ЗАРЕВО
1-й Мировой и Гражданской войны в Сибири и в Зырянском крае (ныне Республика Коми),
или
ПРИКЛЮЧЕНИЯ Александра Миланюка
*историческое повествование*
глава 26
В Москве
Весенняя Москва встретила Миланюка слякотью и несмелым быстро проходящим дождичком. В пролётке лежали его два баула – один с одеждой франта, другой с продуктами, приобретёнными для него в дорогу любезным Серафимом Иванычем. На Александре красноармейское обмундирование под аккуратно поглаженной шинелкой, голову венчал армейский шлём. Он направлялся на улицу Лесную по адресу, подсказанному капитаном Сазонтьевым. Старый полковой служака, Григорий Вадимович, верный царской присяге, поможет ему, в чём был твёрдо уверен Сазонтьев. Миланюк нашёл окно квартиры ветерана. Занавеска на кухне полностью отдёрнута в сторону, комнатные шторы отодвинуты наполовину. Это условный знак того, что всё в порядке. Проехав к следующему дому, Александр попросил извозчика повременить, он хочет узнать, там ли живёт семья его армейского друга, пообещав за задержку приплатить. Двором он прошёл к одноэтажному дому на две семьи. Половичок на крыльце удерживали справа и слева по одному красному кирпичу. Но дверь заперта. Миланюк приподнял левый край половика. Вытащил сложенную в четверть обёрточную бумагу, развернув, прочёл: «Буду в 15 часов». До назначенного времени оставалось чуть поболе часа. Расплатился с извозчиком. С вещами направился к кирпичному сараюшке, мысленно определив, что крайняя дверца справа, заложенная защелкой со скрюченным винтовочным патроном, должна вести в помещеньице, принадлежащее Григорию Вадимовичу, именно тому человеку, к которому его направил капитан Сазонтьев. Войдя внутрь сарайки, прикрыл дверь. Крохотное оконце смотрело прямиком на крыльцо нужной ему квартиры. Раздался цокот копыт, он краем глаза увидел, как к дому, у которого он выходил из пролётки, подкатила та самая повозка. Из неё выскочили двое – один в гражданской одежде, другой в кожаной куртке с топорщащейся большой кобурой маузера. Это облава, понял Миланюк. Хорошо ещё, что поручик успел сховаться в сараюшке за поленницей дров. Только вот чувствует, после тряской железной дороги надо бы пукнуть, а ему боязно. Вдруг кожанкокурточный услышит! Да примет-то пук за выстрел. Беды не оберёшься. Терпит, только подштанники вздуваются. Ну, комиссары, конечно, и в этот домик заглянули, и в дровяник. Дух в сараюшке не понравился, с порожка кислой вонючей капустой несёт. И восвояси себе. Вскоре стал поручик Миланюк гостем хозяина домика.
Старый офицер - служака предусмотрительно обзавёлся на Сибирском фронте документами убитого на поле сражения красноармейца из Тобольска, став Овчинниковым Григорием Вадимовичем. Улучив момент, когда Освободительная армия терпела сокрушительные поражения, незаметно растворился на просторах Сибири и на товарняке уехал в Москву. Устроился на службу в маленькую контору, потихоньку жил, присматривая подругу жизни. Внезапно он ощутил в себе странную, как ему показалось, тягу к слову. Он подолгу перебирал в памяти известные в белом движении личности офицеров, как преданных этому делу, так и отвернувшихся от своего прошлого, перешедших на сторону черни, как в ту пору высказывались о простонародье, получивших как заметные посты в армии красных, так и обычные – командирские. Григорий Вадимович составлял для себя их психологические портреты, доверяясь тетрадным листам. Ему давно хотелось с кем-то поделиться своими размышлениями. И вот, надо же, случай представился. Ему довелось приютить у себя на время молодого поручика–выдвиженца, Александра Миланюка, которого связывала фронтовая дружба с Сазонтьевым, настоящим офицером, человеком чести, слова, дела, долга. За ужином они быстро нашли общий язык. Александр рассказывал хозяину дома о продвижении боевой дружины на судах по Оби до Обдорска, о своих впечатлениях об экспедиции исследовательского корпуса по морскому пути из Архангельска до побережья Обской губы, о жизни далёкого северного форпоста белого движения, о том, как впервые в своей жизни совершил перелёт от предгорий Урала в Котлас.
Не оплошал перед новоиспечённым поручиком и бывший штабист одной из дивизий Колчака – дворянин Румянцев Андрей Михайлович, ныне «перекрасившийся» в «красные» Григорий Вадимович Овчинников. Рассказывая о боевых действиях колчаковцев, державших в содружестве с чешскими легионерами значительные территории Сибири, крепко сокрушался, что много царских генералов и тысячи офицеров оказались на стороне красных.
- Я знал оперативные данные разведки, что к новой власти, выпрыгнувшей, словно чёрт из табакерки, переметнулись видные военачальники. Например, барон, генерал-лейтенант фон Таубе в числе первых нарушил присягу, его, к слову, звали «сибирский красный генерал». Он являлся начальником штаба всех вооруженных сил Сибири. Наше воинское соединение сражалось с его частями. Его удалось пленить. Представляешь, ему предлагали самые высокие посты в Сибирской армии, если откажется от большевистской чумы. Увы. Ну, и казнили предателя. А Северным фронтом краснопузых командовад дворянин, генерал-лейтенант Парский. Это же боевой офицер, сражавшийся с японцами, далее прошёл горнило противостояния австро-германского нашествия, удостоенный Георгиевским золотым оружием, других наград. Умные же люди, а не вразумели, что за страшными всполохами гражданской войны непременно последуют акты террора. Наши не были милостивы с красноармейцами, а те вообще лютовали над пленными и мирным людом. Власть новая просто жестока даже к рядовым интеллигентам. Как-то не верю, что они построят великое общество.
- Вам, Андрей Михайлович, тяжело вспоминать эти кровавые события. Давайте выпьем беленькой за всех, кто отдал Господу свою душу в кровопролитной резне. Всё ж мы один народ.
- Конечно, опрокинем штоф, Саша. Да вот не уверен, что после нашего поражения придёт на русскую землю спокойная, ясная жизнь. И зови меня впредь лишь по моим новым документам. Мало ли кто заявится в хату. Не забыл, как ЧК рыскали по домам в тот день, когда ты заявился ко мне? На твоей стороне был просто счастливый случай.
При этих словах старшего командира, Александр покраснел, вспомнив, как в сараюшке его чуть не подвёл животный страх. Не приведи Господи, если бы его задержали. Сию минуту бы заподозрили, что он человек другого лагеря. А то к чему тогда прятаться за поленницей? Они знали поимённо всех, живущих в околотке. А бывший красноармеец Овчинников у них не вызывал бы ни малейшего подозрения, придумай он правдивую версию, как гость оказался в сарайке. Естественно, Миланюк не выдал бы старика, но всё равно посыпались бы вопросы: кто он такой сам? Зачем приехал в Москву? Почему вышел из пролётки именно на этой улице и возле этого дома? Значит, шёл к кому-то? Чем его привлёк сарайчик? И не видать ему тогда ни в жизнь родной Волыни. Словом, и впрямь, в рубашке родился.
Разговор во время застолья принял интересный оборот. Они вспомнили, как примерно в одно время были в Омске: Миланюк с тогда подполковником Костовским ждали аудиенции к градоначальнику по делам их дивизии, предстояло разместить неполную роту их дивизии,выполняющую спецзадание по размещению в ремонт военного оборудования; а Румянцев с группой охраны сопровождал сибирскую золотопромышленницу Нину Яковлевну с дочерью Верой и их ближайшим окружением в столицу Белого движения.
- Замечательно умная женщина, Нина Яковлевна, в великую смуту войны гражданской
решилась поменять свою фамилию и дочери, её муж слыл в сибирских далёких краях тяжелым человеком, восстановил против себя весь работный люд. Промышленник был не против того, чтобы пулями проучили бастующих людей.И побили там немало народу. А сам хозяин тайги, как его звали в тех местах, стал запойным пьяницей, употреблял почём зря кокаин.Словом, после покончил с собой. Вот и выправили она себе и дочери новую фамилию, стали они Громовы. Да не веря в установление порядка в их землях, купила себе, дочери и всему своему окружению билеты на пароход, был с ней и один юркий поляк, с большими связями и в местных властных кругах, и в Санкт-Петербурге. Вот лона в ту пору захаживала к градоначальнику.Вы с ней не столкнулись там?
-А знаете, дорогой мой хозяин, как-то в приёмной мой прямой начальник подполковник Костовский прикладывался к ручке спелой, богато одетой дамы с молодой девушкой, шедшей с ней.Мне не удобно было расспрашивать старшего по званию и начальника, кто они да что. Но, помнится, величал её Нина Яковлевна.
- Да это она и была. Вот какая, значит, история. Сейчас, видать по всему, золотопромышленница осела, как и многие русские знатные люди, в Европе.И то слава Богу, живы хоть остались. А уж нам придётся как-то притираться к жизни новой России.Ох, и великая тут буча будет нас ,Александр, ждать.
(продолжение следует)