На улице весна, начало мая, преддверие общенародного праздника – Дня Победы. Прохладно, на небе облака, в просветах которых иногда показывается солнце, погода соответствует времени года, главное, что нет дождя, всегда портящего праздничное настроение.
Купчино – спальный район Санкт-Петербурга, его самая южная окраина, сплошь застроенная двенадцатиэтажными безликими монстрами-коробками, вытеснившими из своей мертвой среды живую природу – деревья и даже траву, поэтому здесь радость пробуждения от зимы не так заметна. Середина дня, нарядные школьники, весело гомоня, возвращаются из школы. Для них это нормальная и даже родная среда обитания. Эти дети здесь, в каменных джунглях, родились, а весну, как любое живое существо, все равно ощущают, поэтому особенно энергичны и крикливы.
По тротуару медленно идет сгорбленный старик с лыжной палочкой в правой руке. Палочка потому, что ходить стало трудно, а лыжная оттого, что не желает он выглядеть инвалидом. Хоть кровь в его жилах и не так быстра, как у детей, но весну он чувствует все же острее их. Так уж сложились обстоятельства жизни этого старика. Дело в том, что родился он первого мая и в этот Первомай отпраздновал свое девяностолетие, а еще девятое мая далеко не однозначный день в его жизни. Да, для него это, как и для всех нас, День Победы, только вот старик встретил его в далеком 1945 в советском концлагере. Восприятие этого дня и войны в целом менялось у него всю жизнь. К этому мы еще вернемся, а пока приглядимся к нему повнимательнее. Так вот, одет старик несуразно, но аккуратно. Все элементы одежды никак не вяжутся между собой. На нем кроссовки, черные брюки, темно-серая куртка и коричневая фетровая шляпа. Лыжная палочка как раз добавляет несуразности в этот ансамбль. Глядя на старика, трудно себе представить, что совсем недавно этот человек затмевал своим внешним видом знаменитых американских актеров. Носил он только немецкие костюмы, всегда галстук в тон и шляпы, обязательно шляпы! Прибавьте к этому высокий рост, широкие плечи и вы поймете, как он воспринимался людьми, особенно женщинами. Почти анекдотичный случай. Завод, на котором старик отработал тридцать лет, провожал его, главного технолога, на заслуженный отдых. Сразу после обязательных тостов от имени треста, дирекции, парткома и завкома вдруг, в нарушение регламента, встала одна из сотрудниц, невзирая на присутствие его жены, сказала о своей любви к нему и поблагодарила за то, что в его лице видела много лет настоящего мужчину. Это была как будто отмашка, сломавшая обычную схему проведения юбилеев. После такого выступления еще несколько женщин в зале взяли тост и признались ему в особенных чувствах.
Май – это был месяц, когда он традиционно как бы подводил итоги и пытался осмыслить свою жизнь. В этом осмыслении оптимизма с каждым годом становилось все меньше. Он уже не понимал, зачем так долго живет. Часто, глубоко вздохнув, говорил одну и ту же фразу: «Как же долго я живу на белом свете!»
В этом времени старик казался сам себе каким-то инопланетянином. Мир, в котором он привык жить, как-то очень быстро исчез вместе с его обитателями, понятными ему, родными и близкими. Он откровенно не понимал современной молодежи. Ее примитивный язык с большим количеством иностранных слов постоянно вызывал в нем разочарование и недоумение. Это он еще как-то мог пережить и оправдать, но вот громко матерящиеся на улице девочки или женщины вводили его мгновенно в состояние ступора, и на глазах старика появлялись слезы обиды. Обидно было ему за страну, людей, а главное мучило чувство безысходности, ведь изменить он уже ничего не мог. Казалось старику, что жизнь прожита напрасно и не делал он в ней самого главного, твердо не отстаивал правила жизни, усвоенные в семье, а все силы отдавал на усиление мощи государства. Теперь дожил до того, что сил уже нет, страна ослабла, вот и завод, который он строил после войны и на котором работал до пенсии, больше не существует. Только сейчас до старика дошло, что сила и мощь государства в первую очередь зависят от качества людей, а они-то лучше никак не стали.
Его война, вынужденно вспоминаемая в мае, была так абсурдна и тягостна, что память о ней он загнал на самое дно души. Не только старался не вспоминать о войне, никому не рассказывать, но и ничего в своей жизни о ней не читал и не смотрел фильмов.
Но случилось так, что два года назад по настоянию сына он все же открыл роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты». Читал тихо, не торопясь, целый месяц, узнавал в нем и свою войну, и то время. После этой книги проникся он почтением к Астафьеву, стал читать его рассказы, а встретив в них исключительную любовь к природе и знание ее, окончательно очаровался Виктором Петровичем.
Именно Астафьев заставил старика иначе отнестись к собственной войне, вспомнить ее. Ведь и сам Астафьев начал писать о войне только на закате жизни. Старик за прошедший год много чего вспомнил и готов был рассказать, но никто не спрашивал, и он продолжал молчать.
Маршрут его проходит вдоль фасадов трех домов и дороги, окружающей микрорайон. За дорогой – высоковольтная линия и пустырь, типовой для наших городов, неухоженный, а местами до неприличия загаженный. Для старика это было лучшее место для прогулок, здесь он видел небо, горизонт и хоть какую-то живую природу: траву, кусты и невысокие свободно выросшие деревца. Свобода и природа даже в таком жалком виде затмевали для него корявые «следы деятельности человека неразумного». Между этими тремя домами нужно было пересекать дороги с насыщенным потоком людей и машин, втекающих и вытекающих во дворы и обратно.
Подойдя к такой дороге, старик остановился и на некоторое время задумался. Поток этот представился ему ручьем, а дворы громадных домов озерами, в которые этот ручей впадает. И здесь старика опять начинает одолевать непонимание современных людей. Зачем устраивать себе такую ненормальную, противоестественную жизнь, кучковаться в бетонных домах, когда в России столько свободной неухоженной земли? Ведь человек не муравей, к чему же уподобляться насекомому, думает он. Вдруг сзади кто-то положил ему руку на плечо, старик медленно повернулся и встретился глазами с молодой доброжелательно улыбающейся женщиной. «Возьмите, дедушка», – она протянула ему пятьдесят рублей. Старик машинально взял, а женщина повернулась и пошла. Вдруг он спохватился: «Дамочка! Милая!» – крикнул ей вслед. – «Ведь я обеспеченный!» Но она не расслышала. Он двинулся дальше и совсем неожиданно ощутил праздник в душе, заметил, что невольно улыбается.
У самого подъезда дома, в котором старик жил, был уютный уголок для маленьких детей с обязательной песочницей, качелями и другими развлечениями. Но главное – там стояли удобные деревянные скамейки. Наблюдать со скамейки за маленькими детьми было любимым его занятием. Дети умиротворяли и успокаивали старика своей правдой и искренностью, а именно это он всю жизнь искал, именно этого так не хватало ему вокруг. Искренность деток особенно проявлялась рядом с их мамами, которые старательно играли друг перед другом свои роли, и это старику тоже было интересно и забавляло его. Неприятный осадок в душе от низкой культуры и агрессивности людей, встретившихся во время прогулки, быстро улетучивался, как только он садился на свою скамейку и переключался на возню малышей. Длительное сидение на ней уже давно превратилось для старика в ритуал.
Сейчас настроение было хорошим, но все же он, предвкушая приятные минуты, немножко добавил ходу. Заходя во двор дома, увидел издалека, что на детской площадке никого. Старик остановился и посмотрел на часы: «Ого! Четвертый час», – воскликнул он вслух. – «Ну, конечно, попал на обед и дневной сон». Сообразив, что утренняя предпраздничная передача по телевизору о войне сбила его с обычного режима, он решил сегодня не сидеть на скамейке, а сразу идти домой. Но перед ним еще стояла важная задача: преодоление семи ступенек, ведущих в подъезд. Перила были сломаны, а лыжная палка плохая помощница при ходьбе по лестнице. У самых ступенек он приостановился и на мгновение задумался, как прыгун перед попыткой. Вдруг сзади возглас: «Дедушка! Мы поможем!» Он оглянулся – от группы нарядных школьников к нему бежали два мальчика. Подхватили под локти и помогли подняться на площадку. «Дедушка, может, до лифта довести?» – спросил один. «Спасибо, милые. Дальше я сам».
С хорошим настроением, с теплом, разливающимся изнутри, старик открыл дверь своей квартиры и тут же из комнаты услышал голос внука:
- Дедушка! Это ты?
- Я, дорогой.
- Как погулял?
- Хорошо. И даже очень. Представь, молодая женщина мне пятьдесят рублей подарила. Должно быть, приняла за нищего, а ведь я обеспеченный.
Из комнаты в прихожую вышел высокий молодой человек. Они обнялись:
- Дед, ну какой ты обеспеченный. Жалкие пятнадцать тысяч рублей ты считаешь обеспеченностью? Обеспечены немецкие ветераны войны, которых ты победил. Раз в пять они имеют больше тебя. Так что не переживай, деньги по адресу. Женщина правильно поступила, мы все тебе должны.
- Да ладно внучек, я чужих денег не считаю, мне всегда хватает того, что имею.
- Дедушка, по телику интересная передача идет, «Неизвестные страницы войны» называется. Пойдешь смотреть?
- Пойду.
Они устроились перед телевизором. Старик в свое кресло, а внук рядом на стул.
В это время один из участников круглого стола эмоционально говорит: «Я хочу сегодня вспомнить о несправедливо забытых защитниках острова Эзель. Острова, о котором принято говорить только в связи с тем, что в ответ на июльскую бомбардировку Москвы с его аэродрома Кагул 8-го августа 1941 года был совершен первый успешный налет на Берлин наших бомбардировщиков».
Старик, комфортно расслабившийся было, вдруг резко приподнялся и стал внимательно слушать. «А между тем большая часть гарнизона на острове из-за плохого управления войсками была практически забыта и превратилась в смертников. Мы обязаны отдать должное героическим защитникам Эзеля. Находясь фактически в глубоком тылу немцев, не получая помощи, они больше месяца сковывали сначала армейский корпус, а потом усиленную дивизию противника. Причем в то самое время, когда решалась судьба Ленинграда. Немцам удалось с ними справиться только тогда, когда они взяли обороняющихся в клещи с суши и с моря. Особенно отчаянно сопротивлялись наши береговые батареи. Прошло почти семьдесят лет, и, думаю, сегодня вряд ли кто-то из защитников еще жив, хотя и было их больше двадцати тысяч. Сколько их погибло, отражая десанты, а потом скрываясь на острове от националистов и фашистов? Сколько попало в плен? Ответа нет. Уже в октябре 1941 года большинство из них считались пропавшими без вести».
- Неправда твоя, – вдруг сказал старик, – я жив!
- Дедушка! Так ты там воевал? Я что-то слышал про оборону Моонзундских островов, это же там?
- Хороший мальчик, знаешь. Да, Мишенька, Эзель – самый крупный из Моонзундских островов.
- А почему же ты нам ничего не рассказывал?
Старый человек прикрыл глаза и надолго задумался. Миша спокойно ждал ответа, эти паузы при общении с дедом были естественны, и он к ним привык.
Наконец старик открыл глаза.
- Видишь ли, внучек, говорить об этом совсем не хочется. Объяснить трудно, может, потому, что нет желания вспоминать время, когда ты был хуже раба… Хорошо, я расскажу о своем участии в войне, но только до момента, когда попал в плен.
- Дедушка, я выключу телевизор? Лучше буду слушать тебя.
- Что ж, выключай... В январе 1940 года меня с последнего курса техникума призвали в армию. Под Ленинградом, в поселке Лебяжьем, в экипаже Балтийского флота, я проходил подготовку для участия в финской компании. Однако война с Финляндией завершилась, и меня в марте этого же года в составе 35-го отдельного инженерного батальона Балтийского флота направили по договору с Латвийской республикой в город Виндава, сейчас, кажется, Вентспилс. Командовал нами контр-адмирал Трибуц. В Виндаве я девять месяцев учился в школе младших командиров.
Кстати, Миша, с этим временем связан забавный случай. За хорошую учебу я был премирован увольнением в город. Возвращаясь в часть, купил пакетик красивых шоколадных конфет. Конфеты были такие вкусные, что, подходя к КПП, съел последнюю. На КПП был признан пьяным, арестован и отправлен на гауптвахту. Спасли меня сохранившийся фантик и офицер, не поленившийся сходить с этим фантиком в магазин.
Конфеты оказались с ромом, случай признали недоразумением и меня отпустили.
Летом этого же года на территорию Латвии вступили советские оккупационные войска. Мой батальон две недели просидел в окопах, опасаясь агрессивной реакции Латвии на это событие и находясь в состоянии готовности «номер один».
- Ну, дедушка! Ты говоришь как настоящий латыш.
- Я правильно говорю, Миша. Сначала я был там по приглашению правительства Латвии, а когда наши ввели свои войска насильно, вопреки желанию латышей, все мы превратились в оккупантов.
Школу я закончил с отличием и здесь же, в Виндаве, 22 июня 1941 года встретил войну. Через шесть дней моя часть была уже в окружении.
- Дедушка, а какое звание ты получил после окончания школы?
- Старшиной первой статьи я был, внучек.
Получили мы приказ командования грузиться на транспорт и идти на остров Эзель. Царила некоторая паника, поскольку положение на фронте было непонятным. Еще во время погрузки над нашим кораблем пролетел немецкий самолет-разведчик. Все понимали, что это неспроста, но надеялись на прикрытие. На транспорт погрузилось не менее семисот военных – в основном со стрелковым оружием, правда, было два сдвоенных зенитных пулемета. Немного штормило, ходу до острова четыре часа. Вышли в море, и выяснилось, что прикрытия никакого не будет. Два часа хода – и над нами появился немецкий торпедоносец. Спокойно пролетел, наверное, оценивая обстановку, развернулся и пошел в атаку. Командование бойцами на палубе взял на себя командир роты Бабченко. В это время политрук Качурян забрался в штурманскую рубку и кричал оттуда командиру роты, чтобы он бросал все и шел в рубку, мол, все равно всем крышка. Были и такие политруки, Миша. Вот и у Астафьева в романе такой, а он писал правду. К счастью, большая часть из нас была настроена сопротивляться до последнего.
- Дедушка, а было страшно?
- Конечно, было, и даже очень. Некоторые бойцы находились, видимо, совсем в шоковом состоянии, смотрели, не отрываясь, на приближающийся с воем немецкий самолет и стреляли, не поднимая оружия. Пули шли в воду.
Старый человек перестал рассказывать и, прикрыв глаза, откинулся на спинку кресла, должно быть, снова переживал этот страшный эпизод в своей жизни. Миша терпеливо ждал. Наконец дед вернулся к реальной жизни, посмотрел на внука и улыбнулся:
- А ведь мне тогда было столько же лет, сколько тебе сейчас, двадцать два. И ты знаешь, нам тогда сильно повезло, что на корабле была команда опытных советских моряков во главе с капитаном, которые сразу же по выходу в море отстранили эстонский экипаж и взяли управление транспортом на себя.
Сейчас я понимаю, что это был поединок немецкого летчика с капитаном транспорта и, конечно, изначально преимущество было на стороне немца. Однако капитан просчитал действия пилота и в нужный момент скомандовал «стоп машина», а через некоторое время «полный назад». Торпеды прошли в пяти - десяти метрах перед носом транспорта. Торпедоносец пролетел над палубой, расстреливая нас из пулемета, а мы все, кто не потерял голову, стреляли по самолету. Вдруг он стал снижаться и сел на море. Следующие два часа хода прошли в ожидании немецких самолетов, но они не появились. Через некоторое время буксир притащил самолет к острову. Стрелок-радист был убит, а пилот тяжело ранен. Видимо, стрелок-радист не успел передать информацию на базу, что и спасло нас.
Мы подошли к причалу Курисаари. Остров оказался большим, с населенными пунктами городского типа Курисаари и Ревансаари, было на нем и несколько деревень. На острове находился гарнизон наших войск под командованием генерала Елисеева. Был там свой аэродром, плавсредства и береговые батареи. Встретили нас как героев – в первые дни войны было не так много побед над немцами. Меня определили в мобильную группу по борьбе с десантниками и парашютистами. Военные власти забрали у местных жителей все велосипеды и радиоприемники. Члены мобильной группы и я, конечно, выбрали себе по велосипеду, а остальное добро раздавил трактор на глазах у собранных на площади у церкви жителей города.
В июле часть войск гарнизона ушла на защиту Ленинграда. Мы, оставшиеся, получили приказ биться до последнего патрона.
Видно, остров этот для немцев был как бельмо на глазу. Их войска уже с июля стояли под Ленинградом, а Эзель взять не удавалось. За два с половиной месяца немцы трижды пытались высадить десант, и только третий оказался удачным. По нам, Миша, ежедневно били с моря, суши и воздуха.
- А с суши-то как, дедушка? Остров же был ваш.
- Да очень просто, Мишенька, немцы планерами засылали на территорию острова группы диверсантов. Организовано это было так: ночью боевые немецкие самолеты тащили к острову планеры, в каждом из которых находилось по десять-двенадцать диверсантов. На подходе к острову самолеты разворачивались, а планеры продолжали бесшумное движение на территорию острова. Попытки диверсантов проводить военные операции в дневное время, пользуясь мощной поддержкой с воздуха, не приносили успеха, поскольку проигрывали они нам в живой силе, хотя вооружены были значительно лучше. Тогда немцы изменили тактику, ночью активизировались, а утром отплывали от острова на надувных лодках и прятались за большими каменными грядами до следующей ночи.
Этот их прием мы сразу разгадали, и наша мобильная группа осталась поздним вечером на берегу. Фашисты высадились, и здесь мы завязали бой. Часть диверсантов уничтожили, а шесть человек взяли в плен. Командование распорядилось пленных расстрелять. Наш командир вызвал добровольцев. И тут, ты знаешь, возникли трудности, большинство, в том числе и я, отказались участвовать в казни. Исполнители появились, но не сразу. Немцы были расстреляны из пулемета Максим, нашелся и красноармеец, который штыком добил раненых.
Ты знаешь, Миша, прошло уже столько лет, а я не перестаю удивляться, как же много было среди нас отчаянных парней! Вокруг море и враги, фронт далеко на востоке, перспективы куда-то пробиться нет, и в это время мы высаживаем свой десант из добровольцев, практически смертников, в Виртсу, куда немцы подвозили боеприпасы и где собирали силы для десанта. Эта операция так перепутала им карты, что следующий их десант был только через два месяца.
Время шло, и в середине сентября, используя мощную огневую поддержку с моря и воздуха, фашистам удалось высадиться сначала на маленький остров Муху, а потом по дамбе перейти на Эзель. Мы пытались сдерживать их натиск, но силы были неравны, и пришлось отступить.
Командир батареи капитан Букоткин приказал нашей роте встретить передовые немецкие части в поле на подходе к батарее. Маленькая группа бойцов с трехлинейными винтовками до темноты сдерживала натиск немцев, вооруженных автоматами, пулеметами, минометами и поддерживаемых авиацией. Большое количество крупных камней в поле спасло жизнь многим бойцам. Однако почти у всех, кто уцелел, были ранения. Фашисты, чувствуя свою безнаказанность и, видимо, желая быстрее расправиться с защитниками, применяли разрывные пули. Достаточно такой пуле задеть ветку дерева, как она разрывается на большое количество осколков. Оставшихся в живых бойцов только с наступлением темноты пустили на территорию укрепрайона. Там я сразу попал в руки санитаров, плащ-палатка на спине была изодрана мелкими осколками и намокла от крови. К счастью, глубоких ран не было, кровь остановили и, сделав перевязку, отпустили меня.
Ночью командир батареи приказал разделиться на три группы и прорываться на территорию острова. Все надели чистое белье, бушлаты. А белье, Миша, у нас было отличное, тонкое, шерстяное, со складов аэродрома, потом оно помогло мне выжить.
Я попал в первую группу, и это обстоятельство спасло мне жизнь. Немцы были готовы к прорыву, но по отношению к моей группе сработал элемент неожиданности, небольшая часть пробилась, и я в том числе. Остальные почти все погибли. Немцы запустили осветительные ракеты и практически в упор расстреливали прорывающихся.
В лесу я встретил еще двух таких же «счастливчиков». Куда идти, что делать? Боеприпасов нет, еды нет, остров захвачен фашистами, и население настроено враждебно.
На нас немцы открыли охоту с земли и с воздуха, как на зайцев. Восемь дней удавалось уходить. Ночами шли, днем прятались, а питаться приходилось ягодами и корой деревьев. На девятый день ночью, отупевшие и обессиленные, укладываясь спать под копну сена, мы не заметили, что она рядом с дорогой. Утром проснулся от сильного удара в бок, открываю глаза: перед лицом дуло автомата.
- А дальше что, дедушка?
- Но мы же договорились… Ну ладно, дальше плен.
Оба молчали некоторое время. Миша собирался с духом, чтобы задать еще несколько вопросов.
- Дедушка, а где ты был в плену?
- В Латвии.
- А бежать не пытался?
- До середины 1944 года было бессмысленно. Фронт далеко на востоке, а ты под охраной немцев, собак и латышей. Местное население было почти все на стороне немцев. В августе при подходе фронта ситуация изменилась и удалось бежать. К своим вышел из леса, с оружием и надеждой воевать с фашистами. А получил концлагерь советский, с сентября 1944 по июль 1945 года.
- А за что?
- Не верили, Миша. Искали измену, каждую неделю унизительные допросы, чуть не повесился, спас случай. Первый месяц, еще там, в Латвии, допросы были ежедневно, обращались хуже, чем со скотом. В Союз везли на открытой платформе – в конце сентября в летней одежде. Привезли с двусторонним воспалением легких, временами терял сознание, но выжил… Измены не нашли, но потом еще двадцать лет жил с меткой, ограничивающей права: «был в плену»…
Старик замолчал и некоторое время о чем-то думал, потом поднял глаза на внука и продолжил:
- Остерегайся, внучек, радикалов и всего, что кончается на «изм». Мир – он не черно-белый, он в полутонах. Ты знаешь, над входом в лагерь висел транспарант «СССР – самое демократическое государство мира». Похожего нигде не встречал?
- Нет, дедушка.
- На воротах Освенцима висел транспарант «Труд освобождает».
- А где же, дедушка, справедливость?
- Наверное, дорогой, на небе. На земле ее точно нет.