Одно время, взявшись за ум, бросил пить и курить, пришлось заняться воспитательным процессом и с «товарищами по оружию». «Хорош лекции читать. Давай прием покажу»,— сказал мне Араик и указал, как надо встать. Затем ребром ладони стукнул мне по шее, так, что у меня из глаз вся обсерватория Улугбека вылезла.
Хайбиш за лекции «о вреде курения и алкоголя» шутя называл меня «Красной книжкой». Я обижался, так называли переодетых в гражданку ментов, которые вечером ходили по нашему району и выспрашивали закурить. И если ты зазевался и предложил им вместо сигарет папиросы, то один из них вытаскивал из кармана ксиву красного цвета, а остальные шмонали тебя по полной программе. Глобальных изменений с употреблением алкоголя и «дряни» после моих напутствий не происходило, как говорилось в анекдоте: «Цедили так же, только писанины прибавилось».
Запоем читал литературу, приносимую отцом из библиотеки «Самаркандских электросетей», он работал там главным инженером. Однако в связи с сильным военно-партизанским уклоном книжной продукции объяснить, как жить дальше, товарищам не мог. Ибо основы партизанской жизни в период «безоблачного» счастья все и так знали.
Прочел книгу, оставившую светлый луч в душе. Смутно вспоминая прочитанное, ловишь себя на мысли, бывают в жизни такие события, когда ты помнишь только канву, дающую о прожитом общее представление. Если короче, то не помнишь ни хр*на. История о белом американском боксере-профессионале, по каким-то причинам оставшемся в Туркестане после Первой мировой.
Очень колоритная вещь. Представьте, конница Буденного, и у одного из трезвых всадников рядом с висящей на портупее шашкой болтались привязанные к седлу боксерские перчатки. Юный мозг рисовал свои продолжения, не совпадавшие с книжными, но и авторских хватало. Джексон впоследствии создал школу бокса в Ташкенте и готовил в ней чемпионов. Некоторые из старичков, кто боксировал в Самарканде, гордились знакомством с ним.
После прочтения романа купил боксерские перчатки в «Спорттоварах» на Титова. Огромный светлый магазин, скупо уставленный спортивным инвентарем, бросался в глаза с дороги. Кроме редких посетителей удивили красочные спортивные сани, трех видов. Посмеялись с продавцом на счет местной зимы и он, продолжая шутить, с гордостью показал мне чешские горные лыжи.
Дальше истраченных десяти рублей на перчатки дело не пошло, постучал ими по стене своей комнаты пару дней и повесил на балконе. Забыл о них, пока Жорик после одной истории не напомнил: знаю, мол, чем занимаешься.
История проста, как мир. Намечалась драка на конечной остановке микрорайона с кишлачными. Надо сказать, стычки с местными происходили часто. Поводом мог служить не правильный взгляд, небрежно брошенное слово или погода.
На этот раз кому-то показалось, что на него специально плюнули семечками. Нас всего трое, и меня, как самого младшего, отправили за подмогой. А тут навстречу пацаны знакомые. Не разобрались, что к чему, мол, бросил товарищей в беде. Пришлось отстаивать свою правоту один на один с тем, кто усомнился во мне, несмотря на то, что драка не состоялась.
Посмотреть на шоу собралось человек двадцать. И вот идем мы всей гурьбой к гаражам за домом № 33 по улице Икрамова. Проходим мусорку, бездомные собаки тревожно водят носами. Мужик с балкона бросает сигарету. Мы с Ахматом впереди, толпа сзади. Иду и думаю, что-то он какой-то здоровый: самбист или поел хорошо? Прикинул, времени у меня маловато будет, больно отъелся он на самаркандских лепешках с самсой.
Заходим за гаражи, он разворачивается ко мне лицом. Взгляд спокойный, губы варениками, кулаки наготове. Не стал я зрителей ждать и по челюсти два раза — он и с копыт. Тут народ возмущенный подтянулся: «Нечестно! Давай снова!». Как в кино, ей богу.
Внезапно пострадавший очухался и с новыми силами бросился в бой. Точно — самбист оказался. Кувыркались мы с ним по арыку минут пятнадцать, пока не разняли. Повезло в одном — арык высох, иначе пришлось бы плавать. Пожали друг другу руки, поклялись в любви и дружбе, но заяву в милицию на меня накатали.
Участковый Сыктымбаев — родственник Ахмата не заставил себя долго ждать. Маленький толстый капитан с круглым и красным лицом бегал, как заправский спринтер: фуражку под мышку и за тобой. Догонял, хватал одной рукой сзади за волосы, другой за штаны и тащил в отделение.
В общем, раздули из мухи слона. Протокол, сдал, принял. Стал бояться каждого стука в дверь. Думаешь, менты, открываешь, а там незваный гость из кишлака: «Сухой хлэб есть?» — и смотрит через плечо, как будто у меня мешок с сухарями за спиной на вешалке висит. «Нэт,— и, опередив его с вопросом, добавляю: — У самих два барана. Один в школе, другой перед тобой». Ему пох*й, он свою пластинку снова. Тогда говорю: «Сухой хлэб турма собираю». Понял, мотнул понимающе головой и ушел.
Следственные действия развернули по всем правилам, благо следователь попался русский, помог, да и азарт у истцов иссяк. Азарт — штука серьезная.
Каждый год приезжало автородео на стадион «Динамо». Езда автомобилей на двух колесах, прыжки через препятствия из нескольких машин, огонь, девчонки симпатичные.
По тем менам выглядело сильно. Под звуки ритмичных советских песен каскадер вылезал из движущейся на двух колесах машины, и перепрыгивал на рядом идущую. В конце мероприятия разыгрывался железный «конь» по номерам проходных билетов, а иногда предлагали мешок с ключами от автомобилей. Платишь «рваный», в смысле рубль, и засовываешь руку в мешок. Угадал нужный ключ — твоя тачка. Знали жулики, где лохотронить, азартный в Самарканде народ.
Во все времена толпе хотелось приобрести за полтинник машину, которую в то время доставали по блату, дефицит. Вот и скупали лотерейные билеты возле сберкассы на Ленинской. Там перед входом столик стоял с барышней. Кто подряд брал по номерам, кто придумывал свою тактику.
Напротив сберкассы, рядом с арыком, находились стенд со свежей газетой, где проверяли лотерейные билеты, и тут же коробка под мусор. Мы выгребали из мусорки смятые билетики и перепроверяли на авось, цифры-то арабские: не каждому нравились. На этом и построили свою аферу махинаторы. В стенде подменили газету, приклеив новую «шапку» со свежим числом, затем собирали билетики из мусорной коробки. Милиция не дремала, застеклила и повесила на стенд замок.
Вот так с возрастом менялись пристрастия: от «Детского мира», винных магазинов до музыкального отдела универмага «Поворот». Там продавались электрогитары и сопутствующие им товары: «квакеры», усилители, микшеры. Купил за девять рублей звукосниматель для гитары и, подключившись к радиоле, издевался над соседями.
Музыка, в особенности зарубежная, нравилась всем. Катушечными четырехдорожечными магнитофонами «Нота», «Яуза», «Маяк» располагала, как минимум, треть моих друзей. У меня на столе валялась куча бобин с записями: «Пинк Флойд», «Дип Пепл», «Супер Макс», «Смоки», «Крафтверк», «Гилла», «Иглз», «Кисс», «Шокен Блю», «Спейс». Странно, «Битлов» практически не слушали. Под них не пилось и не курилось, разве что целовалось.
На первом этаже в нашем подъезде жили мать с сыном, приехавшие из Владивостока. Естественно, появился приходящий «папа». Работал он следователем и любил песни Высоцкого, так что если запел Владимир Семенович — Артем на улице, а если заиграла «Ялла» — значит, студенты со второго этажа с лекции пришли.
Когда же мне это безобразие надоедало, я включал «Ригонду», подсоединял к ней гитару с микрофоном, и после десяти куплетов песни «Ара ва-а-ай... вай ... вай-вай-вай-вай» на трех аккордах соседи даже в мыслях не подходили к своей «шарманке». Если мысль все же появлялась, то я брался за «Долю воровскую». Тут уж, извините, конечного количества куплетов никто не знал. И где-то на седьмом припеве соседи стучали в стенку в такт песни, и подпевали вместе со мной. Слова, правда, угадать не могли, потому что песня о том, что вижу, то и пою.
Начинал я, как и все: «Вот какая доля воровская, десять лет тюремного режима, и глухие замкнутые двери, ах мама-джан, на полжизни для тебя закроют». Далее про нашу Таню, которая громко плачет, уронила в речку мячик. Скоро на свободу выйдет Хачик, он засунет Тане новый мячик. И продолжал любой книжкой, лежавшей под рукой.
Повезло однажды с Некрасовым, на свою беду оказавшимся рядом. Сразу видно — настоящий поэт. Слова легли на музыку, как Анна Каренина на рельсы: «Однажды в студеную зимнюю, зимнюю пору-у-у. Я из лесу вышел, был сильный, был сильный моро-о-о-оз. Гляжу, поднимается медленно, медленно в гору-у-у, ах мама-джан. Лошадка, тянущая хворосту, хворосту во-о-оз ...». Пацаны слова попросили переписать. Отказал, не дал бросить русскую литературу под армянский паровоз.
Все новые магнитофонные записи покупались у мужичка, жившего за остановкой «Мархабо. Рядом со своим домом он сделал пристройку, где установил четыре вертикальных катушечных магнитофона со стрелочными индикаторами. Все ручки блестели под никель, несколько скоростей, головки он чистил, как и мы: вату на спичку и в тройной одеколон.
На стене висело множество фоток разных групп, большой плакат «Кисс», портрет Сталина с надписью «Сталин» и кошечки (без подписи) в черно-белом стиле и раскрашенные фломастерами под цветное фото. На наш вопрос: «Это зачем?»,— отвечал, пожимая плечами: «Конспирация». У окна стоял небольшой продавленный диванчик, развалившись на котором мы оценивали качество записывающейся музыки. Во время записи он рассказывал о маршруте привезенных бобин: это были десятки городов, от Питера до Владивостока.
Еще одна звукозапись находилась в Доме быта, рядом с кинотеатром «Октябрь», но мужик работал профессиональней. Под впечатлением зарубежной музыки хотели организовать ВИА, записались в Дом культуры на Панджабе. Пару раз посидели на занятиях. Не ожидали, что будем изучать нотную грамоту. Нам казалось все много проще. Взял гитару, включил микрофон и пошла массовка! Плюнули на учебу.
Интересно все-таки, в России из церквей тюрьмы со складами делали, а в Самарканде — из маленькой иранской мечети, сделали Дом культуры. Антисоветчиной попахивало. В мечеть никогда не заходил, поэтому с интересом поглядывал вокруг.
Внутреннее убранство постройки больше напоминало медресе. Небольшой и ухоженный дворик, по периметру которого находились комнаты. Центр двора занимала клумба с розами. Аромат цветов, намоленные стены, арабская вязь по стенам заставляли думать о вечном. В единственно открытом классе, где проходили занятия по сольфеджио, стояли парты старого образца из средней школы и доска с мелом.
На стене висела стенгазета, часть которой занимали три агитационных плаката. На первом девушку в косынке окружило стадо из коров, баранов, гусей, и кроликов с надписью: «Догоним США». Плакат сразу породил между нами спор: они все вместе будут догонять или по отдельности? Второй плакат пришелся по душе. На фоне больших круглых часов стоял парень с подрисованной тюбетейкой, обнимающий двоих детей. Надпись под ними гласила: «Наш рабочий день будет самым коротким в мире».
На третьем сером и унылом плакате женщина Востока, прежде видевшая мир сквозь «тюремную решетку» паранджи, превратилась в полноправного члена общества. Статья под картинами пестрила до боли знакомыми словами: «опиум для народа», «род духовной сивухи, в которой рабы капитала...» что-то там топили, «бессилие дикаря», «бессилие эксплуатируемых классов», просто «бессилие». По нынешним временам, напоминало рекламу «Виагры».
«Паровозом» нашего ВИА стал Ренат — парень, который играл на пианино, сочиняя музыку и слова. Отец его был какой-то «шишкой». В свободное от шишечного времени он занимался разведением канареек и конопли. Объясняя такую связку естественным природным процессом поедания одного другим.
И действительно, лучшей связки в то время я не ощущал. Пьянящие звуки «пьяно», божественное «пит-пиляк» и забитая всклянь папироса так бередили душу и разум, что из окна квартиры, расположенной рядом с пунктом ДНД, была видна Эйфелева башня.