Часть первая
Сумерки
Помню, в молодости я думал, что смерть — явление телесное; теперь я знаю, что она всего лишь функция сознания — сознания тех, кто переживает утрату. Нигилисты говорят, что она — конец; ретивые протестанты — что начало; на самом деле она не больше, чем выезд одного жильца или семьи из города или дома.
Уильям Фолкнер – Когда я умирала
Пролог
Если бы Ронни задали вопрос, зачем она пришла в этот мир, она бы пожала плечами и пробормотала что-то о долге перед собою и семьей, и о попытке что-то изменить. В ее неуверенном ответе сквозило бы сомнение, страх и, возможно, немного лжи, которая стала слишком привычной, чтобы ее можно было отличить от правды. Однако трудно было поверить, что за этими большими голубыми глазами не скрывается мудрость. Ронни походила на кого-то, кто мог бы вдохновлять неудачливого, но пылкого художника или любящего свою профессию писателя, так никогда никому и не показавшего свои книги. В ее внешности была некая трагичность, которую трудно заметить невооруженным взглядом. Она тонула в ее глазах и застывала на губах, слегка тронутых улыбкой.
Такие девушки проходят по улицам каждый день, ступая легко и беззаботно, рассеянно пробегая глазами по пешеходам, идущими с ними в руку, но никогда не привлекают внимания. На их простые, но такие неуловимо нежные черты лица не заглядится случайный прохожий, чтобы с восхищением или завистью мгновенно потупить взгляд.
Ронни родилась в семье, которая, судя по всему, с самого ее рождения состояла из одной лишь матери. Все называли ее просто Марианной – она не меняла свои статусы в зависимости от ситуации, как большинство людей: мать, коллега, подруга или мисс Хабер. Жгучая брюнетка с пронзительными серыми глазами и невероятной надменностью, всегда написанной на лице – вот, кто породил собственную абсолютную противоположность. Как Марианна часто рассказывала, отец Ронни ушел из семьи, как только она родилась, не пожелав иметь с ними дела, да так с тех пор и не появился. Дочка часто спрашивала, каким он был, на что мать, презрительно фыркнув, небрежно роняла:
- Подлец и хам со средними внешними данными, ничего особенного. Так что можешь благодарить мамулю за этот чудный разрез глаз и аккуратный носик.
- Так почему же ты влюбилась в него?
Марианна, махнув рукой, постоянно отвечала одно и то же, что не объясняло маленькой Ронни ровным счетом ничего:
- Глупая была, романтичная. Я же любила саму мысль о любви, а тут мужчина, уверяющий, что готов свернуть горы ради меня. Разумеется, я поверила и бросилась в эту любовь с головой. Моя большая ошибка, Ронни. Нельзя любить слишком сильно.
Несмотря на то, что эта мысль крепко поселилась в ее голове, Ронни росла в уверенности, что мать, несмотря на все ее равнодушие и скептичность, по-своему любит ее. Марианна всю жизнь готова была выполнять любые ее прихоти. Даже когда Ронни, еще совсем малышка, просила сахарную вату, Марианна, совсем не блиставшая большим количеством средств, уверенно заявляла, что им нужно взять две самые большие сахарные ваты в городе. Ронни научилась именно так определять любовь к себе – не разговорами по душам и ласковым словам, а количеству конфет в маминой ладони.
Но время шло, Ронни росла, как и мать, и их отношения менялись. Когда компания, на которую работала Марианна, обанкротилась, а все служащие оказались на улице, ей пришлось в срочном порядке искать работу. Но вакансий не было, а оставшиеся деньги улетучивались все быстрее. Поначалу Марианна крепилась и находила в себе силы улыбаться:
- Прорвемся, детка. Мы же Хаберы. Мы сможем.
Но ее положение становилось все хуже. Ронни подросла и начала ходить в детский сад, за который было совершенно невозможно платить, и Марианна все больше и больше отчаивалась.
Со временем она окончательно потеряла веру в свои силы, нанялась работать уборщицей в магазине и поставила на себе крест. Денег было все меньше, из квартиры их с дочерью выселяли, и от безысходности она решила найти утешение в новом друге и верном собутыльнике, который встречал ее каждый вечер после работы и отводил в бар, где она предавалась редким радостям своей жизни.
Взрослеющая Ронни не могла понять, куда делась ее веселая и никогда не унывающая мать. Она слишком рано научилась самостоятельно готовить себе еду, она знала, что нужно ложиться спать, не дожидаясь прихода матери, и лучше ходить по квартире тише мыши, если не хочешь навлечь на себя беду.
Сначала это было, как считала Марианна, лишь временной мерой, но потом переросло в привычку и почти хобби. Собутыльники менялись, она сама точно не знала, когда и с кем приходила домой. Она редко водила дочь в сад, не находя в себе сил проснуться рано утром, поэтому, ссылаясь на шаткое здоровье Ронни, позволяла ей оставаться дома. Ронни принимала все за чистую монету и, как ей тогда казалось, была вполне счастлива.
Через некоторое время Ронни пошла в школу. Первые полгода были для Марианны невыносимой пыткой – вставать с утра после долгой ночи приходилось регулярно, голова раскалывалась, поэтому она стала практически жить на аспирине. Это не укрылось от внимания Ронни. Она с постоянным упорством приходила домой после школы, делала уроки, разогревала остатки несвежего ужина и ложилась спать. Иногда у них в доме был отключен свет за неуплату счетов, поэтому спать приходилось ложиться очень рано.
Марианна умом понимала всю тяжесть положения, в котором оказалась. Она хотела, чтобы все это отпустило ее, она всей душой жаждала пойти после работы к дочери, а не в очередной бар с очередным незнакомцем, которого ей представил другой незнакомец из ее прошлого. Но с каждым разом смотреть дочери в глаза становилось все сложнее, и Марианна решила перестать искать в них свое отражение, чтобы больше никогда не чувствовать вину.
Вскоре ее уволили с работы. Пришлось искать новое место заработка, а потом еще одно, и еще – ее мелкие работы сменялись вместе с калейдоскопом ее эмоций.
Так шли годы, связь с дочерью была окончательно потеряна.
К семнадцати годам Ронни ненавидела свою жизнь. Она злилась на мать, которая оказалась такой слабой; она злилась на отца, который вовремя не помог и не удосужился поинтересоваться, как у них дела; она злилась на себя за то, что ничего не сделала, чтобы что-то изменить.
Но чем сильнее страдает человек, тем сильнее ему хочется мечтать. Поэтому, несмотря на все лишения, обиды и несправедливость, Ронни продолжала верить, что где-то среди необъятной тьмы для нее обязательно сияет свет.
Глава 1
Ронни
Судорожно сжав учебники в руках, Ронни приоткрыла дверь кабинета истории. Стараясь оставаться незамеченной, она прошмыгнула внутрь и неслышно скользнула за дальнюю парту у окна, рассеянно глядя в окно. Большинство учеников были слишком заняты, чтобы заметить ее присутствие, но именно этого ей хотелось меньше всего. Ронни нравилось общение, но она отличалась от других учеников, а никто не любит изгоев. В большинстве своем, она просто старалась скрыть свою излишнюю странность и не показать, что она еще страннее, чем все они думают. Ее дальняя парта – ее самозащита.
В класс с шумом ворвалась парочка, держащаяся за руки. В какой-то степени они завораживали Ронни, как и многих. Она – типичная черноволосая красавица с умным, острым взглядом и лукавой улыбкой. Он – не менее типичный спортсмен, которому многое сходило с рук. Они свободно о чем-то переговаривались и шутили, направляясь к своим местам.
- Вы опоздали, - мрачно проговорил мистер Дельс.
- Простите, мистер Дельс, - обворожительно улыбнулась брюнетка, - Майка задержал тренер, а я оказалась рядом. Горю желанием услышать вашу лекцию.
Лицо мистера Дельса вспыхнуло. Он долгим взглядом проводил ученицу и, немного приободрившись, заметил:
- Надеюсь, в следующий раз вы осчастливите нас своим присутствием…вовремя? Порадуйте меня, Изабель, - ее имя он произнес, как будто жевал жвачку, но лицо его при этом оставалось каменным.
- Непременно, - манерно ответил за нее парень, двигаясь следом за Изабель.
Она улыбнулась и неопределенно пожала плечами, присаживаясь рядом с невероятно красивой девушкой с длинными рыжими волосами и небрежным взглядом.
Мистер Дельс секунду постоял, раздумывая над ситуацией, но решил ничего не говорить и объявил о начале урока.
Ронни внимательно следила взглядом за гибкой фигурой Изабель, которая раскачивалась вдоль стула через несколько парт от нее. Наклонившись, девушка что-то шептала на ухо своей подруге Диане Миллер. Диана в ответ лишь спокойно улыбалась своей знаменитой властной улыбкой, и утвердительно кивала.
Они приводили в восторг и бешенство многих своей грацией и таким небрежным отношением к собственной красоте, которой без зазрений совести пользовались. И, наверное, могли бы считаться обычными красивыми девочками в старшей школе, которые поступят в Йель на деньги родителей или успешно выйдут замуж. Но в них было что-то большее. Именно в них.
Рядом с Ронни на стул опустился Майк. Он сидел с ней на истории с четвертого класса и до сих пор вряд ли мог вспомнить, как ее зовут. Майка вполне устраивало такое положение вещей – он не видел смысла вести беседу дольше двух фраз, особенно с человеком, с которым у него нет ничего общего.
Изабель обернулась, блеснув смелой улыбкой, и подмигнула Майку. Тот рассмеялся и открыл учебник на первой странице.
- На что смотрим? - не отрывая взгляда от книги, поинтересовался он у Ронни.
Она удивленно подняла голову и уставилась на него, как будто он вдруг заговорил на непонятном ей языке.
- На деревья. Листья распускаются – отмечаем приход весны.
Майка вполне устроил подобный ответ, и он зевнул:
- На его уроках чертовски скучно.
Ронни немного осмелела и легко склонила голову в отрицательном жесте:
- Мне кажется, он довольно увлекательно рассказывает.
- Может быть, - согласился Майк, - но меня это не особо интересует.
- А что тебя интересует?
Майк пожал плечами, внимательно уставившись в книгу, давая понять, что разговор окончен. Ронни отвернулась. На какую-то долю секунды она понадеялась, что что-то изменилось между ними, что теперь они смогут хотя бы общаться на уроках мистера Дельса, в конце концов, это же какие-то ничтожные сорок с лишним минут. Нельзя сказать, что она горела особым желанием разговаривать с Майком, который славился своими плоскими шутками и отменными голами на поле, но и против тоже не была. Она с досадой и примесью стыда запустила руку в волосы, возвращаясь к наблюдению за детьми на спортивной площадке. Маленькая девочка споткнулась и шлепнулась на попу, оглашая все вокруг громким воплем и рыданиями, но к ней вовремя подбежал мальчик, кажется, ее брат, и шлепнулся рядом. Ронни слегка улыбнулась, и перелистнула страницу учебника.
А Майк в это время сидел рядом с Ронни, пытаясь припомнить ее имя и понять, почему она так загадочно улыбается.
Его не особо привлекала Ронни. Более того, она была ему интересна едва ли не меньше вышеупомянутой истории. Его немного раздражала ее манера восторженно приоткрывать рот, когда она слушает его, или по-детски наивно распахивать глаза. Этого добра ему вполне хватало после победного матча, когда его окружали навязчивые поклонницы, но в исполнении Ронни Хабер это выглядело действительно очень странно.
С тех пор как Майк стал капитаном команды, он научился расставлять приоритеты. Он общался с лучшими ребятами, у него была лучшая девушка, и вел он себя так, как ему было положено себя вести. На нарушения им правил учителя закрывали глаза, а девчонки аплодировали. Ему просто было можно. Он не считал это жестоким и неправильным – просто так есть и все. Это естественный отбор – побеждает сильнейший.
Майк перехватил взгляд Изабель и ухмыльнулся. Он сам бы не мог сказать, что именно испытывает по отношению к ней. Порой ему казалось, что это любовь, порой – что сотрудничество. Изабель его не понимала, не стремилась понять, а он отвечал ей тем же. Какое-то время ему казалось, что он готов сделать ради нее все, и он все еще сделал бы. Просто в какой-то период времени Майк начал осознавать, что школа и колледж – не одно и то же, а тащить за собой девушку, с которой познакомился в шестнадцать, он не собирался. Он любил Изабель достаточно, чтобы отдавать ей свое время, но недостаточно для того, чтобы видеть в их отношениях перспективу. Порой он и сам этого не понимал, а может, просто не желал себе в этом признаваться.
Изабель подмигнула ему, кинув взгляд на Ронни. Выражение ее лица изменилось, стало более злым, и она насмешливо заметила:
- Говорят, скромность умерла, когда родилась одежда, но Ронни станет исключением.
Ронни резко дернулась, выныривая из своих мыслей. Помрачнев, она смотрела прямо в глаза Изабель, которая дерзко улыбалась, не спуская с нее взгляда.
- Мисс Ривонс, воздрежитесь от комментариев в моем классе. Я знаю, вы делаете успехи в истории, но это не дает вам права отпускать шуточки в адрес других учеников.
- Мистер Дельс, это был комплимент. Я не имела в виду ничего такого.
- Если вы позволите, я хотел бы продолжить.
Диана закатила глаза и пихнула подругу в бок:
- Прекрати, Изабель.
Ронни не стала показывать своей слабости. Она растерянно опустила глаза, слегка сжав кулаки. Она прекрасно знала, кто волнует этот мир – обворожительные красавицы и их остроумные спутники. Когда она была еще совсем маленькой, мама говорила ей, что все люди равны, а потом появилась старшая школа со своими абсурдными законами, которая быстро развеяла этот миф. Ронни посмотрела на секунду дрогнувшей Изабель прямо в глаза, и их как будто связал общий секрет. Полушепотом она пробормотала:
- Все люди равны. Вопрос лишь в том, как сильно ты притворяешься.