- Дед Михайло! Дед Михайло!
Рослый широкоплечий мужчина, рубивший засохшую акацию на дрова, по-медвежьи, всем корпусом, повернулся на голоса. На солнце блеснула серебром тяжёлая серьга в ухе:
- Ну, чего вам ещё, бесенята!
- Расскажи нам, как с туркой воевал! – из-за каменного забора выглядывали простоволосые детские головы, с дочерна загорелыми мордахами и облупленными носами.
- Некогда мне с вами лясы точить! Геть до дому! – Михаил Савватеевич махнул на мальчишек рукой, словно отгоняя назойливую мошкару.
- Ну расскажи! – не унималась ребятня.
- Да я ж вам сотню раз рассказывал!
- А Арсюха, вона, ещё не слыхал! – показал пальцем на белобрысого малыша один из ребят.
- Солдаты, что через город идут, сказывали, опять война почалась, агличаны с французями на нас полезли. Говорили, что и турки с ними заодно. Видать не всех ты их побил, дедушка Михайло, - хитро прищурился старший из мальчишек.
- Вот же злыдень! Это когда я про такое рассказывал, что я турок побил? – опешил Михаил Савватеевич.
- Ну, может и не рассказывал. Подзабыли уже. Расскажи ещё, как в самом деле было, - парнишка незаметно подмигнул своей ватаге.
- Вот ить, шельмец! – усмехнулся в рыжеватые, с проседью, усы Михаил Савватеевич, - давайте сюда. Да не через забор! Зашибётесь ещё. Через калитку заходите.
Михайло похромал в тень от пристройки к дому, кряхтя, уселся на колоду, выставив вперёд негнущуюся ногу, достал пеньковую трубку.
Михаилу Савватеевичу было, что рассказать ребятне. За свои пятьдесят шесть лет много чего повидать пришлось.
Михаил Строков родился здесь, в Херсоне. Его отец приехал сюда с партией вольнонаёмных рабочих на строительство крепости. Здесь и осел. Отстроился, женился на солдатской дочери. В восемнадцатом году, в рекрутский набор, выпал «жеребий» Михаилу на царёву службу идти. Забрили его в матросы.
Служить Строкова направили на новый 44-х пушечный фрегат «Флора», спущенный на воду в мае этого же года.
Определили Михаила в пушкари. Поначалу служба тяжело давалась. Корпоралы гоняли молодого канонира по пушечной палубе, что тебе кота по подворотням. Ништо, вскоре пообвык.
Михаил уже восемь лет отслужил. Забыл, как на кровати спать, для него после дневных трудов, чем в подвесную койку улечься, слаще и не было ничего. «Флора» тогда крейсировала у берегов Абхазии, охотилась на контрабандистов.
В воздухе всё отчётливей пахло порохом.
В Греции шла война за независимость. Помимо России греческих христиан поддерживали Великобритания и Франция, но и чрезмерного усиления России в регионе они не приветствовали. Западные державы пытались сохранить баланс, что в свою очередь не устраивало Николая I, желающего вести самостоятельную внешнюю политику, без оглядки на европейских союзников. Эти противоречия и привели, в конце концов, к войне с Турцией. Дипломатия оказалась бессильной. По меткому выражению кардинала Ришелье, жившего без малого двести лет назад, заговорили пушки, последний довод королей.
Только через десять лет со дня, как покинул отчий дом, Строков принял участие в серьёзных боевых действиях в мае 1828 года. В конце апреля «Флора» вышла из Севастополя, в составе эскадры, и направилась к Анапе.
Фрегат прикрывал высадку десанта, обстреливал крепость.
Строков, к тому времени, уже сам в должности корпорала, наводил орудие на цель, хоть и растерялся немного, но палил исправно. Выйдя из первого боя, он так и не понял, испугался он тогда, или нет. Некогда было. А позже и растерянности никакой не осталось, даже сумел вывести из строя две турецкие пушки, получив похвалу от начальства.
Береговые орудия турок изрядно потрепали корабль. Порвали такелаж, повредили рангоут. В одном только корпусе насчитали одиннадцать пробоин.
Анапа капитулировала. «Флора» вернулась в Севастополь.
После ремонта фрегат снова вернулся к Анапе, и с эскадрой направился к румелийскому берегу, к Варне.
День 27 июля Строков особо запомнил. Он тогда живого царя увидел.
Экипаж выстроился на палубе, на борт поднялся сам Николай I, поздоровался с моряками. Михаил вместе со всеми, выпучив глаза, заорал: «Здравия желаем, Ваше Императорское Величество!».
Строкову и ещё двум членам команды Николай лично вручил «Георгия».
«Флора» доставила императора в Одессу. Фрегат сопровождали пароход «Метеор» и бриг «Меркурий».
В Одессе Михаила отправили в госпиталь. Отродясь ничем не болевший Строков подхватил воспаление лёгких. Это в такую жару-то! Хотя по жаре такое, как раз и случается. Выбрался поутру наверх из ватной духоты нижней палубы, глотнул свежего ветра и… Приходи кума любоваться!
Еле-еле выкарабкался Михаил из болезни, думал что всё. Помрёт безвестно на больничной койке, и «Георгием» своим погордиться не успеет. Но молодой сильный организм справился. Худой, с запавшими глазами на осунувшемся лице, Строков вышел из госпиталя.
После двухнедельного отпуска по болезни, в котором он отъедался дома, на матушкиных харчах, его назначили в экипаж на 18-ти пушечный бриг «Меркурий», тот самый, что сопровождал их фрегат с императором на борту в Одессу.
В начале мая 1829 года фрегат «Штандарт», бриг «Орфей» и бриг «Меркурий» крейсировали у выхода из пролива Босфор. Отрядом кораблей командовал капитан-лейтенант Павел Яковлевич Сахновский.
14 мая русские корабли заметили с турецкой эскадры, состоявшей из шести линейных кораблей, двух фрегатов, двух корветов, брига и трёх тендеров. Видя свой неоспоримый перевес в силе, турки направили свои корабли в сторону отряда Сахновского.
На «Штандарте» подняли сигнал: «Избрать каждому курс, каким судно имеет преимущественный ход».
Тихоходный «Меркурий», даже помогая движению корабля вёслами, отстал от вырвавшихся вперёд «Штандарта» и «Орфея».
К двум часам по полудни бриг, видимо сокращая расстояние, стали догонять 110-пушечный линейный корабль "Селимие" и 74-пушечный линейный корабль "Реал-бей".
Не имея возможности уклониться от боя, командир брига, Алексанр Иванович Казарский, собрал офицеров.
Шансы выйти из сражения, не потеряв корабль и команду, были равны нулю.
Вооружение брига состояло из восемнадцати 24-х фуновых карронад, и двух трёхфунтовых переносных пушек. Орудия были установлены на верхней палубе, где канониры были защищены только бортами. При сближении, неприятельские стрелки, с высоты мачт, могли без труда расстрелять орудийную прислугу.
Мысленно уже приняв решение, командир, согласно традициям, дал возможность высказаться своим офицерам. На совете единогласно поддержали своего начальника: отбиваться от противника до последней возможности, по истечении которой пойти на сближение с одним из вражеских кораблей, и взорвать крюйт-камеру.
- Заснул что ли, дедушка Михайло, - Михаил Савватеич и не заметил, за мыслями, как мальчишки расселись перед ним плотным полукольцом.
- С чего вы взяли? – вздрогнул от неожиданности отставной моряк. – Ну, и что вам рассказать, пострельцы?
- Про то, как турка на море бил! Как «Селима" чуть не утопил! – загалдела ре-бятня.
- Ладно, ладно! – замахал на них руками Михаил Савватеевич, раскурил потухшую трубку, и начал рассказ:
- Наш бриг с ещё двумя кораблями тогда Босфор сторожили, пролив такой, навроде Керченского. В тот день, как сейчас помню, четырнадцатого мая погода ясная стояла, далёко видать. Матросы с парусами управляются, а мы, комендоры, артиллеристы, значит, на нижней палубе какой не то команды дожидаемся.
Вдруг наверху топот, боцманские дудки свистят «Всех наверх!». Ну, мы под-хватились, и на палубу. А там беда. Марсовый задалёко турецкие паруса углядел. Цельных четырнадцать штук. Знамо дело, нам с такой силищей биться не с руки, не совладаем. На «Штандарте», это фрегат, что у нас за главного был, сигнал подняли: «Мол, бегите от басурман, как вам сподручнее». Хочь и не любит русский моряк от противника бегать, а деваться некуда. Сам «Штандарт» со вторым бригом «Орфеем», так припустили, только мы их и видели.
А у нашего-то «Меркурия» ход не ахти, какой. Уж и матросов на вёсла поставили, а всё от своих отстали. Тут и турки нас догонять стали. Два линейных корабля нам пятки щекочут, только не до смеха. У них пушек-то, супротив наших – тьма!
Командир наш, Александр Иванович, земля ему пухом, - Михайло мелко перекрестился, - на шканцы вышел, и ко всем нам обращается со смыслом: «Не уйти нам от поганых иноверцев. Не посрамим славы Русского оружия! Встретим врага, как подобает православному воинству, не отдадим Андреевский флаг на поругание! Будем верны присяге!».
Мы все тогда «Ура!» закричали, хоть и жалко помирать, но не за так ить, за Отечество, за Расею-матушку. Испросили позволения в чистое переодеться…
- А зачем в чистое-то? – спросил малец, что Арсюхой кликали.
- А как же? Негоже перед Богом в непотребном виде представать. Мы же знали, что живыми из этого боя не выйдем.
Опосля, как переоделись, командир приказал прекратить грести вёслами, разобраться по местам, ял, что за кормой висел, за ненадобностью в море сбросить, и открыть огонь по туркам из трёхфунтовых пушек из кормовых портов.
Турки тоже по нам палить начали. Мы сначала уворачивались, ну, а как янычары нас в клещи взяли, так деваться некуда стало. С «Селима», что с противоположного от моего борта был, по-нашему кричат: «Сдавайся! Убирай паруса!».
Ну, мы им и «убрали». Всем бортом, да из ружей, как дали по «Селимке», так абордажная команда, что у него на вантах висела, что тебе спелые яблоки на палубу и в воду посыпалась.
Мы: «Ура!», а они давай в ответ по нам палить. Тут уж небо в овчинку показалось. В нас и ядра, и брандскугели, и книппели полетели, это снаряды такие. Одни навроде ядер, только стержнем между собой соединённые, это чтобы рангоут рушить, а вторые зажигательной смесью начинённые. По мачтам басурмане не попали, а вот пожар, учинили не раз.
Уже в вечеру Ванька Лисенко, добрый канонир, на «Селиме» сбил ватер-штаг и бейфут, это снасти такие, и турки отстали, но вдогонку всё же пальнули. Сбили одну пушку. Из прислуги кого покалечило, а кого и убило. Такое зло меня взяло! Думаю, ну подставься ты мне, ужо я не промахнусь! И не промахнулся ведь!
Михаил Савватеевич замолчал, улыбаясь в усы вернувшейся с воспоминаниями молодости, покачал головой с частыми нитями серебра в волосах, набил новую порцию табака в трубку.
- А дальше! Дальше, что было, - заторопили его ребята, наизусть зная эту ис-торию.
- Дальше, как к моему борту второй корабль приблизился, я пушку навёл, и стрельнул. У турка фор-брам-рей и нок фор-марса-рея моим ядром срезало, а лиселя, паруса, как бельё с верёвки сорвало, да носовые порты ими закрыло.
«Реал-бей», так второй линкор назывался, раз только и огрызнулся, и тоже в дрейф лёг. Так что, не топил я «Селима», - Михайло нагнулся, и потрепал по волосам подначивавшего его парнишку.
- Тогда и мне досталось. Ядро с «Реала» аккурат рядом с моим портом в борт угодило. Вывороченной доской мне ногу переломало, - Михайло погладил ладонью негнущееся колено, - а канонира моего щепой изранило. В том бою я четырёх товарищев убитыми потерял, а раненых, вместе со мной только шесть человек было. Ещё командир наш контузию получил, но с палубы до конца сражения не ушёл.
Оторвались мы от турок. Паруса, как решето, такелаж, что паутина рваная висит, поболе двадцати пробоин в корпусе, а ништо, до своих дошли. Там нас похоронили уже. Не верили, что сумеем из этой передряги живыми выйти. А мы вышли! И сейчас англичанам с французами прикурить дадим, и туркам старые обиды припомним! Кабы не нога, я бы сам охотником записался.
А так самого меня вчистую с флота ещё тогда списали. Дали второго «Георгия» и пожизненную пенсию в размере двойного жалования положили. Командир наш, почитай, уж двадцать один годок, как в Николаеве помер. В Севастополе памятник ему поставили, сам видел, а «Меркурий» ещё служит, ещё задаст ворогу жару, как мы задавали!
Ну, давайте ребятишки, идите со двора, а то жинка скоро придёт, начнёт по мне из всех орудий палить, за то, что я с вами прохлаждаюсь, заместо того, чтобы хозяйством озаботиться. Глядишь, и вам, не ровён час перепадёт.
Ребята давно убежали, а Михаил Савватеевич всё сидел, задумчиво щурясь на клоня-щееся к закату солнце, и попыхивая прокуренной пеньковой трубкой.