Обход

 

-- Броня Исааковна, сколько вам лет?
-- Много, много, много!   
Сморщенная, с крючковатым носом, старушка напоминает птицу. Движения рук  хорошо  дополняют это сходство.
-- В нашем городе есть только две женщины, которые скрывают свой возраст. Это Фейга Яковлевна и Броня Исааковна.
Гиннес, медлительный и высокий, закончил наконец причёсывать плотные седые кудри, обрамляющие лучезарную лысину, и поворачивает голову туда-сюда, раздумывая, что бы такое с ней ещё сотворить.
-- Сегодня вечером я её увижу. Мне передать от вас привет?
-- Вы идёте? О-о, я такая рада за вас.
-- Да, Броня Исааковна. Я не могу не пойти. А вы-ы?
Она машет рукой. Её жилистая кисть из рукава белого халата кажется  тёмно-коричневой.
-- Какое пойти! Сегодня Софа опять подкинет мне своих золотушных отпрысков.
-- А что Семён Семёнович?
-- Семён Семёнович страшно занят. Он реставрирует мебель.
-- Всё ещё реставрирует? Или это уже другая мебель?
Мужчина распахивает дверцу шкафа. Критически оглядывает свежевыглаженный халат, держа плечики на вытянутой руке. Со стороны можно подумать, что он поймал кого-то за шкирку.
-- Нет, это всё та же мебель. Дело в том, что прежде, чем что-нибудь решить, он сначала всё рассчитывает.  Имеет такую привычку.
Стуча старомодными каблуками, она пробегает в смежную комнату и склоняется над столиком, уставленным баночками с мочой.
-- А правда, что если в какой-то баночке недостаёт урины, то вы добавляете в неё из других?
-- Вы всегда всё путаете, Леонид Наумович! Это говорили о Евдокии.
-- А-а.
Он оборачивается к зеркалу. Поправляет галстук и застёгивает халат на все пуговицы.
-- О Евдокии, которая уже сорок лет, как здесь не работает.
-- Сорок лет! Как бежит время.
-- Я удивляюсь, откуда вы вообще можете о ней знать!
Губы мужчины трогает едва заметная улыбка.
-- Мадам Кудасова уже на работе?
-- Она, коне-эчно, уже на работе. Но до меня ещё не добралась.
-- Ещё бы! До вас не так-то просто добраться.

В палате бело и солнечно. Навстречу доктору лица больных самопроизвольно растягиваются в улыбках.
-- Ну-у, и как тут у нас? – вместо приветствия заговаривает он. --  Вот вы, молодой человек. Вижу, вы поменяли койку. Поближе к выходу?
-- Всю ночь  бегал. Не знаю уж, куда, -- сипит с дальней кровати грузный Жорик, водитель. – Прибёг только под утро, весь в духах. Вы вот его обнюхайте!
-- Один мой знако-омый примерно так же набегал на тысячу двести рублей в месяц. Это ещё теми деньгами!
Доктор ощупывает поясницу парня.  Тот дёргается от резкой боли, но, закусив губу, терпит. 
-- Як? Заробыв? – удивляется пожилой поджарый каменщик Павло Зима.
-- Заработал двадцать пять процентов алиментов. Как одну копеечку.
Палата взрывается хохотом. В проём  двери просовываются две любопытные посторонние физиономии и встают там на мёртвый якорь.
-- На свидания бегать пока рановато.
Он переходит к Жорику.
-- Так будем ещё лазить зимой под машину?
-- Да как же под неё не полезешь, Леонид Наумович! Ехать-то надо.
-- И снова приедете прямо сюда. Это я вам обещаю как родному сыну.  Берите сейчас же направление на ВТЭК. 
-- А так можно?
Жорик  поднимается с постели, изо всех сил превозмогая боль. Глаза заполняются слезами. Губы дрожат, готовые искривиться в стоне.
-- Попросите мадам Кудасову, она сделает.
-- Неужто!
-- Ну… -- пожимает плечами доктор. – Чего не попросите, того не сделает.
Он закуривает сигарету. Дым тонкой струйкой вытягивается в большую форточку – так, что в палате чувствуется лишь лёгкий аромат «Золотого руна».
-- Ты ведь ещё и псих, -- говорит он Жорику.
Тот грустно качает головой.
-- Оно тебе нужно как гадюке стоматолог.
-- Да как же!..
Жорик дёргается  и осекается, сражённый болью.
-- В мире очень мало вещей, которые стоят того, чтобы тратить на них нервы.
-- Да ну-у!..   
-- И если я не прав, пусть меня поправит тот, кто скажет, что их и совсем нет.

(продолжение по требованию)