История, рассказанная под звуки фортепиано

Молюсь оконному лучу –
Он бледен, тонок, прям.
Сегодня я с утра молчу,
А сердце – пополам.
(Анна Ахматова)

Даже в доме твоём,
Где так любят тепло,
Холодно душе,
Хоть звучит пустоте
И моде назло
Песня о «Мишель».
В жизни, как обычно нет гармонии!
В музыке только гармония есть,
В музыке только гармония есть!
Слушай музыку и прощай …
(сл. М. Пушкиной, поёт Л. Сенчина)

Глава 1. Меня зовут.
Давайте для начала нашей истории познакомимся. Меня зовут Евгения Лебедянская. А раньше звали просто Женькой. Но это было давно, когда я ещё училась в школе. Это было, чтобы вы знали, в прошлом году. Не правда ли, это была совсем другая жизнь – весёлая и беззаботная. То есть это мы сейчас понимаем, насколько она, та наша прошлая жизнь, была легка и беззаботна. Нам-то она казалось наполненной всяческими жизненными невзгодами, такими, как двойки, вызовы родителей в школу, ссоры и пересуды, а также несчастная первая любовь.
Впрочем, у некоторых она бывала и счастливой. Теоретически. Некоторые из наших девушек рассказывали об этом. Хотелось им верить и примеривать их чувства к себе. Но мы понимали, что у нас ещё всё впереди. А некоторые успели перевлюбляться по нескольку раз. Не правда ли – скандал в нашем школьном семействе.
Впрочем, я немного отвлеклась в сторону. Давайте снова вернёмся к моей персоне, так как это история моя, и я хочу вам её поведать. В подробностях и переживаниях, как это и водится.
Говорят, что мы, девушки, народ порывистый и в чём-то даже непостоянный. Это с какой стороны посмотреть. Ведь хочется увидеть и понять многое, примерить свою душу к самым разным впечатлениям. Подумать только – впереди ведь у нас целая жизнь, и не хотелось бы понаделать в ней ошибок. Я понимаю, что куда без них, на этом ведь и нарабатывается жизненный опыт, но это ведь моя собственная жизнь и ошибки в ней … хотелось бы, чтобы их было как можно меньше. Вот так.
Ребята и девчата считают меня довольно симпатичной девчонкой. В особенности – Женька Сидоров. Ах, этот Сидоров … Я про него позднее вам расскажу, а пока что вернусь снова ко мне. Знаете, иногда я смотрю на себя в зеркало и думаю – чего это они во мне находят. Нос небольшой и аккуратный, но по весне на нём и на щеках выскакивают веснушки, кошмар какой-то. Уж я с ними боролась- боролась. То кремом замажу, то простоквашей, а потом рукой махну, пусть себе остаются, я как бы их не вижу, а остальные привыкнут. Глаза у меня красивые – голубые, васильковые, а когда я начинаю злиться, так они делаются серыми, стальными.
Это у меня от бабушки пошло, с её бойцовским характером. Бабушку зовут Катерина Матвеевна, как в фильме «Белое солнце пустыни». Я раньше думала, что киношный герой красноармеец Сухов именно моей бабушке писал свои красивые проникновенные письма. Писал, но не отсылал, потому она их и не получила, а вышла замуж за моего дедушку. Так даже ещё и лучше получилось. Какая бы у неё была жизнь с тем самым Суховым, ещё неизвестно, а дедушка, Константин Макарович, был очень даже неплохим человеком. Жалко только, что он умер, когда я ещё не пошла в школу. Я его помню в вязанной клетчатой безрукавке, как он сидит в кресле, под торшером. Есть и другие воспоминания, но это – самое сильное. Таким он для меня и остался. А для бабушки он другой. И для мамы тоже.
Ах, да. Я не сказала ничего про маму. Она у меня педагог. Учит нас рисованию и пению. Зовут её Анна Константиновна. Человек тонкий, творческий и видящий самые разные предметы, которые другие разглядеть просто не в силах. Не у всех такое развитое воображение, как у моей мамы. Это у нас семейственное, наверное. Вот только папа у нас -  более прагматичный человек. Хотя, каким должен быть полярник, как не основательным, вынужденным всё просчитывать и предусматривать. Иногда от этого делается скучно, иногда – весело. В зависимости от того, дома папа или на зимовке, в Арктике, месте, где жуткие морозы и вечно голодные белые медведи, которые охотятся на нерпу и моржей. У нас несколько альбомов дома заполнены фотографиями, где снят папа, одетый в смешную лохматую шубу с капюшоном. Подумать только, люди там вынуждены надевать на лицо специальную маску, чтобы не поморозить кожу, но папа для фотографий такую маску каждый раз снимал, чтобы было видно, что это именно он, а не кто-то из его коллег по научной станции. Да, папу зовут Захар Аполлинарьевич, и он родом откуда-то с севера.
Вас, наверное, удивило, что я не называю, откуда приехал папа? Но он сам не любит рассказывать. Что-то там у него произошло, и он уехал с того места, где родился и вырос. Вспоминать он об этом не любит, а раньше, на мои детские вопросы придумывал разные сказки. То их селение провалилось под землю, то произошёл выброс газов, а раз даже придумал, что из тундры пришли дикие люди и разрушили их дома. И это в наш двадцатый век. Не хочешь рассказывать, так и не говори всякие глупости. Но на папу сердиться долго нельзя. Он постоянно в отъезде. Они с мамой познакомились на курорте, в Бакуриани, куда он приехал в отпуск, и куда приехала моя мама после окончания педучилища. Там между ними случился роман, а потом появилась и я.
Как получилось, что встретились два таких разных человека, как папа и мама? Знаете, я думаю, что многим в нашей жизни распоряжается Случай. Раньше это называлось – судьба. Да и сейчас так называется. Мама жила в городе Белая Калитва, что находится в Ростовской области, а папа приехал с севера, откуда, я вам уже говорила. Да, к тому времени он уже был полярником и занимался научными разработками в области гляциологии. Знаете, что это такое? Это соединение слов – гляциес, то есть лёд, и логос, что имеет двойное значение, слово и учение. То есть гляциология изучает лёд и всё, что с ним связано. Помню, я смеялась, когда узнала, чем занимается папа. Зачем изучать лёд? К чему такого рода знания? Но папа объяснил мне, что это очень даже важные занятия. Во-первых, лёд - это застывшая вода, которая от замерзания меняет свои морфологические и даже некоторые физические свойства. Вода, как мне объяснял папа, имеет свойство накапливать в себе информацию и привносить её тому, кто её употребляет. Он рассказывал, что в их роду умели заговаривать воду и лечить людей. Он и меня не раз лечил водой, которая оттаивала из льда. Лечили и ангину, и прочие простудные заболевания. А когда в городе и нашей школе случались эпидемии гриппа, папа поил меня своей «ледяной» водой и все болезни обходили меня стороной. Я гордилась своим здоровьем и своими замечательными родителями.
Да, я недорассказала про их встречу. Мама приехала в Бакуриани, это такой небольшой грузинский городок. Когда-то там размещался горнолыжный спортивный центр, в Боржомском ущелье. Там тренировались все советские горнолыжники перед международными соревнованиями и даже Олимпийскими играми. Но потом построили другие лыжные трассы, под Гудаури и возле Сочи, городок Красная Поляна, и все лыжники перебрались туда. Но это произошло уже позднее, а тогда там было ещё много отдыхающих, в том числе и мама с папой, то есть тогда они ещё были совсем посторонними людьми.
Знаете, для меня это звучит непривычно, чтобы мама и папа были посторонними друг для дружки. Такое случается, и даже в семейной жизни, но всё равно это как-то неправильно. Но я опять отвлеклась. Извините. 
Как я уже говорила, это была судьба, и они встретились. Знаете, лично я думаю, что каждому из нас Судьба представляет некий шанс, который может прорасти в нечто необыкновенное, для конкретного человека. А уже от нас зависит, насколько талантливо, или бездарно, мы распорядимся этим случаем. Так вот, мама и папа поступили правильно. Они проросли душой друг в дружку и разглядели общее будущее. Потом уже они рассказывали, как заметили друг в друге то, или это. Но я решила, скажу вам по великому секрету, что так рождаются семейные легенды. И это не означает, что я в чём-то беру под сомнения их рассказы. Пусть будет так, как они это подают.
Папа, то есть тогда просто бородатый молодой человек со смешным именем Коська, поразил мамино воображением своей теорией, что ледниковый период наступил в следствие применения особого глобального оружия, которым манипулировали древние цивилизации. Это была Гиперборея и, может быть, Атлантида. То есть то, о чём говорили ещё древние эллины и оставили нам собрание своих мифов, могло оказаться правдой. Здорово ведь? А мама сыграла ноктюрн Ференца Листа «Грёзы любви» и оказалось, что эту музыкальную композицию папа слушал на протяжении зимовки каждый день, пока пластинка с её записью не пришла в негодность. Вообще говоря, этот венгерский композитор, основатель и первый президент Академии музыки, что открылась в Будапеште в 1875-м году, всегда был для нашего дома особым персонажем. Я думаю, что дух Ференца Листа является покровителем нашей семьи, и вся эта история, которую я взялась поведать, будет служить доказательством этого моего предположения.
Музыка, а в большей степени музыка фортепианная, всегда присутствовала в нашем доме, пусть даже временами в виде фона. Представляете, у нас дома имелось своё фортепиано! Не пианино, какие производились на одном из заводов города Ленинграда, а самое настоящее фортепиано, крышка которого поднималась во время музицирования, и тогда инструмент начинал походить на некий парусник, который уносится прочь под дивные звуки ораторий и вальсов. Надо только прикрыть глаза и дать волю фантазии.
Само собой получилось так, что помимо привычной каждому средней школы, я начала посещать занятия и школы музыкальной, где учился Артур. О-о, Артур! Это была гордость школы. Я думаю, что все вы слышали про музыканта Артура Лойе. Это он и есть. Вы не можете его не знать. С самого детства он лал знать о себе, что станет выдающимся пианистом. Говорили, что Вольфганг Амадей Моцарт уже в пять лет сочинял менуэты и весьма ловко управлялся на клавесине. И ничего удивительного в том не было, потому как ещё отец его, Леопольд Моцарт, увлекался музыкой и сделался весьма искусным скрипачом, владевший смычком так, что граф Турн-унд-Таксис пригласил его в свой оркестр в город Зальцбург, где Леопольд скоро продвинулся в придворные композиторы, а потом сделался капельмейстером. Так же и родители Артура пришли в наш город из мира музыки. Они гастролировали по Европе, играли в оркестре, который побывал в Варшаве, Праге, Будапеште, Риге и объехал всю нашу необозримую страну. А потом они приехали в наш городок, где у четы Лойе появился Артур. Это был поздний ребёнок, в которого чета вкладывала все свои нереализованные надежды. Он должен будет дать концерт и непременно в Вене, которая когда-то была музыкальной столицей мира.
Это рассказал мне как-то сам Артур. Я слушала его, раскрыв рот. Это потом, когда он громко фыркнул от смеха и ушёл, я поняла, что выглядела дурочкой. Это меня задело, и я целую неделю ходила, гордо задрав нос и демонстративно не обращая на него внимания. А потом поняла, что веду себя действительно, как дурочка. И ещё поняла, что люблю его.
Наверное, вы спросите меня, как это я ощутила? Думаю, что отвечать мне совсем не обязательно. Если вы сами до сих пор ни в кого не влюблялись, то доказывать что-либо бесполезно и бессмысленно. А если вам это чувство знакомо, то вы меня поймёте и без досужих рассуждений. Просто в один прекрасный миг я увидела, что мир раскрасился в необыкновенно глубокие краски, и сердце моё билось столь шумно, что мама посмотрела мне в глаза, а потом улыбнулась, обняла меня и спросила:
-- Девочка моя, никак ты влюбилась?
-- Не знаю точно, но, наверное – да.
Как вам такой ответ? Ничего умнее я придумать не смогла, но мама всё поняла и добилась от меня того, что я рассказала ей про Артура, мальчика, то есть скорей уж молодого человека, который носит строгий костюм и галстук- бабочку, что украшал его высокий воротник, стойкой поднимавшийся над воротником костюма. И – представляете? – над ним не смеялись сверстники за такую манеру одеваться. Своей искусной игрой он как бы завоевал своё право выделяться из общего ряда. Это очень редкое свойство среди подростков, хочу вам доложить, но Артур Лойе с этим как-то справился.
Единственное, что у него было не блестящим, так это учёба в обычной школе. Он был совершенно равнодушен к темам уроков. Учился он не в нашей школе, но я знала об этой его особенности. Некоторые из учителей его даже порицали, но я была с ними не согласна. Хотя их тоже понимала. Ведь это их работа – научить нас знаниям. А уже от нас зависит, как мы ими, этими знаниями, распорядимся. Не правда ли, это похоже на Шанс, о котором я уже упоминала?
Но вернёмся к Артуру. Как бы я хотела сказать – моему Артуру! Но Лойе был предназначен другой мадам. Музыке. Это он прямо сказал. И мне, и кое-кому ещё. Было достаточно девушек, которые смотрели ему вслед взглядом, от которого могла бы вспыхнуть сухая листва в нашем парке. И мне это очень не нравилось. Успокаивало лишь то, что Артур никого не выделял. Его волновали пока что принципы монотематизма, разрабатываемые в своё время Листом, который и создал особую веймарскую школу игры на фортепиано.
Постыдное ли дело, когда девушка дарит парню цветы? Вы, верно, скажите, что – да. Пожалуй, я с вами даже в чём-то и соглашусь, но только частично. Наш мир, мир музыки, он особый и значит, что в нём могут быть и другие обычаи, отличные от мира повседневности. Так вот, в этом мире такое допускается. Я приходила на концерт, слушала его и вручала букет цветов. Прямо ему в руки. И смотрела ему в глаза. Теперь я всегда следила, как выгляжу со стороны, особенно с его стороны. Всё равно он заметит меня, рано или поздно. Хотелось бы, чтобы всё же пораньше.


Глава 2. Что же делать?
-- Мамочка, скажи, пожалуйста, что же мне делать? И как вести себя? Расскажи, как у вас складывалось с папой?
-- С папой?
 Мама отстранилась от меня и посмотрела над моей головой. Взгляд её сделался весьма отстранённым, а это означало, что она пытается разглядеть что-то в прошлом. На мгновение мне сделалось ужасно интересно. Интересно, могут ли люди видеть прошлое? Некоторые, наверное, да. Но делают это каким-то иным образом. К примеру, Вангелия Пандела Гуштерова, или просто - бабка Ванга из болгарского городка Петриче была слепой, что не мешало видеть ей многое, что закрыто для всех прочих. Подумала и тут же забыла. Потому, что мама продолжила говорить.
-- Думаю, что мне надо поблагодарить … тушканчиков.
-- Тушканчиков?!
Я решила, что мама решила подшутить надо мной, как-то развеселить, отвлечь от моих горестных размышлениях. Я даже подумала немного пообижаться, вот только нужен был смысловой переход к этому. Но тут мама объяснила свои слова, которые просто невозможно было принять в качестве разумного объяснения.
-- Дело в том, что наш папа, то есть твой … он … человек, выросший в суровых условиях северной России. То, что для нас кажется привычной обыденностью, для него может показаться чем-то экзотичным, как … как … скажем, как снежный сугроб для бедуина, восседающего на верблюде. Представь себе его удивление.
Старательно я вообразила того самого араба, что провёл свою жизнь в синайской пустыне, бедной растительностью и водой. Всю жизнь его нещадно палило солнце, а над головой кружились стервятники, выжидающие, чтобы вкусить его праха. И вдруг под ноги его верного друга верблюда попадается сугроб, уже немного подтаявший и ноздреватый, но всё равно крепкий, с настом из ледяной корочки. И бедный араб начинает размышлять над природой увиденного им явления с самым озадаченным видом. Эта картинка настолько меня позабавила, что я принялась рассыпаться смехом, который Женька Сидоров сравнивал со звоном бубенцов. Странное сравнение, не правда ли?
Я рассказала мама о том, что представила. Это про оверблюженного араба, а не про Сидорова. О нём разговор ещё впереди. Мама тоже посмеялась, а потом добавила.
– Вот, наверное, точно так же разглядывал твой отец тушканчика, который как-то вылетел на него и едва не сбил с ног. То есть едва сам не свалился.
Это снова меня ужасно развеселило. Я представила себе тушканчика, который чуть не свалил папу. У нас, в Ростовской области встречаются два вида тушканчиков. Во-первых, это большой тушканчик, его ещё обзывают земляным зайцем, потому что он почти всё время сидит в своей норе, а наружу выползает лишь ночной порой, и мохноногий тушканчик. Это довольно потешные зверьки, этакая помесь кенгурёнка из сказки Милна, Крошки Ру, и мыши, возомнившей себя чемпионом по прыжкам в сторону. На хвосте у тушканчика находится смешная кисточка, которую называют знаменем. Нет, в самом деле, именно так и называют. Нам учительница рассказывала, что при встрече зверьки настолько оживлённо им жестикулируют, как матросы- сигнальщики на удалённых кораблях флажками, что великолепно понимают друг друга и без слов, то есть своего писка. Интересно, каким это образом учительница биологии узнала об этом? Может, ей рассказал какой болтливый тушканчик? И при этом он пищал или размахивал своим фирменным знаменем, а учительница разбирала сказанное по таблицам, какие выдают учителям естествознания на выпускных вузовских экзаменах.
Должно быть, вы надо мной посмеялись, но это у меня давняя привычка такая – всё представлять себе наглядно. Я даже не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, это у меня пошло от папы, потому как он мне сам рассказывал, что точно так же всё себе представляет. Мол, это помогает досконально разобраться в том, что наблюдаешь. Когда-то он так же разглядывал тушканчика, что сдуру наскочил на него.
Дело в том, что эти зверьки ведут ночной образ жизни. Так как естественных врагов у них очень много, они вынуждены всё время таиться. Для себя они выкапывают особые норки. Вход в них, который называется копеечкой, чаще всего бывает из мокрой глины и служит надёжной пробкой. Но это всё для обмана, потому как имеются ещё несколько входов, альтернативных, которые хорошо замаскированы. Стоит кому найти такую копеечку и начать разрывать её, как зверёк просыпается и успевает выскочить в другой проход, чтобы броситься наутёк. Должно быть, именно такой вспугнутый тушканчик и угадал в папу, а потом снова унёсся прочь.
– Для твоего отца гораздо привычней было узреть нерпу или моржа, чем такого вот прыгуна- пигалицу. Не раз и не два Константин встречался с белыми медведями, которые считают себя, и небезосновательно, хозяевами снежных пространств Арктики. Но вот тушканчик, хм-м, он его несколько озадачил.  Константин тогда передумал уезжать, а потом снова передумал. Так у нас и до свадьбы дело дошло.
По-моему, так маме с папой повезло. Равно как и наоборот. Но с папой особенно. Он у нас очень много знает и всем очень даже интересуется. В особенности его занимает история. Не та, что преподаётся в школе, а гораздо глубже, если здесь подходит значение этого слова. Так, именно папа мне рассказал, когда мы смотрели фильм про Конана-варвара, киммерийца, в исполнении известного актёра, пришедшего в кинематограф со спортивных подмостков, Арнольда Шварценеггера, что киммерийцы проживали именно в этих землях, где сейчас находимся мы. Это позднее воинственные племена скифов вытеснили их на Крымский полуостров, откуда они тоже потом ушли, после продолжительных и кровопролитных войн со скифами и сарматами, которых было неизмеримо больше. Это казалось мне сказкой, все эти его рассказы. Потом, со скифами воевали эллины из Боспорского царства. Хорошие мореходы и прославленные воины, о которых много и красочно рассказывал такой сведущий человек, как Гомер, сумели оттеснить племена воинственных степняков и построили свою колонию- полис, центром которой служил город Танаис. Этот город просуществовал более шести столетий, знавал времена расцвета и упадка, и повлиял на местную культуру. То есть влиял в то время. Прошло слишком много времени, чтобы можно было отслеживать какую-то там преемственность, но всё равно это было. Сейчас на месте Танаиса находится село Недвиговка. Не прямо там, а чуть в стороне. С тех пор много чего там произошло, к примеру, пришли хазары и даже устроили столицу своего каганата – Саркел, который в 965-м году разрушили дружины князя Святослава, а на месте хазарской столицы отстроили свой город – Белая Вежа, что означало – «Белая Башня». Папа сказал, что это был княжеский терем- детинец, вокруг которого раскинулись посады. Ещё папа рассказал нам, что в честь другого так же названного города получила название местность – Беловежская пуша, что находится частью в нынешней Белоруссии, а частью в Польше. Я, помню, решила перепроверить его слова и принялась рыться в исторических справочниках, в которых, действительно рассказывалось о большой сторожевой башне, «Белой веже», именем которой назвали поселение, но разросшийся позднее город стал именоваться Каменцом, а зачинателем его принято считать волынского князя Владимира. Но это от нас далеко и уже не так захватывающе интересно. Потом в наших местах появились пришлые племена степных переселенцев, которых назвали татаро- монголами, хотя там было много самых разных этносов, которых привели сюда монгольские ханы- нойоны. Монголы ценили своих людей и заставляли воевать подчинённые им племена, используя своих воинов в самых ответственных и важных сражениях. Правда, обширной Монгольской империи у них не получилось, потому как они обленились и превратились в бездельников. Это очень опасное дело, сказал нам папа, когда нация начинает деградировать. На их место пришли турки, то есть Османская империя, с которой долгое время воевала Россия, а если рассматривать наш отрезок истории, то донские казаки. Про них я расскажу позднее, так как думаю, что успела вас утомить своим долгим рассказом о нашей истории. Я лично люблю слушать папу, как он излагает, как и что было раньше, и маме тоже это нравится, а любите ли вы, я не знаю, потому больше вас утомлять и не буду, потому как пора снова вернуться к моей лично истории.
– Извини, мама, – заявила я ей, – должно быть ты всё это мне поведала, чтобы отвлечь меня от собственных горестей и показать, что они ничто по сравнению … есть ведь с чем сравнивать. В чём-то я согласна, а в чём-то и нет. Одно скажу, что если имеется проблема, то надо найти способ, как можно её разрешить. Можно подождать папу, но, во-первых, он вернётся домой со своей очередной экспедиции не раньше, чем через пару месяцев, а, во-вторых, это всё же наше, женское дело и мы должны всё решить сами.
– Какая ты умница, – восхитилась мама, хотя я думаю, что это она ко мне таким образом подлизывалась. – Давай подумаем сами. Тем более, что мне уже пришло на ум … Сейчас- сейчас, дай сообразить …
Мама забегала по комнате и принялась грызть ногти. Это у неё такая вредная привычка, ещё со времён детства. Стоит ей погрузиться в воспоминания, как она начинает грызть ногти. Стоит её одёрнуть, мне или папе, а то и кому-нибудь из знакомых, то она моментом переключается на вторую вредную привычку и начинает дёргать и тянуть себя за волосы, тоже непроизвольно. Вы понимаете, как это может испортить причёску, даже если вы сидите дома и никуда не собираетесь.
– Мама …
– Сейчас- сейчас …
Какое-то время она ещё по комнате походила. Я уж не буду говорить, что она металась, хотя движения были быстрые, а потом мама уселась на диван и махнула рукой, подзывая меня. Затем целый час мама пересказывала мне историю родственников, по своей линии, чуть ли не с дореволюционных времён. Или послереволюционных, это не так уж и важно. Действительно, ситуация и там была очень похожая. Мамина родственница, тётка Матильда, втюрилась в музыканта, который обожал играть на рояле и получать признание от слушателей.  Было это не салонное увлечение, а вполне серьёзная концертная деятельность. У тёткиного потенциального жениха намечалась гастрольная деятельность по европейскому континенту. Это сейчас наш мир кажется не таким уж и большим. Можно перелетать на самолёте из страны в страну без всяких проблем. А ведь каких-то сто лет назад путешествовали в лучшем случае на поезде, который ехал не быстро, со скоростью автобуса. Были и тогда экспрессы, но и они были скорыми скорей по названию, и передвигались не сколько быстрее, сколько далеко, не на всех станциях и полустанках останавливаясь. Так что концертное турне могло длиться много месяцев. Я представляю волнения неведомой тётки Матильды. Она отправилась следом за своим любимым и находилась на каждом его концерте, предпочитая покупать билеты на одно конкретное место, перед его глазами. В конце получилось так, что давал свои выступления он именно для неё, а все прочие зрители были дополнением к Матильде. Вот это я понимаю – терпение. Не знаю, как у них тогда было с благосостоянием, но вояжи тётки Матильды если семейство и не разорили, то заметно обескровили.
– Знаешь, Женечка, – добавила в конце всей этой исповеди мама, – у нас даже был дневник этой самой Матильды и целая пачка писем, которые писал ей Эдуард … Эдуард … кажется – Викентьевич. В конце концов, они-таки поженились, но что с ними сталось после, не могу сказать. Они больше обитали на Украине, перемещаясь между Киевом, Харьковом, Одессой, Львовом и Варшавой. Жили то в собственных апартаментах, то в гостиницах, то на съёмных квартирах. Это как уж у них получалось.
– А где этот самый дневник сейчас? – С большим нетерпением спросила я, чтобы прервать мамины воспоминания, которые становились всё многословней и всё менее информативней.
– Здесь, у нас, их давно уже нет. Но они должны сохраниться у моей двоюродной сестры, Алевтины.
– У тебя есть двоюродная сестра? – Удивилась я. – Почему же ты мне про неё не рассказывала?
– Здрасьте, – подняла брови мама. – Это как же – не рассказывала? Да ты просто забыла. Мы даже как-то ездили с тобой к ней. Живёт она совсем и неподалёку, в Луганской области.
– А-а, так это на Украине … – протянула я.
Хотя теперь считается, что правильней говорить – «в Украине», но мы все по-прежнему говорили так, как и раньше. Действительно, Луганская область соседствовала с нашей Ростовской, но Украина теперь была совсем другим государством, и отправиться туда стало не так легко, как в мамины времена, времена бытности СССР, когда границы между союзными республиками были скорей просто условностью, чем каким-то важным фактором, что и стало позднее причиной многих неприятностей и даже бед. Но об этом позднее. Увы … увы …
– На Украине, – кивнула головой мама, не обращая особенного внимания на мою мимику. – И что такого? Зазорно разве свою родную тётку в кои-то годы навестить?
– Двоюродную тётку, -- сочла нужным уточнить я.
– А это что-то меняет? – Уперла руки в бока мама, как всегда делала, когда была абсолютно уверена в собственной правоте. – Двоюродная, родная. Насколько я понимаю, весь этот разговор затеяла именно ты.
– Да, я, мамочка, только ты успокойся, – обняла я её. – Я ещё раз всё хорошенько продумаю, тогда и приму правильное решение. Ведь именно так и надо поступать. Ты ведь тоже так считаешь?
Мама задумалась и, постепенно, расслабилась. Слова, они много чего в себе могут нести и даже скрывать. Но здесь возразить было нечего, и мама со мной согласилась. Думать, оно никогда лишним не бывает.               


Глава 3. Правильное решение.
Скажите, что в нашей жизни самое главное? Не знаю, что вы мне вы ответите, но скажу вам, что думаю именно я. Это – правильное решение. Нельзя ошибиться в тот важный миг, от которого зависит ваша дальнейшая судьба. Некоторые это называют – взять от Жизни некий Шанс, который предоставляется лишь однажды.
Не знаю, как вы, а я считаю, что это ерунда. Это говорит о том, что наша жизнь зависит от случая. Может у кого это и так. У того, кто на всё наплевал и сидит где-то там у обочины, дожидаясь, когда течение жизни пронесёт мимо него трупы всех его врагов, которые мешают ему что-то там свершить, занять какое-то там место.
Не надо сидеть сиднем, скажу вам я. Встаньте и попробуйте что-то сделать сами. Для этого надо получить навыки и знания, чтобы суметь, чтобы смочь, чтобы начать и сделать. И ещё, надо не ошибиться, когда и что делать. Это и я и называю правильным решением.
Но, прежде чем сделать решительный и верный шаг, надо посоветоваться. Я уже разговаривала с мамой. Да, это так. Но в этом деле имеется один существенный нюанс. Мама, это человек заинтересованный. С одной стороны она желает, чтобы мне было хорошо, а с другой не может меня подтолкнуть к действиям, чтобы я её потом не упрекнула. Если из затеи ничего не получится. Встречаются ведь такие слабые личности, которые в собственных недоработках готовы уличить кого угодно, только не самих себя. А уж маму упрекать, это дело последнее, ибо она будет переживать более обострённо, чем кто-то другой. Что же в таком случае делать? Именно для этой цели у нас и имеются лучшие подруги.
Лучшие подруги, это тот самый оселок, на котором удобнее всего оттачивать остроту принимаемых решений. Вот только надо их слова трактовать нужным способом. Лучшая подруга является хранительницей и доверительницей всех личных секретов. У кого-кого, а у нас, девушек, этих самых секретов превеликое множество. Есть там и такие, какие даже маме рассказать не решаемся. А попробуй - промолчи? Этот секрет настолько тебя переполняет, что ты вот-вот лопнешь от его избыточности.
В детстве все мы читали сказку про царя Мидаса и его ослиные уши. Это был самый большой царский секрет, и никто об этом не знал, кроме придворного парикмахера, которого вот так же распирало от собственных знаний. Он терпел и пыжился, а когда понял, что вот сейчас кому-то проболтается, умчался на берег реки и всё рассказал камышовым зарослям. Мол, а у царя-то уши – ослиные! Только после этого успокоился. А скоро на берег местный пастушок пригнал стадо, и, пока животные паслись, вырезал себе тростинку и изготовил из неё дудочку. Стал играть на ней незатейливую мелодию, а из дудочки голос послышался, который и сообщил, что у царя Мидаса ослиные уши. Пошёл пастушок домой и на дудочке играет и все тот секрет узнали. Такая вот сказка. Говорят, что сказка – ложь, да в ней намёк, красным девицам намёк. Это я так слова сказки переделала, под свои, значит, нужды. Не лопаться же мне, в самом деле …
О чём это я? Ах, да, о девичьих секретах. Тут ведь какая особенность? С одной стороны что-то хочется кому-то рассказать, а с другой, полученными сведениями страсть как с кем-то хочется поделиться! Швейцарский учёный Альберт Эйнштейн назвал это явление парадоксом. Правда, он имел в виду нечто другое, но если бы он был девушкой, то точно назвал бы парадоксом то, о чём я вам рассказала.
Вот для этого и имеется институт лучших подруг. Чтобы было кому рассказать личные секреты и быть уверенными в том, что эти секреты не расползутся по всему свету, как в песенке, «по секрету всему свету что случилось - расскажу». Это и есть – искушение, что относится к смертным грехам христиан.
Кстати сказать, раньше всё было проще. Некоторые свои тайны можно доверять своему исповеднику, приходскому батюшке, который все тайны добросовестно сохранял и, мало того, мог дать совет, правда, духовного наполнения. Мол, Бог терпел и нам велел, стерпится- слюбится, и так далее.
Теперь вместо исповедника мы доверяемся нашей лучшей подруге. Ох, кажется, я вас совсем заболтала, а про подругу так ещё ничего и не сказала. Мою подругу зовут Зоя, а фамилия у неё Фёдорова. Есть такая советская актриса, её в точности так же зовут, с очень сложной судьбой. Моя Зойка всё-всё про неё знает и порой рассказывает. Я тогда её жалею, ту Зою, актрису, ну и моей подруге от жалости тоже что-то остаётся. Так мы с ней и дружим. С самого первого класса. К ней я и направилась.
Зойка проживает на улице Строителей, в пятиэтажном панельном доме. Дом старый, но весь утыкан «тарелками» для приёма сигнала со спутников. Такая вот связь времён.
Обычно Зойка бывает дома, валяется на диване, задрав ноги на стену, прикрытую самаркандским ковром, и читает очередную книжку Дарьи Донцовой, которые появляются с такой же скоростью, с какой Зоя их читает. Словно Донцова спешит их написать к окончания чтения моей подруги. Пару из этих книжек и я прочитала, и мне понравилось, если честно.
– Что я тебе хочу рассказать, Зоечка, – сразу заявила я, как только та открыла мне дверь.
Да, я забыла вам её описать. Да тут и говорить-то особо нечего. Вполне заурядная девчонка, каких в любом дворе встретить можно. Нос курносый, но в меру, волосы перетянуты мохнатой резинкой. Это когда она дома сидит, а когда отправляется, в школу или на дискотеку, так собирает свои волосы на голове в причёску, с помощью трёх заколок, украшенных звёздочками. Знаете, эти звёздочки светятся в темноте, в самом деле. Зоя хвасталась, что это ей брат прислал, из Сирии. Да, у неё есть старший брат, который закончил университет в Ростове-на-Дону, стал археологом и даже участвовал в какой-то экспедиции, раскапывавшей что-то там на Ближнем Востоке. Только Зойка всё время поминает разные места, то Палестину и побережье Мёртвого моря, то Вавилон, то Месопотамию, а то и Дамаск, откуда привезены заколки. То есть с братом не всё ясно, а заколочки, они в наличии. Волосы свои Зоя как-то красила в какие-то экзотические оттенки, а потом перестала, потому как краски закончились. Ещё она любит наряжаться и, когда не читает Донцову, листает глянцевые журнальчики, а потом сама мастерит выкройки. Зоя даже подумывает стать модельером. А что? Способности у неё к этому имеются.
Глаза у Зои выразительные. Всё потому, что она человек думающий. Не знаю, замечали ли вы, что некоторые, при самой неказистой внешности, умеют привлечь к себе людей. А всё потому, что имеют богатый внутренний мир, и это у них на лице как-то проявляется. Зоя говорит, что проявляется и у меня. Я специально себя через зеркало разглядывала, чтобы это определить. Вроде что-то и есть, а может это не более, чем самовнушение. Но я бы не отказалась, чтобы Артур разглядел мой богатый внутренний мир по умному выражению лица. Желательно – моего, а не Зойкиного. Ещё у неё есть серёжки. Хорошенькие, из малахита, зелёненькие капельки. Жуть, как они мне нравятся. Я их просила у неё поносить. А потом решила, что не стоит к ним привыкать, а то потом жаль возвращать будет. Так со стороны и любуюсь. Вырасту, попрошу Артура такие же мне подарить. Можно и самой купить, но подарок, он как-то дороже и сердцу приятней.
Характер у Зои хороший. Не завистливая она и добрая. Знает много чего и можно с ней обо всём поговорить. А то многие девчата только и говорят, что о модных тряпках, развлечениях да парнях, кости им по всякому перемывая. А сами только и думают, как бы на них кто посмотрел, да разглядел, какие они замечательные. Зоя никогда на меня не обижается, даже когда я говорю что-то, что ей не нравится. Тогда она замолкает и начинает меня внимательно разглядывать, а потом заговаривает снова, словно ничего и не слышала. Такая вот она, моя лучшая подруга Зоя. Вообще я могу много о ней говорить, вот только историю, которую я вам начала рассказывать моя, и Зоя занимает в ней не так уж много места. Получилось уж так. Просто всё, что со мной произошло, протекало не здесь, в Белой Калитве. Но я буду говорить по порядку.
Рассказала я всё Зое, а потом совета у неё спрашиваю. Вообще-то она в курсе моих симпатий относительно Артура Лойе. Она не раз ходила со мной на концерты с его участием и призналась, что Артур играет замечательно. А потом добавила, что Денис Мацуев играет ещё лучше и человек он симпатичный и видный. Язва такая. Ну и пусть. Хуже, если бы она тоже по Лойе вздыхать начала. Бывает ведь такое.
Потом мы о разных пустяках говорить принялись. А затем сели пить чай, с черешневым вареньем. Его бабушка Зои варит, лучше всех. Поэтому чай с вареньем мы пьём каждый раз, как я захожу к Фёдоровым. Но это не главная причина нашего чаепития. Надо было дать время, чтобы Зоечка всё обдумала. Нельзя ведь что-то говорить так сразу, не подумавши. Это только шахматисты могут, и то только тогда, когда играют в блиц. Я пробовала играть, у меня не получается. И у Зои тоже. Шахматы ведь игра серьёзная и вдумчивая, вывезена из древней Индии, где тогда самые мудрецы и проживали.
– Знаешь, Женечка, – отставила чашку в сторону Зоя, – я думаю, что ты права. Съездить к тётке тебе всё же стоит. Подумай сама. Первая выгода – ты ведь там никогда не была?
– Нет, – головой мотаю. – Как-то раньше речь про тётку не возникало. Вроде бы что-то говорили, но вот так, чтобы в гости отправиться, не припомню.
– А она ведь может оказаться очень интересным человеком. Расскажет, посоветует, подарков может надарить. Много ли у неё племянниц?
– Не знаю, – отвечаю, – я же у неё ещё не была.
– Да это я не спрашиваю, – рукой мне Зойка махнула, – а веду стройную линию логических рассуждений. Тётка может стать выгодным приобретеньем. Вы может даже подружитесь. Вторая причина поехать – это то, что исчезнешь из поля зрения своего Артура. Может он уже привык к тебе. Крутится всё время рядом симпатичная девушка, цветами его одаривает, он и доволен. А вдруг тебя не станет и почувствует он тогда, что чего-то ему в жизни хватать перестало. А? Соображаешь? Он, может, в первый раз в жизни по кому-то соскучится. И тогда, когда ты снова на горизонте его нарисуешься, он на тебя другими глазами смотреть будет. Кстати сказать, ты это сразу почувствуешь.
– А если не заметит? А если не заскучает? Что тогда?
- Ну почему ты сразу думаешь о плохом? – Напустилась на меня Зоенька. Всё-таки подруга, переживает, то есть. – Ты верить должна в свои желания, в свои мечты, чтобы они сбылись. А если и не заметит, то и тогда беды большой не будет. Вроде как отдохнёте друг от друга. Тем более, что ты не просто так ехать собираешься, а по делу. Важному для тебя делу, между прочим. Кстати сказать, а с кем ты поедешь, с мамой?
– Нет, мама занята, у неё работа.


Глава 4. Одноклассник Женька.
Мы ещё всякие- разные варианты поперебирали, один другого несообразней, пока Зоя не бухнула:
– А поехала бы ты с Женькой. Вот уж кто точно не откажется, так это он.
– Ты в своём уме, – накинулась я на подругу. – Да чтобы я куда отправилась с Сидоровым. Да ни в жизнь!
– Всё равно, – не желала отступаться Зоя. – Лучше уже не придумать. К тому же он в тебя влюбился ещё в первом классе.
– Ага, – не удержалась я от язвительной правки, – бери тогда ещё раньше – с детского сада.
Я вам про Сидорова Женьку как-то упоминала. Теперь расскажу подробнее. Это и в самом деле мой одноклассник. Как-то мы даже за одной партой сидели, пока он не надоел мне, как говорится – до чёртиков. В самом деле, уж больно он навязчивый. Да и внешность у него …
Помните детский мультфильм – «Рыжий, рыжий, конопатый». Так это он – Сидоров. Полностью под это описание попадает. Только в мультфильме он Антошка, а у нас – Женька. Евгений Сидоров! Огненные лохмы, щёки, по которым раскатились полные пригоршни веснушек. Правда, смелый и бедовый, пальца в рот не клади, тут уж ему в смелости не откажешь. Сначала, после мультфильма, его все рыжим да конопатым дразнить начали, так он всем дразнильщикам показал, что почём. Потом уже его если рыжим и прозывали, то только по дружбе. Только тогда он себя так называть дозволял и на прозвище охотно откликался. Да и на руки он был довольно умелым. Впрочем, почему был, таким и остаётся. В кружок «Умелые руки» ходил, к моделистам, а затем и юным техникам. Вы представляете, они там у себя собрали целый автомобиль из разного отхода металлического. Двигатель им, правда, откуда-то привезли, а всё остальное они сделали сами, и ездить на нём обучились.
Этот самый Сидоров ко мне с самого начала восторженное обожание выказывал, ходил, ровно хвостик. Его так и дразнили, и меня с ним заодно. С тех пор я его и недолюбливаю. К чему это мне дразнилки чужие слушать, если дразнятся из-за кого-то постороннего. Я ему как-то так и сказала, что это он – посторонний. Дня два он пообижался, а потом снова появился и опять – рот до ушей. Портфель за мной норовил носить, да я не дозволяю. Уж лучше я сама потаскаю. Пару раз позволила помочь, когда макулатуру собирали, и металлолом. Чтобы рук о ржавчину не пачкать, а он довольный был, аж светился весь. Что с дурака взять.
Подружки о чём-то шепчутся и на нас поглядывают. Глаза хитрые- прехитрый, будто я не понимаю, о чём они там судачат. Даже Зойка с ними была, а потом разболтала, что они там про нас жениха с невестой обсуждали. Я примерила к себе его фамилию – Сидорова. Жуть, правда?! Евгения Сидорова! Это он – Евгений Сидоров, а не я. Я – если помните – Лебедянская. К тому же у меня и без него веснушки водятся, а у него их так и вовсе без счёту. Кажется, что я от него и рыжиной заражусь. Ужас, да и только! Нет, решила я, не нужно мне таких радостей, своими обходиться будем.
«Рыжие, они – настырные», -- это мне уже мама заявила, когда заметила, сколь долго этот самый Сидоров может меня возле дома дожидаться, чтобы в школу проводить. Ну и пусть ждёт. Я независимо от него двигаюсь, а он позади тащится и вздыхает всё. А на Восьмое марта в парту мне прячет то букет нарциссов, то флакончик духов крошечный, то авторучку яркую на разные цвета пасты какую менять можно, то набор карандашей. Нахожу подарок, и гадать не надо, от кого он. Правда, некоторым девочкам другие ребята тоже подарки прятать стали, но Сидоров это делать первым начал.
Это всё было в классе пятом, шестом, а потом многие дружили с парнями, но, как правило, не из своего класса, а из параллельного, а то и из более старшего. Те уже казались мужчинами, защитниками и вели себя серьёзней. Но Женька Сидоров не отчаивался. Настырность, то есть, проявлял.
Уже сейчас, когда школа осталась позади, я начала задумываться, почему происходит так, что в своём классе, где все друг дружку знают хорошо, складывается столь мало пар, для дружбы и вообще. Поразмышляла и решила, что ровно по той причине, что слишком хорошо знаем. А для романтических отношений хороша некоторого рода недосказанность и даже тайна. Если мы не будем знать за своими симпатиями всяких мелких грешков и привычек, то они нам покажутся лучше, чем они есть в действительности. Ведь если те захотят соответствовать образу, который за них и для них сочинили, то они будут стараться и забудут про мелкие грешки. Кто, к примеру, в носу ковыряет или ногти на пальцах грызёт в период нервной задумчивости. То есть для других этих мелких привычек как бы и нет. Для других, а не для тех, кто с вами рядом с детсадовского горшка знаком, и знает, что вы и в нос пальцем регулярно лазаете и ногти грызёте упорно, словно они и есть тот пресловутый гранит науки. И ничего с этим не поделаешь, с этим знанием. Разве что полюбишь, тогда на многое глаза закрываются, и ты не видишь ничего, кроме объекта своей влюблённости. Но если та влюблённость пройдёт, а прегрешения или  дурные привычки ещё сохранились, то они таковыми кажутся даже вдвойне. И это тоже – парадокс.
Ладно, я вам тут всё про этого Сидорова толкую, надоела уже, наверное, как и он мне. Помню, пословица такая была, про Сидорову козу. Вот уж животине не повезло с хозяином. Я как-то даже к Женьке этому примеривалась, не он ли виновник? Да вроде не должен – добрым выглядит. Если приглядеться, да очки на носу представить – на Вуди Аллена похож. Почему тогда Сидоров, спрашивается? Его ведь, народ, не проведёшь. Он ведь, народ, знает, про кого пословицы сочинять следует. То есть со временем плюсов в адрес Женьки Сидорова не прибавлялось. Я понимаю, что с моей стороны это было предвзятое отношение, но больно уж его навязчивость мне на нервы действовала. Ладно бы ещё у меня Зоечки не было и некому носить домашние задания, если я с простудой прихворну. Тогда ещё допустима настойчивость, и то – частично...
Ладно, слишком я много про Сидорова наговорила, но ещё больше про него речь пойдёт дальше, по мере течения всей этой истории, которую я решила всем вам рассказать. А раз решила, то всё в подробностях и без утаек говорить буду.
Сидели мы с Зоей до позднего времени и по разному ту мою будущую поездку прикидывали. Всё-таки Украина теперь государство хоть и сопредельное, но самостоятельное, и украинские власти от российских отличаются. Непонятно в чём, но отличие подчёркивается. Ну, это уже не наше дело. Всё-таки еду я в гости к родственникам. Для начала решили связаться письменно, чтобы приглашение получить, а это уже как бы и документ, то есть основание для визита. Подумать только, сказал бы кто лет двадцать назад, что на Украину повод нужен, чтобы впустили. Посмеялись бы, но скорей всё же просто не поверили.
Письмо для тётки Алевтины мы с мамой составили вместе. То есть, если говорить точнее, то всё письмо мама сама написала, и всякие разные новости, что за последние годы случились, подробно описала. И только в самом конце приписку сделала, что я к её сестре двоюродной приехать собираюсь, и всё остальное сама расскажу. Это, значит, про историю взаимоотношений Матильды и Эдуарда. Я сначала было обидеться на маму собралась, за то, что она самого главного в письме не объяснила, зачем вся эта поездка затеяна, а потом подумала и поняла, что мама правильно всё решила. Это – дело семейное и нечего лишних чернил зря изводить, потому как про некоторые вещи лучше разговаривать не посредством бумаги, а глядя глазами в глаза. Это я сама поняла и додумалась, без маминых подсказок.
Теперь, когда решение было принято, я села за стол, достала старенький свой учебник, который притулился между «Евгением Онегиным» Пушкина и «Молодой гвардией» Фадеева. Давно я эти странички не перелистывала, а сейчас как-то само собой всё получилось, и раскрылась книжка на том месте, где про наш край речь шла. Раньше, когда мы всё это проходили, я относилась к урокам, как к чему-то текущему. Надо выучить, я и учу. Сейчас история, потом сяду за географию, а потом либо за геометрию, либо чертёж начинаю заштриховывать.
А вот сейчас старенькие абзацы начала просматривать и меня ровно кто под руку толкнул, ведь это же про мою землю говорится, где я прямо сейчас обитаю. Это ведь моя земля и моя история. И снова я давай всё перечитывать, но как бы уже и другими глазами, более вдумчиво.
В отличии от центральной части России, здешняя история всегда попахивала порохом. Рядом ведь находилась Турция, то есть в то время Османская империя, история которой сложна и запутанна. Я помню, что во времена Чингисхана, когда началось великое переселение народов из глубин Азиатского континента, из Туркестана были выдавлены народы огузов, тех туркменов, которые и составили турецкий этнос. Особенностью возникающего государства было смешение самых разных наций, от потомков греческих переселенцев Понты и народов Византии, до степных завоевателей, а также народностей Сирии, Армении, Месопотамии и других, которые начали перебираться туда, когда правители Османской империи начали развивать своё государство. Единственным условием было принятие их веры и желание вписаться в новую государственную политику. Всё оказалось таким эффективным, государство османов настолько быстро начало развиваться и раздвигать свои границы, что ближайшие соседи очень этому озаботились. Османская империя уверенно вошла в Европу и прочно обосновалась на Балканах.
Говорилось в учебнике и о балканских событиях, но меня больше интересовал наш край. Османские политики привлекли на свою сторону Крымское ханство, которое сделалось со временем огромной крепостью, переполненной разного рода войсками. Подталкивали турки и своих «союзников» с Северного Кавказа, которые, конечно же, настоящими союзниками Турции не были, а занимались всё больше разбоем и работорговлей на свою пользу. Просто им это было делать легче, когда рядом имеются сочувствующие силы, которым нужно ослабление южных рубежей России.
 В то время было весьма неспокойно на западных границах и потому много влияния на распоясавшихся турок- османов и кавказские шайки государство Российское оказать не могло. Хотя совсем без внимания и не оставляло. Вот для этого и нужна политика, как способ решения проблем.
Наш Ростов, Ростов-на- Дону, появился в 1761 году. Это официальная дата, хотя города, в привычном нам теперешнем смысле, тогда ещё не было и в помине. Была построена военная крепость, названная Ростовской в честь святого Димитрия Ростовского, который объявлен святым покровителем данной местности. Ростовская крепость должна была послужить дополнительным оплотом к крепости святой Анны, построенной ещё в 1731-м году и успевшей немало повоевать. Вот вокруг этих двух крепостей и начали селиться пришлые люди, задумавшие на этих землях, плодородных и благодатных, обосноваться. Как в Европе людям полюбился Дунай, имевший урожайные поймы на всём течении, ровно таким же был и наш Дон, вдоль русла которого выросло немало хуторов и станиц, где селились крестьяне и казаки. И те, и другие хлебопашествовали, а когда была в том нужда, то и казаки, и прочий люд, брали в руки оружие и защищали свои земли от ворога, не пропуская их дальше, в Россию. Казаки делали это настолько хорошо, что со временем образовали своё государство, казацкое. Много говорилось в своё время о запорожском казачестве, о Сечи, которая была полуразбойничьей республикой, со своими обычаями и укладом, каковой европейские вольтерьянцы могли бы назвать конституцией. Об этом ещё писал Гоголь и другие украинские авторы. Но я говорю о другом государстве, более к нам приближённом. Это – Область Войска Донского.
Чтобы как-то отделиться от чрезмерной агрессии османцев, казаков стимулировали создать собственное объединение – Войско Донское, у которого была даже своя административная территория и даже столицей, каковой сначала был город Черкасск, а потом – Новочеркасск. Черкасы, чтобы вы знали, это на донском наречии так назывались казаки. Не надо их путать с черкесами. То уже кавказская горская народность. А казаки- черкасы долгое время весьма успешно защищали рубежи государства, и не только южные, но и западные, где воевали с польскими шляхтичами. Уже потом, когда Османской империи нанесли ряд серьёзных поражений, и отвоевали Крымский полуостров, казаков начали потихоньку брать в оборот, забрав у них часть прав, что привело к возмущениям, но в целом казаки понимали, что им выгодней жить в составе большой России, чем в качестве отдельного «буферного государства», какие если и существуют, то весьма недолго, а если и остаются, как, к примеру, Швейцария, то благодаря своим особым дипломатическим искусствам, чтобы сохранить равновесие между сильными и богатыми соседями.
Ох, что-то я увлеклась с историческим экскурсом. Я потом ещё вам расскажу, а пока остановлюсь. Мне надо вещи свои собрать для поездки к тётке, так что – извиняюсь.


Глава 5. Счастье.
Не знаю, как это у вас, а мне никогда не нравились поезда и все мероприятия, с этим связанные, проводы там, расставания. Это у Аркадия Гайдара мальчишки могут часами стоять возле колеи железной дороги и смотреть вслед катящим в сторону горизонта составам. Это я про повесть «Дальние страны» вспомнила. По мне, так это самое пустое времяпровождение. Уж лучше книжку про те самые дальние страны почитать, больше толку выйдет. Мечтать, оно всегда хорошо, но надо и чем-то конкретным заниматься, хотя бы для того, чтобы эти самые мечты свои приблизить.
А как же Ассоль, спросите вы меня? Ассоль … Не знаю, что вам и ответить. «Алые паруса», это повесть, которую сам автор назвал феерией. Помнится, я не поленилась и заглянула в энциклопедический словарь, чтобы растолковать значение этого слова. Феерия, как выяснилось, происходит от слова «фея», то есть творение волшебницы и обозначает один из жанров театрального представления, в котором задействованы всякого рода спецэффекты, чтобы подтвердить необычность происходящего. Оправдано ли присутствие волшебства в нашей обыденной жизни? Я, лично я думаю, что оправдано. От нас, от вас и меня зависит, чтобы жизнь наша наполнилась чудесами, будут ли они происходить от нашего мастерства, от возможностей, которые в нас закладывают Высшие силы, или эти чудеса будут устраивать любящие нас люди, не так уж и важно. Важно здесь другое, чтобы мы ценили эти усилия и верили, что нет для нас ничего невозможного, а эта вера многое значит. Да, собственно говоря, вся моя история, которую я вам столь сумбурно рассказываю, тоже является доказательством, что невозможного нет. Вот и книжная Ассоль, героиня Александра Грина дождалась воплощения своих грёз.
Все эти сборы связаны с суетой, с суетой и волнениями. Всё куда-то девается, или валится из рук. Я составила список вещей, которые необходимо взять с собой, и тут же этот листок потеряла. Мама составила свой список, от которого мой чемодан сделался совсем неподъёмным. Откуда-то возник Сидоров, но я на него накричала, сама не зная зачем, и он столь же незаметно исчез, как и появился. Прямо престидежитация какая-то.
Потом пришла Зоя, и мы все сели на диван, согласно народному обычаю. И кто это придумал, посидеть на дорожку.
Зря я, наверное, шуганула Сидорова. Теперь пришлось тащить чемодан самой. Правда, это всё пыталась делать мама, но я вручила ей сумку с билетами и вещами, которые мне нужны будут в дороге, чтобы не вскрывать чемодана, которого мама обшила в материал, как это делали в стародавние времена. Я хотела даже заплакать по этому поводу, да отвлеклась, а потом и забыла. Решила, что в вагоне материал срежу, чтобы другие пассажиры не подумали, что я какая-то совсем уж провинциалка.
Чемодан этот мы тащили вдвоём с Зоей, держась за ручку вместе. Идти было неудобно, зато весело. Мы подшучивали друг над дружкой и даже толкались плечами. Потом, перед расставанием, обнялись, и я обещала Зоеньке, что буду писать ей про всё-всё-всё. Затем мы прощались с мамой и уже потом, когда я ощутила, что плечо у меня мокрое, поняла, что это мама плакала. А ведь всё улыбалась и рукой мне махала.
Пока мы ехали, я всю дорогу читала. Взяла с собой книгу замечательных авторов. Вы их хорошо должны знать. Это Илья Ильф и Евгений Петров. Конечно, у них другие фамилии, к примеру Петров - это Катаев, брат того самого Катаева, который написал «Сын полка», «Белеет парус одинокий» и ещё массу здоровских книг. И идею Остапа Бендера он подарил своих двум молодым приятелям, которые с задачей великолепно справились, хотя договаривались сначала писать втроём, вот только у Валентина Катаева всё время для экспериментального романа не появлялось и тогда два молодых писателя решили сделать всё без него.
Это я в той же книге прочитала. Оказалось, что сам роман гораздо длиннее, а нам был предоставлен вариант сильно сокращённый, чуть не на треть. Так вот впервые я прочитала «Двенадцать стульев» полностью и хохотала так, что ко мне заглядывали с других купе, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Если не верите, попробуйте почитать сами. Кстати сказать, это Ильф с Петровым написали, что наших пассажиров можно определить по тому, что они всю дорогу что-то едят. Позднее эту же тему продолжил разрабатывать Михаил Жванецкий. Но я отвлеклась.
Пока я ехала и читала про Великого Комбинатора, я успела перезнакомиться со всеми попутчиками. Весёлый смех сближает гораздо лучше бутылки фаросского или цимлянского вина, как сказал один весёлый дядька в смешной соломенной шляпе, которая называется – «брыль». Он какое-то время слушал, как я читала вслух про Ипполита Матвеевича и отца Фёдора, про их конкуренцию в деле поиска сокровищ тёщи, Клавдии Ивановны, а потом, откашлявшись, начал рассказывать про город Луганск, куда стремился попасть наш поезд.
– Когда-то те земли, куда мы скоро прибудем, – говорил дядька, который представился как Тарас Шарада, и непонятно было, это у него такая смешная фамилия или прозвище, – назывались Диким полем. Там всем верховодили печенеги и половцы. Это была их вотчина, и никому там не дозволялось пребывать, под страхом немедленной расправы. И было так долгое время. За Диким полем располагалось Крымское ханство, и были там самые свирепые воины из всей Золотой Орды. Они считали, что самые главные на всей территории Орды, и даже ходили воевать против тогдашнего кагана Тохтамыша. Но это было давно, чуть не полтыщи лет назад. А позднее там нашли убежище беглые крестьяне со многих российских губерний. Наверное, из уст в уста передавалась весть, что есть на югах место, где нет никого, где не угнетают крепостных и не заставляют гнуть спину в угоду помещикам. Вот туда и направлялись беглые. Постепенно они создали десятки поселений и готовы были отстаивать свою свободу с оружием в руках. Временами крымские татары устраивали набеги, чтобы завладеть русскими рабами, но сталкивались со столь яростным отпором, что частенько и отступали, что было удивительно. Заглядывали сюда и запорожские казаки, чтобы сманить к себе самых отчаянных голов, соблазняя их рассказами о казацкой вольнице. Такие охочие всегда находились, но запорожцы снабжали поселян оружием и порохом для ружей. Постепенно здесь появилось то, что назвали Слободской Украиной, по поселениям- слободам, и входило это самостийное государство в Великороссийское, о чём была составлена грамота в Посольском приказе. Здешний люд подрядился охранять Луганскую степь от татар и горцев, которые тоже не прочь были пошалить в окрестностях.
– Тогда и появился город Луганск? – Это я у дядьки Тараса спросила. Он пошевелил вислыми, как у моржа, и седыми усами и ответил:
– Тогда Луганска ещё не было, а был посёлок, который именовался Каменный брод, а когда начались войны с османцами, сюда хлынули переселенцы с Сербии, которые турок очень уж не любили. Они устроили свой город, который назывался Славяносербск. На его месте появился чугунолитейный завод, для того, чтобы обеспечить пушками и ядрами Черноморский флот. Когда завода не стало, на месте его и осталось поселение, ставшее уездным городом. Вот это уже и был Луганск. Интересная история у этих мест. Сколько там было пролито крови и погибло людей, про то никому узнать доподлинно не дано.         
Дядька Тарас замолчал, но продолжал смешно топорщить свои «моржовые» усы и таращить на меня серыми глазами навыкате. Я не удержалась от вопроса:
– А вы куда едете, дядька Тарас? В Луганск? Вы там проживаете?
– Когда я там проживал, он ещё Ворошиловградом назывался. Но я дальше еду, в Счастье.
– В счастье? – Переспросила я. – Это как понимать?
– А так и понимай, – довольно засмеялся попутчик. – Буквально. Счастливый я человек, хорошую жизнь прожил, жаловаться не буду, есть чему и порадоваться, есть чем и гордиться. Почему бы мне не считать себя человеком счастливым?
Не буду же я ему возражать. Оттого я как-то неопределённо пожала плечами, словно соглашалась с Шарадой, а словно бы и при своём мнении оставалась. Попутчик снова посмеялся, а потом рассказал мне, что Счастье, в его непосредственной интерпретации, есть название посёлка городского типа, где Тарас Шарада и проживал в настоящий момент. Сразу всё недосказанность куда-то улетучилась. Я заулыбалась так, что все мои зубы стали видны попутчикам. Эти украинцы, они чрезвычайно фантазливы в наименованиях, от собственных имён и фамилий и вплоть до городской топонимики. Вдумайтесь сами в значение названий – Миргород, Конотоп, Житомир или Лисичанск. Сколько там поэтики и скрытого смысла. А какие у украинцев фамилии. По большей части они происходят от прозвищ, которые малороссы или казаки носили с гордостью и ценили более фамилий, которые зачастую являлись производными от имён.
– Дядька Тарас, – не удержалась я от вопроса, – а вы русский или украинец?
– Спросила бы уж – кацап, москаль или хохол? – Всё ещё улыбался попутчик, но уже не так и весело. – Знаешь, девонька, как-то я никогда на эту тему не задачился. Жил себе и не тужил. Песня ещё была такая – «Мой адрес не дом и не улица …». Вот так и я, был гражданином большого государства, важного и влиятельного, что мне ещё надо? Да, гордился я за свою страну, за СССР, за то, что мы хотели весь мир задружить. «Миру – мир». С такими транспарантами мы на демонстрациях хаживали, и я этому верил, искренне верил. А кто рядом со мной шёл – грузин ли, еврей, лезгин или башкир, это меня никогда не волновало. Тут главное ведь, чтобы человек хороший был, а всё остальное уже к этому прикладывалось. А когда начали государства делить, то и пошло всё наперекосяк. Оказалось, у нас было множество лихих людей, которые сумели народным добром для себя лично распорядиться. Вот с тех пор старыми воспоминаниями и спасаем себя. Кто я – русский или хохол? Зачем мне такая идентификация? Лучше ведь считать себя жителем города, который называется Счастье? Так?
Я подумала и с дядькой Тарасом согласилась. И другие согласились. Только какой-то парнишка с узким лицом и злыми глазами начал что-то быстро говорить Шараде на каком-то языке, похожим одновременно и на привычный нам русский, и на польский. Кое-что можно было разобрать, но большая часть слов была непонятна. Может потому, что человек тот, в чёрной куртке и длинными спутанными волосами, говорил быстро, брызгая слюной и довольно невнятно, в нос. Дядька Тарас слушал его, а брови его, довольно кустистые, становились всё грознее, как тучи, которые наполнялись небесным электричеством, чтобы пролиться позднее грозой с молниями и сильным ливнем. Наконец дядька Тарас сказал тому «Геть», и молодой человек стремительно удалился в другой вагон, оглядываясь и злобно чего-то цедя сквозь зубы.
– Галичанин, с Подолья, – пояснил мне Тарас Шарада, – домой возвращается, на Тернопольщину. Они, с Западной части Украины, всегда свою особенность блюли. Земли их входили то в Литву Великую, то в состав Речи Посполитой, то снова в Россию возвращались. Много противоречий там остаётся, ибо культура народа вещь далеко не сиюминутная, требует долгого обдумывания и притирки к государственности. А их то в одну сторону бросает, то в другую. Всё она – политика. Молодёжь своё слово сказать хочет и своё будущее высмотреть. А если оно с нами не совместимо, вот и серчают. Со временем это проходит, если мудрость появляется, с возрастом, когда общие ценности понимать начинаешь, а если нет … не знаю, чем всё и закончится.
– Много их, с Галичины, здесь шныряет в последнее время, – добавил кто-то из попутчиков.
В то время, как мы увлекли себя разговорами, наш поезд продолжал мчаться вперёд, и весьма резво. Давно уже осталась позади та линия, что разделила два сопредельных государства, когда-то составлявших единое целое полноправной мировой державы, выковавшей своё могущество всеми сыновьями и дочерями Отечества, которое раскинуло своё присутствие не только на земле, но и на просторах космического пространства.
После границы поезд пересёк немалые пространства ковыльных пустошей Стрельцовской и Провальской степи, между которыми шумели дубравы, появившиеся здесь стараниями русского учёного- естествоиспытателя Василия Васильевича Докучаева, который в своём великом труде «Русский чернозём» высказал мысли о генетическом почвоведении и вложил немалую лепту в то, что южные чернозёмы тогда ещё Российской империи стали основой того, что государство сделалось мировым зерновым экспортёром и лишь мировая война и последовавшие затем революции свергли страну с этого пьедестала труда и мировоззрения.
По ходу движения поезда были не только степи и возделанные поля, не только дубовые и  ясеневые рощи, но и многочисленные яблочные и грушевые сады, которые могли бы обеспечить и Россию, и Украину своей плодовой продукцией, если бы рачительно и плодотворно всё здесь устроить так, как это видел и планировал Василий Васильевич Докучаев, учёный и радетель земли российской.
Южнее виднелись взгорки Донецкого кряжа, гряды увалов, главной из которых была вершина, названная Могила Мечетная и достигавшая высоты 367 метров над уровнем моря. Конечно, это были не Татры и не Карпаты, и даже не Жигулёвские горы, хотя тоже практически покрытые зеленеющими лесами. Было чем любоваться. Было где отдохнуть местному населению, а также тем приезжим, которые получают удовольствие от пребывания в естественном лоне Природы.
Постепенно поезд приближался к своей конечной точке маршрута – к Луганску. Точнее – там должна была покинуть поезд я, и ещё часть пассажиров, а сам состав отправится дальше, через промышленный Донецк и научный град Днепропетровск до белокаменной столицы Украины – Киева, матери Киевской Руси, которая растворилась в исторических прогрессиях прошлого.
На вокзале меня должна была встретить тётка Алевтина. Ещё совсем недавно я не очень-то задумывалась о наших родственниках, о которых мне рассказывали мама и папа. Есть они и есть, и хорошо, что есть. А теперь вот я отправилась к одной из них, Алевтине Михайловне. Личность её я изучила по фотографиям, а одну везла с собой, в кармашке сумочки. Её я сейчас возьму в руки, чтобы узнать свою тётку. Насколько она окажется похожей на свой фотографический портрет?


Глава 5. Тётка Алевтина.
Чем отличается живой человек от своего фотографического изображения? Каждый скажет, что подвижностью. Тебя заставляют остановиться перед объективом камеры и ждать, пока оттуда выпорхнет птичка. Детвора ждёт этого события, заранее удивляясь и открывая рот, потому и выглядят позднее на фотокарточках огорошенными. А взрослые, они знают, что это всего лишь идиома, но всё равно старательно таращат глаза и надувают щёки, словно это может добавить им степенности и значительности.
В прошлые времена, когда жизнь не была столь динамичной, народ был спокоен, и ему не составляло труда пребывать какое-то время в неподвижности, пока изображение их не запечатлится на дагерротипе фотопластинки камеры- обскуры. Потом пошли другие времена, когда жизнь набирала всё большую скорость, и было непривычно долго стоять на месте, особенно для молодёжи.
Я смотрела то на фотографию, то снова бежала глазами по нескончаемой череде лиц, лиц людей, что находились на перроне. Кто-то кого-то провожал, другие – наоборот – встречали приезжающих, а кто-то заявился сюда просто так, поглазеть на новых людей. Имеется, как оказалось, и такой вот вид созерцательности. Кто здесь из них моя тётка?
Я вытягивала шею и пыталась определить Алевтину Михайловну, пока вагон ещё катил, но быстро поняла, что это бесполезное занятие, и я лишь себя утомляю. Я спрятала портрет тётки в сумку и решительно протиснулась наружу.
Дядьку Остапа встречали родственники. Шумной компанией они углядели его ещё тогда, как только он степенно показался на ступеньках тамбура. Они кричали и махали руками, словно в противном случае Шарада мог убраться куда-то в другое место. Тарас их увидел и направился на крики, таща за собой огромный чемодан с металлическими заушинами по углам. Пацанва, непременно из родственников, кинулись ему навстречу, выхватили чемодан из его рук и потащили дальше, держа ручку не менее чем втроём, а ещё четверо пытались подхватить это громоздкое чудовище снизу.
Мне всегда было немного завидно, когда я видела такие вот встречи. Чужая семейная жизнь, где все столь шумно демонстрируют свою радость и даже любовь, вызывают какую-то щемящую грусть и одновременно с тем – радость. Может когда-нибудь и меня будут так встречать и кричать на весь вокзал – «тётечка Женечка, вот они мы все здесь и вас дожидаемся»! Может такое и будет, а может - и нет. Я приеду куда-нибудь и буду тихо двигаться, выглядывая глазами носильщика и вспоминая адрес ближайшей гостиницы …
– Женька! Лебедянская!!
Какая-то женщина, стоявшая неподалёку, всплеснула руками, а потом бросилась ко мне, вытягивая ладони, чтобы обнять меня, не пропустить. Тётка Алевтина. Встретила-таки!
Это была женщина, каких характеризуют словом «пампушка». То есть она была кругленькой, ладненькой, живой и подвижной, беспрерывно пребывая в движениях. На фотографии она выглядела немного по-другому. Здесь и одежда, и причёска, и внешность, да и выражение лица. Вот ты какая, Алевтина Михайловна …
– Вот ты какая, Женька Лебедянская!
Подумать только, мы с ней совершенно разные, а подумали про одно и то же. С другой стороны посмотреть, а про что ещё другое мы должны думать?
– Давай помогу.
Тётка схватила мою сумку, большую, дорожную и потащила вперёд, крепко удерживая меня за руку. Уголком глаза успела заметить, как на привокзальной площади всё семейство Шарада, Тараса Шарады, усаживается в микроавтобус, «Газель» или «Соболь». Все были возбуждены и веселы. Сделалось весело и мне.
– Здравствуйте, Алевтина Михайловна!
– Доброго здоровьичка тебе, Женечка! Дома обо всём поговорим. А сейчас давай на остановку. Скоро автобус отходит, сейчас мы на него побежим.
И они натуральнейшим образом побежали. И не одни они. Ещё несколько человек устремились следом. Я быстро утомилась и собиралась перейти на шаг, когда впереди показался автобус. Это была старенькая, ещё, наверное, с советских времён, машина. Сразу появились силы, которых только что не было совсем. Мы ворвались внутрь автобуса одними из первых. Тётка Алевтина сразу заняла лучшие места, а кондукторша выдала нам билеты. Скоро автобус заполнился пассажирами. Причём те, кто не был так расторопен, как мы, толпились в приходе и тоскливо поглядывали на тех счастливчиков, которые оказались настолько сноровчатыми.
Алевтина Михайловна проживала в городе Александровске, который находился вне городской черты Луганска, хотя это было и недалеко. Какое-то время они колесили по большой петле обширной транспортной развязки, построенной в самом начале девяностых годов, ещё во времена СССР. Тогда эта развязка казалась почти столичной, объяснила тётка, как в Харькове или Киеве. Мелькнул небоскрёб гостиницы «Луганск» и автобус свернул на трассу, которая вывела их из города.
– Устала, наверное? – Предположила заботливым тоном вновь обретённая родственница. – Потерпи, скоро приедем, я тебя обедом угощать буду.
Я кивнула головой, соглашаясь, а сама глазела по сторонам. Ростов-на Дону был крупным городом. Здесь были и тихие улочки, вроде Садовой или Пушкинского бульвара, а были и широкие проспекты, застроенные многоэтажками с широкими зеркальными окнами самого современного вида. Луганск был не таким современным, хотя многоэтажек было много, и не только в центре города. Потом потянулись окраины и стало уже не так интересно. Я вздохнула и повернулась к родственнице. Та улыбалась, глядя на меня.
– А ты похожа на Аннушку, только одета по-другому. Сколько же мы лет не встречались?
Бывает так, что люди общаются семьями и видятся друг с другом очень часто, «поддерживают отношения», как это говорилось. Но так было раньше, а сейчас начался век прагматичный, в котором всяк за себя. Теперь родственников если и видят, то по компьютеру, через программный сервис «Скайп». Да и то не часто. А тётка Алевтина очень даже весёлая женщина и вон как хлопочет относительно меня. Почему мы раньше не общались?
– И почему мы раньше не начали общаться? – Спросила меня Алевтина Михайловна.
Я даже вздрогнула. Уж не телепат ли она, не читает ли мои мысли? Но она продолжала улыбаться, положив руки на спинку переднего кресла. Я успокоилась. Мы просто думаем об одном и том же, поставленные в равные условия. Кто-то из великих учёных произнёс фразу, что мысли витают в воздухе. Человек, это что-то вроде антенны для улавливания этих мыслей. Учёные, с их обострённым чувством интуиции имеют более мощные антенны, потому и впитывают чужие мысли. Может, оттого и делаются открытия разными учёными почти одновременно и «независимо» друг от друга. Кто первый открыл и построил радиопередатчик – Александр Степанович Попов или Гульельмо Маркони? А изобретение электрической лампочки накаливания – дело рук предпринимателя Томаса Эдисона или электротехника Павла Николаевича Яблочкова?
Снова появились городские высотные здания, и Алевтина Михайловна оживилась. Зашевелились и прочие пассажиры. Автобус останавливался и выпускал их, группами и поодиночке. Вышли, наконец, и мы с тёткой. Она показала мне на серенькую панельную пятиэтажку, обыденную и невзрачную.
– Вот мы и дома. Правда, здесь хорошо?
Я уже собиралась хмыкнуть, но сдержалась. А потом пригляделась и … согласилась с мнением тётки. Дом, конечно, своё уже почти отслужил, но вся окружающая его местность … Здесь было просто красиво. Великолепные каштаны и вязы создавали пленительные шатры, а под их кронами были устроены уютные лавочки, где можно было устроиться, словно в ротонде или беседке, и почитать книжку, а то и просто послушать радио или музыку посредством цифрового плеера. Некоторые лавочки уже были заняты молчаливыми старичками, что разыгрывали шахматные этюды, или бабулями, что одновременно беседовали и вязали разноцветные носки для внучат или просто на продажу.
– Это – наша улица, имени Олега Кошевого. Краснодонск, где действовала подпольная комсомольская организация, находится совсем недалеко, – как-то буднично сообщила мне Алевтина Михайловна. – Теперь про них все знают. То есть мы знали, а нынешняя молодёжь имеет своих героев. Такие уж сейчас времена.    
Тётка Алевтина остановилась, достала из сумки пачку сигарет и начала вставлять одну из них в длинный чёрный мундштук. Делала она это сноровисто и даже как-то элегантно. Я смотрела на тётушку во все глаза. Она поняла это по-своему.
– Куришь? Угощайся …
Я помотала головой. У нас дома никто не курит, да и меня никогда не тянуло, хотя многие в нашем классе прошли через это увлечение. Даже Зойка при мне как-то стояла в туалете и дымила с таким видом, словно для неё это самое что ни на есть обыденное занятие. Тогда и я, помнится, попробовала. Но мне не понравилось. Не люблю, когда голова чем-то замутняется, а мысли становятся похожи на деревяшки, да и в горле першение, а из-под языка слюна безостановочно выделяется. Мама мне потом сказала, что это у меня от курения иммунитет природный имеется. Мне повезло, а некоторые одноклассники в это втянулись и даже бравируют этим. А что им остаётся делать, кричать, что они теперь от табака зависимы?
– Понимаю, что вредная привычка, но никак отвыкнуть не могу. Зависимость, а что сделаешь?
Тётка Алевтина достала из мундштука окурок и бросила его в урну, а сам мундштук аккуратно упаковала в коробочку, в каких хранят дорогие перьевые ручки.
– Ну, что, пошли ко мне, племянница, – весело позвала меня тётка. – Сейчас обедом тебя кормить буду. Вареники любишь, с вишнями?
Только сейчас я по-настоящему осознала, что приехала на Украину. Лучше всего передаёт народный колорит национальная кухня. А что характерно именно для украинской кухни? В первую очередь это борщи и вареники.
– Украинское государство строили рубежники, -- сообщила мне Алевтина Михайловна. – Собственно говоря, всё государство и занималось тем, что служило преградой между Европой и непосредственно Русью. Сначала рубежники были просто беглыми крестьянами, которые собирались в полуразбойничьи шайки, которые занимались промыслом, начиная от охоты и до грабежей включительно.
– Грабежи? – Переспросила тётку я.
– Да. Но в то время по-другому жизнь была устроена. Не было промышленных производств, а вместо них действовали ремесленные слободы. Это в тех местах, где жизнь уже установилась. А здесь … Не забывай, что здесь, то есть на обширных степных просторах пошаливали шляхтичи, а чуть севернее находились тевтонские рыцарские ордена, которые тоже стерегли земли Европы, но уже от нашей стороны. А на южных пределах кого только не было, половцы, хазары, печенеги, сарматы, а потом, когда из Монголии сюда перебрались орды степных завоевателей, появилось своё «осиное гнездо» - Крымское ханство. Крымские татары заключили договор с османцами, и турки начали выстраивать крепости в приграничных землях. Один Измаил чего стоил. А ведь были ещё многочисленные горские племена и кланы. Они только тем и занимались, что грабили русские поселения, да друг у дружки добычу перехватывали. Потом, правда, стали ещё баранов пасти, это когда казацкие дружины им противостоять научились. Да, к чему я это всё рассказываю?
– К чему?
– Национальная кухня Украины составлялась из блюд, которые перенимались у соседей. Вот эти вареники пришли к нам из Крыма, где их искусно готовили, с самой разной начинкою. Борщи первоначально готовились в Польше, и постепенно сделались местной достопримечательностью. Луковые и чесночные похлёбки стали повсеместно готовиться, когда Польское княжество едва не прибрал к рукам корсиканец Бонапарт. Это из их кухни. Картофельные блюда пришли с Белой Руси, а многие овощи, включая и баклажаны, это принесли с собой турки, месхетинцы и прочие. Я больше того скажу, все национальные кухни несут в себе влияние других народностей. К примеру, взять русскую кухню. Какие ты считаешь самые национальные блюда?
– Ну, я не знаю, – задумалась я, – наверное, пельмени. Или блины.
– Девочка моя, – снисходительно улыбнулась хозяйка. – Пельмени, это исконное китайское блюдо. Даже название «пель мень» было первоначально китайским. К нам это блюдо пришло из Сибири. Кстати сказать, сибиряки называли его «медвежьи ушки». А блины … Они тоже пришли к нам от сарматских кочевых племён. Исконно русская кухня составлена из каш, пареной репы и разных крупеников, пирогов с ягодами, а также особого напитка, сбитня, который варили на меду и разных травах. Сейчас, правда, всё это в основном забыто. Да я тебя совсем своими разговорами замучила. Ешь, давай.
Тётка Алевтина к приезду племянницы приготовилась основательно. Может быть, она считала, что я приеду не одна, а с мамой, или подругой, или ещё с кем. От этих мыслей я начала вздыхать, что тут же заметила хозяйка.
– Не понравилось что-то? – Засуетилась тётка. – Сейчас я наливочки сливовой принесу, за здоровьице мы с тобой её и отведаем. Есть и горилки трошки, но она как бы слегка крепковата, горилка-то. Да?
– Да и наливка ваша не очень-то и нужна, – сказала я. – Я просто не смогу съесть всё это и за неделю, сколько тут у вас всего имеется.
– И хорошо, – засмеялась хозяйка, – и замечательно. Как только это всё у нас закончится, я нового и вкусного наготовлю. Тебя готовить научу. Хочешь научиться готовить, как хохлушка- кумушка?
– Да я умею, – засмущалась я. – Окрошку могу сделать, рыбу пожарить, картошку. Сервировать могу.
– Сервирова-а-ать, – протянула тётка, – это ли на столе главное? Тут другое умение важно. Сейчас у городских женщин приоритеты совсем другие, не те, что были ранее. Тогда ведь что было для женщин основное – дети, дом и семья. Вот на что нацеливались. К этому и стремились.
– А сейчас? – Спросила я, хотя заранее могла бы предположить, что тётка мне ответит.
– Думаю, что для сегодняшних женщин важнее семьи и детей стали работа и деньги. Теперь они себя реализовывают вне домашней обстановки, отсюда на первое место полезли и тряпки, и косметика всякая, и салоны, и прочее. Дети отодвинулись даже не на второе место, а на третье. На первом месте сейчас стала она сама, собой и любимая. Бери от жизни всё, вот наиглавнейший девиз жизненный современной женщины. Да и мужики современные тоже изменились до неузнаваемости. Тьфу!
Тётка Алевтина в сердцах полезла в сумочку и начала распаковывать свой шикарный мундштук. Я поднялась из-за стола и отправилась осматривать квартиру, в которой мне предстояло прожить этот день и – может – ещё следующий. Уж как у нас с Алевтиной Михайловной отношения свяжутся. Тут главное, не спорить, поддакивать и направлять все разговоры в нужную для меня сторону. Потому я и оставила тётку. Пусть она пока что успокоится малость.
Квартирка, для провинциального городишки, каким был Александровск, с населением менее десяти тысяч человек, была неплохой. Вместительная кухня, кладовка, спальная комната с большой двуспальной кроватью, и гостиная комната, где они находились, вся стена которой была увешана фотографиями, в небольших рамочках. Их я и принялась разглядывать. Неожиданно на одной я увидела себя, в нелепом, но симпатичном ситцевом платьишке, расписанном мелкими васильками. Приглядевшись, поняла, что это не я, а мама, примерно в том возрасте, в каком теперь была и я. Симпатичная же у меня мама.
На других фотографиях были незнакомые люди. Тётку Алевтину я узнала. Рядом с ней попадался широкоплечий и черноусый мужчина в полувоенной форме. Он обнимал за плечи молодую Алевтину и гордо смотрел на меня с фотографии.
– Алевтина Михайловна, -- спросила я. – А кто это на снимках рядом с вами, в форме, то ли милицейской, то ли военной?
– Это казацкая форма, – послышался голос прямо за моей спиной. Я едва не пошатнулась от неожиданности, настолько незаметно тётка подошла ко мне. – А на фотографиях запечатлён супруг мой, правда, бывший, Григорий Грузь, таким он был восемь лет назад.
– Вы разошлись с ним? – Осторожно спросила я, не зная, какого тона держаться. – Не сошлись характерами?
– Можно сказать и так, -- вздохнула тётка. – Но дело всё же в другом. Это стих ещё был такой – «взял в руки винтовку, пошёл воевать, чтоб землю Гренады крестьянам отдать». Только мой Григорий ушёл воевать на Балканы, оттуда и не вернулся.
– Он там … погиб?
Я смотрела то на фотографию, то на тётку, которая как бы сгорбилась и держала перед собой длинный мундштук, в котором дымился окурок. Она разглядывала изображённого там казака и часто моргала глазами, словно ей попала туда соринка.
– Погиб? Нет. Впрочем, точно сказать не могу. Он решил там остаться и так и не вернулся. Это довольно печальная история. Может быть, я тебе расскажу её, но не сегодня. Точно, не сегодня.
Вообще-то я переживаю собственную историю, которая, хотелось бы, чтобы хорошо закончилась. Но жизнь, это такая сложная вещь, что трудно заранее программировать её под себя. Есть такая пословица и даже мудрость. «Посеешь поступок - пожнёшь привычку, посеешь привычку – пожнёшь характер, посеешь характер – пожнёшь судьбу». Что это, как не матрица кармы? И пора бы начать задавать свои вопросы.
– Я с большим вниманием выслушаю вас, но сначала расскажите мне, милая Алевтина Михайловна, о ваших родственниках, Матильде Витальевне и Эдуарде Викентьевиче. Мама говорила, что у вас находятся дневники той Матильды, а также письма к ней со стороны Эдуарда Задунайских.
– Да, конечно, – тётка, наконец, решительно затушила тлеющий окурок и начала упаковывать свой мундштук. – Но дело в том, что ни дневника, ни писем у меня сейчас нет.


Глава 6. Выставка в музее.
Я открывала и вновь закрывала рот, в точности как рыбка, которую досужий рыболов выдернул из привычной ей водной стихии. Кажется, я даже побледнела лицом, потому как тётка Алевтина отложила инкрустированный пенальчик и кинулась ко мне.
– Ты не думай, милая Женечка, с этими письмами ничего дурного не случилось. Просто … просто близится юбилей, очередная дата известного пианиста- виртуоза Эдуарда Задунайских. И по этой вот важной причине все нужные бумаги, документы и фотографии моего домашнего архива наш краеведческий музей попросил у меня для выставки. Для моих вещей, сделавшихся настоящими историческими экспонатами, выделен целый зал. Там находится настоящий рояль «Бехштейн», чёрный концертный флигель, усовершенствованный стараниями известного мастера Шретера, проживавшего и в Бремене, и в Гамбурге. Ты представляешь, эту выставку устроила мой старинная знакомая, Аделаида Зиновьевна, которая знает всё о жизни и судьбе Задунайских. Знаешь, я не смогла бы ей отказать, даже если бы она не была моей знакомой…
– Так у вас нет ни писем, ни дневников?
Я была потрясена, огорошена, так это, кажется, называется. А ведь за этим я сюда и приехала. Рассчитывала, что мы посидим, поговорим, чаю выпьем, а потом я засяду за дневники, полистаю их, почитаю письма, а потом отправлюсь на вокзал и – домой. Пока буду возвращаться, всё и обдумаю. А тут – облом.
– Нет, – развела руками тётка. – И ничего в этом такого ужасного. Всё это никуда не делось. Это ведь не бриллианты из гардероба усопшей тёщи, которые перевоплотились в клуб. Все бумаги остались в целости и сохранности. К тому же с ними могут познакомиться сотни других людей. И ты прочитаешь их. Погостишь у меня недельку, и мы отправимся в музей. Там я поговорю с Аделаидой Зиновьевной. Уверена, она позволит тебе взять всё, что ты захочешь. На время. Почитаешь там, или принесёшь сюда, а потом я отвезу обратно. Так что, сама видишь, ничего страшного не случилось.
Действительно – не случилось. Мы стали излишне эгоистичными и всё, что не желает укладываться в рамки задуманного нами, шокирует нас и ввергает в шок. А ведь всегда можно найти компромисс. Тётя Алевтина мне это только что доказала. Я улыбнулась. Не знаю, насколько уж убедительно это у меня получилось, но я старалась. Заулыбалась и Алевтина Михайловна.
– Я же говорила, что всё будет хорошо. Давай пить чай. Я тебя такими пирогами угощу …
И мы пили чай, и я ела пироги. С черешней, с алычой, даже с шелковицей, похожей  на ежевику или морошку, какую любит папа. Одновременно мы много говорили. Вот только о чём, теперь я уже не могу вспомнить. Наверное, речь шла о разного рода мелочах и бытовых деталях. «А как у вас делают то, как носят это, что говорят о том»? Словно речь идёт о жителях разных континентов. Я не чувствовала разительной разницы между собой и тёткой. Но мотивация наших мыслей всё же разнилась. Вы это поймёте, пока я буду рассказывать свою историю дальше. 
Укладывать меня тётка начала на своей кровати, большой, словно футбольное поле. Это я выразилась так, и Алевтина Михайловна даже рассмеялась. Дома у меня узенькая кровать, «походная», как выразился папа, и я её так всё время и называю. Набегавшись за день, я падаю в свой «походную» койку и моментально отключаюсь. Порой вижу сны, но чаще всего сплю беспробудно. Закрыла глаза, словно провалилась, а потом открываю их и уже – утро, солнышко в окно заглядывает, а у меня уже весь день расписан – то надо сделать, это. Тут не до валяния в кроватке.
А здесь …
– Милая Алевтина Михайловна, я не могу спать на этом?
– А что здесь такого? – Засуетилась тётка. – Ты считаешь, что тебе будет неудобно?
– Да это же целый аэродром. Я буду ворочаться и нипочём не усну.
– Зря ты так, – заулыбалась хозяйка. – Это же типичное супружеское ложе. Ты замуж выходить думаешь?
– Думаю, – согласилась я. – Но причём здесь …
– Притом, – ещё веселее засмеялась моя родственница. – Потом сама разберёшься. А пока начинай привыкать. Это одно из важнейших составляющих в семейных отношениях. Надо подходить к этому … гм-м … конструктивно. Так что ты давай, устраивайся, отдыхай, подумай.
– Во-первых, это ваше место, – решительно заявила я, – во-вторых, на новом непривычном месте я хотела хотя бы устроиться в более привычной обстановке. Вон, в гостиной, находится вполне уютная тахта. Вон там мне будет в самый раз. Что же касается семейного ложа, то оно у меня будет своё, когда заведётся своя собственная семья.
– Ну, если ты так настаиваешь, – пожала плечами тётка. – Вообще-то я сама планировала на этой тахте обосноваться. Я ведь на ней частенько и ночую, когда разные там мысли одолевают… Ну, да ладно.
С тем мы и разошлись по своим комнатам. Не знаю уж как вы, а я всегда на новом месте сплю как-то не так. Не как обычно. Вот и здесь …
Мне приснился сон. Необычный такой. Сейчас я вам его расскажу.
Замечали ли вы, что сон нам представляется не с самого начала. То есть вы себя начинаете там ощущать уже после начала каких-то событий. Вот и в этот раз. Я вдруг увидела себя в большом зале. На мне было надето бальное платье. Не такое, которое называют кринолином и чтобы подол у него до самого пола, но вполне-таки длинное, из какого-то отсвечивающего материала, вроде атласа. Платье было утянуто, то есть до такой степени подогнано под мою фигуру, что казалось «второй кожей», хотя нигде не жало и не давило. На плечиках были «воланы», а по рукавам и груди отделано красивыми кружевными вышивками и «рюшами». То есть не то, чтобы я принялась платье своё разглядывать да оценивать, а оно было привычным, и я его знала и любила. На руках у меня были перчатки. Но не обычные, кожаные, демисезонные или зимние, а нитяные, настолько тонкого шитья, что, казалось, они просвечивают насквозь. И в них не было нисколечко жарко. Хотя в руках у меня был зажат веер. Я сначала не поняла, что это веер, разобралась в этом только позднее.
Вот увидала я себя в зале, и это меня не удивило. Я стояла и смотрела в окно, за которым виднелся какой-то пейзаж. И так было на душе покойно, так блаженно. И играла музыка. Я частенько дома включаю музыку, стереосистему, для музыкального фона. Так домашние дела выполнять веселее. Для разных дел разные композиции имеются. Люблю слушать Пелагею и «Секрет», развесёлый «Мумий Тролль» или меланхоличный «Юпитер», а то и философствующих Диану Арбенину и Бориса Гребенщикова, порознь, естественно. Всегда беспроигрышно – Павла Кашина, душку Пашу, нашего современного Вертинского. Слушаю и классические мелодии.
В этот раз играли Моцарта, «Каприз». Ноги сами меня понесли в том направлении. Середина зала была уставлена кадками с пальмами, прямо за ними и располагался рояль. А за клавишами инструмента сидел … сидел …
Сначала я решила, что это Артур, Артур Лойе, и играет он для меня. А что? Это вполне обычное дело для сновидения. Где ещё мы находим воплощение наших затаённых грёз?
Но у меня не было ощущения нереальности, как это случается во сне. Я воспринимала это как нечто обыденное. Я остановилась, не доходя до играющего пианиста. Дело в том, что на глаза мне попалось зеркало, огромное зеркало, от пола и до потолка, в массивной чёрной лакированной раме, наклонённой немного вперёд. И в нём отразилась я, в полный рост. И только теперь я поняла, что это не я … Лицо у той, глазами которой я всё это видела, было чужое. Мне стало так страшно, что я вскрикнула и подняла руки к лицу. Веер, сам собой, с шелестом раскрылся, демонстрируя рисунок в розовых тонах, что-то китайское или японское, уже не помню.
Как ни тихо я вскрикнуло, но музыкант прекратил играть, и повернулся ко мне. Это был совсем не Артур, а кто-то другой. Я прикрыла лицо веером и начала отступать, отступать за пальмы, а потом повернулась, чтобы бежать, и тут … тут …
Короче говоря, в это время я и проснулась. Было темно и тихо. Я лежала в полной темноте и не могла понять, где это я нахожусь. Показалось даже, что я провалилась из одного сна в другой. Значит, теперь начнётся кошмар. Ненавижу кошмары! Надо проснуться! И я шарахнула кулаком в стену!
Теперь я вскрикнула в полный голос. От боли. Оказалось, что это был вовсе уже и не сон. И я сразу всё вспомнила. Это я нахожусь в гостях, у тётки Алевтины Михайловны, и сплю я в её гостиной комнате. Точнее, уже не сплю, не спит и тётка. Вон она, торопится прийти ко мне на помощь.
Алевтина Михайловна появилась, одетая в длинную голубенькую ночную сорочку в мелкий цветочке. И в руке она держала странный фонарь, в форме керосиновой лампы, которая мерцала призрачным цветом. Я даже было решила, что это новый сон, а потом разобралась, что тётка принесла ночник, изготовленный в Китае и предназначенный как раз для таких ночных ситуаций, чтобы не будить прочих, кто ночью дурью не мается, а почивает.     
– Женечка? Что-то случилось?
– Извините, Алевтина Михайловна, что я вас разбудила. Сон вот увидела, а потом проснулась и не сразу поняла, что не дома. О стену вот ударилась.
– Ушиблась? – Хлопотала тётка, которая поднесла лампу едва ли не к моему носу.
– Нет. Всё в порядке. Вы не беспокойтесь.
Как же, не беспокоиться, если едва не весь дом перебудила. Постояв немного рядом, Алевтина Михайловна удалилась, нерешительно на меня посмотрев. Что она про меня знает, в конце-то концов? Наверное, мы с ней впервые увиделись, и тут я ночью устроила тарарам. Понятно, что она не знает, как себя вести. Поворочавшись немного, я всё-таки незаметно уснула, когда уже было решила, что заснуть мне так и не удастся.
Утром мы обе вели себя так, словно ночью ничего и не произошло. Да и в самом деле, подумаешь, делов-то – приснилось что-то, и я вскрикнула. Тётка встала ни свет ни заря и успела напечь пирожков, маленьких, на один, что называется, укус. Мне очень понравилось. А к ним ещё был бульон. Это блюдо так и называется – «бульон с пирожками». Рекомендую.
Чем мы займём день? Тётка предложила показать мне городок, маленький и уютный, а я попросила сводить меня в музей, где устроена была выставка с нашими замечательными родственниками. Для этого надо было возвращаться в Луганск, ибо музей находился там. Алевтина Михайловна тут же моё предложение поддержала и заявила, что она и собиралась так поступить, но мой приезд несколько изменил её планы. То есть это она сама хотела планы изменить. Под меня. Но я с ней не согласилась и … Кажется, я запуталась.
После завтрака мы покатили в этот самый музей. Я снова глазела по сторонам. Вообще-то я считаю себя городским человеком, то есть меня не воротит от чисто городских пейзажей, с многоэтажками и широкими дорогами, забитыми автомобилями, от набитых глазеющими покупателями супермаркетов и обилия всяческого рода рекламы, от урбанистической архитектуры и зажатости «зелёной зоны». И, несмотря на всё это, я люблю и виды природы, умею находить красоту в летящей по ветру паутинке, любуюсь видом птичьей стаи, люблю слушать утренний щебет птиц, прославляющих восход солнца,  а ещё мне нравится вид покрытых пузырями дождевых луж. Я научилась подбирать соответствующую дождю музыку и смотрю в окно, словно любуюсь природным концертом.
Вот и сейчас, вставила в уши микрофоны и слышала по встроенному в телефон плееру композиции группы «Дидюля», центральную часть которых занимали переборы классической гитары. Попробуйте сами, очень впечатляюще.
Музей находился в особнячке, оставшемся ещё с дореволюционных времён, и был характерен для провинциальной России. Высокие окна с тяжёлыми портьерами, увенчанные декоративным фронтоном с круглым гипсовым барельефом на фронтоне здания. К высоким дверям вела лестница, украшенная бронзовыми перилами. От дороги к зданию тянулась короткая аллея, засаженная туями с листвой, словно вырезанной из бархатной бумаги. Мне здесь очень понравилось. Я было остановилась, но Алевтина Михайловна шла вперёд и мне пришлось пуститься за ней вдогонку.
Теперь и я заметила, что её на крылечке дожидается высокая и очень худенькая женщина. Как оказалось, это и была Аделаида Зиновьевна Чепель, которая и занималась всей экспозицией и с которой тётка с утра уже созванивалась. Они весьма тепло поздоровались друг с дружкою, а потом музейная работница весьма благосклонно принялась разглядывать меня. Я, соответственно – её.
Знаете, для модельного бизнеса выбирают высоких стройных девушек и обучают их ходить по подиуму, для демонстрации образцов одежды или ювелирных украшений. Девушки быстро осваивают плавную походку, умение двигаться в группе, и сохранять соответствие в движениях с музыкой. Всё не так уж и сложно. Их одевают, с ними работают гримёры, парикмахеры и визажисты. Тогда они становятся звёздами. Но в повседневной жизни они если чем и выделяются, так это своим ростом. Такой была и Аделаида Зиновьевна. Конечно, она была уже в возрасте и годы начали высушивать формы её фигуры, но в ней чувствовалось то, что называют «породой» или «аристократизмом». Не удивлюсь, если окажется, что среди предков её числились какие-нибудь графы или даже князья.
– Знакомься, Адель, это моя племянница, – с гордостью представила меня тётка. – Зовут её Евгения Захаровна.
– Можно просто Женя, – пискнула я, внезапно заробев. Музейная дама мне благосклонно кивнула. Почему-то я ожидала, что она из складок одеяния вынет лорнет на длинной рукоятке и примется разглядывать меня. Но, похоже, что у Аделаиды Зиновьевны было хорошее зрение.
– Евгения приехала к нам, чтобы познакомиться поближе с жизнеописаниями четы Задунайских- Тимуш, – громко говорила тётка, пока мы двигались через арочные анфилады музейных апартаментов. Одни комнаты сменялись другими, попадались группы экскурсантов, сопровождаемые гидами, которые менторским тоном что-то рассказывали. Может быть я где-нибудь и задержалась, чтобы послушать их пространственные пассажи. Но меня буквально тянуло вперёд острое чувство любопытства – увидеть выставку своих родственников. Не так уж ведь это часто бывает. У меня вот – в первый раз.
Всё было именно так, как мне и описывала тётка. Разница была лишь в том, что она говорила словами, а здесь всё я увидела воочию. Был и чёрный рояль- флигель с поднятой крышкой, и стеллажи с развешанными фотографическими портретами, и документами. Вдоль одной стены был оформлен уголок, где стоял патефон, лежали горкой пластинки, стояла ширма, на вешалке висел концертный фрак и цилиндр, а на манекене надето украшенное вышивками платье с корсетом, поверх которого висела горжетка из меха соболя. За ручку был повешен зонтик, не из привычного нам нейлона, а из шёлка, очень тонкого. Должно быть он предназначался для защиты не от дождевых струй, а от полуденного солнечного жара, чтобы создать кусочек передвижной тени.
Всё внимание моё сосредоточилось в этой комнате. Я была готова осмотреть здесь всё, буквально всё, взять в руки каждую вещь и подержать её в руках, зная, что их касались руки моих дальних родственников, имя которых сохранилось до нынешних времён, и интерес к которым позволил устроить всю эту выставку.


Глава 6. Фотография.
Мне хотелось осмотреть здесь всё. Сначала Аделаида Зиновьевна, на правах хозяйки выставки, принялась мне рассказывать ровным, хорошо поставленным голосом, как это свойственно экскурсоводам. Они всегда ведут себя, словно они воспитатели детского сада, а пришедшие к ним люди не более, чем неразумные детишки, нуждающиеся в непременном присмотре. Ровно поэтому я всегда предпочитаю ходить по музею или выставочному залу в одиночестве, но никак не в группе. Всякий уважающий себя человек, отправляясь на выставку, узнает хоть что-то о предмете своего интереса. Как правило, это то, о чём и вещает экскурсовод, отвлекая своим голосом от наслаждения  зрительского восприятия и даже некоторого рода обладания через это.
Из вежливости я не могла прервать слов Чепель, но мою реакция ухватила тётка. Она подошла к подруге, взяла её с улыбкой под руку и потянула в сторону:
– Послушай, Адель, дай Женечке привыкнуть ко всему этому. Позднее у нас будет возможность открыть ей страницы жизни этих замечательных людей. Не забывай, что она их родственница, пусть и дальняя,  и до сих пор она мало что знала о жизни и творчестве Эдуарда Задунайских. Но она захотела это узнать. Ведь это сейчас – главное! Не стоит вываливать на неё сразу много информации. Когда её много, она или не усваивается вовсе, или усваивается частично, с пятого на десятое. А оно нам это – надо?
Аделаида Зиновьевна как-то по-домашнему тепло заулыбалась и сразу перестала походить на учительницу- куратора.    
– Хорошо, милочка, – едва не пропела она. – Осмотрись здесь пока, погуляй по залу. Чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты всё же в гостях.
– Вот именно, – подхватила тётка, – а мы пока посудачим, о том- о сём. Чаю попьём и тебя напоим. Так что подходи к нам. Мы будем рядом, в соседнем помещении.
Они ушли, громко цокая каблуками. Почему-то каблуки громче всего издают звуки именно в музеях. Полы что ли здесь такие, акустические? Это у меня мысль такая мелькнула и тут же пропала, потому как я принялась жадно разглядывать фотографии.
Годы, считается, идут незаметно. Время, это такая хитрая материя, что пропускает сквозь себя организм, постепенно его метаморфируя с помощью каких-то неведомых ферментов. Это выяснят учёные будущего. Нам учитель биологии говорил, что человеческое тело состоит из крошечных частиц, которые постоянно меняются. Одни отмирают, а их заменяют новые. Казалось бы, при таком программировании люди могли бы оставаться сколь угодно долго молодыми. Ведь так? Однако же они стареют. Не влияние ли этих самых «ферментов», что растворены в потоке времени, как растворены минеральные соли в воде?
И ещё, насколько люди меняются, на протяжении разных эпох. Я, лично я, люблю разглядывать лица людей на разных картинах и фотографиях. Художники, особенно из той категории, что именуют великими, умеют сохранить индивидуальность черт. Парадоксально, но художники стремятся создать фотографически точный образ, а фотографы, настоящие мастера своего дела, ищут способы, чтобы сделать свои работы художественными, а не просто «остановись, мгновение». Так что у меня всегда хватало материала для наблюдений.
Самой обсуждаемой картиной в художественной истории, наверное, является картина флорентинца Леонардо да Винчи, человека настолько примечательного, что мне не стоит его вам здесь расписывать. Эта картина называется «Джоконда», так как написана по заказу флорентинского дворянина и негоцианта Франческо дель Джокондо, который заказал великому художнику портрет своей супруги, Моны Лизы Герардини. Мона Лиза была женщиной весьма неординарной, и да Винчи постарался передать это её величие. Надо отметить, что он был не просто талантливым живописцем, но и гениальным учёным, механиком и инженером. То есть он видел и контролировал много больше и дальше, чем все прочие его коллеги. Он использовал само пространство во фресках, которые создавал в соборах Флоренции, Милана, Рима, используя знание архитектуры и восприятия объёма. «Тайная вечеря» настолько математически безупречна во всех своих композициях, что советский искусствовед Долгополов даже сетовал, что не находит достойных слов, чтобы выразить своё восхищение. А может, это он говорил о портрете Моны Лизы. Увидев получившийся портрет, Франческо дель Джокондо долго молчал, потом заплатил художнику оговорённую заранее сумму и ушёл, так и не взяв работы. На прощание он сказал, что предпочитает видеть свою супругу, а не таинственную и непостижимую богиню, во взгляде которой можно утонуть. Леонардо уехал во Францию и продал свою работу французскому императору Франциску Первому, за пять тысяч золотых экю, сумму грандиозную, по тем временам. А про картину говорят до сих пор, она не оставляет равнодушным никого из истинных ценителей искусства. Говорили даже, что в образе флорентийской красавицы Леонардо поместил и свои собственные черты, соединив себя тем самым с божественной бесконечностью. Не могу сказать, где здесь правда, а что даже не вымысел, а легенда, сказать теперь трудно. Важнее другое – смотреть и получать собственное восприятие.
Вам, наверное, уже надоели и утомили мои длинные речи? Но таким образом я хотела перейти к портретам эпохи моего дальнего родственника, которого я столь неожиданно обрела. Эти лица, эти фигуры, их позы, в которых из запечатлели обслуживающие камеру- обскуру мастера. Вы не задумывались о происхождении самого определения – фотограф. Это собирательное слово, составленное из двух частей – фото и граф. Да-да, раньше этим замечательным делом могли заниматься люди состоятельные и не просто богачи- нувориши, а люди, добившиеся состояния с помощью своих талантов. Потому и поражают дошедшие до нас фотографии своей глубиной. Это потом, позднее, со временем, фотографирование стало настолько обыденным делом, что было низдвинуто до откровенных пошлостей и безвкусия. Не хочу говорить дальше про это.
Я ходила от стенда к стенду и разглядывала старинные фотографии, вглядывалась в лица людей, пытаясь через их выражения понять их мысли и настроения, желания. Они смотрели на меня и молчали, но мне казалось, что вот ещё чуть-чуть, и я начну их понимать, их слышать.
И вот в этот момент я и наткнулась на очередную фотографию. Это было изображение большого зала, посередине которого играл на чёрном рояле Эдуард Задунайских. Руки его были чуть приподняты над клавишами, а взгляд устремлён внутрь себя. Он был отсутствующим, словно исполнитель вслушивался в звуки, которые раздавались внутри него, в глубине души, а он пытался их передать слушателям. Такое у меня появилось ощущение, после долгого разглядывания фотоснимка.
А потом меня словно кто ударил по голове. Я даже пошатнулась. Это было то самое место, которое я давеча видела во сне! Вне всякого сомнения, за полированным корпусом флигеля стоял ряд пузатых бочек, из которых произрастали пальмы вида ливистоны, чаще прочих выращиваемые в декоративных целях. Именно из-за них я разглядывала играющего музыканта, а потом подошла ближе и своим вскриком прервала его игру. Не было видно того зеркала. По-видимому, фотограф стоял рядом с ним.
У меня от волнения закружилась голова, и я сделала несколько шагов назад. Тоже, как во сне. Что же со мной происходит? Не сплю ли я вновь? Я развернулась и отправилась искать Алевтину Михайловну, которая удалилась вместе со своей высокорослой подругой.
Всё это надо было хорошенько обдумать. Возможно ли такое совпадение? Или я слишком близко приняла это всё к сердцу, что мне начинает блажиться? В любой случае надо было посидеть. Меня, кажется, приглашали попить чайку.
В любом музее имеется комната, где в свободное от экскурсий время работники сидят за столом и отдыхают, обедают, угощаются чаем, а то и просто с удовольствием вяжут что-то для внуков в блаженной полудрёме. Отчего же не поработать при таких-то условиях, а то, что желающих приобщиться к историческому прошлому не так уж и много, тоже имеет свой здравый смысл – можно часть времени уделить себе, что и делали, с удовольствием, Алевтина Михайловна с Аделаидой Зиновьевной.
При моём появлении тётка вскочила на ноги и бросилась ко мне навстречу.
– Что это с моей Женечкой случилось? – Причитала тётка. – Чего это ты такая бледная сделалась?! 
– Ничего страшного, – ответила я ей. – Голова просто закружилась.
Не рассказывать же ей, прямо здесь, про свой сон. Всё равно ведь не поверят. Отговорюсь лучше слабостью. Для нас, городских девушек, это весьма расплывчатая отговорка.
– Ой, ты, бедная, – подхватила тётка. – Это всё от переезда и связанными со всем этим волнениями. Сейчас мы тебя чайком потчевать будем, да с шаньгами, пирогами. Садись к самовару.
У них здесь был самый настоящий самовар. Конечно, не из экспозиций, дровяной или угольный, и не на шишках сосновых, а электрический, но добросовестно изготовленный под старинные. И смотрелся такой самовар здесь, как само собой разумеющееся. На полу в каморке лежали домотканые дорожки, а стол был явно из крестьянской избы. Может он раньше занимал своё место в одном из залов, а потом вот перекочевал сюда и сделался снова частью домашней обстановки. Из навесного шкафчика смотрительница достала чашку и скоро меня снабдили всем необходимым и в таком обилии, что можно было наестся от души. Я с аппетитом грызла большую маковую баранку и пила ароматно заваренный чай. Попутно я слушала разговор подруг, которые судачили, ни много- ни мало, об недавно прошедшей Олимпиаде.
– Зачем было всё устраивать в Сочи, городе, который входит в зону субтропиков? Это зимние-то Олимпийские игры?! – Спрашивала тётка свою подругу, а та ей в ответ оппонировала:
– Сочи, это курортный бренд России. Подразумевалось, что после окончания игр сюда и дальше будут приезжать спортсмены и просто отдыхающие. Ведь это красивейшие пейзажи и весь комплекс услуг на любой вкус. Хочешь – с гор катайся, хочешь – в море плескайся, а нет – так просто отдыхай. Это – наши Гавайи.
– Логично, если бы здесь проводилась летняя Олимпиада. Тогда бы я и слова лишнего не сказала. А то бессмыслица полная. И лишний расход средств.
– А ты имеешь им предложить что другое? – Весьма ехидно поинтересовалась Чепель.
– Если вы хотите развивать курортный бизнес и привлечь к своей России внимание иностранцев, то надо было Олимпиаду проводить в Новосибирске. Во-первых, это место – географический центр России, что является символом, во-вторых, Новосибирск есть неофициальная столица Сибири, то есть кому будет хуже, если появится третья столица в России, куда переберётся наука, спорт, туризм, медицина. Пусть там разместятся часть федеральных министерств. Сама Россия от этого только бы выиграла. А ведь там рядом находится Алтай, который не так воинственен, как Кавказ, а бальнеологическую нагрузку потянул бы не хуже. А ещё там рядом находится Казахстан, самая цивилизованная и промышленная развитая республика из азиатского состава СССР. Развивать дальнейшие партнёрские отношения было бы легче и эффективней, если бы часть федеральных функций переместились бы туда. Не надо забывать и о Китае, с которым тоже надо плотно работать. А отсюда, из Новосибирска это делать бы не в пример успешнее. Я могу продолжать ещё и ещё. Был бы смысл от этого.
– Вот именно, Аля, вот именно. Смысла не вижу. Всё равно нашим мнением никто не занимается. Им просто никто не интересуется. И ладно.
– Ничего не ладно! – Продолжала кипятиться тётка. – Вложились в это своё Сочи, огромные средства туда вбухали, и что – в итоге?
– Что? – меланхолично спросила смотрительница, отхлёбывая чай из чашки тонкого саксонского фарфора, то тоже, верно, из музейных коллекций.
– До кучи решили прихватить и Крым! А ведь захват территории, которая относится к другому государству, это считается оккупацией. Это – вызов всему мировому сообществу. И что вы будете говорить после этого о привлечении к себе иностранных туристических маршрутов?! Да Российское государство после такой выходки будут обходить дальней стороной. Поедут куда угодно, но только не в Сочи. Где же тут логика событий?
– Ну, не скажи. Если разобраться по существу, то Крым-то действительно российским должен быть. Его ведь в кровопролитной войне у Турции отбили. Украина была занята своими проблемами, политического и экономического свойства.
– Да что ты заладила, Адель, Украина, Украина. Не было в ту пору такого государства. Была Малороссия, которая являлась частью обширнейшей Российской империи …
– Но … -- замахала руками музейная работница.
– Подожди, Адель, – в свою очередь прервала подругу Алевтина Михайловна, – дай мне досказать. И я тоже начну с «НО». Но были политики, которые пытались разыгрывать собственную карту, чтобы влиять на государственную политику России через повышение роли Малороссии. Таким был Богдан Хмельницкий, который пошёл на союз с Москвой, чтобы сделать Украину более сильной и развитой. А Иван Мазепа сделал ставку на Швецию, которая в то время сделалась одним из могущественных государств Европы. Вся проблема Украинского государства заключается в том, что оно разделено, когда условно, а когда и явно, на две части – Левобережную и Правобережную. Одна часть традиционно тянется к России, а вторая к Европе. Здесь влияние и государственной международной политики, и религиозной – католическое и православное христианство конкурируют между собой на протяжении уже тысячи лет и конца этому не видно.
– Оставим это, Аля, – махнула рукой смотрительница. – Мы говорили, вообще-то, об Олимпиаде и – незаметно – переключились совсем на другое.
– Если честно признаться, – заявила Алевтина Михайловна, – то я это шоу не смотрю и не люблю. Была бы моя воля, я вообще бы вывела наши государства, и Россию, и Украину, из этих игрищ.
– Да ты что, – удивилась Аделаида Зиновьевна, – ведь всё прогрессивное человечество наслаждается этими играми, которые являются памятью о традициях античных времён.
– Много ты знаешь, – вздохнула тётка. – Всё это не более, чем имитация того, что было раньше. Давно уже спортивные состязания переформатировались в гладиаторские бои. Сама подумай. Говорят, что спорт, это здоровье. А почему тогда все профессиональные спортсмены настолько физически вымотаны, что к тридцати годам практически все являются инвалидами.
– Да не может такого быть!
– А ты сама подумай. Всё там заточено на мировые рекорды, а это подразумевает всё увеличивающиеся физические нагрузки на человеческий организм. Когда наступает предел того, что человек уже не сможет поднять рекордного веса, перепрыгнуть высоту или пробежать как можно быстрее определённое расстояние? Я тебе скажу, Адель, что этот срок уже прошёл, и, если рекорды продолжают устанавливать, то только за счёт применения хитрых технологий и лекарственных стимулирующих средств. То есть в угоду политикам, для которых важен престиж государства, и владельцам спортивных товаров и атрибутики, которым важны прибыли, а также зрителям, которым нужны зрелища, спортсменов толкают на алтарь победы любой ценой. Сделал своё дело – молодец, а то, что после этого ты сделался инвалидам, так ты же сам этого хотел. А они хотят, Адель, потому что не видят, чем это заканчивается, не желают видеть. Им закрывают глаза и разум сладкие речи тренеров. Вот те как раз понимают, что будет в итоге…
Они продолжали говорить, а я пила чай, поглощая их пирожки и крендельки, которые горкой лежали на большом блюде. Я то вникала в их спор, то думала о своём сне.
– Алевтина Михайловна, – обратилась я к тётке, не выдержав своих сомнений.
– Что, моя дорогая? Ты напилась чаю? Или хочешь ещё?
– Я там нашла одну фотографию …
– Одну?! – Удивилась музейная работница. – Да там же их столько!
– Одна меня заинтересовала особо, – теперь я уже обращалась к Чепель. – Аделаида Зиновьевна, посмотрите на неё и скажите, где она сделана, то есть какое там зафиксировано место?
Обе заинтригованное женщины тут же забыли про свои околоспортивные споры и направились за мной в зал экспозиции, чтобы дать компетентное заключение по фотографии, привлёкшей моё внимание. Я указала на неё, и они с минуту её разглядывали, словно увидели в первый раз. Я тоже глядела на неё. Должно быть, со стороны мы смотрелись довольно забавно, столпившись возле стенда с фотографиями.
– По-моему, – предположила Чепель, – это перед концертом в городе Нови-Сад, что находился в те годы в Транслейтании. Кстати сказать, оттуда родом, если я не ошибаюсь, первая супруга Альберта Эйнштейна, Милева Марич, женщина- математик, с которой он учился в Цюрихском университете, и которая поразила его своими познаниями в области интерференционной методики …
– Нет, – прервала её воспоминания Алевтина Михайловна. – Это Варшава. Салон Войцеховских. Именно там Эдуард Викентьевич в первый раз обратил внимание на Матильду Витальевну.


Глава 7. Страничка дневника.
Сердце у меня в груди билось так, что казалось, что это непременно должны услышать обе мои спутницы. Но они продолжали разглядывать фотографию и не замечали, что со мной происходит. За эти несколько минут я успела прийти в себя.
– А знаете, – вдруг вспомнила Аделаида, подняв указательный палец, – про эту встречу упоминается в дневнике Матильды. Я недавно перечитывала его, и у меня сохранилось кое-что в памяти. Найти это место?
Конечно же - найти! Я несколько раз кивнула головой. Это заинтересовало и тётку. Она призналась, что хоть и перечитывала дневники, но это было столь давно, что уже ничего и не помнится. Она этим как бы извинялась, что вспомнила не она, фактически хозяйка дневников, представлявшая в своём лице чету знаменитого в прошлом музыканта, а Чепель, человек фактически посторонний, не задаваясь тем, что знание предмета и является профессией её подруги.      
Дневников было несколько тетрадей, переплетённых в юфтевую кожу и заполненных мелким ровным почерком. Мне тут же захотелось самой погрузиться в чтение этих записей, но всё это ещё будет и настаивать прямо сейчас не совсем удобно и нетактично, тем более, что Аделаида Зиновьевна взялась это сделать сама. Оставалось только ждать, демонстрируя терпение. И я послушно сидела, сидела и вздыхала, глядя, как шевелятся губы смотрительницы, как перемещается палец её, отмечающий то одну строчку, то другую. Найдёт ли она нужное место?
– Нашла?!
Аделаида Зиновьевна с торжеством подняла тетрадь и тут же бережно опустила её на стол. Я тут же кинулась к ней, желая лично прочитать написанное. Чепель посмотрела на меня и протянула дневник.
– Вот эта страничка. А мы пока посидим …
– В соседней комнате, – подхватила тётка и добавила. – Нам найдётся о чём поговорить.
Вы, наверное, уже удивились, что нас не прерывает появление музейных посетителей. Неужели народ перестал посещать учреждения культуры? Так спешу сделать небольшое пояснение, что посетители были, но именно этот зал был закрыт для визитов на переэкспозицию, то есть выставка была ещё не до конца готова и Чепель занималась доведением до конца. То, что явились мы с тёткой, немного затормозило её работу, которая практически была выполнена и выставка начнёт работу буквально на следующий день, а этот, нынешний, Чепель решила посвятить нам, по собственной доброй инициативе.
Я с волнением взяла дневник в руки и присела на краешек стула, готовая погрузиться в прошлое. Вот сейчас я прикоснусь к нему. Что я там увижу?
«Сегодня, 7 марта, я увижу Его воочию, близко, на расстоянии, быть может, вытянутой руки. Посмею ли я преодолеть это расстояние, что разделяет нас? Я ничего не желаю больше, чем сделать этот шаг. Но я не смогу. Или смогу? Мы отправляемся к Войцеховским, где Эдуард, то есть Эдуард Викентьевич будет музицировать».
Должно быть эта запись сделано утром. Остальное было написано позднее, вечером или на следующий день.
«Это случилось! Он посмотрел на меня, взглянул прямо в глаза, и я почувствовала это взгляд, словно он коснулся меня, стал чем-то вещественным, материальным. Сейчас я расскажу тебе, мой дневник, как это произошло. Здесь присутствовало какое-то чудо, что-то необычное. Но буду говорить по порядку.
Я упросила своих варшавских родственников сопроводить меня к Войцеховским, что держали свой салон на улице Лонгина Подбипента, где собирались люди культурные, из богатых сословий, и говорили о высоких образцах живописи и литературы. В салоне частенько выступали заезжие музыканты и поэты, каждый раз собирая большую когорту людей, неравнодушных к их творческим чаяниям. Сегодня должен выступать Эдуард Задунайских. И я трепещу, буквально трепещу, что сегодня смогу не только лицезреть его, но, быть может, даже заговорить.
Особняк Войцеховских один из самых больших, и комнат там превеликое множество. Для своего салона они предназначили самую большую залу, где проводились танцевальные ассамблеи, в те времена, когда Вена начала сдавать позиции музыкальной столицы Европы. Часть музыкантов перекочевала в Санкт- Петербург, сделавшийся настоящим европейским Парнасом, столько туда хлынуло музыкантов и композиторов во время правления Екатерины Великой. Многие из них постоянно курсировали между Парижем, Флоренцией, Веной и Санкт-Петербургом, непременно посещая при этом и Варшаву. Вот тогда-то Войцеховские и приглашали знаменитостей, совершающих турне, в свой салон. Они им щедро платили и гости, бывало, сами напрашивались на небольшой концерт.
В музыкальной зале было просторно и, для создания атмосферы романтичности и даже интимности, были выписаны из Греции и помещены здесь пальмы, которые посадили в бочки. Скоро они разрослись, и таким образом в центре дома оказалась настоящая пальмовая рощица. Порой слуги их передвигали таким образом, что они образовывали стену, а иногда делали аллею, чтобы можно было между ними совершать променад. Для пальм даже сделали дополнительное отопление, что было весьма полезной затеей, потому как порой, в зимний период, Варшаву заносит снежными буранами, которые приносит сюда нордические ветры Эола с заснеженных просторов Лапландии.
Человек аккуратный, Эдуард Викентьевич приехал чуть раньше назначенного срока и попросил хозяев особняка избавить его от назойливого любопытства поклонников, по крайней мере на первом этапе своего сегодняшнего визита, для того, чтобы проверить инструмент и сыграться с ним. Так поступает каждый уважающий себя маэстро и своею просьбой он не поставил в затруднение хозяев. Они увели гостей в другие комнаты, где мужская компания тут же затеяла партию виста, а женская решила играть «в фанты». Сначала и я хотела присоединиться к ним, но мне быстро наскучило выполнение каких-то глупых и мелочных желаний. К тому же до меня доносились божественные звуки, которые издавало фортепиано под воздействием пальцев господина Задунайских. Послышался шорох магниевой вспышки фотографа, который был приглашён запечатлеть образ музыканта.
Боже, меня словно сорвало с места порывом зефира, и я не понимаю как, но очутилась в том зале. Пальмы стояли стеной и мне было легко за ними таиться, слушая и наблюдая того, кого я решилась назвать своим будущим супругом. Господи, я готова на что угодно, чтобы приблизить тот упоительный момент, когда он возьмёт пальцы моей руки и прижмёт их к своей груди, чтобы я почувствовала биение его возбуждённого сердца. И эта музыка ... Она наполняла меня чувством полёта, как наполняется паром шар монгольфьера, чтобы подняться в поднебесье и унести аэронавтов к чертогам богов античности.
Должно быть эти звуки настолько очаровали меня, что я впала в какую-то удивительную прострацию и мне показалось, что я, это уже вовсе и не я, а кто-то чужой, кто вселился в моё тело. Быть может, это был дух одной из муз, Эрато, Терпсихоры, или быть может, даже – Каллиопы. Ведь само название «музыка» происходит от их постоянного и незримого присутствия в нашей жизни.
Опомнилась я только тогда, когда поняла, что вышла из-под сени пальм и очутилась поблизости от Эдуарда. Поражённая своим состоянием, я издала лёгкий вскрик, и Эдуард оторвал свой взгляд от пюпитра, на котором был установлен нотный альбом, из которого он выбирал произведения, достойного его исполнений. Эдуард Викентьевич пронзил меня взглядом, словно то был не взгляд, а стрела Купидона, которая давно уже попала мне в сердце и вызывала в нём блаженную дрожь.
При виде лица моего восхитителя, я почувствовала, что ноги мои слабеют и я вот-вот упаду на паркетный пол, прямо под ноги человека, который на меня так влияет. Я пошатнулась, прижала запястье к пылающему лбу и … и …
Но я не упала, потому как Эдуард сорвался со своего места и оказался рядом, чтобы поддержать меня и не дать опуститься ниц. На шум наших движений в зале начали появляться и другие, но к тому времени, как он заполнился, я успела прийти в себя и даже извинилась перед Эдуардом за свою маленькую слабость» …
Теперь, в свою очередь, чуть не упала я. То есть упала бы, не оставайся сидеть на стуле, до такой степени меня охватила слабость. Разве такое может быть, чтобы события столетней давности переплетались с тем, что происходит сегодня? Как могло быть, что я видела всё это во сне, и это оказалось записанной в дневнике Матильды Тимуш, девицы, жившей где-то в конце девятнадцатого века? Почему её переживания оказались моими?
Голову мою буквально разрывали десятки вопросов, ответы на которые вряд ли я могла получить? Разгадать их я могла только сама. Возможно, ответы скрываются в записях этой самой Матильды. Даже если я ничего там и не найду, я должна, я обязана их изучить. Ведь это неслучайно, что я сначала увидела сон, а потом получила его подтверждение в записях столетней давности.
Такие истории могли появиться из-под пера Мэри Шелли, или Анны Радклифф, истории, насыщенные тайнами и ужасом. Нет, я не хочу никаких ужасов, хотя кожа у меня покрылась пупырышками, а на лбу выступила холодная испарина. Я захлопнула тетрадку и выскочила из-за стола. Почему-то мне сделалось страшно, и я побежала в соседнюю комнатушку, где столь уютно устроились подруги.
Конечно же, они опять спорили. Кого соединяют общие интересы, и они живут каким-то объединяющим настроем, ходят в походы, на концерты или работают в саду, а другие наоборот, вечно спорят, отстаивая своё мнение, свою точку зрения, что, исходя из этого, делает дружбу крепче. Вот уж не могу сказать, да это меня в ту минуту совсем не интересовало. Чтобы прийти в себя, я решила их послушать. Судя по всему, говорили они об автомобилях.
– Но это же так прекрасно и современно, – восторженно говорила, почти что кричала Аделаида Зиновьевна, – быть в этой жизни мобильной и стремительной. Можно всюду успеть, отправиться в другой город, не дожидаясь поезда с тесными купе и занудливыми попутчиками. А эти пейзажи, которые окружают тебя. На поезде ты являешься вынужденным наблюдателем, а здесь ты самый интерактивный участник. Если что-то обратило на себя внимание, ты можешь остановиться и сделаться на время частью действительности, которая тебя привлекла.
– Это всё не более, чем глянцевая мечта, обманчивая, как наваждение. Всё это придумано, чтобы завлекать людей в тенета того образа жизни, которые им, нам, навязываются. Посмотри сама, люди не понимают ответственности, которая несёт в себе обладание автомобилем. Сколько на дорогах гибнет и калечится людей? Почему эта статистика умалчивается? Если нам бы сказали, что на наших дорогах, в автомобильных авариях народу гибнет больше, чем в военных конфликтах, то может, бы люди десять раз подумали, прежде чем садиться за управление этого «инструмента дьявола».
Я как-то не задумывалась о том, о чём говорила сейчас тётка. Об этом как-то не принято говорить. Насколько она права? Я налила себе чаю и придвинула ближе блюдо с пампушками.
– Одно это уже должно отвратить людей от машин, хотя бы от частного владениями машинами. Пусть бы даже профессиональные водители управляли ими. Они отдают отсчёт о своей работе и могут как-то контролировать себя и машину. А любители… Они же видят то, что хотят видеть, то есть воплощение какой-то мечты, идеала. А там пустые и широкие улицы и несущийся по проспекту автомобиль, и ты в нём, одна рука на управлении, а во второй – трубка мобильной связи, которая отвлекает на девяносто процентов внимания от дороги и ситуации, которая на ней складывается, и которая поминутно меняется. Профессионал как-то с этим ещё справится, за счёт навыков и умения, а любитель может потерять контроль. Отсюда и десятки тысяч смертей и сотни тысяч увечий. Но и это не всё.
– Ты, Аля, просто привыкла видеть действительность в чёрном цвете, – заявила Чепель.
– Я отдаю себе отчёт о том, как всё устроено, – сухо ответила тётка. – Так вот, послушай меня, Адель, это ещё не самое поганое. Хуже гораздо то, что автомобили отравляют наш мир своими выхлопами. Думаешь отчего это горожане практически все поголовно больны, у них слаб иммунитет и нарастает вал аллергических заболеваний. Растёт число неврозов и диабетов. Отчего, не задавалось себе вопросом?
– Скажи ещё, что это от автомобилей, – с сарказмом ответила Чепель.
– Именно, что от них. Постоянный шум автомобильного движения угнетает нервную систему, а вдыхание выбросов в городскую атмосферу разрушает иммунную систему и нарушает генетическую. Всё в городе пропитано диоксидами, и даже питьевая вода. Городская пыль и цветочная абсорбируют в себя все вредные вещества, что содержатся в автомобильных выхлопах. И, что страшнее всего, всё сказывается на следующем поколении.   
Тётка достала дрожащими пальцами пачку сигарет и начала вставлять сигарету в свой мундштук. Чепель посмотрела на её руки и язвительно поинтересовалась:
– А курение? Оно не так вредно, как вдыхание автомобильных выхлопов? Или одно исключает другое?
– Нет, -- ответила тётка. – Не исключает. Я понимаю вредность курения, но это – прежде всего – мой выбор. Когда-нибудь я брошу курить. Но кто защитит меня от вдыхания городского смога, который стал постоянным нашим спутником.
– Но с прогрессом ничего не поделаешь, Аля. Древние луддиты разрушали машины в окрестностях Манчестера, но это ни к чему не привело. Фанатиков разогнали, а их предводителя, подмастерье, Неда Лудда, казнили. С тех пор количество техники и электроники с каждым годом только удваивается …
– А со временем и вовсе заменит человека, – с горечью подхватила Алевтина Михайловна. – Человек вымрет как вид. А ведь фантасты и футурологи подсказывали, какими должны быть города будущего – вместо автомобильных потоков, изрыгающих из себя отравляющие атмосферу вещества и калечащие пассажиров и пешеходов, должны быть безопасные и экологически чистые движущиеся дороги.
– Но это слишком дорого, -- неуверенно предположила собеседница.
– Ничуть, -- возразила ей Алевтина Михайловна. – Не дороже выпускать, а потом утилизировать сотни миллионов автомобилей, подгонять под них свои стандарты, лишать детей и прочих жильцов жизненного пространства во дворе собственного дома, сейчас оккупированного автомобилями. Просто это определённые денежные потоки, которыми пользуются определённые коммерческие группы, которые пойдут на что угодно, на любые преступления, чтобы не терять своё право черпать оттуда столько, сколько у них получается это делать!
Алевтина Михайловна вскочила с места и унеслась к выходу, чтобы на крылечко успокоиться, выкурив свою сигарету.
– Вот такая она, Аля, – со вздохом отметила Чепель. – В чём-то я её понимаю. У неё была подруга. Мы с ней тоже дружим, ты не смотри, Женя, что порой мы говорим на повышенных тонах. Но та, Светлана, её подруга, она погибла, вместе со всей своей семьёй. Это очень трагичная история. Они купили автомобиль и поехали на юг, к морю. Потом нашли обгоревший остов машины. Что уж с ними сталось, так и осталось невыясненным до конца. Но Аля твердит, что если бы они не купили ту свою машину, то остались бы в живых. Может быть она и права. Но мы ведь не знаем того, что нам готовит судьба. Не можем знать. И это хорошо. Я так думаю.
Потом тётка вернулась, успокоенная. Мы ещё посидели, поговорили о всяких пустяках, но в основном о завтрашнем открытии экспозиции. Я так и не решилась рассказать им о том, что прочитала в дневнике. Тогда ведь придётся пересказывать и сон. А вдруг эта самая Аделаида Зиновьевна обвинит меня в фантазировании? Что я ей отвечу? Буду спорить и настаивать на своём? Нет уж, всё это я оставлю при себе, подумаю сама и, может быть, расскажу тётке. Когда приеду домой, непременно поведаю Зоеньке.
Одно пока что ясно – наши истории с Матильдой каким-то чудесным образом переплетаются и надо непременно продолжить чтение дневников. А там будет видно. Внутренний голос убеждает меня, что я найду ответы на мучающие и пугающие меня вопросы. А это уже – кое-что.
Попили мы чай, посидели ещё немного и домой засобирались. Алевтина Михайловна в автобусе грустная сидела, и мне стало её жалко. Всё-то она слишком близко к сердцу принимает. Так и заболеть недолго. Надо было её чем-то от дум отвлечь.
– Алевтина Михайловна …
– Что, голубушка?
– Вот вы с Аделаидой Зиновьевной сегодня спорили … про спорт. Вы и в самом деле так про Олимпиаду думаете?
– Да, Женечка, в самом деле. Наш мир претерпевает в последнее время какую-то странную метаморфозу. То, что кажется белым, в глубине своей становится чёрным. Хотя все, абсолютное большинство, старательно делают вид, что всё нормально и неизменно. А ты видишь, и пытаешься это другим втолковать, а они на тебя смотрят, как на дурочку и не спешат воспринимать реальность. Им удобно видеть мир таким, каким он им представляется. Ты не думай, мы с Адель вовсе и не ругаемся. Это всего лишь видимость. На ней я обкатываю те аргументы, которыми готова апеллировать. Она со мной соглашается, или нет. В душе Адель всё понимает, но старательно мне оппонирует. Такая вот у нас жизнь. А что касается спорта… Здесь, как и во многом другом, тоже всё разительно поменялось. В моё время, это тогда, когда я была такого возраста, как ты, при СССР, любители спорта были люди подтянутыми и спортивными. Они болели за свои спортивные клубы и команды, составляли свои, дворовые команды, самозабвенно гоняли футбольный мяч или шайбу, а самых талантливых, из молодёжи, тренеры переводили в запасной состав и они там тренировались до седьмого пота, чтобы доказать, что достойны доверия, набирались опыта и выходили на поле. А что теперь?
– Что теперь? – Переспросила я, потому что тётка замолчала.
– Теперь любители спорта, это компания вечно полупьяных мордастых и пузатых хулиганов, которые только и ждут повода, чтобы затеять драку с оппонирующей компанией таких же хулиганов, а то и отметелить совсем посторонних, к примеру – прохожих или гастербайтеров из республик Средней Азии, которые имели несчастье попасться им на глаза, когда у тех «зачесались» кулаки. Спортом, в старом понимании этого слова, они уже не занимаются, разве что ходят в «качалку», чтобы бить потом в полную силу. Дело ли это?
Алевтина Михайловна говорила скорее себе самой, как человек, привыкший жить один и разговаривавший по этой удручающей причине, тоже сам с собой. Я могла бы промолчать, но поддержала её, и даже взяла за руку. Тётка улыбнулась и обняла меня, прижав к себе. Так мы и доехали до нужной остановки.


Глава 8 Вернисаж.      
Вечер у нас прошёл за разговорами. Мы знакомились друг с дружкою. Оказалось, что тётка моя, Алевтина Михайловна, подвизалась в Харькове в разных печатных изданиях, в газетах и даже журналах.
– Одно время хотела даже устроиться на телевидении, – призналась мне тётка, – но потом поняла, что работа там отличается от газетной журналистики, и даже очень отличается.
– Чем же? – Спросила я.
– Чем? Постороннему от темы творчества и даже более узко – репортажа, это объяснить сложно. Газетная журналистика, она … завязана на информации, подачи её в том или ином виде, где главным является интерес читателя, разных групп читателей, которые покупают издание, газеты или журнал, чтобы не сколько насытить себя информацией, сколько развлечься, а телевидение …
– Оно тоже развлекает, -- заявила я, прервав затянувшуюся паузу.
– Оно не просто развлекает, – вздохнула тётка, – оно на тебя влияет, начинает тебе переделывать, «перенастраивать» все твои интересы под какой-то стандарт, какой задаётся тому телеканалу, который ты смотришь. Сначала я к этому всему приглядывалась, а потом поняла, что это мне всё не по нутру, и до такой степени, что я сейчас вообще телевизор не включаю. А из Харькова я перебралась сюда. Это случилось после того, как я встретила Григория. Но это совсем другая история, которую я непременно расскажу, но как-нибудь в другой раз.
– А когда? – Полюбопытствовала я. Что-то тётка не договаривала.
– Когда придёт подходящее время, а пока мы займёмся домашним хозяйством. Помнишь, я тебе обещала, что научу тебя готовить?
– Помню, -- кивнула я.
– Так вот, у каждой хозяйки должно быть своё фирменное блюдо, которое она умеет делать лучше всех. У тебя такое имеется?
– Ещё нет, -- призналась я.
– А пора уже, – заявила Алевтина Михайловна. – Если ты уже подумываешь о замужестве, то значит, время твоё настало и надо готовить тылы. «Мой дом – моя крепость». Это известное выражение, пришедшее к нам с Британских островов. Возьми его себе на вооружение.
– Как это? – Удивилась я.
– Ведение домашнего хозяйства и всего дома в целом – это одно из главных достоинств женщины. Богатый внутренний мир – это тоже замечательно,  но бытовое умение это и есть базис счастливой семейной жизни. Если ты этому обучишься, то тебе будет несложно сделать свой дом той крепостью, тем оплотом, в котором поселится счастье, семейное счастье. Понятно?
Чего уж тут непонятного, но я не очень-то радовалась тому, что придётся взваливать на себя ещё какие-то дополнительные обязанности, кроме тех, что полагается выполнять по профессии. Алевтина Михайловна посмотрела на меня и усмехнулась.
– Такова действительность, голубушка. Запомни одну истину – тот, кто больше на себя нагружает, тот больше по жизни и имеет. Заруби себе это на своём симпатичном носике. Идём дальше. Фирменное блюдо. Точнее, таковых должно быть несколько. По крайней мере одно из них приготовляется из мяса. Приготовим прямо сейчас, вместе, а ты запоминай всё. Поехали?
Я кивнула, и мы поехали. В морозилке у тётки лежал кусок говядины. Алевтина Михайловна осмотрела его и заявила, что он прекрасно подойдёт на бифштекс по-гамбургски. Это меня заинтриговало. Тётка отрезала от толстого края мяса несколько ломтей и попросила меня очистить несколько луковиц и мелко их нарезать. Я повздыхала, но жаловаться ведь не будешь. Удел поварёнка – чистить едучий лук и набираться ума, в данном контексте – опыта. Пока я орудовала ножиком, тётка подготовила куски мяса, потом начала их смазывать маслом.
– Сейчас народ больше льёт масло на сковородку, а раньше предпочитали мазать на мясо, – объяснила мне хозяйка. – Хорошо, если масло будет оливковое, оно даёт более специфический вкус. Но у меня под рукой этого масла нет, и я возьму обычное подсолнечное. Сверху куски натираем солью. Так тоже будет правильней.
Потом тётка достала из духовки маленькую сковородку, положила в неё ложечку масла и начала нагревать. Как только масло нагрелось, высыпала туда щепоть нарезанного мною лука, который начал жариться. Как только лук зашкворчал, положила туда же кусок мяса. Когда мясо поджарилось, перевернула его на другую сторону.
– Смотри и запоминай, -- предупредила меня тётка.
Алевтина Михайловна делала всё быстро и сноровчато, не забывая при этом комментировать все свои действия. Она затушила немного белых грибов, предупредив, что вместо белых можно использовать и рыжики. К тому времени я уже начистила и поставила вариться картофель. Тётка выбрала картофелины небольшие и круглые. Когда картошка сварилась, её тут же поместили на большую сковороду, где жарились бифштексы. С одной стороны лежали грибочки, а с другой – эти самые варёные картофелины, которые поджаривались вместе с бифштексами.
– И последний штрих, -- сообщила тётка. – Это яйца. Надо их приспустить по обе стороны от бифштекса. Как только они немного поджарятся, облить всё несколькими ложками бульона. Хорошо, если бульон из дичи, но можно взять и готовый. Вот это и будет настоящий гамбургский бифштекс.
Мы с тёткой сели ужинать. Бифштексы мне очень понравились. Может быть ещё и потому, что в приготовлении их участвовала и я. Теперь я смогу утереть нос Зоеньке, которая уж больно кичится блинчиками с фруктовым повидлом, которые её научила готовить бабушка.
– Завтра я покажу тебе, как готовится пудинг из яблок. А ещё мы приготовим шарлотку с вишнями. Объедение – пальчики оближешь. Но самое главное, что предстоит нам завтра – это вернисаж, то есть открытие выставки имени нашего замечательного родственника. А мы с тобой будем исполнять роль свадебного генерала. Знаешь, кто это такой?
– Наверное, тот, – предположила я, – кто свадьбой командует.
– Нет, командуют там всем распорядители и ведущие. По кавказки из называют тамадами. Обычно достаточно одного, но, чтобы один человек не утомлялся, их может быть и два и три, зависит от количества гостей. А «генерал», это уважаемое лицо, которое придаёт свадебной церемонии солидность. Для этого и приглашался генерал. В мундире, с эполетами и орденами. Это может быть не обязательно военный. Главное, чтобы был человек уважаемый, вроде нас с тобой.
– Мы – уважаемые люди? – Спросила я у тётки, чтобы получить подтверждение. И она засмеялась.
– А как же. Ведь мы представляем того самого пианиста, Эдуарда Викентьевича Задунайских, за отсутствием его самого по вполне понятным причинам. Когда будут смотреть на нас, то на нас будет лежать его незримая сень.
Мы поговорили ещё немного, а потом настало время для сна. Честно сказать, так я всеми силами оттягивала те минуты, когда должна была улечься и закрыть глаза. Я задавала всё новые вопросы и находила темы для беседы. Сначала тётка мне охотно отвечала, но, чем долее продолжалась беседа, тем становилась менее многословной. Было видно, что она устала, и единственное, что мешало ей прекратить разговор, так это опасение обидеть меня и оттолкнуть. Нельзя было дальше злоупотреблять добротой Алевтины Михайловны. Наконец я обратилась к ней:
– Милая тётушка, день сегодняшний затянулся сверх всякой меры. Пора нам отправляться ко сну. От завтрашнего дня впечатлений будет не меньше. Надо бы отдохнуть.
– Признаться, моя дорогая племянница, – обняла меня тётка с большим облегчением, – что я сама хотела предложить тебе то же самое. Честное слово, я едва держусь. Ещё минута и я усну, наверное, прямо на ногах.
Мы разошлись по разным комнатам, и я с большой опаской опустила голову на подушку. В прошлую ночь, ночь моего сюда приезда, я увидала удивительный сон, который имел продолжение в исторической, если можно так выразиться, прогрессии. Что же я увижу на этот раз? Мне заранее делалось жутко, и я отодвигала сон, насколько это было возможно. Наверное, я утомила себя до такой степени, что провалилась в свой сон, словно упала в колодец.
Если что я и видела там, на дне этого самого сна, то к утру ничего от воспоминаний не сохранилось, а только чувство утомления и тяжести. Толком я так и не отдохнула. Как же я буду на этом самом открытии?
Не в пример мне тётушка выспалась вполне хорошо. Она явилась в гостиную улыбающаяся и довольная.
– Ах, вернисаж, ах, вернисаж, – пела она старую песню, которую исполнял ещё Валерий Леонтьев, – какой портрет, какой пассаж. Что-то ты, моя дорогая, приуныла.
– Да так, -- неопределённо ответила я.
– Это у тебя мандраж, – безапелляционно утвердила тётка. – Ты волнуешься, потому как не знаешь, как вести себя на выставке, как говорить и что делать.
А ведь верно! Меня представят как родственницу и люди будут ждать от меня каких-то слов, а я … я почти что ничего не знаю про Задунайских.
– Помнишь ли ты, милая Женечка, такой замечательный фильм, в котором персонаж мистера Бина попадает в США?
– Да, помню, – заулыбалась я. – Фильм так и называется – «Мистер Бин в Америке».
– Роуэн Аткинсон, который играет этого комического персонажа, тоже попал в подобное положение. Ему надо было выступить перед знатоками живописи и прочитать им лекцию. Ему, который с трудом связывал два- три слова. Однако же он с честью вышел из положения. То есть не Аткинсон, а мистер Бин.
– Но, Алевтина Михайловна, это же фильм, а тут – жизнь.
– Но ведь и ты не мистер Бин, а Евгения Лебедянская, современная коммуникабельная девушка. Ты тоже сможешь, а если что, я приду тебе на помощь. Так будет лучше?      
– Да.
– Великолепно! С этим вопросом покончено. Второе. Готовим шарлотку.
А я и забыла, что тётя Аля запланировала сделать из меня хозяйку. Не будешь же с ней спорить, что у меня в данный момент нет никакого настроения что-либо готовить. Я тяжело вздохнула и заявила, что готова.
– Отлично! – Тётка сделала вид, что не замечает моего огорчения. – Вот шесть яиц. Надо отделить желтки от белков. Желтки сбей добела с тремя четвертями стакана сахарного песку, а я пока займусь вишнями и достану из них косточки.
Я старательно занималась яйцами, потом сбивала их с песком, а тётка давала короткие дельные советы, как удобней всё это делать.
– Теперь возьми стакан молока, добавь две трети стакана растопленного масла. Возьми немного корицы, для вкуса. Очень хорошо. Я заранее растолкла восемнадцать сухарей. Это чтобы знала примерное количество. Всё это надо хорошенько взбить. Так. Я выбрала вишни. Можно сюда положить ещё апельсиновых цукатов. У нас остались белки яиц. Хорошенько их взбей и можно выкладывать в форму. Пора печь нашу шарлотку.
Пока шарлотка выпекалась, тётка проверила наши платья, их готовность и погладила кружевной воротничок, который она решила надеть поверх платья. И при этом она ещё успевала шутить и рассказывать разные забавные случаи из жизни, своей и знакомых. Это она меня так успокаивает, поняла я.
Когда шарлотка была уже готова, поставили кофе, по-венски, то есть добавили туда немного мороженого, которое тоже нашлось у Алевтины Михайловны в морозилке. Оказалось, что мороженое не покупное, а тётка его умеет делать сама и может приготовить мороженое из яблок, груш, абрикосов, персиков, дыни, клубники, земляники и даже клюквы. Я обалдела, а тётка смеялась и обещала меня научить делать и мороженое.
Мы сидели, поедали отлично испёкшуюся шарлотку и запивали её венским кофе. Чем вам не жизнь? Я даже забыла про предстоящий вернисаж,
 но Алевтина Михайловна напомнила мне об этом. Мы быстро собрались и отправились на автобус.
– Готовиться заранее ни к чему не надо, – наставляла меня тётя. – Всё равно ты всё не запомнишь, будешь только мучительно вспоминать, что именно ты сочиняла. Говори по наитию. Если собьёшься, можно и поправиться. Не экзамены ведь сдаёшь. И речь твоя будет не самой главной. Основное скажет Аделаида Зиновьевна. Она про Задунайских знает всё. Или почти всё, что одно и то же. В случае чего сошлись на неё. А вот и Луганск.
Сердце моё билось в груди, выдавая волнение, хотя я старалась убедить себя, что ничего особенного не будет. Подумаешь, выступлю перед несколькими любопытствующими. Делов-то.
Любопытствующих оказалось не несколько человек, а на пару порядков больше, то есть пару сотен. И все вытягивали головы и посматривали на меня. Я зарделась и старалась встать так, чтобы оказаться за спинами у тёти и её подруги, которая и открывала выставку. Они обе, казалось, не испытывали и тени смущения. Мне бы так …
Кажется, я всё-таки погрузилась в состоянии какой-то лёгкой прострации, то есть перестала воспринимать то, что происходило вокруг меня. Я стояла, прижавшись спиной к колонне балюстрады в нервном оцепенении. Говорила Аделаида Зиновьевна, и я отчётливо слышала её голос, но понять, что именно она говорит, не могла. Затем выступила вперёд Алевтина Михайловна. Потом выступил какой-то бодренький старичок в потёртом, но хорошо выутюженном костюме. Выступил манерный господин, должно быть чиновник от управления культуры местной администрации, который запомнился мне масленой улыбкой и вычурным галстуком. А потом …
– Семейство Задунайских- Тимуш разделяется на несколько ветвей. У нас в гостях находится одна из родственниц нашего замечательного земляка, и приехала она из Ростовской области, из России. Слово предоставляется Евгении Лебедянской!
Это же мне … Это же я …
– Спокойствие, – послышался позади голос тётки, – говори что-нибудь.
– Здравствуйте, -- дрожащим голосом начала я и меня поддержали жиденькими аплодисментами, и это меня, как ни странно, но  приободрило. – Ещё недавно я не очень-то задавалась мыслью, что у меня есть именитые предки. Жила себе и жила, как все, как многие. А потом … потом меня заинтересовала личность Эдуарда Викентьевича и его супруги, Матильды Витальевны. Что они были за люди, какие интересы заставили их связать вместе жизнь? И я отправилась сюда, к вам, чтобы на месте разобраться в этом …
Я говорила о музыке, насколько она важна в нашей жизни, о культурных традициях великой страны, какой была долгое время Российская империя, гражданами которой были мои предки, и гражданами которой являемся мы все, пусть она, эта страна и имеет сейчас некоторые особенности, которые нас разделяют, но именно они, культура, музыка и язык могут быть тем, что позволит нам и дальше быть народом славянской цивилизации, которая ничем не хуже англосаксонской и прочим …
Не помню уж, чем я закончила свою речь, но мне хлопали и ничуть не меньше, чем прочим выступающим, а позднее, когда народ рассредоточился по самой выставке, ко мне подошла какая-то девчушка и, сильно смущаясь, попросила у меня автограф. Это меня едва окончательно не добило. Но я мужественно держалась и даже что-то начертала девчушке в блокнотик, на обложке которой красовалась подводная принцесса из голливудского мультфильма.


Глава 9. Концерт.
– Молодец! – Ко мне подошла тётка и шутливо толкнула меня кулачком в бок. – А ты боялась.
– Походи здесь, – попросила меня Аделаида Зиновьевна, – посмотри, поприсутствуй, потом мы сходим пообедаем, тут недалеко, а затем будет ещё концерт.
– Концерт? – Удивилась я. – Какой концерт?
– Здрасьте, – хмыкнула Алевтина Михайловна. – Наш с тобой родственник, если ты забыла, был видным музыкантом и, по случаю открытия выставки его памяти во Дворце культуры имени Владимира Ивановича Даля, будет дан концерт, на котором местные и приезжие музыканты будут играть те композиции, которые и прославили Задунайских.
– А Владимир Даль, – добавила Чепель тоном учительницы, – тоже наш земляк и прославился не только как составитель «Толкового словаря живого русского языка», но и как писатель, творивший под псевдонимом «Казак Луганский».
Подруги удалились, оживлённо беседуя друг с дружкой. Оказывается, они не только спорят, но умеют находить и что-то их объединяющее. Чем же мне здесь заняться. Фотографии я уже посмотрела, собиралась почитать дневники Матильды Витальевны, а потом ещё и письма к ней Эдуарда Викентьевича. Удобно ли это делать при  всех, когда полон зал народу? Подумав, я решила пока что просто походить, как это попросила Чепель.
Думала ли я, когда отправлялась сюда из дома, что мне придётся участвовать в открытии выставки, а потом отправляться на концерт? Но что же делать, если в этой жизни мы являемся статистами, коль не хватает толку играть ведущие партии. Надо как-то сделать вид, что всё именно так, как выглядит.
Я начала разглядывать тех, кто находился в зале музея истории  и культуры города, в зале, где и была устроена выставка. Приглядевшись, я сделала для себя неожиданный вывод, что люди, которые явились сюда, они как бы принадлежали прошлому, всё ещё оставались в двадцатом веке, тогда как я уже находилась в двадцать первом. На лицах людей, за которыми наблюдала я, как бы находилась невидимая печать века уже минувшего. Они принадлежали прошлому и потому охотно посещали музеи и выставки, где присутствовало это самое прошлое, по которому они страстно, судя по всему, ностальгировали.
Хорошо это или плохо?
Я задумалась над этим, а потом и над тем, как быть целой стране, которая находится в прошлом. Вот взять, к примеру, Афганистан. Когда-то, в далёком прошлом, на этих землях находилось богатое и могущественное государство, но завоевательный поход Александра Македонского разорил его. Македонцы жестоко подавили сопротивление древних афганцев, и ушли дальше, в сторону таинственной Индии, где великий завоеватель и нашёл свой конец. После его смерти обширнейшая мировая империя распалась на самостоятельные части, а Афганистан остался таким, каким он стал. И кажется, что время там остановилось. На Земле прошли тысячелетия, люди поднялись в космос и посетили Луну, а где-нибудь на горном перевале Гиндукуша бродячие дервиши столь же заунывно тянут «Альфаэс Аджами», как и их далёкие предки. Время остановилось в Непале, Бутане, в крохотных африканских государствах, которые находятся на краю цивилизации, а если быть точным – то где-то за её краем. Хорошо это или плохо? А если взять наше государство, Российское. Если выехать за пределы мегаполисов и углубиться за Уральские горы, отвернуть от железной дороги? Так ли уж сильно быт российских людей будет отличаться от быта афганцев? Но ведь и жители российских деревень продолжают жить в прошлом, хотя есть у них и телевизор, и «лампочка Ильича», а у некоторых ещё остался и трактор…
Вот мы гордимся величием нашего государства, его необозримыми просторами. А интересно, чем гордятся бельгийцы, голландцы, люксембуржцы, монакцы, андоррцы? Наверняка ведь чем-то гордятся? И живут неплохо, в отличии от тех наших соотечественников, что прозябают в деревнях, что всё дальше проваливаются в прошлое. Может надо не только гордиться, а ещё и работать? Но попробуй работать, если ты оторван от всякой возможной инфраструктуры, если до культурного и промышленного центра дорога не только в тыщу километров, но, выходит вот так, и в тыщу лет. Если у властей до тех мест «руки не доходят» и, похоже, никогда не дойдут. Гордиться ли величием государства тем людям, которым суждено было там родиться и жить? «Где родился, там и пригодился». А если не пригодился, тогда как?
От вопросов начинала болеть голова. Особенно тогда, когда ответы не лежали рядом.
Походив по залу, я остановилась у одного из стендов и, пользуясь своими правами «свадебного генерала», сняла со стенда одно из писем музыканта. Чернила немного выцвели, но все буквы читались хорошо. У музыканта был хороший почерк, буквы имели одинаковый наклон влево. Всё-таки уроки правописания, писания пером и чернилами имели смысл и несли свою полезную нагрузку. Дети вырисовывали тщательно каждую буковку и успевали понять смысл фразы в целом.
«Здравствуйте, сударыня. Получил от Вас, милая Матильда Витальевна содержательную эпистолу и перечитал её не менее дюжины раз, прежде чем поместил её в бювар. Сейчас же спешу уведомить Вас, что вчера мы прибыли в славный город Братиславу, где будем выступать в недавно отстроенном Словацком национальном театре, акустика которого, наверное, не уступит знаменитой Венской опере и потому, что архитектор её, фон Сикардобург, дал строителям этого зала ряд существенных рекомендаций, которые позволили улучшить акустику, что чрезвычайно важно для каждого уважающего себя музыканта. По прибытию я первым делом отправился в театр и сыграл четвёртую скерцо Фредерика Францишека Шопена, в музыку которого буквально влюблён до глубины души. Знаешь ли, сердце моё, что Роберт Шуман, прослушав его Вариации его концерта в Вене, принародно восторгался филигранной игрой и призывал снять шапки перед гением. Я полностью поддерживаю немецкого музыканта и критика. Я постараюсь передать всю страстность Шопена, который вкладывал её в игру, насыщая музыку своими фантазиями и даже импровизациями, расширяя и без того богатую палитру звучания.
Знаешь, мне не хотелось вставать и отрываться от клавиш музыкального инструмента, но я вспомнил твои наказы о непременных прогулках и послушно отправился побродить по улицам города, недавно бывшего столицей Венгерского королевства. Здесь долгое время находился Венгерский парламент, и я нашёл время прогуляться рядом с городским кафедральным собором святого Мартина, где короновались Габсбурги королевской короной, а в 1805 году, после известного Аустерлицкого сражения, здесь был подписан Пресбургский мир между Францией Наполеона и Австрией Франца- Иосифа. Сама история дышала на меня, и волосы шевелились у меня на голове. Торжественное чувство, незабываемое и волнующее. Я гулял по узким улочкам, покрытым булыжником, по которым стучали копыта конников армий Австрии, Германии, Франции, России. Здесь, две тысячи лет назад появилось поселение римлян, а потом сюда пришла Великоморавская держава, и появился городок Посонь. На его месте немецкие колонисты воздвигли стены своего города Пресбурга, получившего со временем статус свободного королевского города.             
Пожалуй, нигде, как в Европе, кроме разве что Сирии, Палестины и Египта, нет столько исторических мест, где случалось столько событий. И, если бы я не отдавал всё свободное время фортепианной музыке, то, может быть, занялся бы составлением летописи европейской культуры, её влияния на музыку Великороссии. Но судьба моя сложилась так, как сложилась. Музыка, она имеет в себе божественную Природу и несёт в себе нечто возвышенное. Чувствовали ли Вы, душа моя, то ощущение  полёта, чувство лёгкости, когда всё тело твоё стремится оторваться от пут тяготения и возвыситься над суровостями реальности под музыкальным впечатлением? Надеюсь, что это у Вас происходило, как случалось, не раз, у меня самого. И вот эти самые чувства заставляют меня, снова и снова, соединять мои пальцы с клавишами, от чего рождаются звуки, что чаруют и разум, и сознание, что создают надежду, да-да, надежду, что совершенство в нашей жизни есть продукт реальности, что оно возможно, что мы познаем эту радость и счастье, жить в те времена, когда совершенство станет привычным уделом и все мы, граждане великого государства, познаем его» …
На этом письмо закончилось, хотя, по его смыслу, оно должно иметь продолжение. Наверное, следующий листок затерялся, а то, что осталось … Хорошо, что сохранилось хотя бы это. Я поискала глазами Аделаиду Зиновьевну. Её не было видно в зале. Не уединились ли они с тётей, чтобы отдохнуть от сегодняшней суеты и выпить там чаю? Направилась в подсобку, но тут же оказалось, что вход туда перегорожен одной из ширм, на каких были развешаны фотографии. Я задумалась, попробовать ли отодвинуть ширму и втиснуться внутрь, или сперва попробовать позвать музейную работницу?
– Женечка? Ты что-то потеряла?
Я быстро оглянулась и увидала тётку. Алевтина Михайловна стояла у меня за спиной и запаковывала свой мундштук в расписанную бисером коробочку.
– Да, – показала я листок исписанной бумаги, – мне вот показалось, что письмо здесь не полностью и хотела удостовериться у Аделаиды Зиновьевны, так ли это?
– Позволь я посмотрю, – тётка забрала у меня листок и быстро пробежала его глазами. – Действительно, оно не закончено. Видишь ли, некоторые письма, они слишком длинные, чтобы их выставлять полностью. Для экспозиции достаточно одного листка. Наверное, остальное хранится в другом месте. В музее ведь свои особенности. Всё вернётся в полной сохранности, и ты сможешь прочитать эти письма, эти дневники. Вижу, что тебе уже сейчас не терпится, но, прошу тебя, имей всё же терпение, моя дорогая. Имей терпение. Кому, как не нам, женщинам, приходится столько ждать …
Узнав, где я взяла письмо, тётка понесла его обратно, чтобы вернуть на место. Я осталась стоять. Наше нынешнее время, оно течёт по другим законам, не так, как это было во времена музыканта Задунайских. Время изменилось и, вместе с ним, стали меняться и люди. Они тоже больше не хотят стоять в ожидании, когда судьба их облагодетельствует. Нет, надо брать всё в свои руки. «Дело спасения утопающих в руках самих утопающих» Как-то так …
– Женечка, – послышался голос Чепель, – а где Аля? Мы идём обедать, сейчас помещение музея будет закрыто. Вернисаж состоялся. По-моему, всё прошло на редкость удачно.   
Обедать. Здесь, в Луганске, все меня стараются накормить. Это вообще-то в традициях русского народа, да и других тоже. Гостеприимство и хлебосольство. Так это называется, называлось. Сейчас, к счастью, перечень кулинарного и гастрономического приимства довольно существенно расширился.
Мы отправились на обед. Идти было недалеко, всего-то полквартала, где располагалось кафе «Шинок». Так, если вы не знаете, на Украине называют таверну, или корчму, то место, где странствующие и путешествующие могут отобедать или просто посидеть и пообщаться.
Знаете, в первый день я не заметила никакой разницы, которая отличала бы Луганск от Ростова-на-Дону. Конечно, у нас, в Ростове, были дома более современные и вывески поярче, но это в центральных кварталах. У меня не было впечатления, что я очутилась в иной стране, в ином государстве. Лишь на второй день я начала замечать кое-что. Если у нас вывески и реклама была частью на русском языке, а частью на иностранном, преимущественно – английском языке, то здесь русские вывески соседствовали со сделанными на языке украинском. Было довольно весело читать названия магазинов и салонов.
Вот и кафе. Оно было оформлено в традициях гоголевской Малороссии, то есть были белые стены, плетения из лозы, под потолком виднелось настоящее гнездо, в котором находилось чучело аиста, который задирал клюв вверх, должно быть желая зевнуть. По стенам были развешаны связки лука, чеснока, красного перца, пахло пряными травами, а официантки в коротких сарафанчиках и красных сапожках носили причёски из кос, уложенных коронами вкруг головы. Здешняя леди- политик Юлия Тимошенко использовала образ Леси- Украинки, Ларисы Косач- Квитки, писательницы и поэтессы. Крупные красные бусы и переднички из полосатой яркой материи немного выбивались из образа, но они официанткам шли.
Нас проводили в отдельный зал, точнее комнату, которая была не столь весёлая, скорее уж почти европейская, или скажем – средиземноморско– европейская. Стены здесь были отделаны узкими полосками базальта, расположенными вертикально. Несколько колонн, большей частью «утопленных» в стену должны были навевать мысли об Элладе и Гомере. На панно изображались музы, а ближе к потолку «резвились» алебастровые купидончики, нацеливающие стрелы на сидящих за столиками в зоне их «обстрела».
Вместе со мной, тётей Алей и Аделаидой Зиновьевной увязались ещё пара мужчин, обряженных в костюмы. Один из них носил, как полагается – галстук, а вот второй вместо привычной сорочки носил украинскую «вышиванку». Это такая рубашка из украинского национального костюма, с вышивкой по вороту. У него, то есть сопровождавшего нас чиновника из местного отделения культуры была смешная круглая причёска и гуцульские усы «скобкой». Кажется, его звали Опанас Кашура. Второй, вроде бы – Степанов, а может и нет, я сразу же и забыла. Да, ещё с нами увязался какой-то журналист, который говорил так быстро, что трудно было следить за его мыслью. К тому же у него была дурная привычка размахивать руками. Он подкатил ко мне в зале музея и заявил, что должен непременно взять у меня интервью. Это уже после того, как Чепель позвала нас обедать. Репортёр и увязался с нами.
Официантки принесли за самый большой стол несколько подносов великолепно оформленных блюд. В центре стола, на большом лакированном блюде, лежал молочный поросёнок, державший в пасти яблоко. Мне было поросёнка жаль, и я к нему не прикоснулась, а сопровождавшие нас чиновники не церемонились и быстро располовинили  его большим ножом. Внутри поросёнка была каша, гречневая и ароматно пахла. Должно быть, в кашу ещё что-то добавили. Чиновники азартно поедали фаршированного  поросёнка и хвалили сами себя. Мне это было слушать неинтересно, и я погрузилась в собственные размышления. Репортёр тоже загрузил тарелку свининой с кашею и одновременно говорил со мной и поглощал содержимое тарелки. Я невпопад ему отвечали, а сама думала, как там мой Артур поживает. Помнится, он говорил, что ему предстоят гастроли по южным регионам России, а потом он отправится в центральную часть. Скоро и мы, после обеда, тоже отправимся в концертный зал, и я буду слушать исполнение тех партий, что были сыграны в прошлом моим дальним родственником, годы которого уже вышли, а воспоминание о котором живо до сих пор. Что мне важнее – этот давно почивший родственник, пианист и, теперь бы сказали – аранжировщик, а тогда говорили – импровизатор, или живой, но такой далёкий от меня Лойе, образ которого пророс в моём сердце розою, шипы от которой царапают это самое многострадальное сердце. Сколько ещё мне придётся выстрадать, пока наши судьбы соединятся в одну.
Что я знала о страданиях? Тогда …
Ещё какое-то время репортёр меня пытался от моих дум отвлечь, но, озадаченный, отстал, а потом переключился на Кашуру. Чиновник начал что-то говорить о русской и украинской культуре, о влиянии их друг на друга. Я не очень внимательно слушала, но, кажется, чиновник уверял, что Александр Сергеевич Пушкин очень жаловал стихи Тараса Григорьевича Шевченко и не прочь был у него поучиться. Мне всегда казалось, что Пушкин был старше по возрасту и более в поэзии сведущ, но спорить не стала. Остальные в речи чиновника не вслушивались, а отдавали дань искусству поваров «Шинка». Опанас Кашура завершил свою речь тостом и здравицей в честь юбилея Задунайских и нас, его потомков. Тётя Аля, а следом и Аделаида Зиновьевна подняли бокалы и пригубили их, а я ограничилась тыквенным соком. Я налегала на вареники. Всё-таки здесь их готовят не в пример лучше, чем у нас.
Потом мы отправились на концерт. Зал был полон. Я такого не ожидала. Классическая, или камерная музыка сделались предметом интересов весьма узкого круга лиц, которые искренне получали удовольствие от игры музыкантов. Неужели здесь столько знатоков? Я вертела головой, пытаясь по лицам определить настоящих любителей музыки. Лица у всех были самыми обычными. Они вполголоса общались друг с другом, а когда концерт начался, все разом замолчали и не забывали аплодировать после каждого выступления.
Мне понравились фортепианные трио Йозефа Гайдна. Я закрыла глаза и вслушивалась в полные и неполные октавы, которые дополнялись слаженной игрой музыкантов. Кроме фортепиано, участвовали и другие инструменты, и богатая палитра звучания могла бы усладить слух и более привередливого слушателя. Но я-то уверяла себя, что слышу игру Артура, и не открывала глаз, погружаясь всё глубже в океан этих божественных звуков, которые могут увлечь и очаровать тех, души кого открыты для музыки.
Греческий слепой поэт Гомер рассказывал о странствиях героя Одиссея, правителя острова Итака. По легенде, по стихотворным строкам, мореходы попали под действие песен сирен и были настолько ими зачарованы, что могли бы погибнуть, не в силах противостоять оцепенению. Насколько был точен поэт? Это зависит от вас, насколько вы готовы открыть свои душу и сердце? Лично я – готова …
У замечательного русского художника Марка Захаровича Шагала есть целый ряд картин, персонажи которых летают. Разглядывая их, а в особенности картину «Прогулка», я думаю, что написаны они под влиянием двух главных чувств, которые слились воедино. Это – любовь к своей супруге Белле Розенфельд, а во-вторых, это музыка. Я думаю и даже уверена, что когда Марк Шагал писал свои левитические картины, его сопровождала музыка, живая или граммофонная, но она в его мастерской была.
И вот теперь, вслушиваясь в фортепианные аккорды, я почувствовала, как тело моё сделалось лёгким и взмыло над сиденьем зрительского кресла. Я поплыла по воздуху, ощущая блаженство и восторг одновременно. Я вытянула вперёд руки, туда, где играл Артур Лойе, музыка которого и подняла меня над суровостями реальной жизни и перенесла сюда, в мир волшебства и неги. Я была вписана  в картину «Влюблённые» Шагала. В этом и заключена суть этого чувства. Вот сейчас наши руки соединятся и … и … я схватилась за руку …
– Э-э, милочка, ты, кажется, заснула. Устала?
Я открыла глаза и поняла, что нахожусь на своём месте, и на сцене играет вовсе и не Артур, а кто-то незнакомый. Алевтина держит меня за руку, то есть это я вцепилась ей в пальцы, как только почувствовала, что дотягиваюсь до руки… Действительно, я задремала и увидела во сне картину Шагала, то есть я в ней, в той картине, была. Ошеломляющее чувство, признаюсь вам.
– Признайся, Женечка, ты спала?
– Да, тётя Аля, то есть, извините, Алевтина Михайловна.
– Ничего, девочка моя, я понимаю тебя, все твои переживания. Сейчас мы пойдём домой, и ты хорошенько выспишься. Завтрашний день мы полностью посветим отдыху и болтовне …
Наверное, впечатления этого дня наполнили меня, как наполняет гелий воздушный шарик. Я чувствовала себя пустой и лёгкой. Казалось, что порывом ветра меня умчит куда-то за горизонт, за синие дали. В русских сказках злые силы уносили Василису Прекрасную и суженый её шёл на поиски, через тернии и опасные приключения, чтобы найти её. Теперь времена пошли другие, и уже Василисы отправляются на поиски путей, которые соединят их со своим будущим счастьем. Такие вот у нас жизненные коллизии.
Должно быть, тётка наняла такси, а может городская администрация предоставила нам авто, но я иногда всплывала из дрёмы и слышала, что тётка говорит со мной, и я даже ей что-то там отвечаю. А мимо проносились деревья, и было ощущения движения. То ли сон метаморфировался, то ли машина ехала слишком быстро, а потом я снова проваливалась куда-то глубоко- глубоко, где был полёт и нега …


Глава 10. Утро трудного дня.               
Своих снов я не всегда осознаю. То есть, может быть, они снятся не каждый раз. Или в голове у нас устроен какой-то особый механизм, который иногда даёт нам осознать свои сновидения, а порой – нет. То есть вроде бы что-то и было, и даже присутствует какое-то послевкусие, тень от воспоминания, но не более того.
Короче говоря, проснулась я очень рано, и было ощущение праздника, но праздника закончившегося. Прошло нечто особенное, а дальше снова начинались будни. Может даже и не серые и не суровые, но всё равно – будни.
А потом я услышала тихие всхлипывания и увидала, что из кухни, дверь в которую была закрыта, пробивается окантовка в виде светлого квадрата. Там был кто-то и этот кто-то плакал. Кроме меня и Алевтины Михайловны в квартире никого не было, значит …
Я соскочила с тахты и направилась на кухню, как была, в своей пижаме, разрисованной розовыми плюшевыми мишками. Когда этот «костюм для сна» был надет на меня, то сны были хорошими. Я выросла, но продолжала носить пижаму такого детского раскраса. Наверное, Вы скажете, что это блажь, а я спорить не буду.
Тётя Аля сидела за кухонным столом, и пепельница перед ней была заполнена окурками. По её лицу было видно, что она так и просидела здесь всё ночь. Что случилось?
– Что случилось, Алевтина Михайловна?
– Не знаю, – устало пожала она плечами. – На душе очень тяжело. Знаешь, Женечка, видимо, у меня внутри помещён какой-то «барометр», который отмечает смену чего-то там, которое скоро грядёт. Понимаешь?
– Не очень, – призналась я, протирая кулачками глаза. Потом я подошла к мойке и поплескала в лицо холодной водой.
– Говорят, многие животные чувствуют, что скоро начнётся сотрясение земли, начинают волноваться и ведут себя по-особому. У них нет языка, как у людей, но у них есть нечто другое. Вот и я, кое-что могу чувствовать. И это что-то не даёт мне спать.
– Но вы только что плакали.
– Да, – кивнула головой тётя. – Я слушала песню, старинную казацкую песню, которую исполняет Пелагея, певица, вернувшая слушателям многие народные песни. Песню «Казак» любил слушать мой Григорий. Вот послушай сама.
Тётка нажала копку пуска старенького кассетного магнитофона. Послышался шорох ленты, потом пошли гитарные аккорды и проникновенный голос запел: «Шёл казак на побывку домой, полем, лесом, дорогой прямой»…
Когда Пелагея пропела, как обломилась доска, и казак искупался в воде ледяной, у тёти побежали из глаз слёзы. Глядя на тётку, прослезилась и я. Алевтина Михайловна встала и обняла меня, а потом рассказала:
– Знаешь, Женечка, мы ведь с Григорием именно так и познакомились. Шёл он мимо, меня увидел и не мог глаз оторвать, оступился и в канаву с водой угадал. Я смеялась, но ему помогла оттуда выбраться. Так и познакомились, а потом почти и не расставались. Правда, в конце он от меня всё же ушёл …
Похоже, что тётка снова собиралась плакать, и надо было её как-то от этого отвлечь. Я спросила первое, что пришло на ум:
– А почему? Что его заставило сделать это?
– Почему? – Вздохнула тётка. – Наверное, потому, что он настоящий мужчина, цельный и не умеет идти на компромиссы. Он ведь у меня казак и это особый человеческий статус.
– Расскажите, тётя Аля, – попросила я.
– Ну, что тут рассказывать особо, – задумалась тётка, глядя мимо моего плеча. – В этом надо жить. Казаки, они ведь люди особые.
– Папа мне рассказывал о поморах, – призналась я, – и тоже говорил об их особенности.
– Знаешь, Женечка, – сказала мне тётя, – славянский этнос находится на границе европейской и азиатской цивилизации и является той точкой, где они должны бы соединиться, но их нейтрализует народ России.
– Что это означает?
– Да как тебе сказать? – Задумалась Алевтина Михайловна. – Это сложное социальное и геополитическое понятие, однако можно определённо видеть то, что на границах и попадаются такие вот мощные социальные группы, как казачество или поморы. Они могут выдержать много больше, чем люди обычные, которым не надо быть настолько сильными.
– Однако я не понимаю, – продолжала допытываться я, – в чём у вас с вашим Григорием случился конфликт. Почему вы расстались?
– Наверное, виновата я. Знаешь, Женечка, запомни это на всю жизнь. Семейные отношения подразумевают жить интересами друг друга. Обоим сторонам надо чем-то поступиться, и тогда получится цельная ячейка общества, которая даст потомство, то есть детей. Извини уж, что я так выражаюсь, сухо и почти по-канцелярски. Я ведь всю жизнь в журналистике работаю, а у них свой язык, не сколько литературный или народный, а государственный.
– Вы опять отвлеклись, тётя.
– Нет, это я так тебе объясняю. Григорий был казаком, то есть из той человеческой категории, что сохраняют целостность за счёт своей твёрдости принципам и идеалам. Обратной стороной всего этого есть то, что они не умеют заставить себя подстраиваться под что-либо, даже под любимого человека. Жена казака, казачка, вот она должна быть готова пойти за ним, куда его ведёт долг, внутренний долг.
– А вы?
– А я … – повторила Алевтина Михайловна и вздохнула. – А я – дура, тоже ведь относила себя к государственной социальной группе, то есть проявляла твёрдость и неуступчивость. Вот это и развалило наш семейный очаг. Ковчег несостоявшейся толком семьи дал крен во время бури споров и пошёл на дно здравого смысла.
Тётя говорила загадками, но я её понимала. Не каждый ведь готов сказать о своих ошибках. Большинство склонно обвинять других, кого угодно, но только не себя самого.
– Григорий чувствовал ответственность, ответственность того, что единое социальное государство, каким был Советский Союз, вдруг столь легко раскололось. Ладно, он был готов признать противоречия между Россией и народностями Средней Азии, где были слишком иные географические и религиозные основы. Даже государства Прибалтики, которые всегда тяготели к странам Европы, это тоже было можно понять и объяснить, но то, что Украина начала отдаляться от России, это Григорий признать отказался. В своё время власти России передали Украине те земли, которые именовались Новороссией, взамен того, что Западная Украина была как бы потеряна. Это была такая глобальная прививка Россией Украины Восточной. Такая вот передача территорий должна была сделать Украину пророссийской и упрочить славянские связи. Но влияние Западной Украины, оно начало раздирать эти две половины, и это очень неправильно. Можно видеть, насколько много противоречий между двумя Кореями, между двумя Китаями, между двумя Кипрами, и так далее. И всё потому, что эти самые противоречия всё время подчёркиваются и выпячиваются, а то, что соединяет и объединяет, то нейтрализуют взаимно враждебной цивилизацией.
– А при чём здесь ваши с Григорием отношения?
– Григорий, вместе со своими единомышленниками пестовали идею, что можно создать территорию, которая, как конфедерация, входила бы, на определённых условиях, в состав и России, и Украины. Это была бы Новороссия с Одесской областью, Крымским полуостровом, а также Ставропольским краем, Ростовской областью и Кубанью. Это было бы целое государство, которое разделило бы Россию и Кавказ, а также успокоило бы прозападно настроенных украинских политиков.
– Но это же уменьшение территории государства, – не поняла я. – Ладно, ещё Россия, там земли и так немерено, а Украина, она ведь уменьшится на треть.
– Вот и я так говорила, а Григорий мне доказывал, что рано или поздно начнутся противоречия в народах, что может вылиться в гражданскую войну, а их геополитический интерес позволит обойти все противоречия. К тому же предлагаемая ими форма позволяла не уменьшать территории, а даже увеличивать, так как получившееся государство являлось бы доминионом обеих сопредельных сторон. К тому же роль Кавказа, как главного смутьяна нашего региона в двадцать первом веке будет только расти, тем сильнее, чем больше будет бурлить Ближний и Средний Восток.
– Всё это звучит фантастично и у меня не умещается в голове, – призналась я. – Кажется, что речь идёт не о реальном государстве, а словно кто придумал сюжет для будущей книжки.
– Примерно так же говорила и я, а Григорий решил, что высмеиваю их проект и замкнулся в себе. То есть они что-то замышляли, над чем-то работали, он всё реже появлялся дома, а на мои вопросы и истерики отмалчивался. А потом к нам в дом пришли работники службы безопасности Украины. Они собирались арестовать Григория, за подготовку акта сепаратизма. Это они так говорили. Они устроили засаду у нас дома и два человека сопровождали меня, когда нужно было куда-то отправиться. Но Григорий так и не появился. Он исчез. Потом уже до меня дошли сведения, что он перебрался в Югославию, в Сербию, и даже участвовал в военных действиях, вся их группа участвовала. Они считали себя патриотами, а я … я … высмеивала его.
Тётка снова пригорюнилась и явно собиралась залиться слезами. Я нашла в аптечке настойку валерианы и накапала в стакан капель, разбавила их водой, а потом напоила Алевтину Михайловну и сидела с ней рядом, пока она не начала клевать носом. Я помогла ей добраться до постели и уложила её, заботливо укутав клетчатым пледом. Тётка уснула, а я осталась сидеть. Чем же заняться сегодня? Помнится, Алевтина Михайловна говорила, что сегодняшний день у нас будет посвящён отдыху. Мы будем бездельничать, болтать о разных пустяках и продолжать знакомиться друг с другом.
Ранее семейные кланы были сильны своими связями, а сейчас социальные отношения в государстве позволяли строить карьеру и без дополнительных связей, с помощью образования и личного профессионализма. Это всё дело хорошее, но начало разрушать семьи. Дальние ветви уже не поддерживали друг с другом отношений и семейное древо рода начало хиреть.
Почему землячества кавказских и среднеазиатских народностей процветают, а славянские всё больше отдаляются друг от друга? Именно по этой самой причине, что устройство государства смоделировано таким образом. Если бы мы нуждались друг в друге, то обменивались бы письмами, навещали друг друга, я бы знала тётку Алевтину, а её Григорий наверняка бы сдружился с моим папой. Может даже ему не пришлось бы бежать в Сербию, чтобы сгинуть там в каком-то боестолкновении.
Я включила чайник и заварила себе растворимого кофе. В приятной компании можно заварить кофе настоящего, священнодействую с медной туркой и добавляя несколько кристаллов поваренной соли, чуточку ванили или корицы, чтобы добиться изысканных сочетаний аромата. Но находясь в одиночестве, можно довольствоваться и растворимым напитком. В конце-то концов, праздник вкуса и ощущений потому и является праздником, что оттеняется повседневностью. Герой повести советского писателя Анатолия Алексина «В Стране Вечных Каникул» загадал себе желание остаться в Новогоднем Празднике. Скоро ему всё это наскучило и даже осточертело, и был он очень рад вернуться в будни обычной жизни. Очень верное наблюдение.
Наполнив кружку растворимым кофе, я вышла на балкон и принялась любоваться начинающим утром, пением птиц и шумом листвы каштана, который кроной почти дотягивался до балкона. В его ветвях и листве суетились и щебетали птички.
– Здравствуйте, – услышала я голос. – Ой, вы, наверное, та самая племянница, что приехала к Алевтине Михайловне?
От неожиданности я вздрогнула и немного расплескала кофе. Оказалось, что на соседнем балконе стояла женщина и разглядывала меня. И как я её сразу не заметила? Наверное, она только что появилась здесь. Если так, то она умеет двигаться совершенно бесшумно. Я вежливо поздоровалась с соседкой, невысокого роста полненькой особой с бигудями, накрученными на пряди крашенных хной волос. Особа обряжена была в шёлковый пеньюар с кружевной отделкой на рукавах. Она пристально изучала меня, бесцеремонно разглядывая.
– Вы ведь из России приехали? – Спросила меня соседка. – И вас зовут Женей?
– Да, -- согласилась я с осведомлённостью соседки. Есть ведь такие особы, которые знают всё, что происходит в доме и его окрестностях. Таких очень любят участковые и одаривают конфетами, получая взамен сведения о тайнах дома. Иногда такое вложение оправдывает себя и окупается сторицей.
– Меня зовут Татьяной. Татьяна Замашкина. Живу я тут, по соседству.
– Я уже догадалась, – с лёгкой язвительностью ответила я. Не знаю, стоит ли продолжать это знакомство или удалиться во внутреннее пространство квартиры?
– А где сама Алевтина Михайловна? – Продолжала расспрашивать любопытная соседка. – Обычно она поднимается рано.
– Тётя Аля отдыхает. Уж больно день вчера был насыщенный. Они выставку открывали. Вот она и умаялась.
– Это – да, – кивала головой женщина, рискую стряхнуть какой-нибудь из бигудей (правильно говорить – бигуди, но я уж так привыкла говорить), прицепленных на жидковатые пряди. – Она из природы одержимых. Всю себя готова вложить в дело. Я ей сто раз говорила – Аля, занимайся больше домом, нечего по всему городу бегать. Так разве ж она доброго совета послушает? Ой, извините, – спохватилась соседка, решив, что я побегу сейчас же жаловаться тётке, – мы живём в дружбе и согласии, а советы даём от чистого сердца. Надолго к нам?
– На несколько дней, – ответила я, – а там посмотрим.
Мы ещё поговорили несколько минут, то есть соседка болтала без умолку, жадно разглядывая меня, а я отвечала, стараясь быть вежливой. Уловив паузу, я извинилась и ушла с балкона.


Глава 11. Война!
Алевтина Михайловна мне сказала о своих дурных предчувствиях, но я её не услышала. Должно быть ещё не проснулась. Да и у самой у меня ничего подобного не было. Точнее, я была сосредоточена на собственных проблемах, и это меня экранировало  от всего остального.
Можно вспомнить Аркадия Гайдара, его повесть «Военная Тайна», где вожатой Алькой рассказывалась сказка о Мальчише- Кибальчише. Если вы забыли, так я напомню. Там вышел Мальчищ- Кибальчиш на крыльцо своего дома. Смотрит он – небо ясное и ветер тёплый, солнце к вечеру садится за Чёрные Горы. И всё бы хорошо, да что-то нехорошо. То ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Мальчишу, будто пахнет воздух не цветами с садов, не мёдом с лугов, а пахнет воздух то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов. Ну и так далее. Это то, что позднее назвали предчувствием гражданской войны. Никогда я не думала, что мне придётся вот так же прислушиваться и тянуть воздух носом. Упаси нас Бог от всего этого …
Итак, я сидела за столом и думала … Не помню уж о чём, а скорей всего и ни о чём, а просто сидела и смотрела на кружку, в которой время от времени позвякивала ложечка. Где-то далеко снаружи глухо бумкало. Одно с другим я никак не связывала. Потом бумкать стало громче. Вдруг пронзительно заверещал телефонный аппарат в прихожей, а когда я отправилась туда, он перестал звонить, не успела я снять трубку. Но я её машинально сняла и приложила к ухо. Там было тихо. То есть не было слышно ничего, ни гудков, длинных или коротких, ни шороха помех, ничего. Глухо, как в танке, как говорил Женька Сидоров, мой воздыхатель, когда я дозволяла дотащить мой портфель до дома.
– Что за шум, а драки нет?
Это проснулась тётя Аля, и выглянула из спальни. Вид у неё был заспанный, и она таращилась на меня.
– Доброе утро, – отозвалась я. – Телефон вот – похоже, не работает.
– Так он только что звонил, – не согласилась со мной тётка, преодолевая зевоту, – или я ошиблась со сна?
– Точно, звонил, – подтвердила я, – а потом вот не работает. Я трубку снимала.
– Разберёмся, – махнула рукой хозяйка, – день – наш, а пока ставь чайник, чаёвничать будем. Я пока умоюсь. 
Знаете, привычные действия, которые мы совершаем каждый день, они имеют глубокое успокаивающее значение. Словно в мире ничего не происходит, а ты вот этой обыденностью  отгораживаешься от проблем всего мира. Разве что мир напоминает о себе и назревших проблемах, к примеру – вот этим самым бумканьем.
Я набрала в чайник воды и включила в розетку. Дома мы всегда утром пили кофе или, иногда, какао, «шоколад», как это называл папа. Алевтина Михайловна, похоже, была любительницей чая. Туда она добавляла мяту или мелиссу, а то и ещё какую душицу. Такой чай, заваренный на травах, мне пришёлся по вкусу, и я для себя решила, что и дома буду пить чай «с травами», как тётя Аля.
Пока Алевтина Михайловна умывалась и «приводила себя в порядок», я расставила чашки и кое-как сервировала стол, чтобы с комфортом посидеть за «утренним столом». Я даже начала привыкать к посторонним тревожным звукам, что доносились снаружи. Непосредственно здесь ничего плохого не происходило и это уже успокаивало. Вот только тётка … она не захотело от всего отрешиться, и просто сидеть и пить утренний чай, как это сделал бы настоящий англичанин. Она вышла на балкон и принялась прислушиваться.
Я сидела одна на кухне и тянула из чашки травяной напиток, который казался мне таким вкусным и ароматным минуту назад и, как последняя дура, старалась оттянуть ещё одну минуточку той жизни, которая скоро станет называться «прошлой», потому что вот сейчас закончится. Прошлая жизнь, то есть прошедшая, мирная.
– Похоже, это докатилось и до нас, – задумчиво произнесла тётка, вернувшись на кухню. Сказала скорей себе, чем мне. Но мне было любопытно.
– Что – это?
– Это, милая Женечка, то, что называется … Я даже не решаюсь это назвать определённым значением. Пусть будет – беспорядки.
Затем тётка уселась за стол и взяла свою чашку. Чай она выпила, но без всякого удовольствия. Она пила и рассказывала. Я тоже пила и слушала. Мне казалось, что тётка пересказывает мне какой-то заграничный триллер, который недавно крутили в кинозале. Коротко это выглядело так.
Ещё зимой в Киеве случился Евромайдан. Это когда здешний президент Виктор Янукович, лавируя в политических комбинациях между объединившейся Европой и соседствующей Россией, затеял сближение с Европой и даже был подготовлен некий комплект документов, делающих связи с Европой более действенными. Местные деятели, средней руки предприниматели и просто либерально настроенные граждане оживились, ожидая, что скоро, совсем скоро они станут почти что европейцами. Но тут оказалось, что это не более, чем политические игрища, а Янукович, таким образом, ожидал от российских политических кругов выгодных для себя контактов. Кстати сказать, он их и получил. Но разобиженные прозападно настроенные политики Украины обнародовали против украинского президента порочащие его сведения. Ну, то, то он со своим сыном и приближёнными кругами практически прибрал весь выгодный бизнес к своим рукам. Вот тут и начался Евромайдан. Назвали его так потому, что участники многолюдного митинга на Площади Независимости, или, как здесь говоря, Майдана Незалежности, потребовали сначала заключения договоров с Европой, тех, о которых Янукович вёл переговоры, а когда здешний ОМОН, который называют «Беркутом», начал жестко разгонять протестующих, то появился новый лозунг – «Януковича – в отставку!». Всё закончилось тем, что президент Украины сбежал сначала в Крым, а оттуда, из Севастополя, его переправили в Россию. Вот тогда-то и началось.
Я давно уже отставила чашку с остывшим чаем. Да, кое-что я уже слышала и знала. Но это проходило мимо меня, так как было где-то далеко, и оттого всё казалось, как бы и понарошку. Вроде очередного «реалити-шоу» в телевизоре. Посмотрел, и выключил ящик. Я в то время уже активно занималась Артуром, то есть тем, что считала для себя кризисом в отношениях, которые никак не завязывались. Признайте, что это важнее какого-то там Евромайдана. По крайней мере, для меня это было так.
Украина, это довольно большое государство. По европейским масштабам. Но по сравнению с Россией она проигрывает, по многим параметрам. Поэтому местные политики изначально выискивали себе союзников и партнёров, которые увеличивали бы их влияние. Проблемой Украины было также и то, что она составлялась как бы их двух половинок. Западная часть и восточная. Левобережная Украина и Правобережная. Это если брать за точку отсчёта Днепр. Помните, ещё Гоголь писал, что редкая птица долетит, ну и так далее. Сейчас в полёт отправились политики.
После того, как распался Советский Союз, «великий и могучий», как его именовали ранее, местного уровня политики пытались играть политику самостоятельности. Но дело-то в том, что экономические отношения в СССР были сильно централизованы, то есть власти коммунистической державы старались делать так, чтобы экономика каждой отдельной союзной республики не было самодостаточной. То есть конечного продукта не было. Важного стратегического продукта. Что-то выпускалось и отправлялось соседям, а те доделывали. Такие вот в СССР были стратегии.
Когда начали строить замкнутые циклы промышленности, оказалось, что удовольствие это довольно дорогое. Белоруссия поступилась частью свобод и получала от России какие-то экономические преференции. Казахстан тоже не терял связей, а прочие республики желали самостоятельности, чем вызывали раздражение у своего Старшего Брата. Вы меня понимаете, о чём я говорю?
К самым близким людям у нас всегда были и самые высокие требования. То есть то, что мы не замечаем, по равнодушию, у людей малознакомых и совсем посторонних, пристально изучается у родственников и близких друзей. Если что не так, начинаются сильные обиды. Эти человеческие слабости распространяются и на политику. Посмотрите, насколько непримиримы северные и южные корейцы, вели войну северные и южные вьетнамцы, не раз воевали киприоты- греки и турки. Насколько яростно были настроены друг к другу части Югославии – Сербия чувствовала себя региональным Старшим Братом, а жители Хорватии, Боснии и Герцеговины этому сопротивлялись. Вплоть до масштабных военных действий. Это чтобы вы понимали, к чему может привести упрямство политиков.
Если Леониды, Кравчук и Кучма, как-то балансировали между самостоятельной политикой и притязаниями Российского Старшего Брата, то с Викторами, Ющенко и Януковичем начались проблемы. Ющенко был экономистом и занимался финансами. Его воспитал ведущий банкир Украины- Вадим Гетьман. После того, как Гетьман «сошёл со сцены», президентом Национального банка Украины сделался Виктор Ющенко, который проводил довольно умелую финансовую политику государства, в том числе денежную реформу и организовал выпуск национальной валюты – гривны, что увеличило его вес, как успешного политика. В то время он вторично женился на Екатерине Михайловне Чумаченко, точнее – на Кэтрин Клер, гражданке США и сотруднице Государственного департамента тех же самых Соединённых Штатов. Всё это вылилось в то, что Ющенко имел сильную поддержку из-за рубежа, со стороны США и Европы. Естественно, всё это стало «камнем преткновения» между политикой Украины и России. В экономических конфликтах Ющенко стал проигрывать. Естественно, у России было гораздо больше «козырных тузов» в рукаве политики.
Следующим президентом стал Виктор Янукович, лидер Партии регионов, и в первую очередь – восточных территорий Украины, где был сосредоточен основной потенциал промышленности. Янукович был губернатором Донецкой области и, как замечательный хозяйственник, занял пост премьер-министра. К тому времени мало кто помнил, что в молодости он был осужден  за участие в бандитской группировке «Пивновка», где пребывал в рядовых участниках. Кто в молодости не шалил? Некоторые вот дошли и до высших руководящих должностей. Есть и другие примеры. Сильвио Берлускони не единственный в новейшей политической истории.
Как бы то ни было, но некоторые наклонности, если нет мер их сдерживания, берут над вами верх. Может именно это и стало причиной такого масштабного недовольства украинцев своим президентом, что они выступили против него. Всё закончилось боями на Майдане Незалежности в Киеве и ряде других мест, к примеру, в Одессе, где в Доме профсоюзов трагически погибли свыше пятидесяти человек.
Теперь возвратимся снова в Донбасс, который в Киеве представлял Виктор Янукович. Как лидер политической партии, он поддерживал своих земляков, и они отвечали ему взаимностью. Не все, конечно, но многие. Когда новые политические силы создали свою коалицию, Донбасс заявил, что не признаёт новой власти и намерен выйти из состава Украины, где произошёл «государственный переворот». Это и стало той отправной точкой, когда на востоке Украинского государства начали стрелять пушки.
Да-да, новое государственное объединение, Донецкая Народная республика, обзавелось своими силами самообороны. Не забывайте, сколько на востоке Украины было военных заводов. Так что с оружием больших проблем не возникло, равно как и с людьми, которые этим оружием могли управляться. Многие бойцы из отрядов «Беркут» перебрались на восток Украины, а кое-кто подался в Крым и в Россию.
– Следом за Донецком началось и у нас, – рассказывала мне тётка. – Первого марта на главной городской площади состоялся многотысячный митинг и над зданием областной администрации кто-то поднял российский флаг. Каждый последующий день собирали новые митинги и создавали новые резолюции. Избрали «народного губернатора», лидера «Луганской гвардии» Александра Харитонова, который предложил провести народный референдум о федерализации. Мол, закон о местных референдумах позволяет его проводить. И в это смутное время ты и приехала.
– Откуда я могла об этом знать, – вздохнула я. – У меня свои печали и как-то за всем этим я не следила, что у вас происходит.
– После того, как мы с Григорием расстались, – призналась тётя Аля, – я тоже стараюсь не очень-то вдаваться в эти дела. Грузь считал себя большим патриотом. Наверняка он бы сейчас где-то находился в первых рядах.
– С какой стороны? – Не подумав, спросила я.
– Конечно же, с нашей, славянской, -- посмотрела мне в лицо Алевтина Михайловна. – Григорий очень болезненно воспринимал приверженность части молодёжи к тем национальным формированиям, что вышли с Галичины. Он считал, что русское казачество стоит на страже рубежей славянской цивилизации, а ОУН Коновальца- Мельника- Бандеры, а до них Центральной рады Петлюры, это всё проекты тех сил, что когда-то создали на краю Европы рыцарские ордена – Ливонский и Тевтонский. Времена изменились, и структура военных формирований стала иной.
– Что же сейчас будет? – Спросила я у тётки. Алевтина Михайловна решительно поднялась с места и заявила, что отправляется в разведку, а я должна оставаться на месте, ждать её и … и … приготовить обед.


Глава 12. «Вечер трудного дня».
Как-то мы с Зоечкой отправились посмотреть фильм известного кинорежиссёра Сергея Соловьёва «Асса». В фильме было много музыки и песен, была любовь и трагедия, а ещё мы с Зоечкой обсуждали, как это – начать жить с «папиком», который содержит тебя, и всё такое прочее. Зоя, человек прагматичный, заявила мне тогда, что не всем везёт с родителями, не у всех имеется жизненная поддержка и та стартовая «точка опоры» умника Архимеда, с помощью которой можно попытаться свернуть мир себе на пользу. Не знаю, я тогда с ней не согласилась, но подумала ещё, помню, что мы мало ценим то, что у нас уже есть, а гоняемся за чем-то призрачным и малосбыточным. А теперь вот сама оказалась в чужом городе, хорошо хоть не у чужого человека.
Да, чего это я вспомнила об «Ассе»? Там есть эпизод, в котором главной героине её парень вручает кассету и говорит, чтобы она поставила её в магнитофон, когда на душе будет совсем плохо. И она в финале её запускает и звучит красивая песня в исполнении Жанны Агузаровой. Я тогда даже прослезилась и рассказала маме. Так мама мне призналась, что, когда её на душе делается тоскливо, она ставит песню Виктора Цоя «Звезда по имени Солнце». Это как лекарство от сплина. Это уже мне сказал папа. Он лично в таких случаях слушает песни «Битлз». Подумать только, папка, вечный оптимист, может испытывать грусть и даже уныние. Никогда бы не подумала …
Теперь, когда Алевтина Михайловна ушла, у меня становилось на душе всё гаже и гаже. Я раньше слышала выражение «кошки на душе скребут». Вот теперь я поняла, как всё это чувствуется. От этого уныние делается ещё ощутимей, как дёготь.
Чтобы от этого избавиться, я залезла тётке в шкаф, где видела у неё коробку с виниловыми пластинками. Это в наше-то время цифровой музыки! Наверное, это как-то связано с памятью и ассоциациями. Старых виниловых пластинок была целая стопка. Среди других конвертов я нашла болгарскую лицензионную пластинку «Битлз» - «A Hard Day/s Night», которая вышла в 1964 году, как саундтрек с одноимённого фильма, снятого режиссёром Ричардом Лестером. Фильма я не видела, а песни слышала и не раз. Папа, когда бывает дома, частенько ставит какой-нибудь из альбомов британского бит- квартета, для того, чтобы поднять настроение и подпитаться их энергией.
«Девчонки, – говорил папа нам с мамой, – «Битлз» потому назван величайшей группой мира, что они поняли главное в этой жизни и это знание они попытались растворить в своём творчестве. Его не обязательно надо стремиться понять, достаточно научиться чувствовать. Поймайте настроение, и вы испытаете чувство блаженства, блаженства и оптимизма, а это лучшее, что вам необходимо. Всё остальное преходяще. Ловите хорошее настроение и используйте его на все сто».
Я всегда считала, что папа это говорит, чтобы повеселить нам с мамой, а потом, когда подросла, начала понимать, что это он говорил в серьёз.
Достав из конверта жёсткий диск, я положила его на проигрыватель, пристроила сверху, на бороздку, иглу звукоснимателя, и скоро из динамика, сквозь шорох и щелчки, послышались бодрые и залихватские звуки песен. Я лежала на тахте, закинув левую руку за голову, и слушала их голоса. Подумать только, прошло полвека, был убит Джон, умер от рака Джордж, а они продолжали оставаться молодыми и жизнерадостными и эту свою радость они передавали мне. Появилось ощущение, что не всё так плохо, что ничего фатального не произошло. Да, кругом творится что-то невообразимое, но в моих силах пройти сквозь всё это, и заслужить тем любовь Артура Лойе, который посмотрит на меня другими глазами и увидит, что я не просто одна из его обожательниц, а кто-то другой, выше прочих. Он откроет мне своё сердце, а я сделаю его счастливым. Счастье через радость постижения. Так говорил кто-то из древних мудрецов, которые познали истины задолго до становления основ цивилизации.
Я слушала быстрые и лёгкие песни и сердце моё наполнялось возвышенным чувством, что всё закончится так, как того пожелаю я. А потом песни закончились, а вдруг вспомнила, что тётка поручила мне заняться обедом. Скоро она явится и увидит, что я валяюсь на её тахте и слушаю песни на её проигрывателе. Уставшая, она не покажет и тени недовольства, но я сама буду чувствовать себя мерзко. К тому же не надо растрачивать на мелочи то чувство лёгкости бытия, что я получила, прослушав несколько песен ливерпульской «большой четвёрки».
Решительно я отправилась на кухню. Когда я появилась здесь, тётя Аля сразу решила, что она будет учить меня готовить. Это всё хорошо, но кое-что я успела узнать дома, у мамы, в школе, да и от подружек. Так что я не растерялась.
Моя мама очень любит готовить щи. Она говорила, что это исконное русское блюдо. В старое время в щи обязательно клали репу и сельдерей, а также корни петрушки, что сейчас делается редко. Но она научила одному хитрому рецепту, который придумала сама.
«Женечка, говорила мама, щи могут быть и вегетарианскими, или, как раньше говорили - постными. Но всё равно они будут вкусными и питательными. Надо взять и слегка пассировать репчатый лук, потом добавить туда же нарезанную колечками морковь, добавить в сковороду ложку томатной пасты и нашинкованной свежей белокочанной капусты. В кастрюлю сложим нарезанный картофель и поставим его варить. Потом, когда вода закипит, брось туда то, что подтушится на сковороде, минут через десять добавь ещё капусты – маринованной и квашеной. Вот это сочетание разного приготовления капусты и даст вкус щам. Да, не забудь подсолить и кинуть туда чёрного перца горошком. Перед тем, как выключить суп, хорошо ещё положить лавровый листик. Ничего сложного».
Вот этот совет мамы я и реализовала, обнаружив на кухне все необходимые компоненты этого блюда. К тому времени, как тётушка вернулась, кастрюля ещё оставалась горячей, а запах доходил до лестничной клетки. Алевтина Михайловна принюхалась, а потом решительно предложила сесть за стол.
– Все новости – потом, – заявила она. – Недаром ведь на Руси гостя кормили, поили, в баню водили, а уже потом приступали к расспросам. Да, вместо бани ограничимся душем. И тоже не сейчас.          
Мы кушали и молчали. Каждый думал о своём. Я лично размышляла о том, что угораздило меня приехать сюда в тот период, когда здесь что-то назревало. Наверняка ведь об этом говорилось по телевизору, писали в газетах, и всё это прошло мимо меня.
– Тётя Аля, а у вас телевизор есть?
– Есть, – ответила она, всё ещё пребывая в состоянии задумчивой меланхолии, – где-то на антресолях. Терпеть не могу, когда мне голову компостируют. Вот и убрала его подальше. Там или откровенное враньё показывают, либо рекламу, выстроенную по всем правилам внушения и навязывания своего видения, либо беспрерывно гонят пустые и пошлые «мыльные» сериалы. Вот я его и убрала. Но придётся достать, надо же быть в курсе дела, что творится в городе. Господи, до чего же мы дожили.
Тётка съела ещё несколько ложек щей и отодвинула тарелку в сторону.
– Молодец, что приготовила. Только надо было всё сделать не так. Я тебя научу.
Она достала стремянку и полезла в прихожей вверх. Там, над входом, имелись самодельные антресоли, искусно задрапированные. Я и не думала, что это такая кладовочка. А тётка разомкнула защёлку, и дверцы распахнулись. Одновременно внутри засветилась электрическая лампочка. Слабенькая, но для тесной клетушки освещения было достаточно. Тётка влезла туда, скрывшись наполовину и чем-то там шуровала. Слышно было, как там что-то переставляется. Одновременно тётка сообщила, что антресоли устроил Григорий, когда они получили эту квартиру. Он планировал там складывать свою казацкую амуницию, чтобы не было на виду, а теперь вот место это служит для складирования вещей, которые в данный момент не очень-то и нужны. Тут тётка добралась до телевизора и начала его вытаскивать. Телевизор оказался маленький, переносной. К нему имелась и комнатная антенна.
– Алевтина Михайловна, – спросила я тётю, пока она устраивала на подоконнике телевизор, – а где вы готовить так хорошо научились?
– Это мама Григория постаралась, – присела тётка на табуреточку, – Акулина Симеоновна.
– Семёновна? – Поправила я тётку.
– Я тоже так её называла. Но правильней будет всё же Симеоновна. Папа у неё был Симеон, из раскольников они, то ли духоборы, то ли молокане. Она как-то в подробностях всё объясняла и различия выделяла, да уж к сегодняшним дням многое и забыла уж. На Кавказе их довольно много скрывалось от властей, мирских да церковных. Григорий, да и Акулина Симеоновна об этом лишний раз не рассказывали. Но готовить она меня научила. Основательно к этому делу подошла. Ей бы в кулинарное училище устроиться – преподавателем гастрономических дисциплин, цены бы ей не было. Но она хворала сильно. Умерла вот. Григорий больно уж переживал. Одна из причин, почему он из дома родного ушёл. Так уж получилось …
Телевизор, наконец, ожил. Сначала по экрану бегали полосы, но потом сложились в картинку. Появился и звук. Конечно же, показывали ненавистную рекламу. Именно поэтому я тоже редко подхожу к телеящику. Алевтина Михайловна нашла программу главного городского канала.
– Звук я пока уберу, чтобы не раздражал нас. А когда будут показывать новости, мы и увидим.   
– А что вы узнали? – Спросила я осторожно у Алевтины. Плохого услышать не хотелось, а хорошее … Наверное, она давно бы уже мне поведала, не удержалась.
– Приятного сказать мне нечего. Всё началось с того, что пророссийски настроенные организации заставили написать заявление об отставке губернатора Луганской области Михаила Болотских, которого прислали к нам из Киева. Это у нас есть такая  «Молодая Гвардия», организация, которая как бы продолжает традиции той «Молодой гвардии», которая действовала во время германской оккупации в Краснодоне. Эту нынешнюю организацию возглавляет депутат Луганского областного совета от Партии регионов Януковича, Арсен Клинчаев. Человек он очень, похоже, энергичный, много говорит и много действует. Он был одним из главных организаторов всех последних митингов. Должно быть, он привлёк к себе излишнее внимание, потому как из центра в Луганск приехала группа активистов то ли «Правого сектора», то ли «Свободы», или «Патриота Украины», а может из «Белого молота» или даже УНО-УНСО. У нас этих политических организаций с националистическими окрасами в последние годы очень много, и они вступают друг с другом в союзы. Сказали, что во главе той группы был Олег Ляшко, депутат Центральной Рады. Клинчаев как раз находился в кабинете начальника областного УВД Гуславского. Парни этого самого Ляшко были настроены весьма решительно и все вооружены. Они надели на Арсена наручники и вывели его на улицу, где заставили требовать, чтобы он отдал приказ своим сторонникам оставить здание областной администрации. Потом его повели в камеру в сопровождении местной милиции. Чего уж там дальше было, в точности неизвестно, но Арсен Клинчаев уже на следующий день был на свободе и громко заявлял, что следующий, кто попытается к нему подступиться, получит в лоб пулю. Теперь рядом с ним было несколько его приятелей из «Молодой Гвардии». Но это не помешало сотрудникам Службы безопасности Украины арестовать его. Арестовали и Харитонова, когда тот выходил из ресторана, в сопровождении депутата из Коммунистической партии Украины и ещё кого-то от Партии регионов. Их препроводили в здание, где находилось управление Службы безопасности. У них имеются свои камеры заключения для тех, кто находится под следствием. Всё это и привело к тому, что собралось тысяча человек, среди которых было много сторонников и участников «Луганской гвардии». Их там скопилось даже больше тысячи человек, и они были вооружены. В городе появились бронетранспортёры. Огонь открыли с обеих сторон. Вот эту пальбы и слышали мы с тобой, милая Женечка. Что будет дальше, я сказать не могу.   
Тут мы заметили, что на экране телевизора мелькают лица и фигуры озабоченных людей. Тётка запустила звук, и мы начали смотреть «События последнего времени», вроде бы так называлась передача. Были видны люди, размахивающие плакатами, на которых было начертано – «Украина – это Русь», «Русский язык – государственный» и что-то ещё, про Европу и Киев, и это что-то было ругательным. Тётка осуждающе вздыхала. Я больше помалкивала и пыталась понять происходящее. В толпе, которую нам показывали в экране телевизора, мелькали флаги, расцвеченные в цвета российского триколора. Ещё я заметила флаги с символикой российского же ВДВ и даже ВМС. Наверное, их привезли сюда из Севастополя, а может это тех дембелей, что служили в рядах российской армии и решили сохранить о службе такую вот символическую память. На экране появился журналист с напряжённым лицом, который быстро начал говорить, что народ требует референдума по самоопределению региона.
– То же самое, что происходило в Донбассе, – мрачно заявила тётка. – Ох, доиграются эти ребята. Ох, доиграются.
– Это вы про кого, Алевтина Михайловна? – Осторожно спросила я.
– Да про эти политические игрища, – кивнула тётка в сторону телевизора. – Для чего мы имеем представительские органы в Раде? Да как раз для таких целей. Они там друг дружку за чубы таскают, вместо того, чтобы решать конкретные вопросы. Насильственная украинизация территорий, которые населены преимущественно русскими людьми, это не самые лучшие решения. Вместо того, чтобы усиливать культурное проникновение двух ипостасей одного исторического этноса, они делают всё, чтобы противоречия нарастали. Пример Палестины ничему не научил политиков? Или они не видят дальше своего депутатского мандата и кассы, где получают немалую зарплату?
Тётка выключила телевизор и забегала по комнате, запустив руки в волосы. Я испуганно за ней наблюдала. На душе сделалось тоскливо. Наконец тётка заметила моё выражение лица и обняла меня.
– Прости меня, Женечка, – тётка горестно вздыхала. – Я многое принимаю слишком близко к сердцу. Мы, женщины - существа, состоящие из эмоций. Но, это влияние времени. – Она ещё раз обняла меня и присела рядом, придвинув табурет. – Только если раньше эмоции были сосредоточены на семью и близких людей, то в советское время власти попытались сделать женщин более сознательными и заставить их чувствовать ответственность за будущее не только рода, но и государства. Когда на этом можно стало устраивать удачную карьеру, в общественные движения было вовлечено множество женщин. Валентина Терешкова, Валентина Голубева, таких было много, и они были успешны. Права женщин были расширены и возможности тоже. Но любовь и заботу сразу на всех распространить невозможно. В проигрыше оказываются те, кто рядом с тобой, они вниманием оказываются обойдёнными. Вот это и есть трагедия. Сколько на этом распалось семей? Знаешь ли ты, Женечка, что даже у Раисы Максимовны Горбачёвой, женщины, которая была полностью во власти, остался в тяжёлом положении родной брат, Евгений Титаренко, неплохой журналист и писатель, между прочим, детские книжки писал. А закончил в психиатрической клинике, где его «лечили» от алкоголизма. А прояви Раиса Максимовна к нему больше тепла и внимания, то … то … не знаю, но наверное, всё было бы не так печально.
– Но он же мужчина и должен быть сильным, – попробовала возразить тётке я.
– Да, моя дорогая племянница, он мужчина и он должен быть сильным, но сильным для кого? С ним рядом не оказалось той, или тех, для кого надо быть сильным. В этом и состоит трагедия нашего времени. Посмотри, что творится кругом.
Тётка показала на экран телевизора, забыв, что только что его в сердцах выключила. Я тоже покосилась на тёмный экран. Но Алевтина Михайловна уже продолжала, весьма страстно.
– Знаешь, в смутный период, который сопровождается безработицей и упадком семьи, молодёжь оказывается обойдённой родственными связями и оказываются подверженными влиянию улицы. Это я ввожу такое понятие социального хаоса. Начинается распад душевно- семейного настроя. Формулировки здесь весьма условные, ты, главное, постарайся понять. Где, как не дома, царят любовь и справедливость? Я имею в виду семьи нормальные, где принято заботиться друг о друге.
– Мы заботимся, – сделала вставку я.
– Отлично! – Обрадовалась тётка. – Ты видишь, что схема домашних отношений работает. Но в состоянии явного или намечающегося хаоса эти отношения слабнут и молодёжь тянется на улицы. Зрелые, опытные люди, имеющие трудовые навыки, могут заработать и облегчить трудности, временные или затяжные. А что остаётся молодёжи?
– Что же остаётся ей? – Мне действительно было интересно.
– Они составляют компании. Малообразованные объединяются для зарабатывания денег, но, не имея опыта квалифицированной работы, все их усилия скатываются в криминальный или околокриминальный промысел. А более культурные и продвинутые начинают участвовать в политических акциях протеста.
– Так вы хотите сказать, что …
Я указала на выключенный телевизор, который растерял всю свою энергию и стоял мёртвой невзрачной коробкой. Тётя несколько раз энергично кивнула.
– Люди, лишённые возможности удовлетворения своих домашних привязанностей, делают всякие глупости, и это говорит в первую очередь, что политическая система государства не выполняет главных своих функций предчувствия нарастающих проблем, не умеет их разглядеть и допускает возникновение таких вот безобразий! Ведь все эти люди, что размахивают кулаками и самодельными плакатами, делают это за тех, кто сидит в парламенте и «ваньку валяет». Не можешь сделать что-то хорошо, иди в другое место, где ты можешь принести действительную пользу!
– Ну, Алевтина Михайловна, – сказала я тётке, – вы сейчас напоминаете мне тех, кто находился по ту сторону телевизионного экрана.
– Да, ты права, – легко согласилась она со мной, – а всё почему? Вот спроси меня – почему?
– И почему? – Хитро улыбнулась я.
– А потому, Женечка, что я дурная хозяйка и не смогла сохранить свою семью, свой дом, свой семейный очаг. Потому и страдаю сейчас.
Последние слова перешли в рыдания. Такого окончания весьма страстной филиппики я никак не ожидала. Мне сделалось жаль Алевтину Михайловну, и я подошла к ней, обняла её, прижалась к ней.
– Не плачьте, тётя Аля, – попросила я, не зная, как и чем успокоить хозяйку, взрослого человека. – Ведь не одна же вы, в конце-то концов. Вокруг много людей, и вон сколько из них к вам хорошо относятся… А знаете что, давайте поедем к нам. Мама и папа будут очень рады. Поживёте у нас, пока здесь всё не наладится. А, тётя Аля?
– Спасибо тебе, Женечка, – Алевтина Михайловна погладила меня по голове, словно маленького ребёнка и улыбнулась сквозь слёзы. Лицо её как-то сразу состарилось. – Я подумаю над твоим предложением. Но пока что это ты у меня в гостях. И, вспомни, у тебя ведь самой есть проблема. Вот с ней разберёмся, тогда и будем решать со мной. Согласна.
– Давайте сделаем так, – решительно предложила я. – Всё это будет завтра. Хватит нам на сегодня расстройств и неприятностей. Отложим всё на завтра. В народе говорили – утро вечера мудренее. Послушаем пока песни. Я тут у вас нашла одну пластинку. Простите меня за любопытство. Я её сейчас поставлю.
Диск так и остался лежать на проигрывателе. Я включила его и поставила головку на начало. Снова послышался бодрый и чуточку слащавый голос Пола Маккартни. Словно и не было этих пятидесяти лет, а продолжался 1964-й год, когда вышел этот замечательный альбом.
– «Вечер трудного дня», – узнала песню Алевтина Михайловна. – Действительно, день был у нас весьма и весьма трудный. И хорошо, что уже вечер и день подошёл к концу.
Мы обе подошли к окну и выглянули наружу. Часть улицы от нас закрывала крона разросшегося каштана. Противоположная сторона была подсвечена заходящими лучами солнца и казалась, в сфере последней событий, запятнанной кровью. В остальном всё было привычно и чуточку обыденно. Может всё и обойдётся.
– Может, обойдётся? – Жалобно спросила я у Алевтины Михайловны. Та прижала меня к себе.
– Надеяться надо на лучшее, голубушка, надеяться и верить. Что у нас есть, кроме нашей веры?


Глава 13. День следующий.
В народе говорят, что утро вечера – мудреней. Я над этой поговоркой никогда не задумывалась. Говорят и говорят. А когда до меня смысл её открылся, так я сразу всё и поняла. Действительно ведь, то, что кажется вечером полной катастрофой и провалом, утром видится не такой совсем уж и бедой. И понятно даже делается, как из всего этого можно без особых потерь выбраться. Чаще всего именно так и получается.
Вот и в это утро мы с Алевтиной Михайловной прислушивались и предполагали, что же творится снаружи? Может, за это время разум преобладал над эмоциями и те, кто всё это начал, принялись договариваться? Ведь если две враждующие между собой дворовые команды начинают воевать по серьёзному, то может получиться и так, что проиграют обе, а где-то поблизости с интересом за ходом их разборок наблюдают чьи-то внимательные глаза и этот «кто-то» и получит все выигрыши, если бывают выигрыши там, где прольётся чья-то кровь.
Я так думаю, что подобного рода сомнения испытывали и другие жильцы этого дома, потому как скоро начались звонки в дверь. Соседи приходили друг ко дружке и заглядывали в глаза. Вдруг кто-то уже всё разузнал и готов поведать, что вот сейчас всё закончится, и они снова начнут жить, как прежде. И одновременно каждый, где-то в глубине души понимал, что по-прежнему, как было, уже не будет. Не может быть так, чтобы все развернулись и отступили, а потом принялись делать вид, словно ничего и не было.
Отчего так?
Да оттого, что надо перейти некую грань, грань режущую, которая что-то внутри отсекает, что ранее убеждало нас, пусть и по-комариному тоненько, что «не убий», «люби ближнего», «подставь левую щёку» и это срабатывало. Раньше. А теперь ты начинаешь понимать, что можно всё, что «цель оправдывает средства», что «в борьбе обретёшь ты право своё», что «лес рубят, щепки летят». И преступление перестаёт быть преступлением, а становится всего лишь действием.
Вот поэтому не может быть так, как раньше. Мир перевернулся на другую грань жизненной призмы, через которую мы станем оценивать дальнейшие действия, и выводы от всего этого будут уже иные. В дальнейшем, в будущем, может случиться и так, что история, сделав виток, снова вернётся на исходную точку, но этот путь ещё надо пройти, и он будет мучительным, этот путь.
Знаете, всё это начинаешь понимать через какое-то время, не сразу. Я успела за это время, довольно короткое время, если перелистывать странички старенького календаря, пережить многое и многое понять, о чём и рассказываю вам сейчас. И мне хотелось бы, чтобы вы меня внимательно выслушали и сделали про себя выводы. Почему – про себя? Для себя-то я уже кое-что решила, но мне хотелось бы себя проверить, и я решилась на этот, довольно откровенный рассказ.
Соседи, как я уже говорила, то и дело забегали друг ко дружке и делились новостями. К нам заглядывали реже, чем к прочим. Появилась уже знакомая мне Замашкина, без бигудей и в платье с крупными набивными узорами. Она таращила немного выпуклые глаза и говорила с повышенной скоростью. Бывают такие люди, истекающие энергией.
– Говорят, что Донецкая область полностью отделилась от Украины и объявила себя народной республикой, – вещала соседка. – Говорят, что они обзавелись собственной армией, куда записались многие мужчины. У них даже танки имеются. Говорят, что они запросили помощь из России, и им её обещали. Скоро сюда перегонят из России целую армию, и они не позволят этим, из Киева, устанавливать здесь такие же порядки, как во Львове, Тернополе или на Волынщине.
Она тараторила и тараторила, едва успевая набрать воздуха в лёгкие. Скоро она устала от собственной болтовни и опустилась на пуфик, на котором тётя Аля порой обувалась. Алевтина Михайловна слушала её, насупившись и нахмурившись. Её выражения лица соседка Татьяна не замечала, наверное, и все остальные соседи были ровно такими же. А как по-другому можно воспринимать слова о приближающихся армиях, готовых открыть стрельбу, и совсем не учебную?
Наконец порция новостей, а скорей всего – просто слухов, иссякла, и соседка Татьяна поднялась с пуфика, чтобы отправиться дальше, чтобы потрясти следующих слушателей своей осведомлённостью. Но, открывши, было дверь, она тут же снова развернулась.
– Да, чуть не забыла, – Замашкина перешла на громкий шёпот, выглядывая временами наружу сквозь приоткрытую створку, чтобы видеть, нет ли там кого. – Говорят ещё, что из России, перед самым конфликтом, забросили тьму шпионов да разведчиков, чтобы они здесь всё узнали. Мол, чтобы никто не догадался, выбирали молодых курсантиков из кадетских корпусов, чтобы их принимали за подростков да школьников. А те уже вроде как подготовленные. Так вот из СБУ таких арестовывают, чтобы потом разобраться. Вот ведь как …
Сказала и за дверь шмыгнула. Алевтина Михайловна, поджав губы, прошла вперёд и заперла входную дверь и зафиксировала её цепочкой, чего при мне ни разу не делала.
– Не люблю сплетниц, – заявила мне тётка, а потом помолчала и добавила. – Правда, без них не обойтись. Мне, как журналисту, приходилось пользоваться разными источниками информации. И, зачастую, первые сведения получала вот как раз подобного свойства. Те издания, которые – «жёлтая пресса», на основе их и выстраивают свои материалы, а кто посерьёзнее, ищут дополнительную, более конкретную информацию. Похоже, надо будет мне снова отправляться. Не побоишься одной посидеть дома?
Что прикажете мне делать? Пищать, мол, нет, тётечка, боюсь ужасно, не оставляйте меня одну? Даже если это и так, надо чувство своё, немножко постыдное, взять в кулак да запрятать подальше. Именно это я и сделала, а потом ещё и улыбнулась.
– Да что вы, Алевтина Михайловна. Конечно, посижу. Что мне тут сделается? Книжки вон ваши полистаю, или телевизор посмотрю. Находимся же мы на улице имени Олега Кошевого. Вот и я, как Уля Громова, будто бы в подполье посижу.
Сказала, чтобы всё на шутку перевести, но тётушка была сильно озабочена. Конечно же, ей было не до шутливых интонаций. Она вздохнула.
– Эх, молодёжь. Всё в игру норовите перевести. Дожили … Уля Громова … Словно мы в фашистской оккупации. Я тебя запру, а ты сиди тихо. Словно в доме нет никого. Дожили …
Она ещё что-то говорила, спускаясь по лестнице, но я в её слова не вслушивалась. Раньше, ещё в первых классах, когда в первый раз услышала про подполье, решила, вспомнив бабушкин дом, что подполье, это подвал дома, где вынуждены прятаться люди, когда на город напали враги. Именно так я и решила и даже рассказала свою версию Зоечке. Она со мной согласилась. Потом уже выяснилось, что всё гораздо шире и сложнее. Но я никогда не думала, что уходить в подполье придётся и в наше время, то есть в двадцать первом веке. Это всё казалось уже явлением времени, как восстание Спартака. Но ирония истории в том и состоит, что порой она приходит в волнение и многие, уже забытые параметры, выбулькивает на поверхность.
Пошарив по полкам книжного шкафа, я нашла и выудила толстенький томик романа Александра Фадеева «Молодая гвардия». Раньше в школе внимательно изучали это произведение, а сейчас, если и проходят, то очень быстро. Я, к примеру, романа так до конца и не прочла. В начале только, немного. А сейчас взяла книжку, открыла где-то в середине и погрузилась в чтение. Написано было интересно и читалось легко. Словно всё передо мной заново открылось. Может быть, до некоторых произведений надо, как бы это сказать – дорасти? А то задают нам Толстого, Достоевского, Тургенева. А они сложны и обстоятельны. В этих многостраничных описаниях подросток тонет, привычный к динамизму современности, и потому чувствует душевное отторжение. Мне вот русская классика в школе не нравилась совсем. За исключением, пожалуй, Гоголя. У него столько веселья и какой-то своей особенности было размещено, что я его прочла, сколько под рукой было, то есть «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород» и «Мёртвые души», запоем и без трудностей. Так только у Пушкина «Капитанскую дочку» читала. А потом оказалось, что Гоголь с Пушкиным дружили и сюжет комедии «Ревизор» и даже «Мёртвых душ» Александр Пушкин Николаю Гоголю подарил, от щедрот своих. Мог бы и сам написать, ан другу вручил. Широкой души человек. А вот интересно, подумалось мне тогда, смогли бы современные писатели своему же товарищу, литератору, тоже достойный сюжет подарить. Я так думаю, что единицы, потому как прагматики, да и прижимистые.
Ой, это я опять от темы отвлеклась. А всё потому, что зачиталась тогда книжкой с обложкой красного цвета. Зачиталась до такой степени, что незаметно для себя задремала. И приснилось мне, что проходит у нас заседание подпольной комсомольской организации, а кругом меня знакомые всё лица, и Зоечка, и староста наш классный, Власюк Костя, и даже Женька Сидоров. То есть вижу я их, а на самом деле это герои – Кошевой, Тюленин, Любка Шевцова, Уля Громова и все остальные. И совещаемся мы, как противостоять врагу, захватившему наш родной город. И, хоть речь идёт о Краснодоне, вижу я улицы своего города. Так вдруг на душе тяжело сделалось, что я заплакала. А потом сразу и проснулась, с мокрыми глазами.
Лежу я и думаю, дура я или нет. Разве может наш город захватить какой-то там враг? В книжке Фадеева, как это было на самом деле, Краснодон захватили немецкий фашисты, гитлеровцы, но ведь их сейчас нет и быть не может. Однако и спокойствия от этого не прибавилось. Значит и без иноземных захватчиков может появиться опасность?
Думать обо всём этом не хотелось, и я решила заняться обедом. Тётя Аля скоро придёт и увидит, что племянница её не валяется с книжкой и не дрыхнет, а вот делом занимается. Что можно приготовить? Чем можно тётю Алю удивить?
Перерыла я все её запасы и нашла, среди много чего съестного, пару банок консервов, рыбных, сардинеллу в томатном соусе и сельдь в масле. Вспомнилось, как мама мне рассказывала о «ленивом супе», то есть из покупных пакетов. Это к нам с Запада пришло, где все готовят из полуфабрикатов. А мама сказала, что можно уху приготовить из консервов. Быстро и вкусно. Только картошки добавить, лука поджарить, да морковки. Плюс соль, перец да лавровый листик. Проще только яичницу изобразить. Кстати сказать, знаменитая песня «Битлз» «Yesterday», в первом варианте, называлась «Яичницей».
Занявшись готовкой, я потихоньку начала успокаиваться. Хочу вам посоветовать – если что-то вас тревожит или одолевает чувство тревоги, займите себя чем-то полезным, тогда и тяжесть на душе станет менее заметной. Проверено. На сковородке шкворчал лук с нашинкованной морковкой, в кастрюлю я крошила очищенный картофель, а обе банки рыбных консервов были мною уже вскрыты и ждали, когда я их вывалю в кастрюлю. Я царствовала на кухне, словно была домашней хозяйкой и напевала песню, которую услышала в фильме- концерте Леонида Парфёнова «Старые песни о главном». Там Андрей Макаревич пел песню «Люблю я макароны». Я тоже пела – «люблю я макароны, когда моя невеста их терпеть не может», пела и хихикала, потому как у меня нет никакой невесты. Это я сама – невеста. Но из песни же слово не выкинешь. Раньше, до Макаревича её пел Киркоров, только не Филипп, а евонный отец – Бедрос, который и передал ему любовь к вокальному искусству. Впрочем, я могу и ошибаться и песню пел кто-то другой.
«Ленивая уха» была почти готова, и я спела «Бесамо мучо». Слышала я, что эту песню написала пятнадцатилетняя девчонка, а сейчас её распевают во всём мире. Включая и вот меня. Такой уж он – современный мир коммуникаций.
За всем этим во мне пробудился зверский аппетит. Суп был готов, но Алевтины Михайловны ещё не было. По моей задумке, тётка должна была появиться ровно в тот момент, как только всё будет готово. Получилось, что не рассчитала.
Повздыхав немного, я решительно, половником, наложила себе полную тарелку и уселась за стол. Пожелала себе приятного аппетита, себя же поблагодарила и принялась усердно поедать то, что приготовила. Суп, да и что угодно, тем вкусней, чем больше вы проголодаетесь. Так что советую, если вы не очень уверены в своих кулинарных талантах, то хотя бы как следует - проголодайтесь.


Глава 14. Началось!
Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Я думаю, что это правило придумали сами мужчины, точно так же, как извозчики придумали поговорку –«пьян, как извозчик», чтобы пассажиры не мучились в выборе, чем же извозчика дополнительно стимулировать, или отблагодарить. Это как в анекдоте, в котором медик вывесил на стене табличку – «цветы и конфеты не пью». Главное, это выделить нужный вам алгоритм действий. Как-то так …
А покушать некоторые женщины любят не менее мужчин, просто женщины лучше понимают некоторые особенности восприятия. Какие, спросите вы? Сейчас поясню на примере, чтобы вы лучше поняли. В кинематографе существуют понятие положительного и отрицательного героя. Одни ходят в белом и причёсаны, другие неаккуратны и носят чёрное. У зрителя должны появляться интуитивные антипатии, корни которого произрастают из подсознания. Человеку свойственно чувствовать. Надо ему всего лишь помочь. Чуть-чуть. Один из способов вызвать глубинное отторжение, это показать жующего человека. Незнакомого. Обратите внимание, бандитов и негодяев в фильмах всегда  показывают жующими. Вспомните «Место встречи изменить нельзя», когда положительный герой Володя Шарапов оказывается в бандитской малине. Все мы видим, как эти подлые урки жрут там и понимаем, что это очень плохие люди. Так нам подсознание подсказывает, а также психологи, которые участвуют в создании сценария фильма. В первую очередь и сам писатель, и сценарист – психолог.
Что-то я сильно увлеклась ассоциативным рядом. Скажу лишь, что срабатывает он, когда вы с человеком знакомитесь и создаёте для себя первичное мнение. Потом это уже большой роли не играет. В тех же фильмах женщины сидят у обеденного стола и с умилением наблюдают, как их мужчины насыщаются. Потому что для себя образ уже сложен и не корректируется, разве что мужчина дополнительно постарается.
Скушала я тарелку «консервной» ухи и пришла в хорошее настроение. В конце-то концов, всё имеет свойство заканчиваться. И плохое, и хорошее. Закончатся все эти невзгоды и здесь. Меня ведь никто не держит. Вот придёт тётя Аля, и я ей так и заявлю. Мол, собирайте вещи. Сегодня же мы уезжаем домой. Пока всё здесь не кончится, поживёт она у нас. Я уже вижу, какой замечательный человек – Алевтина Михайловна, и понимаю, что родители будут только рады помочь ей пережить смутный период в истории Луганска. А как только всё наладится, тётя Аля вернётся назад, если захочет этого. А может ей у нас понравится, в Ростовской области, и она вздумает у нас задержаться. Вот будет здорово!
Я тут же принялась составлять планы, как мы будем выстраивать отношения друг с другом. Я обязательно покажу тётю Зоечке и расскажу, какая Алевтина Михайловна добрая, умная и умелая. Да и Артуру она придётся по душе …
Мысли мои заметались. Подумать только. Я живу образом своего любимого, ради которого приехала сюда, а за последний день в первый раз подумала про него. Столько событий произошло, что они вытеснили из сознания того, чьей половинкой я возжаждала сделаться. Разве так бывает? Оказалось, что да. Оказалось, чтобы раствориться в человеке, нужно, чтобы, как минимум, он был рядом, или чтобы вы ничего не делали.
Когда в двери повернулся ключ, я встрепенулась и помчалась открывать её. Как мне и велела тётя, я набросила ещё и дверную цепочку. Для надёжности. Это замена сторожевой собаки, которая на цепи и бдит. В городской квартире с собакой разные сложности, а вот цепочка никому не мешает. Правда, в новых домах её повсеместно заменили засовы.
Признаться, я приготовила для Алевтины Михайловны целую речь, смыслом которой было предложение ехать к нам. Но сначала надо было её покормить.
– Алевтина Михайловна, – торжественно заявила я, – мойте, пожалуйста, руки и… и … садитесь …
Это я посмотрела тётке в лицо и сразу поняла, что ей не до обедов сейчас.
– Что-то случилось?
– Да! Началось!
– Что началось-то? – Удивилась я.
– Местные власти начали оказывать ответные меры тем, кто устраивает беспорядки …
Тётка рассказывала мне о том, что творится в городе, а сама металась по комнате, хватала то одно, то другое, чтобы поставить тут же обратно и схватить третье. Из её сумбурных слов выходило, что в Луганске, как до этого в Донецке должны вот-вот появиться мобильные бригады украинской армии, а силы безопасности Украины уже начали действовать. К домам граждан подкатывают машины и некоторых самых активных людей, что ратовали за присоединение к России, увозят.
– Куда … увозят? – Только и спросила я.
– Это единственное, что тебя интересует? – Остановила своё суматошное движение тётка и повернулась ко мне.
И тогда я поняла, что тётка находится во власти паники. Что она меня почти что и не слушает. Что она лихорадочно к чему-то прислушивается. В руках я держала тарелку, которую как раз вытирала, когда услышала, как в замочной скважине ворочается ключ. Я так спешила отворить дверь, что не поставила тарелку в сушилку. И сейчас … Я просто вынуждена это сделать.
Подняв руки до уровня головы, я бросила тарелку под ноги. Конечно же, она с грохотом разлетелась на тысячу обиженных осколков. Гости так себя не ведут! Тётка остановилась, с удивлением посмотрев мне в лицо.
– Это всего лишь тарелка, – заявила я. – Постарайтесь успокоиться. Сейчас мы соберёмся и уйдём отсюда.
– Куда? – Простонала тётя.
– На вокзал. Мы поедем к нам. Там вы останетесь до тех пор, пока это будет разумным. А сейчас … вот прямо сейчас … вы покушаете. Зря я что ли готовила?
– Дурдом какой-то, – пожаловалась тётка, хватаясь за сердце, – как у меня давит в груди.
Алевтина Михайловна изменилась в лице и пошатнулась. Я испугалась и бросилась к ней, чтобы поддержать её и усадить за стол. Где здесь аптечка? Кажется, я капала вчера тётке настой валидола. Почему-то красной коробки, в которой Алевтина Михайловна держала лекарства, на месте не оказалось. Наверное, она сунула её куда-то, пока суматошно металась по комнате. Что же делать?!
К соседям! Надо обратиться к соседям. Все сидят дома и чего-то ждут. Они помогут Алевтине Михайловне, дадут ей нитроглицерин. Или что там надо принимать. Я подбежала к входной двери и выскочила на лестничную клетку, позвонила в одну дверь, но она не открылась, подскочила к другой, забарабанила по ней кулаком.
И тут снизу послышался топот сапог. Сразу несколько человек вошли в подъезд. Хоть кто-то появился. Сейчас я позову на помощь! Я свесилась через перила и открыла рот. Но … промолчала. Я прислушивалась. Внизу говорили.
– Я сразу понял, – верещал противным скрипучим голосом кто-то невидимый. Мне сразу представился плюгавенький плешивый старикашка с грязным воротником измятой рубашки, который торчит из-под пиджака, не менее грязного. – Я сразу понял, что Алька с этим связана, с российскими шпионами. Она прячет одну из них. Я сам вчера видел, как они к ней в подъезд направлялись, как эта девчонка всё по сторонам глазами зыркала. Явно выбирала место, откуда можно стрелковую ячейку организовать. Я с утра караулю, чтобы они не сбегли. Алька убежала, так я к вам позвонил, а только что она вернулась и с лица вся не своя. Должно быть что-то там у них не связалось.
– Которая квартира, – оборвал деда грубый голос.
– Не помню я номер, – ответил вредный дедок. – Четвёртый этаж, я вам лучше покажу сам.
Так это же он про нас говорит, поняла я. Про меня, и про тётю Алю! А внизу уже грохотали шаги. Это уж точно про мою душу! Я вспомнила, как читала пару часов назад, как гестаповцы арестовывали краснодонских молодогвардейцев. Показалось, что если вот сейчас посмотрю вниз, то увижу чёрные мундиры и автоматы Шмайссера в закатанных руках. Сделалось так жутко, что ноги ослабели.
Нельзя расслабляться!
Я кинулась обратно в квартиру и дрожащими руками принялась запирать дверь. Но разве это их остановит?
– Идут? – Алевтина Михайловна попробовала подняться на ноги, но по лицу её было видно, что это ей делать трудно. Вспомнилось, что я хотела просить помощи у соседей, но получилось всё совсем не так. Я закусила губу, чтобы не разреветься. Что же это творится, Господи?!
– Что же это творится?!
– Бери свои вещи и уходи отсюда, – твёрдо заявила мне тётка. – Так будет лучше. Я тебе сейчас …
– Я сама!
Свои вещи я собрала сразу, как только решила, что мы идём на вокзал. Большую часть из них я даже не успела достать из чемодана. Он так и стоял у стены. А рюкзачок, вот он. Я закинула его за спину. В этот момент начали тарабанить в дверь. Звонок пронзительно верещал, и, одновременно, колотили руками и ногами. Мёртвого можно было поднять.
– Иду! – Крикнула тётка, а сама толкнула меня в комнату и руками показала, чтобы я спряталась.
Куда же тут спрячешься?! Это же не игра в прятки. «Кто не спрятался, я не виноват». Я обулась в кроссовки, схватила свою ветровку и вышла в комнату. Покрутившись там, я не нашла другого места, как выйти на балкон. Алевтина Михайловна была уже в прихожей. Она двигалась, держась за стенку, с трудом переставляя ноги. Если она изображала сердечный приступ, то делала это очень похоже. А если у неё схватило сердце на самом деле?! Я уже собиралась вернуться обратно в комнату, как услышала голос:
– Давай сюда …
Я повернула голову. Это была опять она, соседка, Татьяна Замашкина. И была она серьёзна и сосредоточена.
– Перелезай ко мне. Побыстрей.
Вы когда-нибудь перелезали с балкона на балкон на уровне четвёртого этажа? Нет? Тогда вы меня не поймёте, но я всё равно вам расскажу. Знаете, подобные действия часто показывают в фильмах и сериалах, герои которых переживают массу событий, а мы за ними наблюдаем и жрём попкорн, если это в кинотеатре, или конфеты с печеньем, если сидим дома. Это так хорошо, сидеть с полной безопасности у себя дома и смотреть, как кто-то другой с риском для жизни выполняет опасные трюки. Там, в кино, для этого предусмотрены трюкачи и каскадёры, которые к этому готовы, которых страхуют и платят им за риск гонорары. А вот так, сами по себе, с балкона на балкон, где расстояние почти два метра, не хотите ли?!
Когда надо, у нас появляются, из каких-то ментальных тайников, и сила, и решимость. Как бы глядя на себя со стороны, я перекинула ноги через перила, оперлась грудью о стену и прижалась к ней. Если бы могла, я бы расплющилась. Надо было сделать по карнизу пару шагов. Карниз был шириной с ладонь и загажен голубями, которые хозяйничают везде, куда их заносит собственное желание.
– Ну, ещё немного, – шептала Замашкина. А я ведь посчитала её за вздорную особу. А она оказалась … – Ещё шажок.
Я отпустилась от тёткиных перил и почти что повисла в воздухе. Вот сейчас я полечу вниз, где разобьюсь! Я сделала ещё мучительный шаг и оторвалась от стены. Всё внутри похолодело … Невесомость …
Но тут меня уцепили за рукав цепкие пальцы соседки, и я сама вцепилась в перила балконного ограждения так, как впиваются зубья капкана в тело неосторожного зверя. Я сумела перейти эту пару бесконечно отдалённых метров. А Замашкина уже тащила меня за шиворот, за рюкзачок. На её балкон я почти что упала. А она тащила меня внутрь комнаты.
– Давай … давай …
Кое-как поднявшись на ноги, я вошла внутрь комнаты и словно перенеслась в семидесятые годы. Трельяж, трюмо, сервант с чешским хрусталём. На стенах дешёвенькие эстампы с известных репродукций, преимущественно народно- фольклорного содержания. Васнецов, Врубель, Шишкин. «Алёнушка», «Три богатыря», «Снегурочка», «Утро в сосновом лесу». Стол с отбитой полировкой. Телевизор «Славутич» с расфокусированным изображением. Покосившийся диван и пара продавленных кресел. В углу узкий столик со швейной машинкой.  Соседка шепчет:
– Я от вас когда вышла, смотрю – Прохиндеич каких-то мужиков незнакомых в ваш подъезд тащит. И у всех взгляд одинаковый – тяжёлый, колючий, словно рашпилем по душе провели. Я сразу поняла, что не то творится. Сердце понесло. На балкон вышла, чтобы комнату проветрить, тебя увидала и сразу поняла всё. Ты, давай, племяшка, ноги в руки и из дому выходи. Только не беги сразу, а то заподозрят. Наш подъезд соседний. Выйдешь, и сразу направо поворачивай. По сторонам не смотри, иди спокойно. За домом свернёшь во двор следующего дома, а там сквер и – автобусная остановка. Помнишь, как до вокзала доехать? Неважно, кондуктор подскажет …         


Глава 15. Куда податься?
Татьяна Замашкина толкнула меня в спину рукой и тут же вернулась обратно, встав в проёме двери, ведущей на балкон, словно заняв место стража. Как будто сейчас те злые люди, что ломились в нашу квартиру, то есть жильё Алевтины Михайловны, полезут прямо сюда, и теперь Замашкина готовится их встретить.
Всё, что происходило в последние полчаса, было настолько фантасмагорично, что я действовала, как в бредовом сне. То есть я послушно вышла из квартиры и направилась вниз, бесшумно притворив за собой двери. Может быть, в других бы обстоятельствах, я вся перетрусила, и каждому встречному стало ясно, что эта девица что-то натворила. Меня бы остановили, что было бы чревато самыми разными неприятностями.
Я спускалась вниз, автоматом переставляя ноги, не думая ни о чём. Так я вышла из подъезда и послушно свернула вдоль стены дома. У нашего подъезда стоял старичок, как раз такой, плюгавенький, каким я его и представляла, а рядом с ним высился здоровенный тип с такими широкими плечами, что походил на одного из богатыря с репродукции, какая висела на стене у Татьяны Замашкиной. Только у этого голова была стрижена наголо, а в стародавние былинные времена стриглись «под горшок», то есть состригали лишние лохмы, оставляя волосы на макушке, которые выполняли функции подшлемника.
Вот об этом я и думала, пока двигалась вдоль стены. Здоровяк покосился мне вслед и снова повернулся к дедку, который едва не подпрыгивал перед своим спутником, что-то ему рассказывая и выпячивая свою щупленькую цыплячью грудку.
Когда Татьяна Замашкина, удивившая меня своим самоотверженным поступком, говорила о поездке на вокзал, я согласилась с ней, тем более, что об этом же обмолвилась и Алевтина Михайловна. Мало того, я и сама собиралась сделать то же самое, для чего сложила документы, деньги и всякую мелочь в свой рюкзачок. Только я собиралась отправиться вместе с тётей Алей. Чем дальше я шла, тем больше сомнений появлялось у меня на душе.
Совершенно незаметно для себя я прошла через сквер, заросший кустами бузины и акации. Обычно здесь должно быть много молодёжи, учитывая тёплое весеннее время, когда всё приходит в цветение и кругом щебечут птицы и гудят озабоченно пчёлы, нагружаясь нектаром и цветочной пыльцой, чтобы всё это переправить в улей. По аллейкам быстренько пробегали одиночки, вроде меня, и тут же исчезали. Вот и я проследовала на остановку, не задумываясь о том, что надо бы переждать в кустах и появиться там лишь тогда, когда появится автобус. Но вопросы конспирации меня занимали мало, так как я размышляла, разбирая дилемму. Уезжать или вернуться, учитывая то состояние, в котором я оставила Алевтину Михайловну. В самом ли деле у неё было так плохо с сердцем, или она «делала вид»?
Подошёл автобус, и я влезла внутрь. Подала кондукторше российскую купюру и буркнула, что мне надо на вокзал. Она ничего мне не ответила, выдала сдачу, сунула цветной билетик и перешла к другому пассажиру. Вместе со мной в автобус залезло несколько человек, и каждый из них был взъерошен и испуган. Наверное, так выглядело всё население Луганска и окрестностей в те дни. Наверное, так выглядели люди, которые проживали здесь, когда в России бушевала гражданская война. Люди не могли поверить, что государство, которому они полностью доверялись, так их подвело. Да и они государство подвели, получается … Потому, как за свои поступки не отвечали. А сама я отвечаю, бросив свою собственную тётку в трудной жизненной ситуации? А вдруг она сейчас лежит дома, прямо на полу, и некому ей подать руку, чтобы помочь встать?
От такой зловредной мысли я поднялась и вышла на ближайшей остановке, а когда автобус укатил дальше, уселась на скамейку и принялась размышлять. Что могло статься после моего поспешного ухода? Те люди, что столь бесцеремонно ломились в квартиру тёти Али, увидели, что никого постороннего у неё нет. Старик Прохиндеич (ну и прозвище же, даром такое не заработаешь) будет оправдываться, что-то лепетать своё, но кто ему поверит. Тётка Аля заверит проверяющих, что у неё гостила племянница, но уже уехала. Вот сегодня, мол, её проводила, от греха подальше. Чем не версия? Я даже загордилась собой, а потом вспомнила про свой чемодан, который так и остался стоять у стены, демонстрируя всем своим видом свою принадлежность. Даже если тётка скажет, что чемодан её, то первый, кто туда заглянет, увидит, что он забит девчачьими, то есть моими, вещами. Дальнейшее упорство будет выглядеть всё более подозрительным. А чемодан докажет, что я вовсе не уехала, а где-то поблизости. А может и собралась уехать, но не успела. То есть, вполне возможно, те злые люди отправятся на вокзал и будут искать там меня. Меня и других бедолаг, которые имели глупость сунуться сюда во время эскалации, то есть могли быть, хотя бы теоретически, причастными ко всей этой катавасии.
Получалось, что на вокзал мне соваться нельзя, ни сегодня, ни завтра, а там можно было попробовать. То есть, получалось, что надо бы затаиться на несколько дней где-то здесь, переждать, отсидеться, а потом попробовать … Что попробовать? Наверное, надо будет узнать, что там делается с Алевтиной Михайловной, как она себя чувствует, и чем закончился тот визит людей со злыми глазами.
Хорошо, что я успела приготовить простенький обед и покушать сама. Если бы сейчас я маялась от голода, то могла бы наделать ошибок. Да и те, что ворвались в нашу мирную квартирку, они уйдут, рано или поздно. Тогда Алевтина Михайловна поймёт, что голодна и обнаружит, что её гостья, племянница, то есть я, не сидела бездельно, а сварила какой- никакой, а супчик, которого тётя Аля непременно откушает. Всё польза от меня.
Вам, наверное, это покажется глупостью, но настроение у меня немного повысилось и появилось чувство, такое чувство, что я из всего этого выберусь. На душе полегчало. Я сидела на скамеечке, самой обычной и даже болтала ногами, словно была на каникулах, и времени свободного у меня  – вагон и маленькая тележка. Никогда я раньше не задумывалась, как это замечательно, когда нет никаких проблем и жить легко. А ведь это значит, как минимум, что кто-то другой все мои и наши проблемы уже как-то решил, хорошо ли, правильно ли, но сделал. Наверное, взрослость тогда и начинается, когда осознаёшь, что в этой жизни надо на себя брать ответственность, за себя и за своих близких. То есть я становлюсь взрослым человеком?
Я ещё посидела и немного про это поразмышляла, а потом снова принялась думать, что мне теперь делать. Если отбросить в сторону намерение отбыть на вокзал и попытаться сбежать из города, а это всё лежало на поверхности и значило, что если меня кто-то вздумал искать и задерживать, то этот зловредный «кто-то» непременно устроит дежурство на железнодорожном и автобусном вокзалах. Оставалась два варианта. Вернуться обратно и попытаться узнать, что сталось с тёткой. Опасно, конечно. А вдруг там этот старичок, Прохиндеич, затаился, в подъезде или на балконе и ждёт там, караулит меня. Появилась мысль, что он как-то участвовал в событиях военного времени и сдавал подпольщиков тогдашним властям, то есть оккупационной армии. Молодой тогда был, глазастый. Нет, это вариант тоже был не лучшим.
Тогда оставалось последнее – спрятаться где-нибудь в городе и пересидеть дня два, максимум – три. За это время страсти улягутся, и всё станет на свои законные места. Тогда снова можно будет появиться и спокойно уехать домой. Хотя … если всё закончится, то можно ведь снова заняться своими делами и отправиться в музей.
Музей. Он казался мне сейчас островком благополучия, тем местом, где время не бьёт тебя по организму всеми сегодняшними неожиданностями. Там оно, по определению, заторможенное, как бы даже – законсервированное. Находишься там, как в аквариуме. Плавают себе домашние рыбки и меланхолично наблюдают, как суетятся снаружи эти бестолковые люди, которые чего-то там ждут, во что-то там верят, чего-то там добиваются. А ведь можно просто спокойно себе плыть по течению. Хотя, с другой стороны, какое там, в аквариуме, течение …
Какое-то время я перебирала в голове варианты с гостиницами. Думала даже прибиться к какому-нибудь местному университету и попробовать попасть в тамошнее общежитие, пересидеть там, среди местной молодёжи. Ведь есть же там нормальные ребята и девчата. Не у всех же там снесло голову до такой степени, чтобы начать играть в войнушку. Думаю так, и сама же понимаю, что это всё не то. Надо что-то другое придумать.
Вспомнила вдруг, что обещала Зоечке обо всём писать. Два дня прошло, а ей ни одного слова не написала. Не сходя со скамейки, достала из рюкзака тетрадку и исписала несколько страничек быстрым почерком, стараясь не отвлекаться и писать только самое важное. У меня даже конверты были предусмотрительно приготовлены. Исписанные странички я вырвала, сложила в конверт и принялась искать ящик, чтобы туда бросить написанное письмо. С трудом, но я нашла почтовый ящик и письмо туда опустила. Но облегчения как-то не пришло. Почему бы это?
И вдруг я поняла. Господи, как же я неблагодарная дура. Я же не позвонила до сих пор маме. Она, деликатный человек, не стала меня отвлекать, а сама испереживалась вся. То есть я ей звонила, когда поезд остановился на вокзале Луганска. Я сообщила, что всё нормально, и я добралась и скоро перезвоню, когда появятся новости. И вот новостей уже целая куча, и эта куча едва не раздавила  меня, а я не звоню, потому что … потому что … Я с трудом сдержалась, чтобы не разреветься.
В довершение ко всем неприятностям я оставила телефон на столе, в комнате у тёти Али. Я собиралась послушать музыку на встроенном плейере, обнаружила, что батарейка села, подсоединила к телефону зарядку и … и … он до сих пор заряжается. Бедная мама, она же сойдёт с ума!
Повздыхав ещё, снова полезла в рюкзак и написала второе письмо, уже домой, адресованное маме. Описала всё, кроме самых последних событий, которые расстроили бы маму. Сказала, что приеду скоро, как только позволят обстоятельства. Написала, что продолжаю заниматься тем делом, ради которого сюда и приехала. К тому времени, как я запечатывала письмо в конверт и проталкивала его сквозь приёмную щель в почтовый ящик, я уже придумала, куда следует отправиться.
В музей! Вот где я найду убежище. Даже если он закрыт, то наверняка там остался кто-то дежурить. Я скажу, что я родственница их замечательного земляка. Скажу, что меня специально вызвали сюда, к ним, на открытие выставки. Скажу, что теперь, когда в городе начались беспорядки, я очень переживаю за сохранность тех материалов, которые предоставлены нами музею. Я так и скажу, что нами. То есть и мною лично. Я постараюсь быть настолько убедительной, что меня пустят внутрь. Там, в зале экспозиции, я и просижу те два дня. Пусть я даже не буду ни пить, ни есть, но я сумею продержаться. Хотя … Аделаида Зиновьевна не показалась мне таким человеком, которая оставит меня … оставит меня в трудном положении …
Теперь, когда у меня появился вполне чёткий и – главное – реальный план действий, я сразу оживилась и даже испытала некий подъём. Ещё ничего не пропало и несть возможность довершить свои намерения. Может, кто-то другой на моём месте постарался бы сбежать из города и начать пробираться обратно, домой. Но я-то не этот «кто-то другой». Я – Евгения Лебедянская, потомок знаменитого на весь мир музыканта, Эдуарда Задунайских. Интересно, как бы на моём месте поступил бы этот человек? Вот я и займусь тем, что постараюсь разобраться с чувствами, намерениями и стремлениями этого человека.
Признаться, по городу меня возила Алевтина Михайловна, а я была при ней просто пассажиркой. Помню, как смеялась, как смеялись мы всем классом, когда разбирали комедию Дениса Ивановича Фонвизина. Там ещё нерадивый ученик Митрофан Простаков, Митрофанушка, говорит своему учителю, Адаму Адамычу Вральману, что географию ему учить недосуг. Пусть, мол, географию кучер изучает, а куда надо, его, Митрофанушку, этот самый обученный кучер и свезёт. В «Недоросли» русский писатель и просветитель Фонвизин, показал, в какой тупик может попасть человек, который не имеет ни стимулов, ни желаний добиваться чего-то лучшего, когда всё ему даётся даром. Как мы тогда веселились, а теперь оказалось, что она сама, как комедийный Митрофан Простаков, не знает, куда и как ей добраться.
Нет уж, дудки, решила я про себя! Я не недоросль и умею умножать два на два. Говорят, что язык до Киева доведёт. Ха-ха, когда-то вторгшиеся к нам поляки пытались использовать в качестве того самого «языка» крестьянина села Деревеньки Ивана Осиповича Сусанина, чтобы он свёл их в село Домнино, родовую вотчину Романовых, где в ту пору отсиживался царь Михаил Фёдорович. Сусанин и свёл шляхтичей на «Московскую кольцевую дорогу». Это анекдот такой, а на самом деле крестьянин свёл врагов в болото и погиб сам, замученный до смерти.
Зря я об этом подумала, потому как настроение тут же стало снова портиться. Да и понятно. В городе явно что-то происходило не то. Об этих ощущениях ещё писал Михаил Булгаков. Правда, там речь шла о Киеве, да и шла тогда Гражданская война. Очень надеюсь, что здесь этого не случиться. Зря, что ли, прошло почти сто лет, лет прогресса, а не мракобесия и средневековья.
Больше я в автобус не садилась, а шла пешком, стараясь особенно на улицу не соваться, а пользоваться пространством дворов. И обнаружила, что не я одна такая сообразительная. По дворам шныряла масса народу. Люди быстро ориентировались и пользовались знанием прилегающей городской местности. Я такими знаниями не обладала и потому путь мой затянулся. Нужное направление я узнавала у подростков младшего возраста, которых как раз на улицы и тянуло. Наивные, любопытные, романтично настроенные, они рассказывали, куда идти и указывали направление пальцем. Через два- три квартала я находила нового «указателя» и снова бежала дальше.
Я старалась не останавливаться, потому как появлялись сомнения в том, что придуманный мною план осуществим. Тогда, на остановке, он показался мне замечательным и почти безупречным. А теперь я думала, что буду делать, если увижу вход, с крест- накрест заколоченными досками дверями и надписью на бумажке: «Все ушли на фронт». Помню я такую картинку и почему-то она сейчас у меня в голове пульсировала. Или другой вариант – у входа сидит вахтёр – родной брат- близнец Прохиндеича, который чётко знает лишь две фразы «пущать не велено» и «ничего не могу знать». Как с ним спорить, когда он «при исполнении»? Я даже остановилась и всплакнула немного. Самую малость, чтобы успокоиться.
Когда появилось на горизонте моего зрения здание музея, я снова остановилась, не решаясь идти дальше. Музей может стать моим «островком спасения», как мною задумано, а может сделаться причиной большого разочарования. И пока я стою здесь, разочарования не происходит. Но вечно ведь торчать здесь не будешь. Только внимание к себе привлечёшь. Я два раза тяжело вздохнула и поднялась по ступенькам ко входу. Помедлив мгновение, я решительно постучала. Что меня здесь ждёт?  По крайней мере никакого замка на дверях не было.


Глава 16. Что можно найти на страничках дневника?
Я стучала в двери музея, а сердце билось у меня в груди, словно помогая мне. Это от волнения. Я прижалась горячим лбом к поверхности двери и затаила дыхание. И тут я услышала шаги. Кто-то был там, внутри, и этот кто-то приближался к дверям. Я собралась с силами и придала такой вид, какой был достоин, по моему мнению, потомку музыканта Задунайских.
А потом дверь открылась. И я увидела лицо такое мне уже знакомое, и, относительно последних событий, практически – родное. Передо мной стояла Аделаида Зиновьевна Чепель. Губы её были сурово сжаты, а лицо напряжено. Но, увидев меня, лицо её как-то сразу смягчилось, и властные складки разгладились. Она тепло улыбнулась мне и … и … И я расплакалась, что называется, в три ручья.
– Женечка? Что случилось?! Женечка!!
Чепель схватила меня за плечи, потом принялась меня вертеть, словно хотела убедиться, не ранена ли я. А я подчинялась всем её манипуляциям и продолжала рыдать так, как писали классики – как белуга, хотя никогда не понимала, как может априори безгласная рыба, пусть и столь крупная, до нескольких метров в длину, реветь.
Что было дальше, я помню весьма смутно, это как-то практически улетучилось из моей памяти. Кажется, я жаловалась тёте Адель на весь мир, на все его жестокости и невообразимости, что свалились именно на мою голову, а она жалела меня, словно я была маленьким ребёнком, обнимала меня и вздыхала горестно. Всё это меня постепенно успокоило, и я осознала, что не стою на крыльце музея, а нахожусь в той маленькой комнатушке, где мы вчера столь уютно распивали чаи. А Чепель суетилась вокруг меня, то пододвигая ко мне чашку свежезаваренного чая, то сооружая невообразимой толщины бутерброд, где на щедрый ломоть хлеба были наложены, слоями, сыр, нарезанная помидорина, огурец, зелень, куски колбасы и даже варёное яйцо.
Сразу же во мне пробудился голод, которого я до сей поры не ощущала. Должно быть, он и раньше присутствовал, это голод, но где-то на периферии сознания, и отступал всякий раз, когда чувство опасности концентрировало мои силы. Но теперь, когда всё осталось снаружи музея, и голод, и усталость, сразу навалились на меня. Я ещё что-то жевала, а глаза уже закрывались, хотя я всё пыталась открывать их, и тянулась к чашке, и даже что-то отвечала Аделаиде Зиновьевне, хотя, подозреваю, что невпопад. Потом я как-то сразу отключилась и вывалилась из реальности.
А дальше начался сон. Чаще всего ведь бывает так, что мы не осознаём, что впали в сновидение и переживаем тамошние события, как фантасмагорическую явь, не очень этому удивляясь. Вот и я увидела себя дома, в привычной обстановке, и очень этому обрадовалась. Надо же, подумалось мне, все мои треволнения остались позади, и я даже не помню, как добралась до дома. Но так ли это важно? Главное, что я здесь!
За столом сидела мама и держала в руках книгу. Книга показалась мне знакомой, а потом я поняла, что это «Молодая гвардия», которую я листала, прежде чем всё началось. Вот и мама взяла её в руку. Сделалось как-то тревожно, словно вместе с книгой в дом проникло что-то такое, чего следует опасаться.
– Мама, – позвала я, – мама, послушай меня …
Но мама не обратила на меня никакого внимания, словно это была и не я, а некий призрак, словно я погибла, а теперь душа моя путешествует по миру, прощаясь с тем, что мне дорого. От этого защемило душу и из глаз снова полились слёзы. Что-то я часто в последнее время плачу … Наверное, таким образом мы, женщины заземляем свои эмоции, чтобы они не поранили нам душу, более чувствительную, которую преподнёс нам кто-то Свыше.
И ту я заметила, что хотя за окнами и темно, но там что-то светится и даже мерцает, словно снаружи … Неужели – пожар? Я бросилась к окну и увидела, что соседствующими с нашим дома объяты пламенем.
– Мама, – повернула я лицо к столу, – смотри, что там …
И тут я увидела, что у нас тоже дымятся обои и появляются язычки пламени, ещё осторожные, проказливые, как бы примеривавшиеся к нашему жилью.
– Мама!
Я сорвала со стола скатерть и принялась сбивать со стен огонь. Одни язычки пламени тухли, другие огрызались снопами искр, а пламя занималось всё в новых и новых местах. Я же не справлюсь с огнём одна!
– Мама! – Закричала я в полный голос и … и проснулась. Слава Богу, это был всего лишь сон. Это был самый настоящий кошмар. А всё почему? Я испытала жуткий стресс, целый день пробегала по городу, в котором творится невесть что, а потом попала в спокойное место и плотно поела, после чего заснула. А ведь врачи предупреждают нас, что не надо наедаться перед сном, что переполненный желудок давит на диафрагму, отчего спящий человек испытывает дискомфорт, что и сказывается на его видениях во время сна. Да ещё когда спишь в неудобной позе.
Оказывается, всё это время я сидела в кресле. Пробовали ли вы когда спать сидя? А я вот так заснула в первый раз. После того, как в первый раз перелезала с балкона на балкон и спасалась от людей, под куртками которых было спрятано настоящее боевое оружие. Одно цепляется за другое и ведёт к третьему.
Говорят, что наши сны что-то значат, что они несут в себе конкретную информацию, которую надо разглядеть и растолковать. И тогда ты будешь знать, с чем тебе придётся столкнуться. Это значит, что где-то внутри нас прячется прорицатель или прорицательница. Но, как гомеровскую Кассандру, дочь царя Приама, отказавшей притязаниям Аполлона, заклявшего её потому тем, что прорицаний её никто слушать не станет, так и мы не желает вдумываться в значение своих снов, объясняя всё физиологией и психологией. Есть над чем задуматься, не правда ли?
Когда мы оказываемся в новом месте и внезапно просыпаемся там, то в первую минуту не понимаем, где находимся, удивляемся и оглядываемся. Да что там за примером далеко ходить, ровно это самое и я испытала, когда проснулась у тёти в квартире. Но это всё характерно для обычных обстоятельств, когда мы расслаблены и знаем, что нам ничего не угрожает. Правда- правда. А если вы попали в переделку, или в Большую Переделку, вроде меня, то уверяю вас, что проснись вы где угодно, вы сразу будете знать – где находитесь и чем закончился день предыдущий. А всё потому, что наш организм переходит на новый уровень восприятия окружающей действительности, где активно действует то свойство, что именуется «ангел- хранитель», интуиция, «пятое чувство» или ещё как-то. Вот оно, это ощущение и позволяет нам соображать быстрее и действовать чётче. Запомните и распишитесь. Это мой папа так говорит.
Я сидела в кресле и ждала. Было темно, но я знала, что здесь я не одна. И действительно, скоро я увидала качающийся отблеск света, потом услышала шуршащие шаги, а через мгновение рядом со мной остановилась Чепель. Было довольно тепло, но Аделаида Зиновьевна зябко куталась в тоненькой шерсти белую шаль. Она зевала и тёрла ладонью лицо.
– Я так и знала, – заявила работница музея, – что ты ночью проснёшься. Я даже собиралась просидеть здесь до этого момента. Но, ты уж меня извини, Женечка, женщина в годах, вроде меня, тянется хотя бы к минимальной степени комфорта. Когда ты закрыла глаза, я с большим трудом усадила тебя в это кресло. Тащить сюда другое было не таким простым делом, к тому же в комнате дежурного имеется удобная тахта. Я предпочитаю спать на кровати, но, за неимением её подойдёт и более скромное ложе. У меня как-то жил кот, очень, знаешь ли, умное, но избалованное вниманием животное. Я его частенько угощала деликатесами, и он воспринимал это как должное. Наверное, он считал себя кошачьим лордом, по меньшей мере. Но как-то нам несколько раз задержали зарплату, и пришлось пересмотреть свой рацион питания. И даже рацион питания кота. Я купила ему кошачьего корма, какие продают в коробках по всему городу и какой уплетают все коты. Насыпала я нашему Лорду (это было его имя) в миску корма. Он гордо подошёл и долго обнюхивал то, что получил к обеду. Потом посмотрел мне в глаза и отошёл в сторону. Мол, ешьте сами, если вам так угодно. Я решила проявить характер, ибо считаю справедливым, если порцию жизненных трудностей мы с ним поделим поровну. Лорд ходил по комнате, искоса посматривая на меня, а я занималась своими делами и делала вид, что кот меня никак не занимает. Тогда он снова подошёл к миске и снова обнюхал корм. Потом решительно отошёл в сторону с видом, что он лучше умрёт с голоду, чем станет это есть. И я снова никак на это не среагировала. Но уже через полчаса он сам, почти бегом, направился к миске, слопал всё за милую душу, попросил добавки и смолотил её тоже. Больше капризов с его стороны относительно еды не было.
– Я тоже вам благодарна, Аделаида Зиновьевна, – уверила я хозяйку музейных хранилищ, – всё было очень вкусно.
– Что ты дорогая, – замахала руками Чепель, – это я говорила о предпочтениях места для сна, и то относительно своей персоны. Ты вон как уснула сидя в кресле. Я бы так не смогла, разве что в твоём завидном возрасте.
– Аделаида Зиновьевна, – спросила я Чепель, глядя ей преданно в глаза, как кот Лорд во времена довольствия, – вы специально остались в музее, чтобы составить мне здесь компанию?
– И да, и нет, милая Женечка, – улыбнулась музейщица, поправляя шаль, чтобы она не сползала с плеч.
– Как это следует понимать?               
– Сейчас объясню. Ты уже знаешь, что в городе творится что-то ненормальное? (Я кивнула). Руководство музея приняло решение, что кроме вахтёра в здании музея должен оставаться один из кадровых работников. Мы даже составили очередь. А тут я вдруг начала волноваться относительно вас с Алей, с выставкой ваших родственников, и это чувство заставило меня заявить о праве внеочередного дежурства. Таким вот образом получилось так, что мы столкнулись друг с другом, пусть и неожиданно, но предчувственно. Не правда ли?
Я прислушалась к себе, к своим ощущениям, а потом, неуверенно, согласилась. А потом призналась, что сильно волнуюсь за тётю, как там она осталась в квартире.
– Мне показалось, – я постаралась, чтобы голос у меня не дрожал, – что у тёти Али схватило сердце, а потом … потом я увидела, что к нам … к ней … идут эти люди …
Ещё мгновение и я пролилась бы дождём рыданий, но Аделаида Зиновьевна, вполне по отечески, то есть как мама, меня обняла и прижала к себе, хотя была несоразмерно высока для меня.
– Не волнуйся и не расстраивайся. Лучше постарайся уснуть. Я даже готова предоставить тебе свою тахту. Точнее, это место дежурного вахтёра, Петра Алексеевича, но он предоставил её мне. У него, оказывается, имеется ещё запасное лежбище, топчан в чуланчике, где хранят инвентарь уборщицы. Он там сейчас мирно спит, предоставив все обязанности и радости несения службы мне, раз я сама вызвалась. Вот я и буду нести, а ты хотя бы выспишься, а завтра … то есть уже совсем скоро, можешь полистать странички дневника Матильды Витальевны. Знаешь, что можно найти на страничках её дневника?
– Нет, – распахнула я свои глаза. – Что же?
– Вот сама и узнаешь, – усмехнулась Чепель.   


Глава 17. Погружение в тему.
Конечно же, я осталась на том же месте, только, извините за подробность, сбегала в туалет, а потом вернулась обратно и обещала Аделаиде Зиновьевне вести себя достойно, света в зале не включать, благо окна уже розовели первыми лучами пробуждающегося солнца, не шуметь и, если терпение не захочет ждать, выбрать какой-нибудь экспонат и предаться его изучению, то есть почитать. Всё просто, не правда ли?
Чепель давно уже ушла, а я снова устроилась в кресле и сидела в нём, послушно прикрыв глаза. Но я не спала, а думала. Что это за штука такая – любовь, которая толкнула меня на эту поездку. Интересно, поехала ли я, если бы знала, чем всё закончится. Но ведь ещё ничего не закончилось. Поехала бы я? Вот к этому я и примерялась со всех сторон.
Повздыхав, я решила, что поехала бы. Любовь, она всегда связана с жертвами, с жертвованиями. Кто-то расстаётся со своими привычками, чтобы подстроиться под любимого человека, кто-то начинает менять самого себя. Это если искренне любишь, а если всё это – пустые слова, то, рано или поздно, начинаются семейные конфликты, которые ширятся и множатся, чтобы потом разрушить брак, а любовь на словах оборачивается устойчивой ненавистью, которая сказывается на душе человека, делает её чёрствой и циничной. Такие вот были у меня размышления.
Тем временем стало совсем светло. Я поднялась с кресла и … едва не упала. Ноги, и всё прочее тело затекли. Нет у меня привычки в креслах ночевать. Вот ведь какая неженка. Ничего лучше я не придумала, как начать делать зарядку, то есть утреннюю гимнастику. Как на уроках физкультуры мы делали предварительную разминку, прежде чем перейти к спортивным снарядам- тренажёрам. Я приседала, махала руками и ногами, вертела головой и бёдрами, даже попрыгала на месте. Наверное, эти мои прыжки и привлекли внимание сторожа.
Было полной неожиданности повернуться и заметить пристальный взгляд, который был направлен на меня сквозь проволочную оправу очков. Сторож был маленький, таких раньше называли – неказистый, но вот голос у него был густой и низкий. Такое вот несовпадение во внешних впечатлениях.
– Ну что, стрекоза, – прогудел баском сторож, – с добрым тебя утречком?
– И вам того же, – пискнула неуверенно я, в последний миг вспомнив слова Чепель, – Пётр, э-э …          
 – Лексеич, – охотно подсказал старичок. – Я здесь за ночного хозяина, но время моего дежурства, стало быть, закончилось, и оттого я просто «дядя Петя». Так тебе проще будет. Я чаю попью и домой пойду. А ты с прыганьями да дрыганьями своими как закончишь, к Адели подходи, она там умываться пошла, а потом вы с ней чаёвничать будете.
– А … вы?
– А я домой отправлюсь, стало быть, служба моя сегодняшняя на этом заканчивается. Проведать, к тому же надо, что там да как, дома-то. Чёрт-те что в городе творится. Не знаешь, что и думать …
Сторож ещё что-то говорил, но, должно быть уже для себя, потому как говорил на ходу и удаляясь. Так вот я и с вахтёром столкнулась, для себя совершенно неожиданно. Далее делать гимнастику расхотелось, да и организм был уже в норме. Я побежала в туалетную комнату, где имелся сносный умывальник, а в дальней комнате Аделаида Зиновьевна гремела чайником и напевала какую-то арию, со словами «Мальбрук в поход собрался», а сторож «дядя Петя» ей подпевал басом. Отсюда он мыслился большим и широким, высокого роста и с бородой, которая лежала на груди, почти закрывая старорежимный орден. Всё же музей истории города, и ассоциации у меня возникли тоже исторического порядка …
Когда я умылась и привела себя в порядок, сторож «дядя Петя» допивал свою чашку, делая последние глотки, потом глазами указал на Аделаиду Зиновьевну и, украдкой, показал мне большой палец. Должно быть он являлся тайным поклонником хранительницы музейных реликвий, что было смешно и несуразно при их большой разнице в росте и стати. Впрочем, в этой жизни с чем только нам не приходится сталкиваться и, если всему удивляться, так никакого времени не хватит.
– Так что пошёл я, барышни, – с достоинством заявил «дядя Петя», алчным взглядом покосился на Чепель и удалился, напевая, – в поход, значит, собрался, эх ма, горе не беда.
– Ты на него не смотри, – усмехнулась хранительница, – «дядя Петя» службу знает. Это на словах он такой, а случись что …
Я не стала уточнять, что могло бы случиться и как сторож знает службу, если ночью он дрых «без задних ног», а ко мне приходила Чепель. Но, наверное, ей всё же видней. Мы принялись отхлёбывать заваренный чай. Это был индийский байховый, но с добавлением лимона и ещё чего-то, отчего напиток сделался бодрящим и вкусным. В микроволновке Аделаида Зиновьевна подогрела булочки, на хрустящей корочке которых плавился кусочек масла. Ещё была баночка клубничного мармелада и бутылочка со сливками. Казалось, что всё, что со мной приключилось вчера, было сном, наваждением. Такого в наше время быть не могло. Мы живём не во времена Бумбараша и Бени Крика.
– Скоро подойдёт моя сменщица. Зовут её Варвара Степановна. Ты её видела. А я пойду домой, но сначала загляну к вам, к Але, и узнаю, что там да как. Потом тебе сообщу. Не волнуйся и займись материалом.
– Хорошо, – кивнула я головой. В конце-то концов, именно для этого я сюда и приехала.
Я снова вхожу в зал, где находится экспозиция, и начинаю её осматривать, переходя от одного стенда к другому. Зал с выставкой открыт для меня одной. Точнее, музей закрыт, а я здесь, внутри экспозиции. Так даже лучше, наглядней, чем бы я всё разбирала дома у тёти Али. Все фотографии находились передо мной, а не прятались внутри альбомов.
Когда-то фотографиями, своими, друзей и родственников, украшали комнаты, гостиные салоны и спальни. Казалось, что люди, которые находятся в рамках фотопортретов, находятся здесь же и смотрят на вас. Пусть они и молчат, но они выглядят, как живые люди и эта их остановка, на мгновение, а потом они снова задвигаются, зашумят, кинутся с объятиями, приветствиями, новостями. Это если их запихнуть в альбом, да прижать друг ко дружке, эффект оживания отступает, теряется и сходит на «нет», а на старых фотографиях, особенно сделанных настоящими мастерами фотопортрета, умеющих уловить нужный миг и зафиксировать вас в этот  момент чуда, когда у вас появляется двойник, которого можно послать в виде визави родственникам или друзьям … Это работа Мастера, именно так, специалиста с большой буквы. Не верите? Посмотрите сами. Вот взять хотя бы «Мону Лизу» Да Винчи. Искусство художника достигло таких высот, что супруга флорентийского вельможи Франческо дель Джокондо смотрит на нас через окно, обрамлённое добротной роскошной рамой. Кажется, что она живая и вот-вот сделает вдох, и желание увидеть это завораживает.
Я ходила от фотографии к фотографии, и у меня создавалось впечатление, что все эти люди тоже наблюдают за мной, поворачивают головы, обмениваются тайком знаками. А что, если они имеют возможность по ночам разговаривать друг с другом, или их беседы носят метафизический, телепатический характер. Хотя … я имею возможность ознакомиться с их диалогами, которые обращаются ко мне.
Каким образом, спросите вы, переглядываясь и пожимая плечами? Сейчас я отвечу.
Ещё мама мне рассказывала, что в её юности каждая девочка имела свой альбом, куда складывала дарёные засушенные цветы. От этого обычая, известного с исторических времён, появились ароматические подушечки «саше». Но это – совсем другая история. А в наших альбомах хранились фотографии подруг и кумиров, составлялись разные анкеты: «кто твой любимый герой книги», «кто твой любимый актёр (актриса)», «какой у тебя любимый цвет» и множество других вопросов, которые позволяли получить воображаемый портрет человека, на основании слов признания. Это как «фотороботы» преступников, только совсем наоборот и со знаком плюс, простите уж меня за такие вопиющие сравнения. И к альбому полагалось вести дневник, куда надо было записывать всякие умные мысли, которые иногда приходят в голову. Ведь мысль бывает хорошая, но она пришла и улетучилась, словно её и не было, а стоит её записать, и она как бы у вас задержалась, на время или навсегда, если вы храните дневник и перечитываете его. Так вот, этот диалог и есть разговор «сквозь время», и говорить можно с самим собой, либо с посторонним человеком, которому интересен ваш дневник. Вы берёте его в руки, настраиваетесь, вас должна окружать тишина, и чтобы вокруг – никого, и вот тогда вы сможете услышать голос. Понятно, что, если вы настроены его услышать, а не кривите губы в усмешке иронии. Лично я желаю послушать то, что скажет мне Матильда Тимуш, и потому снимаю с полочки её дневник.
Перед тем, как открыть переплетённую в кожу книжицу я долго разглядываю фотографию Матильды. Как бы вам, кто этого видеть не может, описать её лицо? Давайте сделаем так. Если вам по-настоящему интересно, то посмотрите портрет Марии Ивановны Лопухиной, сделанную кистью Владимира Лукича Боровиковского, одного из лучших российских художников- портретистов, родившегося, кстати сказать, неподалёку, в Миргороде, на Полтавщине. И хотя княжна Мария Ивановна была несчастна в любви и умерла спустя год после написания этого знаменитого портрета, она оставила неповторимый образ русской и в то же античной женщины, красавицы, мадонны. Вглядитесь в эти черты, исполненные неги, очарования и лёгкой грусти. Вот такая же была и Матильда Тимуш, ставшая супругой музыканта Эдуарда Задунайских.
Я листала странички, не зная, откуда начать чтение, ибо не имело смысла начинать с самого начала, где речь шла о её доме и близких людях, которые её окружали. Меня интересовали её отношение с Задунайских, как они развивались, и что думала сама Матильда об этой любви, что связала их. Листала, выхватывая глазами имена, фамилии и места их пребывания. Потом, когда-нибудь, я прочитаю всё самым внимательным образом и тогда мы с ней познакомимся по-настоящему, если это слово здесь подходит. Я желаю этого и думаю, что, если бы Матильда могла, она тоже с интересом со мною говорила бы. Связь сквозь веяния времени, возможно ли она?
Ага. Вот, кажется, речь идёт об интересующем меня эпизоде.
«17 апреля. С утра у меня было какое-то предчувствие, что от Него придёт весточка. И это случилось. Эдуард Витальевич, милый мой Эдуард, прислал мне открытое письмо с фотографической карточкой Бранского замка, в котором находилась резиденция владетеля Валахии Влада Цепеша, того самого князя Дракулы, про которого ирландский литератор Абрахам Стокер написал свой ужасный роман. Только в отличии от настоящего Влада, Дракула Стокера демонический вампир, сосущий кровь у крестьян гористых провинций Трансильвании. Эдуард помянул, что сюжет своей страшной книги Абрахам Стокер позаимствовал у секретаря лорда Байрона доктора Джона Полидори. Застигнутые непогодой в долине реки Дунай, лорд Байрон, Джон Полидори и поэт Перси Шелли, вместе со своей женой Мэри Голдвин, принявшей фамилию мужа, решили на спор написать по произведению. Тогда и появились повести «Вампиры» и «Новый Франкенштейн». Эдуард написал мне множество всяких подробностей, от которых холодеет кровь. Это всё влияние тех мест, куда он прибыл для очередных концертов. Ещё каких две недели назад мы расстались с ним в Одессе, а теперь он в Бухаресте, в Валахии, где когда-то находился рыцарский орден Дракона, созданный императором Священной Римской империи Сигизмундом Первым Люксембургом в 1408-м году. Эдуард обожает окунаться в разные исторические коллизии, чтобы насытить свою душу необходимыми эмоциями, которые позднее он выражает через исполнение музыкальных произведений. Это и есть его главный секрет, который я приняла и через который пытаюсь его понять. Как странно сочетаются в одном человеке желание познать человеческие возможности, найти новые сочетания звуков, и эта любовь к истории. Мы часто говорим с ним, когда проводим время вместе, о роли человека в этом мире и Эдуард Витальевич говорит настолько интересные вещи, что я тоже начинаю задумываться, что наш мир много сложнее того, как мы его себе воспринимаем. Эдуард мне говорил, что музыка сделала человека человеком, каким его воспринимали античные мудрецы, и возвышал роль Аполлона в пантеоне богов, о его влиянии на становление античных цивилизаций древности. Эдуард Витальевич утверждал, что древние музыканты находили партитуры Аполлона и эти оратории были наполнены столь дивным сочетанием звуков, что раздвигали человеческое сознание до пределов, немыслимых для нашего понимания. Я не очень верю в то, что в древности люди были настолько образованы в понимании сути вещей и это меня мало занимает, но то, что это интересно Эдуарду и волнует его, затрагивает и меня каким-то образом. Я словно завораживаюсь его словами и начинаю тоже что-то ощущать, что-то знаменательное и думаю, верю, что некие истины, которые были когда-то утрачены, скоро снова откроются людям и тогда …»
Глаза мои наполнились слезами, и я отодвинула дневник в сторону. Не то, чтобы я так уж растрогалась словами Тимуш, просто у меня от напряжения заболела голова и начали слезиться глаза. Оказалось, что я более четырёх часов нахожусь в комнате и читаю страницы дневника, перескакивая с одного места на другое. Пару раз в зале появлялась Варвара Степановна, и я замечала её где-то на периферии зрения и сознания, но была увлечена до такой степени, что была не в силах оторваться от чтения и деликатная музейная сотрудница покидала помещение, не решившись затеять со мной разговор.
Видимо каким-то образом почувствовав, что я сделала перерыв, в зал снова заглянула Варвара Степановна и улыбнулась ей. Я тоже приветливо ей улыбнулась и поздоровалась.
– Здравствуй, Женечка … Ты ведь позволишь себя так называть?
Я заверила пожилую женщину со столь умными глазами на интеллигентном лице, с наметками на скорое появление морщин, что буду рада, если они меня будут так называть, что я не буду никому докучать, а тихо посижу и познакомлюсь с перепиской своих родственников, с которыми, к большому своему сожалению, до сих пор знаю столь до обидного мало, хотя они достойны большего к себе внимания, в том числе и с моей стороны, как их потомка, дальней родственницы.
– Я не буду тебе мешать, – прижала руки ко груди сотрудница музея, – просто хотела сказать, что заглядывала Аделаида Зиновьевна и передала для тебя обед. Приходи покушать. Она там ещё кое-что для тебя передала, на словах.
– Что же? – Заволновалась я, видя, как Варвара Степановна старательно смотрит мимо меня.
– Сказала, что твоя тётя …
– Что случилось с Алевтиной Михайловной?!
Ноги мои как-то разом ослабли, и я рухнула бы на пол, не окажись рядом стула. Я опустилась на него тяжело, и он заскрипел. Варвара Степановна замахала руками.
– Да ты не волнуйся так, с ней уже всё лучше. Она сейчас находится в четвёртой городской больнице. Адель собирается навестить её, а потом сообщит подробности. Она два раза ездила к вам домой, и лишь потом догадалась заглянуть к соседям. Одна из них и сообщила ей, что Алевтину Михайловну увезла карета «Скорой помощи» …
Это, наверное, Замашкина ей рассказала, подумала я. Татьяна человек хороший, неравнодушный к людям практически посторонним и, вероятно, именно она и сообщила всё Чепель.
– Адель обзвонила все больницы, – продолжала музейщица, – пока не узнала, куда доставили твою тётку. Сейчас с ней уже всё хорошо. Полежит немного, конечно, а ты останешься у нас. Потом либо к тётке пойдёшь, либо домой вернёшься, решай уж сама.
– Пока с Алевтиной Михайловной не увижусь, домой не уеду. Кто же за тётей Алей присмотрит?
– У неё есть и Адель, да и другие подруги, – рассудительно сообщила музейщица, – но она будет особенно рада увидеть тебя. Но это не значит, что ты должна отказываться от обеда, который для тебя принесла Чепель. Я всё как раз разогрела.
– Большое спасибо, я сейчас приду, только успокоюсь чуть-чуть …


Глава 18. А в это время дома.
До сих пор я рассказывала о себе и была в центре событий. Вообще-то я рассказываю вам свою историю, но ведь я же не одна. Пора вспомнить и о других. Например, о маме, которая переживала там, дома, не находя себе места. Наверное, и папа тоже переживал бы, но, во-первых, его дома не было, он находился на острове Медвежий, который принадлежал Норвегии, но где проводились гляциологические исследования, как и на других островах полярных морей. Так вот, папа в составе экспедиции находился в условиях Приполярья и ничего не знал о моих похождениях, кроме того, что я собираюсь навестить тётку, проживающую в Луганской области. Это, значит, во-вторых, чтобы он не отвлекался от своей важной для науки работы. То есть все переживания, которые бы родители разделили на двоих, приходились на долю одной моей мамы.
Вы представляете, как она переживала? А тут ещё от меня никаких известий не было. Она попробовала дозвониться, но телефон мой не отвечал, потому как остался у Алевтины Михайловны заряжаться и никто за ним не следил. А позднее, когда по квартирам начали шарить всякие там чужие люди, телефон и вовсе пропал. Наверное, кто-то из них прихватил его, как военный трофей. Во время войны вещей не крадут, а просто забирают.
Мама не находила себе места и даже собиралась ехать за мною следом. Вы, наверное, знаете, что некоторые отчаявшиеся матери, у которых сыновья пропали во время войны с Чечнёй, ехали туда и искали их, чтобы спасти самостоятельно, если большое российское государство не собиралось этого делать. Но тут же совсем другое дело, да и войны вроде бы никакой нет, хотя военные действия ведутся. В голове, знаете ли, всё это не укладывается.
Хочется ведь думать, надеяться, что вот сейчас всё это закончится, кошмар прекратится и всё начнёт снова налаживаться. И я позвоню и заявлю, что у меня всё в порядке, и я завтра уже буду дома, с подарками и кучей воспоминаний, каких мне хватит на долгие годы.
А тут ничего не происходит и ничего не меняется. Все только потчуют друг друга слухами и домыслами. И некоторые из них настолько страшные, что не могут оказаться правдой, не имеют на это права. К примеру, рассказывали, что украинские военные приколотили к забору пятилетнего ребёнка, а мать его привязали к танку и волочили по городской площади Донецка, где события принимали ещё более опасный разворот, чем у нас, в Луганске. Мама не поверила во всю эту чушь, ведь не фашисты же там. Это ведь то, что называют военным преступлением, которое обязательно карается, после того, как закончатся все эти безобразия. Для того, чтобы провалиться в откровенный фашизм, людям надо пройти какой-то определённый временной путь, во время которого душа их черствеет и обрастает толстой коркой, составленной из обид и пролитой с обеих сторон крови. Но этого пока что ничего нет. Пока что нет. Пока что …
Вот об этих «пока что» и думала моя мама, прикидывая варианты событий, как ей следует поступить. Получалось всё не так замечательно, как хотелось бы. Все мы любим составлять планы, как мы что-то сделаем. И всё получается замечательно. Особенно когда мы размышляем о времени каникул, если это касается детворы, или отпуска, когда речь идёт о взрослых. В школах даже пишут сочинения, на тему «Как я провёл лето». Подобных работ взрослых делать не заставляют, потому я решила сделать это самостоятельно, чтобы вы потом прочитали и решили что-то для себя.
Вот и мама, подумала, подумала и начала собирать вещи для поездки, складывая их в объёмистый рюкзак, с каким уезжал в свои экспедиции папа. Рюкзак очень даже неплохой и вместительный. Он его всегда с собой берёт, а в этот раз экспедиция получилась международная, и норвежская сторона предоставила своё снаряжения, начиная от обуви и курток- анораков и заканчивая самой сложной аппаратурой.
Папа рассказывал, что после революции Ленин решил предоставить свободу Финляндии, как наиболее отсталой российской провинции, искренне уверенный, что Суоми никуда не денется, и будет умолять большевиков не гнать их, а брать с собой. Но финны сумели стать самостоятельными и самодостаточными настолько, что даже дали отпор Красной армии, когда в 1939 году началась одна из самых дурацких войн двадцатого столетия, о которой у нас предпочитают забыть, словно её и не было никогда, а историк Марк Солонин уверяет, что Сталин готовился к новой войне с Финляндией, и потому войска начали перегруппировку, чтобы начать переброску на Кольский полуостров, а Гитлер этим всем воспользовался. Но это меня занесло в сторону. Я просто хотела сказать, что отсталая, российская колония сделалась полноправным и развитым европейским государством. Точно так же и Норвегия, которая была полуразбойничьи государством (вспомним всех этих варягов- викингов), а потом колонией Дании и Швеции, что тоже не помешало им стать развитым в настоящий момент государством. То есть, получается, что всё зависит от управления, стремления народа к самодостаточности и прогрессу в развитии, чтобы дело пошло на лад.
Папа показывал нам с мамой фотографии норвежской природы, а также виды городов – Осло, Бергена, Ставангера. Природа действительно впечатлила нас, особенно – фиорды, а города … Они были особенные и мало похожие на то, какие к примеру – Лондон или Нью-Йорк. И неудивительно – ведь население всей Норвегии в два раза меньше, чем москвичей. Норвежцы сумели сохранить свои исторические и этнографические традиции, и архитектура их городов несёт всё это в себе. И норвежцы любят свою страну, а государство создаёт им такой уровень жизни, что позволяет им чувствовать себя защищёнными. Им, каждому гражданину Норвегии, выделяется именной счёт, куда перечисляют дивиденды от торговли полезными ископаемыми, нефти и газа. То есть к тому времени, как норвежцы выходят на пенсию, они начинают жить в своё удовольствие. А может, это такая красивая сказка?
Мама собирала вещи и складывала их в папин рюкзак, когда послышался из прихожей звонок. Мама подумала, что это пришёл кто-то из соседей, которые были в курсе нашей истории и тоже переживали за меня. Мама сохраняла спокойный вид, насколько это было возможно, и не замыкалась в своих горестях, как это делают некоторые. Они не думают, что собственные страдания начинают довлеть над ними и, постепенно, погребают их под собой. Все проблемы имеют решения и надо их, эти решения, найти, нащупать, а не предаваться греху уныния. Это понимаю даже я.
Вместо соседей мама увидела Женьку Сидорова, который, как я говорила, не прочь был увязаться со мной в поездку, но я ему не позволила. Какое-то время он сидел дома и занимался своими делами, пока до него не докатился слушок, что со мной не всё в порядке. Я думаю, что в этом как-то поучаствовала Зоя, хотя она так и не призналась. «Не было такого», твердит она, а потом сказала, что не помнит в точности. Точно – она сказала.
– Анна Константиновна, – сразу сказал Сидоров, – здравствуйте. Скажите, пожалуйста, что там у Жени. Когда она вернётся?
– Трудно сказать, -- попыталась улыбнуться мама, хотя это у ней с трудом получилось. – Там сейчас такое  происходит. Вот и Женечка … там …
Мама долго сдерживалась, крепилась, но всё же пролилась слезами. И всё из-за Сидорова. Сначала пришёл, а потом расспрашивает. Сам ведь понимать должен.
– Да вы успокойтесь, – засуетился он. – Давайте я вам воды принесу. А вы садитесь. Я сейчас.
Сбегал на кухню, принёс маме воды, а сам стоит, мнётся.
– Переживаю я, – заявил, наконец. – Пришёл, вот, узнать.
– Ничего не могу сказать определённого, – пожала плечами мама. – Сама вот туда собираюсь. Вот и разберусь, на месте.
– Что вы, Анна Константиновна! – Это опять Сидоров. – Не стоит вам туда ехать. То есть, это я говорю на сегодняшний день. Да вас туда и не пустят, скорей всего.
– Это почему же? – Удивилась мама.
– Точно сказать не могу, – вздыхает «умник» Сидоров. – Только там что-то вроде маленькой войнушки случилось. Украинским властям лишние хлопоты ни к чему. Скорей всего они не станут пускать туда случайных людей, а изолируют Луганск и Донецк для наведения там порядка.
– А ты откуда знаешь?
– Не знаю в точности, – опять вздыхает Сидоров, – предполагаю просто. У меня знакомые есть. Занимаются экстремальным туризмом, то есть по разным опасным местам путешествуют, удовольствие от этого получают, через возбуждение нервной системы. Они мне и говорили.
– Неужели есть такие, – удивилась мама.
– Ага, – кивнул головой Сидоров, – так у меня мысль появилась вместе с ними отправиться.
– Это зачем – тоже нервы пощекотать захотелось?
– Очень мне нужно, – махнул рукой будущий «экстремал», – я просто подумал добраться до Луганска и вашей Жене … помочь, если это необходимо. 
– Евгений, – схватила мама за рукав моего одноклассника, – я давно замечала, что ты неравнодушен к моей дочери. Она девушка замечательная и я тебя очень понимаю. Если ты сделаешь так, как говоришь, то честь тебе и хвала. К тому же и Женечка наша такой самоотверженный поступок непременно отметит. Ты и в самом деле собираешься туда отправиться?
– Да, – подтвердил Сидоров. – К вам вот зашёл, чтобы последние новости перед дорогой узнать. Но вижу, что ничего  не добавилось. В таком случае буду действовать так, как получится.
Сказал и решительно повернулся к двери, чтобы уйти. Но мама поймала его за рукав и, почти насильно, за стол усадила.
– Постой, Женя. То, что ты собираешься сделать, это добрый и даже самоотверженный поступок. Я не стану тебя отговаривать. Больше того, я сама поеду с вами. Мы вместе с тобой и твоими товарищами поедем искать мою дочь.
– Тут дело такое, – отвёл глаза в сторону Сидоров, – вовсе они мне и не товарищи. И с собой они меня не приглашали. Я сам их хочу держаться, но буду действовать самостоятельно. Мне бы только границу с ними перейти. Они – люди ушлые и бывалые, обожают риск и всякого рода происшествия. Подозреваю, что они кроме спортивных интересов, имеют и корыстный, то есть собираются наняться к какой-нибудь из сторон для … для решения силовых проблем. Так это называется.
– Твои друзья – наёмники? – Глаза моей мамы округлились.
– Да я уже говорил, – нахмурился Сидоров, – что не друзья они мне. И знаю я их совершенно случайно. Сомневаюсь даже, что они мне позволят с собой идти. А о вас и речи быть не может. К тому же … опасно это очень. Я с ними как-нибудь договорюсь, а потом буду двигаться самостоятельно. Мне бы только до Луганска добраться. А там я Женю найду, и мы придумаем, как домой можно будет вернуться. А вдруг к тому времени всё и закончится.
– Дай бы Бог, – зачастила мама, – дай бы Бог. Я тебе денег на дорогу дам.
– Не надо, – начал спорить Сидоров. – У меня есть … пусть и немного.
– Возьмёшь у меня, – когда надо, мама умеет быть убедительной, – с деньгами твои знакомые тебе помогут на первое время, а дальше уж смотри сам. Окажешься в Луганске, доберёшься до города Александровск. Там, на улице имени Олега Кошевого проживает моя двоюродная сестра. Женечка к ней и отправилась. Зовут её Алевтина Михайловна. Сейчас я точный адрес и данные напишу, чтобы ты не забыл и не перепутал ничего. Найдёшь её, найдёшь и Женю. Вот тогда все и возвращайтесь. Я вас буду ждать.
Мама ещё много чего Сидорову наговорила в состоянии душевного возбуждения. Да ей и можно понять. Сидоров её как бы вдохновил и на подъёме всё в розовом цвете смотрится. Мама даже папин рюкзак моему однокласснику вручила. Сказала:
– Это у вас с Женей вроде пароля будет. Она его хорошо знает, так как мы вместе его папе нашему в экспедицию собираем. Она поймёт, что ты – мой посланец и возражать тебе не посмеет. А то она у меня девушка, вообще-то своенравная, никому подчиняться не любит. А тут, через этот рюкзак, и мы с папой вместе в вами находиться будем. Вы уж там… постарайтесь …


Глава 19. Окольными путями.
Я думаю, что, если бы Артур Лойе знал, в каком я оказалась положении, отправившись в гости к тёте Але, он тоже бы принял участие в том походе, двинувшись вместе с Сидоровым, или самостоятельно. Я надеюсь на это. Но дело в том, что Артур собирался в гастрольный тур по городам Российской Федерации. Он и раньше выезжал с концертами, но не персонально, а в составе группы музыкантов. А сейчас он ехал как главный участник действия, а остальные его сопровождали. Вы, надеюсь, понимаете разницу. Он был страшно город все этим.
Ну а я, собрав все силы, отправилась, как вы помните, в Луганск, за несколько дней до отправления Артура. Я решила, чтобы он как-то отреагировал на то обстоятельство, что меня рядом не окажется. А то он уже начал привыкать, что я сижу в центре зала и пожираю его глазами, а на коленях у меня лежит внушительный букет из пунцовых роз. А ведь я надеялась получать розы от него. Вот и решилась на эксперимент.
Доэкспериментировалась …
Я слышала, конечно, про наёмников. Это такие люди, которые сделали своей профессией войну, но не пошли служить в армию своего или какого другого конкретного государства. Их называют «дикими гусями», наверное, потому, что они часто перелетают с места на место и нигде подолгу не останавливаются. Отряды и армии наёмников решали военные задачи в африканских и латиноамериканских государствах в пятидесятые, шестидесятые и семидесятые годы. Много среди них было солдат германского вермахта и даже СС гитлеровской Германии, которые ушли в бега, а потом начали зарабатывать на жизнь тем, что они могли и умели делать. Цивилизованное европейское государство Франция содержало целую армию наёмников, которая называлась Иностранный легион и воевала в Алжире, а также в других государствах мира, где надо было решать специфические проблемы, а жертвовать гражданами Франции не было прямой необходимости.               
Всё это считалось отрыжкой старого мира. Мне папа рассказывал, и всё это казалось мне чем-то далёким и навсегда ушедшим в историю, чем не принято гордиться. Были ли казаки атамана Ермака наёмниками? Ведь они решали какие-то частные задачи, а тогдашняя Россия совсем с Сибирью, которая была частью Золотой Орды, и не воевала. Как бы. Не считая отрядов неких авантюристов, славянских варягов, которые пошли воевать, «чтобы земля Гренады …», извиняюсь, но как там в стихах Светлова, а в данном контексте – Сибири, и отдать не народу, а царю, Ивану Грозному. То есть, получается, что наёмники, но со знаком «плюс». На этом мы как-то не заострялись этим на уроках истории.
Я уж не знаю, каким образом Сидоров сумел связаться с этой компанией, но всё же как-то сумел. И, хотя тамошний народ не очень-то с ним считался, хотя бы потому, что все были его старше и уже отслужили не только в рядах российской армии, но даже и по контракту, но всё же его от себя не шуганули. Кажется, среди них был старший брат какого-то его приятеля. Но это не суть важно. Важно здесь другое.
Папа мне часто рассказывал о поморах, а мама – о казаках. И у меня сложилось мнение, что это две важные в государстве социальные группы. Есть и другие, и во множестве, но эти вот важны по особому, потому как являются хранителями не только исторических традиций, но и неких моральных качеств, которые передаются из поколения в поколение. Одно из них, это - защита Родины. Вот как раз этим и занималось казачество. Оно, это сословие, делилось на две части. Первая часть, европейская, защищала южные и западные пределы государства и стояла на страже, готовая оказать сопротивление, если к этому случится необходимость. Такие отношение с российской властью были оформлены ещё со времён Екатерины Великой, что позволило не держать «под ружьём» больших армейских отрядов вблизи государственных границ. А казачество, оно было вроде хозрасчётной сельскохозяйственной артели, что занималось землёй, охотой и рыболовством, а потом разом формировалось в военный отряд и уже неслось кавалерийской лавой. Это ценное для государства качество было разрушено в годы советской власти, когда оно, то есть государство зорко следило за тем, чтобы никто другой не обладал функциями ведения войны и наказания. В последнее время, когда Россия снова встала на путь капиталистических отношений, казачество появилось снова, но вместе с ним и такое явление, как наёмничество. Но об этом поговорим дальше, а пока я упомяну о второй части казачества, то есть азиатской. Это казачество забайкальское, которое охраняло границу России от банд хунхузов и разного рода азиатских феодалов, а порой и от местного населения, которое заговаривало о самостоятельности и отделении, когда наступали совсем уж тяжёлые времена. А казачество всегда отличалось обострённым чувством патриотизма и готовности отстаивать интересы государства.
О чём это я начала говорить? Ах, да. Про наёмников. Казачество сформировалось где-то в четырнадцатом веке и развивалось, как полусамостоятельная государственная структура до двадцатых годов двадцатого века, а потом было разрушено. Советский строй защищал себя сам, но в конечном своём периоде прошёл через разрушительную стадию морального разложения, которая сменилась стяжательством «дикого капитализма», когда зарабатывался стартовый капитал для ведения бизнеса. А всем известно, что в основе многих крупных компаний лежат полукриминальные и откровенно криминальные операции по зарабатыванию денег.
Всё это сказалось и на казачестве. Новое поколение казаков тоже желало получать стабильный доход. И, если те, предыдущие поколения не гнушались тяжёлого физического труда, то нынешние представители хотели бы зарабатывать больше, а усилий тратить меньше. Отсюда и интерес к тем, кто может заплатить за участие в военных кампаниях. Для этого формировались особые «команды», которые отправлялись то в Абхазию, то в Приднестровье, то в Сербию, а то и куда подальше. Теперь вот некоторые потянулись и на Украину, в те области, которые ранее именовались Новороссией. К одной из таких команд и прибился Женька Сидоров, ставший там кем-то вроде «юнги» или «сына полка», то есть готовый быть «на побегушках». А он так действовал не от чрезмерной простоты, как думали наёмные вояки, а из «тактической надобности», как распланировал сам Сидоров.
– Эй, Рыжий, – слышалось то от одного из «туристов», то от другого, – принеси-ка то, или это …
И Сидоров с готовностью бросался выполнять просьбу старших товарищей. Есть такая должность в армии, при офицерах – денщик, то есть каждодневный слуга. То есть раньше были денщики, а в настоящее время их называют – порученец, а значит – поручили, и выполняй, как хочешь, главное, чтобы поскорей. Вот Сидоров и старался. То есть для «туристов» он был Рыжим, и это устраивало как самого Сидорова, так и всех остальных.
Надо сказать, что и прочие вояки именовали себя не по именам или фамилиям, а по кличкам – Панич, Смелый, Мангуст или Пугач. Правда, сами они это дело называли не кличками, а позывными. Так уж полагается у нынешних военных. То ли конспирация подпольщиков, то ли криминальное обезличивание. Мол, это они на службе Пугачи да Мангусты, а дома – примерные мужья и сыновья. Это они так считают, а я думаю, что примерные всё же как-то возле дома находятся и фамилии свои не прячут, а если ты убийство своей профессией делаешь, то и становишься Пугачом, а Иван Иваныч на этом заканчивается.
Это моё мнение, на которое этим «экстремальным туристам» начихать и забыть.
Мама собиралась проводить Сидорова в дорогу, но он ей не сказал, когда и откуда они отправляются. Это уже было секретом, а Сидоров, Рыжий, уже стал частью этого секрета. То есть он должен был подчиняться неким правилам и распорядкам.
В своей гражданской жизни эти «туристы» были туристами, строителями, автомеханиками и даже бухгалтерами, но когда они отправлялись в «поход», то сразу преображались. Это как рыбаки или охотники, которые ожидают конца недели, чтобы предаться своей страсти.
Знаете, я вот как-то размышляла, что оно такое есть – счастье. И пришла к интересному выводу. Во-первых, счастье есть понятие индивидуальное. Что для одного прелестно, то для другого непонятно и скучно. У детей, к которым ещё совсем недавно относилась и я, счастье завязывается вокруг развлечений да сластей, что вредно для здоровья и требует контроля со стороны взрослых. Детский писатель Сергей Михалков написал хорошую книгу под названием «Праздник непослушания». Так там всё описано, что да как происходит, если контроля нет. Счастье тогда перестаёт быть радостью, ибо требует со стороны своего носителя какой-то координации. Женское счастье сосредоточено вокруг семьи и детей. Дом, семейный очаг, семейное гнездо и – обязательно – любовь. Вот это и есть – настоящее счастье. Я, конечно, говорю коротко, ибо историю свою прерывать надолго не хочу. А так – к слову приходится. У мужчин же счастье вертится вокруг их увлечений. Я уже говорила про охоту и рыбалку. Есть и другие, всё это называется иностранным словом «хобби». Это как занятия человека уравновешиваются правами и обязанностями. Работа и досуг. Вот человек, в данной случае – мужчина – себя и реализовывает. Кто-то собирает почтовые марки, а кто-то собирается на войну, чтобы за деньги кого-то убивать. Или не убивать, но всё равно за деньги. Я лично такого счастья не понимаю и понимать отказываюсь, ибо если это понимаешь, то как бы начинаешь одобрять. А убийство есть смертный грех! Это – аксиома. Или заповедь. Кому уж как, главное, чтобы срабатывало…
Группа, или команда «туристов- экстремалов» собралась в количестве около десяти человек. Даже чуть меньше. Столько, сколько в микроавтобус вошло, с учётом того, чтобы ещё напихать туда всякого груза, рюкзаки, палатки и прочего. Оружия у них не было. Должно быть оружие перевозилось как-то иначе. Или сразу договорённость было, что всё выдадут там. То есть здесь, в Луганске.
В голове всё это не укладывается, но рассказывать-то надо …
Рыжего, то есть Сидорова, сначала запихали в самый дальний угол, но потом его оттуда вытащили, ибо кто другой будет бегать за продуктами, куревом, да всем прочим, по дороге, то есть на остановках. И Сидоров носился, изображая из себя этакого улыбчивого доброхота, недалёкого, но приветливого, который первым начинает заливаться от смеха над дурацким анекдотом и берёт на себя самые неприятные обязанности. К примеру, его каждый день посылали на речку стирать носки, для всех сразу, чтобы к утру они успевали высохнуть. И Сидоров старался. Как-то даже его и жалко… Хотя, с другой стороны, любая домашняя хозяйка тем же самым занимается и ничего зазорного в этом как бы и не считается. Такая вот житейская логика.
Микроавтобус, набитый молодыми мужиками, колесил в приграничной зоне, и никому до этого не было дела. Во времена Аркадия Гайдара все подростки, да и взрослые проявляли бдительность. Вспомните «Судьбу барабанщика», «Дальние страны» или «Военную тайну». Там ясно говорится, что враги не дремлют, и они коварны. А сейчас …
По нашей многострадальной Отчизне вольготно передвигаются бандиты, коррупционеры и даже террористы. И всего-то и делов у них, что подогревать «кого надо». А уже эти «кто надо» и дорогу укажут, и сопроводят до нужного места, только заплати. Что же это происходит?! Что сказали бы наши отцы и деды, если бы прознали про «коммерческие операции» своих потомков? Это вопрос риторический, ибо ответа я вряд ли получу.
Когда мы все рождаемся на свет, то получаем от Высших сил здоровье, талант к чему-либо и чувство самоиндификации, то есть нам надо найти своё место в жизни. А чтобы не ошибиться, дадена нам ещё и совесть, и интуиция, и ещё кое-что, уже по мелочи. Совесть, это конечно чувство своеобразное. Если ты собираешься по ней жизнь устраивать, то, возможно, скоро окажется, что больших успехов в этой нашей нынешней реальности добиться сложновато. Это если совестью руководствоваться. Но если её вытравить из себя калёным железом, то вдруг выясняется, что устроиться вовсе не так уж и сложно. И с достаточной степенью комфорта. И зарабатывать можно – знатно. Вот только как всё это соотносится с душой? Сложный вопрос, которым не принято задаваться. Даже перед самим собой. Ибо он требует определения своей жизненной позиции. А это чревато …
Вы, верно, скажите, что я тут перед вами слишком умничаю? Просто пытаюсь объяснить, каким образом можно пересечь границу и «договориться» с теми, кто это должен по службе пресекать. Есть долг, а есть способ заработать бабки. Для кого что важнее – определяют заранее. А уж те, кто ищет подходцы, знает, с кем «можно договориться».
Ровно таким образом микроавтобус с «туристами» очутился в Украине. Думаю, что и другие колесят подобным образом. А компетентным органам стоило бы поинтересоваться денежными оборотами тех, кто должен рубежи контролировать. Впрочем, они, должно быть, и интересуются. В том плане, чтобы своё финансовое положение тоже приподнять. А как иначе, раз всё это у нас происходит?
Шутки кончились. В том смысле, что «туристы» перестали зубоскалить, и были теперь все напряжены. В микроавтобусе росла и сгущалась атмосфера  предчувствия скорых военных действий. А оно это никогда радости с собой не несёт. Разве что для полных уж отморозков, каких в той компании, к счастью, не наблюдалось. Рыжего тоже не шпыняли, посылая по всякой мелкой надобностью. Про него как бы все позабыли. А он и не высовывался, рыжел в глубине салона своей шевелюрой и молчал.
Хотя Сидоров и помалкивал, но понимал, что пора ему от данной компании отваливать. У них свои дела, у него – свои. С самого начала это подразумевалось. Но не оговаривалось. А потому как-то форсировать события Рыжий не смел. Он выжидал удобного момента, когда можно будет слинять, без особых последствий. Но такого момента всё не подворачивалось.
А потом их машина остановилась и все высыпали наружу. Сидоров насторожился. «Туристы» между собой переговаривались, и Женька сообразил, что сейчас должны появиться заказчики, которые данную компанию и нанимали. А потом подвезут и оружие. Сидоров понял, что другого момента может и не подвернуться. Надо было отчаливать.
Исподволь готовясь, Женька подтащил свой, то есть рюкзак моего папы, к себе поближе. Когда прочие участники группы оживлённо беседовали, он незаметно исчез внутри автобуса, а потом выполз из него, таща за собой рюкзак. Он старался двигаться бесшумно, насколько это было возможно. Но его всё равно заметили. К счастью, это оказался тот человек, который и устроил эту поездку. Старший брат одного его приятеля, позывной «Панич», это если вам что говорит. Панич заметил коловращения Рыжего и встал так, чтобы заслонять его своим телом. Сам начал чиркать спичками, прикуривая и расставляя локти как можно шире. И «прикуривал» до тех пор, пока Женька не добрался до кустарника.
Оказалось, что автобус сделал остановку между городами Молодогвардейском и Лутугино. То есть до самого города топать где-то пару десятков вёрст. Не так уж и много. Особенно, если на автобусе ехать или с попуткой разжиться. Но Сидоров решил идти пешком, что было не совсем разумно, учитывая большой рюкзак, который он тащил с собой. Да и подозрительно – молодой парень куда-то тащится, и идёт в сторону предполагаемых военных действий. Но Женька – человек сообразительный и прихватил с собой спиннинг, который собрал и демонстративно тащил на плече. Сразу видно, идёт рыбачок и сейчас определится с «рыбным местом».
А места там знатные, красивейшие. Дубравы из черешчатого луба перемежёвывались ясенем, которые потом сменялись клёнами, затем шли яблочные и даже грушевые рощи, красиво цветущие. Жужжали деловито пчёлы, где-то у горизонта гудели трактора, занимаясь сельскохозяйственными работами, а над головой порхали птицы. Сидоров даже захотел остановиться и наладиться порыбачить. А что? Вполне разумно – идти дальше с куканом, на котором болтается связка свежевыловленной рыбы.
Но заниматься ловлей не хватило нервов, и Сидоров отправился дальше, лишь наскоро перекусил и выпил чаю из термоса. А дальше пошли сёла, какие обязательно находятся рядом с городом, областным центром, да ещё вдоль дороги. Это раньше деревень везде было немерено, а потом народ начал разъезжаться, кто куда. Кто в областной центр, кто в центральную усадьбу хозяйства, а кто и в столицу – Москву, Киев или хотя бы в Харьков, который тоже раньше был в столичном статусе.
Когда-то, в ранней юности, читал, взахлёб, Сидоров Буссенара, «Капитан Сорви- Голова». В повести французского романиста юные пятнадцатилетние герои из отряда «молокососов» совершали умопомрачительные подвиги, отстаивая независимость бурских государств – Трансвааль и Оранжевая республика от колонизаторов Великой Британии. Мы, замирая сердцем, следили за приключениями героев повести и, мысленно, пытались представить себя там, в Южной Африке. Кто-то из классиков, то ли Чехов, то ли Грин отправляли героев своих рассказов, юных гимназистов на ту войну и было потешно читать, как юных школяров вылавливали и вели домой, где их ждали паникующие родители.
А теперь Сидоров и сам двигался на войну, и был он чуть старше Жана Грандье, Фанфана или Поля Поттера, но никакого радостного возбуждения, свойственного героям Буссенара, он не испытывал. Оказывается, всё здесь совсем не так, как это описывается в книгах. Правда, и книги бывают разные. Но как-то Астафьева и Быкова не очень-то привечает молодёжь, которой подавай страсти или приключения.
И сейчас у Сидорова в рюкзаке лежала книжка некоего Юрия Костина. Называется – «По ту сторону сна». Сидоров её уже прочёл и хотел отбросить, чтобы забыть навсегда. Но что-то его остановило. Там рассказывалось, как простой провинциальный инженер Пётр Симаков попал в параллельный мир, но оставался при этом в своём, привычном мире. Всё с ним, происходящее там, казалось кошмарным сном. Уже потом он сообразил, что это не сон вовсе и даже не сумасшествие, а через его зависание между мирами может случиться нападение на его действительность, нападение с той стороны. И он начал бороться, и преуспел в этом. Но только потому, что ему помогали. Как там, так и здесь. Он со своей бедой справился и понял, что надо ценить то, что у него уже есть, то спокойствие, которое мы не замечаем, а в чём-то даже и презираем, не умея преобразовывать его, это спокойствие, в простое человеческое счастье. И сейчас Сидоров взял книжку с собой, чтобы перелистать на досуге и проверить ощущения инженера Симакова и свои, когда он тоже погружается в нечто необычное. А теперь понимал, что сравнивать нечего и не с чем. Не до того, получается.
Двигался Женька Сидоров по обочине дороги, смотрел исподлобья на дома Луганска, которые виднелись на горизонте и думал, что надо ещё как-то добираться до города Александровска, где ещё придётся искать тётку, у которой он надеялся найти меня. Но меня-то там уже не было.


Глава 20. Как бежит время за чтением писем.
В то, что рыжий Сидоров, мой одноклассник, появился ввиду города Луганска, было мне совершенно неизвестно. Откуда я могла это знать? Честно сказать, так после того, как я написала и отправила домой письмо, я несколько успокоилась и почти перестала переживать по этому поводу. Дом, который, как и родители, пребывал в моём сердце, как-то отдалился, как отдаляется всё то, что ты непосредственно не видишь, потому как на передний план выходит то, с чем имеешь дело непосредственно. Я хочу сказать, что я всё глубже погружалась в мир Задунайских, Эдуарда Викентьевича и Матильды Витальевны, тогда ещё Тимуш. Мне были интересны их взаимоотношения, которые я отслеживала со строчек дневников и писем.
Теперь я держала в руках очередное письмо Эдуарда Задунайских. Он послал его своей невесте из славного города Будапешта, столицы Венгерского королевства, как важной составляющей Австро- Венгерской империи. Я жадно вчитывалась в строчки письма, пытаясь определить по летящему почерку характер этого человека, которому и была посвящена выставка.
«Свет моего сердца, я скучаю по Тебе, по Твоим глазам, по Твоим губам, которые рождают столь чудный и музыкальный смех, предмет моих неуёмных стараний, когда я пытаюсь передать эти артикуляции – легато, глиссандо или портаменто. Мне кажется, что когда-нибудь я справлюсь с этой задачей, и мир познакомится с тобой через дивный клавишный смех, и я назову эту кантату, или даже ораторию твоим именем.
До столицы венгерского королевства мы добрались очень даже удобственно, по Дунаю, что пересекает множество европейских государств, которые не знают просторов России, и потому гордятся собственным величием. Мы делаем вид, что этого не оспоришь.
Когда-то на правом берегу полноводного Дуная, где среди холмов выделяется один – Геллерт, который местное население гордо именует горой, находилось большое поселение Обуда. Там проживали ремесленники, крестьяне и духовные, а также купцы, военные и тому подобный люд. Когда-то, почти две тысячи лет назад, здесь была римская провинция Паннония, а на месте Обуды располагался город Аквинкум, от которого остались развалины двух амфитеатров, базилики, а также вилла Геркулеса с полом, на котором мозаикой выложены подвиги этого античного героя. Рядом с ремесленным посёлком Обудой возник город Буда, который и стал столицей, где был отстроен величественный королевский дворец, готическая церковь Богоматери, находятся роскошные турецкие бани и жемчужина архитектуры Буды – церковь Святой Анны, выполненной в стиле барокко. Всё это, а также многое другое, например, мавзолей Бюль- Баба, который я собираюсь посетить после череды выступлений, находится на холмистом правом берегу величественного Дуная.
На другой стороне этой реки находится город Пешт, который появился на низменной, равнинном участке и сначала должен был выполнять роль Обуды, то есть служить местом обитания людей из простого народа, всяческих гильдий ремесленников, но, постепенно, он разросся и там появились замечательные учреждения, в одном из которых, концертном зале «Вигадо», я буду давать свои концерты. Неподалёку построен Оперный театр, который обязательно прославит этот город, и скоро сюда приедут музыканты и актёры из Вены, Берлина, Милана и даже Санкт-Петербурга, следом за мною и моими коллегами, с которыми я имею честь выступать. Города Буда и Пешт составили единый большой город, посредством восьми мостов, которые захватывают и ряд островов посередине Дуная, крупнейшими из них являются Маргит и Чепель. На этих островах находятся жилые дома, и даже механические мастерские». 
Прочитав эти строки, я хихикнула. Так вот откуда происходит фамилия Аделаиды Зиновьевны. Наверняка кто-то из её предков имеет мадьярскую кровь и перебрался в Россию с берегов Дуная, о чём оставил фамильную память.      
«Матильда, дорогая моя, свет души моей, кто, как не ты, знаешь моя приверженность и даже любовь к музыке здешнего композитора Ференца Листа, что является важной причиной моих путешествий в этот город, давший миру музыки новое направление, получившее название «новая венская оперетта», основой которой является «вербункош». Я уже вижу гримаску удивления, мимическую уловку, которая тебе так идёт, и спешу удовлетворить твоё любопытство. Дело в том, что развесёлый песенно- танцевальный стиль, получивший название от немецкого слова Werbung, то есть «вербовка», и являвшийся логическим продолжением стилей танцевальной оперы Франции и Вены, получил своеобразное развитие здесь, в Будапеште, в Национальном театре которого, где был директором и дирижёром знаменитый пианист и композитор Ференц Эркель, танцевали зажигательный мужской танец «вербунк», из которого и родился «чардаш», достойный соперник страстным испанским танцам. Видела бы ты, моя дорогая, как здешние кавалеры выделывают ногами всяческие кульбиты, очаровывая женские сердца. От этого зрелища руки сами ложатся на клавиши и извлекают посредством их столь мелодичные звуки, несущие в себе сгустки энергии, что от всего этого кружится голова и вспоминаются слова Листа, который служил аббатом, что музыка дана нам Богом, чтобы мы смогли понять его замыслы и приблизить наклонности человека к стремлениям божественного провидения. Признаться, я не вдавался в смысл слов, которые говорил Ференц Лист, концентрируя внимание на его партитурах, а сейчас вот думаю, что – напрасно. Надо искать смысл слов людей понимающих, ибо через их слова и разумения мы можем открыть для себя то, что предназначено самим Богом. Их устами говорит с нами Он, а мы должны ему внемлить» …
Далее на целой странице Эдуард Викентьевич изъяснялся вычурно и пространственно, мелкими буквами вырисовывая мысли, странно выглядевшие в устах пианиста. Но, должно быть, это было свойственно для культурного человека второй половины девятнадцатого века, века просвещённого и галантного, того времени, которое названо Серебряным веком в новейшей истории российской культуры, который сменил век Золотой, или Пушкинский, и получивший своё обозначение со слов Владимира Сергеевича Соловьёва.    
Я как-то раньше не очень-то обращала внимания, как часто люди того времени позиционировали Бога как Судью, перепоручая ему многие вещи и личные сомнения. Уже позднее, в двадцатом столетии, когда категории Судьи перекочевали в стезю юриспруденции, началось такое явление, как казуистика, из которой и пошла в своей юридической массе несправедливость, несправедливость со стороны государственного чиновничества, в том числе и судейского, приватизировавшего в себе права на трактовку самых разных понятий и научившегося рассматривать самые разные вопросы в свою пользу. Это ещё Салтыков тонко подметил, как литератор Щедрин, то есть щедрый на примечание того, на что обычно закрывают глаза.
«Многое в развитие вербункоша преподнёс Януш Кеслер, преподаватель Будапештской Академии музыки, из-под пальцев данного мастера рождались самые дивные музыкальные фразы, оценить которые может не только знаток или тонкий ценитель, но и самый неискушённый слушатель, доверяющий струнам чувствительности собственной души, того инструмента, которым нас одарил Господь.   
Матильда Витальевна, как мне не хватает Ваших понимающих глаз, Ваших ушей, готовых внимать концертам Вашего покорного слуги, и я считаю минуты, когда мы снова соединимся вместе в полноценное единое существо, две половинки души которого когда-то были разъединены, но волею Провидения сумели найти друг друга и стать тем целым, что воспарит над суетностью нашей действительности».
И снова пианист начал витийствовать словом, пытаясь сформулировать свои мысли и чувства к супруге, которая была вынуждена остаться при родных пенатах по причине беременности, когда женщина вынуждена удвоить к себе внимания как самой, так и родных. Об этом было далее сказано в письме, где Эдуард Задунайских расспрашивал о здоровье и самочувствии своей дрожащей «половине», словно ожидал тут же услышать подробные ответы. Всё-таки с тех пор многое изменилось, и теперь люди могут общаться друг с другом, не дожидаясь, пока письмо дойдёт до адресата и тот поторопится с ответом.
Моя рука самопроизвольно полезла в карман за телефоном, но тут же я осознала тот факт, что средства мобильной связи у меня больше нет, равно как и то, что если бы под рукой у Задунайских- Тимуш был аппарат телефонной связи, хотя бы фирмы Александра Белла, то я не смогла прочитать этих прочувственных слов, которые выражают личность моего далёкого предка. Так хорошо или плохо, что мы перестали друг другу отправлять послания, которые, через много лет, прочитают наши потомки, а может даже и почитатели, если в этой жизни мы достигнем неких высот.
Раздумья мои прервали громыхания за окном. Должно быть собирается гроза, сделала я вывод, а потом перешла в другой зал музея, чтобы выглянуть в окно. Не знаю, как вы, а мне нравится следить за дождём через оконное стекло. Я люблю смотреть, как ветер гоняет по лужам всяческую мелочь, как пузырятся эти самые лужи, как пробегают люди, натягивая на голову воротники курток или придерживая зонтики. Я ставлю какую-нибудь романтическую музыку, беру в руки полную кружку ароматного кофе и наслаждаюсь домашним уютом. В такие минуты он становится наиболее наглядным. Надо ведь как-то ценить то, что у нас уже есть, а то жизнь проносится мимо нас в то время, как мы ничего вокруг не замечаем, нацеленные на потребление каких-то мелочных занятий, о которых уже завтра не сможем вспомнить, а только жалуемся, насколько быстро пролетает время. Всё дело в том, что мы не концентрируемся на окружающем нас мире, а он ведь стоит того.
Я выглядывала в окно, стараясь разглядеть грозовые тучи. Если был гром, то значит уже сверкала молния, и атмосферное электричество превысило своё допустимое количество в возбуждающихся друг от друга туч, состоящих из летучих водяных паров.
Снова громыхнуло, не так уж и далеко, и только после этого я поняла, что причину не следует искать в небе. Она на земле, рядом и причина эта рукотворна. Мы просто отвыкли от военных действий, особенно с применением тяжёлых вооружений. «Миру – мир» и «лишь бы не было войны». С этими лозунгами, которые вполне могли бы стать девизами рыцарского ордена Защитников Отечества, прожило поколение моих родителей, а мы это воспринимаем, как пустые слова, и перестали их твердить в свой душе мантрами. Вот на нашу Родину и посыпались несчастья, что нам стало всё равно, на всё наплевать, кроме личного благополучия.   
Я немного повздыхала, а потом отошла от окошка, чтобы снова погрузиться в мир письменных отношений моих дальних родственников, давно сделавшихся достоянием истории. Отошла я от окна и даже не бросила прощального взгляда наружу, а ведь именно в это время под окном проходил Женька Сидоров, поправлявший папин рюкзак, чтобы тот удобнее распределился на спине, а лямки не давили на плечи. Всего-то и делов, что бросить взгляд на прохожего человека, и тогда многих трагичных действий можно было бы избежать. Хотя … кто его знает, как бы всё повернулось в этом ракурсе. Все наши поступки и стремления предопределены и трудно этому противоречить.
Я снова уселась за стол и открыла очередное письмо, достав его из плотного конверта. «Милостивая госпожа моя, Матильда свет Витальевна …».
Умели же раньше писать люди. И не торопились никуда, ибо жизнь их текла неспешно и красиво. Одно слово – Серебряный век …


Глава 21. По моим следам.
Глупый, глупый Женька! И что стоило ему поднять голову и посмотреть на окошко, в котором находилась я? Ведь делов-то – голову повернуть. Но он только покосился на вывеску, где было сказано, что это музей истории и культуры города. Он посмотрел и подумал, что кому сейчас нужны музеи и библиотеки? На сегодняшний день интересы у людей поменялись. Сейчас в цене супермаркеты и рестораны, отели и дискотеки, пляжи и распродажи, а всё остальное заменил Интернет. Для молодёжи не надо ничего другого, кроме выхода в международную Паутину, которая обернула весь мир невидимой, но прочной сетью, которая затягивается на наших душах, а мы этому радуемся. Больше давай, кричим, дешевле.
Впрочем, обо всём этом Сидоров не думал. На музей он вышел совершенно случайно. Попёр в сам город, а потом только вспомнил, что моя мама ему адрес на бумажке записала. Только тогда Сидоров и понял, что в сам Луганск ему можно было не заходить, а сразу направлять свой путь в Александровск, к моей тётке. Прочитал записку, поудобнее рюкзак на спину закинул и двинулся … Скажете, что в Александровск? Нет, на автобусную остановку. Устал, видите ли, наш хлопец, по дорогам да лесным зарослям бродить. А тут как хорошо, в автобус залез, пятнадцать минут в мягком кресле подремал и – пожалуйста – он на месте. Пошукай там у кого прохожего улицу имени молодогвардейца Олега Кошевого и заходи в дом с радостной улыбкой долгожданного гостя.
Это так Сидоров думал. Рассчитывал так. А на деле всё получилось … сейчас расскажу.      
То есть сначала всё складывалось нормально. В автобус он сел подходящий и даже место для него там нашлось сидячее. Рюкзак он на колени себе определил и в окошко смотрит, а над головой его спиннинг покачивается. В стране, значит, чёрт те что происходит, а человек с рыбалки возвращается и ничего его не волнует. Они, рыбаки, в большинстве такие все и есть. Фильм ещё посмотрите, режиссёра Рогожкина, «Особенности национальной рыбалки», про генерала Михалыча и прочих персонажей. Тогда вопросы про чудачества рыбаков не будут вас беспокоить.
До Александровска Женька добрался легко и даже с удобствами. Он чуть не заснул, прижимая к себе рюкзак и спиннинг. Его растолкала кондукторша, и он покинул салон автобуса, казавшийся ему убежищем, вроде ковчега, на котором библейский пророк Ной пережил Всемирный Потоп. Как было бы хорошо, если вдруг в автобус влезла я и тогда мы поехали домой. На этом же самом автобусе. Но на этом интересном месте грёзы Сидорова были развеяны, и он оказался на улице.
Повздыхав немного, он начал поиски. Все мы в душе оптимисты и надеемся на лучшее, что неприятности наши закончились, а за ближайшим углом ждёт нас исполнение желаний. Чем не «по щучьему велению»?
Нужную улицу искать долго не пришлось, и скоро уже Сидоров подходил к стандартной пятиэтажке, каких до сих пор по всей стране нашей большие тысячи. Пока то, да сё, поиски все эти, брожение по Луганску и поездка в Александровск, утомили Женьку до крайности, а ещё он сильно проголодался. Помните, я сама накануне почти в таком же положении была, да ещё по балконам лазить пришлось?
На улице Олега Кошевого имеется продовольственная лавка, магазин такой. Туда Сидоров и заглянул, разжиться чем-нибудь съестным. Покупателей в магазине почти и не было. Народ всё больше по домам прятался, а что продуктами надо запастись, так это позднее началось, когда оказалось, что война не на день- два, п гораздо на дольше. Вот тогда все по магазинам и кинулись. Но это всё было ещё впереди.
А пока Сидоров купил себе булок с колбасой, пакет кефира и шоколадный батончик. Всё это он с аппетитом потребил, а потом сидел на скамеечке и оглядывался по сторонам. Знаете, оказывается человек голодный и сытый на мир, на события в нём смотрят по-разному. Это явление давно в народе подмечено и именуется, что «сытый голодного не разумеет». Это как «утро вечера мудренее», то есть в разных обстоятельствах мы приходим к разным мнениям, бывает, что и к диаметрально противоположным.
Сидоров, сидящий на скамеечке, с любопытством прислушивался к звукам пальбы и даже артиллерийским залпам, которые происходили где-то за горизонтом, то есть не рядом. Они, эти зловещие звуки, казались Сидорову чем-то ненастоящим и потому всерьёз не воспринимались. Те, кто их всерьёз воспринимал, недавно были его товарищами по микроавтобусу, но сейчас их рядом не было и мнение их уже Сидорова не волновало. Вот сейчас он поднимется, пройдёт по улице Кошевого, найдёт нужный дом, поднимется в квартиру и представится моим одноклассником. Дальше останется взять меня за руку и вести домой, как малого ребёнка. Женька надеялся, что, наслушавшись звуков войны, артачиться особо я не стану. Знаете, а ведь он был прав в своих расчётах. Я бы даже обрадовалась ему. Если бы была дома.
Отдохнув и улучшив себе настроение, Сидоров решительно поднялся и отправился вдоль по улице, внимательно поглядывая на нумерацию домов. В идеале, как он надеялся, что я замечу его в окно или с балкона и окликну. Такой шанс у нас был, но мы им не воспользовались.
Пройдя по улице, Женька с нужным домом определился, но вот незадача. Возле дома никого не оказалось. Ни меня, ни тётки, ни вообще никого. Дело в том, с самого утра квартал перешерстила «Луганская гвардия», которая искала активных противников формата нового государственного объединения, которое условно было названо «особой зоной» и «Луганской народной республикой», по примеру самопровозглашённой Донецкой республики. Активисты из патриотических пророссийских организаций были искренне уверены, что у них будут противники, и эти противники будут активно сопротивляться. Вот они их и искали, в том числе и среди жильцов жилого микрорайона.
Вот в этот ответственный в жизни города Александровска момент и явился сюда вчерашний российский школьник Женька Сидоров, чтобы выручить свою одноклассницу, то есть меня, из неприятностей, а каких, он ещё себе только пытался представить.
Распуганные активистами жители квартала частью убрались подальше, а частью просто попрятались и потому улицы обезлюдели. То есть, то там, то здесь кто пробегал, но быстро и скрываясь. И это было тревожно. Если это был фильм, то в этом месте обязательно играла бы соответствующая музыка, барабаны и гонги, которые должны означать растущее беспокойство и предчувствие чего-то ужасного. Барабанов Женька не слышал, но сердце его тревожно стучало. Он даже решил убраться с улицы и вошёл в подъезд.    
Ему даже показалось, что как только он поднялся на этаж выше, входная дверь снова скрипнула. Сидоров наклонился над перилами и долго всматривался вниз, но ничего не заметил. Наверное, показалось. Да и сколько можно таиться? Уже в открытую, нарочито громко, Сидоров поднялся до нужной квартиры и принялся звонить в дверь. Но никто ему не открывал. Женька немного растерялся, так как подобного хода событий им не было запланировано. Тогда он принялся тарабанить в двери кулаком. Тут дверь его напору и поддалась, ибо не была заперта.
– Здравствуйте, – крикнул Сидоров, просунув голову внутрь квартиры, но ему никто не ответил. Стоять так было глупо и даже бессмысленно, и Женька вошёл в прихожую, осторожно прикрыв дверь за собой. – Здравствуйте. Алевтина Михайловна здесь проживает?
Может быть, он надеялся, что те, кто здесь прятался, услышав имя хозяйки, поймут, что пришёл человек не случайный, и отзовутся. Но никто не отвечал. Выждав с минуту, Сидоров направился в комнату, желая осмотреть квартиру.
Позади его снова начала растворяться дверь. Насторожённый, и потому с обострённой чувствительностью, Сидоров ощутил это и начал разворачиваться. В дверях стоял силуэт человека, и этот силуэт держал в руках ружьё. Прикладом ружья он и двинул парня так, что тот всплеснул руками, падая замертво на пол. То есть от удара Сидоров потерял сознание.
Провалялся так он недолго. Но за это время руки его связали накрепко ремнём, рюкзак отодвинули для досмотра в сторону, да и его самого быстро ощупали – нет ли где оружия. Только после этого в лицо ему плеснули из кружки водой. Женька застонал и открыл глаза. Всё перед глазами кружилось, и сама голова гудела, словно превратилась в бубен, в который только что колотили колотушкой. И в самом деле колотили, потому как голова сильно болела.
– Попался, бандеровский лазутчик!
Ударивший его был едва старше его, носил брезентовую потёртую куртку, какую раньше называли «штормовками», и имел оттопыренные уши и нос картошкою. Больше Женька разглядеть ничего не успел, потому как снова закрыл глаза.
– Ты его, Петро, не убил ли? – Спросил ещё кто-то озабоченным тоном. – Смотри, кажись, помер он.
– Не, – ответил парень, которого звали Петром, – притворяется. Смотри – дышит. Да я его не так сильно и двинул. А то утёк бы. Или стрелять начал.
– Из чего? – Снова спросил неизвестный. – Похоже, невооружённый он. Да и с чего ты взял, что это бандеровец?
– Дивись, – со значением ответил парень, – який у него «сидор». Точно – натовский. То есть его снаряжали мериканцы. А ведь сам знаешь, что они дюже хитрые. Специально подобрали такого лазутчика, чтобы не подумали, что он хохол. Мол, по виду так явный москаль, а на самом-то деле … Их специально учат в лагерях боевицких разным военным хитростям. Может, ему и оружие без особой надобности? Может, он нас всех голыми руками и легко – положит?
– Брешешь ты, Петро, – уверенно произнёс голос. – Сейчас хлопец в себя придёт, мы с него показания и возьмём.
– О, це дило.
Похоже нападавших было трое, понял Сидоров, который хоть и отключился, но не полностью, и все их переговоры слышал. Он снова застонал. Петро толкнул его, пусть и несильно, стволом охотничьего ружья.
– Будешь дёргаться, ещё получишь. Мало не покажется!
Неуверенные в себе люди и новички в чём-либо всегда ведут себя подобным образом, словно хотят всем продемонстрировать собственную удаль, которой вроде и нет, но которая должна быть непременно.
Сидоров снова застонал и открыл глаза. В квартире, посередине которой он лежал, кроме него, было ещё три человека. Петро, с ружьём которого он уже познакомился, и ещё двое – один коренастый, стриженный наголо, в бейсболке, надвинутой на самые глаза, в перчатках с обрезанными пальцами, какие любят байкеры, и второй – гораздо старше, с усами и чубом, в расстёгнутом пиджаке, из под которого торчали полосатые подтяжки, по виду – бывший военный или милиционер, за ремень которого был заткнут пистолет, со звездой на рукояти. Наверное, это был старший их троицы. На него Сидоров и смотрел, хотя не выпускал из зоны внимания и Петра, любителя помахать своим ружьишком. Тот грозно насупился и бросил своё обвинение.
– Чего здесь искал, бандеровский шпион?
– Не шпион я, – слабо возразил Женька. – И не бандеровский.
– Кто же ты тогда? – Спокойно поинтересовался усатый, присев рядом на корточки и уперев локти в колени. Он нависал над Женькой угрожающей глыбой. Захотелось от него отодвинуться, и Женька сглотнул.
– Сидоров я …
– Врёт, – радостно сообщил Петро. – Точно ведь врёт. По глазам видно. Сейчас я его – для острастки …
И снова поднял приклад. Но – лишь для устрашения. Пленного надо попрессовать для  порядка, чтобы не артачился при допросе. Все так поступают.
– Да Сидоров я, -- закричал Женька. – Точно говорю.
– А докажешь чем? – Спросил, весело и почти что доброжелательно бритый тип в бейсболке. – Паспорт есть?
– Конечно, – обрадовался Женька. – Посмотрите в рюкзаке, в боковом кармане.


Глава 22. Патруль.
– Действительно – Сидоров, -- удивлённо сообщил Пётр, словно надеялся изобличить парня, но у него не вышло.
Теперь, когда он положил своё ружьё на стол, он уже не казался таким опасным. Пётр покрутил в руках российский паспорт и погладил двуглавого орла, изображённого на обложке. Для этого он снял с паспорта обложку. Теперь лицо у него сделалось добрым и слегка растерянным.
– Так ты и взаправду россиянин? – Ещё раз спросил парень, а когда Сидоров кивнул головой, принялся вздыхать. – Ты … это … не серчай на меня. На тебя сигнал поступил …
– Нам сказали, – продолжил бритоголовый, в бейсболке, который, в отличии от своего молодого товарища, улыбаться перестал, а сделался серьёзным, – что возле этого дома крутится подозрительный молодой человек, которого раньше здесь никто не видел. Вот мы и явились, чтобы лично проверить, кто ты да что.
– Бить-то зачем? – Пожаловался Сидоров. – Спросили бы меня, я сам всё рассказал.
– Просто ведь? – Снова заулыбался бритый. – Однако всё не так. Время уже не то, чтобы простых решений придерживаться.
– Давеча одного встретили, – принялся объяснять старший из них, который был в пиджаке и подтяжках, – так он достал сразу два пистолета да как принялся шмалять. Двоих сразу положил, одного серьёзно ранил, да в бега подался. Как тут после этого не остережёшься?
– Я стрелять не собирался, да мне и незачем, – сказал Сидоров.
– Это мы уже поняли, – заявил бритый, – а здесь что тогда делал? Ты приехал из России, это мы уже выяснили. Осталось узнать, зачем ты заявился сюда, в эту квартиру?
– А вы сами кто такие? – Вдруг спросил Женька. Иногда на него накатывало, и он начинал вести себя довольно вызывающе. – Почему я должен перед вами отчитываться?
– Интересуешься? – Снова заулыбался бритый, но глаза его сделались холодно- льдистыми. Женька понял, что когда он улыбался, его надо было остерегаться, а когда бритый улыбаться переставал, то значило это, что он успокаивается.
– А что такого? – Вдруг вмешался самый старший из троицы. – Парнишка нам свой паспорт показал, можно ему и представиться, тем более выяснилось, что он и не шпион вовсе. Меня зовут Сидором Коломийцевым. Когда-то работал в школе военруком, а потом просто завхозом. Сейчас и вовсе на пенсии. Олигарх Коломойский мне не родственник.
– А я – Воробьёв, – представился Пётр. – Инструментальщиком был на заводе, а когда тут всё началось, записался в «Луганскую гвардию». Всё равно завод пока работу остановил.
– Остановил, – как-то криво усмехнулся бритый. – И нас всех с него попросили. Вы представляете, кончится всё, мы на завод вернёмся, а там – нет ничего.
– Это как – нет? – Разинул рот инструментальщик Воробьёв. – Куда денется? Украинские фашисты всё вывезут? Так мы им не позволим.
– Не позволили бы, – продолжал говорить бритый. – Только зачем и охрану тоже убрали с территории?
– Это у нас - старший смены караула на заводе, Богдан Войков, – указал на бритого Коломийцев. – Он у нас командиром группы назначен, как недавний пограничник, контрактник. В отставку ушёл, а мог бы на таможне пристроиться, сейчас бы уже на «Шкоде» гонял, а то и на «Тойоте».
– Не из этих я, Сидор Игнатьевич, – сквозь зубы ответил бритый, – которые «дают добро», скорее уж из тех, кому «за державу обидно». Потому и службу бросил. Сейчас вот – навёрстываю.
– А какой завод у вас, товарищи? – Поинтересовался Сидоров у местных пролетариев.
– Известно какой, – гордо ответил Пётр. – Производственное объединение «Луганский тепловозостроительный завод». Головное предприятие находится в Донецке, но и у нас производство немаленькое. А вообще – Луганск всегда своими предприятиями славился. Чугунолитейное производство аж с восемнадцатого века ведётся. А так – производим всё – от химии до машиностроения. Работа бы только была, да производство востребовалось.
– А вот в аккурат с этого момента и начинаются у нас проблемы. Украинского разлива олигархи пытаются всю экономику под себя подгрести. А потому как, считай, вся промышленность сосредоточена на востоке государства, так на нас и пришёлся их удар, то есть они пытаются нас обанкротить, чтобы потом по дешёвке всё здесь скупить. А в этом им активно помогают украинские политики, которым невыгодно, что восток Украины почти что самодостаточен, то есть вполне может существовать независимо от Киева со всей их «гопак-компанией». Вот от этой печки и начались у нас танцы. Понятно теперь?
Сидорову неудобно было признаться, что он не понял, о какой печке и каких танцах идёт речь, если только что говорили о заводах и политике. Он как-то неопределённо мотнул головой и пожал плечами. Мол, слышал всё.
– А ты каким образом здесь очутился, россиянин? – Спросил его Войков. Спросил так, что другой на месте Женьки мог и обидеться. Но попробуй тут пообижайся, когда лежит охотничье ружьё, а за ремнём у бывшего военрука заткнут чуть ли не ТТ. Сидоров начал усиленно соображать, как достойно ответить.
– Я … с парнями приехал, -- наконец выдавил он из себя. – Со знакомыми.
– Ну-ка, колись, – сразу заулыбался бритый Войков. – Кто такие, где сейчас?
– Этого сказать не могу, – нахмурился Сидоров, – они как бы сами по себе. Передо мной ответ не держат. Что я только знаю, так это они сюда направились местным патриотам помощь оказать.
– Есть такая партия, – кивнул Войков. – А подробность какую сказать можешь? Фамилию чью, или позывной.
– Фамилию не скажу, а позывной запомнил. Панич, Мангуст, Смелый …
– Достаточно, – махнул рукой бритый наголо Войков. – Правду говорит пацан. Я этих ребят знаю. Сам сегодня с ними балакал. А Мангуст, так и вовсе мой кореш, вместе службу несли.
– В погранцах? – Удивился Петро. – Но вы же в разных государствах, как бы.
– Вот именно, что как бы, – сквозь зубы процедил Богдан. – Ты, Петро, армейское братство не задевай, даже словами. Мы в горячих точках участвовали. В Приднестровье, к примеру. А если тебе этого кажется недостаточно, так я с тобой могу индивидуальные занятия провести. Треба?
– Чего взъелся? – Почти жалобно отмахнулся инструментальщик. – Это ваши с ними дела. А я здесь задание выполняю.
– Ну, и ладушки, – деланно обрадовался Сидор Коломийцев, потирая руки. – Вот всё и выяснилось, что парнишка никакой не злопыхатель, что сигнал, к нам поступивший, нами старательно проверен и прояснил личность данного товарища. Предлагаю всё завершить дружеским обедом. Есть ли голоса против?
Против голосов не оказалось. Петро Воробьёв тут же куда-то устремился и скоро притащил сумку с сухими пайками, то есть банками консервов, буханками хлеба и упаковкой чайных пакетиков «Беседа».
– Чья эта квартира, говоришь? – Спросил Войков, оглядываясь по сторонам.
– Тётки моей подру… одноклассницы. Она к ней в гости приехала, а тут у вас такое началось. Вот я и вызвался помочь ей обратно вернуться.
– Молодец, парень, – сверкнул глазами Коломийцев и улыбнулся сквозь усы. – Наш человек своих не бросает. Ведь так?
Кто бы с этим спорил. Не стал возражать и Сидоров.
– То есть ты здесь на самых законных основаниях, – резюмировал бывший военрук, – и можешь представлять своих родственников. Ты не против будешь, если мы все здесь с тобой почаёвничаем. Твои-то – где?
– Не знаю, – признался Сидоров. – Я сам только что пришёл. Сами ведь видели.
– И то верно, – согласился Коломийцев, а сам уже выкладывал продукты на стол и готовился к трапезе.          
Войков наскоро провёл на кухне и в кладовке досмотр и тут же обрядил инструментальщика Воробьёва кухонным нарядом.
– Ты, Петро, – с улыбочкой объявил Войков, – российского товарища прикладом усугубил, так что должен это отработать по полной или упрощённой программе. Для начала начистишь и вымоешь картошек столько, чтобы плотно заправить четырёх взрослых мужиков, то есть твоих верных товарищей, включая сюда и твою сложную личность. Задача ясна?
В принципе задача была проста и конкретно сформулирована. Сидоров вызвался составить парню помощь и тоже взял в руки ножик, усаживаясь на табурет, по другую сторону ведра, на который был натянут чёрный мешок для мусора, куда сейчас полетят очистки. В армии Сидоров не был, но был наслышан от своих товарищей, что чистка картошки есть основной элемент подготовки новобранцев, то есть «салаг». Так как он попал если не в армию, то на некую «карманную войну», наполненную самыми настоящими невзгодами и испытаниями, так почему же к ней не приобщиться таким минимумом, как чистка картофеля?
– Я тебя как, сильно приложил? – Вздыхая, поинтересовался Петро. – Извиняй, приятель. Ошибка вышла.
– Так ведь не пристрелил, – хотел хохотнуть Женька, но сдержался, ведь ружьё по прежнему лежало неподалёку, самое настоящее и заряженное, которое и стреляет, и убивает, в зависимости от воли своего владельца. – А тебе приходилось?..
– Что – приходилось? – Переспросил Воробьёв, который споро счищал кожуру с картофелины и, одним глазом, посматривал на своего нового приятеля.
– Ну … это … убивать?
– Что, я – кат какой-нибудь? – Обиделся Воробьёв и покосился на Войкова, который то входил на кухню, то исчезал в глубине квартиры, не забывая выглядывать из окон, то есть «нести службу». Коломийцев с любовью разложил банки на столе, часть из них вскрыл, а теперь нарезал хлеб и помидоры с огурцами, которые нашлись в холодильнике, напевая «Любо, братцы, любо, любо братцы жить»…
– А если встретишь настоящего лазутчика? – Это уже спросил Воробьёва Войков, который услышал вопрос Женьки и подошёл к ним ближе. – Что стал бы делать? Подставил бы правую щёку после хлёсткого удара по левой? Или стал бы уговаривать сложить оружие?
– Не знаю я, – признался инструментальщик. – Никого я не хочу убивать. Я … рабочим быть хочу. Дело своё делать.
– Детей ты делать хочешь, – со смешком заявил ему Войков, – а не детали точить. Что-то я твоей фотографии на доске передовиков не видел, зато в курилке ты – постоянный участник. И запомни, салага, тебя, россиянин, это тоже касается – все люди либо пасущийся скот, бараны да овцы, либо волки и прочие хищники. Не хочешь, чтобы тебя зубами рвали, сам отрасти клыки и научись их показывать. Так, чтобы тебе поверили и больше не подступались. А поверят, если ты сам пару баранов задавишь. Для наглядности.
– А может он ролью пса сторожевого ограничится? – Подхватил Коломийцев игру слов Войкова. – Вроде бы те и не волки и не овцы.
– А что, – продолжал ухмыляться Богдан, – псы морковку кушают и капустным листом заедают? Они те же волки, но как бы прирученные. При необходимости и сами в охоту включатся, если их пайком регулярно обносить. Не так, скажешь?
– А пастухи, пастыри, как бы, – продолжал говорить бывший военрук, а сам не забывал сервировать стол, – их к какой категории отнесёшь?
– Пастухи, говоришь, – прищурился Войков, – так они всё это и организовали. Такое вот распределение ролей. Одно уравновешивается другим. То одних больше, то других. А сами пастыри наблюдают, чтобы всё это не прекращалось. Если кто из баранов упираться начинает, да права какие-то там качать, так его живо отправляют в лес, или глаза прикрывают, когда те, из лесу которые, на охоту собираются.
Начищенную картошку сложили в большую чугунную посудину, воды добавили, пару банок тушёнки туда распотрошили, специями присыпали, томатной пасты. Скоро всё это закипело и скоро кухня начала наполняться ароматами дивными и от этого настроение начало повышаться. Даже бритый Войков перестал улыбаться и сделался сосредоченным. Обед – дело серьёзное, не терпящее суеты.


Глава 23. Предатель.
– Давайте, за знакомство поднимем чарки, и за встречу, – предложил Коломийцев и достал из сумки армейскую фляжку, обтянутую брезентовым чехлом. Внутри её многообещающе булькнуло.
Разлили по стопочкам. Тем временем Пётр разливал жаркое по глубоким тарелкам. Коломийцев нашёл в холодильнике пучок зелени, начавшей подсыхать, мелко её покрошил и посыпал в тарелки.
Чокнулись стопочками и быстро выпили. Сидоров тоже выпил. Он и раньше, когда собирались на дискотеку, пропускал «по маленькой», для куражу. Но не продолжал, как это делали некоторые, а веселился так, естественно, себя не подогревая. Кстати сказать, на этом выпивохи легко и вычисляются. Если тебе важнее выпить, чем поговорить, или там на танцы отправиться, то ты это и есть. Тогда держи ухо востро, а то скатиться на дно жизни для тебя будет легко и естественно, ибо природа тебя чем-то обделила, кой ты пустоту внутри алкоголем стремишься заполнить. Это так у меня папа говорит. Кстати, сам он выпить не чурается, но и не ищет повода.
Выпили они, и давай ложками из тарелок жаркое выуживать. На душе сразу как-то полегчало, и захотелось друг другу разные приятности говорить. Первая стадия опьянения, как вы помните.
– Россия, это великая страна и могучее государство, – заявил Сидор Коломийцев, – и тебе повезло, парень, что ты являешься гражданином этого самого государства.
– Вот ты посмотри, – подхватил Войков, который был тоже не промах языком почесать, – эти парни из Киева, что байду с майданом затеяли. Они не стали вникать, что это обычные политические игрища, и Янукович затеял якобы сближение с Европой только для того, чтобы выторговать у России для себя более выгодные условия сотрудничества. Цена на газ и всё такое прочее. А эти киевские умники приняли всё за чистую монету. И, когда политический маятник качнулся в обратную сторону, они затеяли крутую бузу. Вынь, мол, да положи нам членство в Европу. И не думали о том, насколько мы все им в Европе так уж нужны. Нет, они слова против не скажут, но у них уже имеются таксисты и дворники, из Алжира, Сомали и Йемена. С ними в Европе уже и так проблемы. А здесь ещё вырисовывается немалое по населению государство, жители которого спят и видят поехать на заработки. Вы бы поехали, если честно?
Все дружно кивнули головой и сразу выпили за воплощение наших желаний в этой суровой правде жизни. Войков тоже выпил и продолжил свою речь:
– И я бы тоже поехал. Ибо слабы перед искушением, что есть смертный грех. О чём это я?
– О Евромайдане, – подсказал Петро, слушавший командира, подперев щеку рукой.
– Ага. Янукович начал копытом бить, требуя восстановления порядка, но плохо просчитал менталитет своего народа. Это мы здесь, на востоке, бузить бы не стали, ибо у нас интересы другой направленности, а в Киеве и западнее по-другому думают. И то, что их «Беркутом» ломать намерились, тоже подлило в огонь страстей керосинчику. Ну, и полыхнуло. А если президент показал свою слабость, вот как Янукович, который взял, да и смылся к своим деловым партнёрам, в Россию, то, значит, государство не такое уж и единое. Потому мы и вспомнили, что в историческом прошлом мы входили не в состав Украины, то есть, с поправкой на историческую действительность – Малороссии, а были самостоятельной административной территорией – Новороссией, куда входил немалый кус земли, вплоть до Одесской губернии. Напомню вам, браты мои, что ещё в девятнадцатом веке Одесса считалась третьим по значимости городом в Российской империи, после Москвы и Санкт-Петербурга. А потом большевики не раз перекраивали политическую карту Новороссии. Одесские земли даже входили в состав Молдавской АССР, вместе с Приднестровьем. Вот там мы с Мангустом свободу и отстаивали. Выпьем за это.
Разве станешь оспаривать речи командира? Выпили все, включая и гостя, то есть Женьку Сидорова, который малость осоловел с непривычки и по причине нервных расстройств, которые испытывал в последние дни. Войков много говорил, и потому жаркое у него успело остынуть, потому он принялся его поедать, а разговор дальше продолжил Коломийцев.
– Правильно тут Богдан говорил, что Европе мы не очень-то и нужны, разве что в роли чернорабочих, да и то эти места приезжими мигрантами заняты, которые так просто их не отдадут. Да нам не очень-то и надо. Нас другая мысль тешит – вернуться обратно в семью Российской Федерации. Взяли ведь Крым, а мы чем хуже? В Крыму разве что курорты полуразвалившиеся, в которые уже двадцать лет никто не вкладывается. А у нас вон сколько предприятий, и все работают. Даже только наша область, и то какой лакомый кус. А если к нему добавить Донбасс, да Харьков, да Николаев с Одессою? Россия на треть богаче и могущественней станет. Разве это для неё лишнее?
Общее мнение обедающих было, что лишним никак не будет, за что снова выпили. Фляжка к тому времени иссякла, но в сумке имелась ещё одна, на самом дне, для «пожарного случая», к примеру, если встретится нежданный союзник.
– Мы за Новороссию уже пили, и за Россию тоже, – пьяным голосом заговорил Петро, – так давайте поднимем стаканы за нашего нового друга, за Женьку Сидорова. Гы, Сидор Игнатьич, чи хлопец до вас приехав? – И громко при этом икнул, едва устояв на ногах.
– Больше ему не наливать, – махнул рукой Коломийцев, – а ты, Женька, на нас не серчай. Мы в любом случае за тебя горой встанем, в случае чего. Потому как за тобой могучая Русь стоит, к которой мы тоже душою тянемся. Вот за неё, за святую Русь и стоит выпить.
Воробьёву действительно не налили, и он по этому случаю из-за стола выбрался. Что толку сидеть, если уже насытился, а возможности выпить тебя решили более влиятельные товарищи. Пётр выглянул в одно окно, в другое, а потом просто занялся осмотром квартиры. Нашёл радиоприёмник и включил его. Вася Обломов пел хит «Еду в Магадан». Войков обернулся и скривился.
– Убери эту ниггерскую музыку. Терпеть ненавижу …
– А вот тут ты, Богдан не прав, – умиротворяюще обратился к нему Коломийцев. – Негры, они удивительно чувствующий ритм и музыку народ. Собственно говоря, и джаз, и соул, это их творения. Анита Франклин, Элла Фитцджеральд, Луи Армстронг. Это корифеи джаза, чей авторитет неоспорим. А взять рок. Королём блюза был Би Би Кинг. А Джимми Хендрикс? Он считается лучшим гитаристом мира. Сам Пол Маккартни как-то прилюдно считал его пальцы, чтобы убедиться, что их всего пять. А Майкл Джексон? Он ведь тоже – ниггер, как ты его назвал. Но за его исполнительский талант, за его умение найти новые музыкальные формы его назвали королём поп-музыки, и он сделал бы ещё немало, но его извело обожание фанатов, которые не давали ему проходу.
     – Да я не про это, – махнул рукой Войков, – не про цвет кожи, а про чёртов рэп, который притащили к нам из Америки, Лос-Анджелеса и Нью-Йорка, где малолетние чернокожие преступники тащатся под свой проклятый рэп и демонстрируют свой образ жизни.
– А это всегда так, – вздохнул Коломийцев. – У нас тоже бандитской музыки хватает. Называют её французским словом – шансон, то есть уличная песня. Но если во Франции шансоном занимались Эдит Пиаф, Шарль Азнавур и даже Джо Дассен, то у нас под это сгребли всё. Воровской, а потом и кабацкой песней занимались Аркадий Северный, Константин Беляев, братья Жемчужные, Александр Новиков, Любовь Успенская. Всех перечислить просто невозможно. Имя им – легион, то есть, тьфу, миллион. А воровская песня, она представляет пласт особой культуры, культуры воровского мира. У них даже есть свой «закон». Почему бы не появиться и культуре. Кстати сказать, бандитский рэп в Нью-Йорке, тоже ведь появился не просто так. Соединённые Штаты экспортировали преступность, которая была во множестве, и даже какое-то время контролировала всё американское государство.
– Откуда ты всё это знаешь, Сидор Игнатьевич? – Криво улыбаясь, спросил Войков. – Как-то это не походит на увлечения школьного завхоза.
– Так ведь я до этого военкомом был, а потом решил открыть клуб бардовской песни и начал изучать этот вопрос.
– Больно уж ты основательно к этому подошёл.
– За что и погорел, – в свою очередь усмехнулся Коломийцев. – Начал ребятам разъяснять разницу между бардовской песней и воровской. Записал несколько кассет с образцами того и другого. Думал всё образно проанализировать, чтобы ребята разобрались во всей этой воровской романтике. Похоже, кто-то донёс на меня. Думаю, что этот «кто-то» из педагогического штата. Им показалось, что я слишком уж увеличиваю у школьников авторитет, который и так был одним из самых высоких в школе. Не хочу даже думать, что кто-то из ребят мог пожаловаться. Всем было так интересно. Про Высоцкого они столько узнали, наизусть заучивали его стихи.
– Да, Высоцкий был выдающимся поэтом и певцом, – согласился Войков. – Мне его песни нравятся. Но больше я люблю слушать армейские песни, Мазура там или Сашу Карендюгина, «афганские» песни, казацкие, фронтовые, дембельские. Мы с «Мангустом» часто их вместе пели, под гитару.   
Богдан даже попытался что-то исполнить, прищёлкивая пальцами за отсутствием гитары, но постоянно сбивался и, махнув рукой, бросил петь. Вместо этого он принялся вспоминать случаи из армейского прошлого. Или не совсем армейского. Но там много стреляли и взрывали. И они постоянно прикрывали друг другу спину и выручали один другого. Правда это, или один из вариантов сложившейся легенды, аналога «рыбацких историй», какие рождаются в подвыпившей компании.
– Слушай, россиянин, как там тебя, – Войков отхлебнул из фляжки и закрутил колпачок, – а чего ты от пацанов отделился? Они сейчас уже оружие получили и экипировались по полной. Может быть, даже реальным делом занимаются, пока я тут в патруле дурака валяю. Ты вполне мог бы рядом с ними быть. А ты здесь? Почему?
– Да я уже говорил вам, – сказал Сидоров и задумался, сказал или только собирался.
– А ты повтори, а то я уже и забыл, – заулыбался бритый Богдан.
– Я за девушкой своей сюда приехал.
– Молодца, парень, – грохнул кулаком по столу Коломийцев, – мы за это уже пили, чтобы своих не бросать.
– Мы пили и за святую Русь, – медленно продолжил Войков, – за то, чтобы земли Новороссии снова вернулись в состав Руси, когда-то оттуда позорно извлечённые предателями- политиками. Твои товарищи приехали сюда на помощь к славянским братьям, чтобы вместе, вместе с нами, грудью встать против бандеровского фашизма.
– Это – их решение, – заявил Сидоров, – а для меня важнее моя Женька. Это она для меня – Русь. С ней я и хочу воссоединиться.
– Так что же это ты … – заулыбался Войков. – Хрен с редькой мешать вздумал?
– А ты слова выбирай, герой, – набычился Сидоров. Он даже кулаки сжал, словно готовился защищать меня перед всем миром.
– Не забывай, что здесь ты в гостях, – Войков окинул его примеривающимся взглядом, с ног до лица, – а мы у себя дома.
– Не у себя, а у Алевтины Михайловны с Женькой Лебедянской. А пока их дома нет, я здесь за порядком слежу.
– А не много ли ты на себя берёшь, шкет?
– В самый раз беру. И я не шкет.
– Разберёмся, – ещё шире заулыбался Войков. – У меня, к примеру, складывается мнение, что ты есть предатель. Предатель Родины.
– Да ты что говоришь? – Разинул рот Сидоров. – Соображаешь ли?
– Очень даже хорошо понимаю. Собирайся, мы сейчас все уходим. И ты с нами.
– Никуда я с вами не пойду. Я останусь ждать Алевтину Михайловну и Женьку.
Войков сделал неуловимое движение рукой и Сидоров отлетел назад, натолкнулся на стол и только потому не свалился с ног. Он ухватился руками за стол и под руку ему попался приклад ружья, которое до сих оставалось там лежать. Пальцы сами сжались, подтягивая к себе оружие. И снова Войков сделал быстрое движение. Неизвестно откуда в руке у него появился громоздкий пистолет. Такой модели Сидоров не знал (это был пистолет «Форт- 12», украинская переделка чешского пистолета ЧЗ 82/83).
– Мужики! – Закричал Коломийцев, вскакивая и расставляя руки в стороны, чтобы было видно, что у него оружия нет. – Хватит! Прекратите! Богдан!
– Пётр, – сквозь зубы заявил Войков. – Забери-ка у этого своё оружие. Ты мне ещё ответишь. За то, что разбрасываешь его, где попало. Пошёл!
Побледневший Петро медленно подошёл к Сидорову и взял у него своё ружьё. Женька даже не пытался ему как-то препятствовать. Воробьёв начал отступать к выходу, но … наткнулся спиной на стоящего там человека. Он испуганно вскрикнул и тут Войков стремительно развернулся, опускаясь одновременно на колено и хватая пистолет уже обеими руками.
– От- ставить!


Глава 24. Под крышей дома своего.
Стоявший в дверях человек хмуро разглядывал всю компанию, и приготовившегося к стрельбе Войкова, и стоявшего с поднятыми руками Коломийцева, и бледного, с дрожащими руками Воробьёва, а также Сидорова, который всё ещё стоял у стола.
– Что здесь происходит?
– Вот, – показал стволом пистолета на Сидорова Войков, – задержан мною подозрительный субъект. Веду допрос…
– Странно ты его допрашиваешь, Войков, – сухо прервал его вошедший. – Вижу, сначала вы его напоили, накормили. Что ещё собирались сделать, сказочники? В баньку сводить да спать уложить?
– Никак нет, товарищ полковник, – браво отозвался Коломийцев. – Это Богдан так, сорвался малость. А парнишка свой, с российской стороны. К родственникам приехал. Нам тут сказали, что в доме проводила операцию захвата украинская служба безопасности, так мы решили на всякий случай тут покараулить, мало ли что … Вот на данного товарища и наткнулись.
– Мало ли что, – передразнил бывшего военкома полковник. – Дурдом какой-то. А ты, Войков, опять за своё, как я погляжу?
– Виноват, товарищ полковник, – сделался серьёзным бритоголовый начальник патруля. – Нервы подвели.
– Не слишком ли часто они тебя в последнее время подводят? А ты не думал, что когда-нибудь они, нервы твои, тебя же «под монастырь» подведут?
– Никак нет, – ответил Войков, глядя в переносицу полковника. – Я с этим справлюсь. Всегда справлялся.
– До поры до времени это, – уже спокойнее добавил полковник, – уж ты мне поверь.
– Так точно …
Но полковник на Войкова уже не смотрел, теперь он внимательно разглядывал Сидорова. Женьку отпустило, и он едва держался на ногах. Даже за стол пришлось схватиться.   
– М-да, д…детский сад какой-то. Документы!
Пока полковник изучал паспорт Сидорова, тот начал приходить в себя и как-то собрался. Одновременно Коломийцев вполголоса рассказывал полковнику, что здесь было, да как. Войков делал вид, что его это не касается, а Воробьёв стоял по стойке «смирно», как это ему представлялось. Полковник хмуро всё выслушал и вернул Женьке документ, после чего приказал патрульным отбыть на место дислокации. Все вышли, а Коломийцев успел подмигнуть на прощание. Полковник ещё раз глянул на россиянина и тоже вышел из квартиры. Только тогда Сидоров опустился на стул. Подняться он уже не смог, даже если бы ему сейчас приказали и даже наставили оружие. У каждого есть свой запас прочности, и у Женьки он был на пределе. Он стоял и смотрел на свои же руки. Они дрожали мелкой дрожью. Подобное он видел у соседа-пьяницы, который приходил клянчить деньги, «полечиться». Женька и сам был сильно навеселе, и он уселся на табурет, прямо на свои руки.
– Кто дома?
От осторожного вопроса Сидоров едва не повалился на пол, потеряв равновесие. Он смотрел, как из прихожей выглядывает человек, похожий на воробья. Он и раньше слышал про выражение – неказистая внешность, а теперь вот сам такого  увидел. Узенькие плечи, тонкие руки, длинная шея с выступающим кадыком, маленький рот, какой называют «куриной гузкой», оттопыренные уши и клочки редких волос, начавших отступление от появившейся на темечке лысины и дошедшие до пределов. Образ дополнял старенький пиджачок с кургузыми рукавами, откуда торчали запястья рук в обрамлении застиранных манжет клетчатой рубашки. На крошечном носике каким-то чудом держались очки, одно из стёкол которых было треснуто.
– Простите, с кем имею честь говорить?
Это тоже сказал вошедший, пристально разглядывая Сидорова через свои треснутые очки. Почему-то тому показалось, что незнакомец начнёт у него просить денег плаксивым гнусавым голоском. Должно быть потому, что вспомнил про соседа.
– А вы … кто?
– Я-то? – Вошедший успел убедиться, что других в квартире не наблюдается и как-то снисходительно улыбнулся Женьке. – Сосед я у Алевтины, сверху. Павел Аркадьевич Чебышев. Прошу любить и жаловать. А вас как звать- величать прикажете?
– Сидоров я, Евгений, – представился Женька и добавил, так как сосед продолжал его внимательно разглядывать. – Приехал забрать отсюда Лебедянскую Евгению, которая приходится племянницей Алевтине Михайловне.
– Как же, слыхал, – кивнул человечек. – Я вижу, что сюда заходил патруль «Луганской гвардии». Вы с ними успели пообщаться. И как вам они?
– Н…нормально, – едва выговорил Сидоров.
– Вот и я так же решил, – кивнул сосед. – Если вы не возражаете, мой юный друг, может, дальнейшую беседу продолжим у меня?
С этим Сидоров согласился, так как не исключалась возможность того, что обладающий нервным темпераментом Войков мог вернуться, чтобы довести разговор до логического конца, а то и забрать «в расположение», как он это и намеривался сделать. Так что предложение Чебышева было сделано вовремя.   
Они вышли на лестничную площадку, где сосед остановился и выжидательно посмотрел на Сидорова. Тот держал в руке объёмистый яркой расцветки рюкзак и ждал, когда Чебышев поведёт его в свою квартирку.
– Дверь за собой запереть не желаете ли? – Спросил Павел Аркадьевич, посмотрев на руки своего молодого спутника, словно тот (ап!) разожмёт кулак и продемонстрирует ключ.
– Нечем, – пожал плечами гость. – Я сам недавно сюда пришёл и обнаружил, что дверь не заперта. А за мной сразу патрули явились. А потом – вы.
– Вот видите, как у нас оживлённо, -- пожаловался невзрачного вида человечек. – А ну, как злоумышленник какой забредёт? Ну, ладно, пошли, а квартиру оставим на волю провидения.   
Жилище Чебышева достойно того, чтобы сказать о нём несколько слов. Все мы обитаем в стандартных квартирах, о чём талантливый отечественный киноклассик Эльдар Александрович Рязанов снял великолепную комедию «Ирония судьбы». Но встречаются жилища, хозяева которых подошли к вопросу внутреннего пространства квартиры с особым тщанием, придумкой и любовью. Именное такое жилище было у невзрачного с виду Чебышева.
По ассоциации с соседом- выпивохой, с которым данный персонаж имел отдалённое сходство, Сидоров ожидал увидеть нечто весьма потасканное и унылое. Но то, что предстало перед ним, было удивительно и необычно. Во-первых, прихожая, она была отделана деревянными дощечками, плотно пригнанными одна к другой, а по всей поверхности прикручены или приклеены целые композиции из деревянных человечков, которые являлись персонажами разных уморительных сценок. Фигурки были в основном миниатюрные, но, к примеру, три персонажа, Трус, Балбес и Бывалый, из комедий Леонида Гайдая, были в половину человеческого роста, а вытянутые руки, словно они пытались обнять вошедших, использовались в качестве вешалок. Ещё тут были Белоснежка в окружении гномов, барон Мюнхгаузен и капитан Врунгель, дружески обнимавшие друг друга, оленёнок Бэмби и ещё кто-то, не замеченный Сидоровым. Бывалый держал в руке керосиновую лампу, то есть её имитацию, которая освещала прихожую. Здесь же были разные встроенные шкафчики, для верхней одежды, для шапок, для зонтика, для уличной обуви, для домашних тапочек. Все эти ящички и ящики открывались с музыкальным сопровождением и имели внутри разноцветную подсветку. Всё было сделано искусно и с большой выдумкой.
Это была прихожая, а гостиная была украшена великолепным круглым столом, достойная общества легендарного короля Артура и его рыцарей, стоявшего на массивной тумбе. Прямо над столом было установлено зеркало из нескольких секций, между которыми располагались трубки дневного освещения, расходящиеся «лучами». У стены высились часы в деревянном футляре в человеческий рост, со стрелками и маятником. И в самом маятнике тоже были часы. Сам футляр был благородного красного цвета и покрыт матовым лаком. От пола до потолка раскинулся большой шкаф, в котором находилась и посуда и разные хозяйственные мелочи, выполненные из дерева. У правой и левой стены находилось по настоящему дереву, как бы наполовину «утопленному» в стену, с листвой, искусно вырезанной и раскрашенной, но, самое удивительное, так это была завитая деревянная лестница, которая спиралью уходила под своды, где виднелось отверстие.
– Удивительное зрелище, – послышался позади голос хозяина, и Женька восторженно кивнул ему, покосившись с уважением на него. – Это работа моего брата. Он мастер- краснодеревщик, «золотые руки» у человека и его взяли работать на студию игровых фильмов, в Киеве. Некоторые свои работы он позднее выкупил или изготовил копии. На память, так сказать. Он же использовал часть чердачного помещения и выстроил там настоящий мезонин. Знаете, Евгений, сам-то я учительствую в школе, веду там физику и астрономию. Так брат мне в мезонине собирался построить обсерваторию, но так до этого руки у него не дошли, хотя миниатюрный телескоп имеется и я, иногда, сквозь него любуюсь красотами звёздного неба, если это происходит ночью, или окрестностями нашего города, если это день. Я устроил себе там спальню. Слышно, как по крыше стучат капли дождя, или там ходят птицы. Вы представляете, Евгений, они ходят довольно шумно, в отличии от кошек, которые умеют ходить, как призраки.
– А где ваш брат? – Зачарованно спросил Сидоров. Ему казалось, что здесь мог бы жить сказочный герой. К примеру – Карлсон, который как раз и обитал на крыше.
– В Киеве. Сюда он приезжает только в отпуск, отдыхать. Теперь он уже не занимается этими поделками. Да здесь уже сделано всё, что только возможно. Ко мне, бывало, целые экскурсии приходили, потом я обнаружил, что пропадать стали вещички, и перестал кого-либо пускать. Постороннего то есть.
– Здорово у вас всё, – сообщил Женька и Чебышев ему улыбнулся.
– Я через свой телескоп заметил, что к дому направляется патруль. Одного из них, Коломийцева, я хорошо знаю. Весьма скользкий тип.
– А мне он показался вполне достойным человеком, – не согласился Женька с хозяином.
– Просто он умеет произвести впечатление. В армии был простым прапорщиком, а ведь в школу его взяли преподавать военное дело, а ведь это офицерская должность. У него на парадном мундире майорские погоны прицеплены. Так я сигнализировал об этом, после чего Коломийцев перестал военную форму надевать. Вот ведь как бывает.
Чебышев скинул свой затрапезный пиджачок и облачился в парчовый халат, который был ему явно великоват и потому он затянул его кушаком.
– Братов, -- пояснил Чебышев и продолжил. – Он, этот Коломийцев, организовал в школе музыкальный кружок, где они под гитару разные песни пели, туристические или военные, но чаще всего из воровского репертуара. Я понимаю, что это целый пласт народного фольклора, этакая псевдокультура. Или даже контркультура. Воспевались же разбойники Емельян Пугачёв да Степан Разин, как народные герои- заступники, а ведь на самом деле и тот, и другой являлись атаманами разбойничьих шаек, почти армий, которые немало успели награбить богатств и оставили клады, не дающие покоя ушлым кладоискателям. А после революции началась героизация разбойников. Вы, наверное, ещё знаете, слышали про командира кавалерийской бригады Григория Ивановича Котовского, но вряд ли знаете, что он успел поразбойничать в Молдавии. Тогда это называлось – экспроприации, но его за разбой даже приговаривали к смертной казни, а известного уголовного преступника Мойше- Якова Вольфовича Виницкого, а проще - Мишку Япончика, который считался королём преступного мира города Одесса, даже сделали командиром 54-го полка в бригаде Котовского, составленного из уголовных преступников, студентов университета и анархистов. Правда, они недолго сотрудничали с пролетарской властью, которая считала, что грабить может лишь она одна. В то время известный пролетарский поэт- футуролог Владимир Маяковский снялся в короткометражном фильме «Барышня и Хулиган» в образе апаша, а Сергей Есенин выпустил сборник стихотворений «Москва кабацкая». Да и Владимир Высоцкий в свой ранний поэтический период посвятил тюремной теме немало строк. Я всё понимаю, как интересны молодёжи некоторые запретные темы. Но зачем же туда привлекать неокрепшие ребячьи души. Мы, честные педагоги, постарались вывести этого человека на «чистую воду». В конце концов, его убрали из преподавательского состава, и он перешёл работать на хозяйственные должности. А теперь вот – полюбуйтесь, снова взял оружие в руки. Кстати сказать, вам он не угрожал?
– Нет, – признался Сидоров, – наоборот, он встал на мою защиту.
– Не знаю, – сухо произнёс Чебышев, – не могу в это поверить. Так что вы, говорите, делали в квартире моей соседки?
– Я пытаюсь найти свою одноклассницу, Лебедянскую Евгению.
– Зачем она вам? – Сварливым тоном спросил учитель.   
– Я … люблю её, – признался, неожиданно для самого себя, Сидоров.
– Так чего же она от вас бегает? – С лёгкой неприязнью поинтересовался Павел Аркадьевич.
– Получилось так, – вздохнул Женька. – Но всё равно она – моя вторая половинка.
– Увы, молодой человек, – возразил ему невзрачного вида учитель. – Это всего лишь ваше предположение. Природа разделила людей, мужчин и женщин, но вот ведь какое безобразие – так же, как у каждого человека находятся похожие на него двойники, так же есть и идентичные половинки, но каждая из них имеет разное душевное соответствие.
– Что это значит? – Нахмурился Сидоров.
– То и значит, – сварливым тоном ответствовал ему учитель, – что если ты душевно расположен к этой девушке, это совсем не значит, что и она обязана ответить тебе взаимностью. Вот так.
– Что ж, – поджал губы Женька, – мы с этим сами как-нибудь разберёмся, а вы лучше скажите, как мне Алевтину Михайловну найти, раз про Лебедянскую ничего сказать не можете.
– Да я и про Алю ничего не знаю, -- равнодушно пожал плечами Чебышев.
– А где остальные соседи?
– Посмотри в подвале, – посоветовал учитель. – В нашем здании или соседствующих. Как из орудий долбать начали, они все собрались и ушли. По телевизору объявляли, что лучше в подвале отсидеться. Я бы и сам туда пошёл, но вот квартира … не могу я её оставить. Не имею на то душевного права.


Глава 25. Что можно разглядеть сквозь дымку прошлого.
Признаться, я ничего не знала о том, что приехал Сидоров и пытается отыскать меня в городе, который всё глубже погружается в горнило войны. То и дело было слышно, как бухают разрывы снарядов. Я сама пыталась уверить себя, что это небесный гром, что снаружи музея продолжается гроза. Пушкин писал, что любит грозу в начале мая, и про первый гром. Вот этот майский гром я будто бы слышала. Но автоматные очереди … они не напоминали стрекот кузнечиков, которые издают пронзительные звуки, задевая крылышками о заднюю поверхность ножек, как виолончелисты смычком. Рисуют же сверчков со скрипкой.
Музыка. Вот вещь, которая может примирить нас со всеми несправедливостями этого несовершенного мира. В музыке можно найти гармонию, которой нам так не хватает по жизни. Что есть гармония? Это равновесие между тобой и миром. Если ты нащупаешь эту точку и сумеешь себя с нею совместить, то получишь некое знание, ощущение и тайне мироздания.
Да, такие люди есть. Они нашли, нащупали смысл жизни, но не спешат поделиться радостью обладания этого самого смысла по той простой причине, что каждый должен пройти этот путь сам. Без подсказок. Лишь тогда эти ощущения будут настоящими, не фальшивыми.
Вы спросите меня, откуда я это знаю. Это не обязательно узнать, это надо почувствовать. Я листала страницы дневника Матильды Витальевны, которая, как и все женщины достаточно молодого возраста, мучилась сомнениями, и вместе с ней, невидимым свидетелем, проходила разные этапы становления её личности. Она доверяла свои мысли страницам дневника, покрывая буквами один листок бумаги за другим. Она делала это для себя, ибо мысль сформулированная и записанная, становится настоящей. Это всё пишется для себя самой, чтобы позднее можно будет прочитать и ещё раз обдумать. Именно по этой же причине я и излагаю свою историю, чтобы потом её перечесть. Прочитаете и вы, если, конечно, вам будут интересны мысли какой-то там Лебедянской. Но мне, лично мне, слова Матильды Тимуш запали в душу, чтобы прорасти там … ну, это уже лично моё, не для посторонних глаз, или ушей.
Снова и снова я погружалась в содержание дневника, перескакивая с пятого на десятое, снова возвращалась к самому началу, и всё это не для того, чтобы видеть историю взаимоотношений Матильды и Эдуарда, с этим я как-то разобралась. Теперь мне важно было несколько чрезвычайно важных моментов, которые Матильда Витальевна для себя уяснила, но которые в дневнике изложила весьма схематично, потому как самое личное мы предпочитаем оставлять глубоко в себе.
«Почему мы предпочитаем выбрать для супружеской жизни того или иного человека? Что определяет наш выбор? Ведь раньше, во времена Домостроя, не было никакого выбора – родители договаривались между собой, а жениха и невесту ставили перед самим фактом будущей свадьбы. Это было в порядке вещей и являлось какой-то вековой установкой. Это усиливало один род и сводило на «нет» другой, представители которого имели свои меркантильные интересы, которые были противны природе и приводили к вырождению. Всё это можно наблюдать в царских династиях как древнего Египта или Рима, так и в королевских и императорских домах современной Европы. Ограниченный набор супружеских пар приносит ухудшение потомства».
«Мне прочат жениха – корнета Кавалергардского полка графа Истомина. Он меня старше на восемь лет, но это ещё не самое неприятное. У него «паучий» взгляд. Может быть, его служба в части, призванной защищать личность Его Величества накладывает какой-то там отпечаток на службиста, но, боже мой, я не желаю, чтобы и на меня так смотрели. Наш взгляд может воздействовать на предмет нашего интереса. В прошлом существовало такое понятие, как «сглазить», то есть посмотреть особо недоброжелательно. Я не знаю, не могу знать, быть может, их там, в Кавалергардии, обучают убивать взглядом, накладывая какие-то там воздействия, но я никак не хочу, чтобы подобные взгляды находились со мною рядом. Ведь само слово «взгляд», оно ведь трактуется в самым разных значениях, и оттого оно несёт в себе особые нагрузки, невидимые зрительно, но ощутимые душой. Я заявила родителям о своих антипатиях, и они пытались меня отговорить. Какое счастье, что родители у меня придерживаются передовых, прогрессивных настроений, в противном же случае они бы настояли на своём и одной несчастной девушкой, женщиной, стало бы больше. А если учитывать, что государство Российское и без того обильно несчастиями, то чаша его скоро может переполниться и вылиться в нечто ужасное, о чём я даже не желаю мыслить». 
«Можно ли переговариваться глазами? В первый миг кажется, что сие никак невозможно. Но, полноте, у каждого из нас достаточно примеров, что можно сказать одним только взглядом слишком многое. Отчего это так? Как можно передать суть ощущений или настроений через зрительный нерв. Я смотрю на него, а он – на меня, и кажется, что мы ведём беседу. Но в этом неслышимом разговоре не задействованы звуки с употреблением персоналий. Ника нет. Всё происходит на уровне душевного касания и передачи эмоции, сиречь – чувства. Говорят, что не надо произносить лишних слов. Но как сие возможно, ибо слова передают информационные значения. Но ведь в то же время утверждается, что мысль изречённый есть ложь. Отсюда следует вывод, что словесная эквилибристика искажает истину. В то время, как глаза ещё не научились врать. Врать, то есть искажать действительность. Лукавый взгляд сразу виден. В нём отсутствует искренность, а значит и правда, а вместе с тем и согласие.
Мы обменивались с Эдуардом Викентьевичем взглядами и сумели передать друг другу столько своих слов и ощущений, что оба испытали возвышенный подъём. А слова… они могут, своим быстрым потоком отвлечь, исказить, передать не то, что ты думаешь, и даже обмануть. Если хочешь сказать что-то, идущее от чистого сердца, то сумей всё разместить в своём взгляде. Тебя поймут, если твой доверенный человек настроен на тебя душою, как мы с Эдуардом».
«Каким образом музыка влияет на наши чувства? Раньше я такими вопросами не задавалась, а просто слушала, пытаясь раствориться в звуках фортепиано или оркестра. Но теперь пытаюсь во всём этом разобраться. Должно быть, звуки вызывают некие вибрации, которые взаимодействуют с фибрами души и это воздействие чудесным образом отражается на наших чувствах. Мне не хватает нужных слов, чтобы передать этот механизм. Я думаю, что этим вопросом непременно займётся наука будущего, которая постарается систематизировать и классифицировать наши ощущения, чтобы дельными советами облегчить постижение своих же собственных возможностей, ибо незнание их побуждает человека на неуверенность в своих действиях.
Я думаю, что музыка есть инструмент чувств и, как камертон позволяет настроить музыкальный инструмент на верные кондиции, так же и музыка настаивает наши чувства на возвышенный лад. Человек под воздействием чарующих звуков музыки, способен на самые возвышенные поступки. Я думаю, что в будущем людей будут «настраивать» с помощью великолепных оркестров и прочувственных симфоний.
Вспомните, какой эффект на чувство патриотизма даёт исполнение маршей. Звуки «Прощание славянки» вызывают душевный подъём и трепет, а музыка Вагнера вдохновляет на подвиги. Об этом мне много говорил Эдуард Викентьевич и иллюстрировал каждое утверждение конкретными музыкальными примерами. Его уверенность передалась и мне, а вместе с нею и нечто более возвышенное.
Может ли музыка возбудить любовь? Может ли музыка вызвать это чувство? Почему бы и нет, ведь это всё из природы чувственности. Звуки воздействуют на наш слух, а через чувства достигают нашей души. Мне думается, что именно душа и есть инструмент любви, тогда как общепризнанным для этого органом считается сердце. Но я готова отстаивать своё утверждение, ибо анатомические детали предназначены для естества, тогда как любовь есть чувство сверхъестественное, ибо любовь увеличивает все обычные возможности человека и делает его более возвышенным. Пусть и на непродолжительное время. Недаром поэты пестуют в себе это чувство, даже любовь несчастную и неразделённую, ибо и такая любовь обостряет палитру чувств, подсказывает лирикам необходимые для творчества слова, а что это, как не выход за разряд заурядности?».
«Я снова и снова возвращаюсь к этому. Почему я полюбила именно Эдуарда, Эдуарда Викентьевича Задунайских? И какую роль сыграла здесь то обстоятельство, что он является музыкантом, талантливым пианистом? Об этом не принято говорить, считается, что это есть выбор сердца, как думают многие, или души, как думаю я. Ну, а всё же?
Все мы женщины являемся продолжателями рода, как семейного, так и этнического, а уж не говорю о всём человечестве. То есть Всевышний одарил нас большой ответственностью, а вместе с ней и чувственностью, предчувствиями, как надо и следует поступать. И это не только прихоти в период наступившей беременности, но и многим ранее. Благодаря своей чувствительности мы можем выбирать своих будущих мужей, отцов будущих детей. Раньше, когда на Руси жили по Домострою, и женщина была зависима от родителей, общества, традиций, всё это и было причиной отсталости нашего государства от прочей части мира, которого называют «цивилизованным». Но, как только влияние Домостроя и Русской православной церкви снизилось, женщины получили больше свобод, в том числе и правом самой делать выбор относительно своей семейной жизни. И как это отразилось на положении государства? Не тогда ли произошёл невиданный взлёт России, как государства, за счёт поколения более передовых граждан, более образованных, более ответственных, более талантливых. Не оттого ли, что мы, женщины, чувствуем, с кем нам стоит связать судьбу, чтобы наши родившиеся дети стали хотя бы чуть лучше и счастливее нас?
Вот какие мысли будоражат мой разум. Я посмотрела в глаза Эдуарда, и что-то внутри меня перевернулось и появилось ощущение, что это он и есть, тот, который позволит улучшить будущую Россию. Не знаю, что чувствуют другие женщины, но наверняка ведь чувствуют, раз выбирают того, а не этого. Конечно, всё ещё существует «брак по расчёту», «брак по традициям», «брак по религиозным канонам», но там, где этого влияния меньше, там и талантливых людей не в пример больше.
Музыка. Она заставляет нас воспарять над действительностью. Те чувства, которые мы испытываем, слушая талантливо написанные и сыгранные симфонии, они сродни чувству влюблённости и напоминают ощущения полёта. Я думаю и даже уверена, что если учёные будущего поместили бы группу людей, слушающих хорошую музыку, на какие-то большие весы, то опыт дал бы интересный результат, то есть суммарный вес людей в апофеоз исполнения существенно снизится. То есть люди должны становиться легче от своих чувствований и влечений, их физическая масса метаморфируется через органы ощущений в энергии, какие наполняет птиц или фантомы. Мне не хватает образования и достойных научных терминов, чтобы правильным образом сформулировать свои мысли. И ещё, не менее важно. Все эти соображения посещают меня во время прослушивания концертов Эдуарда Задунайских, словно его музыка открывает во мне всё новые и новые странички, которые обычно бывают заперты и о существовании которых я даже не подозревала.
Я перечитываю свои слова и, кажется, начинаю понимать, почему я полюбила этого человека. И ещё, я начинаю понимать слова апостола Матфея, что «Бог есть Любовь». Действительно, настоящая любовь приближает нас к богам, пусть даже это боги античности. Я словно ощущаю на себе крылатые сандалии Меркурия и готова взлететь, когда слушаю оратории в исполнении Эдуарда. Я специально интересовалась мнением своих подруг и прочих знакомых. Некоторые из них тоже испытывают нечто возвышенное, но им далеко до той чувствительности, которая приходится на мою долю. Что это означает, как не знак предназначения Задунайских именно для меня.
Каждому человеку Всевышним дарован какой-то талант, поручена миссия выполнения какого-то дела, которое он совершит лучше и качественнее всех остальных. Кроме прямой пользы для себя и общества, не является ли это дарованный нам Богом талант неким паролем, с помощью которого мы вычисляем и находим предназначенного для нас человека. Это чувство и есть любовь – осознание своей половины?».
«Мало того, чтобы найти и ощутить свою любовь и своё предназначение, надо ещё уметь передать это чувство тому, с кем ты должен быть связан судьбой, то есть Богом. И мало это сказать словами, ибо слова неискренни, их обычно не хватает для объяснения того, что трудно подаётся объяснению. Я весьма сумбурно и бессвязно излагаю? Но это и есть доказательство того, что я хочу сказать. Здесь задействованы некие высшие сферы, которые открывают в нас способности, о которых мы и не подозреваем. Мы начинаем понимать друг друга без слов, как понимают друг друга птицы. Видели вы когда большую стаю птиц, которые, все одновременно, вдруг меняют направление полёта, не сталкиваясь друг с другом, словно всем им дана некая безгласная команда? Так и здесь. Слова не очень-то и нужны. Здесь главное – чувственность и ощущение Большой Любви, которая и есть Бог, то есть сверхъестественная общность с Высшими силами. Надо научиться доверять себе и своим ощущениям. Говорят, что у каждого человека есть свой ангел- хранитель. Не есть ли это внутренний голос, внутренне чувство, которое нам подскажет нужное слово или действие, а при ощущении приближения своего предназначения не запускает ли некий механизм, некий инструментарий, который запускает процесс влюблённости?».
Я перечитывая странички дневника Матильды Тимуш и всё внутри меня холодеет от чувства сопричастности с чем-то по настоящему великим, с носителем этого волшебного чувства, чувства Большой Любви, которое возвышает нас над серой действительностью, делает нас сильными, чтобы мы смогли заставить действительность перестать быть серой, а сделаться многокрасочной.
Но, похоже, есть силы, которые готовы встать на пути Любви и у них, этих сил, тоже большие возможности. С тревогой и страхом я прислушивалась к звукам разрывов и скорострельной стрельбы, чтобы в редкие минуты затишья снова нырнуть в мир волшебных ощущений прошлого, в те дни, когда Матильда Тимуш и Эдуард Задунайских были живыми людьми и участвовали в процессах этого мира. Странно быть здесь и ощущать свою взаимосвязанность с ними. Что меня ждёт дальше, завтра, потом?


Глава 26. Под крышей дома своего-2.
Вышел Сидоров из подъезда и опасливо по сторонам огляделся – нет ли какой напасти, не приближаются ли к нему враги? Вот ведь как получается – в первый раз в эти местах очутился, а уже надо кого-то стеречься. Ладно бы сам, как-нибудь уж он справится, но ведь спасать прикатил сюда Сидоров, и не кого бы там, а меня. Только не подумайте, что я зубоскалю. Понимаю я всё и к Сидорову отношусь с сочувствием.
С торца дома действительно нашлась бетонная лестница, что вела в углублённый подвал. Знаете, иногда дома проектируют сразу с учётом каких-то хозяйственных помещений в нижнем ярусе строения, обычно нежилом. Когда-то, в дореволюционной России, в подвальных помещениях селили простой люд, а может они сами там как-то размещались. Это как у русского писателя Владимира Короленко в рассказе «В дурном обществе», который изучают в школе под названием «Дети подземелья».
Дверь в подвал оказалась надёжно заперта. С противоположной стороны. Женьке вспомнилась детская сказочка и захотелось постучать и грубым «медвежьим» голосом поинтересоваться: «Кто в теремочке живёт»? Но ведь не поймут там, да и подобные стремления не есть ли начинающаяся истерика? Короче, Сидоров просто постучал несколько раз. Кулаком.
Никто ему не ответил. Тогда Сидоров уселся прямо на ступени, положил на колени рюкзак и задумался о превратностях своей горькой судьбы, как это и положено героям драматических произведений. Правда, он-то не подозревал, что я его помещу на странички этой своей «Истории».
Юношеству не свойственны горести. Молодые люди не замыкаются в несчастьях, потому как переполнены энергией. Если они и переживают, то крайне недолго, а потом идут и что-то делают. Всякое дело лучше бездействия. Да и горести, переживания очень скоро забываются. Именно по этой причине я и решила всё рассказать, чтобы ничего не забылось. Вспомните сами своё детство и сразу перед глазами набор праздничных открыток. Потому и именуется детство счастливым, что все горести быстро проходят, а минуты ребячьего счастья, они остаются. Это и есть – воспоминание о собственном детстве.
Женька уже собирался встать и направиться к соседнему дому, когда дверь скрипнула и приоткрылась. Наружу выглянуло личико и тут же снова скрылось. Дверь начала было снова затворяться, но Сидоров метнулся вниз и успел просунуть в оставшуюся щель ногу. Створка пребольно уперлась в стопу, но закрыться уже не могла.
– Впустите меня, – закричал настырный Женька, – я только узнать хотел кое-что, а потом уйду.
– Чего узнать-то? – Насторожённо его переспросили, но створку тянуть перестали, хотя и дверь не открывали.
– Нет ли там, у вас, Алевтины Михайловны? Она здесь проживает.
– Здесь? В этом подвале? – Сварливо переспросил голос из-за двери.
– Да нет, – нахмурился Сидоров. – В этом доме она проживает. В … первом подъезде. На … четвёртом этаже.
– А квартира какая? Номер квартиры?
– Да не помню я, – махнул рукой Женька. – Алевтина Михайловна.
– Помню такую, – ответили ему. – Но здесь её не видно … вроде бы.
– Да пустите же меня. Я … не опасный.
Внутри послышались другие голоса. Там явно спорили. Предусмотрительный Сидоров ногу из дверного проёма не убирал. Может быть, это и стало основной причиной, что дверь всё же открылась.
– Ну … входи.
Собеседника, то есть собеседницу, Сидоров представил себе как сварливую всем недовольную пенсионерку, какую ранее именовали просто каргой, что по-старорусски означает – ворона. Карга должна быть сгорбленной, лицо напоминать печёное яблоко, а главной деталью на лице – большой скрюченный нос, по которому и сравнивают таких бабок с вороною.
Но стоявшая за дверями женщина ничем на созданный в воображении Сидорова образ не походила. Да, она была невысока, крепенькая и до чрезвычайности бодрая, а в руке держала скалку, какими на юмористических картинках встречает разгневанная супруга загулявшего мужа. Лицо бабки отличалось мелкими чертами, но всё компенсировалось энергией, которая кипела в ней, как молоко в кастрюльке на плите.
– Будешь озоровать – получишь! – Предупредила бабка, явно изображавшая из себя цербера, не трёхглавую собаку, а сурового стража, в переносном, то есть, значении. А из-за плеча её выглядывал не менее колоритный дедок, обряженный в спортивный костюм «Найк», а но носу его ловко сидели очки в розовой оправе, к которым была прикреплена цепочка, чтобы очки не упали, случись им соскользнуть с носа. В руках дедка был воинственно зажат кий от бильярдного стола.
– Здрасьте, – запоздало пожелал Женька и вдруг спросил. – Как дела?
– Как сажа бела, – бодро откликнулась бабка. – Заходи, коли уж настоял. А то повалят тут …
Внутри подвал был разделён на бетонные отсеки, в которых ушлое население расстаралось сооружением сараюшек из подручного материала. Под рукой оказался, должно быть, самый что ни на есть примитивный горбыль. Или может заселяющие новосёлы «договорились» за бутылку со строителями на предмет каких- никаких кладовочек. Те «на бутылку» и сварганили. Так или иначе, но клетушки были освоены, не на выставку же их подразумевалось отправить …
Но теперь в кладовочки свои заселились владельцы, а то и просто гости и знакомые, не говоря уж и о родственниках. Всё это «хозяйство» освещалось парой тусклых электролампочек, а также разнообразными фонариками и даже «трёхлинейной» керосиновой лампой, сохранившейся чуть ли не со времён НЭПа.
Где-то пищал малец, чего-то требуя от мамаши, еле слышно гундосил радиоприёмник, настроенный на новостную волну, вполголоса, там и тут, велись беседы. Должно быть, примерно так же выглядела пещера кроманьонцев, представилось Сидорову в давно прошедшие доисторические времена.
– Первый подъезд на том конце подвала разместился, – объяснил дедок, миролюбиво почёсывая спину концом кия, захваченного в последний момент эвакуации в подвал потому как подвернулся под руку. – А мы все здесь с четвёртого подъезда.
Сидоров отправился по бетонному коридору с обшарпанными кирпичными стенами. Над головой тянулись водопроводные трубы. Из-под ног с мявом метнулся кот, которому он чуть не отдавил лапу. Из клетушек выглядывали бледные пятна лиц, которых было не разобрать в сумерках. «Водка есть?», -- спросил кто-то из ближайшего проёма, а когда узнал, что нет, в проёме с разочарованием выругались. Сидоров прошёл дальше. Снаружи дом выглядел меньше, чем он казался сейчас.
– Это первый подъезд? – Спросил Женька у женщины, которая высунула голову в коридор.
– Второй, – ответила та. – Вадим, это ты?
– Нет, – честно признался Сидоров.
– Первый – дальше, – со вздохом сообщила женщина. – Что там, наверху, происходит?
– Тихо пока, – сказал Женька.
– Ну, и слава Богу. Может всё ещё и обойдётся …
В «первом подъезде» Алевтину Михайловну признали.
– Да, есть такая …
– Мне бы с ней переговорить, – обрадовался Сидоров.
– Ишь ты, прыткий какой, – ухмыльнулся неопределённого возраста субъект с испитым лицом и длинными, спутанными волосами. – Она в данный момент отсутствует. Зачем она тебе?
– Очень нужна, – оглядывался по сторонам Сидоров и размышлял, что же теперь ему делать – то ли продолжать поиски в подвале, оказавшимся неожиданно обширным, то ли идти к выходу и дожидаться там, мотивируя, что мимо единственного выходного проёма моя тётка никак не пройдёт.
– Тогда заходи ко мне в гости, – предложил субъект, – авось и дождёшься её. Тебя хоть как звать-то, сердечный?
– Женькой кличут.
– А меня Бичом. Будем знакомы, значит, Женька. Чифирь будешь?
Выяснилось, что Бич (потом он признался, что всё же зовётся Андреем, а фамилия у него слишком известная – Громыко) живёт с некоторых пор в этом самом подвале, который он приспособил для жилья.
– Сначала меня люди гоняли отсюда, – признался он Женьке, отхлёбывая густой напиток из закопчённой эмалированной кружки, – а потом поняли, что я не вредный и не скандальный, и отстали. Я тут вроде как за сторожа. Ремонтирую тут по малости, если нужда появится. Я и помог здесь жильцам обосноваться, когда беда приключилась. Они ведь к неприятностям-то непривычные, растерялись, а здесь, пожалуйста, я, Бич, советы им дельные дал, помог, кому это нужно было. Теперь вот все вместе в подвале проживаем. Хочешь, Женька, я и тебя – пристрою? Парочка мест найдётся. Уплотнимся, а?
– Нет, не надо, – отказался Сидоров, – я ведь здесь проездом. Найду одноклассницу свою и – сразу – домой.
– Ну, как знаешь. А что за одноклассница-то?
– Тоже Женькой зовут. Она к тётке своей приехала. Алевтина Михайловна. Её я и разыскиваю. Обоих, то есть.
– Это хорошо, что вы друг за дружку держитесь. А то народ наш почему проигрывать во всём начинает? Не знаешь, нет? Так я тебе объясню. Потому, Женька, что никому ни до кого дела нет. Каждый, значит, за себя. Говорят, что в Америках да Европах тоже так живут. Не знаю, может быть. Но там за них государственная машина, законы, общество, потому жизнь-то и налажена. А у нас что?
– Что – у нас? – Послушно переспросил Женька.
– И государство тоже само за себя. Раньше, при советской власти всё-таки законы какие-то срабатывали, а теперь – всё, баста. Если ты в корпорацию не входишь, то надейся на себя, либо на родственников. Вот к нам гастарбайтеры со Средней Азии да Кавказа понаехали и – ничего – как-то устраиваются. А местные ничего сделать не могут. Почему, спросишь?
– Спрошу.
– Потому, Женька, что надеются они не на государство, наше или своё, а на своё землячество. Оно, это землячество, помощь им оказывает, деньгами, жильём, документами. По-нашему это называется – крышует. В ответ же требует безусловного подчинения. Это настоящее государство в государстве. Потому они и сильны, что едины, и друг за дружку горой встают. К тому же они не обязаны наши законы соблюдать, как не соблюдают их ни силовики, ни чиновники, ни корпорации. Вот государство и шатается.
– Это вы про Украину? – Уточнил Женька.
– Это я про государство, – загадочно ответил Бич. – А ты уж сам додумывай. На вот тебе, хлеба кусок. Посмотри там в ящике. Найдёшь что по вкусу – ешь, да не крысятничай. А я пойду, про тётку твою разузнаю.
Действительно, Бич- Громыко организовал для себя в подвале настоящее жилище. Здесь была лежанка из досок, прикрытая сложенными в несколько раз коврами. У стены стояло несколько ящиков, которые Бич использовал в качестве стола и шкафов. Много ли человеку надо? Это всё зависит от притязаний самого человека. Можно окружить себя сонмом вещей, сделать свою жизнью комфортной. А потом оказывается, что ты становишься зависим от этих условий проживания. Начинаешь чем-то жертвовать, чтобы сохранить для себя эти условия. И так – незаметно для самого себя – человек становится рабом. Рабом своих вещей, своего образа жизни, своего окружения, имиджа. Он даже готов переступить не только через границы государственных законов, но и через заповеди человеческого существования. Всё это называется диким капитализмом, где человек человеку – конкурент (читай – волк). Чем же он, этот строй отличается от феодализма? Мысленно замените шикарные «мерседесы» на кареты с гербами, небоскрёбы на замки, а сотовую связь на голубиную почту. Ну, и какая разница? То же самое средневековье с преобладанием пантов над законами …
Вернувшийся вскоре Бич развёл руками.
– Нет твоей тётки. И девчонки тоже нет. Народ сейчас пошёл такой. Никому друг до друга дела нет. Все только за себя трясутся, да за добро личное. А друг на дружку … плевать (вообще-то Бич употребил здесь другое слово, но смысл примерно тот же).
– Тогда, – засобирался Сидоров. – Мне здесь оставаться смысла нет. А снаружи … может, что и узнаю.
– Погодь, – схватил за рукав Сидоров Бич, – не кипишись. Некоторые из подвала вышли, по своим делам отправились. Скоро должны вернуться. Здесь ведь спокойней, чем наверху. Глядишь, что и узнаешь. А пока поваляйся здесь, отдохни, когда ещё придётся побыть в спокойствии?
Странное дело – Сидорову предлагает своё место бездомный. Вот ведь какие вещи творятся в этом парадоксальном мире.
Посомневавшись, Сидоров поддался уговорам и присел на лежанку. Бич- Громыко устроился на соседнем ящике, развалившись в нём, как в кресле. Внутренняя часть ящика тоже была закрыта обрывков выброшенного ковра.
– Социальную формулу «мой дом – моя крепость» придумали англичане, – заявил Бич. – Это главное правило жизни буржуазного общества. Вокруг него, этого утверждения, и стала формироваться цивилизация. Убери это правило и жизнь начнёт рассыпаться. Откуда такое количество беженцев в Европе и прочих местах? Потому, что начали разрушать дома. А кто это придумал? Помнишь, в Библии описано разрушение Иерихона, в книге Иисуса Навина?
– Нет, не помню, – признался Сидоров.
– Конечно, – кивнул головой Бич и переставил огарок свечи поближе, чтобы видеть лучше собеседника. – Теперь классическое образование сосредоточено вокруг пользования Интернетом. Скоро вы там будете узнавать, как вытирать задницу после посещения сортира. Ну, это не важно. Древние евреи огнём и мечом прошлись по землям ханаанским и уничтожали там всё подчистую, провозглашая себя богоизбранным народом. Они себя в этом настолько уверили, что не считались ни с чем. И что получили в ответ? Они лишились Родины и пять тысяч лет мотались по всему миру, как их соотечественник Агасфер. Лишь в двадцатом веке они вернулись в Палестину и – снова начали вести войну с арабами, имеющими такие же семитские корни. Скажи, Женька, где здесь логика?
– Не … знаю, – пожал плечами Сидоров. Честно сказать, ему надоели эти рассуждения, не имеющие отношения к поискам меня, Лебедянской.
– Вижу, что и знать не хочешь, – вздохнул Бич. – И ты, Брут. Ну, это не важно. Я просто хотел сказать, что мерой борьбы с арабским терроризмом израильтяне сделали разрушение домов террористов и лишение жилья их родственников. Помогло это в борьбе с терроризмом? Не знаю, но одно могу сказать точно – арабы стали от этого только злее. Так кому от этого получается выгода? Можешь не отвечать. Вспомни формулу, придуманную британцами, которые и дали добро на создание государства Израиль.
Бич ещё что-то говорил о создании на южных рубежах России коммун- поселений для всех желающих, для всех беженцев, особенно – русскоговорящих, что это укрепит эти самые рубежи, а там народ самоорганизуется и наладит себе жизнь. Но Женька этого уже не воспринимал, потому как задремал и снилось ему, как он поселился в коммуне, на берегу Чёрного моря, в своём доме, вместе со мной, и как к нему в гости пришёл Бич- Громыко, ставший мэром этого поселения, одетый в белый костюм с эполетами, и принялся его расталкивать.
– Вставай, соня. Кому говорят, поднимайся.
– Пустите меня, господин мэр. Сейчас я сам встану.
– Кого ты назвал господином? – Удивился Бич и отступил назад, прижавшись к пыльной стене. – И почему – мэр?
– Я и в самом деле заснул, – наконец очнулся Сидоров. – Что случилось?
– Как я и говорил, явились люди, и, кажется, кто-то из них знает про Алевтину Михайловну и твою подружку.


Глава 27. Вперёд, с новыми силами.
– Да, конечно, я прекрасно знаю Алевтину, – заявила кругленькая женщина с крашеными завитыми волосами, – мы с нею прекрасно ладим друг с другом и общаемся едва ли не каждый день.
– Очень хорошо, – обрадовался Женька. – Мне очень надо её увидеть. Подскажите мне, где я могу это сделать.
– Где? – Переспросила женщина. – А сам-то ты кто, молодой человек? Время сейчас у нас такое, что не каждому встречному- поперечному рассказать всё можно.
Сидоров сразу поскучнел лицом. Поиски становились чрезвычайно утомительным занятием, да в довершение ко всему приходилось всё время удостоверять свою личность, размахивая российским паспортом, учитывая то обстоятельство, что отношения двух сопредельных государств с каждым днём стремительно ухудшались. Правда, здесь, на востоке Украины, к россиянам относились по-прежнему доброжелательно.
– К Алевтине Михайловне с Ростовской области приехала племянница, Евгения Лебедянская.
– Как же, – кивнула соседка, – и с ней я знакома, разговаривала при интересных и даже в чём-то романтических обстоятельствах.
– Вот за ней я и приехал. Дома за неё очень переживают. Я обещал её маме позаботиться о её доставке домой.
– Ишь ты, кавалер нашёлся, – игриво улыбнулась крашеная особа. – Молодец, парень, девчонка симпатичная, давай, спасай её, не одной же ей по балконам лазать.
А дальше соседка, которой оказалась Татьяна Замашкина, поведала потрясённому Сидорову всё то, чему она была свидетельницей. После того, как она меня выставила из своей квартиры, она снова выскочила на балкон и даже начала о чём-то крикливо расспрашивать работника украинской службы безопасности, который принялся сверху разглядывать двор, словно беглянка могла спрыгнуть с четвёртого этажа.
– Они посчитали её за русскую шпионку, – заявила Замашкина, – за Зою Космодемьянскую, а может и за радистку Кэт. Это смешно, когда сюжеты сериалов перемещаются в обыденную жизнь. Тогда они сразу теряют выразительность и красоту и становятся просто глупостями. Ты с этим согласен?
Сидоров готов был согласиться с чем угодно, если бы это смогло его приблизить к встрече со мной или хотя бы с тёткой. Он проявил торопливость и Замашкина начала поджимать губы.
– Больно уж ты прыткий, как я погляжу, – но тут и отошла. – Впрочем, чего ещё тебе остаётся делать. Про пассию твою сказать я ничего не могу, из квартиры её выпустила, спасла как бы, а там уж какой расторопной она сама окажется. То есть всё в её руках. Или ногах.
Сидоров скривился лицом. Ведь он уже было обрадовался, что начинает проясняться, что скоро все его мытарства закончатся и они, то есть мы, Сидоров и я, два Женьки, отправимся восвояси, домой.
– Уж что сделала, то и сделала, – повторила женщина и протиснулась мимо Сидорова, подхватив сумку-кошёлку, с которой и заявилась в подвал. Она уже удалялась по тёмному коридору, противоположный конец которого скрывался в полном мраке, когда Женька спросил её, жалобным тоном:
– А мне-то что делать?
Замашкина так и удалилась, дёрнув на прощание плечом. Бич, который сидел поблизости на перевёрнутом пластиковом ящике и наблюдал за сценой, примирительно предложил ему:
– Пошли, что ли, ко мне. С кондачка ничего делать не следует. Нельзя давать эмоциям над собой верх. Посидишь у меня, да и сам решишь, что делать дальше надобно.
Женька послушно, на автомате, последовал за Бичом, присел, а потом и вовсе прилёг на топчан, закрыл глаза. В голове было пусто, мыслей никаких не было. Где-то далеко, на периферии сознания находился, как фотография, мой образ. Я висела на стене Женькиной памяти, вставленная в рамочку и смотрела на него. И даже это была не я, как бы не я, а что-то восхитительно- прекрасное. Человеку свойственно идеализировать свои симпатии, он не может принимать человеческие недостатки того, кого любит. Уже потом, прожив вместе какое-то контрольное время, супруги смиряются с тем, что его нынешний партнёр не тот идеализированный образ. Они согласны делить с ним своё дальнейшее существование. Или не согласны. От этого зависит и сам брак, его дальнейшее качество.
Сидоров лежал и разглядывал мой портрет, находившийся у него в голове, или где там у нас прячутся разум и память. Потом портрет начал двигаться и даже что-то ему шептать. Это означало, что Сидоров всё глубже погружается в дремоту. А потом его разбудили. Это Бич прикоснулся к его плечу.
– Послушай, россиянин, – вполголоса сказал ему бродяга, – там тебя ищет, эта … ну, с которой ты в коридоре балакал. Танька, как там её … короче, она.
Сидоров уже полностью проснулся и вскочил на ноги, а потом выскочил в коридор. Там действительно стояла Замашкина. Она нарядилась во что-то домашнее, и у неё не было снисходительной насмешливости, которой она вооружалась, когда выходила из подвала, и от которой не успела освободиться во время разговора с Сидоровым.
– Как там тебя …
– Евгений.
– Да, Евгений. Ты уж меня извини за мои речи. Я тут посидела, подумала … Короче, ищи Алю, то есть Алевтину Михайловну в больнице. Сразу после того происшествия … ну, когда украинская безопасность к ней в квартиру ворвалась, она за сердце хвататься начала, да с ног падать. Все подумали, и в первую очередь - безопасники, что это она так притворяется. Обычная реакция среднего гражданина, на которого силовые органы начинают воздействовать. А потом оказалось, судя по всему, что ей по-настоящему – плохо. Вызвали «скорую помощь» и её увезли. Не на носилках, она сама спустилась. Потому и подумали, что это такая защитная реакция с её стороны. Но пока что она не вернулась. Скорей всего, так и находится в больнице. Может быть, в другое время, при других обстоятельствах, кто-то из нас, да хотя бы и я, навестили бы её, узнали – что да как. Но сейчас ведь война, на улицах стреляют. Вот мы и … душой, значит, очерствели. Но ты-то, Евгений, как бы не чужой для неё, через племянницу её, навести Алевтину в больнице. Может, она тебе что и скажет дельное, что поможет тебе девчонку найти, да домой, от греха да беды подальше сопроводить.
Какое-то время Татьяна Замашкина стояла и глядела Сидорову в глаза, но того уже здесь почти что и не было. Он уже мысленно бежал к неведомой больнице, искал там занедужившую тётю Алю, чтобы узнать у неё, где нахожусь я.
Развернувшись на пятках, не прощаясь, Сидоров шагнул в каморку, где обитал Бич, подхватил стоявший у стенки рюкзак и двинулся по коридору к выходу на волю. Бич проводил его взглядом подслеповатых глаз и достал из-под куртки книжку, взятую им из рюкзака гостя, на память, вместе с кое-чем другим. Юрий Костин. «По ту сторону сна». Открыл и прочитал эпиграф. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачной лесу. Утратив путь во тьме долины …». Так с этого и начинается знаменитая поэма Данте Алигьери «Божественная комедия»! Бич придвинул свечку поближе и с головой погрузился в описание необыкновенного происшествия, приключившегося с инженером крошечного судоремонтного завода Петром Симаковым.
Закинув со второй или даже третей попытки рюкзак за спину, Сидоров выскочил из подвала наружу и припустил, почти бегом, по улице. А потом внезапно остановился. Только теперь он сообразил, что не уточнил ни у кого в подвале, где же находится эта самая больница, куда увезли злополучную тётю Алю. Вернуться и расспросить? Но это же верная примета, что ничего у него не получится, и тётки там не окажется, и ничего он не узнает. Примета ведь есть такая – нельзя возвращаться, так как не будет пути. А так, хоть какая-то надежда остаётся.
Постоял Сидоров посреди улицы, оглянулся на нашу пятиэтажку, повздыхал и двинулся вперёд. Из рюкзака достал бейсболку и натянул шапочку с длинным изогнутым козырьком на рыжие вихры. Известно ведь, что рыжие всегда к себе внимание привлекают. Лысые да рыжие, они всегда подозрительны. Во всей мировой литературе все злодеи либо рыжие, либо плешивые. Так к ним и по нынешний день относятся. Разве что сейчас каждый второй наголо бреется. Многие искусственные наколки на тело наносят, а то и специально татуируются. Время нынче такое – лихое да бандитское.
Знаете, уже потом, когда я все Женькины мытарства через сердце пропустила, жалко мне его сделалось, а до той поры они вызывали раздражение и казались отображением редкостной дурости. Все вот так, что рядом с нами находится, навязчиво рядом, то нам без надобности, в напряг и даже в тягость, но потом, когда это теряется, то, к чему привык и кажется само собой происходящим, испытываешь душевную пустоту … как-то так … ну, вот опять слёзы на глаза набежали …
В Луганске этих самых больниц, самого разного профиля, довольно много, и Сидоров наверняка бы между ними замучился бы бегать, тем более, что он Алевтину Михайловну знал весьма приблизительно. Но, в Александровске, городе сравнительно невеликом, это всё было гораздо проще.
Короче говоря, Женька нужную больницу нашёл и начал пытаться проникнуть в неё. Не знаю, бывал ли кто из вас, из тех, кто знакомится с моей историей в больнице… Всем сердцем надеюсь, что нет. Да и не надо там бывать без надобности. Без серьёзной надобности. Ибо это есть юдоль печали. Как для больных да недужных людей, так и для персонала. Трудно работать в больнице, чего там только не навидишься. Вы задумывались над происхождением слова «ненависть»? Это когда видеть не хотят, но видеть вынуждены, вынуждены постоянно и зависимо. Всё это и вызывает то чувство, которое именуют ненавистью. А вы думаете, почему больничные санитарки да медсёстры, сиделки по старому, столь сердиты да крикливы? Как раз по этой причине? Когда-то давно, медицинские сёстры именовались сёстрами милосердия. Вы можете назвать нынешних медсестёр милосердными? Я думаю, что среди них есть такие, что искренни в своей заботе над больными людьми. Но таких, скорей всего – единицы, и они исключение из общего угнетающего правила. А всё потому, что неправильно отрегулированы механизмы внутри лечебных учреждений. Но, это кондиции другого порядка, вне канвы моего повествования.
Дали Сидорову от ворот поворот, когда он попытался проникнуть внутрь. Даже справки наводить не стали. И раньше, когда здесь войны не было, и то строгостей было выше крыши, что уж говорить про теперь?
Помотался бедолага рядом с больничными корпусами, пошумел там, выкрикивая имя Алевтины Михайловны. Верно ждал, что вот одно из окошек распахнётся,  и оттуда выглянет доброе лицо тётки и сразу всё образуется. Помните старый советский фильм «Ташкент – город хлебный», про голод в Советской России, про мытарства простого народа в беззаконьях времён становления советской власти. Там мать, потерявшая дочку, бродит среди железнодорожных составов и кричит: «Анюта! Анюта!». А ей беспризорники отвечают: «Я тута» и глумливо хохочут. Тут никто не хохотал, но в окошки выглядывали. Не знал Женька, что среди прочих была и моя тётка. Она услышала своё имя и отчество, выглянула наружу, но кричавшего паренька с большим яркой расцветки рюкзаком не узнала и решила, что кричит он какой-то другой Алевтине Михайловне. Мало ли их по свету находится …
А потом появился охранник в полувоенной форме, с резиновой дубинкой, прицепленной к ремню с портупеей, и прогнал кричавшего Женьку. Мол, кто таков да чего надо? А когда Сидоров начал было несвязно рассказывать, то сразу и понял, что объяснений от него вовсе и не ждут. Что это такое начало действий, которые ведут к пресечению беспорядка. Нет тут до него дела никому. А будешь рыпаться, так живо милицию вызовут. А сейчас народ в форме пошёл дюже нервный. Особо разбираться не будут. Руки за спину да в кутузку. А уже потом допросы проводить начнут. И ещё неясно, что за дознаватель попадётся. Может и такой, что предложит взять на себя чьё-либо деяние. Добровольно взять, вроде как явка с повинной. Короче говоря, опустил голову Сидоров, да ретировался не солоно хлебавши.


Глава 28. В музей.
Вот вспомнила я про Алевтину Михайловну, и теперь понимаю, что надо и про неё хоть несколько слов сказать. Она ведь тоже, получается, что пострадала. Когда к ней на квартиру нагрянули украинские «чекисты», она настолько близко приняла всё к сердцу, настолько переживала за меня, что … у неё и в самом деле случился сердечный приступ. Она даже потеряла сознание и рухнула на пол. Пока её подняли, да пока приводили в чувство … Может быть, именно благодаря этому обстоятельству я и успела перелезть на балкон к соседке, где, на мою удачу, меня встретила Замашкина Татьяна. Если бы не она, я вполне могла сорваться и полететь вниз, на асфальтовую площадку, где бы обязательно бы покалечилась, если не представить чего ещё хуже.
Вот всё это и привело на больничную койку Алевтину Михайловну. Пребывая в тумане, она попала в больницу, почти это не воспринимая. Когда она проснулась после приёма лошадиных доз седативных средств, она с большим удивлением поняла, что находится в больничной палате. Она лежала и вспоминала. Затуманенная лекарствами голова восстанавливала всю цепочку событий затруднённо. Кое-что, что в памяти всплывало, казалось невозможным. К примеру, ей вспомнился Григорий, её пропавший супруг, который стоял на лестничной клетке, когда её выводили из квартиры. Теперь ей казалось, что она потеряла сознание, когда увидела его. Но этого просто не могло быть! Григорий Грузь был пророссийски настроенным военным, вышедшим из казачьего сословия. Все их домашние конфликты возникали из-за того, что Алевтина Михайловна пыталась примирить Григория с тем, что местность, которую Григорий упорно именовал Новороссией, и никак не иначе, входит в состав Украины. Единственное, что он допускал, что Новая Россия могла бы стать одновременной частью обоих современных государств, что могло бы стать той точкой, которая начала бы их как-то стягивать вместе. Григорий Грузь не отрицал, что славянский этнос объединяет оба народа и не должен рассыпаться до непримиримой вражды. То есть его не должно быть среди работников украинской службы безопасности.
Но, тем не менее, она его всё же видела. И этот человек, копия Григория, отпрянул назад при виде её. Отпрянула и она, и это падение закончилось на больничной койке. Что было на самом деле, а что привиделось ей под воздействием бромидов? Алевтина Михайловна размышляла.
После их последней размолвки Григорий отправился на Балканы, где пылала самая настоящая война, где братья славяне, сербы, воевали с хорватами, боснийцами, албанцами, то есть мусульманами, которых поддерживали Турция, Саудовская Аравия, а также Соединённые Штаты Америки и вездесущая Британия. Английская внешняя политика, при поддержке мощной британской секретной службы «Интеллидженс Сервис» протянула своё влияние от Фолклендских островов через весь Ближний Восток до Индии и Австралии. Везде встречались агенты британского или американского влияния, вежливые улыбчивые люди, готовые предложить грант или сделать необходимые инвестиции в ваши проекты в ответ на незначительные услуги.
В начале восьмого века миссионеры Иудеи склонили к сотрудничеству Хазарский каганат, важный в политическом плане стратегический район мира. Как раз в то время начал распространяться ислам, активизировались и миссионеры Византии, нацелившиеся на северные славянские племена, которых было превеликое множество. Иудеи всегда славились своим умением плести кружева интриг, успешно соперничая с византийскими политиками. Хазары должны были стать инструментом в политических игрищах Иудеи. Важно распространение идей, навязывание их своим противникам и превращение их, со временем, в своего партнёра и союзника. Хазар со временем разбили славяне, и Иудее пришлось уйти с арены политических операций. Позднее закатилась «звезда» Византии, но зерно их цивилизации было брошено в почву Руси и проросло там, дало всходы, чтобы продолжиться в жизни россов. Через тысячу лет возродился и Израиль, чтобы снова вмешиваться в жизнь народов. Но большую роль, больше, чем политика католиков, которая делается посредством ордена иезуитов, играет британская политика, которая не видна неискушённому глазу. Одной из их последних успешных операций стал распад Югославии, закончившийся несколькими балканскими войнами, в которых приняли участие и добровольные союзники, среди которых находился и Григорий Грузь со своими верными товарищами, пестующими идею Нового российского государства, которое должно стать рубежом, отделяющим Россию от Европы, Британии и США.
Этот политический проект необычайно занимал Григория и, подчинившись ему, он покинул родной дом, порвав с супругой все связи. Почему он это сделал, какие у него были причины, так и остались загадкой для бедной женщины. Она не теряла надежд снова встретить своего мужа, не хотела верить, что он сгинул где-то в Сербской Краине, сложив голову в одном из тайных захоронений, которые появлялись после серии воинских операций. Нет, лучше об этом не думать и не знать.
Алевтина Михайловна с мыслей о Григории постаралась снова переключиться на Женю, то есть меня. Мы обе понравились друг другу и договорились это наше общее знакомство не прерывать. Алевтина Михайловна вполне серьёзно выслушала моё предложение отправиться в Ростовскую область с ответным визитом и обещала подумать. Теперь она решила, что к этой затее надо отнестись с полным вниманием.
Судя по тому, что работники службы безопасности Украины ничего не предъявили тётке, она поняла, что мой побег из её квартиры прошёл удачно. Украинские безопасники предпочли не демонстрировать какой-то особой озабоченности. Мол, был ложный вызов, и проверка закончилась ничем. Рядовой, заурядный случай, какие происходят достаточно часто. В этом и состоит служба, чтобы реагировать на сигнал и проверять. На девять «ложных» вызовов приходится один настоящий. Такая, примерно, статистика.
Алевтина Михайловна послушно принимала лекарства, терпеливо дожидаясь того момента, когда можно будет покинуть палату. Ей прописали сдачу анализов, чтобы сделать резюме. В нетерпении Алевтина Михайловна достала сигареты, мундштук и уселась на диванчик в коридоре, где и услышала чей-то крик на улице. Ей показалось, что выкрикивают её имя.
Кому было это нужно? Ведь можно зайти в вестибюль корпуса и позвонить по внутреннему телефону на дежурный пост. Жаль, что она не успела прихватить с собой мобильного телефона, так неожиданно случился приступ. Алевтина Михайловна торопливо затушила окурок и побежала к окну. Но разглядеть она успела, как местный охранник выталкивал какого-то незнакомого паренька с большим рюкзаком яркого цвета. Парень вертел головой, пытаясь увидеть сразу все окна, а охранник наступал на него, угрожающе положив руку на дубинку. К нему на помощь спешили напарники. Парень развернулся и быстро пошёл прочь, опустив голову, на которую он натянул бейсболку. Было довольно далеко, но тётя Аля успела разглядеть его лицо, которое было совершенно ей незнакомо, и даже торчавшие из-под шапочки рыжие вихры.
Незнакомый молодой человек скрылся из поля зрения, а тётя Аля направилась в ординаторскую ко врачу, чтобы узнать результат анализа. Лечащий врач, Акатьев Леонид Аркадьевич, пожилой человек высокого роста с немного унылым лицом и длинноватым носом, большим любителем баек на медицинскую и военную тему, встретил её, разглядывая кипу разных бумаг.
– А-а, любезная Алевтина Михайловна, – протянул он, посмотрев на неё поверх очков и продолжая перекладывать бумаги. – Пришли узнать свою судьбу?
– Скорей уж узнать результаты.
– Так это ведь и есть … Ах, да, вот они …
Медик углубился в изучении текста, начертанного на листе. Алевтина Михайловна терпеливо его дожидалась. Со вздохом Акатьев отложил бумаги в сторону и сложил устало руки перед собой.
– Вы только представьте себе, сударыня, как быстро меняется жизнь, – пожаловался медик. – Ещё недавно я измерял бы вам давление и слушал работу сердца и лёгких. Теперь это делают электронные датчики, а я вынужден корпеть над бумагами. Большую часть моей работы заменяет документация. В какие ворота это лезет? В стародавние времена врач работал в паре с помощником, который ассистировал ему во время осмотра либо операции, а также занимался изготовлением лекарств по рецептурной сигнатуре, имея навыки фармакопеи. Что же происходит сейчас?
– И что же происходит? – Деланно серьёзно переспросила пациентка.
– А происходит полное безобразие. Работу за меня выполняют бездушные механизмы, лекарства, без учёта индивидуальных особенностей организма изготовляются на фармацевтической фабрике, а я веду приём пациентов, ограниченный от силы пятнадцать минутами на каждого, ибо в коридоре брюзгливо дожидается целая очередь страждущих здоровья. А помощница меня, которая раньше ассистировала, теперь строчит на компьютере, вынужденная заполнять столько бумаг, сколько раньше делалось за месяц. Не дурдом ли это?
– Наверное, нет, – осторожно предположила Алевтина Михайловна.
– Благодарю вас за поддержку, – наклонил голову врач. – В скором будущем больницы будут напоминать автоматизированные комбинаты, где роботы- хирурги станут проводить инвазивные операции, а пациенты станут применять регенерационно- композитные  средства.
– Вот это и будет дурдом, – уверенно заявила тётя Аля.
– Ага, – обрадовался медик, – вы понимаете мои опасения. Давайте я вам расскажу армейский анекдот, в знак благодарности. У рядового Петрова умер отец. В часть приходит сообщение. Командир части вызывает к себе командира роты и говорит ему, мол, дело деликатное. Надо как-то сообщить печальную весть парню, но не сразу, а как-то намёками, чтобы его подготовить. Вызывает командир роты командира взвода, прапорщика Задова и всё ему перепоручает, и чтобы не прямо, а с подготовкой. Есть, отвечает прапорщик и приказывает взводу строиться, после чего командует. Солдаты, мол, у кого отцы живые, пять шагов вперёд, и тут же оглушительно орёт: «Эй, рядовой Петров, а ты куда прёшь!» Смешно?
– Не очень, – заявляет тётя Аля и спрашивает, что у неё с анализами.
– Да тут-то всё в порядке, и я вас больше удерживать не имею права. Вот только, как человек добродушный и честный, всё же спрошу, а оно вам это надо? Может, ещё денёк у нас проведёте? Там ведь, снаружи, случается, что стреляют, и даже до смерти. А здесь всё-таки, пока ещё спокойно.
– Ключевое слово здесь – пока, – с вызовом ответила Алевтина Михайловна и пропела. – Ждут ещё нас дома дела.
– Ну что ж, – вздохнул Акатьев, – не имею права настаивать. Удачи вам и большого личного счастья. 
Вышла Алевтина Михайловна за двери больничного комплекса и остановилась. Куда идти? Казалось, любой другой на её месте отправился бы домой. Домой, это как финишная черта жизненного кросса. Добежал, отметился, приз получил, то есть отдохнул и – вперёд – за новыми свершениями, туда, куда труба внутреннего стремления зовёт. Но дело-то в том, что труба звала прямо сейчас.
Бывало ли у вас такое чувство, что вас тянет куда-то? Куда-то отправиться и что-то делать. Говорят, что человеческое существо есть сосуд. Чем его наполнят, тем он и является. Так вот я думаю, что эти стремления и позывы, ну, куда-то немедленно отправиться и что-то вот прямо сейчас сделать, идут от того, кто этот сосуд наполняет.
Этот незнакомый молодой человек, который выкрикивал имя тётки и кричал так, словно в этом было его спасение, с отчаянием и вместе с тем с надеждой, как-то воздействовал на Алевтину Михайловну. Ей хотелось как-то откликнуться на это, сделать что-то, для кого-то.
Для кого? Да тут и думать много не надо. Для меня. Для племянницы. Ведь это я оказалась в незнакомом городе, городе, куда внезапно пришла война, в городе, в котором кто-то начал на неё охоту, непонятно почему, непонятно зачем. Да и где вы найдёте логику в войне? Логика, она в строительстве, в созидании. А война … это есть разрушение, есть хаос. Вне логики и здравого смысла. Это с точки зрения рядового гражданина, у политиков своя логика и своя правда. Но ведь и простой человек имеет свои права. Об этом даже в конституции написано. Надеюсь, в этом месте вы надо мной не смеётесь, обидно, до слёз …
Куда могла пойти девушка в незнакомом городе, где у неё больше нет друзей, нет места, где её ждут, где её приветят. Разве что … Разве что в музее, где открылась выставка её знаменательного предка, ради которого она сюда и прибыла. Загадка, если её хорошенько обдумать, раскрывается просто. Женя, то есть я, вполне могла сесть на автобус и добраться до Луганска. Собственно говоря, всё так и было. Говорят, что близкие родственники своими ощущениями могут предугадать действия своих близких. Больше всего это верно для супругов, а также матери и детей. Алевтина Михайловна не была моей мамой, но за эти несколько дней мы сблизились настолько тесно, что она сумела почувствовать. И теперь она двинулась в сторону автобусной остановки.


Глава 29. Встреча в музее.
Тем временем я погрузилась в мир музыки. Можно сказать даже, что с головой.
«Милая, дорогая Матильда. Наконец-то я очутился в Веймаре, куда стремился всей душой и уже давно, как тебе прекрасно это известно. Город Веймар находится в Тюрингии и занимает там особое место, главным образом своими культурными традициями. Здесь обитали самые величайшие люди девятнадцатого века, люди искусства, культуры и музыки. Здесь долгое время, полвека, прожил великий писатель, поэт и мыслитель Иоганн Вольфганг Гёте, чей склеп можно лицезреть в здешнем некрополе, его друг и философ Иоганн Готфрид Герднер, служивший в Риге пастором, Иоганн Фридрих Шиллер, поэт, драматург, восторженный теоретик искусства века Просвещения, писатель Кристоф Мартин Виланд, но самое главное, это конечно – Ференц Лист, чей безусловный гений останется в веках.
Ты знаешь, любезная Матильда, сколь занимает меня личность этого замечательного человека. Я благоговею перед его мастерством, и ведь не только я. Недаром Лист сделался вдохновителем, а потом и главой музыкальной и творческой «Веймарской школы». По сути своей Ференц Лист создал венгерскую музыку, сделал её существенной, а главное - признанной частью мировой культуры. В этом, как ни странно это звучит, помог ему Гёте. Ты спросишь меня, милая Матильда, каким же образом сумел способствовать обострению композиторских талантов поэт и писатель? Я попробую ответить на это весьма непростой вопрос.
Как я тебе уже не раз писал, первыми серьёзными учителями Ференца стали Карл Черни и Антонио Сальери, воспитавший таких талантливых музыкантов и композиторов, как Людвиг Бетховен и Франц Петер Шуберт, которые тоже дружили с Листом, особенно Бетховен, чьи симфонии Лист перерабатывал для исполнения на фортепиано. В то время Лист, совсем молодой, обитал в Вене, откуда перебрался в Париж, где продолжил обучение у Фернандо Паэра, а затем и у чешского профессора Антона Рейхи, преподававшего теорию композиции. Именно в то время Ференц Лист создал фортепианный концерт A- Moll. В 1827-м году умер его отец, который и открыл его дарования и даже занимался с ним с шести лет на клавире, за три года успев сделать столь много, чего иной наставник не может совершить и за всю жизнь.
В тот день, когда умер старый Лист, он явился во сне к сыну и многое ему говорил, о столь удивительных вещах, о чём он не успел сказать ему при жизни. Эта история настолько потрясла молодого Ференца, что он пересказал её своим друзьям, а писатель, который много и плодотворно работал с мистикой, выслушал его весьма серьёзно. Это был Гёте, чья поэма о докторе Фаусте вошла в мировую кладезь культуры. Иоганн Вольфганг Гёте признался, что большая часть текстов его великой пьесы приходила к нему во сне, и чуть ли не сам Мефистофель ему начитывал дьявольски прекрасные стихи, которые утром он переносил на бумагу. Сначала ведь Гёте писал свою драму в прозе и обещала она стать крупным, но заурядным произведением. Но позднее, якобы под влиянием башмачника, поэта, композитора и мейстерзингера Карла Сакса он решил перейти на поэтическую форму. Так вот, признался Ференцу поэт, это было мистическое влияние тёмных образов сна. Позднее он намёками изложил то же самое в своём труде «Правда и вымысел», но то, что он рассказал Листу, привело к тому, что тот отправился в Нотр-Дам-де-Пари и отстоял там двенадцать часов у образа Марии, Матери Создателя.
Позднее Ференц Лист много и часто говорил о вере, о смущении, которому подвергается человек. При этом он создавал всё новые и новые произведения, а потом отправлялся в собор и часами стоял там на коленях. Всё закончилось тем, что он сделался аббатом, приняв малое пострижение в соборе святого Петра. Он даже переселился в Рим и сделался частым визитёром в кварталах Ватикана. Это было в 1865-м году, а ведь в 1831-м году, в Париже, он восторженно общался с Никколо Паганини, гениальным скрипачом, которого Католическая церковь, в частности – епископ Ниццы, обвиняла в общении с дьявольскими силами. Вполне серьёзно утверждалось, что он продал душу за возможность сверхъестественной игры на скрипке. И в самом деле, невозможно представить себе такого искусства, когда целые концерты он мог проводить на одной, четвёртой, струне. А то, что он не пользовался нотами, а играл всё исключительно по памяти, нередко импровизируя и привнося в композиции совершенные дивные звуки божественных мелодий, это тоже играло свою существенную роль.               
Ференц Лист был и писателем, написав немало трудов о музыке, музыкальных приёмах. В нашей домашней библиотеке, дрожащая Матильда, ты можешь найти переплетённые брошюры Листа о Шуберте, Берлиозе, Шопене. При том, что на его счету 647 музыкальных произведений, написанных им самим, произведений литературных, либретто к операм, он ещё и занимался просветительской деятельностью, пропагандируя молодое и талантливое. К примеру, в Дрездене провалом закончилась опера Рихарда Вагнера «Тангейзер», но, у себя дома, в Веймаре, Лист поставил оперу в Немецком национальном театре, и всё было воспринято на редкость восторженно. То же самое случилось и с другой оперой Вагнера – «Лоэнгрином».
Милая Матильда, я утверждаю, что Ференц Лист был гением, гением музыки и исполнительного искусство, но меня интересовала сама природа этого гения, что стояло за этим непостижимым мастерством. Я лично старался разобраться с таинственной стороной дарования, ибо каждый талант есть дар Свыше. Но, Боже мой, насколько он был реализован. Я решил раскрыть секрет Листа, для чего …».
Я потянулась за следующим листом письма Эдуарда Викентьевича, но … его там не оказалось. Я заглянула в конверт, потом перевернула его, словно он мог сделаться видимым и выпорхнуть из какой-то складки. Конечно же, мои старания были тщетными. Это погружение в мир Задунайских и Листа было таким глубоким, что я почти уже не сознавала, где нахожусь, и что вокруг меня происходит. Временами появлялась Аделаида Зиновьевна или кто-то из её коллег, пытались говорить со мной, приносили еду. Я что-то ела, но не осознавая чего. Это было похоже на транс, на гипнотическое оцепенение, когда ты переносишься в другой мир, переносишься разумом, тогда как тело твоё остаётся на месте. Может и пианист и композитор Ференц Лист совершал нечто подобное. Может, Никколо Паганини погружался в восторженное состояние экстаза, душой возносясь на небеса, а тело его исполняло то, что диктовала ему душа. Не это ли секрет мастерства самых талантливых композиторов и исполнителей, что они умели настроиться на некую божественную волну, как настраивается на очередную радиостанция приёмник? А всё остальное зависит от уровня личного мастерства. Тогда становится понятно, как сумел играть для австрийской императрицы шестилетний Вольфганг Амадей Моцарт. Он репродуктировал то, что воспринимало его обострённое сознание.
Это довольно трудно – выныривать из иной среды. Герой романа Александра Беляева «Человек- амфибия» Ихтиандр погружался на морское дно и становился обитателем океана. Наверное, именно такие трудности он испытывал, переходя из воздушной стихии на океаническую, водную. Это испытала сейчас и я, выкорчёвываясь из пространства музыкальной гармонии. Похоже, я нащупала эту самую волну, о которой грезил Лист и писал Задунайских. Это волнующее впечатление, сродни вдохновению. А может это и есть вдохновение? Может эти попытки самонастроиться и все связанные с этим ощущения имеют особые значения?
– Женечка! Девочка моя!
– Тётя Аля?
Я не сразу поверила своим глазам. Мне показалось, что это побочная реакция того, что случайно получилось у меня. Настроившись на волну музыкальной гармонии, я стала воспринимать, как реальность и другие грёзы? Что, если сейчас я смогу увидеть маму, или папу, а то и … а то и Артура Лойе?
У меня закружилась голова и я пошатнулась. Может быть я даже упала бы на пол, но Алевтина Михайловна уже подбежала и успела поймать меня за талию. А следом уже спешила Чепель, всплёскивая на ходу руками и причитая: «Она ведь ничего не хочет есть и круглыми сутками читает эти древние бумаги».
– А что хотите, – ответила ей Алевтина Михайловна, – она, то есть молодёжь, из породы максималистов, хочет всё и сразу. И хорошо, что наша девочка ищет истин в правильном направлении.
– Дай бог, – вторит ей Чепель, – дай бог.
– У тебя, похоже, случился нервный срыв, – заявила мне тётя, – на почве перманентного стресса. Это надо же, такое свалилось на наши головы. Да ещё ты, на все свои переживания, наложила переживания своих предков. Это всё могло кончиться соматическим расстройством. К чему все эти нагрузки, девочка моя?
– Но, тётя Аля, Аделаида Зиновьевна, – поворачивала я лицо то к одной из подруг, то к другой, – я, кажется, поняла секрет Ференца Листа, который пытался разгадать Эдуард Викентьевич Задунайских …
– Ну, и хорошо, – прервала меня тётка, – ну, и великолепно. Сейчас, когда загадка разгадана, можно чуточку расслабиться. Для начала попьём чаю, а потом отправимся ко мне. Тебе, моя племянница, требуется принять ванну, или хотя бы постоять под душем. Ты, должно быть, всё это время даже спала, сидя с бумагами на коленях. Может быть, всё, что грезилось тебе здесь, просто продукт уставшего мозга?
– Но, тётя …
О такой возможности я не думала и это меня совсем не обрадовало. То необыкновенное ощущение, которое я испытала, пытаясь понять состояние Ференца Листа, рассказанное в строках письма Задунайских, оно … оно … это надо чувствовать, а рассказывать вот так, на пальцах, это бессмысленно и непонятно.
– Ты обо всём мне расскажешь, – говорила мне тётка, – но позднее, гораздо позднее, когда отдохнёшь и успокоишься. Я надеюсь, что весь этот чёртов кошмар, все эти глупые военные действия, тоже закончатся. Эти мужчины с их играми в войну …
– Говорят, – подала голос Чепель, которая занималась чайником, –что в античной Греции тогдашним женщинам надоели войны, которыми бесконечно занимались мужчины и они договорились между собой, что будут все, до последней жены, отказывать мужьям в интимных отношениях, утехах, до тех пор, пока они «не закопают томагавк войны».
– И чем это закончилось? – С любопытством поинтересовалась я.
– Пришлось им прекратить опостылевшую войну, – с горькой усмешкой пояснила Чепель. – Женщины Эллады были последовательны и твёрды. Женщины Кавказа бросают платок между сражавшимися мужчинами и любое столкновение прекращалось. Надо и нам что-то такое придумать, чтобы срабатывало.
– Надо, ох как надо, Адель, – тяжело вздохнула тётя Аля.
– Пока что садитесь, попьём чаю. И пора уже приходить к своему знаменателю.


Глава 30. Дом, милый дом.
Мы сидели и разговаривали, и пили чай, и снова разговаривали. И казалось, что всё в нашем мире хорошо. Такое у меня появилось чувство. И была эта комната как островок благополучия. Знаете, появляется в деревнях, что прилепились к окраинам города, а точнее город добрался до них, появляются красивые особняки с английскими лужайками, ажурными беседками и фигурками гномов с работающими фонарями, которые они сжимают в руках. И населяют эти особняки благообразные люди, вполне обычные с виду, но, по контрасту с окружающей их серенькой беднотой, выглядят они как-то по особому шикарно. Это и есть острова благополучия, как выражается папа, да и мама тоже.
Знаете, мы как-то привыкли к тому, что у нас уже имеется, и считаем это само собой разумеющимся. Но я думаю, что это надо всё же замечать. Вот, скажем, не болит у вас зуб (тьфу-тьфу-тьфу) и мы этого не замечаем. Не болит и не болит. А потом начинает ныть и всё сильнее. Приходится идти к врачу и лечить тот зуб. Так вот, уже после этого, вдруг нет- нет, да и подумаешь, хорошо-то как, что зуб не болит, и настроение от этого лучше делается. Так вот, хотелось бы, чтобы мы научились вокруг себя оглядываться и видеть всё то замечательное, что есть вокруг нас, да и в нас самих тоже, надо всё это замечать и беречь в себе. Тогда жизнь будет более насыщенной и красочной.
К чему это я говорю?
Ах, да – островок благополучия, который случился в те минуты в музейной комнате. Ведь мы его создали сами, своим настроением. Это и есть чувство, которое называется – милый дом. И пусть мы были не совсем дома, но чаёвничали и ощущали себя подругами, с которыми хочется разделить все секреты. И я решила кое-что приоткрыть.
– Тётя Аля, Аделаида Зиновьевна, спасибо вам большое за все те радости и открытия, которые я совершила здесь …
– Ах, да, – почти перебила меня Алевтина Михайловна. – Здесь нам оставаться больше не имеет смысла. Вот прямо сейчас мы едем ко мне. Успеем ещё на автобус. А утром ты отправляешься домой, непременно домой. Ты меня слышишь?!
– При условии, тётя Аля, что вы поедете со мной. Мама будет очень рада. Да и папа тоже, хотя его почти никогда нет дома.
– Это мы с тобой ещё обговорим, – решительно заявила тётка, – а теперь нам пора выходить.
Я, было, открыла рот, чтобы сообщить о тайне Ференца Листа, которую я поняла из строк писем Эдуарда Задунайских, который пытался во всём разобраться и, судя по всему, раскрыл этот секрет. Именно в этом и лежит основа его впечатляющих успехов, а также то, что Матильда Витальевна была не только его половиной, но и музой, то есть самим фактом своего рядом с ним существования возбуждала его творческие потенциалы и наполняла их дом флюидами семейного счастья. Помните, я помянула выражение о милом доме, так это оно и есть.
Я открыла рот, чтобы рассказать об этом, но снаружи вдруг послышались близкие разрывы. Мне показалось, что под ногами вздрогнул пол, а ложечки в чашках зазвенели, как крошечные колокольчики. Сделалось страшно.
– Девочки, вам пора, – объявила Чепель. – Музей на сегодня работу свою прекращает.
– Да, Женечка, – подхватилась вдруг тётка, – если ты что не успела прочесть, то можешь забрать это с собой. Я, как хозяйка собрания документов, это тебе соизволяю. Дочитаешь всё дома.
– Постойте, – нахмурилась Чепель. – Так этого делать нельзя. Ведь я всё приняла документально. Надо снова составить ордер и вписать туда то, что забирается. Потом это заверяется печатью и вносится в список утверждённых ордеров. Лишь после этого можно будет что-то забрать.
– Но ведь я хозяйка и мои намерения являются …
– Милая тётя, – схватила я за руку Алевтину Михайловну, – уважаемая Аделаида Зиновьевна, – улыбнулась я хранительнице выставки, – ничего забирать не надо. То, что я намеривалась узнать, я узнала. Большего, на сегодняшний момент, мне и не надо. Более того, я думаю, что пусть лучше всё останется здесь, в хранилище, за которое отвечает государство. А позднее, когда всё у вас разрешится, я с большим удовольствием прочитаю то, до чего у меня ещё не дошли руки. Тем более, что личности супругов Задунайских мне очень понравились и я к ним ещё не раз вернусь.
– Хорошо сказала, молодец, – похвалила меня тётя Аля и прижала к себе, – наша кровь, сразу видно.
Чепель пошла нас проводить и запереть за нами двери служебного входа. Она была дежурной и останется здесь до утра. Сколько я здесь провела времени – день, два или три. Я уже запуталась во времени, настолько глубоко было моё погружение в мир прошлого и музыки.
Как бы мне хотелось там и оставаться, но надо было идти. Сразу же за дверями музея, точнее, дальше по улице, дорога была исковеркана воронками от разрывов, которые мы слышали. Воронки ещё даже курились дымом от сгоревшей бризантной взрывчатки. Под обстрел орудий или миномётов попала машина и теперь горела, испуская клубы чёрного дыма. Вся внутренняя часть салона была сокрыта языками пламени. Вокруг суетились какие-то люди. Двое бросали лопатами землю внутрь салона, ещё один орудовал маленьким красным огнетушителем, а остальные просто смотрели. Двое из них были в форме патрульных полицейских. А ещё в стороне какой-то человек в обгорелом костюме занимался странным делом – он сидел на корточках рядом с детской качелью и раскачивал её. Только на сиденье там никого не было, разве что какая-то бумажка в пластиковом ламинировании.
– Умом бедняга, похоже, тронулся, – послышался неподалёку скрипучий старческий голос. Я покосилась на старушку. Голова которой была почти вся закрыта платком. – Права, вон, свои качает.
– Что делает? – Спросила тётка, подумав, что ослышалась.
– Права, говорю, качает, – снова вздохнула бабка, кутаясь в старенькое пальто, хотя на улице не было холодно. – Соседи это наши. Паша, вон, машину недавно купил, в аккурат перед началом обстрелов. Давно собирался да деньги копил. А сейчас, значит, мечта у него свершилась. Собрал всё семейство своё, да хотели они из города эва… эваку… выехать то есть. Куда подальше. Да попали под обстрел. Мина, вон, в аккурат в машину угадала. Пашку-то из машины взрывом выкинуло, я своими глазами видела. Он по дороге покатился, а когда на ноги вскочил, там уж всё в огне было. Все, значит, его и сгорели. Видать, сразу убило всех. Он закричал, в машину полез. Да что толку-то. Сам только гореть начал. Тут, вон, соседи понабежали, его от машины оттащили, тушить вроде как пытаются. Да что от этого толку, людей ведь обратно не воротишь. А Пашка умом и тронулся. Теперь у него всё, что осталось, так это права машинные. Вот он их и качает, что они у него за всё осталися.
Бабка, повздыхав, отправилась дальше, по своим делам, а мы с тёте Алей поспешили на остановку. Мимо нас прокатила машина «Скорой помощи». Должно быть её вызвали те, кто стал свидетелями обстрела. Сейчас они заберут пострадавшего мужчину, обработают его ожоги, напичкают антидепрессантами. Да что толку-то, как не раз молвила старушка. Семья в одночасье погибла.
На автобус они успели и до Александровска добрались без проблем. Мимо автобуса лихо прокатили несколько военных бронированных машин с крупнокалиберными пулемётами сверху. Обычных, гражданских машин, было немного. Они катили, забитые багажом. Это были те, кто решил убраться из зоны военного конфликта. Эвакуация. Почти забытое слово из «военных» фильмов и книг. Пассажиры автобуса почти не переговаривались между собой. Казалось, каждый из них желал сделаться меньше ростом.
Если в Луганске людей на улицах было немало, а некоторые из них вели себя почти непринуждённо, особенно подростки, то здесь, в Александровске, людей с улиц словно кто вымел метлой. Пробегали собаки, а иногда проскакивал редкий прохожий, и снова не было никого. 
Вечерело. Обычно город по вечерам расцвечен многочисленными окнами, за которыми протекает обычная и повседневная жизнь, порой счастливая, но чаще всего обычная, обыденная, когда вроде бы и живёшь, и делаешь что-то, но не замечаешь, а потом удивляешься – ведь только Новый год отмечали, а уже цветы на лужайках расцвели. Аванс, получка, аванс, получка. Этапы жизненного пути. Но это в спокойные времена. Что они были спокойными и благополучными, замечается потом, когда спокойствие и благополучие заканчивается.
Вот и сейчас. Большая часть окон темнело провалами. В квартирах либо не было никого, либо народ притаился, прислушиваясь – что же там, снаружи. Не были исключением и дома на улице Кошевого. В том числе и тёткин дом. Над тёткиными окнами горел свет. Мы вошли в подъезд.
Дом, милый дом. Сейчас это было пародией на обычное чувство возвращения в дом, где тебя любят и ждут. Здесь, у тётки, мне понравилось, и я чувствовала себя комфортно. Если бы не эта … я не хочу произносить слово «война».
– Давай, – предложила мне тётя Аля, – залезай в ванну и смой с себя все неприятности, какие у тебя скопились.
Подумать только, именно эту фразу произносит и мама, когда я собираюсь в ванную комнату. Тётя Аля вручила мне новое, «земляничное» мыло в яркой упаковке и выдала мочалку, похожую на рукавичку- «прихватку», какая имеется у каждой уважающей себя хозяйки. Я заулыбалась и натянула мочалку на руку. На душе сделалось чуть повеселее. Но перед глазами всё ещё находился мужчина, что «качал права» поодаль от горевшего остова новенького автомобиля.
Как-то, возвращаясь из экспедиции, папа привёз целый мешок минеральной соли, и мы долгое время принимали ванну с «морской», солёной водой. После лежания в ванне приходилось ополаскивать себя из душа, чтобы смыть соль. Зато кожа стала лучше себя чувствовать. Так раньше лечились от подагры, заявил папа. «Подагра» переводится как «капкан для ног» и является следствием отложения солей мочевой кислоты в суставах. Так происходит у тех, кто злоупотребляет алкоголем и жирной пищей. Почему тут помогает солёная вода, я не знаю. Мне, лично, нравился запах. Я представляла себя на тропическом атолле. Не хватало разве что криков чаек и попугаев. 
Минеральных солей у тёти не было, и я просто набрала воды в ванну и легла туда. Господи, хорошо-то как. Те, кто обитают на «островках благополучия», имеют возможность нежиться в джакузи, и даже с гидромассажем. Они это великолепие воспринимают как вещь повседневную и должную и перестали испытывать восторг, обедняя свои чувства. 
Первые минуты я просто лежала неподвижно, прикрыв глаза и парила душой, почти над реальностью, а потом вооружилась мочалкой- «прихваткой» и принялась себя очищать. Я намыливалась и включала душ, орудую мочалкой. Кожа уже раскраснелась от столь яростного старания, а всё тёрла и тёрла. А потом просто стояла под струями душа. Даже набрала полный рот воды и выпустила струйку, как Хулиган из комедийной коротметражки Гайдая, в которой впервые появился персонаж Шурик.
Неужели все мои неприятности скоро закончатся, и я очутюсь дома, а со мной и тётя Аля. Как там говорилось в сказке Гайдара – нам бы только ночь пережить, ла день продержаться. Утром мы пойдём на железнодорожный вокзал и костьми ляжем, но билеты домой приобретём. Костьми ляжем – не более, чем образное выражение.


Глава 31. Кошмары душной ночи.
После ванны мы с Алевтиной Михайловной сидели и «пили чаи», как выразилась хозяйка. Я собиралась сразу ложиться спать, но тётя настояла на непременном чаепитии, как послебанной обязательной манипуляции. Я подчинилась и ещё какое-то время сонно таращилась, отхлёбывая из чашки заваренный травяной чай с лимонным привкусом. Потом Алевтина Михайловна меня милостиво отпустила, оставшись сама ещё посидеть. Когда я выходила с кухни, она доставала из футляра инкрустированный мундштук.
Древние греки называли сон «прирученной смертью». Не простые греки, а самые просвещённые, философы и учёные. Они знали много больше моих современников. Мне кажется, что в античные времена люди заглядывали в суть вещей глубже, чем сейчас. Хотя многие кичатся современной наукой, не думая о том, что она, то есть наука сильно оторвана от реальности. А в те времена всё было устроено по другим лекалам.
Я, кажется, опять отвлеклась. Но только по той причине, что мне не хочется вспоминать ту ночь, со всеми её кошмарами. Но вспомнить придётся, раз я взялась всё вам рассказать.
Итак, я провалилась  в сон. Для того, чтобы правильно воспринять применённый мною эпитет, посмотрите какой-нибудь из фильмов про Фредди Крюгера, придуманного зловещей фантазией Уэса Крейвена. Там персонажи в свои сны как раз и проваливались. Помню, что я очутилась в каком-то подвале со стенами из красного кирпича. И я сразу догадалась, что это – застенок. Знаете, я читала в юности исторические повести и спрашивала сама себя про застенок. Представлялась тайная комнатка, за стеной, где случаются всякие ужасы. Потом оказалось, что так называли пыточную камеру.
Здесь, в моём сне, в подвальном застенке люди обычной внешности допрашивали молодых ребят. Там были и девчонки. Две. Я, было, подумала, что мне приснилась сценка из «Молодой гвардии», но здесь палачи одеты были в камуфляжные спецовки с закатанными рукавами. А двое вообще разделись до пояса. Наверное, они демонстрировали свои мускулистые торсы. Они бы смотрелись хорошо, если бы не были палачами.
Зачем мне такой сон? За что? Но пришлось смотреть.
Те, кто допрашивал молодых ребят, мало спрашивали и много били. Самое плохое в сне было то, что среди тех молодых парней был и Сидоров. Женька Сидоров, мой одноклассник! Зачем и как он попал в это ужасный сон?!
Я догадалась, что компания молодёжи прибыла в окрестности Луганска откуда-то с западной части Украины. И те, кто их допрашивал, настаивали на том, что они террористы и готовили ряд диверсий. В моём представлении террористы, это люди с отклонением в голове. Такого человека должно быть сразу видно по лихорадочному блеску в глазах, суетливым движениям и готовностью погибнуть, за идею, религию или чем он там ещё смертельно заражён. Настоящий патриот своей земли, он ведь нацелен на то, чтобы улучшить жизнь в своём Отечестве или родной вотчине, а не на уничтожение врага. Это ведь две большие разницы. Эти молодые ребята не походили на мои представления о смертниках. Но они и не умоляли палачей выпустить их из подвала.
 Впрочем, не просил и Сидоров.  И вид он имел такой потерянный, что мне сделалось его жалко. Захотелось подойти и обнять. Тем временем один из дознавателей подошёл к девушке и о чём-то спросил её. Я разглядывала Женьку и пропустила вопрос. Девушка попыталась плюнуть в дознавателя. Не знаю, получилось ли у неё, но допрашиватель пришёл в ярость, несколько раз ударил девушку по лицу и свалил её на пол. Только тогда он успокоился и повернулся к Сидорову. Я навострила уши.
– Признавайся, – прищурившись, заявил дознаватель хриплым прокуренным голосом, – зачем ты к нам приехал?
– Я уже говорил, – тихо ответил Женька, – что собирался забрать свою девушку. Она здесь в гостях, у своей тётки.
Я остолбенела бы, если могла. Что происходит? Сон ли это? Как может Сидоров очутиться здесь?
– Ещё одна ложь, – цедил между тем дознаватель. – Всегда лучше признаться. Тогда допрос закончится. Мы поймём, что ты готов к сотрудничеству и раскаиваешься в своих намерениях. Мы ведь знаем, что сделать вы ещё ничего не успели, всего лишь только присматривались, но это ни в коей мере не уменьшает вашей вины. То, что вы ничего ещё не взорвали, это не говорит о вашем миролюбии. Ведь так?
– Слава Украине, – откликнулся кто-то из парней, что лежали у стены со связанными руками.
– Вот и оставался бы на своей Украине, – заявил один из камуфлированных мужиков, – а сюда бы не лез.
– Всё равно вы ничего не сделаете, – крикнула одна из девиц. – Толку у вас не хватит.
– Это мы ещё посмотрим, – откликнулся всё тот же «камуфлированный». Похоже, он был здесь за старшего. – А вы лучше подумайте о своей судьбе. Вчера был расстрелян наш патруль. А потом выловили вашу компанию. Придётся ответить по полной программе.
– Но у нас нет оружия.
– Это ещё ничего не значит. Оружие у кого-то из ваших. Мы им заявили, что если они не сдадутся, то кому-то из вас придётся ответить за смерть наших товарищей. Поднявшие меч от меча и страдают.
– Давай, говори, – между тем допрашивали Женьку. – Куда ты дел оружие?
– Не было у меня оружия, – слабым голосом отвечал Сидоров. – Да и ни к чему оно мне. Я собирался уехать обратно, как только найду свою девчонку.
– А почему тогда бежал?
– Стрелять начали, я и побежал, чтобы под случайную пулю не попасть.
– Ты говоришь, что приехал из России, – подошёл к Женьке «камуфлированный». – Где же твой паспорт? Или ещё какой документ.
– И паспорт, и билет лежали в барсетке, в рюкзаке. Я её или выронил, или у меня её кто-то вытащил. Что документов нет, я узнал, когда меня стали обыскивать.
– Ах, да, рюкзак, – наклонился к лицу Сидорова «камуфлированный». – Почему у тебя американский рюкзак? Похожей амуницией обеспечиваются «натовские» войска. Прокололись вы с этим рюкзачком. Надо было что попроще взять.
Тут я увидела, что у стены, на стуле, стоит папин рюкзак, с которым он ездил в свои экспедиции. Рюкзак ему подарили норвежцы, когда он работал с ними в совместной экспедиции. У папы ещё остался спальный мешок, куртка- анорак, на гагачьем пуху, и ещё разные сувенирные мелочи. Он мне подарил очки от солнца, «хамелеоны», которые темнели под ярким светом. Но как рюкзак попал, вместе с Сидоровым, в мой сон?
Тут девица, которая плюнула в «камуфлированного», запела песню на украинском языке, а её товарищи дружно подхватили. «Камуфлированный» метнулся к девушке, намотал её волосы на кулак и поднёс к её лбу дуло пистолета. Она было прекратила петь, но начала снова, и голос её дрожал. Тогда палач ощерился и нажал спусковой крючок. Послышался щелчок, и девушка закричала, забилась в руках «камуфлированного».
– Осечка получилась, – объявил старший команды дознавателей. – Тебе повезло. Посмотрим, повезёт ли тебе?
«Камуфлированный» подошёл к Сидорову и нацелился из пистолета ему в лоб. Женька наклонил голову и закрыл глаза. Я затаила дыхание. Господи, что же там происходит?! Палач снова нажал на спусковой крючок.
Грохнул приглушённый выстрел. Я закричала что было мочи, прижав кулаки к груди и … и … проснулась. Это был всё же сон.
Раскрылась дверь комнаты и заглянула тётя Аля.
– Ты это тоже слышала? – Спросила она. Я кивнула. – Кажется, стреляли над нами. Там учитель живёт, Чебышев, Павел Аркадьевич. Я схожу туда, посмотрю.
– Я с вами, – едва не закричала я. – Одна не останусь.
Вскочив, я быстро- быстро оделась, благо и джинсы, и футболка лежали рядом на стуле.
– Не знаю уж, – засомневалась тётя, – стоит ли тебе идти?
Но я упрямая, когда надо. И когда не надо тоже. Мы собрались и вышли на лестничную площадку. В доме было тихо. Казалось, все жильцы разом собрались и куда-то ушли, где не стреляют и жизнь продолжается по-старому.
Дверь в квартиру над нами оказалась открытой. В буквальном смысле слова. Створка отворена и видна была часть прихожей, выглядевшая, как сказка, до такой степени там было вычурно. Алевтина Михайловна вошла внутрь, а за ней и я. Вошла и остановилась, до того здесь было интересно. Пока я оглядывалась по сторонам, тётя Аля прошла внутрь.
Когда она вскрикнула, я оторвалась от разглядывания красот отделки этой удивительной прихожей и побежала внутрь квартиры. А потом на меня прыгнул человек, в удивительном комбинезоне, покрытом камуфляжными пятнами. Военная форма на тех, кого я видела во сне, была совершенно другая. Человек схватил меня, вывернул руку и бросил на пол так, что я перевернулась в воздухе и грохнулась, едва не расплющив о пол нос. Если сон продолжается, то он очень уж похож на реальность. Но я бы не хотела, чтобы всё это происходило на самом деле. Пусть это будет всё же сном!
Комната, в которую я попала, была не менее удивительной. Самым примечательным в ней была спиральная лестница, что уходила в проём на потолке, где, вероятно, находилось продолжение этой удивительной квартиры. И по этой лестнице ещё один человек стаскивал Алевтину Михайловну, скрутив её руками и зажимая ей рот. Всё это я видела краткий миг, после которого меня столь бесцеремонно толкнули на пол.
– Снайперши, – заявил тот, что свалил меня с ног. – А тот, наверху, был корректировщиком. Всё, как обычно.
– По-моему, ты ошибаешься, – откликнулся второй, складывая тётю Алю на пол. – Не похожи они на снайперш.
– Я на таких насмотрелся, в Чечне, Приднестровье, в Абхазии, – не соглашался со своим напарником тот, что придавил меня коленом к полу. – Наёмницы, приехали из Прибалтики на сафари. Не отличишь от обычной туристки, а ночью с винтовкой охоту начинает. Нескольких моих товарищей положили.
– Соседи мы, – прохрипела тётя Аля. – Снизу живём. Выстрел услышали.
– Корректировщика сняли, – ухмыльнулся тот, что держал меня, – с телескопом сидел, руководил, наверное, как раз – вами.
– Учитель он, – снова хрипнула тётка, – учитель астрономии, вот телескопом и пользовался.
Оба человека, явно принадлежавшие какому-то спецподразделению, переглянулись между собой. Они увидели всю «картину» событий по- своему и не собирались отказываться от своей версии. Внезапно то, что держал меня, злобно толкнул кулаком в бок, так, что у меня спёрло дыхание, и я не могла вздохнуть.
– Врёте вы всё, – злобно ощерился он. – Друг дружку выгораживаете, а сами все из одной банды. Бандеровцы.
– Я из России … приехала, – попыталась сказать я, но от боли получился какой-то хрип. Бедная Алевтина Михайловна, она ведь тоже еле выговаривала слова, после того, как почти что скатилась по спиральной лестнице.
– Сейчас я свою использую, – вдруг заявил тот, что держал меня, и сердце у меня в груди заколотилось, словно пыталось вырваться из-за рёбер наружу.
Я извернулась и попыталась вырваться. Спецназовец снова ударил меня, а потом перевернул на спину. Он разглядывал меня, ощерившись. Лицо его, узкое, как клинок топора, исказилось и покрылось меленькими капельками пота. Узкие белые полоски губ шевелились, словно он что-то пытался сказать, а потом он улыбнулся, глядя мне в глаза.
В комнате было довольно темно. Горели лишь бра на стенах, оформленные в виде фонарей, какие вешали на столбы в девятнадцатом веке. В этом, можно сказать – призрачном свете всё казалось ненастоящим. Разве что сильно болел бок, куда ударил кулаком человек, что навалился на меня. Он склонялся ко мне всё ближе, и вдруг схватил футболку у меня на груди и рванул. Мягкая ткань сразу же и затрещала. Забилась и закричала тётка. Открыла рот, чтобы закричать и я, но это человек сунул туда комок ткани, что оторвал от моей футболки. Господи, что он делает?!
И в этот драматический момент в комнате появился ещё один человек. Он тоже был облачён в комбинезон, однотонный, почти чёрный. И он двигался очень быстро. Как-то я смотрела американский фильм «Месть ниндзя». Герои фильма тоже действовали в похожих нарядах и убивали друг друга разными видами холодного оружия. Друг друга и целую шайку преступников, которые были вооружены пистолетами, ружьями и даже штурмовыми винтовками, но огнестрельное оружие их не спасло. Американцы говорят, что бог создал людей сильными или слабыми, а полковник Сэмюель Кольт уровнял их шансы. Но есть люди, которые не нуждаются в дополнительном оружии, потому как и сами им являются.
Этот, который ворвался в квартиру, швырнул прочь державшего меня так, что он отлетел к стене и что-то там обрушил, а потом он кинулся ко второму, прижимавшему к полу тётю Алю. Мне казалось, что я вижу сон, ведь лишь во сне или сказке помощь появляется в нужный или последний момент. Кому нужны две женщины, затерянные в кошмарах душной ночи? Кто вступится за них перед парочкой вооружённых мерзавцев, только что убивших человека и готовых попуститься честью одной из нас? Кому мы нужны?!
Однако же этот человек был столь быстр и решителен, что легко одолел эту парочку. Но затем … затем оказалось, что они всё же были вместе.
-- Ты что, Хорунжий, офонарел?
Отброшенный к стене спецназовец выбрался из-под обломков журнального столика и спрятал в ножны кинжал, который успел достать. Его товарищ ещё возился на полу и бормотал ругательства. Хорунжий, как его назвали, рывком поднял на ноги упавшего и что-то яростно зашипел ему в ухо. Тот было отмахнулся, но Хорунжий схватил его за плечо так, что пальцы глубоко погрузились в тело, наверняка причиняя сильную боль; при этом он продолжал шептать, не выпуская спецназовца из захвата. Тот всё сильнее хмурился, но слушал. Наконец он махнул рукой своему товарищу и они, все вместе, вышли из этой удивительной квартиры.
Я не знала, что думать и как вести себя. Тётя Аля успела приподняться с пола и сидела там, как Алёнушка на известной картине Виктора Васнецова.
– Алевтина Михайловна, – позвала я тётку. – Что … это было?
– Сон, Женечка, – отозвалась тётка. – Дурной кошмарный сон. Утром всё это забудется. Навсегда …


Междуглавье.
Сначала мы хотели всё оставить как есть и вести пересказ истории Лебедянской дальше, но потом всё же решили сделать пояснение, вот это, которое вы читаете, ибо уже чувствуем претензии от некоторых наших читателей. Как же так? Что вы нам здесь плетёте? Может ли быть такое?
Вот мы и решили сразу ответить.
Во-первых, война состоит примерно на десять процентов из подвигов, процентов на пятьдесят из рутины и повседневности, манёвров, отдыха, позиционных мероприятий, а в оставшиеся проценты можно записать преступления, что чинятся на войне. Здесь и убийства (на то и война, скажете вы) мирного населения, и грабежи, и насилие во всяческих формах, и мародёрство. Список можно продолжить, но кому это надо, такие уточнения. Это на обычной войне, а на гражданской героизма практически нет, а вот преступления удваиваются. Можно ли героически воевать против своих братьев, отцов и матерей? А преступления … Гражданская война и есть Большое Преступление. В первую очередь со стороны политиков, которые допустили такое, не смогли справиться с ситуациями, а то и просто не захотели, что называется – перевели стрелки со своей некомпетентности на внешнего или внутреннего врага.
После окончания пусть даже не Второй мировой, а Великой Отечественной войны, сколько говорилось о военных преступлениях гитлеровской Германии, о сотнях и тысячах замученных патриотах, о взятых в заложники мирных гражданах, потом расстрелянных палачами из зондеркоманд. Но как только Красная Армия перешла рубежи нашего государства, речь шла только об освобождении. Ни о каких преступлениях со стороны нашей армии и наших бойцов, и речи быть не могло. Даже то, что в рядах штрафных рот и батальонов в боях участвовали и освобождённые уголовные преступники, которые не прочь были использовать «право победителей» так, как они это представляли себе.
«В борьбе обретёшь ты право своё». Такую формулу часто использовали социалисты- революционеры, на чём счету было наибольшее количество террористических актов в конце девятнадцатого и начале двадцатого столетий. Евно Азеф, Борис Савинков и прочие «бомбисты» активно «брали своё». Это – люди идеи, каким и положено быть революционерам.
Что же говорить о низкокультурных слоях простого населения, с кем не считались, и кого, раз за разом, посылали на смерть. Они считали, по их мнению – вполне обоснованно – что могут взять, тем более, что у врага, ненавидеть которого их учили, всё, до чего дотянется рука – имущество, женщин, материальные ценности, предметы искусства.
А во время гражданской войны всё перепутано до полной бессмыслицы. Помните – брат на брата? Да разве такое можно допустить? Это и есть – преступить грань. Преступивший грань в себе самом, становится преступником. Все внутренние преграды начинают растворяться и это страшное явление.
Теперь – о второй «позиции». Ошибки и последствия их (ошибок) секретных служб.
Считается, что военспецы, а в первую очередь – разведка и контрразведка не ошибаются. А если и ошибаются, так в мелочах. А качестве наиболее удачного примера обычно вспоминают захват дворца Амина в Кабуле, после которого «ограниченный контингент» и вошёл в Афганистан. Для выполнения «интернационального долга».
Ох, этот «интернациональный долг». Лучше бы он воспринимался, как желание вернуть долги за купленное в долг оружие. Но их списывают, эти долги, а вот жизни человеческие … Сложный вопрос.
Мы не будем говорить об удачах и победах. В данный момент не о них речь. (Хотя мы могли бы и сказать, и нам есть что сказать). А ошибки … Ответил ли кто за столь провальную попытку взять город Грозный силами десантников генерала Громова? В какой мере здесь ответственная некомпетентная работа военной разведки?
Ладно, не будем заострять на этом внимание, а ограничимся одним конкретным случаем, который пришёлся на период между первой и второй чеченскими «кампаниями». Группа капитана Ульмана. Помните про такую? Мы напомним – вкратце.
После того, как был подписан «мирный договор» в Хасавюрте, дагестанском железнодорожном посёлке, чеченские политики, а в большей мере те, кого называли «полевыми командирами», решили, что они победили в войне, и решили извлечь из этой победы ряд выгод, в том числе и экономического характера. То есть началась бандитская экспансия на Россию. В качестве ответной меры начали отстреливать некоторых командиров и боевиков, которые и не собирались складывать оружия.
То, что называлось в странах Южной Америки «эскадронами смерти», существует и у нас, в разных изменённых формах. Да, что далеко ходить – серия популярных фильмах о Джеймсе Бонде и есть пропаганда такого рода действий.
Группы военных разведчиков получали задания и выполняли их. Так одну из наводок получил и капитан Ульман, со своими товарищами. Они должны были перехватить мобильную группу боевиков и уничтожить её. На беду им в установленном месте попался микроавтобус УАЗ. Они провели «акцию», но тут же и выяснилось, что по ошибке они перестреляли группу учителей, в том числе и женщин, что ехали на учительскую конференцию. Две женщины были беременны. Такая вот история.
В то время у нас ещё оставались какие-то демократические «правила игры», и этот случай дошёл до суда. Правда, чем он закончился и закончился ли вообще, закончился так, как это следовало бы, уточнять мы не будем. Тем более, что примеров подобного рода операций, если поискать, то масса, в том числе и сделанных весьма и весьма некомпетентно и непрофессионально. Что тут сделаешь, времена нынче такие. А то, что люди, для которых закона, как такового, вроде бы и нет, во время выполнения поставленного приказа – уж точно, происходит внутреннее переформатирование неких принципов и установок, это проверенный факт. Американцы назвали это у себя «поствьетнамским синдромом», а у нас – промолчали, только число убийств после расширения числа разного рода конфликтов только растёт.
Военные специалисты ошиблись относительно «корректировщика» в данной истории, попытались попользоваться девушкой. Преступление это или обычное, заурядное происшествие, пустячок? Кто это решает? Да и решает ли кто?


Глава 32. Встреча на улице.
Хорошо, что дом обезлюдел, и нам не встретился на лестнице никто. Даже выстрел не привлёк внимания. Наверное, даже наоборот, если кто в квартирах и был, кому надоело сидеть в подвале или показалось неудобным проводить там и ночь, заперлись прочнее и затаились, как  таятся мыши в населённом доме. Люди в положении мышей, это ли не ужас?
Дома я бросилась в ванную комнату, сбросила там обрывки футболки и … едва не расплакалась. Всё тело, лицо, руки, всё было в синяках, ссадинах, царапинах, которых я не чувствовала, потому как ужасно напугалась. Теперь же лишние страхи отступили, и сделалось больно, больно и обидно.
Умываясь, я всё же не удержалась и всплакнула. За что же это они нас так?
Выйдя из ванной комнаты, я отправилась к себе, но вместо того, чтобы улечься (да и смогу ли я сейчас когда заснуть?), натянула чистую и отглаженную блузку с плечиками и фактурной расцветкой, меняющей цвет в зависимости от освещения. Кажется, тётя спать не собирается. Пойду, посижу с ней немного.
Действительно, Алевтина Михайловна стояла у открытой форточки и курила туда, глядя на звёздное небо. Подумать только, совсем недавно её сосед, астроном, тоже разглядывал звёзды …
– За что они нас так, – жалобно спросила я и уткнулась тёте в плечо. Она обняла меня и прижала к себе одной рукой, а другой ткнула мундштуком в пепельницу, после чего задумчиво ответила:
– А мы для них просто – никто. Не родственники, не знакомые, даже не соотечественники.
– Как это так? – Удивилась я.
– Ах, – махнула рукой тётка, – это- сложный вопрос. Тебе его не понять.
– Почему это? – Почти возмутилась я. – Я, между прочим, в школе в отличниках ходила!
Про то, что на «отлично» я училась до пятого класса, я уточнять не стала. К чему такие подробности, но Алевтина Михайловна снова обняла меня.
– Я чувствую в тебе родную кровь и тянусь к тебе сердцем, но … как бы тебе это сказать … наше государство прошло через череду слишком тяжёлых испытаний и потрясений. Чтобы как-то выжить, людям пришлось очерстветь сердцем. Ты замечала когда-нибудь, как мало улыбаются у нас на улицах люди? В своих компаниях, дома, они умеют расслабиться, кое-кто для этого использует алкоголь, другие средства, я вон – дымлю как паровоз, потому как внутри у нас зафиксирована настройка, что мы никто, что спасать нас никто не станет, случись что. Это довольно неприятное чувство, и чревато депрессиями.
– Я вас не понимаю, тётя, – призналась я, прижимая ладони к щекам, которые, чувствовалось, что горели. Я ещё хотела добавить, что понимать отказываюсь, но … сдержалась.
– Это хорошо, что не понимаешь, – вздохнула тётя и принялась укладывать мундштук в футляр. – Ты ещё слишком молода и многое не знаешь, со многим не сталкивалась. Мы, старшее поколение, были идеалистами. Да, в нашей жизни были трудности, трудности продолжительные, но мы верили, что трудности со временем прекратятся, и тогда наступит мир Светлого Будущего, в котором будет хорошо всем. И пусть нам даже не случится дожить до этого светлого дня, но наши потомки это всё получат. А потом …
– Что – потом? – Не вытерпела я, потому как тётка замолчала, упершись лбом в стекло окошка.
– Оказалось, что никакого Светлого Будущего у нас впереди не будет, а страна разворачивается в сторону того тёмного прошлого, из которого столь радостно, колоннами, с транспарантами, мы уходили. Всё было безжалостно перечёркнуто, все надежды наши затоптаны сапогами, теми самыми, какие свалили меня сегодня на пол ...
Тётка повернула ко мне лицо, и я увидела, что оно у неё заплаканное, а на шее видны ссадины. Господи, да она же вся в синяках, её же спустили по винтовой лестнице чуть ли не вниз головой. Я кинулась утешать тётю.
– Алевтина Михайловна! Миленькая! Простите меня!
– Да тебя-то за что прощать?..   
Мы ещё немного поговорили, о том, что завтра идём на вокзал и едем к нам, в Ростовскую область, в Белую Калитву, где нас будут ждать мама и папа. Ну, может быть, папы ещё нет, но он скоро приедет и ужасно обрадуется такому нашему пополнению. Потом вдруг оказалось, что я лежу в кровати, и в окно светит солнце и уже пора вставать. Но ещё какое-то мгновение назад я разговаривала с тётей Алей на кухне?
Потянувшись, я подбежала к окну и выглянула наружу. Светило солнце, щебетали птицы, и всё было хорошо. Точнее – выглядело хорошо. Я вспомнила всё, что случилось накануне и. вихрем, понеслась на кухню. Предчувствие меня не обмануло. Алевтина Михайловна сидела за столом в той же позе, а на подоконнике стояла стеклянная пепельница, переполненная окурками.
– Тётя Аля, вы так и просидели здесь?!
– Ах, Женечка, столько всего случилось. Мне надо было хорошенько подумать.
Подумать … Говорят, что утро вечера мудренее. Это правильно, потому что ночью мы думаем совсем по-другому, принимаем другие решения.
– Подожди, я приведу себя в порядок. Я помню из своей студенческой молодости анекдот про три возраста человека. На первом этапе человек всё ночь пьёт, курит и куролесит по-всячески, а утром у него такой вид, словно он отдыхал и спал всю ночь. Во второй период этот же человек точно так же пьёт, и курит, и занимается всякими непосредствами, и утром видно, что он и пил, и курил, и гулял от души. И, наконец, третий возраст, когда человек ночью ложится поспать, а утром у него вид, словно он всю ночь пил, курил и оттягивался по полной программе. Я, милая Женечка, готовлюсь переходить из второго эшелона в третий.
Всё это время, пока рассказывала свой анекдот, тётя умывалась, массировала лицо, прикладывала примочки и даже сделала наскоро маску, так что рассказ её затянулся. Я даже попыталась изобразить веселье, но не очень удачно, потому как сочувствовала ей, ибо и в самом деле ей вчера досталось, да плюс проведённая с сигаретой ночь не смыкая глаз.
Лично я для себя решила, что всё закончилось. Доберёмся до вокзала, купим билеты – домой! Домой, как много в этом слове для сердца русского слилось. Правда, поэт говорил немного о другом, но, я думаю, я надеюсь, что он на меня бы не обиделся, узнай он мою историю и все мои приключения.
Мы собрались. То есть мои вещи были уже упакованы, а для себя тётя взяла лишь небольшую сумку. И правильно, всё необходимое найдётся у нас. А лишний багаж только привлекает внимание. Было довольно рано и людей на улице почти не было, а если кто и появлялся, то старался побыстрее прошмыгнуть туда, куда направлялся. Полубегом мы добрались до остановки, где уселись на скамеечку, чтобы дождаться автобуса. Тётка достала футляр и начала доставать оттуда мундштук.
– Алевтина Михайловна, – вырвалось у меня, – зачем вы так много курите?
– Женечка, деточка, это весьма сложный вопрос, – вздохнула тётка, щёлкая зажигалкой. – Должно быть, служить наукой для тех, кто собирается начать курить. Если у тебя зреют подобные намерения, то внимательно посмотри на меня. Я говорю совершенно серьёзно. Табак завезли в Европу мореходы с американского континента, переняв курение его от тамошних обитателей, не до конца разобравшись в его предназначениях. А ведь табак служил для ритуальных действий, вроде кусочков ладана, какими начиняли кадило во время служб в храмах. Для услаждения ангелов Господних. Так вот, Женечка, в ритуалах туземцев заокеанского континента табак услаждал силы дьявольские. Америка есть прибежище сил зла.
Я внимательно посмотрела на тётку. Кажется, она действительно чувствует себя плохо, если говорит такое. Может, нам вернуться и заставить её выспаться? Тётка усмехнулась, глядя на меня, и выпустила длинную струю табачного дыма.
– Я ничего не хочу сказать про Америку нынешнюю, со всеми её политическими выкрутасами. Американцы, слава богу, не дураки и сами разберутся со своими проблемами и со своими политиками. Я говорю об Америке доколумбового периода. Самые жестокие и бесчеловечные культы и ритуалы проходили именно там, в центральной части континента. В результате жестоких ритуалов погибли целые племена и народности. То, что католичество называло сатанизмом, процветало там задолго до миссии Иисуса Христоса. В конце концов, коренные туземцы практически уничтожили друг друга и свои цивилизации, до прихода мореходов Колумба, Кабралы, Охеды, Веспуччи.
– Но причём здесь табак и курение?
– Женечка, ты не понимаешь механизмов воздействия. Табачный дым проникает в лёгкие, а затем через ацинусы и альвеолы проникает в кровь, вместе с кислородом. Далее табачные ферменты воздействуют на становление энергетического баланса в организме. Постепенно у курильщиков меняется цвет ауры и качество души, той копии Святого Духа, что и превозносит душу после смерти физического тела в то место, которое Вернадский именовал Ноосферой. Так вот, души, отравленные курением, метаморфированы и весьма своеобразно воздействуют на всю Ноосферу. Это, как если бы человека травили малыми дозами, но в большом количестве. Кажется, что ничего не происходит, но … до поры до времени, а потом – раз!..
– Но, если вы это знаете, то зачем же сами курите?
– Зависимость, Женечка, зависимость от курения. Организм уже требует. Но это далеко не всё, что пришло к нам с американского континента.
– А что же ещё?
– Картофель. Его ведь недаром назвали «кар тойфейль», то есть чёртово яблоко. Люди отказывались у себя выращивать его и их заставляли насильно, пока люди не были вынуждены смириться. Мама у Григория рассказывала мне, что у них, староверов, ходит версия, что русский император Пётр Романов, Пётр Первый, во время путешествий по Европе и обучения в Голландии прошёл обряд поклонению дьяволу. Именно Пётр Первый насильно прививал привычку курения табака, распространения картофеля и прочих нововведений. И курение табака, и потребление картофеля со временем начинает воздействие на организм человека. Через много поколений начинает меняться генетический код человека, его идентификационный знак, и человечество начнёт мутировать. Недаром уже сейчас очень распространены аллергии, диабет и прочие прелести разбалансировки настроек организма на здоровье.
– Мне это трудно понять, – призналась я.
– Да, это весьма трудно, – согласилась тётка, – особенно когда об этом говорится на ходу. А ещё я ничего не сказала про то, что из Америки к нам пришли автомобили, компьютеры, мобильная связь и – самое главное – Интернет и телевидение, которые со временем должны составить единое информационно- энергетическое целое, которое и будет тем, что Церковью классифицируется, как дьявол. Вот это дьявол и меняет человека под себя.
Я затрясла головой, чтобы избавиться от наваждения.
– Это вам всё рассказывала мама вашего Григория?
– Нет, – вздохнула тётка. – Она была женщиной малообразованной, но мудрой, мудрой своей широкой и великой душой и многое, что она говорила, я начинаю понимать только сейчас. Смотри, Женечка, наш автобус.
В каком-то странном состоянии, под влиянием услышанного, я вошла внутрь салона, затащив за собой чемодан на колёсиках, и уселась на место. Тётка расплатилась за проезд и села рядом. Мы молчали. Я обдумывала сначала её слова, а потом свои похождения и сны. С тех пор, как я приехала сюда, случилось столько всего, что я, наверное, постарела лет на десять, не меньше. Мои одноклассницы, которые остались дома, теперь казались мне неразумными детьми, со своими желаниями и стремлениями. Рядом со мной дремала тётка, опустив голову. Кажется, её силы на последнем исходе. Вот купим билеты и займём места в вагоне, я её заставлю лечь и хорошенько выспаться.
– Приехали, – громко объявила кондукторша. – Конечная остановка.
Вот ведь, кажется, задремала и я. Мы вышли из автобуса. Справа виднелось здание вокзала, а слева … слева группа людей в военной форме вела куда-то нескольких личностей, со скованными руками и в порванной одежде. Здесь были и пожилые люди, и молодые, и среди них … среди них …
– Алевтина Михайловна! Тётя! Смотрите! Это же … Это же … Сидоров!


Глава 33. Приговорённые к расстрелу.
Ручка чемодана выскользнула у меня из пальцев, и он грохнулся на землю. Тётка стояла и непонимающе смотрела на меня. Она провела бессонную ночь, её побили, скинули с лестницы, а теперь она успела задремать в автобусе. Конечно же, она не поняла, что я ей сказала.
– Алевтина Михайловна! Вон тот парень, это – Сидоров, Женька Сидоров. Это мой одноклассник! Но как он очутился здесь?!
Я сама готова была повалиться на землю, потерять сознание от волнения, как это было свойственно нервным барышням времени, в котором проживала Матильда Тимуш и которое я начала впитывать порами души, если таковые имеются. Иначе как можно объяснить цепь удивительных событий, которые разворачиваются у меня перед глазами, как в произведениях романтических литераторов девятнадцатого столетия.
– Алевтина Михайловна! – Трясла за руку я тётку, которая, наконец, начала выказывать признаки какой-то мысли. – Я видела ночью сон. И там, в этом сне, Сидорова пытали в подвале, его били и допрашивали, словно он был подпольщиком. Но это же … Женька … Какое он имеет отношение ко всему, что здесь - чёрт побери! – происходит?
– Подожди, -- нахмурилась тётя Аля, – дай сообразить. О каком сне ты говоришь?
– Ночном, – заявила я и попыталась в двух словах передать мои ночные видения.
Тётка сначала честно пыталась меня выслушать, а потом просто схватилась за голову и, как это писали в некоторых романах, возопила:
-– Послушай, дорогуша, сейчас я не могу понять даже таблицу умножения. Давай условимся о другом – это твой друг и ты уверена, что его схватили по ошибке?
– Да! Да!! Да!!!
– Не кричи, ты привлекаешь к нам внимание. Давай, попробуем что-то сделать.
– Но что мы можем сделать?! – Едва не заплакала я от отчаяния. – Кто мы здесь есть?!
– Ну, – попробовала улыбнуться тётка, – по меньшей мере две умные и симпатичные особы.
– Что? – Открыла я рот.
– Но ведь не дуры же?
– Нет, – согласилась я. – То есть – да. То есть …
– Не важно, – одёрнула меня тётка. – Я начинаю, а ты подхватывай. И будь убедительной.
Мы поспешили к этой унылой колонне грязных и понурых людей, которых конвоировали вооружённые люди с суровыми лицами.
– Товарищи, товарищи, – вытянула вперёд руку Алевтина Михайловна.
– Женька, – пискнула я, не зная, что надо делать, но желая как-то приободрить Сидорова, который был до такой степени побит и обессилен, что еле переставлял ноги.
На нас начали оглядываться. Колонна направлялась в район железнодорожных пакгаузов и ремонтных участков, где было полно кирпичных строений и огороженных территорий, по которым носились большие собаки и ожесточённо на всех лаяли. Если бы не тётка, её соседство рядом, то я давно бы уже упала, настолько вдруг тяжёлыми сделались ноги, а руки вспотели так, что ручка чемодана норовила выскользнуть из пальцев.
– Кто здесь старший? – Решительно обратилась Алевтина Михайловна к одному из конвоиров.
Тот смерил её взглядом, с головы до ног, а потом к нам подошёл человек в короткой кожаной куртке и камуфляжной расцветке бейсболке, похожей на армейскую. Этот человек смерил нас внимательным взглядом и потребовал документы. Не знаю, как вас, но меня всегда унижала ситуация «без бумажки – таракашка, а с бумажкой – человек». Почему у нас не верят людям, а верят подписанным и заверенным печатями кускам бумаги? Ведь их несложно и подделать. Алевтина Михайловна уверенным жестом извлекла из сумки свой паспорт с украинским «трезубом» и сунула его спрашивающему в руки. Тот нахмурился и развернул документ, а тётка посмотрела на меня. Подчиняясь её взгляду, потащила и я паспорт, свой, российский. Человек принял и его, продолжая хмуриться.
– И, в чём дело? – Спросил он.
– Понимаете, какое у нас дело, – начала жестикулировать тётка. – Я живу в городе Александровске. Это здесь, рядом …
– Знаю, – оборвал её начальник этой унылой колонны. – От нас-то чего надо? Только короче.
– Я постараюсь … короче, -- тётка набрала в грудь воздуху и заговорила, довольно быстро и таратористо. – Это – моя племяшка, Женя. Она из России. Приехала перед свадьбой, познакомиться со мной и пригласить на эту самую свадьбу. Приехать они обещали вдвоём, со своим женихом. Пока собирались, что-то там у них приключилось, и она приехала одна. Её сердечный друг должен был приехать позже, но он …
– Что вы мне голову морочите? – Сквозь зубы перебил её начальник. – Какая свадьба? Причём здесь её приятель? Вы больны на голову?
– Нет, я здорова, – с достоинством выпрямила спину тётка, но тут же пошатнулась и схватилась за сердце, – почти …
– Алевтина Михайловна! – Вцепилась я ей в руку и тут же крикнула Сидорову. – Женька, что же ты молчишь?!
– Её приятель находится у вас, под конвоем, – продолжала тётя Аля. – Не знаю, по какой причине он находится у вас, но я требую, – она обняла меня, – мы требуем вернуть нам нашего мужчину.
– Дурдом какой-то, – едва не выругался командир группы. – Это, дамочки, враги, диверсанты и террористы. Они задержаны за попытку диверсий или оказания сопротивления. А этот … ваш … как там его?
– Сидоров … – попыталась звонко крикнуть я, но вышел какой-то тихий сип. – Евгений.
– Да я не вас спрашиваю, – сквозь зубы ответил командир в кожаной куртке. – Так кто он у нас?
– По протоколу числится, как неизвестный. У него документов никаких не было. Говорит, что потерял, либо выкрали. Врёт ведь, вражина. А самое главное, рюкзак у него был натовский, американский.
Откуда-то человек, вёрткий и скользкий на вид как угорь, с маленькими усиками и прилизанными волосами, одетый в подобие военного кителя то ли пиджак, то ли френч, достал … папин рюкзак и убедительно помотал им перед нашим носом. Я аж задохнулась от возмущения.
– Это же … это же … наш рюкзак! То есть папин. Он у меня полярник. А рюкзак ему подарили друзья с норвежской полярной станции. Там ещё метка должна быть с внутренней стороны, мама пришила. Чтобы папа рюкзак не потерял.
На шум начали подходить другие люди. Те, что явились со стороны вокзала, близко не подходили и держались поодаль, стараясь не упустить ни одного слова. Другие, в военной форме и просто камуфлированных комбинезонах, пришли со стороны пакгаузов и чувствовали себя здесь весьма уверенно. Некоторые были с автоматами Калашникова в руках. Должно быть, на территории локомотивного депо они организовали военный лагерь.               
– Подумайте сами, – выговаривал нам командир, – кого вы берётесь защищать? Всё это настоящие враги Новороссии, бандеровцы и укрофашисты. Они будут стрелять вам в спину, стоит нам чуть дать слабину. Все они приговорены народным судом Луганской республики к высшей мере военного времени. Мы должны быть суровыми и научиться себя защищать.
– Да, метка имеется, – заявил вертлявый и показал пальцем на рюкзак. Народ начал обмениваться мнением.
– Это – мой парень, – зарыдала я в три ручья, – отдайте его нам, дяденьки. Он ехал ко мне. Я его не дождалась, а он обещал по дороге догнать, и вот … вот …
– Так это же Рыжий, – вдруг заявил один из вооружённых людей, что разглядывали то нас с тёткой, то остановившуюся колонну «диверсантов и укрофашистов». – Эй, Рыжий, ты меня помнишь? Это я, Мангуст.
– Вы его знаете? – Озабоченно спросил «вертлявый» у Мангуста.
– Да как свои пять пальцев. То есть его хорошо знал Паныч. А парнишка действительно приехал с нами с Ростовской области. Говорил, что за девчонкой своей едет. Мол, к тётке она подалась, что под Луганском живёт. Вот он и рванул сюда.
– Зовите вашего Паныча, – объявил командир. – Пусть он подтвердит твои слова.
– Не могу, – скрежетнул зубами Мангуст. – Убили ночью нашего Паныча. Выстрел в голову. То ли снайперы работали, то ли случайная пуля. Такие вот дела …
Я продолжала рыдать и всхлипывать, а народ перешёптывался и придвигался ближе. Почему-то людей привлекает чужое горе. Должно быть людям свойственно подпитываться теми энергиями, что выплёскивают другие во время трагических событий. Посмотрите, сколько народу скапливается на месте пожара или ДТП. Они ничего не делают, а просто смотрят. Точно так же и на телевизионных шоу. Чем оно скандальнее, тем больше к нему интереса. Интереса тех, кто обделён интеллектом и воображением.
– Командир, – между тем взывала тётка, – я ведь, кроме того, что гражданка данной местности, так ещё и журналистка. Я напишу серию статей, что творится в нашем горе, и как поступают с нашими российскими гостями и родственниками. Расстрелянный жених у ног безутешной невесты. Это будет сюжет, достойный «Ромео и Джульетты» наших дней. Да к этой истории проявят внимание читатели и телезрители всего мира. Что вы на это скажете, командир.
Я плакала так, как не плакала до этого никогда. Больше всего меня удручало то, что сам Сидоров стоял и никак не реагировал, словно ему было всё равно, что с ним произойдёт. А ведь этот человек объявил, вполне определённо, что их покарают и может даже расстреляют. За что? Я глянула на этих людей, которые поддерживали друг друга и увидела … знакомое лицо увидела.
– Дядька Тарас, – я всё ещё всхлипывала, как обычная девчонка- школьница, – а вы здесь что делаете? Вы же в Счастье своё ехали? Почему же вы – здесь?
– Закончилось моё счастье, дочка, – откликнулся Тарас Шарада. – Усадьбу нашу пожгли, а когда мы с ружьями на защиту встали от бандитов, то вдруг оказалось, что мы бандеровцы и диверсанты. Вот нас сюда и определили. А двух сынов моих … сынков моих …
Дальше Шарада говорить не стал, а отвернулся от меня. Тем временем в колонне конвоиры перестали совещаться и подошли к нам ближе. «Вертлявый» услыхал, как я разговариваю с Шарадой.
– Ещё одного родственничка отыскали, – осклабился он так, как сторожевая собака скалит зубы. – Может, прочих желаете внимательней изучить? Может, это всё ваши гости, что на свадебку торопились, да к нам заглянули, поразмяться да поразвеяться?
– Командир, – обратилась тётка к человеку в кожаной куртке, – что скажете относительно нашего?
– Если он ваш, – махнул тот рукой, – так забирайте его, да прямо сейчас и уезжайте. Вредно для вашего здоровья пребывание в наших палестинах.


Глава 34. Чемодан, вокзал, Россия.
Вообще-то я никогда вокзалы не любила. Все эти душещипательные проводы, расставания. Как вокзал увижу, так это всё вспоминаю. Встречи, это немного другое. Наверное, это всё связано с тем, что мы с мамой провожали папу в его продолжительные экспедиции, и я, пигалица, никак с папой расставаться не хотела, не желала расставаться. Годы прошли, я сделалась старше, но чувства утраты чего-то родного, важного, оно привязалось к символу вокзала и оттого здесь мне всегда некомфортно.
Чего уж тогда говорить о данной нашей ситуации. Тётка усадила нас с Сидоровым на скамеечку, а сама отправилась «добывать билеты». Почему-то эта процедура у нас в России всегда связана с какими-то большими нервными потерями. Неужели трудно организовать продажу билетов так, чтобы это не унижало и не угнетало? Почему мы должны представать в образе просителей и не только платить деньги, немалые, между прочим, деньги, но ещё и оплачиваемую услугу вымаливать. Поэтому я была очень рада, что эту миссию на себя взяла тётя Аля. Не забывайте, что у Женьки не было никаких документов, да и денег тоже, хотя, после того, как мы его встретили, это было дело десятое.
Я сидела рядом с Сидоровым и держала его за руку. Было такое дурацкое ощущение, что как только я эту руку выпущу, явятся те, «вертлявый» и командир в кожаной куртке и утащат Сидорова на расстрел. Мне даже показалось что там, куда его увели, слышны были автоматные очереди. Но там же находятся ремонтные мастерские, локомотивное депо. Наверное, природа этих звуков иная, я себя в этом убеждала. Но, когда «эти звуки» докатились до нас, тело Сидорова началось трястись. И тогда я взяла его руку обеими своими руками и сжала. Это помогло, и дрожать он перестал.
Потом появилась тётя Аля, в сопровождении какого-то пожилого мужчины, который тащил большой кожаный чемодан, вздыхал тяжело и поминутно останавливался, чтобы поправить очки или вытереть пот с лысины, или поправить галстук, а потом едва не бегом догонял тётку.
– Билеты у нас, – торжествующе заявила Алевтина Михайловна, показывая бумажки. – Знали бы вы, каких усилий мне это стоило.
– Нам это стоило, – добавил мужчина, в очередной раз сняв шляпу и протирая носовым платком лысину.
– Да, у вас будет попутчик и это хорошо, что мы займём сразу всё купе. Боже мой, я давно не говорила столь много и столь убедительно.
– Да, уж, – подтвердил мужчина.
– Сейчас вы сядете в купе и … мы расстанемся.
– Но … как же так, – я выпустила женькину руку и вскочила на ноги. – Алевтина Михайловна! Тётя Аля! Мы же договорились ехать все вместе. Тем более что и Сидоров вон нашёлся.   
– Что нашёлся, это хорошо. Это даже замечательно, но я, милая Женечка, я … не спала всю ночь и думала, думала, думала … Знаешь, это иногда бывает полезно, очень полезно, поразмышлять и подумать. Этот город, эта земля … я привыкла к ним, они стали для меня родными. Я не могу бросить всё и бежать. Знаешь, если корабль попадает в опасность, то команда должна сделать всё, чтобы удержать корабль на плаву. И здесь не только то, что этим они спасают и свои жизни, но ещё и своё дело, дело своей жизни. А если команда похватает шлюпки и будет спасать свои жизни, пусть и такие драгоценные, для себя и своих близких, то грош им цена, как гражданам своего «корабля». Скажем, корабль на плаву удержится, и моряки захотят вернуться обратно. А там уже хозяйничают крысы, и согласны пустить команду обратно на условиях того, что они будут крысам прислуживать. Так вот, милая Женечка, я не стану служить крысам, а буду сама спасать наш Луганский корабль теми способами, какие будут мне по силам. Это – первое.
– А что ещё? – Спросила я её слабым голосом.
– Знаешь, Женечка, я решила-таки бросить курить. Хватит. Но там, у вас, я этого сделать не смогу, я это чувствую, а здесь, здесь у меня хватит сил. Это – второе. Ну, а третье … Помнишь, Женечка, я рассказывала тебе про Григория? Что он пропал, сгинул, помнишь?
– Да.
– Так вот, похоже, что он вернулся. Я не поверила своим глазам, когда узнала, и не узнала его, увидев среди работников украинской службы безопасности, которые явились «по твою душу». Потом, когда на нас напали те двое, что застрелили учителя Чебышева, приняв его за корректировщика, именно Григорий появился и спас нас обоих. Я не знаю, какую игру затеял Григорий, но я твёрдо уверена в его патриотических позициях. Это – его кредо, его мировоззрение, та суша, на которой он держится. И он не забыл меня, если оказывается рядом снова и снова. Значит, я ему по-прежнему нужна. Так скажи мне, стоит ли мне бежать отсюда, если здесь находится мой дом, моя семья, за которую женщина готова положить жизнь.
– Я вас умаляю, не надо говорить так за жизнь, – заявил наш попутчик, про которого мы почти и забыли за всеми этими разговорами. – Вы, Алевтина Михайловна, человек деятельный. Не стоит настраивать себя заранее на то, чтобы положить жизнь на алтарь победы. Пусть будет победу, но пусть останется и жизнь, ваша, вашей племянницы и – немного – моя тоже.
– Согласна, – кивнула тётя. – Так что мы расстанемся и, надеюсь, что не навсегда. Когда-то это всё закончится и ты, милая Женечка, приедешь ко мне в гости, со своим супругом. Не исключаю и того, что нагряну к вам и я … возможно, что и с Григорием.
– Мы будем вам очень рады!
Я кинулась к Алевтине Михайловне и заключила её в столь тесные объятия, что она даже похлопала меня по спине. А потом объявили о посадке, и мы все отправились на перрон. Пассажиров оказалось много. Все хотели уехать из города, не думая о том, чтобы спасать его, как это собиралась сделать тётка. Впрочем, оказалось, что ехать будут не все. Часть явилась сюда для проводов своих.
Мы то кидались в объятия друг другу, то хватались за наши вещи. Попутчик наш взял на себя обязанность присмотреть за Сидоровым, который проявлял полное безразличие ко всему происходящему. Живой манекен, хорошо, что он хоть сам шевелил ногами.
Уже находясь в купе, то есть каким-то краешком себя на пути домой, я начала успокаиваться. За окном вагона стояла Алевтина Михайловна и махала мне рукой. Наш попутчик начал обживать купе и разбирать свой объёмистый чемодан. Я отвлеклась на него на несколько мгновений, а когда повернулась снова, за окном , рядом с тётей, стояла уже и Чепель. Она тоже пришла проводить нас. Я вскочила на ноги и замахала руками с удвоенной энергией. Я даже собиралась выскочить из купе, покинуть вагон и кинуться к Аделаиде Зиновьевне с объятиями, но … поезд качнуло, и он тронулся с места.
– Давайте знакомиться, – предложил наш попутчик, дядечка довольно грузной комплекции, который напялил на себя костюм- тройку и теперь неимоверно потел в нём. – Меня зовут Аркадием Абрамовичем. Фамилия – Зелёный. Может, слышали?
Я покачала головой и напомнила ему, что приехала из Ростовской области навестить в Луганске тётку. И даже не в самом Луганске, а в его окрестностях. Зелёный несколько раз кивнул головой.
– Да, я понимаю, что давно уже стал не интересен молодёжи, но, тем не менее, тем не менее. Я доцент кафедры генетики. Изучаю кровь в разных её значениях. Интересная вещь эта кровь … М-да. Ваша тётя сказала весьма зажигательную речь, про корабль и крыс, которые с корабля не бегут. В жизни чаще всего случается ровно наоборот. Крысы бегут в первую очередь, потому как они в состоянии пальпировать действительное положение данного судна, знать его слабые места и течи. При этом крысы бегут с корабля тогда, когда чувствуют близость берега … М-да. Вот и я, чувствую … Я – беженец, к тому же еврей. По определению моя нация умеет предчувствовать и предвосхищать некоторые события. По этой причине я и решился покинуть Луганск, где весьма производительно провёл совсем не худшие свои годы. Да, я мог бы остаться и даже взять в руки ружьё. Но я чувствую, что не смогу не в кого выстрелить. Я не могу отнять у кого-то жизнь. Я превращусь в обузу, а как раз этого мне и не хочется. Я не люблю быть обузой, это – неэтично. От меня ещё может быть большая польза, молодые люди. Какая – спросите вы? Такая, что я занимаюсь науками и достигаю в них результатов. Я уезжаю отсюда, но я не прекращаю работу. С собой я прихватил самое главное, это свою голову и свой, уже наработанный опыт. А это уже – немало.
Мы с тётей Алей завели Сидорова в купе и усадили его на топчан. Он так и продолжал сидеть, всё в той же позе, оставаясь ко всему полностью безучастным. Можно подумать, что это искусно выполненный муляж человека, манекен. Сидоров даже почти не моргал. Он только дышал, и всё. Его надо было доставить в больницу, но не в Луганске же было делать это, где его едва не поставили к стенке. У нас, дома, его возьмут и выведут из состояния психологического ступора, в котором он завис, как магнитофон, поставленный в режим «паузы». Это заявил Зелёный, глянув в глаза Женьке.
– Маленькие дети от сильного испуга начинают заикаться, но то дети. Они обладают гибкой психикой. Так уж устроено мудрой патронессой Природой. Взрослому человеку пережить внезапный психологический шок всё же сложнее. Здесь, мне кажется, хотя я и являюсь специалистом совсем в другой области, посттравматическое нарушение интегративной функции нервной системы, когда импульс, который должен двигаться от головного мозга по всей периферийной системе, а в данном случае вырабатывается некий замкнутый круг, как если бы его сознание решило спрятаться в потайном уголке. Помните, как в природе принято изображать мёртвого, чтобы тобой перестали интересоваться. Тут что-то вроде этого.
– И что же делать? – В отчаянии спросила я.
– Надо каким-то образом дать сигнал организму, что опасность миновала, и он сам начнёт процесс выхода из того самого убежища. Только я вам сразу скажу, что лучше бы этим занялся специалист, в противном случае сознание может провалиться ещё глубже, воспринимая вторжение извне продолжением того самого эксцесса, что и стал причиной кататонического ступора. Человеческое сознание не менее интересный предмет для изучения, чем генетический код или кровь, которая течёт по нашим жилам.
– Что может быть интересного в крови? – Неосмотрительно, а к тому же ещё и пренебрежительно спросила я.
– Что может быть интересного?!
Доцент Зелёный вскочил с места, помолодев сразу лет этак на пятнадцать, готовый вскочить на коня и мчаться, чтобы рубить острой гранью слова и доказывать, доказывать…
– Ещё в вашем возрасте, – начал страстный монолог Зелёный, – я продолжал увлекаться сказками. Да, вы не ослышались – русскими народными сказками. Там богатыри сражались и частенько в жестоких сечах бывали изранены. Сейчас это назвали бы – повреждения, несовместимые с жизнью. И тогда к ним приходили кудесники, волхвы, которые лечили смертельно раненных водой, но водой не обычной, колодезной, а у них имелся свой набор, из воды «живой» и «мёртвой». Сначала раненного героя поили «водою мёртвой» и он, соответственно, умирал, но в организме его начинались чрезвычайно любопытные процессы, то есть повреждённые ткани срастались, отрубленные руки и ноги прирастали на своё законное место. Но ведь герой-то уже был мёртв. Для чего это нужно, задавался вопросами я. Сейчас-то я могу с определённостью ответить. Сильно повреждённых раненных погружают в искусственную кому и «мёртвая вода» из сказки скорей всего выполняла анестезирующие, усыпляющие функции, а также имела свойства к каким-то регенерирующим реакциям. А дальше … дальше в героя вливали «живую воду» и он просыпался, здоровый и весёлый, чтобы принять лавры победителя и готовился к непременной весёлой свадебке, то есть все функции организма исправно действовали.
– Но при чём же здесь кровь? – Спросила я, придерживая за руку Сидорова, который оставался неподвижным.
– О-о, – поднял палец и покрутил им в воздухе, чтобы с энтузиазмом продолжить свою речь дальше, доцент. – Наука седой старины была эффективной, в том числе и врачебная. Они умели применять лекарственные комплексы, которые действовали в совокупности. И я подозреваю, что изготавливались они на основе крови. То есть крови конкретного пользователя, ибо лекарство должно быть индивидуальной настройки, лишь тогда оно будет действовать стопроцентно. Добавляй кровь больного и пей получившуюся «живую воду». Хочу привести конкретный пример.
Доцент Зелёный достал саквояж, извлёк из него металлическую фляжку, побулькал ею возле уха, нацедил в стакан на донышко и медленно выпил.
– Истинно панацея. Итак – пример. Жил достаточно давно, более тысячи лет назад один человек. И страдал он заболеванием, которое можно было бы назвать – атрофия мышц конечности при длительной иммобилизации. То есть двигался он с большим трудом и больше сидел и лежал, на полатях или печи. Но проходили через их деревню Карачарово три старичка и попросили недужного покормить да напоить их. Начал он было сетовать на свои немощи, но старички поговорили с ним проникновенно, и он принёс им и еды с подвалов да погребов, а потом и воды. Тогда они его начали лечить, и лечили его через потребление некоего напитка из чары. После такого несложного лечения сделался Илья Иванович чудо- богатырём и получил прозвание Муромец.
– Так это же из былины, – догадалась я и даже улыбнулась. Чувство давящей тревоги, что сжимало грудь, начало потихоньку улетучиваться.
– Сказка – ложь, – кивнул доцент с деланно простецким видом, – да в ней намёк, добрым молодцам урок. Вот я и учился на этих сказках. Вернёмся к Илье. Он страдал атрофией мышечной системы конечностей. А что такое атрофия? Это есть преобладание диссимиляции над процессами ассимиляции. То есть, чтобы вам было понятно, при ассимиляции, при питании продуктами, происходит переработка пищи  в организме и начинает работать ферментативный катализ, то есть организм получает ровно те вещества, в которых нуждается. При диссимиляции этого нет, и организм начинает атрофироваться, то есть скукоживаться. Если долгое время не принимать пищи, то объём желудка уменьшается. Это характерно и для других органов. Я не могу сказать, в чём была причина заболевания Ильи Ивановича, да это и не суть важно. Явились некие старцы и вылечили его. При этом надо обратить внимание на описанную в былине особенность. Старички дали ему испить из кубка и больной почувствовал облегчение, то есть произошла корректировка ферментативных процессов, а уже следующим этапом стало настройка его мышечной массы и метаболизма с тем, чтобы накапливать энергетические запасы, что именовалось тогда силушкой богатырскою. Надо полагать, что в дальнейшем Илье Муромцу пришлось соблюдать специальную диету, о чём его должны были предупредить те самые старички. Интересно, не правда ли?
Признаться, мне было интересно, вот только организм … Сказалось, должно быть, то обстоятельство, что в последнее время я много волновалась и переживала. От всех этих расстройств я стала быстро утомляться. То есть носом я уже клонилась, а глаза закрывались сами собой.
– Умение интересно говорить, – вздохнул попутчик, – есть большое искусство. Чаще всего речь непонятно говорящего провоцирует сонные реакции. Что ж, здесь тоже есть своя хорошая сторона – не надо употреблять снотворное, достаточно послушать какую-нибудь из моих лекций. Но я, смею вас уверить, человек много уже сделавший. Слышали ли вы о СПИДе? Сейчас об этом меньше говорят. Так вот, я думаю, что кто-то из моих зарубежных коллег тоже работает с проблемами крови, но для создания новых форм оружия. Я же человек сугубо мирных мировоззрений. И я сказал себе: «Аркадий, ты принёс много пользы, но это ещё не всё. Ты можешь принести пользы ещё больше, и тогда люди скажут, что Зелёный прожил эту жизнь не зря и поместят меня в пантеон благодетелей человечества. Чем больше желающих принести много зла и на этом хорошо заработать, тем больше это надо компенсировать чем-то обратным. А кто этим займётся? Только бедный еврей Зелёный. Так-то вот. И я сказал себе – чемодан, вокзал, Россия. А на вокзале я встретил вас и вашу тётю, женщину, ради которой можно перевернуть весь мир. Готова же ты перевернуть мир ради своего молодого человека?
Готова ли я? Этот вопрос был задан мне, и я начала раздумывать над этим. Что бы я сделала для Артура? Пока я размышляла, Аркадий Абрамович несколько раз вздохнул, а потом заявил.
– Когда я посмотрел на вас, как на своих попутчиков, я подумал, Аркадий, перед тобой молодые люди, которых связывают возвышенные отношения. И потому молодые люди займут полки верхние, чтобы не заставлять людей заслуженных всякий раз карабкаться вверх или спускаться вниз, как только к этому придёт необходимость. Но теперь, когда я вижу состояние вашего друга и то, насколько вы его бережно пестуете, я вынужден самостоятельно принять решение и начать свой очередной карьерный рост. Не правда ли, весёлая шутка? Давайте же посмеёмся над бедным евреем …
Продолжая шутить над собой в стиле одесского Привоза, доцент Зелёный вскарабкался наверх и начал там устраиваться, перекладывая подушку и закрепляя одеяло, чтобы оно не сползло на пол. Я бережно уложила Сидорова, а потом … потом … неожиданно для самой себя поцеловала его. Прямо в мягкие губы. И он … он отозвался мне:
– Женька? Это ты?


Глава 35. Попытка пробуждения.          
Я отшатнулась от него и … едва не свалилась на пол. Все эти часы, пока мы находились рядом, он был неподвижен и безмолвен, никак не реагируя на окружающее, и вот … вот … он начал говорить. Я встала на коленки рядом с его топчаном и взяла его за руку.
– Сидоров … Женя … Ты меня слышишь?
Я говорила очень тихо. Пожилой доцент Зелёный, что решил бежать из Луганска, чтобы укрепить собой российскую науку, ворочался наверху, вздыхал и сетовал на всю мировую несправедливость, которая была каким-то образом сосредоточена на личности доцента Зелёного.
– Слышу, – отозвался Сидоров.
 Он даже повернул голову и улыбнулся мне. Казалось бы, парень улыбается девушке, чтобы ей понравиться. Банальная ситуация. Но мне … мне вдруг стало страшно. Словно Сидоров общался со мной из могилы. Может быть потому, что мы выключили освещение и оставили красную лампочку ночника, и лицо моего одноклассника выглядело бледным пятном.
– Знаешь, Женька, – продолжал Сидоров тихо, едва слышно, одними губами, – а меня расстреляли. В том подвале. Я им ничего плохого не сделал, а они меня всё равно расстреляли.
– Я видела это, – я обняла бедолагу и он придвинулся ко мне, – видела, как тебя допрашивали. Это было … это было во сне.
– Когда я был совсем маленьким, – шептал мне в ухо Сидоров, – у меня умер дедушка. Он был такой сухонький, часто болел, но для меня, ребёнка, казался большим. И вот его не стало. Дед любил меня, подарки дарил, и я отвечал ему тем же, то есть тоже любил, а когда меня угощали конфетами, то тащил ему. Он откусывал самый краешек и возвращал мне конфету обратно. И вот он умер. Я пытался … как бы это сказать … понять это всё … Бабушка мне сказала, что когда в семье кто-то умирает, кого очень все любят, то их общая любовь останавливает его смерть и этот человек становится домовым. Он начинает оберегать своих родственников, сам дом, семейный очаг. Таких домовых может быть даже несколько. Те, которые злые, которых переполняет ненависть, они тоже, бывает не могут до конца умереть, потому что сильные чувства как-то влияют на существо человека. Я считал это всё такой сказкой и оставлял в уголке конфету. Знаешь, Женька, иногда я её потом находил с чуть откусанным краешком. И я знал, что это мой дед- домовой. Потом я стал старше и думал, что уж я-то проживу тыщу лет, потому как сильный и нужный всем, родственникам и даже деду, который сделался хранителем нашей семьи. А потом … потом я увидел тебя и понял, что не стоит стремиться жить вечно, стоит жить для кого-то, отдавать силы кому-то. Тебе, Женька. Я готовь был отдать тебе всё, а тебе этого вроде и не надо. А я всё равно готов. И я поехал за тобой, когда узнал, что ты здесь, в этой самой Украине, где началась война. Мне твоя мама дала адрес вашей родственницы, этой Алевтины …
– Михайловны, – подсказала я. Мне его было плохо слышно, потому как Зелёный на верхней полке тоже говорил, как бы для нас.
– … Знаете, молодые люди, я когда-то читал повесть братьев Стругацких «За миллиард лет до конца света». Интереснейший сюжет, знаете ли. Главный герой там, физик Малянов ведёт серьёзную научную работу и постепенно доходит до такого уровня, что это должно перевернуть все устои, ту платформу, на которой базируется фундаментальная наука. И тогда с ним начинают твориться всяческие происшествия, всё, что угодно, лишь бы он не продолжал работу. И оказалось, что подобное происходит не с ним одним. Как только кто-то совершает серьёзное открытие, то есть находится накануне его, на него начинает расти давление, откуда-то извне. Кажется, что сами силы природы ополчаются на вас. И ничего ведь этому не противопоставишь. Но, если отказаться от своей работы, от этой конкретной работы, то всё заканчивается, все неприятности. Я, когда прочитал, получил истинное удовольствие, как читатель, понимающий оригинальный сюжет и хорошее слово. Но я ведь был и учёный. Подобную гносеологическую концепцию предполагал ещё Фома Гоббс в «Левиафане», или кое-какие мысли выразил Дэвид Юм в своём «Трактате о человеческой природе». То есть такая мысль появлялась у философов ещё столетия назад. Но потом я занялся проблемами крови и нашёл пути создания универсального лекарства, которое сможет лечить все болезни. Точнее, организм сам умеет со всем справиться, но ему мешают некие враждебные влияния, которые сбивают настройку иммунной самоорганизации. Так вот, моё снадобье должно было это влияние нейтрализовать, и тогда болезни закончатся, и жизнь человеческая увеличится до 120, 150, 180 лет. Ресурс человека гораздо шире того, чем нам приходится обходиться, и моё средство должно было стать той панацеей, о которой грезили ещё лекари античности. И тогда я ощутил на своей собственной шкуре то, о чём писали Стругацкие. Я не захотел сдаваться до тех пор, пока рядом с нашим учреждением не начали разрываться снаряды. Это уже было выше моих сил, и я сдался. Да-да, я сдался. Я порвал все результаты опытов, стёр программу исследований, уничтожил переписку, какая у меня ещё была, и попытался бежать. Почему я поехал в Россию, а не в Киев, или на Запад? Я думаю сам над этим вопросом. В Киев? Но если мы втянемся в какой-то конфликт с Россией, то первыми, кого начнут преследовать, окажутся именно евреи. На Украине так было всегда. Поэтому Степан Бандера и нашёл в своё время понимание у Адольфа Шикльгрубера. По национальному вопросу они были единодушны. К тому же, окажись я на Западе, мне придётся продолжить свою работу. Там вся система отрегулирована так, что приходится трудиться по способностям, а в России … В России превалирует закон случайных чисел, знаете ли. То есть я, в состоянии государственной неопределённости имею выше шанс проскользнуть сквозь тиски тотального  логического эмпиризма.   
Я и слышала, и не слушала слова нашего попутчика. И он, и Сидоров, говорили вещи, которые не укладывались в ту картину мира, которой мы обычно следуем. Но, когда на улице царствует ночь, кажется, что законы физики и реальности как бы отступают и уже не кажутся такими незыблемыми.
– Я думал найти тебя сразу, ведь Луганск город для тебя незнакомый и вряд ли ты там разгуливаешь по кафе и ночным клубам. Зашёл к тётке и сразу назад. Мне тогда это казалось несложным. Но когда я очутился здесь, и первый раз попал под обстрел, когда вокруг меня начали свистеть пули, то я понял, что просто не будет. Не повезло и с тёткой. Её не оказалось дома. Сказали, что её увезли в больницу с сердечным приступом. Сказали, что тебя пытались изловить здешние «чекисты» и ты удирала от них по балконам. И тогда я всё понял. Бедная ты моя девушка. Ты сорвалась с балкона и разбилась. Когда я это понял, то жизнь для меня остановилась. Мне уже было всё равно. Я не смог бы жить без тебя. Когда я это осознал, на глаза мне попалась картина, как вооружённые люди хватают компанию молодёжи. Одна девушка была похожа на тебя, и я кинулся на твою защиту. Они схватили и меня. Допрашивали. Хотели, чтобы я сознался в диверсиях. И тогда меня застрелили.
– Бедный, бедный Евгений, – обняла я Сидорова и прижалась к нему. – Ты помнишь, как вас куда-то повели?
– Помню, – прошептал мой собеседник и уткнулся мне в шею. – Они повели меня к тебе. Ведь я же погиб. Надо же им было чем-то меня утешить. Вот к тебе и привели. Сейчас мы будем всё-всё время вместе. Если так, то мне этот мир пришёлся по нраву. Не такая уж она и страшная – смерть. Где-то я читал, что люди, пережившие клиническую смерть, смерти, как таковой, больше не боятся. Теперь я понимаю – почему. Я тоже сейчас ничего не боюсь. Как мне теперь хорошо. Это большое счастье, оказаться с любимым человеком и знать, что никакие силы уже нас не разлучат. Женька, ты сейчас – моя!
Сидоров обнял меня крепко- крепко и поцеловал так, что весь мир вокруг меня закружился в танце. Боже мой, это как вальс. Быть может сам Иоганн Штраус чувствовал именно это, когда писал музыку для «Сказок Венского леса». Без чуда таких вещей не происходит. А Сидоров гладил моё тело и шептал что-то восторженно- глупое и хотелось его слушать и слушать, и отвечать на его поцелуи, но тут … тут перед моими глазами всплыл образ Артура, в концертном смокинге, с гвоздикой в петличке. Он неотрывно смотрел на меня. И я … я схватила Сидорова за руки и … сжала их.
– Молодые люди, – это доцент Зелёный, наконец, заметил наши внизу движения. – Я, конечно, извиняюсь, что вторгаюсь в ваши дела, но мне кажется, что молодому человеку лучше … как бы это сказать …
– Мне кажется, – Сидоров, похоже, даже не заметил, что мы в купе не одни, – что я просыпаюсь … нет, это другое чувство … что я начинаю жить заново … Женька, ты тоже это ощущаешь?
– Да, Сидоров, мы начинаем жить, – с иронией ответила я, – но не совсем так, как об этом думаешь ты.
– Сударыня, – взывал сверху Зелёный. – Сударыня, поостерегитесь. Пожалейте его.
Поджав губы, я соскочила с топчана, с которого Сидоров протягивал ко мне руки. Он что-то ещё шептал, но что именно разобрать было невозможно. Это надо же, какой случился конфуз – лежать в купе вагона с одноклассником, который в вас втюрился, целовал бы вас, а сверху на всё это взирал пожилой генетик. Дурдом какой-то!
– Хватит, Сидоров! – Рассердилась я. – Позабавился и будет. Всё закончилось. Вон границу проезжаем. Завтра будем уже дома. Ты к себе отправишься, а я к себе. Се ля ви, Сидоров, и это, как его – адью, мон шер.
Сидоров ещё немного пошевелил губами и откинулся. Протянутые руки его опустились, а сам он вытянулся. Я то отворачивалась, то снова косилась на него. Почему-то снова мне стало страшно. Тем временем Аркадий Зелёный спускался со своей верхней полки. Должно быть, у него появилась необходимость. Я отвернулась, но он, вместо того, чтобы открыть дверь и выйти наружу, склонился над лежавшим Сидоровым.
– Молодой человек, – услышала я его встревоженный голос. – Эй, молодой человек! Вы меня слышите?
Я снова вскочила со своего топчана и встала рядом с доцентом, который озабоченно пытался нащупать у Сидорова пульс, пальпируя ему то запястье, то сбоку, на шее, но никак не мог найти нужного места. Наконец он просто задрал ему футболку и приложил ухо к груди.
– Ну, – толкнула я его легонько в бок, – Аркадий Абрамович, что там у него?
– Я же вас предупреждал, барышня, – озабоченно повернулся Зелёный ко мне. – Кажется, ваш друг больше не дышит.


Глава 36. Ре анимация.   
– Что вы хотите этим сказать? – Не верила я, не желала верить. – Он что, снова умер?
– Поздно задаваться вопросами, надо действовать!
Когда Алевтина Михайловна явилась с билетами, вместе с нею был попутчик, испуганный и одновременно смущённый человек пожилого возраста и соответствующего вида, то есть с немного оплывшей фигурой  и начавшими сохнуть конечностями. Они так и отнеслись к нему, доценту какого-то неизвестного ВУЗа, может быть даже и не луганского, как к пенсионеру. Так он себя демонстрировал. Сейчас же это был совсем другой человек. Зелёный весь подобрался, дряблость его тела сменилась подобранностью, а руки уже не казались чрезмерно костлявыми. Отнюдь, их переплетали тугие жгуты сухожилий и мускулов, не таких, какие старательно наращивают бодибилгеры, а настоящих.
– Я ведь говорил тебе, – нахмурился в мою сторону доцент, – что всем этим должен заняться настоящий специалист, а не дилетант.
– Вы о чём? – Беспомощно пискнула я.
– В самом деле, о чём это я? Ещё герой Булгакова профессор Преображенский в ответ на восхищение учёных коллег, что он сумел создать человека, отвечал им, что то же самое может сотворить любая безграмотная баба. Интуитивно литератор произнёс действительную истину, что Всевышний одарил женщин способностью даровать жизнь. Вот сейчас мы ещё раз едва не стали этому свидетелями. Ты почти что вытянула своего приятеля из ступора, легко и можно сказать, что безмятежно, как самый одарённый профессионал, владеющий методами психотерапии. Легко проделала и столь же легко столкнула его обратно. Это надо же такому случиться.
Какая же я дура! Вместо того, чтобы думать о своих делах, хотя бы постаралась не забыть, что пришлось пережить бедному Сидорову, и не отталкивать его так сразу. Надо было дать ему закрепиться на поверхности сознания, а когда он наконец адаптировался к новым условиям, лишь после этого расставить всё по своим местам.
– Да, я поступило глупо. Но что же теперь делать?
Пока я вытирала слёзы и заламывала руки, доцент освободил Сидорова от спортивной куртки и довольно испачканной футболки. Фу, похоже Женька не мылся с неделю и от него воняло потом и ещё какой-то гадостью. Тем временем Аркадий Абрамович закатал рукава пижамной куртки и вытянул руки над лежавшим Сидоровым, лицо которого начало бледнеть.
– Сейчас я буду возвращать его к жизни, а ты мне будешь помогать. Ты готова?
– Не знаю, – едва не разрыдалась я снова. – Давайте, говорите, что я должна сделать.
– Следи за руками.
Аркадий Абрамович положил пальцы левой руки на живот моего бедового одноклассника, а кулаком второй руки с силой ударил по грудине.
– То, что делаю я, называется восстановление фибрилляции сердца механическим способом. У медиков для этого имеется специальный аппарат – дефибриллятор. Он нужен для того, чтобы заставить мышцу миокарда вновь работать в консолидированном импульсе. Видишь, его сердечная мышца расслабилась, и единый цикл оказался утерянным. Надо помочь сердцу начать работать. Первый толчок я ему дал, а теперь надо помочь руками.
Зелёный говорил, подробно всё мне рассказывая, словно здесь, в купе, находился курс молодых ординаторов, которые внимают советам наставника, коим и являлся доцент. Но вместо интернов была я, и на мою долю выпало ассистировать ему во всех манипуляциях. А Зелёный надавливал и надавливал на грудь Женьки, а потом повернул ко мне рассерженное лицо:
– Ну, что же ты стоишь, как кисейная барышня, действуй, давай!
– Что … что я должна делать?
– Ты же только что с ним целовалась! Вот и делая то же самое, только вдыхай в него воздух. Дуй в него. Два раза!
Я набрала в лёгкие порцию воздуха и старательно начала вдувать его в рот Сидорова. Думала ли я когда, что мне придётся этим заниматься? Кошмар!
– Стой!
И снова Зелёный давил на грудину, каждую секунду надавливая обеими руками.
– Дуй!
Я склонялась над лицом бедного Сидорова, на которого падали мои распустившиеся волосы и дула, дула, чувствуя, как у меня от усилий начинает кружиться голова. Я поднялась и вытерла со лба пот, а доцент снова начал озабоченно щупать пульс. В это время послышался стук в дверь. Я стояла рядом с дверью и убрала защёлку. В открывшуюся створку заглянула проводница с заспанным лицом. Её осветлённые волосы торчали в разные стороны, а форменный китель застёгнут неправильно и перекосился. Проводница зевала и недовольно хмурилась.
– Что тут у вас происходит? Кто-то упал с верхней полки?
– Вот, – показал рукой Зелёный, – молодому человеку плохо.
– Что с ним?
– Проблемы с сердцем. Пришлось делать непрямой массаж сердца. Вроде начал дышать.
– Повезло мне опять, – махнула рукой проводница. – Как чувствовала, когда вы его в вагон вводили.
– Что же нам, – едва не крикнула я проводнице, – бросать его было в Луганске? А дома ему помогут.
– До дома ещё дожить надо, – бросила мне ответ проводница. – Сейчас нитроглицерин принесу, и – на ближайшей станции – придётся ссадить. Я сообщу дежурному по составу, чтобы на перрон «Скорую помощь» вызвали.
– А какая это будет станция? – Спросила я.
– Состояние вашего молодого человека-то какое? – Обратилась проводница к доценту, который какая раз измерял пульс у Сидорова, глядя на наручные часы.
– Кажется, стабилизировалось.
– Так стабилизировалось, или кажется? – Продолжала сердиться проводница, которую разбудил шум из нашего купе.
– Всё равно его придётся везти к врачу, – заявил доцент.
– Утром доберёмся до Воронежа, – заявила проводница. – Если что, ссадим раньше. Устраивает?
– Да, вполне, – кивнул Зелёный. – Воронеж, хороший город и там прекрасная медицинская академия, при которой имеется новейший кардиологический центр. У меня там есть знакомый профессор. Я ему позвоню.
– Как – Воронеж? – Спохватилась я. – Мне же надо домой, в Белую Калитву, в Ростовскую область.
– Поезд был до Москвы, – объяснил мне Зелёный. – Ваша тётя взяла билет до Воронежа, по моему совету. А оттуда до вас очень легко добраться. Сошли с одного поезда, сели на другой. Несколько часов прекрасного времяпровождения и вы – дома. Мы с Алевтиной Михайловной решили, то есть я посоветовал, что в вашем положении торчать на вокзале, рядом с которым возник военный лагерь инсургентов, не с руки. Гораздо предпочтительней сесть на любой поезд и корректировать направление по ходу дела будет наиболее разумным.
Пришлось с ним согласиться. Мы ещё раз проверили состояние Женьки, и я осторожно уложила его. Он снова был в своём заторможенном состоянии. Я вспомнила сказку Пушкина о Спящей Красавице. Там, между прочим, королевич Елисей по моей методике  больную Красавицу излечил.
– А вы, Аркадий Абрамович, и людей лечить умеете? – Спросила я доцента.
– Как это? – Удивился Зелёный. Он уже вышел из образа спасителя- реаниматора и собирался залезать к себе, наверх. – Нет, я, знаете ли, читать люблю. У Чехова, Булгакова, Шаламова, да и других писателей имеется масса историй, в которых герои выпутываются и не из таких положений. Надо только сохранять спокойствие и уметь использовать обстоятельства. Опыт, вещь наживная.
Пожилой доцент, наконец, добрался до своего места и начал ворочаться там, устраиваясь поудобней, после чего снова заговорил.
– Почитать я люблю и обожаю хорошо придуманную историю. К примеру, Марк Твен сочинил сказку про некоего предприимчивого янки, который проваливается в прошлое и начинает его переделывать под себя, используя опыт и знания. Он начинает строить там заводы и готов начать производство паровозных локомотивов и револьверов системы Кольта. Вот что значит – американская предприимчивость. Кстати, именно из этой повести родился целый жанр – альтернативной истории. Правда, у этого хорошего дела есть своя обратная сторона. Какая, спросите вы? Некоторые в это настолько углубляются, что у них появляется этакая особая мания. Они уверяют себя, что мир можно перекраивать по мере накопления своих фантазий. Слыхали ли вы про такого писателя – Игорь Стрелков?
Я пожала плечами, то есть попыталась это сделать, но лёжа двигать плечами довольно сложное занятие и пришлось заявить, что нет.
– Да и понятно. Как писатель, он не так уж и важен. Он сосредоточен на периоде гражданской войны и деятельный участник реконструкции некоторых события 1918- 20-х годов. Он успел повоевать и в Приднестровье, и в Хорватии, в Дагестане и Чечне, уже в составе частей спецназа ФСБ, дослужившись даже до звания прапорщика. Вообще-то настоящая его фамилия – Гиркин, Игорь Всеволодович. Когда Крым неожиданно перекочевал с политической карты Украины в состав Российской Федерации, Гиркин до чрезвычайности возбудился и принял участие в составе новых политических коллизий, которые привели к тому, что Донецкая льдина попыталась отколоться от общего ледяного поля Украины. И у нас, и у вас оказалось чрезвычайно много людей, что готовы разыграть свои фантазии доведя из до реальности. Я лично считаю, что это от того, что они мысленно продолжают играть «в войнушку», носятся с палками, представляя их ружьями. Пусть бы это так и было, но, со временем, количество переходит в качество. А если государство не имеет чётко выраженной внутренней политики, которую разделяет и принимает население, то образуется некоего рода социальный вакуум, который и заполняется тем, чем его заполняют. Игорь Гиркин возглавил самооборону города Славянска, или Славинска, как его тоже называют. Он настолько увлечён событиями, что кажется, будто работает над созданием новой книги- боевика, в которой он пытается реализовать то, что у него никак не оживает на страницах его произведений. А ведь это страшно, когда некоторые наши фантазии воплощаются в реальность. Вот мы видим воплощение в реальность намерений и стремлений Гиркина, носящего позывной «Стрелок». В не таком уж далёком прошлом чуть не воплотились мечтания другого писателя – Шикльгрубера, то есть Гитлера (эту фамилию взял себе его отец), написавшего книгу «Моя борьба». Писал свои книги Бронштейн- Троцкий и Джугашвили- Сталин, и целые государства начинали меняться по воле фантазий этих писателей. Надо держать свои фантазии под контролем. Каков механизм перевоплощения литературных измышлений в реальность? Как научиться этому противостоять? Ведь ценой зачастую являются человеческие жизни, миллионы человеческих жизней. Интересный вопрос, не правда ли?
Я заметила, что людей пожилого возраста мучают проблемы нравственности разного, если так можно выразиться – масштаба. Я подозреваю, что в молодости и у них в голове «веял ветерок» и теперь, подводя некие итоги своей деятельности, они бы хотели кое-что исправить, или хотя бы предупредить других об ошибках. Это называется, если бы молодость знала, если бы старость могла. Что тут скажешь? Человеку свойственно ошибаться. На ошибках он учится. Дело общество состоит в том, чтобы сделанные ошибки не сказывались на самом обществе. Во времена «больших переломов» таких механизмов – противодействия, нет, так как их ломают в первую очередь, но ведь в остальное время они должны быть.
Знаете, я обо всём этом думала, чтобы не думать о том, как же мне быть с Сидоровым. В конце-то концов, бедный Евгений пострадал по моей вине. То есть по своей, конечно, я его на помощь не звала, но он создал для себя картину действительности, которой старательно следовал, как Гиркин по прозвищу «Стрелок». К чему это привело, вы сами видите. А я-то что должна делать?
Ну вот, не хотела думать, а всё равно мыслями забралась на «запретные территории». Оставим всё на завтра, тем более, что Аркадий Абрамович обещал позвонить своему знакомому. На него и будем надеяться.


Глава 37. Воронеж.
За всеми этими событиями я утомилась столь смертельно, что утром не желала просыпаться. Со мной такое прежде было только раз. Я, накануне, поздно вернулась со школьного вечера. Было так весело, так всем хорошо, что мы никак не могли расстаться, говорили и говорили, светили яркие искры звёзд, и вся Вселенная любовалась нами, и это очарование не хотелось сбрасывать. Но потом всё же пришлось, пусть с сожалением, расстаться с этими возвышенными чувствами  и отправляться домой, уже под утро. Я уснула, и мама трезвонила в дверь полчаса, чтобы я проснулась и отворила ей квартиру, потому как свой ключ она оставила дома, а дверь машинально захлопнула. И при этом мне снился странный сон, в котором мама меня предупредила, что будто должны прийти нежелательные персоны и звонить в дверь. Так я должна сделать вид, что не слышу и не открывать. Такой вот дурацкий сон, сквозь который я прекрасно слышала звуки звонка, но послушно следовала маминым рекомендациям. Уже потом, спустя эти бесконечные полчаса, когда маму уже начала трясти крайняя степень раздражения, я всё же изволила открыть глаза, а потом и дверь, а на мамины крики невпопад ей ответила, что это она сама меня просила не открывать. Я пожаловалась бабушке, и Катерина Матвеевна мне доходчиво объяснила, что это меня закружила нечистая ночная сила. Вот тогда я и вспомнила, как нам всем хорошо было той ночью. Совпадение, скажите вы, а я вот предпочту просто промолчать.
Меня будил Аркадий Абрамович, меня пыталась разбудить проводница, а я не могла проснуться, потому как всё ещё разговаривала с Сидоровым и пыталась ему объяснить, почему я не могу остаться с ним.
– Сидоров, милый, – говорила ему я, – ты хороший человек, ты очень хороший человек, а вот я – дура. Самая настоящая дура, если не смогла разглядеть тебя, какой ты замечательный, какие подвиги ты совершаешь ради меня, чтобы доказать свою любовь. Думаешь я этого не вижу? Да всё вижу, Сидоров, миленький, просто мы с тобой несоединимые понятия. Нам нельзя быть вместе, и судьба нас разводит, а если мы, оба мы будем этому противиться, то плохо станет всем. Вот ты это понять не хочешь, и что? Что ты имеешь? Реанимацию? Это не хотят Высшие силы. Этому противится сам Господь Бог, судя по всему. И ты, наперекор всему, продолжаешь настаивать?
Сидоров ничего мне не отвечал, сквозь сон шума было достаточно и без него, но он, этот самый шум, как бы помогал однокласснику воздействовать на меня так, что я накалялась всё сильнее, и когда я всё же открыла глаза и увидела лицо Зелёного, то рявкнула на него, что не надо на меня шуметь, что я прекрасно всё слышу. Бедный доцент отшатнулся от меня с вытянутым лицом. Будет знать, что у нас, женщин, бывают дни, когда нам лучше не перечить, даже мысленно, сквозь сон.
– Я, конечно, сильно извиняюсь, – сказал Зелёный, – но мы подъезжаем к Воронежу и лучше поскорее подниматься. Нам ещё надо как-то транспортировать вашего друга, а мне следует дозвониться до своего знакомого …
Последние слова Зелёный говорил из коридора, да я его и не слушала, потому как вскочила и пыталась привести себя в относительный порядок. Хотелось бы ещё умыться, почистить зубы, причесаться хотя бы, но времени катастрофически не было, и я беспомощно хваталась то за одно, то за другое. За моими метаниями наблюдала проводница с недовольной миной на лице, которая то подходила к нашей двери, то отступала, чтобы высказаться по нашему адресу несчастному доценту, что маялся в коридоре и вынужден был выслушивать мнение проводницы, в котором, быть может, не так и нуждался. Потому он и ретировался от неё обратно в купе и присел на мягкий топчан, дожидаться, пока я соберусь, а состав, наконец, доберётся до перрона.
– Воронеж, – начал рассказ доцент, – появился как военная крепость, для защиты южных рубежей России от набегов хищных ордынских отрядов из Крыма. С давних пор по рекам Дон и Воронеж проходили торговые пути и эти направления очень привлекали разбойников. Вот для их пресечения в 1586-м году и построили военную крепость. А раньше на этих землях обитали хазары. Воронежская крепость простояла недолго, потому как на крепость напали каневские черкасы, как тогда именовались казаки, и крепость сожгли. Черкасы- казаки считали сами себя защитниками этих мест и не потерпели, что кроме них ещё кто-то собирается устанавливать контроль над окрестностями Дона. Подобные истории происходят до сих пор. Вспомни, к примеру, как реагируют власти Чечни на попытки федеральных властей России устанавливать свой контроль, миную инстанции в Грозном. Всё в точности, как тогда. Постепенно разбойники с этих мест были вытеснены, и город Воронеж появился снова, но уже не как военная крепость, а место, где совершались торговые сделки, где купцы обменивались, с выгодою для себя, своими товарами. Настоящее развитие Воронежа началось, когда император Пётр Первый решился на строительство военного флота, и здесь заложили большие верфи. Почему именно здесь, спросишь ты? А потому, что воронежские мастера- корабелы, что проживали по берегам реки Воронеж издавна славились своими умениями вытёсывать из дерева мореходные струги и кочи, которые успешно плавали не только не водам Балтики, морю Чёрному или Белому, но даже по студёным ледовитым морям Арктики. Посадские поселения реки Воронеж преобразовались в торговый и ремесленный град. Но скоро Петра Великого начали вдохновлять иные идеи, и он переместился на берега Балтики, где началось строительство новой столицы государства, где предусматривались свои верфи. С тех пор Воронеж занялся преимущественно сельским хозяйством, а воронежские рожь и пшеница считались лучшими в мире по вкусовым качествам. Производили здесь также ткани и канаты. А ныне Воронеж - это крупный промышленный и культурный центр ... Да, я снова сделаю звонок по телефону.   
Пока Зелёный рассказывал об истории Воронежа, поезд добрался до перрона и остановился. Мы добрались до места нашей высадки. Проводница ещё раньше побеспокоилась, чтобы нас встретил экипаж «Скорой помощи», на которой бедного Сидорова должны были наконец перевезти в больницу. А Зелёный всё никак не мог дозвониться до своего знакомого медика- профессора. Тот укатил на какую-то конференцию, и Аркадий Абрамович сильно переживал по этой независящей от него причине.
В коридор нашего вагона заглянули люди в белых халатах, которые несли сложенные носилки, и я замахала им руками. Сидорова осторожно уложили на них и вынесли. Я шла следом и тащила свой чемодан, а также сумку, а следом услужливый Зелёный вынес папин рюкзак, который едва не стоил Женьке жизни. Заканчивался этот этап нашего путешествия и начался новый. Что он нам принесёт?
– Женя, – обратился ко мне Зелёный, – ты проводи своего товарища до больницы, узнай, куда его определят, чтобы быть в курсе. Мне они уже сообщили, что это будет четвёртая городская больница. Я всё-таки надеюсь дозвониться, так что всё будет хорошо. Когда доберёшься до дома, передавай привет Алевтине Михайловне от Аркадия Зелёного, который успешно занимался науками.
Доцент помахал нам вслед и скрылся в вагоне. Больше я не оглядывалась. Сидорова загрузили, я устроилась рядом. Зелёный успел переговорить с медиками и объяснить моё здесь нахождение. Медики не стали препятствовать тому, чтобы я поехала с ними. Я наблюдала за Сидоровым, а он лежал с закрытыми глазами. Всё-таки это много значит, когда ты находишься от дома не так уж и далеко и, самое главное, часть твоих проблем кто-то взял на себя. В данном случае это был одноклассник Женька. Всё-таки мы его выдернули оттуда. Пусть даже он немного полежит в больнице. Это всё-таки лучше, чем лежать бездыханным под забрызганной кровью кирпичной стеной, испещрённой пулями.
Я до такой степени ясности представила себе эту стену, что мне сделалось плохо. И тогда я принялась смотреть за окно. И тогда я увидела афишу, с изображением рояля. Я не придала этому значения и сразу же забыла об этой афише. Мы ехали дальше, по широкому проспекту Революции. Потом машина свернула, ещё раз свернула. Я сидела и придерживала чемодан и рюкзак. Как мне с ними придётся управляться. В рюкзаке женькины вещи. Надо бы их ему оставить. Может и мне надо остаться здесь? Да, обязательно перезвоню маме, и маме Сидорова. Тоже ведь, наверное, беспокоится, места себе не находит.
У нашего попутчика Зелёного телефон с собой был, и я маме успела позвонить, сказать, что у меня всё в порядке, и я возвращаюсь. Сказала, что и Сидоров со мной. И папин рюкзак. Но то, что Сидоров болен, сказать не смогла, язык не поворачивался, да и телефон был чужой. Скажу позднее, когда Женька будет уже в больнице и все опасности и неопределённости останутся позади. Машина несколько раз взвыла сиреною, когда мы проехали на красный свет светофора. А потом мы очутились на территории больничного комплекса. Машина закатила на пандус, и Женьку вытащили наружу. Два санитара подхватили носилки и шустро убежали внутрь. Ко мне подошла женщина- врач и начала  расспрашивать о больном. Я ей всё честно рассказала, а она записала в большой блокнот, по которому будет составляться история болезни. Потом меня оставили в покое. Теперь я была уже не нужна. То есть вольна отправиться туда, куда мне надо. В том числе просто сесть на поезд и ехать домой. Но … Сидоров, Женька Сидоров, с которым мы столько всего пережили. И все эти события нас как-то привязали друг к другу. Я ругала его, бранила за непоследовательность поступков, но … вот так бросить его и уехать. Это было выше моих сил. Но и оставаться здесь, в чужом городе. Зелёный обещал помощь какого-то профессора, своего знакомого, но так и не смог до него дозвониться.
Надо было что-то решать, и я отправилась на улицу. Было утро, раннее утро и воздух был наполнен жизнерадостным пересвистом птиц, которые вели свою жизнь в больничном сквере, вили гнёзда, гонялись за мухами и пели. Мне вспомнился Артур, Артур, затянутый в чёрный концертный фрак, в котором он так похож на Эдуарда Задунайских. Как бы поступила Матильда Тимуш на моём месте? Я вышла из приёмного покоя и повернулась в сторону ворот. Почему бы мне не выйти на улицу и не прогуляться. Там, на бульваре, я успокоюсь и приму окончательное решение. Я направилась в сторону ворот, через которые машины попадают на территорию больничного корпуса.  На глаза мне опять попала тумба, на каких клеят афиши представлений. Машинально я взглянула на неё.


Глава 37. Турне.
На тумбе был наклеен плакат, на котором был изображён рояль, и стояло имя. Артур Лойе. Собственно говоря, там много чего было написано, но я как-то для себя выделила Артура. Ну, конечно же, он отправлялся в своё первое турне по России, по её центральной части, где он должен был музицировать на фортепиано. Почему бы ему не оказаться в Воронеже?
Я стояла перед тумбой и глупо улыбалась. Наверное, со стороны это выглядело именно так. Но жители больших городов привыкли к разного рода чудачествам и давно уже научились не обращать внимания на поступки некоторых своих сограждан. Никто не обратил внимания на девушку, которая стоит перед афишной тумбой и нежно гладит её, то место, где начертано имя одного из исполнителей.
Знаете, жизнь музыкантов связана с частыми переездами с места на место, встречами с разными людьми и выступлениями перед ними. Музыканты умеют извлекать из инструментов не только дивные звуки музыки, но и содержащуюся там особую энергию. Да-да, в самой музыке имеется особая энергетика, потребление которой людей возвышает и дарит им особое чувство полёта. Разве вы этого не замечали, когда прослушивали музыкальные композиции и песни, совместно со многими или индивидуально?
Строители, учителя, медики, нефтяники, шахтёры. Существуют тысячи нужных людям профессий. Но лишь музыканты имеют такую, в которой буквально купаются в энергии. Не случайно самые сильные эмоции люди ощущают при прослушивании музыки. Наша нервная система, это большая антенна, которая улавливает эмоции, настроения, а также все виды энергии, которыми пропитано всё, нас окружающее. Нервный человек, это человек, тонко чувствующий эмоции и реагирующий на них. Такие люди и музыку воспринимают более эмоционально.
Любой из музыкантов, особенно талантливых музыкантов, является своеобразным природным генератором по выработке той психической энергии, что даёт радостное возбуждение и прибавляет сил, даже если вы утомились. А если ваша чувствительность разбалансирована, то от прослушивания концерта вы можете испытать бессилие, но бессилие сладостное, как после занятий любовью. Да-да, два эти понятие тождественны, ибо в основе их лежит энергетика.
Похоже, я немного отвлеклась от темы. Вы уж меня извините за мою экстраполяцию. Итак, я стояла перед афишей и думала, что если это не судьба, то что же такое вообще – судьба?
Денег у меня почти не осталось. С трудом можно было наскрести на билет до дома. Но я не могла уехать так сразу, не повидав Артура, да и Сидорова надо было обязательно навестить, повидать врача, ну и всё такое. За последнее время этот огнеголовый одноклассник привязал меня к себе не менее, чем был привязан сам. Это надо же быть таким навязчивым. Но, скажу вам по великому секрету – это вообще-то приятно, когда кто-то за тобой бегает, когда кто-то не представляет своей жизни без тебя. По крайней мере это существенно повышают вашу же самооценку. А ведь это очень важно для жизни – ставить себя высоко.
Почему, спросите вы? Это я так говорить от доцента Зелёного научилась. Если вы себя сразу высоко котируете, то и жизненную задачу повышаете, а значит и пользы для общества от вас будет больше, отдача для будущих поколений. Человек ведь существо социальное, и социум зависит от каждого из нас, несмотря на то, что многие политики, да и философы говорят о взаимозаменяемости каждого индивидуума. Они забывают о том, что каждый человек велик по своей сути. А то, что абсолютное большинство из нас своих потенциалов так и не раскрыли, так это как раз беда тех самых философов и политиков. Что они не могут выработать те государственные механизмы, которые бы помогали людям реализовать все их таланты и способности, их предначертание.
Предначертание Артура Лойе, это – музыка, создание новых творений и обработка уже имеющегося материала, чтобы напитать души слушателей теми высокими чувствами, которые придадут им силы для раскрытия себя, своих потенциалов. В этом ведь и состоит миссия музыкантов, настоящая миссия, а не то «развлекалово», которым грешит телевидение. Ключевое слово в этой фразе – «грешит».
Неподалёку от больничного комплекса обнаружилась маленькая гостиница. По-видимому, для родственников тех, кто ложится на осмотр в больницу. Я оставила там свои вещи, сославшись на неотложные дела, а сама помчалась в кукольный театр «Шут», в котором было объявлено по афише выступление Артура. Театр мне понравился, очень уютный и весь какой-то европейский – Рига- Прага- Амстердам. В фойе написано было, что театр «Шут» является наследником самодеятельного театра «Петрушка» имени первого его руководителя Н. М. Беззубцева, который, как оказалось, был профессором и преподавателем Воронежского государственного университета. Страстный театрал, как Станиславский, он организовал из студентов и преподавателей любительскую труппу и ездил по городу и области в фургонах, давал представления, которые пользовались восторженным успехом. Начиналось всё в двадцатых годах, а уже в сороковых театр сделался государственным и профессиональным. «Шут» с честью несёт по жизни те традиции, которые нарабатывал ещё лубочный «Петрушка». Сейчас здесь дают не только кукольные представления, но и концерты. Вот и мой Артур здесь выступает.
Я стояла и оглядывалась по сторонам, пока ко мне не подошла женщина, представившаяся администратором. Она мне и сказала, что пока ещё никого из музыкантов нет. Они появятся только днём, так что сейчас здесь делать нечего, разве что приобрести билет и посмотреть «Муху-Цокотуху». На муху мне смотреть было неинтересно, а на вопрос, где поселились музыканты, администратор пожала плечами и заявила, что она занимается другими вещами.
Сердце у меня в груди билось, как настоящий динамо- мотор. На месте я усидеть не могла и отправилась бродить по городу. В каком-то открытом кафе взяла себе чашечку кофе и пирожков, чем и позавтракала. Играла тихая инструментальная музыка, и мне было хорошо. Вспомнился вдруг Луганск и стрельба из автоматов прямо на городских улицах, разрывы мин и снарядов. Разве можно это себе представить у нас, вот на этих самых мирных улицах? А ведь и жители Луганска этого тоже не представляли …
Господи, подумалось мне, как же мы все бездумно живём. Многое, что нас окружает, мы воспринимаем как должное. Это как компания суетливых кур носится по лужайке в поисках зёрен да червей, а больше их ничего не интересует. Так чем же мы лучше, в своей общей потребительской  массе?
Мне вспомнились письма моего предка, Эдуарда Задунайских, который путешествовал по разным городам Европы и не забывал при этом набираться путевых впечатлений, чтобы потом в подробностях изложить для своей возлюбленной супруги Матильды, если она его не сопровождала. Мой папа, полярник, он ведь тоже сродни путешественнику, только маршруты его пролегают в мире снега и льда, где мало городов и других населённых пунктов, но много природы. Он научился наблюдать и самые интересные моменты «печатлеет» на фотоаппарат. Уже потом, дома, мы с мамой с любопытством разглядываем эти снимки, а папа нам рассказывает всё, что с этим предметом его интереса было связано. Не знаю уж, что там правда, а что красивый вымысел, но я с восторгом слушаю каждую его историю, а потом пересказываю всё Зоеньке, и она тоже заворожённо слушает. Потом она мне призналась, что обзавидовалась такому моему замечательному папе. Что ж, я понимаю, что это наша с мамой удача. Такого папу надо ещё найти и воспитать. Это я слова мамы передаю. Она же у меня – преподаватель.
Следуя привычкам Задунайских, которые мне бы следует перенять, я отправилась погулять по улочкам города Воронежа, чтобы взглянуть на интересные разности. Я успела посмотреть на арсенал и Воронежский дворец, отстроенный в вычурном стиле барокко, видела Никольскую церковь, наверное, самую в городе старинную. Хотелось бы подняться на колокольню Свято-Алексеевского Акатова монастыря, тем более, что он женский, чтобы полюбоваться оттуда видами Воронежского водохранилища, по которому проплывал пассажирский теплоход, но меня уже начало грызть чувство голода. Да, я ещё видела памятник жертвам белого террора» в парке, похожий на котёл или барабан, водруженный на массивный постамент, на каком стоит традиционный Ленин возле Дома Областного Правительства. Но больше мне понравился монумент «Воронеж, колыбель русского флота», где на стилизованных арочных стелах- колоннах над городом плывут два трёхпарусных кораблика- бригантины, словно готовятся сорваться и унестись за горизонт – искать новые просторы и новые страны. Мне вспомнился, глядя на эти кораблики, что когда-то на Сандвичевых, или Гавайских островах, как их называют чаще, была устроена русская военно- морская база, где останавливались корабли для ремонта и отдыха их экипажей. Там хоть и жаркий, но очень здоровый климат. Вождь туземного племени по имени Камехамеха, предложил русским мореходам союз и выразил желание получить покровительство русского монарха. Но так как острова эти находились слишком далеко от России, а Россия и сама велика географически, это предложение проигнорировала, к величайшему сожалению мореходов, которые любили здесь останавливаться и пользовались большим уважением и симпатиями у местного населения, тогда как англичан и прочих голландцев туземцы не жаловали, а открывшего для мировой цивилизации эти острова Джеймса Кука туземцы, разобиженные его бесцеремонностями, убили и съели.
Даже эти мысли не смогли укротить моего зверского аппетита, стимулированного столь продолжительной прогулкой. Я зашла в блинную, которую обнаружила возле Каменного моста, и жадно поглотила несколько порций блинов, фаршированных творогом, а также с луком и яйцами. Стало хорошо, и я ещё какое-то время просто сидела на террасе и наблюдала за прохожими. Знали бы они, что я только что приехала с войны, которая идёт от них не так уж и далеко, а мой одноклассник, который лежит в их больнице, едва не был расстрелян группой местных патриотов, которые настроены «держать оборону» от всей Украины, что находится от них западнее.
От этих мыслей заболела голова и я направилась в больницу, чтобы узнать, как там Сидоров, его состояние и перспективы. Они были неутешительны, и я помрачнела. Да и Зелёный, кажется, так до своего профессора и не дозвонился. Я попросила лекарство «от головы» и пошла в театр «Шут», где уже должны были появиться музыканты, вместе с моим Артуром.


Глава 38. Концерт.
Подошла я к кассе, чтобы билет купить, сосчитала денежки и поняла, что надо определяться. Если я сейчас этот билет покупаю, то больше мне уже ни на что не хватит. Делать-то что потом буду? Даже от кассового окошка отодвинулась. А за мной уже и очередь выстроилась. Смотрю, девчонки стоят, симпатичные и ухоженные, одна другой и говорит, что пианист очень даже ей приглянулся, что она бы с ним не против закрутить. И на меня косится, чего, мол, тут встала, отходи давай.
Такое на меня сразу раздражение нахлынуло. Деньги в кассу сую и говорю, чтобы поближе и в центре, Чтобы как раз напротив Лойе. Мне и выдали самый дорогой билет. Все деньги и ушли. Ну, не дура – скажите? Я отошла с гордым видом, а на душе кошки коготки свои точат. Я-то для себя решила, его фамилию увидев, что теперь все мои проблемы закончились, что Артурчик мой мне обязательно поможет. А теперь вот задумалась. А ну как в каждом городе такие вот крали ему на шею вешаются, сохранит ли он в таких обстоятельствах обо мне память? Вдруг и как зовут-то уже не помнит? Была какая-то, цветы дарила, да и пропала. Других – навалом. Да ещё – охочих.
Так вдруг тяжело да гадостно сделалось, что я бы даже поревела немножко, но люди кругом ходят - неудобно. Я в дамскую комнату направилась и умылась там тщательно и причесалась. Постараюсь хоть выглядеть получше. А как тут выглядеть, если несколько дней не мылась толком, да с поезда прямо. Прописаться бы в гостинице, ла душ там принять. Но тогда бы на билет не хватило. Нет в жизни счастья и гармонии. Разве что в музыке.
Хожу по холлу, фотографии местных актёров разглядываю, а из зала звуки фортепиано доносятся. И кажется мне, что я узнаю игру моего Артура. Вам, наверное, кажется, что все музыканты играют так, что особо одного от другого не отличишь. Разве что флейтиста от барабанщика. Но у каждого настоящего музыканта своя манера игры. Настоящий музыкант становится виртуозом. Есть такие люди. Зовутся полиглотами. Они по три- четыре десятка языков знают. Так вот, они говорят, что языки эти учатся очень даже легко, как только с пятью из них разобрался, остальные в леготу учатся. Помните Жака Паганеля из романа Жюля Верна «Дети капитана Гранта»? Он выучил португальский язык за две недели, вместо испанского, а потом выучил и испанский. И тоже за две недели. Жюль Верн, конечно, фантаст, но он и популяризатор наук и научных методик. Вот как полиглоты с языками обращаются, так же музыканты со своими инструментами. Многих из них так и называют - мультиинструменталист. Это как мультимиллионер, то есть очень богатый человек. Но если богатей неизвестно как свои деньжищи наживал, то музыканты всё своими талантами зарабатывают. Есть у тебя талант, то значит всё у тебя и получается. А нет, так хоть тресни. Деньжищи иди вон заколачивай. А музыка, она … она … чистая, хрустальная, как вода в горном ручье, и эмоции от музыки такой возникают, никакими деньжищами таких не получишь.
Я думаю, почему в городе много наркоманов развелось. А потому, что они пытаются искусственно получить удовольствия и эмоциональное наслаждения, не понимая, как его можно получить без искусственных химических ингредиентов. А ведь чего проще: слушали в компании какие-то музыкальные композиции, которые с порывами души вдруг срезонировали и испытали они самое настоящее блаженство. Это как с любимым, горячо любимым, экстаз от любви испытать, потому как сделались одним существом с общей душой, которая, в силу своей энергетической удвоенности такую богатую палитру впечатлений выдала, что ты на седьмом небе очутился. Вот и начинают экспериментировать с веществами химическими, чтобы снова так же получилось, бегают на дискотеки, посещают вечеринки, а надо бы над душой поработать, чтобы чувствительность её повысилась. Вот тогда и пойдёт настоящий кайф. Только ты уже взрослым человеком станешь и поймёшь, что радости в жизни не от кайфов, а от любви, заботы о ближних и от реализации самого себя, всех своих планов да свершений. Замечали ли вы, что по силе ощущений предвкушение событий богаче, чем сами события? Ибо предвкушаем мы эмоционально, а происходит всё … как сказать-то … Тьфу, запуталась.
Пока я по холлу разгуливала, да обо всём этом размышляла, двери в зал распахнулись, и я внутрь вошла. Недаром я самый дорогой билет приобрела. Рояль на сцене стоял так, что я видна должна быть пианисту «как на ладони».  Если он, конечно, в зал будет смотреть. Бывают ведь и такие, которые только в ноты глядят, опасаются сбиться. Вон в своём письме Эдуард Задунайских Матильде писал, что итальянский скрипач Паганини никогда с нот не играет. Они ему просто не нужны. Он в этой музыке живёт, как музыкальный демон. Потому католические священники его и не любили. Называли искусителем. Им виднее. 
Конечно, Артур Лойе концерт давал не один. Вместе с ним были ещё виолончелисты, тамбурист. Это такой человек, что играет на тамбурине, или провансальском барабане. Двухсторонний такой барабан. А ещё была небольшая духовая секция. Две флейты и кларнет. Альтовый. Называется бассетгорн. Как вы уже, наверное, догадались, играли они французские мелодии. Как народные, так и инструментальные. Музыка Мишеля Леграна, Мориса Жарра, Джо Дассена.
Первое отделение было отдано музыке классической. Артур Лойе вышел из-за кулис и уселся на круглый стульчик, откинув фалды фрака. Лично меня этот жест всегда смешил. Я бы предложила эту деталь одежды, специально для музыкантов, сразу делать отогнутой назад, как хвостик у пингвина. Смешно? Зато функционально. Знаете ли вы, что когда-то балерины танцевали в длинных или коротких юбках, а привычные нашему глазу многослойные балетные юбочки- пачки появились только в 1839 году. Юбочку- пачку и тапочки- пуанты с твёрдыми носами придумал в качестве эскизов художник Эжен Лами для танцовщицы балетного театра и Парижской Оперы Марии Тальони. Новый балетный костюм Тальони тоже вызывал сначала смех и даже неприятие публики, но великолепная пластика танцовщицы смирила публику и сейчас об этом никто и не вспоминает. Привыкли бы и к «пингвиньим» фалдам фрака.
Когда Артур Лойе играл классику, он смотрел то в ноты, то куда-то над своей головой. Такое впечатление, что он ожидает увидеть зрителей на самом верху, над кулисами. Есть там кто или нет, но Лойе туда частенько заглядывает. Я классику люблю и с большим удовольствием прослушала всё. Особенно понравились мне композиции Штрауса и Шуберта. От его «Весенней серенады» у меня чуть волосы дыбом не встали, так меня переполнили высокие чувства. Должно быть, тогда меня Артур и заметил, когда я первая из зрителей вскочила и зааплодировала.
Во втором отделении играли композиции французов, Мишеля Леграна и прочих. Вот здесь Артур Лойе себя и показал во всей красе и таланте. Он играл так, что хотелось танцевать или плакать, когда он играл «Индейское лето», шлягер Джо Дассена, сделавший его имя бессмертным для ценителей мелодичной музыки. И почти всё время Артур смотрел мне в глаза.
Это было божественное чувство. Вот я это сказала и словно не сказала ничего. Слова, не подкреплённые чувствами, являются бледным отражением того, что происходило между нами на самом деле. Это был самый настоящий «хрустальный мост», который звенел и вибрировал не только для нас двоих, но и для всех прочих в зале, которые тоже ощутили, что сделались свидетелями некоего чуда, ибо по-другому назвать концерт было уже нельзя. Было так тихо, что залетевшая случайно из буфета в зал муха тут же его в панике и покинула, ибо воздух был прозрачен и звонок и пропитан всеобщим восхищением, а также любовью, где солировала уже я, не вслух, конечно же, а порывами души.   
«Остановись, мгновение, ты прекрасно», должен был сказать доктор Фаустус, прельщённый чем-то необычным. А я вот не понимаю, зачем его останавливать. Остановившееся действие есть действие закончившиеся, а если оно нас чем-то восхищает, вдохновляет, то зачем ему останавливаться? «Я требую продолжения банкета», кричал пьяный управдом Бунша, переодетый в царский кафтан. Он, хоть и явная посредственность, но понимает, что в действии и есть вся сладость.
Мне бы не хотелось, чтобы концерт заканчивался. «Кончен бал и гаснут свечи», пел Андрей Макаревич в песне «Марионетки», и мы испытываем грусть, что представление заканчивается, а куклы будут пересыпаны нафталином и спрятаны в сундуке. Но ведь чувства-то свои мы в сундук не прячем, и нафталином, тем более, не пользуемся. Я, затаив дыхание, смотрела, как музыканты раскланиваются и уже с места поднялись все и аплодируют, аплодируют. Некоторые, с цветами, устремились на сцену, чтобы вручить их музыкантам, а в первую очередь, конечно же, Артуру. У меня появилось маниакальное желание устремиться следом, да за волосья их, за волосья …
Глупо ведь, правда? Артур честно заработал все эти знаки внимания, да и остальные музыканты тоже. Просто Артур в данных обстоятельствах является бэндлидером и «львиная порция» благодарностей достаётся именно ему. Вот по этой самой причине я и не кинулась на сцену, а осталась в зале, размышляя, что же мне сейчас делать. Если Артур Лойе удалится, то это значит, что всё наше общение, которое происходило во время концерта, мне пригрезилось, существовало внутри меня, а не снаружи. Возможно, всё это время Лойе размышлял, где же он раньше видел это лицо …
От этой вредной предательской мысли я опустилась на место и даже склонила голову, чтобы никто не увидел, как у меня из глаз капают слёзы. И именно в этот момент ко мне подошёл какой-то человек. Подошёл и остановился. Бесцеремонность какая …
Медленно я раскрыла сумочку и достала из неё носовой платок. Тщательно вытерла платочком лицо и лишь после этого подняла глаза. Надеюсь, теперь видно не было, что я только что плакала?
– Уважаемая девушка, – обратился ко мне этот незнакомый мне человек в солидном костюме и безупречной причёской. Он продемонстрировал ослепительно белые зубы в улыбке, что было даже обидно, учитывая, что я не успела почистить свои, так как проспала, когда поезд подъехал к вокзалу Воронежа, и туалетную комнату вредная проводница заперла перед моим носом. –  Артур Лойе прости вас никуда не уходить, а пройти к нему для важного разговора.
– Куда пройти? – Растерялась я, поэтому и слова получились как-то по жалобному.
– Пройдёмте со мной, -– предложил посланник Артура. – Сейчас будет пресс-конференция для прессы, а потом Лойе с вами поговорит … если вы, конечно, не против.
Говорит, а сам на меня снисходительно смотрит и кривенько улыбается. Знаем, мол, мы вас, фанаток творчества. Я даже обидеться было хотела, а потом передумала. Сказала лишь:
– Я подумаю.
– Что? – Переспросил посланник.
– Ничего. Куда надо идти.
– Я покажу. Это в большой гостиной будет.
И я за ним отправилась.


Глава 39. Предложение.
Должно быть я слишком долго препиралась с посланным за мною человеком, ибо пресс-конференция уже началась.
Гостиная имела интересную овальную форму, а всю середину её занимал большой полированный круглый стол, достойный того, чтобы за ним сидели все рыцари Камелота, во главе с королём Артуром. Кстати сказать, он и сидел во главе стола, мой Артур, а остальные расположились по левую и правую руку от него. Остальные, это музыканты, которые ему аккомпанировали. Если Лойе был одет в чёрный фрак с отделкой обшлагов из шёлка, то его товарищи обряжены были в приталенные камзолы из тёмного вельвета и бархата. То есть они вполне вписывались в образ рыцарей, снявших после «службы» кирасы и кольчуги, равно как и прочие доспехи. Всё остальное место занимали журналисты разных изданий. За камерой, установленной на треноге, находился телеоператор и делал медленную панораму по лицам музыкантов. Я увидела свободный стул у стены и скромно уселась там, как это и подобает воспитанной девушке. Посланец Артура ещё раз загадочно улыбнулся и исчез за дверями, сделав быстрый знак Лойе. Тот увидел его и коротко кивнул.
Репортёры, народ довольно ушлый. Говорят, что волка ноги кормят. Это определение подходит и под журналистов. Они вынуждены лезть всё время вперёд и задавать вопросы, какие обычно люди задавать не спешат. Есть даже такие издания, даже вопросы которых стыдно слушать, можно от смущения сгореть. А как на них отвечают, я вообще не понимаю.
Сначала задавали вопросы … как бы это сказать … ознакомительного характера.
– Читатели нашего издания хотели бы знать о том, какой профессии ваши родители?
Перед Артуром стоял микрофон, и Лойе, откашлявшись, начал рассказывать о своих родителях, как они принадлежат миру музыки и как они прочили своему сыну, то есть ему продолжение их миссии. Всё это я и так прекрасно знала, потому не очень и прислушивалась, а больше разглядывала самих журналистов. Мне порой даже нравится смотреть на людей со стороны. Когда они не видят, что ты на них смотришь, то остаются такими, какие есть. При непосредственной беседе люди стараются следовать образу, которого придерживаются. Весь мир театр, говорил гениальный английский драматург, а люди в нём актёры. Хорошо это или плохо? Я вот думаю, что и так и этак. Хорошо, если люди хотят выглядеть и стараются для этого, лучше, чем они есть на самом деле. Плохо, потому что затянувшаяся игра есть лицемерие и цинизм. Надо быть самим собой, а ложь, она ведь не может быть во благо, сами задумайтесь. Ложь может быть льстива, но без правды нельзя установить истину … Как-то так. Я опять задумалась, а между тем разговор перешёл уже на тему музыки.
– Расскажите об этом вашем проекте.
– Мы с ребятами, – Лойе наклонил голову и посмотрел на лица окружающих его музыкантов, а потом снова повернулся к журналистам, – решили разработать французскую музыку. Истоки современной французской эстрады вытекают из творчества Пьера Жана Беранже. Сын писца при нотариусе был сочинителем сатирических стишков и баллад. Я бы сравнил его одновременно с Александром Галичем и Булатом Окуджавой.
– Но ведь это поэты, а речь идёт о музыке.
– Почему надо разделять эти два понятия? – Пожал плечами Лойе и продолжал. – Да, Беранже был поэтом, но в большей степени поэтом- песенником. И музыка для него была важна, потому как делала более восприимчивыми тексты его песен. А чтобы песни были ярче и запоминающейся, подбиралась и соответствующая музыкальная канва. Вспомните древнеславянского певца Бояна …
– Баяна, – машинально поправил кто-то из репортёров.
– Вообще-то, – улыбнулся Артур, – в «Слове о полку Игореве» говорится именно о Бояне. Должно быть родители его чего-то там боялись, что назвали так своего сына. Может, потому потом в летописях имя переправили на Баян, да и привыкли к этому. И так правильно, и этак. Боян, это наш Орфей славянской древности. Он был певцом, поэтом и музыкантом, и при этом столь искусным в своём творчестве, что память о нём сохранилась до сих пор, а прошло ведь более тысячелетия. Кого ещё так помнят? Разве что Гомера. Кстати сказать, оба они ослепли к старости.
– Как вы думаете, от чего? – Спросил кто-то из репортёров. Я сидела сбоку и мне было плохо их видно.
– Я думаю, что от сахарного диабета. Жизнь сама по себе богата стрессами, а уж в те времена что и говорить. Порой стрессы и опасности оборачиваются гормональной перестройкой всего организма. Жюль Верн ведь тоже ослеп и умер от диабета.
– Мы отвлеклись от темы, – послышался голос. – Давайте про музыку.
– Давайте, – согласился Артур. – И Боян, имя которого стало нарицательным и даже послужило названием для хроматической гармони, вызвал к жизни гусляров- последователей, которые распевали былины под музыкальное сопровождение, а когда начинался весёлый пир, пели песни здравные, застольные и величальные. Позднее появились чисто увеселительные певцы, скоморохи- домристы. Они и придумали озорной жанр частушек. Это уже чисто народное творчество, сохранившееся до сих пор, кстати сказать. Но подобное баянам творчество характерно не только для Руси. В средневековой Европе тоже было немало бродячих и придворных музыкантов – савояр, рапсодов, вагантов, миннезингеров. Они бродили от селения к селению, от пира к пиру, и услаждали слух слушателей исполнением своих и чужих наигрышей. Чем больше был набор музыкальных инструментов, тем шире и богаче был звуковой ряд, а значит и восприятие слушателей. Всё ведь познаётся в сравнении. Мир музыки имеет тоже свою эволюцию.
– Вы переходите от Беранже к Бояну, или Баяну, потом вспоминаете скоморохов, савояр, рапсодов. А насколько музыка, сама по себе, интернациональна?
– А насколько интернациональны птицы? – Улыбнулся Артур, и я почувствовала гордость за его сообразительность. – Они сегодня здесь, а завтра там. Точно так же и песни.
– А как же гимны? – Спросил тот же голос.
– Гимны состоят на службе у государства и не являются предметом искусства. Я бы так ответил на это. Скорей это – государственный символ, как и герб. В старое время самодержец держал в руках Скипетр и державу, как символы власти. Теперь государство, ровно в таком же значении, держит гимн и герб. Смысл их в наглядности. Но лучше нам перейти к теме музыки.
– Конечно …
– Пора …
Репортёры загомонили и начали тянуть руки, желая задать вопросы. Я неотрывно следила за лицом любимого. Он, то и дело, тоже поглядывал на меня. Должно быть он тоже хочет, чтобы всё поскорее закончилось, чтобы нам можно было остаться вместе, и поговорить обо всё … Я ему всё-всё-всё расскажу …
– Музыка времён Беранже и музыка современная сильно отличаются друг от друга. Не правда ли?
– Это внешняя сторона музыки. Она стала гораздо глубже и восприимчивей слушателями. Но суть её не очень изменилась. Я думаю, что если бы сюда поместить несколько человек из кабачка мадам Крюшон, где любил отдыхать поэт и пел свои песни, и сыграть им те же композиции силами нашего оркестра, то я думаю, что они бы узнали привычные им песни и хором стали бы петь их. Это я о сути музыкального сопровождения.
– Почему вы взяли тему французской музыки?
– Точнее было бы спросить о музыке французских композиторов, – снова улыбнулся Артур и я порадовалась этой его светлой улыбке. – Музыка, как мы уже условились – интернациональна. Но есть и свои особенности. Французы, как и мы, немного безалаберны и чуть-чуть ленивы. Впрочем, как и греки, к примеру. Французская эстрада лёгкая и жизнерадостная. Горловое пение, Эдит «Воробышек» Пиаф или Мирей Матье, оно чуть более сложно для восприятия нашего отечественного уха, но ведь фирменный тирольский, а точнее даже альпийский напев- йодль ещё более сложен. Но ведь это не умаляет его оригинальности и интересности. К примеру, полька-енка стала фирменным музыкальным знаком Финляндии, и это замечательно. У нас «Калинка- малинка», а у них полька- енка.
– Вы играли «Индейское лето» Дассена. Когда-то эта песня была хитом, но сейчас её уже не поют. Почему француз Дассен пел песню про американское лето, как вы думаете?
– Но мы же сыграли эту мелодию. И она великолепна. Что же касается Америки ... Джозеф Дассен родился в Нью-Йорке в 1938-м году, а умер на Гавайских островах в 1980-м. Его отец, Жюль Дассен был довольно известным кинорежиссёром и социал-демократом по убеждениям. Когда в США начался антикоммунистический угарный период, названный «маккартизмом», Жюль Дассен, кстати сказать по матери он – наполовину русский, вместе с супругой, скрипачкой Беатрис Лорен и сыном Джо, перебрались на историческую родину, то есть во Францию. Это был трудный 1945 год и, уже в Париже, родители будущего певца и композитора разошлись. Но Джо скучал по стране, которую считал своей родиной, и он снова отправился в США, где поступил в Мичиганский университет «Энн Арбор» и начал обучение на факультете этнографии. Именно с тех времён и зародились в нём впечатления, которые он выразил в известной песне «Индейское лето», написанной гораздо позднее, в 1975-м году. А сразу после обучения в университете Джо Дассен защитил докторскую степень, но этнографией серьёзно заниматься так и не стал. Всё своё свободное время он посвящал чтению, а также творчеству шансонье Жоржа Брассенса, сочинявшего стихи в подражание Франсуа Виньона и Поля Верлена. Со временем и сам Джо Дассен научился играть на гитаре и петь своим проникновенным голосом. К тому времени Джозеф Дассен снова вернулся в Париж и даже устроился работать ведущим на радиостанцию RTL. У него было масса друзей, а один из них, Жак Плето, помогал аранжировать музыкальное сопровождение песен, а потом сделался арт-директором Дассена, и они вместе начали выпускать один музыкальный диск за другим. Женился Джо Дассен довольно поздно, в 1978-м году на Кристин Дельво, проживавшей в Руане и родившей ему двух детей. Но Кристин была женщиной довольно ревнивой и частенько закатывало Джозефу скандалы по причине того, что его преследовали толпы поклонниц. Они даже разошлись по этому поводу и Кристин запретила ему видеть Джонатана и Жюльена, который только родился и носил имя отца певца. Тогда у Джо случился сердечный приступ. Он так сильно переживал разрыв с супругой и детьми, что у него началось онкологическое заболевание, а 11 июля 1980-го года на концерте в Порт-о-Канне он потерял сознание и упал прямо на сцене. Его доставили в больницу, но он желал работать и дальше. Его переполняли новые идеи всё новых песен. С трудом врачи его уговорили взять творческий отпуск. Он отправился на Гавайские острова, где и случилось следующее обострение. Джозеф Дассен умер 20 августа 1980-го года, и не на больничной койке, а за столом в ресторане города Папеэтте. К слову сказать, в этом же году погибли Джон Леннон и Владимир Высоцкий, не менее великие музыканты и исполнители.
– Вы так хорошо знаете историю жизни и творчества Дассена, что рассказали нам немало интересных фактов. Это чем-то обусловлено? Вам интересен именно этот человек, именно его творчество?
– Мне интересен Джозеф Дассен, но интересны и другие. Ганс Ласт, более известный как Джеймс Ласт, который известен как композитор и руководитель интереснейшего оркестра, работающего над самыми разными жанрами музыки, зачастую настолько антагонистичными, что от этого получаются удивительные эффекты. А Эннио Морриконе, сын ресторанного трубача. Он закончил консерваторию Святой Цецилии и получил диплом трубача, как и отец. Морриконе научился жить в музыке и это дало настолько ощутимые плоды, что кинорежиссёры вставали в очередь, чтобы он взялся выразить музыкальную суть фильма. Эннио Морриконе написал музыку практически для всех фильмов Серджио Леоне и Бернардо Бертолуччи, которые стали его искренними друзьями и поклонниками. В 1995-м году Морриконе был удостоен статуэтки «Большого льва» на Венецианском кинофестивале за выдающиеся заслуги в области кинематографии. В 2007-м от получил за такие же заслуги уже другую статуэтку – «Оскара». А композитор Нино Рота? Кроме фильмов «Ночи Кабирии», «Сладкая жизнь», «Крёстный отец» он писал музыку к балетам и сочинил четыре симфонии.
– А как вам современная музыка? Не кажется ли вам, что рок почти умер, а рэп окончательно убьёт музыку в том представлении, в каком её видели Вивальди, Бах и Чайковский?
– Новые времена рождают новые впечатления, – пожал плечами Артур. – Кто-то слушает насыщенные жаргоном (арго) песни. Кстати сказать, именно с таких песен и начинал Жорж Брассенс, да и наш Владимир Высоцкий. Но это не умаляет всего их творчества. Волны приходят и уходят, а море остаётся. Что же касается современной оркестровой музыки, то я могу привести пример Жана- Мишеля Жарра, который использует множество музыкальных эффектов в своём творчестве. В 1997-м году он участвовал в торжествах, связанных с 850-летним юбилеем Москвы, и дал по этому случаю грандиозный концерт на Воробьёвых горах с великолепным лазерным и голографическим шоу. Этим зрелищем насладилось более двух миллионов человек, а сам концерт был засчитан как рекорд по массовым зрелищам и зафиксирован в Книге рекордов Гиннесса. Говорит ли это о том, что интерес к музыке сокращается?
– Скорей уж наоборот …
– И я так же думаю. А творчество Дидье Маруани? Когда-то он начинал в электронной группе «Спейс», то есть «космос», но со временем реализовал серьёзные композиторские таланты и пишет уже настоящую симфоническую музыку. И у нас есть подобного направления работы. К примеру, композитор Юрий Чернявский, записавший несколько альбомов популярной музыки, в том числе с Михаилом Боярским и «Весёлыми ребятами». Нет, я бы не сказал, что музыка наша разрушается. Другой вопрос, чем нас усиленно потчуют? Но это уже от нас с ребятами не зависит.
Задавали вопросы и другим музыкантам, и они на них охотно отвечали, порой с юмором, но чаще всего серьёзно. Время, отведённое на пресс-конференцию, уже заканчивалось. Переходили уже на личные вопросы.
– Скажите, Артур, а как у вас с личной жизнью? Не мешает ли ей гастрольные туры, которые у вас есть, а в будущем будет ещё больше?
– Такова жизнь музыканта и композитора. Я думаю, что в скором будущем мы будем … Говоря мы – я имею в виду всех музыкантов, создателей тех или иных проектов. Так вот, мы будем создавать музыку и придумывать шоу, а технические службы создавать на их основе голографические красочные представления. Тогда уже нашего непременного присутствия на концертной площадке будет минимально или вовсе необязательно. Это позволит нам сохранить массу полезного времени, которое отдать творчеству и семье, своим любимым и родным людям.
– Хорошо, если так будет, но это времена отдалённые, а пока что – скажите, у вас есть девушка?
Я насторожилась и выпрямила спину. Что он сейчас скажет и не помешает ли моё здесь присутствие, чтобы ответить честно. Или он отделается какой-нибудь очередной шуткой. Но Артур повернул голову ко мне и глянул мне прямо в глаза. Между нами тут же восстановилась та связь, которая появилась на концерте и позволила ему сыграть так, как он не играл до того никогда.
– Есть ли у меня девушка? Конечно же есть. Она ездит со мной всюду и, когда я её вижу, я знаю, что у меня всё получится. Есть такое понятие – муза. В представлении людей античности это дочери Зевса и Мнемосины, тоже богини, покровительствующие наукам и искусствам. Я с этим согласен. У каждого творческого человека должна быть своя муза, которая покровительствует ему своими любовью и расположением, ибо любовь, это связь с Богом, с космосом, со всей Вселенной, со всеми её пространствами и величием, и мы, с нашими музами, уподобимся по своим возможностям тем богам, о каких грезили мудрецы античных времён.
– А вы нам её представите?
– Пожалуйста. Несколько последних дней я её не видел, и понял, как мне её не хватает и, когда сегодня я увидел её взгляд, её в зале присутствие, я понял, что это она и есть – моя судьба. И, пользуясь случаем, прошу у тебя, Евгения, согласия стать моей супругой. Предлагаю тебе свои руку и сердце, при свидетелях.
Все встали и принялись аплодировать, оглядываясь по сторонам, но так как, кроме меня, других посторонних здесь просто не было, то скоро все смотрели на меня. Я готова была провалиться сквозь пол в подвальный этаж. Ведь я была не прибрана, не ухожена, а меня уже фотографировали, на меня наставили объектив телекамеры, и ко мне уже тянули микрофоны.
– Расскажите о себе …
– Кто вы, муза …
– Несколько слов для нашего издания …
– Согласны ли вы принять предложение Артура Лойе?
– Д-да, но сперва …
Но сперва я должна ему, да и всем вам рассказать свою историю, историю своих терзаний и похождений. Господи, с чего же начать? Разве что с того, как меня зовут. В гостиную доносились звуки фортепиано. Кто-то снаружи сел за клавиши инструмента и начал играть. Что ж, я начну рассказывать свою историю под звуки фортепиано …


Послесловие
( специально для Сидорова)
Женька, прости меня, если сможешь!..