5 декабря. 2018 год. Во дворце Черной Подруги. Ранее утро. « Мы никогда не можешь представить себе личность без ее повседневных качеств, привычек, скорее настроений. А настроения, они как маленькие кисточки, лежащие у мольберта художника. И кто же тогда, кто создает это самое настроение, включая в него отпечатки депрессивности и ненависти порой к самым родным. Вот душа, шар, чему он подвластен или кому? Он подвластен, вероятней всего, чему. Потому имя этому чему – внешняя сторона характера. Привлекателен? Нет, у него слишком продолговатое лицо с вытянутой, изощрённой шеей. И она не бывает, пуста, какое-нибудь дорогое, напротив дешевое сияет у темного воротника колье. Даже в своих просторах, будучи, гуляя без одежды, он не снимает лишь украшения, роль которых известна всем чувствам. Каждое утро он встает, выходя из сна совершенно новый, иногда оставшийся в прошлом дне, и тянуться его руки к огромному полотну с вбитыми насмерть гвоздями. Полотно похоже на доску, поцарапанную, в некоторых углах, залитую гранатовым соком, да и косточки от фрукта валяются недалеко. Выбор его основан на мнениях Влиятелей. Влиятели, именно они воспитывают его с самого рождения, их не больше двух плотных силуэтов, отвечающих за происходящие картинки в реальности. Они всегда проникают в виде частиц на стенки глаз человека, и собирают в себя все успешно или не очень запечатленное. После чего, перед тем, как разбудить свое воспитанное дитя, а для них характер является дитем дор конца жизни физической оболочки, они выбирают для него ожерелье. Ожерелье и скажет молча в будущем эмоциям, чувствам, о том какова их работа в выбранный день. Но Характер, не считающей себя дитем, просыпающийся в пышной кровати, на протяжении множества лет пытается принять на себя полное управления эмоциями, до мыслей он добирается, не осмеливается за исключением особенных случаев. А пока, пока каждый рассвет, голос будившего сердца, дает ему глупейшую надежду пошатнуть равновесие, и самому создать новому. Но вот, как ему сказать, что никогда этого не произойдет, потому что Влиятели, еще их называют хранителями покоя, не позволят неугомонному характеру сделать выбор в пользу себя. Он характер, его имя имеет власть, но власть, обречённую не только на его контроль. А если он будет противиться этому, рваться с места, кидая обратно предложенные варианты, то вся деревянная стена будет залита едкой, тёмно-малиновой краской, его краской.» - в ночь, когда сон пересекся с реальности, когда рассвет полоснул в глаза заледеневшим силуэтам во дворце у Черной Подруги, она кончилась. Кончилась с неимоверной тяжестью в сердцах, и разочарованиям в тех, кого любили. Мы помним, что Тишенька осталась стоять перед Госпожой, а Привязанность, не взятая в плен репликами зимы, стала свидетелем прихода незваной гостьи… Было около шести утра, когда Созерцательница двух чувств пришла в сознания в комнате, превратившейся для нее когда-то в настоящий плен. Открыв глаза, с зацепившимися ресницами, лежа на спине, она вытянула левую ладонь влево, нащупала смятую с золотистой обвивкой подушку, на конце молнии на ней болтался круглый, сшитый из материала, красноватый шарик. Она тут же поняла, где она, узнала эту самую кровать…
…Ей было десять, а в возрасте трех лет Черная Подруга часто лежала на мягкой поверхности, на не особо высокой кровати. Эта широкая комната, обделанная кафелем, который говорил собой, прогоняя незваных гостей, располагалась в верхней части дворца. Скользкий пол часто не оберегал жизнь ее дочери, а наоборот подводил к риску. Но Госпожа была уверена, что если хоть одна душа проникнет, чтобы увидеть ее не родную Созерцательницу одного чувства, она должна знать об этом неуважительном поступке какого-либо подданного. Да, уважению, ему одному она отдавала себя полностью, никогда не опуская головы, даже в моменты веселья с Привязанностью она всегда оглядывалась в сторону двери, беспокоясь, как бы не появилось чье-то лицо. Ах, как она боялась, что это существо с очаровательными, сочувствующими чему-то бес конца глазами обязательно погубит ее правление. Но, не смотря на это, она никогда до злой ночи, последней ночи покоя не говорила дочери свое истинное имя. Но тот эпизод жизни помнили эти навсегда стихшие красные шторы, закрывшись которыми шестилетняя девочка сидела на просторном подоконнике, углубляясь в речи Луны. Спутник планеты, на которой еще не успела побывать, манил ее к людям, умеющим говорить, как и она сама, умеющим любить, и не способным остановить Владелицу сроками жизни. Правда, в поздний час той ночи, когда мать не пришла поцеловать ее в лоб, и почитать «Сказания о прощальной Земле», написанной ею самой, разозлившись за несправедливые речи на единственную ее подругу, она бросилась на кровать. Присела на край, перед чем, придвинувшись к мраморной тумбочке, она заколола длинные волосы деревянным гребнем, и впереди предстали ожидания. Она должна была прийти, ее Королева, ее Госпожа, одетая в шелковый бардовый халат, и руки, ее тонкие кисти, непременно погладили бы по неровному пробору на голове. Но постепенно всю тоску, желание, грусть забирал сон, настырный он пробирался к ее разуму, окутывая его теплотой, и сонливостью. Но девочка с непонятным для нее именем Привязанности, больше ждать не стала. Сдалась? Она, как сейчас помнила, что хотела, но передумав, направившись босыми ногами к окну, и томимому подоконнику, двери распахнулись резко…
Что было дальше? Привязанность зажмурилась, не облокачиваясь локтями, она мгновенно будто выпрыгнула, с пренебрежением в действиях. Тяжело дыша, она оглянулась к окну, увидела, как лучи ненастоящего, но горячего солнца брызнули на покрытую снегом поляну. Решив посмотреть поближе, убедиться в достоверности глаз, она, не касаясь холодной поверхности подоконника, прикусив губы, вытянула шею вперед. Меленькие крупинки действительно сыпались, словно крупа на пустое блюдце. Сразу стал ощутим морозный запах, прилипший к стеклянной раме. Она вытянула руку вперед, и воспоминания блеснули в ее глазах потухшим пеплом… Сквозь черные частицы, и запах полыхающего огня, она снова оказалась в том отвратительном для нее году. Через ее расширенные зрачки, выстелен был огромный темный туннель, и в конце него в копии этого круга показалась прежняя картина: мы опишем ее вкратце, ведь сбиваясь с воспоминаний, Привязанность желала вырываться из того, что будет в ней дышать еще надолго. Она прочувствовала заново посетивший взгляд Черной подруги, взгляд, который принадлежал Королеве, но не ее матери. Она потеряла ее внезапно, промокшая насквозь, молодая девушка, чьи темные, цвета смоли волосы прилипли к подбородку, предстала перед ней, словно это происходило сейчас. Но воздух молчал, а сердце, желающее вырываться из бренной оболочки памяти, застучало сильнее. Что случилось тогда ее с ее матерью? Нервная девушка, какой она явилась перед маленькой Привязанностью, бросала неудовлетворённый взгляд, хотела попросить ее сбросить белое промокшее, испачканное кровавым соком платье из чистого льна, но передумав, окликнула Созерцательницу одного чувства. Ритм ее сорвавшихся связок въелся в невиновное ни в чем, испуганного ребенка, наблюдавшего за потерявшей разум матерью. Привязанность замерла в одной позе, картинки внутри сменялись, припомнилось и то, как Черная Подруга, толкнув ее на кровать, потянула за волосы, и кричала о чем-то на непонятном для нее языке. Девочка после узнала в ее словах, неуклюжий, из-за осипшего горла, греческий, старый греческий язык, дотированный чуть ли ни одним из веков до нашей эры. До сих пор, в этом событие ее удивляло не настроение Госпожи, не то, что она назвала себя Владелицей сроками жизни, а то, почему, почему именно этот язык, язык пророков и тот, который знал Брат Распорядительницы жизней, встретил ее с порога. Об этом скрытом моменте, за долгие столетья она и забыла, но взгляд, съедавший ее изнутри напоминал, напоминал. И когда-нибудь она, или кто другой обязательно наткнется на смысл ее речей, старевшихся из-за неточности из головы Привязанности.
Это не было удивлением, но заставило ее, тяжело дышать, отходя назад. Ведь дверь распахнулась снова, и в ней показалась умная, без накрашенных, правда губ в ярко-красный цвет, женщина тридцати пяти лет. Ее волосы, прикрывавшие уши, гладили румяные щеки, через которые все равно пробивалась приобретённая со временем бледность. Чем она только не пыталась убрать ее, но пигмент кожи, буквально уничтожал розовый, непривычный для него цвет. В эту секунду в ней не говорила живость, скорее немного сонная, еще не позавтракавшая Госпожа решила навестить не доверявшую ей дочь. Произошедшее былой ночью еще не убежали от нее, потому она и пришла, к той, которую заманила к себе, объясняя это тем, что Привязанность все еще носила титул наследницы Владелицы сроками жизни. И есть только один вопрос говорящий о том, носила титул для общества, как довившую на лоб корону из трех кристаллов, или как настоящая, существуя в сердце дочь?
- Уж сотню вялых лет меня вы продержали в этой клетки, руками я отчаянно рвала натянутую туго сетку. А новый день принес вспоминания о плене, как Соломону весть о Лене. Но знал ли он, гневной или мудрой царь о той, что в чудной для него жила истории, и созданной по новым меркам всей теории. Моя сегодня будет правда про то, что здесь осталась с ночи, и не кричала, что есть мочи. Мне душно, мне сладостно во рту, как корабельщикам в разваленному порту. Оставить вас сейчас, и будет мне награда! Хотя, наверно выстроите новую ограду, чтоб вас я не покинула, не отдалась и саду. Мое дыханье, оно уж схоже с ранним расставаньем. Как каялась я перед вами, и падала перед цветами, а вы шептали: « Уходи! Уходи! Себя предназначенью покажи». Его я ненавидя, по истине, все находясь в обиде, глубоки ночи у людей спала, и дневник оборванны вела. Я кажду вырезала запись, и лепестки лаванды…Дивный запах. Они дарили прелесть мне погубленных часов, повешенных на дверь замков ломать я не пыталась, и мыслями на лучшие минуты я спасалась. – Созерцательница двух чувств открылась перед матерью, приклонившейся спиной к холодной стене. Она не обращая внимания на ее внешний вид, на шелковую, цвета горного хрусталя накидку на длинных плечах, говорила не прерываясь, пока в окно не ударил комок снега. Повернувшись, через запотевшее от ее частого дыхания стекло, она разглядела забавную картину. Чувства, трое девиц, одетые в недлинные пальтишки звонко смеялись, - А что предназначенье им? Наверно, вы за ними не следили, бокалы из редка из злости били? А на меня, на меня потратили три скифа, с тех пор не приносил вам их Каиафа.
- Меня ли смеешь осуждать, напрасно кончину снега ждать? Домой, в твой дом ты рвешься? Так, что же, тебя не держу и голой, хочешь в путь пущу. Обрадуется так Судьба, и из циклонов выстроится глупая борьба, за право властвовать и обвинять. Сними с меня слова ужасны, и я отдам тебе подругу страстну. А знаешь, почему нескромно назвала, и в сон к герою увела?- Госпожа искусственно засмеялась, оторвавшись от стены, она зевнула, прикрыла губы кистью тонкой руки. Не договорив, она коснулась указательным пальцем подбородка опечаленной дочери. – Совру тебе я не смогу, не отпускала никогда немилого я гостя!
Созерцательница двух чувств вмиг отстранилась от Черной Подруги, подняв плечи, она раскрыла пальцы, оказалась стоять в позе сдавшейся, задумавшейся девушки. Уйти, уйти ей хотелось этого большего всего на свете, не смотря на то, что она бы растянула свое наслаждение, не бегая, не думая, а лакомясь фисташковым мороженным с лимонными сахарными дольками. Еще лет пять назад, когда отношения с матерью держались на расстоянии, разговоры отталкивались друг от друга, она, отодвигая руками шторы, проникала в кухонную комнату, и любезно стаскивала со стола любимые сладости. Чего бы она только не отдала, чтобы вмиг вернуться во время, когда, не задумываясь, не прибывая в грусти, она словно под сильным гипнозом и спала в этой комнате, и сидела на подоконнике. Но с тех пор, как ее герой проникся ее чувством, высокая стена слепоты распалась на грубые кирпичи, и те теперь всякий день попадаются ей под ноги, и она, поднимая их, вспоминает, что она Привязанность, чувство, подданное Государыни дочери Творца. Не прислоняя руки к талии, она стояла так минуту, а после с переменившейся интонацией заговорила, как обычно говорит взрослая девушка старушке-матери, потерявшей всякое самодержавие над ней.
- Ее мне покажите, мне Тишину верните! Не знаю, что надумали себе, и может быть подбросили какие хитрости беде, но передо мной обман не встанет. А сердце треснуто мое давно, и будет отпустить нас на свободу очень умно. Не смейте вы себе противоречить, стараясь, мнимые ожоги залечить. Они глубоки. И голову сверните утки, или кому-еще, кого не жалко, пусть платят вам они, наматывая прялку. А что? Их можно научить чему угодно, в их разум вбить не только веру молотком, но поселить и то, что ложно. Как мне, как милой дочери своей когда-то подселили…Спокойней будьте, неревнивы, и обрезайте в одночасье ивы! Вам их не пощадить.- она говорила это, стоя в профиль, к изменившейся Черной Подруги. Та, бегала глазами, стараясь не показывать ей своего негодования внутри. А чего, чего требовала Госпожа? Она, верно, хотела оставить Созерцательницу двух чувств у себя, заманить воспоминаниями, но те наоборот повесили за покрасневшую шею светлые оттенки прошлого.
Не в силах больше оставаться наедине с растерявшейся в себе Госпоже, Привязанность, чуть ли не толкнув его в плечо, обошла, глазами распахнула двери. От одного ее взгляда, желания сбежать в Амфирийский сад, или туда, где ее Лешка, предметы, наконец, начали слушаться неповторимую наследницу Черной Подруги. Сузив брови, терзаемая неприятными мыслями, ее мать вздрогнула перед могуществом, закрытым на долгие годы могуществом ее слабой дочери. Никогда не ставя ее ни во что, приглашая на пышные, главные мероприятия, она обращалась с ней, предупреждая обо всем, о чем она уже узнала и без нее. Как она выросла? Коснувшись концом подбородка, плеча, Владелица сроками жизни открыла для себя то, что ее дочь такая же непостоянная, как и она сама. Непостоянство в действиях, фразах, по-настоящему убедило Черную Подругу в том, что она не ошиблась, когда выбрала в родственницы ту очаровательную девочку с золотыми волосами. Она последовала за ней, выбежав из комнаты, впервые руками коснулась ручки, слышала речи настойчивой, казалось, потерявшей разумия и манеры поведения, девушки, искавшей Свидетельницу многого.
В этом пролете круглый, паркетный стол, стоял впереди, с завившими цветами, чьи лепестки отдаленно напоминали испачканные желтизной лилии. Довольно редкие в своем роде австралийские лилии третьи сутки воодушевляли стены коридора на то, чтобы не засыпали в зимние, студеные ночи. Пол сменился не скользким кафелем, Привязанность быстро забралась с него на выделявшийся отрывок стены. В основном она шла белым мрамором, но выделенное то место гранитным слоем вызвало у нее смех. Засмеявшись, она не оборачивались, облокотилась левой ладонью о поверхность стола, как память покинула ей результат ее мыслей… Будучи пяти летним созданием, Привязанность, с кратким как ее называли именем Приви, любила русскую игру, суть которой заключалась в поисках друг друга. Территория дворца больше просторов леса привлекала любопытство и потому, она заставляла брата Пристрастия искать ее именно в четвертом коридоре. Конечно, ей было и еще чем это объяснить! Выделенный отрывок стены представлял собою встроенную конструкцию, способную вращаться, и открывать путь к потайной комнате, построенной для неизвестной ей цели. Нет, цель-то как раз была понятная, и ясная, ведь Госпожа часто любила проникнуться в этот самый уголок, как вращаясь, он перемещал ее то за стену, то в коридор. А как заставить двигаться круг, когда он казался мертвым, склеенным паутиной, но все это обыкновенный обман для глаз посторонних, но не для нее.
А Черная Подруга, опустившая руки в карманы халата, без злости, но с беспокойством наблюдала за поумневшей дочерью. Она не видела ее подобной никогда, неужели воспоминания придали ей храбрости в мыслях и сказанных словах? Проверить бы! Пока Привязанность замерла, пытаясь взглядом повернуть отрывок стены, но захватывала она глазницей более широкое пространство, и это мешало сконцентрироваться на том, что ей действительно было нужно. Владелица сроками жизни распущенно, немного покачиваясь, обошла ее, зажмурила глаза, изобразив уставшее сознание. Но дочь так и не взглянула на нее до тех пор, как в ее левом поднятом кулаке не блеснула стеклянная вещица.
- Ты думала, позволю я уйти, с собою гостью увести? О, как ты ошибаешься, напрасно, может быть, стараешься глазами сдвинуть стену, и «нет» ответить плену! Завяли уже лотосы, в душе пустили корни растения пленные, и вырвутся наружу голоса. Пространство превратится в беспорядок, и будет смысл так не сладок. И грустно станет до потери мыслей, услышанных тобой, протянутых и вереницей, и будто птицей, разбившейся о склоны. Возьми вещицу, не тигрица, когтей она уж не имея, во взгляде, кажется вернее. И предложений больше нет, не соткано в прямой ответ!- договорив, на лице Госпожи растянулась улыбка неизбежности, в ней вырывалось в жизнь огорчение, и склонение головы перед ней, перед ней.
Но Созерцательница двух чувств отрезала, разочарованно посмотрев на мать:
- Не скажите не слова больше, иначе боли в сердце не удручаться быть потоньше. Я слышу, как внутри кипите, и связки не щадите. Я не возьму, ее с собой уведу. Я, как и вы, здесь кое-кто...
После этого на нескромную в речах дочь, не посыпался обвал негодования, неуважения, и какого-либо пламени. Черная Подруга разжала кулак, ампула звонко ударилась об пол, переступив осколки, Привязанность направилась к стене. Коснувшись кистью трясущейся руки стены, она была уверена в себе первый раз в присутствии матери. Через миг, кода старый механизм повернул круг, на небольшом диванчике с серебряной спинкой, она увидела бледное лицо спавшей Свидетельницы многого. Тишенька, наша Тишенька, ее подруга, новая подруга, с которой не считалась сорок лет назад, царапая сердце, провожала подальше от тех, кого любила, единственное, чему она не противоречила, так это были танцы на крыше того самого дома с открытым по сей час балконом. Не окунаясь дальше в недра вспомянутого, она присела на край дивана, с нежной, искренней улыбкой с долей сочувствия она смотрела на нее, уже не как наследница Владелицы сроками жизни, а как девушка, полюбившая души людей, заточенные в прекрасных телах.
Она, Черная Подруга, опустив взгляд, больше не сопровождала им действия Привязанностью. Да, она останется ее дочерью с непостоянным, быстро меняющимся характером, подружившейся когда-то с теми, кого вовсе не должна была спасать, или дарить им поддержку. Ведь Госпожа мечтала вырастить из нее твердое, с ежеминутной решительностью чувство одного значения…
« Возможно ли, что черты характера схожи друг с другом у двух не совсем родных людей? Об этом можно утверждать смело, не глядя на научные факты, на соеденных сосуды головного мозга. А если захочется указать на различия, и огорчить характер тем, что он единственный в своем роде, то стоит увидеть, с кем рос носитель другого характера. Потому что он является самым великим хитрецом, непредсказуемым, желающим властвовать, но быстро падающим при каждом прыжке выше начертанного. И сколько бы ему не говорили: « Не переступай грань, не лови улетающих птиц», он все равно отважно, а может тихо про себя станет писать свою историю, в которой Привязанность может не слушаться Госпожи, а Черная Подруга не противостоять мнению дочери. На них и можно объяснить, почему Созерцательница двух чувств поселила в зале своей души то, что принадлежало когда-то ее неродной матери: взгляд, наблюдения за действиями, и конечно, чистый интерес, сошедший струей ручья, все это передается не генетически, а плавно, невидимым потоком, и любопытный иной характер не может устоять перед неизвестным».
***
5 декабря. 2018 год. Москва. День. Столешников переулок. « Кто стоит по обыкновению, или с настойчивостью за ложными, но еще не высказанными обвинениями? Укажите на него в первый миг, пусть мысли чужие, знающие ответ, растопчут на месте предполагаемую небылицу. А то будет она расти внутри сознания, постигая просторы расслабившихся от работы эмоций. Они ведь, какие не наблюдательные, за своих каждого примут, допустим, ложь проникнется к ним, оденет пышное платье, да лицо в соке оранжевом искупает, и укажут все на нее с восторгом. Безумен их восторг, однако, а Лжи и приятно, что за красавицу приняли и не успели прогнать. Кто, кто первый заметит странность в ее поведение, если даже само сердце при близком с ней разговоре, улетело словно в высь, холодную, что лед облепил его корочкой, и вот бьется оно с трудом, а сознание к нему и не спускается. А верно, новое, но не чувство, ее приняли за молодую мысль, и, уничтожая всю действительность сотканной реальности каждыми вечерами она сидит за один столом с Восприятием, главным помощником сознания. Они вместе, как и всегда, пригласили в свою компанию того, кто бы развеселил, открыв новые миры, из которого по их предположению приходили все, абсолютно все мысли. Но это никогда не было доказано, даже рассказчиками, которые на ходу придумывали нелепые истории про пеликанов с красными клювами, и с маленькими, не больше глаз крыльями. Врали? Нет, старались понравиться, как могли изо всех сил они вычерпывали из себя слова, а у кого не получалось, те все равно вливали в себя травяные чаи познания неопознанного, и взгляды собеседников рвали их на мелкие части. Только вот она, эта четкая красавица с рыжим лицом пришла оттуда, где есть и не пеликаны, но птицы с более привлекательными ажурными туловищами, где крылья их меняют свойства материи, и математический, кажется мир, построенный на логике не Творца, а умного гения она представляет довольным Восприятию и Сознанию. Ее имя Ложь, и она готова на все, чтобы Правду не пустить, навсегда изгнать из списка лиц, и она будет пить этот чай, нисколько не влияющий на ее фантазию. Хотя она действительно не родилась здесь, про это врать стала, но чтобы исключительно для достоверности. Но можно ли ее проверить, опровергнуть? Да, да, непременно да, если случаем, за разговором обманным коснется она Сознания широким рукавом, и тот тут же ощутит, что на ощупь она и не мысль вовсе, а посланница Характера, который и подкинул ее, как несчастного младенца, радостным родителям….» - начало декабря в Москве принесло немало известий, новостей в кругу работы Эльвиры Николаевны. С тех пор, как она так никчёмно уехала, бросила своего сына по наставлению Правды, она не расставалась с ней на миг. Казалось чувство держало ее заключенной в натирающие запястья цепи, и те, гремели каждый раз, как она хваталась за телефон, проговаривая его имя, имя того, кого любила, и кто никогда ее не простит, не простит. Разумеется, хитрая Открывательница тайных домыслов, подружившаяся по всем законам противоречия с Ложью, нагло врала ей, перерезала телефонные проводы, снилась ночами, убеждая в том, что он успел ее забыть. Но вот в чем была загвоздка, в чем было счастье, мать его, нашего Алексея была в сотню раз умнее Правды, и, не смотря на то, что она стала заложницей собственных знаний, она никогда не расставалась с его образом в голове. Засыпая, вчера с исчезновением Открывательницы тайных домыслов, еще не окунувшись в сон, на свое спасение, она заговорила с Творцом, опуская их головы за них: « И терпенью моему не видно и конца, а Ты пошли к нему гонца, чтоб знал, люблю его с полутра дня. Не в состоянии забыть, дела все отложить, его несчастные глаза, пробитые тревогой, и жаждой радость ощутить, я кажду ночь ласкаю в счастье, и знаю, не увижу я прощенья в одночасье. Нелепо бросить сына, заметив, что пуста корзина. Ненастна Правда утащила желтые цветы, и замотала по обычаю клубки, и если бы могла сама себя бы не простила! До небосвода фразы долетите, и оболочку облаков в движение вы приведите, пусть слышит тот, кто создал чувства, и потому ему сейчас до крайностей так неуклюже пусто».
Золотое солнце, крутилось вниз головой, лучами старалось удержаться за плотное стекло в одном теплом уютном уголке, это место на главном переулке в Москве. И вот обыкновенное кафе, содержащее в себе запах молотого кофе и начищенным фисташек, привлекало многих прохожих, покоренных зимней суетой. О празднике еще не шло и речи, с окон была не убрана осенняя сказка, листьев клена не были, клей сам отбросил их от стекла, а вот солнце, как знак тепла уже выступало в роли рекламной марки. Днем народ не ломился сюда в количестве четверых человек, пяти, о десяти заикаться слишком глупо. Ведь там, в трех шагах, если спуститься по деревянным ступеням, тот забьется в нос запах жаренной курицы, и картофеля, нарезанного ровными ломтиками, яркость крымских, сохраненных помидоров привлечет внимание голодных, работающих людей. Хотя, наш Свидетель много был больше, чем уверен в том, что люди предпочитавшие обедать, или забегать в подобные места, не много утруждают себя натуральным трудом, в его понятием тем, в котором задействованы руки, а не мысли. В отличие от Тишины он категорически отказывался считать работой ту, в которую включены слова. И ему, как никому иному, казалось крайне нечестным то, что все это послано талантливым людям высшими силами, а другим не послано ничего, как например этой девушке с белыми волосами, и губами треугольной слегка формы. Он сидел в черном плаще, грел руки об кружку облепихового чая, принесенного именно этой девушкой, напоминавшей ему Тишу. Нет, та была другой внутри, а эта убирая маленькие цветные пакетики с привезенным в них растворимом кофе, ни за что на свете бы не отважилась пробежаться по крышам, как его Заступница израненных сердец. Да, их объединяли общие герои, те, за которых болели сердца, но не у него. Уверенность в том, что Судьба не позволит второй раз случиться тому, что уже произошло на его глазах, превращало его в эгоистичного человека, умеющего только осуждать всех, кроме одной. Ольга действительно отвлекала его, позволяла средневековому рыцарю целовать себя в одинокие, страдающие от ошибок губы, и он довольно часто приходил к ней за тем, что отдаться во власть человека, мыслящего не тонко, не приземленно, а так по-настоящему. В другие, часы познания самого себя, он извлекал главную истину его жизни: без молчания Тишы, без взгляда, сострадающего создания, он не отправится в будущее, даже если в нем родиться сотню Оленек для него одного, одного…
А пока он продолжал наблюдать за той молодой девушкой, поглядывающей на него с какой-то игрой, и желанием заговорить о чем-нибудь интересном, та, навстречу к которой он пришел, шла по правую руку от Эльвиры Николаевны. Дорога перед ними стелилась очищенной снега, казалось, эти дружные подруги не расставались не на миг. Одетая в теплую из белого меха шубку, которая практически не прикрывала горло в отличие от вязанного малинового свитера, мать Алексея, а это сразу было видно, направлялась на встречу с важным клиентом. Его имя запомнила Правда, с Иллинием Ефграфовичем, чей особняк был обставлен с первого по четвертый этаж мебелью из ее успешной компании. Правда же прикрывшая шею шерстяным, белым с попадающими коричневыми нитями, шарфом шагала в высоких коричневых, кожаных собак, от них потрескался бы любой асфальт, уж больно упирались они в землю вытянутыми, если представить, иглами. Они шли не спеша, но тут вдалеке показался этот самый человек лет сорока пяти с старинным именем, и Открывательница тайных домыслов с пушистыми, рыжими волосами, обошла ее спереди, встала напротив, широко улыбнувшись начала:
- Предложи ему, что хочешь, чего за мастера построишь! Из шубы вылези, взгляни на жалюзи. Он пригласит тебя отведать соки из выжитых лимонов, чей вкус покажется весомым. Сомненья на тебя и нет, давай же покорим хребет, и в царстве мебели построим…
Дальнейших слов не последовало, с учетом того, что последняя строка была сказана Правдой с какой-то мечтой, об которую ударялся снег. Да, в этот миг она прислонила ладони к подбородку, раскрыв пальцы в виде летящей бабочки. Только полет может, будет и не долгим, каким был запланирован. Скорее он прервется, погода потеряет рассудок, и сам декабрь не позволит чувству управлять человеком. Но Эльвира Николаевна всегда слушала ее, без ее наставлений, она буквально теряла и клиентов, и в голову не лез новый дизайн в виде орнамента, иногда она утешала себя подобным занятием. Сейчас бы не идти никуда, закрыться в московской квартире, в которой отсутствует балкон, и двери, по сути, тоже, и работать до будущего утра, одновременно предвкушая то, что непременно повернется ключ, замочная скважина засмеется, и на пороге покажется ее Лешка. Все мысли сводились к нему, светлые голубые глаза, схожие с Тишенькими, преобладали большую четкость в сознании. Уже было не нужно глядеть на его фотографию, возобновлять проигранные ситуации, и зацепляться за ними, находясь в уединение. Она научилась видеть, нарушать поставленные Открывательницей тайных домыслов правила, и благодарить за то, что научила играть в эту игры внешней лжи и светлого обмана во благо дорогих душ.
Вечно, что по левую сторону, на очищенных ступенях, стоял в черном пиджаке человек с расплюснутыми губами, такими они сформировались до рождения, и потому, кивнувшая головой Правде, мать Алексея, узнала в нем без труда Иллиния Ефграфовича Модамски. Не чистого русского, с корнями, уходившими в французский род Модамски. Этот человек, наверняка всегда, точно всегда, жил с одним единственным чувством неудовлетворения в полученным. Вечный голод дергал его внутри, требовал изменений или добавлений к уже написанному делу. И вот сорока девятилетний мужчина, вновь выехал на встречу из загорода, чтобы договориться об еще одном маленьком изменении, заключавшим в себе немедленное провождение каналов для его бассейна. Он хотел бы разместить его в двух метрах от веранды, и пригласить ее, Эльвиру Николаевну. Все это согревало его, не давай морозному воздуху побить румяные щеки, ни в коем случае не красные. Наша героиня, шагая к нему, успела натянуть тугую маску приветствия, и не упустить промелькнувшие по двум сторонам силуэты. Ощущая себя не важно, женщине мерещились юноши с его лицом, кудрявыми волосами, но его настоящего, она бы отличила в не запоздалый миг. Обернувшись, она скрыла взгляд от стоящей мирно Правды с ухмылкой на лице.
Но за этим ли Правда вышла на открытую улицу, не у что ли только за тем, чтобы проводить свою пленницу на встречу? О, нет, в ее планах был разговор с тем, кто начал обвинять ее молча, но приятный запах из кафе, доносил ей его крики. Солнце крутилось на витринном стекле, за яркой желтой занавеской, кончавшейся у угла стола она увидела его прямой профиль, задумавшиеся, густые ресницы. Ее невзрачный друг, не заступник, и вялый Свидетель многого, никогда не внушал ей особенного доверия. Правда не верила ему и сейчас, нет доказательств в том, что как только она вступит на порог кафе, открыв, тяжелю деревянную дверь, Ветер не исчезнет, оставив на счастье смятую записку. И та окажется пуста, неприлично пуста! И все-таки она вошла внутрь, зажмурила глаза, отстранив от себя то, что задумала сказать, она мгновенно разобрала запах не только сваренного кофе, но и фруктового мороженного с кусочками банана, покрытыми корочкой льда. Замерзнуть не успела, значит, пора, беседа выдастся и так ледяной. Если она не разбавит ее теплым, мягким тембром своего голоса, умеющего подстраиваться под самые необычные ситуации, выходящие за все объясненное.
Постепенно приближался к сидящему Ветру силуэт, но он каменно чертил по стене круги, забирающиеся друг на друга. Не двигая кучерявой головой, не отрывая взгляда, он позабыл о симпатичной девушке с чудесными волосами, и та, видно, расстроилась, отвернулась от него. Протирая блестящие блюдца, она наверно хотела стереть них весь собранный блеск, и кинуть ему, чтоб Свидетель много, снова обратил к ней свое молчание. Томность его действий вызывали соблазн подойти у многих, в том числе и у незнакомки, на груди которой было приклеено ее имя, пришитое клейкой тесьмой, имя: «Кира». Так и не увидев его, он был поглощён геометрической схемой, нарисованным собственным нелепым воображением. Попалась бы она Творцу, тот бы громко засмеялся, начав отрицать, что не может круглое, небесное тело сравняться с квадратным по ряду причин. Пожалуй, никогда не видя отца своей Государыни, он прекрасно предполагал, из чего будет состоять, добавим, в настоящий час состоит первая причина: зацепленные предметы всегда разъединяются силой невесомости, притягиваются в черные дыры, ведущие в иные, непохожие миры, такие же, как описали одним днем в «Алисе в стране чудес». Ветру нравилась эта сказка, не упустим подробность, что он лично присутствовал при ее написание, и почитал за дружбу отведать кружку чая в кругу миленьких девочек, и талантливого математика, которого не обделил талант писать. А к чему это? Больно Кирочка показалась Свидетелю многого похожей на ту, с которой обедал весной забытой его старый герой, чья душа с присущим трепетом дни назад получила новое, чистое тело, и глаза, восхитительные алмазные глаза. Не права она была в своих мыслях, что он не замечал ее, Ветер, стер неровный круг, разломил его как дольки свежего арбуза, и косточки, казались, бросились под ноги, Правде, подходившей к его спине. Кира вдруг улыбнулась ему, убрала выскочившую прядь белых волос за ухо, а потом, как только он ощутил у груди повисшие руки, она мгновенно изменилась, скрылась.
- Ну что же, друг ко мне ты не послал единственную долю слуг? Мне одиноко было может идти, брести, с вьюгой драться, переступая маленький людей, задумки чьи, как пух пушистых тополей. Ресницы склеились, на улице зима, и будто мне напиток Ирма принесла. «Ау, ау?»- мне хочется кричать, и ложь в Италию слать, ведь там она сейчас, светильник у окна погас, - Правда наклонилась, прошептав ему это на ухо. Одним словом она строила из себя девушку, не отличавшуюся от других приличным поведением. Она вспомнила Ирму, одну из героинь в ранних двадцатых годах.
- Присядь, не чуждо нам о старом рассуждать, ты лучше выпусти сожжённу прядь. Не скроешь от меня паленых спичек аромат, сегодняшнего утра новый взгляд. Нам срочно удался сейчас бы разговор, но только ты прибереги весь ор. Мне кажется напыщенности много, уж не обманывай ты власть, видя себя по боле строго. Я не указываю, просто говорю, волнует меня что, и то наверно сочтено.- он говорил это, повернув голову в правый бок, кисти руки повесил на край стола. Так он, видел растущий интерес на лице собеседнице.
- А что может быть приемлемо иль по нечисти принесено в овраги, когда кругом крытые, вниз, ведущие пороги? О них ты раз споткнешься, и дальше полностью не соберёшься. Ты думаешь, ходила я туда, разглядывая, забирая нужных без суда? Скажу тебе, не лги в глазах, и не смывай с себя ты обвиненья второпях? Они тебе еще к иной так пригодиться. О ком, ты говоришь, предполагаю, сочувствием пренебрегаю. Жалеть кого-то, ой не надо, ты лучше серенаду спой! Ты обвиняешь Правду, и вместе ней напутствий раду! Как глупо смотришься в короткий миг, ко мне претензии все выдвигая, как…- она не успела договорить, присела напротив, как Ветер, еще больше облокотившись на стол, оглядел ее с ног до головы.
- Тогда ответь мне, кто забрал героя, и чуть не вывел хладное теченье из предсказанного строя?- твёрдость, обманчивая твердость, всполохнула в нем, но Открывательница тайных домыслов, обнажила улыбку, и громко засмеялась. Свидетель многого облокотился на спинку стула.
- Не сомневайся в воле Госпожи, по праву поменяй скорее сапоги. Тебя они ведут туда-сюда, и не указывают направления шпаги, из синтепона и прохлада тебя подальше отвела от гладкости ума. И говоришь ты всякий бред, отведать бы щербет. А все же поменяй прохладу, на улице украдкой линяет снег, однако не твой он оберег. Ты…ты за другим меня призвал, и знаю я той печали, отводящей тебя от привычного причала?- Правда спросила, прикрыв верхнюю посиневшую губу указательным пальцем.
Чуть помедлив, Ветер произнес, волнующее его имя, ее имя, отложив беседу об Аиде Михайловне:
- Красавица Тиша.
- Красавица Тиша и ночи и дни с забвеньем гуляет по крыше. Ей дождь не кричал, герой замолчал. Он больше не тратит мысли, не сыплются со шкафа золотые искры. Напомнить тебе о тревоги, покорить за тебя сырые дороги? А ты будешь против, дай знать! Но, верно сказать, ногами ныряя в сугробы, ты перейдешь без нее свои и пороки. Окажется кислым был снегопад, в нем увяз снегопад. А спросишь меня о любви? О милый, другому она верна, и вечерами ждет встречи от сна. А сон, он ей часто на флейте играет, и про тебя она забывает. Важна для нее поддержка, а не чтобы катался за ней по тележке. Это я, Правда, тебе отвечая, едва ли не засыпаю.- тут она зевнула, увидел еще один вопрос на лице погрустневшего, улетевшего Свидетеля многого, кивнула резко рыжей головой, и задние волосы свалились ей на ресницы.
- За ясность я благодарю, однако где-то уж парю. Пора закончить нам обедену беседу, придаться одиночеству и скромну виду. И все же Ида? – он приподнялся, коснувшись спинки стула, и замер.
- Благодарю, благодарю…- сухо переиграла его Правда, не сдвинувшаяся с места, - По воле Госпожи, и ропотной ночи, не пожалели мы свечи, в тот мир Покой ее с Татьяны рук забрал, а после долго горло рвал. И Женщина с Загадкой открылась нам, действительно с отгадкой. На днях Виктория узнает. А с Тишиной, ты делай что, а ничего не делай!- она махнула левой рукой, и словно в последний раз облила его своими жадными, ни в коем случае не обиженными глазами.
Ах, ложь ее благое дело, дело, в том, что Ветер не сразу начал с мыслей о Заступнице израненных сердец, и этим позвал к себе противоположность Правды. Кто бы подумал, что он воспользуется этим, чтобы в который раз услышать подтверждения на скомканные сомнения. Как же он мечтал смять все запущенные в виде бумажных самолетиков листы и промочить их под каплями крупного весеннего дождя. А дождь ушел, его сменила суровость, и тусклость белых тонов!
« Когда Сознание позорно, иногда играя, разоблачает переодетую Ложь, та всегда отправляется обратно к своему создателю. Она доверяет ему и в те моменты, когда опустив покрасневшие щеки, она спускается по лестнице и тысячу глаз смеются, смеются над ней. Но бывает, что сидевшая на коленях у сердца Правда, внезапно вскакивает, и начинает защищать ту, чьи намерения были направлены на совсем иное. Открывательница тайных домыслов кричит всем о том, что запланированное удалось, и ложь больше никогда не войдет в ворота этой души. Но всем, конечно, присутствующим разумно объяснить в чем состоял смысл разоблаченной Лжи, и Правда объяснит это тем, что не хотела истинна открываться другому человеку в первый миг, хотела его запутать, и этим отвлекая, она призвала Ложь, чтобы понять скорее можно ли доверять тому, у кого кроется ответ».