В 1969 году на предприятие, где работал Гринёв, устроился на рабо-ту в должности заместителя начальника водного участка Кондратьев Иван Степанович. Капитан первого ранга в отставке. Среднего рост, русоволосый, скорее тёмно-русый с сединой. Причёску и усы носил на манер Сталина. Нос прямой, но несколько толстоватый, цвет лица без румянца – серый.
Перед уходом в отставку он служил в Ленинграде в должности командира бригады ремонтирующихся и строящихся крейсеров. Хотя эта должность и адмиральская, но по причине того, что он не кончал академию, звание контр-адмирала ему так и не присвоили. А по достижении предельного возраста его отправили в отставку, чем он был весьма недоволен.
Трудновато ему было в начальный период на этой работе, несмотря на то, что сам он был человек исполнительный и покладистый. За свою жизнь он привык к военной дисциплине, к беспрекословному подчинению, а тут тоже вроде бы флот, да не тот. Гражданская вольница! Особенно трудно было с матросами. Это самая низко-оплачиваемая категория плавсостава. Поэтому недостаток матросов был всегда. Ну и дисциплина, соответственно хромала, так как приходилось принимать на работу людей, что называется, с улицы, не имеющих представления, что такое морское дело.
Ни классов, ни курсов по подготовке рядового плавсостава на преприятии не было. Поэтому принятых на работу матросами, если у них не было никаких документов по специальности, направляли на суда, стоящие в ремонте, под ответственность капитанов, которые проводили с ними морской ликбез. Ускоренно их обучали и направ-ляли в инспекцию портового надзора на экзамен.
Какая–то часть из этого контингента приживалась на новом месте, особенно те, кто где–либо учился или повышал свою квалификацию по морской профессии. А значительная часть – это «летуны», временные, которые проработают несколько месяцев и улетают, кто по своей воле, а кто по собственному желанию начальника, как говорят в народе.
Иван Степанович энергично, со знанием дела взялся за наведение порядка. Это и ведение документации, и организация службы, и, самое главное, укрепление трудовой дисциплины.
Первые два пункта он успешно реализовал, а вот с дисциплиной дело обстояло сложнее. Заместитель начальника не руководил плавсоставом. Поэтому руководство предприятия решило перевести его на должность начальника водного участка, а действующего начальника сделать его заместителем.
Начальник водного участка – Полоз Михаил Андрианович – вроде бы и справлялся со своими обязанностями, но образование имел только семь классов, да и такого опыта организаторской работы, как у Кондратьева, не было, у которого, к тому же, было высшее образование.
Вызвали их к директору, обсудили эту ситуацию. Иван Степанович согласился на такую ротацию, но с одним условием. Оклад ему оставить замовский, а Полозу – оставить его прежний. Чтобы это в какой–то мере скомпенсировало ему понижение в должности.
Михаил Андрианович, может быть, и был расстроен этим перемещением, но виду не подавал, потому что понимал справедливость данного решения администрации предприятия. Да и с точки зрения практицизма это ему было выгодно. О карьерном росте он даже и не мечтал, а забот и ответственности стало меньше, но оклад остался прежним. Мужик он был крупный и крепкий. Любил спорт. Круглый год купался в море ежедневно по утрам. Но вот умер он неожиданно рано. Буквально года чрез три после «ротации».
Как–то Гринёв, зайдя в управление службы, спросил у сестры Полоза.
— Женя, а где Андрианович? Что–то я его давно не вижу.
— А он заболел. У него неладно с кишечником.
Вскоре Николай уехал в Одессу на зимнюю сессию. А когда вернул-ся, узнал, что Михаил Андрианович умер от амёбной дизентерии. Гринёв сам страдал гастритом желудка и лечился травами. И в конце–концов одолел свой недуг. Он покопался в справочниках по поводу этой болезни, убившей Полоза, и узнал, что это за зверь и с чем его едят, где он водится и т.д. И вспомнил: как однажды Михаил Андрианович демонстрировал ему, как нужно есть марокканские апельсины. Тогда предприятие часто закупало их и распределяло по подразделениям, где реализовывали уже непосредственно работникам. Стоили они довольно дёшево – 1рубль 40 копеек за килограмм. Сестра Полоза – Женя занималась их реализацией на общественных началах.
Николай зашёл в управление службы, чтобы взять апельсинов для своего экипажа, а там как раз находился Андрианович.
— Ну, как дела? – Обратился он к Гринёву.
— Да ничего, нормально, Михаил Андрианович. Вот только желудок что-то барахлит часто. То не съешь, это не выпей.
— А ты поменьше врачей слушай.
— При чём тут врачи? Он, желудок, сам командует, что он принимает, а что нет.
— Надо побольше витаминов употреблять. Вот так!
С этими словами он взял из ящика апельсин, слегка обтёр его носо-вым платком и прямо с кожурой начал откусывать его и смачно жевать.
— Михаил Андрианович, что вы делаете? Они же не мытые и не
чищенные, – удивился Гринёв.
— Ничего. Они чистые. У них своих фитонцидов хватает, чтобы бороться с микробами. А в кожуре самые витамины.
Вот эта беспечность и погубила его. А ведь какой крепкий мужик был! И никакая закалка не помогла. Африканские амёбы оказались сильнее русского «моржа».
* * *
Получив все бразды правления подразделением, Иван Степанович развернул в полную силу свои способности организатора и руководителя. Он легко брал ответственность на себя, с руководством предприятия держался на равных.
Гринёв однажды случайно оказался свидетелем характерного инцидента. Ему нужно было попасть к заместителю директора, чтобы подписать коекакие бумаги, связанные с ремонтом судна. Когда он вошёл в приёмную, там сидел Кондратьев, ожидая приёма у директора Сухорученко. Поздоровавшись, справился у секретаря, на месте ли зам. Получив утвердительный ответ, вошёл к нему в кабинет. А когда он с заветным «автографом» вышел в приёмную, Иван Степанович стоял у двери в кабинет директора, нетерпеливо поглядывая на часы. Потом обратился к секретарше.
— Директор меня вызывал на десять часов, а сейчас уже двена-дцать минут одиннадцатого. Напомните ему.
— Иван Степанович! Я ему доложила о вашем приходе и получила ответ, как только он освободится, вы сразу войдёте к нему. Я не могу распоряжаться его временем. Он этого не любит.
— Но я почти пятнадцать минут потерял, ожидая приёма. Мне что, больше делать нечего? Или я бездельничаю на работе? Я не мальчишка бегать туда-сюда по пустякам. В общем, я ухожу. Когда у Сухорученко будет время и он соизволит меня принять, звоните – я приду, но сидеть у двери не буду.
С этими словами он вышел из приёмной и ушёл к себе.
Николай потом поинтересовался у секретарши.
— Таня, а чем закончился тот инцидент с Кондратьевым?
— Да ничем. Минут через десять от шефа вышел посетитель и я доложила, что Кондратьев уже ушёл, не дождавшись приёма. Он, конечно, покраснел, передёрнул усами и сдержанно сказал, чтобы я пригласила Ивана Степановича прийти к нему и приказал, чтобы до его прихода в кабинет никого не пускать. Потом пришёл Кондратьев и сразу же вошёл к нему.
Кондратьева многие считали и справедливым, и добрым. Но Гринёв замечал и даже на себе испытал, что его доброта и справедливость весьма относительны и избирательны. И более того, чаще всего целенаправленны.
Однажды Гринёв, будучи на вахте, работал в аренде Морского завода. Судно стояло у причала водного участка в ожидании очередного распоряжения диспетчера. Капитан находился в ходовой рубке. В это время на борт поднялись несколько человек. Потом кто-то постучал по надстройке. Гринёв выглянул из рубки.
— Что стучите? Невтерпёж что ли?
— Отходи, капитан, – раздалось с палубы.
— Идите в салон и ждите команды диспетчера.
— Это распоряжение заместителя директора завода.
— А он сам-то где?
— В салоне сидит.
— Вот и пусть себе спокойно сидит. Придёт время, диспетчер даст команду, тогда и отойдём куда надо.
— Ты что, парень, не понял, кто тут распоряжается?
— Пассажиры тут не могут распоряжаться.
— Но это же зам. директора приказывает,– удивлённо и возмущённо завопил собеседник капитана.
— Для меня он обыкновенный пассажир. Всё. Идите в салон и жди-те. А если не терпится – обращайтесь к диспетчеру, он этим распоря-жается.
Николай закрыл дверь рубки и сел у пульта управления. С палубы громко донеслось:
— Да ты завтра же будешь уволен с работы!
Кто-то из свиты этого зама побежал в диспетчерскую. После этого по трансляции была дана команда на отход в рейс. Вернувшись к причалу завода, Гринёв зашёл к диспетчеру.
— Анна Дмитриевна, что это у вас тут все лезут командовать? Какие-то замы, завы, главинжи…. Это же анархия полная будет. Да ещё и угрожают расправой.
— Ничего, Николай Данилович, не обращайте на них никакого внимания. Правильно поставили их на место.
Через сутки его вызвал к себе Кондратьев.
— Ты что там хулиганишь? Грубишь? Садись и пиши объяснительную, – сходу начал он на повышенных тонах, как только Гринёв вошёл в кабинет.
— Это где же я хулиганил и кому грубил? И по какому поводу писать объяснительную? – Невозмутимо и твёрдо спросил Гринёв.
— Он ещё спрашивает, – возмутился босс. – Ты позавчера, работая в аренде завода, нагрубил заместителю директора завода, оскорблял его, ругался матом на весь причал. Вот его заявление, почитай.
Николай взял, прочитал заявление.
— Но тут всё неправда, а точнее – ложь, – повернулся он к Кондрать-еву.
— Он мне вчера звонил и всё это подтвердил, требуя наказать тебя.
— Он всё врёт, – разозлился Гринёв.
— А я ему верю, – взъелся Кондратьев.
— Но я его и в глаза не видел, даже не знаю, как он выглядит. Как он может утверждать, что я ему грубил и, тем более, оскорблял?
— Его помощники слышали.
— Ну, если вы мне не верите, а ему верите, тогда я напишу вам объяснительную и в ней укажу подробно, как они меня все оскорбляли и, ворвавшись в ходовую рубку, угрожали мне расправой.
А я в это время находился при исполнении служебных обязанностей. Управлял судном. Это уже будет квалифицироваться как пиратство.
— Этого не было с их стороны, – как-то немного опешивши, возразил Кондратьев.
— Было, Иван Степанович, было. Если они могут врать, обвиняя меня в том, чего я не совершал, а вы этому поклёпу верите, то я тоже могу такого наговорить, что им придётся оправдываться в суде. По-этому объяснительную я вам писать не буду, а если вы будете настаивать, то напишу такую, как я сказал сейчас. И передам её через секретаря предприятия с заверенной копией.
Кондратьев не стал настаивать на объяснительной и, как-то вяло махнув рукой, сказал:
— Хорошо. Я вас не задерживаю.
Ушёл Гринёв от своего шефа в недоумении: «И чего это Кондратьев так засуетился по этому делу? Как будто это непосредственный начальник давит на него. Ведь это же совсем другое ведомство, никак не связанное с нашим. Может быть, они с этим замом какие-то совместные афёры проворачивают. Всё же они у нас арендуют суда, да и ремонтируют нам некоторые суда. Тут есть поле деятельности для предприимчивых и ловких. Интересно, применит ли он ко мне какие-либо санкции или воздержится, зная, что я на поклон не пойду, а буду драться. А им это не выгодно». Решил, что надо быть готовым ко всему. А то ещё могут спровоцировать какой-нибудь скандал и повернуть дело так, что ты во всём будешь виноват. А соглашателей и подхалимов вокруг начальников всегда хватает, которые готовы на любую подлость, лишь бы угодить своему кумиру-покровителю.
По характеру Гринёв был добрый, но иногда вспыльчивый, особенно, когда его несправедливо в чём-либо обвиняли, да и за словом в кар-ман не лез. Сам не делал подлости и не любил подлецов. Иногда он по простоте душевной мог сказать человеку правду в глаза, а иногда мог эту правду высказать ненароком, в качестве доброго совета или разъяснения, полагая, что этим самым он делает доброе дело, помогая собеседнику.
Но выходило как раз всё наоборот. Да и кто её любит правду-то? Особенно, если она никак не украшает адресата, а скорее дискредитирует. Вот так и было с нашим героем не единожды.
Однажды, когда Гринёв был на вахте, а его судно находилось в суточном дежурстве, его рано утром пригласили к диспетчеру. Когда он вошёл в диспетчерскую, там шла пересмена. Одна дежурная сдавала вахту, другая – принимала. Обсудив с диспетчерами задание, он направился на выход, но дверь открылась, и вошёл Кондратьев. Обе женщины–диспетчеры радостно завопили нараспев:
— Здравствуйте, Иван Степанович! Вы, как всегда спозаранку к нам.
— Доброе утро! Я привык рано вставать ещё на службе.
Гринёв задержался на всякий случай. А вдруг будут какие-то указания от шефа. Диспетчеры продолжили приёмосдачу дежурства. И тут Надежда Ивановна, сдающая вахту и заполняющая вахтенный журнал, спросила как бы сразу всех, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Ой! А как пишется слово шестнадцать? С одним мягким знаком или с двумя?
— С двумя, – тут же безапелляционно отреагировал Кондратьев.– Шесть – надцать, – произнёс он это слово раздельно.
Николай поправил его.
— Нет, Иван Степанович, эти числительные пишутся с одним мягким знаком на конце. Так принято в русском языке.
— Я тоже знаю русский язык,– резко и с недовольством отпарировал шеф.– Нечего меня учить.
— А! Ну тогда я, значит, ошибаюсь,– в виде извинения скороговоркой проговорил Гринёв и вышел из помещения.
Идя на причал к своему судну, он всё укорял себя: «Ну, зачем я полез со своими комментариями? Тоже мне правдолюбец-грамотей выискался! Люди, привыкшие командовать, не любят признавать свои ошибки, особенно перед подчинёнными. Ведь он этот эпизод может воспринять как насмешку над собой, как унижение его достоинства и в подходящий момент отплатить мне за это. И вообще, не следовало мне там задерживаться…»
Не прошло и трёх месяцев, как вновь случай столкнул его с Кондратьевым в конфликте. Его судно было в ночном дежурстве и он в этот раз находился на вахте. Ну, прямо как в русской народной сказке.
Ночью диспетчер, вероятно, проспав, дала распоряжение капитану на выполнение работы, которую экипаж судна выполнил и вернулся к причалу. Дело было уже утром. К этому времени пришла смена диспетчеру. А диспетчерами были женщины, да ещё радистка дежурила ночью.
Когда стали разбираться в записях в журнале и в графиках, оказалось, что нужно было дать команду ещё на одну ходку. Вызвали капитана в диспетчерскую. Антонина Михайловна, дежурившая но-чью, пошла сразу в атаку, будучи твёрдо убеждена, что нападение лучший вид защиты.
Разгорелся спор. В конце-концов Гринёву надоело слушать перебранку диспетчеров и упрёки в свой адрес.
— Послушайте, дамы! Вы разберитесь в своих графиках и журналах, а потом уж предъявляйте претензии ко мне. А то собрались тут три бабы и в журнале разобраться не могут.
Эта его реплика так их возмутила, особенно словосочетание «три бабы», что они забыли про свою работу, про тему спора и дружно накинулись на него с упрёками.
В это время в диспетчерскую вошёл Кондратьев. Женщины сразу же наперебой начали жаловаться ему на Гринёва, что он их, якобы, оскорбил. Иван Степанович к виновнику конфликта:
— В чём дело? Почему вы оскорбляете диспетчеров? — Резко и на повышенном тоне спросил Кондратьев.
— Да не оскорблял я их, они просто сами запутались в графиках.
— А диспетчера говорят, что оскорблял, – стоит на своём шеф.
Гринёва это начало злить. Он немного сорвался.
— Да врут всё ваши диспетчеры.
— Как!? Мои диспетчера врут? Мне!? – Вызверился Кондратьев.
Николай, уже не сдерживаясь, выпаливает:
— Вот именно врут, как сивые кобылы.
У Степаныча даже его обвислые усы встопорщились и покраснело всегда сероватое, словно пеплом посыпанное лицо. Он резко повернулся к диспетчерам и скомандовал:
— Ну, вот что, слушайте меня! Приказываю: запомните сами и запишите в «журнал по вахте»: следить за каждым его шагом и малейший промах докладывать мне.
Гринёв даже рассмеялся.
— Ничего себе!! Иван Степанович, и вам не стыдно вот так пуб-лично давать такие распоряжения? Это же унизительно. И для вас в первую очередь. Да после этого мне просто стыдно и неприятно находиться тут с вами.
Он повернулся и вышел, одолеваемый раздражением к себе. « Ну что меня опять потянуло на спор? Ведь и сам в какой-то мере виноват. Не надо было обзывать их «бабами». С Кондратьевым тут всё ясно. Любит подхалимов и доносчиков, не терпит чужого мнения, особенно, если это мнение подчинённого».
После этого конфликта он старался без необходимости не сближаться с Кондратьевым. Сам он был дисциплинированным, исполнительным, не курил, не пил, разве что мог по праздникам выпить в кругу семьи или с друзьями. Общественная работа у него была – председатель товарищеского суда предприятия. Поэтому его трудно было уличить в каких-либо проступках, если, конечно, не искать криминал специально и любую ошибку, как сказал Кондратьев, «…малейший промах…», в таком случае считать преступлением.
В середине семидесятых, а точнее в 1974 году его назначили капитаном на новое судно. Старшим механиком – сменным-помощником к нему был утверждён Загорулько Юрий Захарович. Молодой мужчина тридцати пяти лет, среднего роста, темноволосый, чем-то очень по-хожий на артиста кино А. Лазарева. Любимец Кондратьева, его ближайший наушник и доносчик.
На этом судне Гринёв проработал с июня 1974 по сентябрь1979 года. За эти пять лет он много раз удостоверялся в том, что Кондратьев ничего не забыл из тех стычек, которые у них были когда-то.
* * *
Впервые он это почувствовал в сентябре 1974 года. Он был на вахте. По рации получил задание ошвартоваться к южному причалу и ждать распоряжений. Пока команда занималась приборкой, Гринёв заполнял судовой журнал. В это время в ходовую рубку поднялся Загорулько и как-то неловко, с некоторым смущением, что для него было не характерно, поздоровался.
— Что случилось, Юрий Захарович? - Спросил Николай.
— Да ничего особенного. Просто Иван Степанович вызвал меня и приказал заступить на вахту.
— Это почему такое странное распоряжение он дал? – Удивился Гринёв.
— Не знаю. Он сказал, что так надо.
— Хорошо. Я сейчас сам у него узнаю.
Он спустился из рубки и направился в контору службы. Зайдя в кабинет начальника, спросил:
— В чём дело, Иван Степанович? Почему вы меня отстраняете от работы?
— Я вас не отстраняю от работы, а произвожу замену судоводителя на определённое время.
— Хорошо. Вы Меня не отстраняете от работы. Понятно. Тогда опять вопрос: почему вы меня снимаете с вахты? Я что, совершил какое-то нарушение?
Кондратьева всего передёрнуло. Он готов был вспылить, но сдержался и резко сказал:
— В общем, так надо. Выполняйте приказание.
Николай не стал спорить и ушёл на судно. Сделал записи в судовом журнале, сдал вахту и, не прощаясь, сошёл на берег. Через сутки, когда снова заступил на вахту, он спросил у моториста, куда они ходили, потому что в судовом журнале почти ничего не было записано, кроме как о заступлении на вахту и об окончании работы. Но этот парень был хитроватый и неискренний, как и стармех Загорулько большой любитель выпить. Поэтому он как-то нехотя и осторожно ответил, что они ходили на рыбалку.
— С кем вы ходили на рыбалку? – Спросил Гринёв.
— Ну, я не знаю…. Сам Кондратьев с ними был.
Видя, что он не хочет говорить, капитан отослал его на рабочее место. Уже потом в течение дня в рубку заглянул матрос, бывший в тот раз на вахте. Этот парень был противоположностью моториста Виталия Злобина. Не курил, не пил спиртного, занимался спортом, был довольно грамотным. Он не любил безграмотного любителя «зелёного змия» старшего механика. Тот это видел и отвечал ему взаимной неприязнью.
— Разрешите, Николай Данилович?
— Да, Андрюша, входи. Как тогда прошла рыбалка?
— Какая там рыбалка! Там была в основном пьянка. Это были работники горкома партии и человека два из горисполкома. Ну и, конечно, Кондратьев с Сухорученко. Они часа два рыбачили самодурами. Шла, в основном, ставрида, но мелкая. А потом все спустились в нижний салон и там устроили хороший сабантуй. Я туда не заходил. Кондрат приказал нам всем сидеть в рубке, чтобы мы даже на палубу не выходили. Ну, а после застолья какая может быть рыбалка? Мы подрейфовали ещё около часа и малым ходом – так приказал Кондратьев – пошли в Севастополь. Высадили их на пассажирском причале у морского вокзала и ушли на стоянку. Когда ошвартовались, я сделал приборку по своему заведованию и отправился домой, а они остались допивать и доедать остатки той трапезы.
— Что, гости так много оставили? – Усмехнулся капитан.
— Бутылку водки и где-то больше половины бутылки спирта, да закуска какая–то осталась. Это я видел на столе в салоне, когда заходил туда, чтобы сделать приборку. Вы же знаете, я не пью, да к тому же брезгливый, поэтому к этим атрибутам застолья я не прикасался. Ими с жадными горящими глазами занимался Злобин.
— Спасибо, Андрюша, за такую полную информацию.
— Николай Данилович, может переведёте меня на «постоянно» в свою смену? Не могу я глядеть на эту пьяную рожу. Он ведь даже в рабочее время «глотает».
— Понимаешь, Андрей, трудно сейчас закрепить вахты «на постоян-но», как ты говоришь. Людей не хватает. Как только с этой проблемой станет легче, я обязательно сформирую постоянные смены. А пока терпи.
Так и повелось ходить «на рыбалку» бесплатно, да ещё в рабочее время. И горкомовские, и Сухорученко, и Кондратьев – все они «организаторы производства и борцы с нарушителями трудовой дисциплины».
Правда, замены капитанов происходили не каждый выход в море с «организаторами производства». Всё зависело от того, когда горко-мовские заказывали «рыбалку». Если в этот день на вахте был Загорулько, то, разумеется, никакой замены судоводителей не требовалось.
Кондратьев знал, если судном будет управлять Гринёв, то он скрупулёзно всё запишет в судовой журнал, как положено по уставу и инструкции. Поэтому он заменял его на этот период своим человеком, который будет делать всё, что ему скажут, а не то, что положено делать судоводителю.
А Загорулько, чуя свою безнаказанность, уже начал устраивать пьянки во время вахты. Гринёв со временем сформировал стабильные смены и у стармеха собралась «споенная» команда. Николай не жаловался на стармеха. Не писал рапортов руководству. Знал, что это бесполезно. Своих сексотов начальство не наказывает и в обиду не даёт.
Как-то в день получки Гринёв назначил общее собрание экипажа. Собрались все, кроме старшего механика, который пришёл уже вечером получить зарплату. Сказал, что не смог быть на собрании по семейным обстоятельствам. А на собрании капитан обратил внимание экипажа на соблюдение трудовой дисциплины. Особо предупредил смену Загорулько, потому что «после их вахты на другой день в кубрик невозможно зайти. Там всё прокурено и пропитано их перегаром»
Но уже на другой день, когда Николай пришёл в бухгалтерию сдать денежную ведомость и во дворе управления случайно встретил Кон-дратьева, тот начал сурово выговаривать ему.
— Что это у вас там за конфликт с Загорулько?
— У меня с ним нет никакого конфликта. Просто я требую от его смены, чтобы они не пьянствовали на работе и хотя бы убирали за собой водочные пробки. Вот и всё. Или мои действия неправильные?
Кондратьев ничего не ответил. Молча повернулся и ушёл к себе в кабинет.
В 1980 году у Николая обострилась болезнь позвоночника. Когда-то он дважды его травмировал ещё во время службы на подводных лодках, а вот теперь отрыгнулось. В результате, ему дали третью группу инвалидности и списали на берег. Он был переведён в отдел механиков. Работа лёгкая, больше бумажная, но и зарплата «лёгкая» - в два с лишним раза ниже той, что была у него на судне. Зато общественных нагрузок прибавилось.
В 1981 году его по представлению парткома избрали председателем
головной группы народного контроля всего предприятия. И вот спустя неделю после этого избрания он шёл с работы и на выходе с территории предприятия догнал шедшего неторопливым шагом Кондратьева. Поздоровались.
— Ну, как работается на новом месте? – Спросил миролюбиво Иван Степанович.
— Спасибо. Нормально. Вот только общественная нагрузка увеличилась. Меня избрали председателем народного контроля предприятия.
Кондратьев даже остановился.
— Как?! Почему они со мной не посоветовались? Почему у меня не спросили? – С возмущением спросил он, глядя в упор на Гринёва.
А тот тоже остановился и от неожиданности от такой реакции собеседника не мог никак понять, чем возмущён Иван Степанович. Но потом до него дошло, как говорят. Он сообразил, в чём дело и, пожав плечами, ответил:
— Да я не знаю почему.
Они опять двинулись на выход, но уже молча.
А Николай всё думал о словах Кондратьева. «Неужели он всерьез это сказал? Какое отношение он имеет к этому делу? Ведь он даже не член парткома. Руководитель одного из структурных подразделений предприятия. У них есть соя цеховая партийная организация и своя цеховая группа народного контроля. А у предприятия несколько структурных подразделений. Почему партком предприятия должен спрашивать разрешение у одного из начальников службы и принимать решения только с его согласия? И потом, партком только предлагает свою кандидатуру, а голосуют-то народные контролёры, избранные от всех цехов и служб в головную группу народного контроля предприятия». Гринёва неприятно поразили эти амбиции Кондратьева присваивать себе право указывать общественным организациям, кого и куда нужно избирать.
На другой день Николай зашёл в партком и по-дружески передал этот разговор секретарю парткома. Георгий Степанович даже расхохотался.
— Это он что же, претендует на роль диктатора? Наполеон!!! Кон-дратьев, наверное, испугался, что ты хорошенько, со знанием дела, проверишь службу водного участка, да притянешь его к нам на ковёр. Вот тогда и посмотрим, кто кем командует, он парткомом или всё-таки наоборот.
— Да! Для него это весьма неожиданный сюрприз. Но, ничего! Переживёт. Однако, согласитесь, Георгий Степанович, что это довольно ненормальное заявление. Ведь он же считает себя умным, солидным человеком. Как можно такое говорить?
— Скорее всего, он лично против тебя что-то имеет, – смеётся секретарь.
— Думаю, что имеет. Это точно вы заметили. Но это наши с ним личные симпатии и антипатии. А тут он выступает в роли помещика, а меня и других видит в роли своих крепостных. Вот где нехорошая тенденция руководителя. Это уже чисто по вашей части, Степаныч. Воспитывайте, – тоже смеётся Гринёв.
— Ничего, Коля. Как говорится: «Бог не допустит, свинья не съест». Ты, главное, оживи и хорошо организуй работу народных контролёров, а партком тебя во всём поддержит и поможет.
Георгий Степанович был хороший человек со всеми своими достоинствами и недостатками. А «хороший» или «плохой» – это, конечно, субъективные и относительные понятия. Как говорят: «О вкусах не спорят». Но есть понятия, которые веками вырабатывались в цивилизованном обществе. Одно из таких понятий – порядочность. А главная черта этого понятия – порядочный человек никогда умышленно не совершит подлость по отношению к другому. Как правило, такие натуры не мстительные и правдивые.
Именно слово-определение «хороший» в моём понимании по отношению к человеку обязательно включает в себя понятие «порядочный».
И ещё Гринёв заметил одну черту, по его мнению, негативную у Кондратьева.
Каждой весной на предприятии создавалась комиссия из пяти– шести человек разных специальностей для проверки судов на предмет готовности их к весенне-летней навигации. Гринёва постоянно включали в состав этой комиссии с тех пор, как он перешёл работать на берегу.
В первый раз, когда он пришёл на причал, где был назначен сбор комиссии, там уже почти все собрались. Ждали председателя комиссии. Им был назначен капитан-наставник. Через несколько минут он подошёл и объявил, что Иван Степанович просит всех перед началом проверки зайти к нему. Пошли. В кабинете он был один. Обсудили и уточнили график проверок. Хозяин кабинета полушутя попросил членов комиссии быть строгими и объективными, но не придираться сильно к мелочам. Все уже повернулись на выход, когда прозвучали слова, резанувшие слух Гринёва.
— Я хочу, чтобы первое место заняло судно Загорулько.
Эта фраза словно хлыстом стеганула по всем членам комиссии, но никто ничего не сказал. Все молча вышли из кабинета и направились на причал, где уже стояло судно, ожидая проверяющих. Николай отстал от группы и подождал председателя комиссии, шедшего немного позади всех. Спросил его.
— Николай Николаевич, он что, всегда так приказывает, кому дать первое место в соревновании? И потом, как он может давать указания комиссии, многие члены которой не только ему не подчинены, но сами в любой момент могут проверить его службу и дать предписание на устранение выявленных недостатков или, даже, наложить на него штраф. Это же нонсенс. И в тоже время смешно слушать такое от солидного человека. Зачем тогда создавать какие-то комиссии? Пусть он единолично назначает: кто будет на первом месте, а кто – на втором, а не прячется за спинами комиссий.
— Да не обращай на его слова никакого внимания, Данилыч. Проверяй всё согласно ПТЭ судов и других нормативных документов. Он же военный до мозга костей и считает, что должен всем приказывать.
Николай знал, что капитан Загорулько, которому Кондратьев требует дать первое место в соревновании независимо от результатов проверки, является самым любимым из его любимчиков. От этого пилюля, подсунутая комиссии, становилась ещё противнее.
В последующие годы он уже не принимал так близко к сердцу такие «высказывания» Кондратьева, а старался руководствоваться ин-струкциями, законами и своей совестью, не обращая внимания на его желания.
А Иван Степанович проработал до семидесяти трёх лет и уволился. Его здоровье довольно быстро пошло на спад. Резко ослабла память. Прошло полтора года, как он уволился, когда Гринёв и Левин встретили его на улице Ленина. Они оба в своё время несколько лет проработали под его непосредственным руководством, да и последние годы встречались практически каждый день, так как их кабинеты были рядом. Поздоровались с ним. Кондратьев остановился, удивлённо уставившись на них.
— Вы кто такие? – Тихим, слабым голосом спросил он.
— Иван Степанович, вы нас не узнаёте? — Удивлённо спросил Левин.
— Нет. Не узнаю.
— Это я – Давид Левин, а это – Николай Гринёв – пояснил Давид.
Бывший их шеф стоит, смотрит на них отрешённым взглядом, но видно, что он пытается вспомнить. Через пару минут взгляд его стал осмысленным.
— А! Помню, помню. Это, значит, ты Давид, а это – Коля.
— Как ваше здоровье, Иван Степанович? – Спросил Левин.
— Ничего. Нормально.
— Может быть вам чем-то помочь нужно? – По-деловому осведомился Гринёв.
— Да вот нужно бы ящик на балкон сделать для картошки.
— А вы снимите размеры и позвоните мне. Я закажу в столярном цехе.
— Хорошо, Коля. Я позвоню.
Друзья пошли на работу. А Кондратьев продолжил свой моцион. Но Гринёву он так и не позвонил. Вероятно, забыл про этот ящик, так же, как и забыл их в лицо. А через несколько месяцев, точнее, через три его похоронили.