Не надо войны, не надо…
Давайте-ка лучше работать, мыслить, искать.
Единственная настоящая слава - это слава труда.
Война – удел варваров.
Ги де Мопассан
Война есть убийство. И сколько бы людей ни собралось вместе,
чтобы совершить убийство, и как бы они себя ни называли, -
убийство всё же остается худшим грехом в мире.
Л.Толстой
I
- Хорошо-то как! Хо-ро-шо…
Майя, раскинув руки, лежала на облюбованной ею лужайке, и, если бы не этот наглый назойливый жук, давно уснула бы - сладко и безмятежно. Жук настойчиво полз по её шее, а затем по щеке к носу. Она сбрасывала его, но он повторял и повторял своё восхождение.
- И что ты будешь делать дальше? – девушка позволила упрямому насекомому
добраться до своей цели.
Жук взобрался на вожделенный кончик носа, триумфально провёл там несколько секунд и ... улетел.
- И только-то, - вслед ему усмехнулась Майя. – Вот и мы, люди, такие же.
Добиваемся своей цели, а добившись, идём дальше и дальше... Вот я поставила перед собой цель стать Ворошиловским стрелком и стала. Решила прыгнуть с парашютом – поступила в ОСОВИАХИМ и имею уже пять прыжков! И институт с отличием окончу, и в аспирантуру поступлю!
Студентка факультета иностранных языков педагогического института Майя Беркович, отлично сдав сессию, перешла на последний курс. Её мать преподавала немецкий язык в этом же институте. Отец работал главным специалистом на заводе, часто бывал в Германии и, так же, как и мать, свободно владел немецким языком. Майя с раннего детства воспитывалась в атмосфере этого языка, культуры Германии, поэтому выбор факультета был логичным.
Майя слыла любимицей преподавателей и признанным лидером среди студентов. Комсорг факультета, отличница учёбы, спортсменка. Хорошо играла на фортепиано, пела, танцевала.
«Наша Любовь Орлова», - говорили о ней в институте.
Майя уже не в первый раз приезжала в этот детский дом на летнюю практику. Здесь её тоже любили – и работники, и воспитанники. Многие дети, как говорится, росли на её глазах.
Щурясь, Майя смотрела на жаркое июньское солнце сквозь длинные густые ресницы и словно в калейдоскопе, как в детстве, создавала причудливые цветные узоры.
Наигравшись, улыбнулась сама себе. Солнце томило, она закрыла глаза, прижалась спиной к тёплой земле и вдруг почувствовала неведомое ей ранее чувство ответственности за планету на которой жила – огромную и прекрасную. И никто иной, а именно она, Майя Беркович, и есть граница между этой планетой и бездонной пустотой. И она, как рулевой, должна провести эту громаду с её морями и горами, странами и миллионами людей в бесконечном пространстве среди других бесчисленных планет и звёзд…
Скорость нарастала. Девушка закрыла лицо руками, чтобы не задохнуться от встречного потока ледяного безвкусного воздуха. Внезапно синева неба превратилось в чёрную вязкую массу. Словно гнилое болото она затягивало Майю, медленно поглощала её. Майя сопротивлялась, но тщетно. Собрав последние силы, она рванулась к исчезающему солнечному лучу и… вышла из оцепенения. Резко приподнявшись, присела, дрожа, накинула на плечи пиджак, прижалась к коленям.
Небо было по-прежнему голубым и безоблачным, лужайку оберегал набравший сочной зелени лес, в глубине которого состязались в пении неугомонные пичуги. Но что-то тревожно сдавило сердце...
Ей вспомнился приезд к ним её дяди - брата отца. Это было весной 1939 года. Дядя был военным, служил в Москве. Он пробыл у них всего несколько часов проездом домой. Откуда - Майя поняла, когда отец проводил брата на вокзал и передал ей от него пилотку с кисточкой: «испанку» – головной убор бойцов испанского Народного фронта против фашистской диктатуры Франко. Потом отец рассказал что-то маме - то, что не положено было знать дочери. В семье наступило гнетущее напряжение: родители стали немного-словными, вели себя так, будто в чём-то виноваты перед Майей, опускали глаза при разговорах с ней, при этом стали более внимательными друг к другу и дочке. Майя вспом-нила, что так же было и после последнего приезда отца из Германии - уже фашистской Германии...
И ещё - совсем недавно, перед экзаменами, её и несколько студентов вызвали в
деканат. Двое мужчин в штатском, явно с военной выправкой, побеседовали с каждым из них на немецком языке и, поблагодарив, попросили не распространяться об этой встрече.
- Война… Неужели будет война? Но в газетах ссылаются на договор о ненападении между Германией и Советским Союзом. Да и вообще, кто может только подумать напасть на нашу страну?! Самую могучую и непобедимую! Во главе с великим
Сталиным! С нашими пограничниками, лётчиками, танкистами и моряками! С нашими
Чкаловым и Водопьяновым, нашими стахановцами и папанинцами!
Майе вспомнились фильмы о героическом советском народе, его успехах в обороне страны, громких победах на трудовом фронте: "Джульбарс", "Истребители", "Большая жизнь"...
«Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны:
В строю стоят советские танкисты -
Своей великой Родины сыны»
Майя напела куплет из любимого ею фильма «Трактористы», немного успокоилась.
- Майя Яковлевна! Майя Яковлевна!
- Да здесь я, здесь! – Майя, отряхиваясь, встала во весь рост.
- Фу, убегалась, пока вас нашла! – выдохнула взлохмаченная конопатая девчушка, далее выпалив скороговоркой. - Меня директор послал, у нас война, на нас немцы напали!
И вновь ледяной поток в лицо, чёрная вязкая масса…
- Вот и всё... Накаркала… А может, это ошибка? Конечно же – страшная нелепая ошибка!
ххх
В кабинете Тамары Викторовны Глуховой, директора детского дома, собрались все, кому надлежало в воскресенье быть на работе: в давящей тишине, кратко
переглядываясь, с тревогой и надеждой смотрели на директора, будто от её воли, желания и слова зависело всё…
- Товарищи! – голос директора прозвучал, как выстрел, но тут же дрогнул и осёкся. Тамара Викторовна всматривалась в глаза людей, будто искала в них поддержку и подсказку. Наступила томительная пауза.
– Товарищи! – продолжила, переведя дыхание. - Звонили с горкома партии. Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия без объявления войны напала на нашу
Родину. Официальное сообщение будет передано по радио…
Все слушали и не могли понять, о чём идёт речь, будто всех их только что
разбудили и говорят с ними на непонятном им языке. Сознание возвращалось медленно, оголяя страшную суть услышанного.
- Война?! Какая война?! Быть этого не может!
- Это что же такое делается, люди добрые?!
- Обождите, а как же пакт о ненападении?..
Люди задавали и задавали вопросы - директору, друг другу, но скорее всего, сами себе. Всё это сливалось в единый нарастающий гул невидимой, но мощной турбины.
- Так, и что же делать сейчас?.. – чей-то вопрос вернул собравшихся к реальной действительности.
- Нам сообщили, - продолжила Глухова, - что вывезти детей возможности нет. Пока нет возможности... Весь имеющийся в городе транспорт задействован для вывозки
архивов, технической документации, оборудования и ценностей, которые не должны попасть к врагу.
- …а также начальства и их семей - с иронией добавил кто-то.
- Прекратить подобные разговоры! Немцы уже завтра утром могут быть и у нас. Поэтому, сейчас прошу остаться руководство. Остальные возвращаются к своей работе и ждут дальнейших распоряжений!
ххх
Ночь у Майи выдалась бессонная. Наверное, как и у миллионов её сограждан, оглушенных сообщением о войне, охваченных страхом за свою семью, за страну и не принимающих умом такое страшное явление, как война.
- Зачем она нужна? Кому? Немцам? Но ведь без разницы: генерал ты или рабочий – все имеют семьи, любят своих детей! Что им нужно от нас, от меня? Моя жизнь? Но я никому не мешаю, по крайней мере, им. Нашу землю? Заводы, фабрики? Наше
социалистическое достояние? Но мы ведь это не отдадим так просто! На что же они надеются?..
- И будет смерть! Много смертей! С обеих сторон... Но наша смерть станет для нас осознанной и оправданной – мы защищаем свою Родину. А нужно ли это тем немцам, которые непрошено придут к нам и погибнут на нашей земле? И будет ли тогда эта земля нужна им? Разве только для их могил?..
- И можно ли завоевать культуру, искусство? Можно ли завоевать Пушкина и
Толстого, Чайковского и Репина? Бред какой-то… Это можно только уничтожить – если уничтожить каждого из нас…
- Надо что-то делать. Что? Уехать домой не могу: оставить детей в такое время?! Бедные мои, любимые мама и папа! Как вы там? Что же делать? Просто сидеть и ждать?
На лбу Майи выступила испарина от вдруг пришедшей к ней мысли: «Выйти навстречу немцам и попытаться объяснить им всё. Что война – это самое страшное и
недопустимое деяние для людей, цивилизованных людей. Что их просто одурманили и послали на самое злостное преступление – войну!»
- Да не варвары же они дикие! Бах, Бетховен, Гендель, Шиллер, Гёте, Гейне – это же тоже немцы, рожденные их Германией! - Майя исподволь понимала, что её затея со стороны покажется нелепой, но эта мысль глубоко овладела ею.
- Не поверну их назад, так хоть остановлю, задержу. Дам время нашим предпринять что-то… А может быть всё-таки удастся что-то объяснить им? Может быть кто-то
задумается? А это уже победа – моя победа...
ххх
Утром Майя рассказала директору детдома о своём намерении. Мало того, она настоятельно просила разрешить ей взять с собой несколько старших ребят. Ей подумалось, что присутствие детей поможет отрезвить непрошеных гостей.
- Майя Яковлевна! Майя! Да вы думаете, что предлагаете? Простите, но это –
сумасшествие! Толстого начиталась? Романтики захотелось? Всё! У меня и так забот полон рот, а тут ещё вы со своим, извините, бредом!
- Тамара Викторовна! Я, к вашему сведению, комсомолка! Притом свободно говорю
по-немецки!
И без запинки процитировала по-немецки какое-то четверостишие.
- А не разрешите, сама пойду! – подвела черту Майя.
Не устояв перед горячностью и аргументами Беркович, Глухова сдалась - всё равно убежит! При этом она попросила завхоза детдома Егора Кузьмича сопроводить Майю. Взять же с собой детей было запрещено категорически.
Егор Кузьмич, или, как его любовно называли в детдоме - Кузьмич, был уважаемым человеком среди персонала и авторитетом для ребят. Участник финской войны, он имел серьёзное ранение в ногу, почему и был демобилизован. Ходил с тростью, хромая, и до сих пор в армейском кителе.
- Пойдём, дочка, вместе пойдём. Повоевать мне уже, видимо, не придётся, так,
может, тебе пригожусь. Со своим ружьём, - подбодрил он Майю, показывая ей свою деревянную «помощницу».
II
Усадьба барона фон Хоффманна находилась в нескольких километрах от Берлина. Здесь, в фамильном гнезде, и провёл свои детство, отрочество и юность Альберт Рихард фон Хоффманн, вчерашний выпускник кафедры немецкой литературы берлинского университета.
Особой любовью и гордостью Хоффманнов была их домашняя библиотека. Собираемая не одним поколением семьи, она была широко известна среди специалистов. Альберт заходил сюда, затаив дыхание, словно боясь нарушить покой своих любимых героев и рифмы волшебных стихов, помешать размышлениям мудрецов. Он мог часами находиться среди уходящих под сводчатый потолок стеллажей, забывая о еде и прогулках, вдыхая особый, присущий только библиотекам, воздух, утонув в очередном фолианте.
Но сегодня Альберту было не до чтения. Он пытался поймать смысл прочитанного, но не мог. Строчки то расплывались, то сплетались в какой-то абстрактный узор.
Альберта призывали в войска: через три дня ему надлежало выехать к месту его службы. Вермахт уже маршем взял Францию, за шесть часов капитулировала Дания. Шесть стран Европы были захвачены немецкой армией менее чем за сто дней. На очереди была Рос-сия... Фюрер и здесь обещал молниеносную войну с поощрением своих героев высокими должностями и земельными наделами.
Альберт не понимал, зачем это нужно лично ему. Армия, с чуждыми ему её
порядками. Война... Для него, филолога, «оккупированной территорией» были новые прочитанные им книги. А более ему и не надо. Он ясно осознавал, что даже быстрый и, пока, практически бескровный захват Европы – это всё равно есть насилие. Насилие, которое он не воспринимает, в какую бы красивую обёртку оно не было скрыто...
- Фюрер и в России обещает блицкриг. Благо, если так. А если большевики будут защищаться? А они будут защищаться! Значит, будут кровь и смерть... Но я не хочу стрелять в людей! А если не буду? Тогда застрелят меня. Либо те, либо наши. Наши, пожалуй, скорее. Тот же Франц Вольф. Кстати, через час он ждёт меня в своём тире...
ххх
Владения Вольфов располагались по соседству с усадьбой Хоффманнов и дружба между Альбертом и Францем завязалась как бы сама собой. Ещё малышами их вместе прогуливали няни. Затем была совместная учеба в гимназии. В студенческие годы они опять были рядом, учась в одном университете. Хоффманн познавал классическую филологию, предавался изучению литературного наследия древней Греции и Рима. Вольф учился на кафедре истории. Его любимой темой и коньком была военная история. Он безошибочно мог назвать дату того или иного сражения, поведать биографию любого великого полководца.
Но над всем для Франца возвышалась стоическая фигура Адольфа Гитлера, бога и фюрера нации, с его идеями о сплочении Великой Германии и её мировом господстве. Также большое влияние на него оказывал его отец: ветеран правящей в Германии Национал-социалистической немецкой рабочей партии НСДАП, штандартенфюрер СС, занимавший одну из руководящих должностей в Главном Управлении имперской безопасности РСХА. Он был для Франца образцом офицера новой Германии, рупором и толмачом идей её фюрера.
- Вы – новое поколение Великой Германии! Вам, молодым, надлежит обеспечить её процветание, могущество и очищение! Слюнтяям, чистюлям и гнилой интеллигенции с нами не по пути! Работа, борьба и верность фюреру – вот наши ориентиры! – наставлял старший Вольф сына.
И Франц рьяно готовился к выполнению наставлений своих кумиров. Своё нацистское начало он начал формировать в Дойчес юнгфольк, а с четырнадцати лет в Гитлерюгенд – молодёжных организациях НСДАП, где стал одним из лидеров.
Если самым желанным занятием Хоффманна было чтение и изучение античных мыслителей, то Вольф штудировал «Майн кампф» Гитлера, «библию нацизма», как
высокопарно выражался. Альберт просиживал часами в библиотеках - домашней или университетской, Франц боксировал, фехтовал, участвовал в автогонках, упражнялся в стрелковом тире. Особое удовлетворение и заряд получал он от уличных манифестаций Гитлерюгенда, которые, как правило, заканчивались драками с молодыми коммунистами и шумными посиделками в пивных.
Франц, как и было условлено, ждал Альберта в тире.
- Ну, как я тебе? - не без позёрства продемонстрировал он другу новую, только что сшитую форму. На чёрном мундире красовался погон гауптштурмфюрера СС.
- Александр Македонский, не меньше! - оценил кривляние новоявленного вояки Альберт.
- Умник! А посмотри на это! - Франц с восторгом достал из кобуры новенький Walther. – Подарок отца! Ударно-спусковой механизм двойного действия! Боевая пружина витая, цилиндрическая, расположена в рукоятке. Прицельная дальность...
И он взахлёб поведал бы ещё о десятке характеристик нового пистолета третьего Рейха, если бы Альберт не остановил его.
- Ну, попробовать-то хочешь? Я уже с десяток мишеней расстрелял. Чудо оружие!
Хоффманн взял увесистый пистолет. Рукоятка удобно легла в руку. Прицелясь, Альберт несколько секунд держал мишень на мушке пистолета, но стрелять не стал.
- Слабак! И с такими, как ты, я должен завоевать мир?! Старик, ты позоришь свой фамильный герб, украшенный оружием твоих предков! И это всё твои легкомысленные книжечки!
- Мои, как ты изволил выразиться, «легкомысленные книжечки» прошли проверку временем и останутся на века... – спокойно парировал Альберт, зная повадку друга подражать своему отцу.
- Вздор! Это мусор, который мы жгли на Опернплац в 33-тьем! - Франц сделал особое ударение на «мы», хотя в то время ему было всего лишь тринадцать лет. -
Интеллигенция – это отбросы нации! «Майн кампф» – вот моя единственная великая книга! Вагнер – вот моя великая музыка! Ваяния скульпторов и художников новой Германии – вот моё великое искусство! – декларировал Вольф, вошедший в роль великого полководца и оратора.
- Но я сделаю из тебя настоящего вояку! Я упросил отца, чтобы меня не оставляли в Берлине и направили в Россию. Он высоко оценил моё желание, похлопотал, и мы с тобой вместе отправимся на восточный фронт! – объявил Франц так радостно и
торжественно, словно огласил свою самую заветную, давнюю мечту.
- Отец говорит, что только фронт может закалить дух и воспитать будущих
стратегов! Фюрер поставил перед нами задачу очистить старые и новые имперские области от евреев, поляков и всякого сброда! Еврейско-большевистская интеллигенция, угнетавшая до сих пор народ, должна быть устранена! И мы, молодые немцы, воспитанники Гитлерюгенд, как прежде будем верны своему девизу «Кровь и честь!» и выполним это! Так что готовься, дружище, нас ждут великие дела! Будешь моим верным оруженосцем?
Франц торжествующе взглянул на друга, вернул себе пистолет и выстрелил в мишень, будто поставил точку. С восхищением посмотрев на свой новенький Walther,
поцеловал его, словно рыцарь-крестоносец Ливонского ордена свой фамильный меч.
- И кто-то у нас с тобой будет «первый»? – чуть слышно прошептал Франц
пистолету, задумавшись о чём-то своём...
III
Дорога со стороны границы проходила в километре от детдома, который стоял
хуторком на возвышенности, и просматривалась оттуда. Непрерывный поток автомобилей и пеших беженцев, казалось, заполонил её каждый сантиметр, двинулся в глубь страны – медленно и угрюмо. Ночью дорога превратилась в светящуюся вереницу огней, и лишь к утру движение ослабло, а потом прекратилось и вовсе - дорога опустела и будто затаи-лась, ожидая чего-то...
Немцы показались ближе к полудню. Колонна, в облаке пыли, лязгая танковыми гусеницами, как огромная стальная змея, ползла убивать. Вид этой хищной чёрной армады наводил ужас неминуемой обречённости...
- Какую же силу надо противопоставить всему этому?
Майе стало страшно. Очень страшно. Она попыталась укутаться в пиджак, но это не спасло её от озноба.
- Ну что, комсомолка Беркович, струсила? Дрогнула? Отставить панику! «Коротка с врагом расплата, коль в руках бойца граната!» А моей гранатой должно стать слово… Но где же наши танки и самолёты? Где наша доблестная конница?
- Я здесь! И я пойду туда и сделаю всё, что смогу!
Майя одёрнула пиджак, рукавом протёрла значки - комсомольский и Ворошиловского стрелка.
На пути к дороге Беркович и Кузьмича догнали несколько детдомовцев - они
каким-то образом узнали о намерении Майи. В белых рубашках, с пионерскими галстуками они окружили взрослых и умоляли взять их с собой. Приказ вернуться не подействовал - ребята были непоколебимы в своём решении.
ххх
Новенький Horch с несколькими офицерами возглавлял колонну немецкой техники. Передовой штурмовой отряд обеспечил ей беспрепятственное пересечение границы, и путь на восток был открыт. Франц Вольф лениво осматривал окрестности - он мысленно покорил уже половину России и представлял себя на Красной площади в Москве, на грандиозном банкете в честь их славной победы: штандарты и флаги с крестами и орлами, звон литавр, искры шампанского, тосты и здравницы в честь фюрера и его несокрушимой армии. Предавшись тщеславию, Франц, как в сладком сне, увидел себя в генеральском мундире, увешанном высшими наградами рейха…
Альберт Рихард фон Хофманн находился рядом со своим командиром. Мысли его, однако, были не столь беззаботными и романтичными. Внутренний голос говорил ему, что так просто быть не может и не должно: русские ещё покажут свой оскал, и предпола-гаемый увеселительный вояж на восток рано или поздно наткнётся на бетонную стену...
Вдруг по ходу их автомобиля на обочине дороги показалась группа людей: мужчина с девушкой и несколько детей. Девушка решительно вышла вперёд - раскинув руки, перекрыла движение. Офицеры вышли на дорогу. К ним присоединились солдаты из ближайших танкеток, следовавших за автомобилем.
- Здравствуйте, господа офицеры!
Столь неожиданный поступок миловидной девушки с отличным немецким, несомненно, удивил всех.
У Майи от волнения пересохло во рту, она напрочь забыла заранее подготовленную, детально продуманную речь. Всё было точно в чёрно-белом кино и не с нею:
звенящий полуденный зной, огромное, на всё небо, слепящее солнце, вооружённые люди в чужой форме. Их очень много - сто, тысяча? - и все они с изумлением смотрят на неё…
«И что же я молчу? Да, страшно. Но уйти так просто уже нельзя. Говори же!»
- О, милая фройлен хочет, чтобы мы подвезли её до Москвы? – Франц первый пришёл в себя и форсил перед подчинёнными. – Но в нашем авто только одно свободное место, и мы не сможем взять с собой ваших друзей!
- Фройлен очень хочет, чтобы герр офицер приказал своим солдатам повернуть назад...
Это было сказано Майей на одном дыхании, не громко, но достаточно требовательно. Она собралась и пришла в себя...
Лица военных буквально вытянулись от услышанного. Всеобщее удивление от наглости какой-то девицы и несуразности её требования сменилось взрывом смеха десятка вооружённых мужчин.
- Вы слышали, что она сказала?!
- Да она сумасшедшая!
- Нет! Это цирк приехал повеселить нас!
- С клоунами!
- Ганс, мне билет в первый ряд!
На Майю показывали пальцами и смеялись ей в лицо. Все, кроме Альберта.
- Фройлен, но нам надо в Москву. И мы будем там - с вами или нет. Это приказ, и я должен выполнить его! – объяснял ей, словно неразумному ребёнку Вольф, вытирая выступившие от смеха слёзы.
- А как же договор о ненападении? Вы же обещали, и мы верили вам! Зачем пришли к нам?! Зачем вам война?! Германия, давшая миру десятки великих композиторов, писателей, поэтов, художников, не может поступить так! - к Майе полностью вернулось сознание, её речь стала чёткой и выверенной. Она говорила и говорила, боясь, что снова собьется.
- Альберт, а ведь это твоя родственная душа, – Франц не упустил случая
подковырнуть приятеля. - Пацифистка с филологическим уклоном!
И тут же сменил тон и вновь стал надменным завоевателем:
- Фройлен! Вы начинаете надоедать мне! Сейчас не место и не время для этой
бесполезной полемики! Вам надлежит принять факт вашего поражения. Забирайте своих юных большевиков и идите домой!
Франц жестом приказал продолжить движение, но Майя не сдвинулась с места.
- Шульц, уберите эту сумасшедшую жидовку!
Солдат с силой оттолкнул Майю. Она упала, больно ударившись. Кузьмич помог ей подняться:
- Пошли, пошли дочка отсюда! Сама видишь - не так надо с ними...
Но Майя вновь встала перед автомобилем, упрямо упёрлась руками в его капот.
Вольф выскочил из автомобиля и наотмашь ударил пистолетом в лицо девушки.
Майя вскрикнула, закрыв лицо руками. Поборов боль, выпрямилась во весь свой небольшой рост, по лицу текла кровь. Ветер растрепал её чёрные кудрявые волосы, словно дразня эсэсовца. Девушка и юноша, не моргая, смотрели в глаза друг другу...
- Остановитесь. Поверните назад, - как заклинание, сквозь зубы, повторяла Майя.
Нервный тик пробежал по щеке Франца, рука с пистолетом предательски затряслась.
- И здесь вы командуете! – брызжа слюной, заорал нацист. - И здесь вы учите нас! Проклятая раса! Расползлись по всему свету, как черви! Гнус! Пиявки на теле земли! Ненавижу вас!
Выстрел на секунду заглушил рёв колонны.
Франц обмяк, рука с пистолетом медленно опустилась, повисла плетью. Он смотрел в открытые застывшие глаза Майи и не мог отвести взгляд - будто и сейчас, мёртвая, она что-то доказывала ему и требовала от него...
- Что ж ты делаешь, ирод?! – замахнувшись тростью, Кузьмич бросился на Вольфа и тут же был скошен автоматной очередью.
- Сумасшедшая жидовка… Все они здесь - сумасшедшие… - чуть слышно произнёс Франс, словно оправдываясь.
- А с этими что делать, герр гауптштурмфюрер?
На обочине дороги, прижавшись друг к другу, стояли дети, и только нервная дрожь выдавала в них жизнь. Глазами полными ужаса они смотрели на Майю и Кузьмича. На шортах одного из мальчиков появилось мокрое пятно, и у него потекло по ногам...
Никто из солдат не засмеялся над этим. «Марш, марш! Быстро!» – кто-то из них крикнул детям. Очнувшись, ребята робко попятились и, сколько ещё было сил, бросились прочь...
- Освободите дорогу и вперёд. Только вперёд! - отдал команду Франц и
обессиленный ввалился в автомобиль. Тяжело дыша, обхватив колени, тупо смотрел в пол автомобиля.
- Что же, герр гауптштурмфюрер, с почином вас, поздравляю! – нарушил долгое молчание Альберт. – Только, получается, не с «первым», а с «первой»…
Лицо Франца исказилось, на скулах заиграли желваки. Взбешенный оценкой своего поступка в такой тонкой ироничной форме, схватил Альберта за лацканы мундира. Это уже не был тот юноша с факелом в руке, ещё недавно театрально проходящий маршем по ночному Берлину. Это уже не был тот Франц Вольф, только что растерянно
стоявший у своей первой невинной жертвы. Ломка произошла, рубикон пройден. Это было что-то человекообразное с душой, добровольно отданной дьяволу, вкусившее вкус чело-веческой крови и преступившее невидимую черту между «можно» и «нельзя», добродетелью и грехом...
- Да, первая! И если потребуется, будет вторая и сотая! А если скажешь ещё хоть слово, «первым» будешь ты, фон барон!
ххх
Колонна продвигалась вперёд. И сколько ещё таких смертоносных рек потекло на восток в том таком далёком и близком нам июне 41-го. Чтобы через сотни дней и ночей, разлившись почти на полмира, разбиться о бетонную волю и стальную веру советского народа и повернуть вспять…
Сколько тонн металла должно было упасть на города и сёла, сколько слёз матерей должно было пролиться над похоронками, чтобы всем миром был проклят психопат по имени Адольф Гитлер! Лишённый морали честолюбивый параноик, вознёсшийся из
пивных ораторов на вершину власти, сумевший одурманить целый народ, поправший главную заповедь Христа – «Не убий» ...
Об этом мир узнает намного позже, а пока колонна текла и текла на восток...