Мой брат, Яков, выросший в Баргузине, в этом таёжном краю недалеко от Байкала и не раз ходивший там на охоту на разное мелкое зверьё, решил вспомнить это увлекательное занятие, будучи уже инженером. Прибыв в отпуск навестить родителей, пошел он в тайгу побородить по знакомым охотничьим тропам – полям, перелескам, мелким болотцам, низинам и падям. Чем не отдых горожанину, отсиживающе-му круглый год за чертежным столом в КБ. Один воздух таёжный чего стоит!Да поохотиться хотелось на мелкое зверьё.
Свой отпуск Яков взял на период ранней осени. Правда, в это межсезонье и мех у зверя не совсем готов, чтобы холодную сибирскую зиму зимовать – редкий и короткий. Но тут ведь не мех нужен, тут превыше всего спортивный интерес. Дичи – перепелов да уток хотелось пострелять, чтобы совсем без добычи домой не приходить. Да ещё ягод, грибов пособирать. Не забыл он и про лечебные травы, в которых неплохо разбирался и которые не раз спасали его от разных напастей в детстве.
Раньше Яков умело находил звериные норы, зайцев приносил на обед или у болотца птицу какую подстрелит. Охотничья хватка у брата моего была, что и говорить! Но хоть и вырос он в здешних местах, а в дебри забираться побаивался, в непролазные топи, где зверь покрупнее, тоже не ходил – охотники на него группами шли и подростков с собой не брали. Да и волков выслеживали сообща. Правда, волк мог настичь одинокого охотника в любом месте, но всегда обходилось, охотник должен иметь и своё «собачье чутьё».
И поэтому, как ни крути, но без собачки в лесу это не охота. А собачка у нас своя была и
появилась в нашем доме ещё новорожденным щенком, когда Яков учился в старших классах средней школы. Была она красивой, головка вся светлосеренькая, одни только черные ушки торчат, а сама рыженькая, на высоких лапах пятна черные и белые. Порода её самая что ни на есть простая – дворняжка она, а не какая-нибудь охотничая гончая или борзая, с которой на Руси господа устраивали показушную псовую охоту. За эти её всегда торчащие черные ушки и прозвали мы её Чернушкой.
И приглянулась эта собачка Якову, да и сама она привязалась к нему больше, чем к другим членам нашей семьи. Так привязалась, что и спала только у его койки. А когда он из Иркутска, будучи студентом, приезжал домой к родителям, радости её не было конца. И трудно описать всю картину их расставания, если он даже ненадолго уезжал из дома. Чернушка будто предчувствовала разлуку. Она терлась о его ноги, ласкалась, не отходила от него, забиралась на руки, словно прощаясь, лизала лицо и руки. А после отъезда Якова нападала на неё тоска. И, чувствуя одиночество, она даже отказывалась от еды.
Ухватки охотничьи у Чернушки, несмотря на простое дворняжье происхождение, всё же были. Умная, сообразительная, она умела слушать хозяина, с полуслова выполняла его приказы, могла выследить и вынюхать у норки любого зверька, дичь какую подстреленную схватить на болоте или в густых подлесках на берегу реки. Все было при ней. Даже отбиваться умела и уходить невредимой от стаи соседских собак.
А братья мои, когда старшеклассники организовывали поход на гольцы, в межгорья по скользким горным тропам к самому «Пальцу», всегда брали с собой общую любимицу Чернушку. Знали, что выведет она на нужную тропу, если заблудятся. А «Пальцем» у нас называлась высокая тонкая, как шпиль, скала, которая примостилась сбоку к другой скале и была видна отовсюду в любую погоду, даже в туман, на фоне снежных гольцов особенно. И далеко не все могли дойти до «Пальца», чтобы проверить себя на выносливость.
На этот раз Яков с полным охотничьим снаряжением и запасом патронов, прихватив Чернушку, ушел в лес. Но там случилось с ним непредвиденное. Чернушка резко рванулась вперед, почуяв первого зайца. Брат же сошел в сторону от тропы в густой перелесок и решил, поджидая, укрыться за сосной. Не мог он предвидеть, что у самого дерева, в густой траве, какой-то предприимчивый охотник поставил свой капкан на лисицу или песца. Знал тот охотник, что там, где водятся зайцы, там промышляют и лисицы, и песцы. Косой для них лёгкая добыча. И, не заметив капкана, Яков угодил в него ногой. Да так крепко прихватила ногу скоба, что вытянуть её, даже срезав ботинок, никак было нельзя. Ушел бы брат или уполз вместе с капканом на широкую торную тропу, где кто-нибудь из охотников мог на него наткнуться, но хозяин капкана прикрутил его цепью к сосне. Видимо от воров.
Уселся Яков на траву, не зная, что предпринять. А приманка-то в капкане свежая, значит не скоро хозяин придет забирать добычу. И что ему было делать? Попытался как-нибудь снять скобу с ноги или цепь на сосне разъединить. Но подручных средств было мало – камни, смолистые сучки или нож охотничий, прихваченный, как положено, с собой. Да и капкан этот самодельный был. Наш местный кузнец, на все руки мастер, так его постарался смастерить, что ни умом, ни силой не взять.
А Чернушка, понимая всю тяжесть создавшегося положения, скребла лапами ногу Якова, скулила, лаяла и металась вокруг. Конечно, лаем своим могла она привлечь и волков. Этого Яков опасался более всего. И, подумав, решил, что теперь Чернушка является единственной его надеждой. Брат приказал собаке: «Домой! Быстро домой!». И Чернушка помчалась в сторону дома, перемахивая через пни, коряги и бурелом.
А Яков так и остался сидеть у сосны с защемлённой в капкане ногой в томительном ожидании подмоги. Всякое лезло ему в голову. Прежде всего это был страх – волки. Крупных стай здесь не водилось, но одиночки бродили, и немало. Любая встреча с волком ничего хорошего не предвещает, особенно в его положении. Яков знал, конечно, что волки боятся огня, и охотники отпугивают их, поджигая пучки сухой травы. Но это было не для него. В таком его положении можно и себя спалить ненароком.
В голове крутились разные случаи встреч односельчан с волками. Помнил он, как в соседской усадьбе, примыкающей к лесу, волки, забравшись на подворье, за одну только ночь задрали двух овец и передушили всех кур. А когда на этот шабаш выскочил хозяин, так они и его самого едва не загрызли. Да и по дороге в лесу видел Яков обглоданные лосиные кости, признак того, что звери здесь промышляют сильные и проворные.
День уже подходил к обеду, но ни Чернушки, посланной за помощью, ни самой подмоги видно не было. Страх сковывал брату душу все больше и больше. Ружьё свое он держал на готовe. И хотя с раннего утра во рту и крошки не было и очень хотелось ему перекусить, боялся он запахом пищи привлечь волков или какого зверя покрупнее. День был сухой, одолевали комарьё и мухи. Да и змей тут водится не мало. Иногда сквозь порывы гулявшего по вершинам ветра, скрип деревьев и другой лесной шум слышались ему людские голоса и собачий лай. Хотелось выстрелом дать о себе знать, но Яков все-таки больше надеялся на свою любимицу, Чернушку. Верил он, что собака не подведет!
И к вечеру, ещё засветло, услышал Яков собачий лай, треск сучьев и явственный людской говор.Улыбнулась ему судьба, а может быть ещё и сам Бог помог – этот извечный наш Спаситель. Непонятно было Якову только одно, почему же он не уберёг его от капкана?А вот Чернушка – это земное существо, а посему более реальное. Она-то и помогла!
Примчавшись из леса домой, собака стала лаять и царапать двери. Вцепляясь в отцовские штаны, она тянула его к выходу из дома. Родители осознали – что-то случилось в лесу с их сыном и сразу же пошли по соседям собирать охотников. И в каждом доме Чернушка проявляла свойственную всем нашим собакам в таких случаях активность, тянула и звала всех за собой. Всем стало понятно - надо идти в лес вслед за Чернушкой выручать её хозяина. Ведь такое не раз и не два случалось, когда взволнованные псы прибегали домой одни.
В этот раз на поиски брата отправились трое. Прихватили они и своих собак. Чернушка рвалась быть впереди всех. Уже темнело, когда нашли они пленника, услышав голос брата и его выстрелы.
Все заметили, что Яков словно постарел за этот непростой и тревожный день. Сочувственно и беззлобно посмеялись, увидев его ногу в капкане. Этого они и предположить не могли. Подумали, что волки на дерево загнали. Мог, конечно, и ногу сломать, и в болотной трясине увязнуть. Да мало ли что в лесу бывает и случается.
Узнали спасители, кто это сварганил сей капкан, чья это работа. И долго пришлось мужикам нашим с ним повозиться, прежде чем ногу брату они освободили. От усталости и долгой некомфортной неподвижности Яков не сразу смог подняться на ноги. Не слушались они его. Чтобы дать ему время для разминки, охотнички пошли на промысел. Кто-то зайца подстрелил, может быть того самого, из-за которого брат наш в капкан ногой и угодил. Смеялись и шутили, показывая Якову тушку: «Смотри сюда! Это тот самый, виновник твоей беды?». Даже уток постреляли на соседнем болотце, и для себя, и Якову. Ведь не пустыми же такой ватагой из леса возвращаться! Дома появились уже под утро и на радость родителям привели их «непутёвое» дитя целым и невредимым. Самой первой в дом влетела Чернушка.
И назавтра это событие обмывали у нас в доме. Мама проявила всё своё сибирское гостеприимство, поставив на стол собственного изготовле-ния пельмени. Под здешний самогон они всегда считались первой закуской. И первый стопарь подняли и выпили за наших смекалистых собачек. А потом уже стали вспоминать разные случаи на охоте и в лесу. А когда, жестикулируя и требуя внимания, в хмельном азарте кто-нибудь вскакивал с места, доказывая свою правоту, тут уже в полный голос в разговор вступала Чернушка. Казалось бы, сиди-молчи, не твоё это собачье дело! Ан нет, кидалась она на всю компанию, как бы защищая брата.
Если уже начинать вспоминать всё и по порядку, то от скуки в нашем селе умереть было трудно! И мысли уносили пирующих в иные застолья в прошлоe именитого Прибайкальского села. И вспомнили к месту одного умника, взявшегося обучать наших бывалых охотников новому способу охоты на соболя. Странный какой-то был человек. Может ученый какой, может зоотехник, но может быть и умом не совсем в порядке. Он, сказывали, лет лесять в каталажке отсидел, а там ведь чему только не научат. Быстрой походкой он по нескольку раз в день промерял бесцельно одну и ту же улицу. На ходу дымил самосадом и сам с собой вел беседу. А когда окружающие в шутку спрашивали, с кем это он беседует, то резко отвечал, что непросто ему в этом селе найти другого такого умного собеседника, вот и приходится самому с собой разговаривать. В летнюю пору жил он один в заброшенном зимовье неподалеку от села. Сушил лечебные травы, собирал ягоды, готовил соки и настойки, ходил к мельнице, где протекал ручей с минеральной водой. Зимой же перебирался на постой к кому-нибудь в селе.
Народу нашему сельскому этот ученый муж объяснял значение витаминов и сам жевал лечебные травы и хвойные иголки. Особенно азартно проповедовал гуманное отношение к животным. Сам же он на охоту не ходил, поскольку боялся даже мелкого зверья, не говоря уже про больших птиц и, конечно же, крупных хищников. Гуманист этот искренне считал , что такого ценного зверька, как баргузинский соболь, вообще надо брать живым и разводить в неволе. Когда же спрашивали его про то, что с живым-то соболем потом делать, всем ведь шкурка его нужна, гуманист отмалчивался, продолжая вновь и вновь втолковы-вать нашим бывалым следопытам свой новый метод охоты. Но они-то знали, что это хорошо известная, ёще издавна кем-то описанная шутка. Слушать мужики наши его слушали вежливо и внимательно, но никто практически советом его не воспользовался.
- Весь метод охоты на соболя,- толковал ученый.- основан на природных инстинктах этого зверька. Соболёк, он ведь какой, он хитрый, умный, хищный, быстрый, осторожный, пугливый, наблюдательный и любопытный. Вот любопытство соболька и губит.- продолжал объяснять он.- На этом мой метод охоты на него и основан.
И хоть никакого гуманизма люди в этом его методе не усматривали, но слушали и некоторые даже верили. Это были те, кто в тайгу ни на соболя, ни на какого другого зверя охотиться отроду не ходили. А вот иметь соболиных шкурок им хотелось, если уж не на шубу, то на шапку или хотя бы на воротничок – тоже бы неплохо. А у кого жизнь такая, что и вообще не до шапки и не до воротничка ему соболиного, так для себя ему сойдет и мерлушка. А вот продать соболя китайцам, да ещё и деньги за него хорошие получить – хотелось многим. Правда, хитрые китайцы не так уж много за шкурки эти давали, хотя сами они потом везли их за границу или заезжим «купцам» задорого сбывали. Но для наших мужиков и это были неплохие деньги.
И вот теперь уже о том, что это был за «новый» способ охоты на соболя. Требовалось только обзавестись пустой омулёвой бочкой, трещёткой, набрать сухих сучьев для костра и выбрать место в лесу у озерка или у реки, но так, чтобы между берегом и лесом была полоса песчанная или просека. Бочку надо было ставить у воды, сидеть тихо в лесочке и ждать наступления темноты. И дождавшись, требовалось развести возле бочки, на треть заполненной водой, костёр. Она должна быть при этом наклонена в сторону леска. Любопытный соболёк, по мысли изобретателя этого способа ловли, должен был, увидев огонь, подбежать к костру. И вот тогда, раскручивая трeщётку, надо было выскочить из убежища, загородив ему путь в лес. Перепуганный соболёк кинется в бочку с водой. Вот тут-то и лови его! Живого и невредимого.
Вот и сейчас, спасители брата, сидя у нас дома и вспоминая всю эту «охоту» и её изобретателя, дружно хохотали. Знали они, что кое-кто из присутствующих всё-таки сиживал в лесочке в ожидании соболя, осваивая «новый прогрессивный» метод охоты. Поглядывали они при этом в сторону нашего брата и отца. Правда, всего две ночи отец с сыновьями, поверив этому «ученому мужу», провели в лесу. Поверил ему отец именно потому, что сам по-настоящему никогда на соболя не охотился, а заиметь таким способом несколько соболиных шкурок, не бродя при этом по тайге, хотелось. Было это давно и сейчас отец, не показывая виду, смеялся со всеми, но уже над собой.
Вспоминал он, как взяв двух сыновей-подростков, спрятался в замшелом ельнике у озера на окраине одного из дальних сел. Там и бочки брошенные нашлись, и просека между озером и лесом была. Знал отец ещё и то, что у прибайкальских озер была одна особенность, которая , даже, если нет бочки, могла бы помочь в такой охоте. Хоть и располагались эти озерки в приличном далеке от Батюшки Байкала, уровень воды в них, когда море штормило, синхронно поднимался , заливая берега. Геологи говорили, что виной тому служили тектонические разломы байкальского дна. Шторм проходил, вода в озерке опять оседала, но берег при этом становится илистым и топким. В такой ситуации бедняге-собольку и в бочку прыгать не придется, он и в иле увязнет.
Однако хитрый соболёк ни в иле вязнуть, ни в бочку прыгать не желал, а если уж и любовался огнём, то делал это с вершины соседнего дерева. Соболь человека чует за версту. Поэтому люди, сидящие долгими часами в засаде, своим присутствием его и отпугивали. То веткой хрустнут, то нужду бывает справить приходится. А это для любого зверя сигнал и убегает он подальше. Но дело портили ещё и меткие охотники, бродившие по округе, которые точным выстрелом сшибали соболька с деревьев. И никакой тебе бочки с водой, и в засаде в темноте сидеть не требовалось.
Яков помнил, что детей отец брал в засаду только потому, что были они попроворнее его и могли легко и быстро вынырнуть из тайника, когда любопытный соболь пожелает подобраться к костерку. Вот тогда они и преградят ему обратный отход в лес. А кроме того, думал он, смогут они незаметно подползти к костру и подбросить дровишек. На это был его расчет, ведь ни стрелять отец не умел, ни ружья не имел. Но мечты, по части приобретения соболя, были у него грандиозные. Хоть и не пошёл ему впрок такой вот метод охоты высиживанием в засаде, а собольками отец все-таки разжился. Выручили его те, кто охотился на них по-старинке. Они-то и продали отцу несколько штук за недорогую цену. А позже ещё и умело шкурки выделали, что тоже было немаловажно. Но был это летний соболь, за которым не нужно было по пояс в снегу километрами по лесу рыскать. A в летнюю пору мех у мелкого зверя линяет...
Итак, приобрёл отец заветные шкурки. Сложил их в плотный полотнянный мешок, добавил в него от моли сильно пахнущей травы и спрятал на чердаке нашего дома до зимы. В нужное же время достал мешок оттуда, и, о ужас! Как будто шкурки там и не лежали. В мешке осталась одна труха из покрошенной кожицы да шерсти, пересыпанная пахнущей травой. Горю папы не было предела. Моль не убоялась его травы и в полную силу насладилась хорошо выделанным сырьём. Всё это припомнилось и Якову и отцу за этой трапезой. Сидели они, слушали и только переглядывались между собой, вспоминая, но стараясь не показывать, что когда-то попались на удочку того «учёного мужа». За столом же спасители Якова всё больше говорили о собачках, подкармливали и гладили нашу Чернушку, а она, счастливая, всё ластилась и ластилась ближе к Якову.
Много было сказано добрых слов в защиту собак. Помянули и недобрую пору , когда пришла дурацкая мода шить из их шкур зимние шапки, да ещё и чтобы под лису или песца смотрелась. Наш народ, как мог выражал неприязнь и неодобрение этому явлению. Могли остановить на улице и запросто спросить:
- Ты зачем собачку задрал? Зачем?
А когда могли , возмутившись и шапку с головы стащить! Позже-то таких модников развелось много, поэтому с этим злом так уже ретиво не боролись. Но своих родных собачек от таких невзгод берегли и охраняли. Любят сибиряки в долгие зимние вечера повозиться в доме со щенком. Вот и Яков завёл у себя в городской квартире собачку, похожую на Чернушку, такую же дворняжку, как она. Если на охоту с ней пришлось бы идти, чтобы не было ей равных ни в глубоком снегу зимой, ни в предгорьях и долинах летом. И сын мой Юрий любил нашу Чернушку.
А тогда, в описываемые здесь времена, уезжал брат очень довольный своим отпуском, побывав буквально между прошлым и настояшим. Вспомнил охоту на соболя и те щелеватые омулевые бочки, в которых и вода-то толком не держалась. Вспомнил блуждания свои по тайге, тот злополучный капкан. С кем не бывает!? И, вспоминая, ощутил, что лучше такого отпуска быть не может, потому и захотелось остаться навсегда в этом приволье, в этой природной красоте. Но ведь и работа нужна. От неё в лес не убежишь! Она ведь большая и творческая часть жизни. Тоже притягивает и манит.
И дал тогда брат себе слово каждый отпуск проводить только здесь, в Баргузинской тайге, рядом с Байкалом. В местах, где вырос.
Берта Гуревич
Чикаго, 2016