Сегодня двадцать первое апреля две тысячи шестнадцатого года
Сегодня четверг
Она пришла в класс незаметно, как большинство, села за первый стол и два дня внимательно молчала.
С большими запинками смогла сказать, как ее зовут и откуда она.
Если бы Хаврист только сказала «из Ирана», то она осталась бы, возможно, одной из многих, мелькнувших, быстро получивших к их радости квартиру, и исчезнувших из класса, не успев запомниться.
Но на вопрос, откуда она, Хаврист ответила, соединяя английские и арабские слова, что она из Курдистана.
Откуда? - переспросила я.
Она строптиво настояла: «Курдистан.»
«Хорошо. Из сирийского, турецкого, иракского или ...»
«Иран»,- ответила она.
Я давно заметила, что курды никогда сами не называют то государство-страну, из которой бежали. Они настаивают на том, что они - курды и что они из Курдистана, а уж потом что-то официальное добавляют.
Хаврист все время что-то быстро записывала.
Ее длинные прямые волосы свисали в блокнот, ее длинный неприкаянный нос был там же. Бесцветная ветровка на молнии со строчками в длину свисала ниже сиденья стула, полосатые пижамные штаны до пола.
Если она поднимала глаза к доске, где я что-то писала или говорила, обращаясь ко всей группе, она смотрела на меня глазами иконы.
Хаврист смотрела пытливыми рабочими глазами.
Через два дня она решительно отложила ручку в сторону и стала смотреть в окно.
Я попыталась выяснить, какой момент привел ее в отчаяние, что она не понимает.
Она, путая английские и еще какие-то слова, показывала на записанные ею в блокнот обороты и спрашивала меня, почему надо говорить «есть», почему это «есть» стоит вот так, а тут совсем не так, а тут оно вообще непонятно зачем.
В немецком языке «я есть...» е с т ь простейший грамматический оборот, и он же - основа построения предложения, которую поначалу нужно просто принять на веру.
Но как ей это «есть» сказать? И как все-таки объяснить?
Хаврист - одна из тех, кто должен сначала «понять», а уж потом на веру что-то примет. Скорее всего, так.
Я ее попросила остаться на перемене в классе.
Мы просидели всю перемену.
Она мне много чего рассказывала. Я почти ничего не поняла. Я ей тоже что-то говорила. Я ее успокаивала, говорила, что для языка нужно время и терпение. По-моему, она э т о поняла.
Она мне показала в своем смартфоне фотографии игривых девчат в коктейльных платьях, в студенческих выпускных костюмах, по-европейски с угольными шляпами бакалавра, те, что с кисточками; девушки все такие радужные, беззаботные, горделивые.
Самая жизнерадостная среди них, очаровательная, открытая – Хаврист, ведь она получила профессию учительницы начальных классов, и очень, очень хочет работать учительницей.
Я посмотрела на нее.
«А сколько тебе лет?»
Она написала на бумаге: «24».
Я ничего про ее возраст не думала.
Отсутствие у нее всякой внешности не давало повода о нем думать.
У восточных народов есть обычай: в степи, где-нибудь на горе, на одинокое дерево вешать лоскутки ткани, как надежда на то, что мечты, загаданные желания сбудутся.
Я видела один раз такое дерево на юге Казахстана и все те тряпочки, что на нем висели.
Жалкое зрелище – человеческие надежды. Узелки, полосочки были выцветшие, тусклые, блеклые.
Но надежды, надежды! Сбываются ли радужные, яркие надежды у людей, привязываюших их с молитвами на то Древо Надежд и Желаний?
Хаврист, худая до невозможности, сама выглядела, как тряпочка забытой надежды, как лоскуток непонятно чего. Под ее беспОловой одеждой ни плоти, ни возраста, ни горения не ощущалось.
Но ведь молодая!
За какой своей надеждой она сюда поехала? Как это получится у нее? Сможет ли она?
Должна смочь. В ее глазах упрямство е с т ь.
На другой день она встретила меня словами: «Я думала о тебе. Я учила по-немецки».
Я пропущу месяц, ровно столько она была у меня на занятиях.
Паузы мы часто с удовольствием просиживала за столом, она показывала мне выполненные дополнительные домашние работы.
Я отвечала на ее новые вопросы.
Она учила немецкий по буквочкам, по строчкам, по маленьким диалогам. Она с усилием напрягала все мышцы лица, чтобы хорошее немецкое произношение сделать, спрашивала испуганно по-английски: «коррект – правильно?»
Я всегда думаю, какие темы им в первую очередь нужны, какие языковые проблемочки их затрагивают больше всего, что им в разговорной практике в первую очередь нужнее. Вообще-то им все бытовое, каждодневное нужно. Такой темы «Как я ехал(а) в Германию» в пособиях нет, но уметь рассказать о себе для них важно, особенно при собеседовании с миграционными службами, поэтому я и взяла эту тему.
И именно Хаврист теперь первая, с которой я сегодня расписала по пунктам ее дорогу из дома в беженцы, из Иранского Курдистана в Европу.
У нас получилось одиннадцать больших предложений, в них и глаголы с изменяемой корневой гласной в прошедшем времени, и числа, и даты, и обороты с предлогами.
И каждое слово надо было с нею сначала понять, выучить, соединить с другим, придать смысл маленькому словосочетанию, уразуметь его. Подготовительная работа шла три дня.
Разумеется, я делала это со всем классом три дня, но при этом нацеливала Хаврист на выход к доске.
И у нас получилось.
Что меня поразило, весь класс увлекся написанием на новом для них языке собственной дороги «в Аллеманию» (в Германию).
Вот такая дорога получилась у Хаврист.
МОЙ ПУТЬ ИЗ ИРАНА В ГЕРМАНИЮ
1. Из Курдистана в Турцию я летела самолетом.
2. В Истанбуле (Турция) я ехала два часа на такси. (Наверное, до границы.)
3. Из Истанбула я шла пешком тридцать минут до Болгарии.
4. В Болгарии я шла пешком пятнадцать минут до стоянки такси, на такси я ехала три часа до Сербии.
5. Из Сербии я ехала в Хорватию шесть часов поездом.
6. Из Хорватии в Словению я ехала, примерно, три-четыре часа... я не помню, на чем. На чем-то.
7. Из Словении в Немса... Немса (Ребята помогли выяснить, что «Немса» это - Вена) я ехала два с половиной часа на автобусе.
8. Из Вены в Германию я ехала автобусом.
9. В Германии я приехала в город Босур (Мне осталось непонятным название этого города. Может, Мюнхен). Я ехала шесть часов на автобусе.
10. Я ехала с двадцать первого февраля по двадцать пятое февраля 2016 года.
11. Моя дорога длилась пять дней.
Мы это все писали на доске, примерно, в течение часа.
Мы просто работали. То есть, я работала, а мои ученики переживали вместе с Хаврист ее и свою собственную дорогу в Германию. И возникающие ошибки в словах, и буквы, которые она писала неправильно, исправляли все вместе, и слова, которые она не могла по-немецки сказать, мы выясняли всем классом, и названия стран, которые они не могли по-немецки выговорить, мы проговаривали вместе и один за другим, все требовало времени.
Я узнала с удивлением, что певучее, переливчатое название «Словения» им произносить труднее, чем к примеру, такое, как Маджьордостан, - Венгрия.
И что же чувствовали они, тоже прошедшие свою такую дорогу?
Постепенно все стояли рядом с Хаврист и следили за каждым ее словом, возникающим на доске.
Хаврист к концу заметно побледнела, стала почти нервничать и сказала «не по теме» лично мне:
«Это все писать трудно. Этот путь трудно.»
А о том, сколько же дней она в пути была, спросил ее Шоаиб. На ее «пять дней» он быстро сказал, как обронил:
«Я - двадцать один».
Хаврист ему ничего не ответила.
21-25.04.20116