Продолжение следует.
Глава восьмая.
8.
В жарком костре потрескивали сучья; языки пламени игриво лизали сосновые поленья, и воздух был наполнен приятным смоляным духом. Андреас сидел около костра на корточках, шевеля корягой угли. Мороз крепчал, но здесь у костра было тепло и почти уютно.
Мужики на делянке лес валят, а ему, вору по масти, не пристало стоять с ними в одном ряду. Зона, в которой отбывал наказание Андреас, была сучьей: воров-законников здесь не было, и пахану зоны трудно было удерживать власть. В отряде кроме Шмальца был еще один друг по масти, вместе они и «гнали дуру» у теплого огня. Перепуганный нарядчик раскидывал их норму на всех мужиков, а начальник отряда закрывал на это глаза. Ему нужна была дисциплина, и она держалась только на страхе. На суде Андреас получил пять лет строгого режима и отправился на лесоповал. Белокуров, как ни пытался отвертеться, ушел «паровозом», схлопотав «восьмерик». Всего по делу проходило шесть человек, и только лишь кладовщица верхнего склада получила два года условного наказания, ей просто повезло, т.к. на то время она была беременна. Бывший шофер Андреас Шмальц «чалился» на зоне уже несколько месяцев. Здесь его приняли настороженно, но в колонию с воли пришла «малява» и все встало на свои места. После беседы с паханом зоны Андреас понял, что среди
«сук» в зоне ему места нет. Он почти не влезал в чьи-либо разборки, участвуя лишь в так называемом «третейском» суде. «Шконка» Андреаса стояла в углу, соседом был тоже вор, и поэтому особого дискомфорта зэк не испытывал. Начальник отряда сразу же увидел в Шмальце сильную личность и проникся к нему уважением. Хуже обстояло дело с местным «лепилой». С врачом санчасти Андреасу никак не удавалось установить дружеский контакт. Работа в тайге — это не курорт. Зимой деревенеешь от холода, летом изнываешь от жары и гнуса. Мошкары летает столько, что ее легко зажать ладошкой в кулак и слепить небольшую братскую могилу. Лишь однажды лагерный медик был благосклонен к зэку, тогда Андреас действительно пришел к нему с высокой температурой. От Шмальца пылало жаром, и когда ему сунули под мышку градусник, температура оказалась за сорок. Десять дней заключенный провел в больничке. Эх, золотые были денечки, беззаботные... Медсестра Ксюша каждое утро приносила больному стакан молока и вареное яйцо. В больничке это считалось усиленным питанием. Остальное же было все как обычно. Лагерную баланду Андреас ел с отвращением, выручал «грев» воров: они приносили ему и табак, и сало, и галеты. Главное, к чему пристрастился зэк, был «чифир». «Забодяжишь» пятидесятиграммовую пачку чая на кружку кипятка, и мелкими глотками кайфуешь за светской лагерной беседой…
…Ждать снисхождения от правосудия Андреас не рассчитывал. Статья, по которой он сидел, была строгой, да и ходка у него была третьей. А это уже рецидив; поэтому свобода Шмальцу ни по половине срока, ни по двум третям не светила, — сидеть еще оставалось долго. Любка, жена, писала все реже и реже. Чувствовалось, что она теряет интерес к мужу. Не так давно Расписной получил письмо и от бывшего соседа, что жил с Любашей на одной улице, их дома разделяла общая баня. Сосед Митяй писал, что в поселке нарисовался какой-то «фраер». Ездит незнакомый мужик на мотоцикле с коляской, и он сам, Митяй, своими глазами видел, как подвозил фраерок Любу к калитке. И не только подвозил, но и целовал ее в губы.
«Врет Митяй, завидует сука, — размышлял у костра зэк, — Любка — красивая баба, вот его жаба и душит. Ничего, потерпим немного, а там, глядишь, и женушка Любушка заявится в гости божьей милостью».
Андреас подвинул к центру костра торчащие снаружи останки соснового хлыста и прикурил от тлеющей щепки. Подошел напарник в нахлобученной на лоб шапке-ушанке.
— Ну, че, Расписной, похаваем, что ли?
— А что за «хавка» у тебя, Кирпич?
— Обижаешь, гражданин начальник. У меня полный гастрономический набор, — парень вытащил из-за пазухи увесистый сверток с бутербродами. В свертке лежала разрезанная пополам городская булка с кружочками копченой колбасы и тонкими ломтиками соленого сала.
Расписной принял у напарника пайку и стал с аппетитом жевать бутерброд. С Кирпичом судьба свела его в карантине. Заключенные мылись в бане, и там, — в душевой произошел конфликт. Один бугай попросил Кирпича снять ему сапоги. Кирпич был парень не промах, сам из десантников, да и кликуху свою он заработал честно, — еще в армии. Служил парень в воздушно-десантных войсках, был сержантом, командиром отделения. Ребром ладони мог на спор разбить три кирпича. Кирпич вначале на просьбу бугая не отреагировал, а когда грозный зэк изрек свою просьбу повторно, схватил его за затылок и сильно припечатал носом к колену. Полилась кровь, бугай занервничал. Вдруг откуда ни возьмись, появилась обычная пивная бутылка. Бугай одним прыжком достиг батареи и стукнул об нее горлышком бутылки. Картина приняла устрашающий характер. В это время Расписной только что выскочил из душевой кабины, протирая глаза от мыла. Бугай прыгал вокруг Кирпича с бутылкой с отбитым горлышком и норовил ткнуть ею в лицо, на блатном языке это называлось «сделать розочку». Андреас подскочил сбоку к заводиле и, подставив ногу, повалил «слона» на пол. Кирпич приподнял поверженного обидчика перед собой и точным ударом в подбородок отправил его в глубокий нокаут. С тех пор с просьбой о помощи «снять сапоги» никто к Кирпичу обращаться не смел. Бугая того за обнаруженное «крысятничество», а в народе это называлось бытовым воровством, подняли на «перо», а после больнички перевели на другую зону. Что же касается Кирпича, он прикипел к Расписному, и теперь они стали закадычными корешами. Андреас с Толяном, так звали Кирпича, уже заканчивали трапезничать, как к ним незаметно подошел тощий верзила в рваной телогрейке и бензопилой «Дружба» на плече.
— Сушков, — отрекомендовался высокий зэк. — Председатель Совета коллектива колонии. Я давно наблюдаю за Вами – лодырями. Терпения больше никакого нет. Сегодня после работы я вызываю вас обоих на Совет.
— Закрой хлебало, падло, — Сушкову пришлось попятиться, на него надвигался рассерженный Кирпич. — Вор, он на то и вор, чтобы не работать на хозяина. И заруби себе это на носу, правдолюбец. Канай себе отсюда по снежку, да смотри, не обосрись от натуги!
Сушков, увязая чуть ли не по пояс в снегу, потянулся к делянке, оставляя за собой глубокие следы…
— Расписной, доставай портсигар, надо подытожить политбеседу, — как ни в чем не бывало, продолжил Кирпич.