веришь, что твоя математика тебя прославит? - перебил Анзоло.
- Я не думаю об этом. Мне это интересно. Как тебе интересно твое искусство.
-Ты будешь жить в веках, Джованни. Но не математика сделает тебя бессмертным. А мое искусство,- голос Анзоло чуть заметно дрожал.
- Я даже не знаю, хочу ли я этого, - тихо проговорил молодой красавец, стараясь не переменять положения. Сидел он достаточно свободно, но через час вынужденной неподвижности спина затекла, хотелось немедленно встать и выпить воды.
- Ты странный, - засмеялся Анзоло,- кто же не хочет бессмертия?
- И об этом я не думал.
- А о чем же ты думал?
- Мне кажется, бессмертие – это ужасно.
- Ужасно?- Анзоло остановился. - Почему?
- Ну, все хорошо, пока жива свежесть. Почему так тосклива старость? Свежесть жизни ей не доступна. Вино не пьянит, как раньше. Женщины не вызывают биение сердца. Не радуют дождь и солнце. Все испытано не раз.
Анзоло уже не рисовал, а просто смотрел на Джованни.
- Откуда тебе знать? Ты же молод? Хорошо, - Анзоло помедлил,- а деньги?
- Зачем они? Разве на них можно купить радость?
- На них можно купить все!
- Я так не думаю.
- Потому что у тебя их нет! Деньги дают свободу!
- Они не дадут свободу несвободному. И зачем она дряхлому старику? Он навсегда в плену своего опыта.
- Хм. А еще о чем ты думал?- Анзоло продолжал рисовать почти машинально.
- О том, как прекрасна жизнь, - улыбнулся Джованни. – И как много ее впереди.
- На что ты хочешь ее потратить?
Анзоло чувствовал, что как-то болезненно ожидает ответов.
- Я тут придумал кое-что. Так..., - Джованни замялся, не зная, надо ли продолжать.
- Это ты о математике опять? - усмехнулся Анзоло. - Как тебе может это быть интересным?
- Математика? - переспросил Джованни, вспыхнув, как будто речь зашла о его возлюбленной.
- Нет ничего скучнее этого мертвого логичного мира.
- Все в мире, Анзоло, подчиняется ее законам.
- Самое большее, для чего она нужна, чтобы расплатиться за рыбу, - Анзоло кивнул в сторону окна, - или за хорошее вино.
- Трудно объяснить слепому, что такое звездное небо.
- Я вижу мир лучше, чем ты, - Анзоло, закончив, бросил кисть. Он вытирал руки тряпкой и пристально смотрел на Джованни. Какая-то затаенная мысль была в глубине его глаз. Но, увлеченный, Джованни, конечно, не мог ее заметить.
- Так что ты придумал, великий математик? Можешь, кстати, расслабиться. Я закончил.
- Не смейся, - Джованни с облегчением встал и потер затекшие руки. - Одну формулу. Я, конечно, не все еще проверил, но похоже… Я нарушил закон мирозданья.
Анзоло захохотал:
- Не больше, не меньше?
- Зря я говорю это тебе, - Джованни досадливо поморщился. - Мне не хотелось, чтобы об этом кто-нибудь узнал!
- Я никому не скажу, - прижал Анзоло руки к груди. - Ты не хочешь взглянуть на картину, которая принесет нам славу и бессмертие?
Джованни подошел к холсту.
- Это красиво. Но почему ты решил, что это будет кому-то интересно?
И опять странный огонек мелькнул в глубине глаз Анзоло. Но Джованни, разглядывавший картину, снова его не заметил.
- Уж поверь мне. И потом, - усмехнулся Анзоло. - Я, кажется, первый, кто запечатлел «нарушителя законов мирозданья». Так в чем смысл твоей формулы?
Джованни стоял у окна, солнце медленно тонуло в темнеющих водах моря. Теплый ветер залетал в окно и шевелил его каштановые кудри.
- Я могу вычислить смерть любого человека.
- Неужели? – Анзоло остановился на мгновение, затем налил вина во второй бокал. Напиток зловеще мерцал кровавыми бликами.
- Да,- смутился еще больше Джованни. - Я проверял эту формулу много раз. Люди уходили именно в то время, которое было рассчитано.
- Есть доказательства?
- Вообще-то я не собирался это никому доказывать. Но. Помнишь Франческо? Он умер 1 января 1793?
- И?
- Я знал это.
Анзоло снова рассмеялся:
- Ну, да. А главное – все так логично! Что же ты не сказал ему раньше?
Джованни внимательно посмотрел на Анзоло:
- Ты бы хотел такое услышать?
Анзоло чуть изменился в лице:
- Я смогу управлять смертью. И ты поможешь мне в этом. Кстати, а что там с твоей собственной смертью?
Джованни усмехнулся:
- На себе я, конечно, испробовал. Я умру глубоким старцем. Через 60 лет.
- Шестьдесят лет?- Анзоло повертел в руке бокал, глядя на кровавые, почти черные искры. Джованни был погружен в себя и взволнован и потому не заметил легкого жеста Анзоло. Вино в бокале на мгновение вспенилось и улеглось, как волны Адриатического моря.
- За твое открытие, великий математик. И за мою картину, - он подал бокал Джованни, и оба они сделали глоток, ощутив сладкий вкус винограда.
- Нет! – крикнула Катя.
------------------
Пассажиры кто-то сочувственно, а кто-то, потрусливее, с укоризной поглядывали на нее. Все-таки кричать в самолете, поднявшемся в воздух, – это не самое благодарное занятие.
- Поездом надо ездить, - ворчливо заявила толстая пассажирка слева.
- Что с тобой? - Илья погладил ее по голове.
- Он отравил его!
- Кто? Анзоло? – сразу догадался Илья.
- Да. Он не должен был умереть! И он тоже вычислил эту формулу!
- Слушайте, перестаньте раскачивать сиденье, - толстуха с ненавистью глянула на пару. - Нашли место говорить о смерти!
- Я скажу вам больше, - Илья серьезно смотрел на пассажирку. - Мы вообще все умрем. Неизбежно. Рано или поздно.
Толстуха фыркнула и уткнулась в журнал.
- Джованни тоже любил математику, - жарко зашептала Катя. - Он должен был умереть глубоким стариком. И теперь, я, кажется, знаю, о какой помощи он просит!
9.
Тарев жил в Подмосковье. Их встретила непривычная для Астрахани летом зелень. Березки слегка шелестели свежими листьями, в воздухе пахло прошедшим дождем.
Чай был тоже удивительно вкусным, с какими-то неизвестными Кате травами. Андрей Александрович оказался не только удивительным рассказчиком, но и хорошим слушателем. Они сидели в комнате, до самого потолка заставленной книгами. Некоторые были в старых солидных переплетах. Катя с интересом рассматривала корешки, когда раздался голос профессора:
-То есть согласно вашей формуле можно узнать дату конца пути любого человека?
Тарев не улыбался, скорее, был задумчив.
- Верьте ему, профессор, - тихо проговорила Катя.
- Ну, да. Он - Мастер, - Тарев впервые улыбнулся. – Так считают все по-настоящему любящие мужчину женщины.
Илья незаметно слегка сжал Катину руку, благо сидели они совсем близко. Но жест, этот, кажется, не ускользнул от Андрея Александровича. Он листал бумаги в папке, привезенной Ильей.
- Почему именно Репин? - поинтересовался Тарев.
- Слишком много смертей. Некая избыточность.
- Согласен.
- Начал я с истории с писателем Гаршиным. Что знаете о ней вы, Андрей Александрович? – спросил Илья.
- Наверно, чуть больше, чем другие. Но не буду уверять, что знаю все. Как известно, Репину вообще с трудом давалась картина об Иване Грозном. Если быть точным: «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года», такое название носило полотно художника, - Тарев раскурил трубку, и по комнате поплыл сладкий запах.
- В разные годы ему позировали разные натурщики. В том числе и с Гаршина писал Репин царевича. Писатель вскоре бросился в пролет лестницы. И разбился. Насмерть.
- Гаршин был душевнобольным? – уточнил Илья.
- Да. Писатель был еще ребенком, когда его мать влюбилась в воспитателя ее старших детей. И все бы ничего. Но мать бросила семью. Эта глубокая детская травма повлияла на психику ребенка, и без того впечатлительного. Думаю, неслучайно он согласился позировать Репину. У Гаршина были свои отношения с искусством, свой взгляд на не него. Вы читали его «Художников»?
- Только «Лягушку-путешественницу», - Илья чуть смутился.
- Серьезная вещь, - не шутя, заметил профессор. - Как и все, что пишется для детей. Но этот рассказ заслуживает особого внимания.
Он встал и подошел к одному из стеллажей. Вернулся Тарев с книгой.
- У меня есть довольно старое, дореволюционное издание, - он с любовью погладил книгу.
- «Картина, - рассуждает один из его героев, - мир, в котором живешь и перед которым отвечаешь. Здесь исчезает житейская нравственность, - читал увлеченный Андрей Александрович, - ты создаешь себе новую в своем новом мире и в нем чувствуешь свою правоту, достоинство или ничтожество и ложь по-своему, независимо от жизни». Каково?
- И он тоже пишет о влиянии картин? - спросила Катя.
- Да. Правда, о влиянии картины на художника.
- По моей формуле его смерть итак должна была произойти именно в это время.
- Вы смелый человек. Люди обычно боятся даже думать о смерти, а не только вычислять ее законы. Еще Ларошфуко предупреждал: «Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор». Вы смотрите в упор. Не страшно?
- А как же танатология?
- Но эта наука, всего лишь изучающая смерть, ее причины, процесс и проявления. Важно не боятся смерти, но знать точный срок! Это не всякому по силам.
- Наверно, вы правы. Меня смерть больше интересует не как процесс. Меня она интересует с точки зрения законов математики. Моя работа еще раз доказывает величие этой науки, - Илья, разгорячившись, заходил по комнате. - Мне посчастливилось участвовать в международной конференции математиков в Калифорнии. Там я и узнал о существовании института ноэтики. Его создал американский астронавт Эдгар Митчел. Этот институт проводит исследования состояний сознания. В том числе занимается и танатологией. Они пытаются создавать приборы для измерения психической энергии, например. И даже ищут следы жизни на других планетах. С этого в общем-то все и началось.
- Уважаю увлеченных людей. И завидую вам. Итак, к чему вы пришли в итоге?
- Смотрите: Пирогов 23.11.1881, Мусоргский – 28.03.1881. Тютчев скоропостижно скончался, но… был уже болен. Они должны были умереть.
- Значит, скорее, художник, как чуткий прибор, улавливает вибрации смерти. Простому человеку эта печать обреченности не видна, но тонко организованному… Тем более художнику, живущему в ирреальном пространстве, - задумчиво проговорил Тарев.
Катя, уже давно рассматривавшая книгу Гаршина, наткнулась на фразу: «Пока ты пишешь картину, ты - художник, творец; написана она – ты торгаш!» Фраза эта родила смутные ассоциации. «Написана она – ты торгаш», - повторила Катя.
- Послушайте! – вдруг воскликнула пораженная девушка. - Он же брал эту книгу. Среди всего прочего. Я просто забыла об этом!
- Этот черный человек, как вы его называете? – уточнил профессор, который, несмотря на Катины опасения, отнесся к ее истории вполне серьезно.
- Да. Кто он? Зачем он приходил? Я чувствую, что это что-то значит.
- Ваша история удивительна. С точки зрения современной науки не объяснима. Но я готов согласиться, что снится вам этот художник неслучайно.
- Он мог отравить Джованни?
- Вполне. Ради денег люди способны на многое.
- Он подарил мне эту картину. Зачем?
- Может, затем, чтобы мы заинтересовались этой историей?
- Он снился и моему деду. Я в этом убеждена. Этот коридор, про который он мне не раз рассказывал, вел в мастерскую Анзоло.
- Он что-то хотел сказать. Но почему именно вам явился этот призрак? - Тарев задумчиво смотрел на Катю.
Та передернула плечами, как от озноба:
- Я считала всегда, что призраков не существует.
- Люди фанатично отвергают все необычное. Разумнее, конечно, было бы, если бы их не существовало, - вмешался Илья.
- Обычно неупокоившиеся души, назовем это общепринято, приходят к людям, чтобы те помогли им этот покой найти. А вот почему именно вы, Катя? Думайте.
- Может, ты как-то связана с ним? Ты вот любишь все итальянское. На языке говоришь, как на родном, - предположил Илья.
- Это правда. Я люблю их культуру, их язык звучит для меня, как музыка. Но в Италии я даже не была. И кем были мои предки тоже, к сожалению, не знаю, - вздохнула Катя.
- Утеряна связь времен, - печально заметил Андрей Александрович, - прервана цепочка.
- Цепочка? - Илья глянул Кате на шею.
Профессор перехватил взгляд Ильи и внимательно посмотрел на украшение:
- У вас необычный медальон. Вы знаете, что, если я не ошибаюсь, это ювелирный дом Pistachio. Родиной ювелирного дома Pistachio считается итальянский город Виченца. Он ведет свою историю с 18 века. Конечно, тогда это не называлось громким словом «Дом». Так… небольшая мастерская.
Катя дотронулась до медальона рукой.
- Это прозвучит высокопарно, но медальон носили все женщины нашего рода.
- Что внутри? Простите за нескромность, - поинтересовался Андрей Александрович.
- Внутри? – Катя повертела украшение. – Я считала, это просто золотой овал.
- Не думаю, - Тарев снял и неторопливо протер стекла очков в тонкой оправе. – Обычно в таких медальонах хранили яд, или локон возлюбленного, или его портрет.
- Симпатичный набор, - усмехнулся Илья.
Катя сняла длинную цепочку, и все они склонили головы над плоским золотым овалом, в середине которого была выгравирована фисташка. Больше на нем ничего не было, но вещь была удивительно изящной в своей изысканной простоте.
- Можно? – Илья протянул руку, и медальон опустился в его ладонь. Он долго и внимательно осматривал украшение со всех сторон. Наконец, неуловимое, легкое движение - и золотая крышка распахнулась. Катя охнула: на нее с миниатюрного портрета смотрел Анзоло Диморти, черный человек с бледным лицом, которого никогда не касались лучи горячего итальянского солнца.
10.
------------------
- Твоя мечта исполнилась, Анзоло, - Антонио потягивал вино из хрустального с позолотой бокала. За окном спускались влажные сумерки, солнце в который раз тонуло в море. Но в большой богатой комнате, уставленной дорогой помпезной мебелью, было прохладно, тонко пахло розами.
- Да, - голос Анзоло звучал совсем не радостно.
- Знаешь, что говорят о тебе?- Антонио, напротив, был в прекрасном расположении духа.
- Что я – гений?
Антонио засмеялся:
- Лучше! Говорят, что ты и твое искусство несете смерть. Да. Тебя так и называют: Portate di morte.
- Глупцы! – Анзоло устало закрыл глаза.
- Устал? – равнодушно поинтересовался Антонио, разглядывая вино в лучах уходящего солнца. Анзоло вздрогнул от какого-то воспоминания.
- Ты как будто не рад?
- Я хотел бы вернуть все назад, - в голосе художника звучала тоска. – На деньги действительно невозможно купить радость.
- Разве? – на пальце Антонио сверкнул изумруд. - Ты, я смотрю, не стесняешься в приобретении роскоши. Ты одеваешься у лучших портных Венеции. На тебе много золота, - Антонио потянул длинную цепочку, висевшую на шее Анзоло.
- Неплохая вещица! – он рассматривал медальон с выгравированной фисташкой. - Хм. Это Бьяджио начал продавать свои поделки? Недурно. Что все-таки делает несчастная любовь! Ты знаешь, что этот дуралей влюбился? Где-то на Ближнем Востоке. Его избранница, как водится, была уже помолвлена. Это разбило ему сердце и подарило вдохновение. На Востоке фисташки – символ любви и достатка. И в память о своей дикой страсти он и начал лепить их везде. Что-то в этом есть, конечно.
Анзоло без интереса слушал разглагольствования Антонио.
- Я потерял гораздо больше. Что такое разбитое сердце? Я был бы счастлив, если бы меня бросила женщина, но осталось вдохновение. Я не хочу больше писать. Мои краски и кисти пылятся в углу. Мне кажется, я не способен больше нарисовать ни одной линии. Полотно для меня теперь мертвая ткань. И не приходят образы. Ничего не приходит.
- Да перестань, друг мой! Ты и твои мертвые натурщики обеспечили тебя деньгами и славой. Кстати, что в медальоне? Яд? Тот самый?
Анзоло дернулся как от удара:
- Почему яд?
- Ну, не знаю. Ты не романтик. Значит, яд.
- Нет.
- Зря. Никогда не помешает под рукой иметь эту полезную вещь, - Антонио закончил есть персик и теперь вытирал руки батистовой салфеткой с монограммой А.К.
- Не делай вид, что тебе жаль их, - голос Антонио зазвучал жестко. – Это был твой выбор.
Анзоло хотел возразить, но промолчал и опустил голову.
- Но у каждой вещи, - Антонио поднял вверх палец с перстнем, - есть своя цена. И у каждого человека есть своя цена.
Анзоло так крепко сжимал медальон, что порвал цепочку.
- Ты хотел славы? Ты ее получил. Но думаю, надо поговорить о цене.
Анзоло поднял голову, в глазах его мелькнул страх.
- Они не мучились, - художник как будто отвечал своим мыслям. Перед его мысленным взором возникло прекрасное безжизненное лицо Джованни. Он как будто спал. Странный мальчишка! Никто не вспомнит о его существовании и его дурацкой формуле. Анзоло позаботился и об этом. Потом были другие. Но почему-то помнится именно его лицо. И снится. Черт возьми, снится!
- Они не мучились, - повторил он еще тише.
- Они нет, - голос Антонио был тих, спокоен и поистине страшен. – А ты не будешь знать покоя. Ни при жизни, и что самое важное – ни после нее тоже. Такова цена. Спасибо, что выбрал тьму.
Последние слова были произнесены с усмешкой.
- Никогда? – на Анзоло страшно было смотреть, - не обрести покоя?
- Никогда, - отрезал Антонио, поднимаясь.
Уже у двери он обернулся:
- Разве что кто-нибудь из потомков твоего рода расскажет правду о тебе.
Анзоло молчал.
- Но случится это не скоро. Можешь мне верить.
- Кто ты?
- Ну, скажем, меня зовут Антонио.
- Кто ты? – в ужасе от догадки повторил Анзоло.
- Ты и сам знаешь.
На мгновение показалось, что воздух перед ним стал дрожать, струиться. И в этом мареве исчезла фигура Антонио. В комнате воцарилась тишина, даже плеск воды не доносился до обостренного слуха Анзоло. Как будто все умерло.
- Все умерло, - проговорил Анзоло вслух и ничком упал на роскошный диван.
----------------
11.
Все трое потрясенно молчали.
- Ты из его рода, - проговорил наконец потрясенный Илья.
- Я поняла… Это не Джованни просит помощи. Это просит Анзоло. Но чего он хочет от меня?
- Чего бы он ни хотел, мы должны восстановить справедливость, - сказал Илья. – Думаю, твой сон – правда. И Джованни и другие натурщики были безжалостно отравлены.
- А это значит…
- А это значит, Анзоло – убийца, - они вопросительно посмотрели на Тарева.
- Думаю, вы правы, - ответил профессор. - И мне бы хотелось взглянуть на другие книги, которые черный человек брал в библиотеке. Уверен: выбор их был неслучайным. И именно там кроются доказательства его вины.
12.
В Галерее Академии в Венеции было по-музейному тихо. Группа туристов остановилась перед большим полотном. На темном фоне, кажется, это был книжный шкаф или высоченные книжные полки в тяжелом бархатном кресле сидел удивительно красивый молодой мужчина. Черты его лица нельзя было назвать правильными, даже в отдельности каждая была абсолютно обыкновенна, но в целом это сочетание рождало ощущение мужественной силы и красоты. У него были широкие плечи, на которых гармонично смотрелась легкая, наверно, батистовая сорочка с крупным воротником, открывающая часть груди. Руки с красивыми пальцами спокойно лежали на подлокотниках кресла.
- Перед вами полотно итальянского художника 18 века Анзоло Корти, - рассказывал экскурсовод. - «Портрет неизвестного» считается вершиной творчества художника. Именно с этим полотном связана мистическая история о смерти натурщиков художника. По мнению русского ученого, искусствоведа Андрея Тарева, который обнаружил и опубликовал неизвестные ранее документы 18 века, Анзоло сам создал вокруг своего творчества скандальную славу. Не гнушался он при этом и убийством натурщиков. Но вскоре после этого художник впал в глубокую депрессию и перестал писать. Анзоло Корти, или, как его называли, Диморти фактически стал художником одной картины.
- Он тебе больше не снится? – Илья обнимал Катю за плечи. Шел третий день их итальянского путешествия.
- Нет. Он ушел.
Она потрогала медальон и помолчала:
- Как ты думаешь, его злодеяние простили?
- Думаю, да.
Они вышли через огромные, тяжелые двери. Солнце словно ласкало кожу, легкий ветер приносил запах воды. « Сколько раз видел этот пейзаж Анзоло? - подумала Катя.
Она искала и не находила неприязни в своей душе. Может быть, потому, что Анзоло расплатился сполна. «Но сегодня такая ночь, - вспомнилась Кате любимая книга, - когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!» Он ушел, отпустив Катины сны. И тогда она впервые видела на лице черного человека улыбку.
- Знаешь, что самое важное в этой истории?
- Что справедливость восторжествовала?
Катя отрицательно покачала головой.
- Что я – гениальный ученый?
Катя счастливо улыбнулась:
- Что я тебя люблю.