— Ты со мной даже разговаривать перестал, только — ага, да — угу... Замечаешь?
— Я, пожалуй, пройдусь...
— Иди, там много молодых девочек!
По тёмной аллее, дав пенделя пустой пластиковой бутылке, Сафонов в дурном настроении спустился на набережную.
Кто бывал в Коктебеле, знает, какое это весёлое место. Рестораны, кафе, музыка, ведущая перекрёстный огонь из каждого закоулка, магазины, торговые лавочки. Люди, имеющие здоровый вид, загорелые, в разноцветных одеждах, женщины с ярким макияжем фланируют вдоль длинной набережной. Они легко тратят денежки на развлечения, морские сувениры, на предсказания хитроглазых гадалок, на собственные портреты в исполнении местных и гастролирующих художников. Вечер — их время! Кроме портретов на бумаге, мастер исполнит любую тату на загорелом теле. Дамы без стеснения подставляют самые пикантные места под кисточку с разведенной хной.
Этюдники, мольберты, разнообразные, манящие карамельной красотой портреты. В раскладных креслах колоритные художники. Хорошие и не очень — разные. И вот породокс: у тех, что похуже, нет отбоя от клиентов. Те, что получше, чаще скучают! Взамен софитов пристроены настольные лампы. Под ними портретируемые – как правило, женщины. Художники пред ними в большом долгу! На лицах дам чуть уловимое лукавство, сродни улыбке Джоконды. Вот, что интересно! Вроде два глаза одного лица, а – замечали? – выражают разное. Один исполнен превосходства, бровь вздёрнута. Другой, чуть прищурен, смотрит с вызовом!
Проходя сквозь беспорядочные ряды творцов, наш герой приметил одного. Немолодой. Отсутствие растительности на голове компенсировано присутствием её на нижней челюсти. Очки на кончике носа. Сигарета зажата между двумя прямыми, как стволы револьвера, пальцами — указательным и средним, остальные собраны в кулак. Припоминается, так гусары отдавали честь. Рука театрально отставлена в сторону. В другой — стакан, на одну треть с вином! На удивление, его работы очень недурны!
Постояв около них, чуть больше, чем обычный зевака, Сафонов привлёк к себе вопросительный взгляд творца. В ответ произнёс:
— Крепко сделано!
— Художник? – Вяло среагировал «гусар».
— Есть немножко...
— Пить будешь?
— А, что там, давай. Чуть-чуть...
— На много и не рассчитывай, – не глядя, протянул стакан.
— Отдыхаешь? Один?
— Да, если бы... Настроение хуже некуда...
— Ну, тут я тебя понимаю... Давай, не чокаясь...
— У... неплохо! – покатав на языке вино, произнёс Сафонов.
— Крымское... Кстати, тебя как зовут? А хотя, зачем мне знать, всё равно через минуту забуду...
— Да, и я с именами не дружу!
— Что, поссорились? – продолжил общение «гусар».
— Да... Борьба и единство противоположностей, –невесело пошутил Сафонов.
— У…! Философ! А причина вот в чём: женщин не интересует, что творится у нас в душе. Они одержимы любовью и не хотят замечать больше ничего. Но ведь есть еще и дело! Для мужика его дело — всё! Когда оно не клеется, я, к примеру, теряю уверенность, ощущаю себя неудачником, жалким субъектом...
Видишь ли — не так разговариваю, не ласков! Какие, к чёрту, ласки, когда у меня из-под ног уходит земля! Без профессии я никто!!!
— Ну, не стоит так...
— Давай, за нас...
– Из-за этого, – он закашлялся, – мы расстались с женой. Она обвиняла меня в эгоизме! Но какой, к ..., эгоизм, когда её не интересует… Нет, конечно, ей известно, догадывается, что в душе у меня раздрай, но это вроде как в анекдоте — он жене: дорогая, меня Гондурас беспокоит. Она ему — не чеши, пройдёт! Не раз пытался объяснить — причина не в моих мифических увлечениях, не в бабах! Не верит! Убедить невозможно.
— Простите, сколько стоят ваши портретики?
— Карандашом — триста, цветной — пятьсот.
— Но, справедливости ради, и мы не всегда с должным вниманием относимся к их проблемам, вставил Сафонов.
— А.., – махнув рукой, он продолжил, – эта непонятная женская память, помнящая всё, что помнить невозможно. Но только то, что укладывается в её систему обвинения. Не помнит и отрицает всё, работающее против!
Давай, ещё по чуть-чуть...
– Тебя как зовут? Ах, да... — опять махнул рукой. – Видишь ли, они отдают нам себя! Будто в это время мы не делаем то же самое.
– Пытался упорядочить жизнь еще раз. Поначалу всё было прекрасно. Я не из тех мужиков, кто, без женской заботы, изгадит всё вокруг себя, а чтобы не покупать новые носки взамен дырявых, одевают их пяткой наверх.
— Это как?
— Сам не знаю! Но, дело не в этом. Какой-то умник сказал: жёны — любовницы молодых мужчин, спутники зрелых и няньки стариков. Слава богу, мне пока что нужна спутница! Но нет, всё опять вышло на прежнюю орбиту!
Он замолчал, закурил. Глубоко затянулся и протяжно выдохнул дым, или выпустил пар. Посмотрел, на просвет, в поднятую бутылку:
— осталось, чуть-чуть. Давай…
Самое страшное — всё знакомо, всё понятно, чем начнётся и чем закончится.… Теряю вкус к жизни, остроту ощущений! А без этого, какое искусство? Всегда удивлялся профессии актёра. Выходить на сцену в сотый раз играть одну и ту же роль, и, извини, возбуждаться, в сотый раз, чтобы на «нерве» сыграть — меня бы стошнило!!!
— Скажите, это ваши рисуночки? – прервав монолог, обратилась к художнику пышнотелая «дама». – А это что за мелочки?
— Пастэль… буркнул художник.
— Пастель? Переспросила дама.
— Не пастель, а именно пастЭль! – не скрывая раздражения, отчитал любопытствующую. Повернувшись к Сафонову, прошипел — Как хочется послать их…Знаешь, какой я художник?! А чем приходится заниматься?! Тьфу!.. – он сплюнул, чуть не попав на дородное, пышущее зноем дневного солнца женское тело.
– Дождались свободы, хотя, какая к дьяволу свобода — вакханалия! Кто во что горазд! Ни авторитетов, ни правил, ни принципов. Будто фекалии, из лопнувшей канализационной трубы, неучи запрудили всё кругом. Посмотри, что они ваяют! – он повёл ладонью в сторону своих соседей… – Но, вот беда — они востребованы! Они близки народу! А почему?! Те и другие понятия не имеют, что такое искусство!
Передохнув, чуть понизив тон, он продолжил:
— Знаешь, у меня ощущение — была, когда-то, большая армия с флагами, с позолоченными штандартами, бравыми маршами. В ней, плечом к плечу, много бойцов. Я один из них. У нас горящие глаза, уверенные, горделивые взгляды. Всякий повторял, как боевой клич — авангард… импрессионизм… кубизм… Мы знаем, как…, мы покажем, сможем… Вроде и взято немало крепостей. Но главное сражение давно проиграно! Окопы пусты, лишь иногда, в их закоулках, слышны редкие голоса…. Как будто ещё есть патроны, но стрелять не хочется…
Он замолчал, затянувшись сигаретой.
Сафонов воспользовался паузой:
— Дружище, где-то читал — на западе художников, обеспечивающих себя своим творчеством, около пяти процентов. Остальные зарабатывают другим трудом, или богаты, или альфонсы. Коль мы, я в том числе, уж извини — придурки, возвели хобби в смысл жизни, и нам её не жаль, может, не стоит тянуть за собой в это болото других — подруг, жён. В студенчестве шутили — художник должен быть холост! И, видимо, в этом была только доля шутки.
Гусар посмотрел на Сафонова через прозрачные стёкла очков мутным, долгим взглядом
— Э… как тебя?
— Да, какая разница…
— И то правда. Всё достало! Вот и ты, тоже, — чё докопался?!
Сафонов спустился с набережной к морю. Под ногами хрустела, проваливаясь, галька. Вдоль кромки чёрного-чёрного моря с изумрудной каймой пены сидели, безмолвно, люди. Они – словно ноты на нотном стане. Один выше — другой ниже, один ближе — другой дальше. От них, при свете фонаря, длинными змеями, огибающими каждый выступ пляжного рельефа, ползли тени. Он видел только их спины. Взгляды обращены к морю, в тёмно-фиолетовую бездну.
Что они хотели в ней разглядеть?..
Вернулся в домик поздно. В комнате тихо. Она как будто спала. Но, конечно же, нет. Сафонов тихо подошел, прилёг на краешек кровати, бережно обнял подругу, прижавшись к её спине. Зарылся лицом в её разбросанные по подушке волосы. Втянул ноздрями очень родной, теплый запах…
Они лежали недвижно, каждый боялся пошевелиться, спугнуть мгновение благостной гармонии, будто пугливую птичку, которая, доверившись, вдруг села им на ладони…