Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка Русь!
Н. А. Некрасов, «Русь»
Глава первая
Оcени себя крестнымъ знаменіемъ, православный народъ, и призови съ Нами Божіе благословеніе на твой свободный трудъ, залогь твоего домашняго благополучія и блага общественнаго.
Манифест об отмене крепостного права, 19 февраля 1861
— Немыслимо! Невозможно! — восклицал отец семейства морозным утром 1861 года. — Крестьян освободили! Это начало конца! Вот к чему всё идёт!..
Ответом было молчание. Вся семья знала: пока говорит отец, все должны тихо слушать и лишь потом, возможно, что-то говорить. Юной дочери эти правила казались нелепыми, но она никогда не осмеливалась нарушать привычный распорядок своей семьи.
Дарья Сергеевна Финке, бывшая четырнадцати лет от роду, не отличалась превосходными чертами лица, статной фигурой или же удивительными волосами. Всего этого не было в девочке, что, однако, не мешало ей по праву считаться очаровательной. Ей повезло иметь большие, чистые голубые глаза, которые никого не оставляли равнодушными.
Безупречными манерами девочка также не отличалась: не понимая негласных норм поведения, она приводила в смущение решительно всех, кто с ней сталкивался, но будучи весёлой и открытой, своим радостным взглядом и наивной улыбкой обезоруживала всякого, кто был недоволен.
Однако Дарья была глупа; поговаривали, что даже не без какого-нибудь умственного отклонения. Всё это занимательно, но на самом же деле наша героиня была просто-напросто весёлой девочкой, быть может, родившейся вовсе не в той семье, в какой ей надлежало бы родиться.
… За завтраком отец не мог спокойно есть, всё время бормотал что-то себе под нос, а мать сидела в изумлении, даже не смотревшая на еду.
Да, все уже знали про Манифест[1]: как тут не знать!..
— Ну и что нам делать теперь? — подал голос отец. — Это попросту немыслимо! Что, нам теперь Дуню Авдотьей Павловной звать? Страшный царь, куда он страну заведёт!.. Правильно говорили: православие, самодержавие, народность[2]! А это что? Что это, а? Это не что иное, как самый настоящий вздор! Родине нашей не либеральные свободы нужны!
«А что ей нужно?» — мелькнуло в голове Дарьи.
— Повесил бы всех этих либералов и этих студентиков с их вольными мыслями! Безобразие! — и напоследок так стукнул кулаком по столу, что все вздрогнули.
Кто посмотрел бы на этого человека, не зная его и даже не слыша ничего о нём — кто в первый раз просто увидел бы его, посмотрел бы ему в глаза, послушал бы его рассуждения, тот сразу понял бы, что перед ним, несмотря на немецкое происхождение, самый настоящий русский помещик. В этом Дарья Сергеевна была твёрдо убеждена: закостенелый ретроград с большим неуклюжим телом и суровым взглядом – то было её представление о помещиках, к которым она питала самую настоящую неприязнь.
Что её братья имели в мыслях по этому поводу, было совершенно ясно: легко поддававшиеся влиянию отца, они выросли точь-в-точь такими же — и по манерам, и по убеждениям. Кроме младшего Александра на год старше её, который предпочитал держаться в стороне от всего этого и, как наблюдалось, подавал большие надежды в учёбе. Всех сыновей своих отец семейства желал видеть в блестящих мундирах; Александр же противился такому пути и мечтал достичь большего, чем «муштры и солдафонства».
Дети были друзьями и хорошо знали друг друга; остальные же братья оставались для Дарьи загадкой, которую она совсем не стремилась разгадать. Это были неинтересные люди, а ко всему, что не интересно, девочка относилась с равнодушием и даже некоторым презрением.
***
Глубокой февральской ночью на землю и крышу поместья Финке оседал белый снег, а окошки дома покрывались причудливыми узорами, за которыми Дарья никогда не уставала наблюдать. И теперь, держа длинную свечу в своих бледных руках, девочка рассматривала чудесные рисунки, видя в них то, что подсказывала ей фантазия: там — тоненькие листья деревьев, здесь — вечно мятежные волны далёкого синего моря.
Она ждала. С самого вечера она не позволяла себе уснуть, ходила по комнате, смотрела в окно, мечтала — и ждала. Наконец раздался тихий скрип двери, и девочка, не сдерживая радость, подбежала к брату.
— Я уж тебя заждалась! — с улыбкой прошептала она Александру, обнимая его, а затем и таща к своей кровати. — Ты принёс книги?
Отец их ненавидел и всегда называл бедствием, которое наталкивает на «вольнолюбивые мысли», потому в своём доме они могли читать лишь Библию и Евангелие да некоторые учебники — а также книги, которые Бог знает откуда приносил Александр. И вот последние представляли для них куда больший интерес.
— Да! — воскликнул мальчик с улыбкой до ушей. — Даже лучше. Ты не представляешь, как это было трудно, но я достал его!
Дарья обомлела.
— Его?.. — и, спустя несколько секунд: — Ты достал «Колокол»[3]?!
Она сказала это так громко, что, поняв, вздрогнула и закрыла себе рот ладонью.
— Не переживай, — тихонько рассмеялся брат. — Будут ещё выпуски, я достану и их. Я нашёл… нужных людей.
Всю свою жизнь Дарья Сергеевна Финке удивлялась способностям брата: он умел находить выход из любой ситуации — даже тогда, когда нужно достать запрещённую газету, а тебе всего пятнадцать лет.
— Но прежде чем я покажу её тебе… — он загадочно улыбнулся и убрал газету в сторону. — Я должен проверить, готова ли ты к такому.
Девочка издала вздох разочарования. Она ведь так ждала возможности прочесть загадочный «Колокол», да хотя бы просто подержать его в руках!..
— Эй! — вскричала она, попытавшись забрать газету, но брат держал её крепко. — Ты не имеешь права!
— Ну-ну, хватит. Я просто задам тебе пару вопросов, а потом сможешь читать сколько хочешь.
Дарья недовольно насупилась, но отступила.
— Давай только быстрее.
— Как скажешь, — довольная улыбка. — Итак. Что, по-твоему, происходит сейчас с Россией? Почему мы собрались здесь и собираемся читать «Колокол», почему он вообще возник?
Девочка задумалась.
— Самодержавие? — и, встретив одобрительный взгляд брата, продолжила с большей уверенностью: — Самодержавие. Рабство, в котором находятся крестьяне и… и мы.
— И мы?
— Да. Что, если бы самодержавия никогда не было? Не было ни царей, ни рабства, ничего… Что было бы тогда?
Молчание.
— По-моему, это я должен задавать тебе вопросы, а не ты мне, — усмехнулся Александр. — Но мне нравится, как ты мыслишь. Я думаю… я думаю, тогда не было бы и России.
Это было последнее, что Дарья ожидала услышать.
— Ну смотри. Вспомним хотя бы восемнадцатый век, например. Помнишь, я рассказывал? — истории по возможности учил их сам отец, полагая, что именно эта наука самая опасная и обучение ей своих детей нельзя доверять никому. Так что верила девочка только Александру, который откуда-то успел узнать очень много всего. Откуда же, он никогда не говорил — лишь улыбался своей очаровательной улыбкой и отвечал скромным «когда-нибудь узнаешь». — Тогда было самое настоящее самодержавие, но где его не было? Оно было нужно России в то время. Теперь же — нет.
— Откуда ты всего этого набрался? — удивлённо спросила Дарья, понимая, что прямого ответа не последует.
— Ниоткуда, — простодушно ответил брат. — Я читаю, я слушаю, но мнение только моё. Никто не будет указывать мне, во что верить.
Иногда она чувствовала себя в его компании сущей дурочкой — то ли потому, что не понимала его взглядов, то ли потому, что как раз ей и указывали, во что верить, а она смотрела с восхищением и ловила каждое слово.
Повисло молчание, и девочка решилась сказать главное, что было у неё душе.
— Слушай… — она помолчала ещё немного, собираясь с мыслями, желая выразить их так, чтобы брату не было стыдно за неё, но больше всего — чтобы ей не было стыдно за саму себя. — Дуня уйти собирается. И… да, она прямо так и сказала: мы говорили с ней об этом, пока отец не видел. Она сказала, что решила уйти прямо тогда, когда объявили о Манифесте.
Александр улыбнулся и взял сестру за руку.
— Это великий день. Запомни его и пронеси эти воспоминания через всю свою жизнь.
— Через всю?..
— Да. Не все довольны Манифестом. Быть может, освобождение крестьян — единственная уступка, которую можно ожидать от этого царя.
Дарья задумалась.
— А что не так?
— Я расскажу тебе…
И тут в комнату зашёл отец.
***
Сергей Финке не говорил ни слова, пока прожигал детей своим разочарованным, осуждающим взглядом. Он не торопился. Дарья готова была во всём сознаться и молить прощения, но тихая, лишь ей заметная улыбка бесстрашного Александра, его рука, крепко сжимавшая её руку, заставляла её молчать и ждать.
Девочка всегда удивлялась своему брату, и сегодняшний день не стал исключением.
— Я растил вас, — с гордо поднятой головой, но дрожью в голосе начал отец. — Вкладывал свои силы. И чем вы отплатили мне? — и сплюнул с показным отвращением. — Кто вас этому надоумил? — не услышав ответа, он повысил голос: — Кто?!
Это прозвучало так грозно, что девочка вздрогнула – но брат лишь ещё сильнее сжал её руку.
— Не хотите? Вот как, значит? Нашли уже себе либеральных друзей? — и, помолчав, добавил: — Тогда, может, к ним и пойдёте, раз семейные взгляды и традиции ничего для вас не значат?
Дарья, не в силах смотреть на отца, опустила голову и зажмурилась.
— Стыдно стало? — он не оставил это без внимания и резко подошёл к дочери, беря её за подбородок и вглядываясь в испуганное лицо. — Может, есть ещё в тебе надежда. А ты? — он перешёл к Александру, также смотря прямо на него — но выражение лица его оставалось бесстрастным. — Неужели настолько пропащий, что и собственного отца уже не боишься?
Мальчик лишь усмехнулся, за что получил звонкую пощёчину.
— Не трогай его! — закричала Дарья, чего сама от себя не ожидала. — Не смей трогать!
— Да? — заинтересованно спросил отец. — А что мне будет? Устроишь революцию прямо здесь, в этом доме? — смешок. — Стыдно за вас.
Дарья крепко сжала кулаки. Сергей помахал перед ней «Колоколом» и достал свечу.
Первый подал голос Александр.
— Что ты делаешь? — тихо спросил он. — Ты…
— Ты прав, — строго ответил отец. — Этой дряни не должно быть в нашем доме.
Когда газета занялась ярким пламенем, Дарья охнула и схватилась за руку брата. Это была не просто бумага с надписями — это была идея, их революционная идея, символ их с братом секретных встреч, их прочной связи, которую… нельзя разорвать огнём?
Дети молчали.
— А теперь, — отец даже на них не посмотрел, казалось, думая о чём-то своём, находясь не в этой комнате, не в этом мире. — Я должен убедиться, что такого больше не будет. Скоро решим, что с вами делать.
Дети молчали. В этот момент они как никогда почувствовали, что нужно молчать — не показывать их общему врагу своей слабости.
Потому что самым страшным своим врагом они видели именно Сергея Финке.
[1] Манифест об отмене крепостного права 19 февраля 1861.
[2] Суть теории официальной народности, государственной идеологии Российской империи в период правления Николая I, предшественника Александра II.
[3] Эмигрантская революционная газета, издававшаяся А. И. Герценом с 1857 по 1867 гг. На территории Российской империи официально была запрещена, но нелегально распространялась.