Дорогому другу моей семьи
Людочке Анисимовой посвящается
Мужество в несчастье - половина беды.
Плавт
Никто лучше мужественного не перенесёт страшное.
Аристотель
Лидия стояла перед ликами святых, едва освещаемых догорающими свечами. Она всегда приходила в этот небольшой уютный храм поблагодарить Всевышнего, когда ей было хорошо, и попросить у Него защиты и совета в трудную минуту. Сегодня Лидия пришла со своим горем – у неё подтвердился страшный диагноз. Рак...
Это весть стала для неё громом среди ясного дня: ничто не предвещало беды – чуть более полугода тому назад она успешно прошла плановое обследование. Да, боль была, но слабая и неназойливая. А потом усилилась и почти не утихала. Затем обнаружилось уплотнение... На приёме у другого специалиста Лидия «не понравилась» врачу, и он настоятельно предложил ей обследоваться в онкологическом диспансере:
– Конечно, моя тревога может быть и ложной, но лучше подстраховаться, – пояснил он, словно извиняясь, встревоженной Лидии.
За результатом анализа Лида шла, как на казнь. В её сознании, как на испорченной пластинке, упрямо звучало и звучало лишь одно заклинание: «Не дай Бог! Не дай Бог!»
В диспансер отправились вдвоем с мужем. Григорий остался ждать в коридоре, Лиду пригласили в кабинет. Через две-три минуты оттуда вышел врач в накинутом на плечи черном халате. Он уже было прошёл мимо Григория, но приостановился, на секунду задумался, вернулся к нему:
– Вы муж Лидии Ивановны?
Получив подтверждение, без церемоний известил:
- Рак у вашей жены. Так что мой вам совет – разводитесь, пока не поздно!
Огорошенный таким «доброжелательным» участием, Григорий намеревался встать, но ноги предательски отказали ему:
– Что ты сказал? – он с усилием справился с отяжелевшим телом, сделал шаг к благожелателю, но тот вмиг скрылся в глубине коридора...
ххх
– Доктор, прошу вас сказать мне правду, какой бы она ни была!
Слова вязли в пересохшем рту. Лидия собралась духом и была готова к самому худшему.
– А здесь, Лидия Ивановна, говорят только правду. Мы, наверное, самое правдивое учреждение на Земле...
Далее с Лидией было всё, как во сне: она смутно различала контуры окна, стола, человека, сидящего за ним и говорящего о чём-то очень и очень страшном.
– Лидия Ивановна, вы меня слышите? Пожалуйста, выпейте воды! Или нашатырь?
Глоток воды привел Лидию в сознание.
– Поймите, это не приговор! Сотни, тысячи людей живут с таким диагнозом долго и полноценно! Надо жить! Надо бороться за жизнь, и мы будем помогать вам в этом!
Лида смотрела куда-то мимо врача, думая о своем.
– Но и от вас зависит многое, очень мно...
– Доктор, сколько мне осталось?
Лидия неожиданно для себя прервала врача на полуслове.
Сколько раз этот вопрос взрывал кабинетную тишь? Вопрос, делящий чью-то жизнь на «до» и «после». С хрупким мостиком надежды между ними.
– Сколько времени вы мне отпускаете?
Доктор выдержал взгляд пациентки. В белом халате он показался Лидии ангелом-спасителем, спустившимся с небес.
– А отпускаю не я. Отпускает Он..,– врач многозначительно указал куда-то вверх.
ххх
Не помня себя, Лида вышла из кабинета, с трудом переставляя налившиеся свинцом ноги. Молча, не глядя на Григория, прошла мимо него с одной лишь мыслью: сдержать подступающую истерику и скорее добраться до автомобиля.
Ехали молча: она безучастно смотрела в окно, он ждал.
– Всё! Конец!.. – Лидию, наконец, прорвало. Отчаяние, обида, страх, жалость к себе и своей семье, жажда жизни – всё это выплеснулось в её крике.
Григорий остановил машину.
– Врачебная ошибка! Ля-ля-ля! И что сейчас взять с того недоучки?! Он сейчас и в ус не дует, а я уже почти год умираю по его милости! Сколько времени потеряно! Драгоценного времени! Рак у меня, Гриша! Всё, попалась! Сколько родных, друзей схоронили, и вот я... Но почему?! За что?!.
Григорий обнял жену, прижал к себе. Что он мог сделать для неё? Чем помочь? Комок встал в его горле, сердце вырывалось вон. Он никогда ещё не чувствовал себя таким нужным Лидии и при этом таким беспомощным. Какие-то слова утешения, обрывки фраз вихрем кружились в его голове:
– Родная моя, успокойся... Ты у меня сильная... Будем лечиться... Ты справишься, выстоишь, и всё будет хорошо, – шептал он, целуя и целуя Лиду.
– Уже всё хорошо! – Лидия вырвалась из объятий мужа, приступ истерики готов был смять её. – Уже всё очень и очень хорошо! Хорошо, когда такое случается не с тобой!
Стук в стекло окна автомобиля прервал Лидию – у машины стоял инспектор ГИБДД.
Григорий протёр глаза, вышел из автомобиля.
«Гаишный» старлей представился и попросил предъявить документы:
– Нарушаем, Григорий Анатольевич! Знак «Остановка запрещена» проигнорировали...
– ?
– А вот там, за перекрестком.
Но, изучив приложенное к правам удостоверение пенсионера МВД, старший лейтенант подтянулся и лихо козырнул Григорию:
– Нарушаете, товарищ полковник! Повнимательней бы надо. Да и пассажир у вас не пристегнут.
– Виноват, каюсь, коллега! С онкологии едем, вот какая штуковина,– и Григорий взглядом указал на жену.
– Понятно, товарищ полковник! Может, мне сесть за руль или сопроводить до дома?
– Спасибо, дружище, не надо. Сейчас включу аварийку, успокоимся и тронем помалу. Удачи тебе...
Григорий включил аварийный сигнал, и они с Лидой ещё долго молча смотрели вслед опережающим их автомобилям. Там, за окном, жизнь текла своим чередом, и только для них двоих в этом большом бурлящем городе она вдруг изменила свои привычные очертания и обрела значение, неведомое им до этого...
Лидия вытерла слезы и положила ладонь на руку мужа:
– Извини, Гриша, сорвалась я. Тошно мне, хоть вой! Больше этого не повторится – обещаю! Я же сильная у вас и не плакса, ты же знаешь...
Действительно, Григорий только единожды видел плачущую жену. Это было давно. Тогда их шестилетний сын Сережка умудрился со своими друзьями-мальчишками улизнуть со двора. Искали с милицией. А когда нашли, в два часа ночи в отдаленном районе, горе-путешественники с детской непосредственностью заявили, что просто-напросто пошли посмотреть город. Вот тогда Лидия и дала волю слезам...
– Ну что ж, будем жить, сколько Господь сил отпустит. Поехали, родной! – И, помолчав, попросила – Отвези меня в церковь, пожалуйста, в мою церковь...
ххх
В храме были только Лидия и проворная старушка, хлопотавшая относительно «порядку».
– Господи! В чём моя вина, в чём мой грех? Не ропщу на тебя, Господи! Ведь сколько на свете обездоленных, калек, несчастных, а моя жизнь удалась, спасибо тебе! Выучилась, работа хорошая. Руковожу, в почёте, достатке. Мужем любима. Сын умница. И пожила немало... Но ведь сына ещё поднять надо, выучить. Внучат увидеть хочу, расцеловать их, побаловать! Господи! Научи, как жить дальше? Скажи, сколько ещё мне отпущено?..
Чувства и мольба Лидии были столь искренни и истовы, что незаметно для себя с шепота она перешла в полный голос.
– Правильно, дочь моя, что пришла в храм Божий! Прости меня, Христа ради, я всё слышал...
Настоятель церкви отец Димитрий, крупный телом, седовласый, с красивым открытым лицом, помнил Лиду как свою давнюю прилежную прихожанку: она нередко исповедовалась у него.
– Батюшка, что делать? Как жить дальше? За что мне такое наказание смертным недугом?
– Ну, и ты туда же. Не вняла моим проповедям, что наказания, возложенные Всевышним, «не за что, а зачем?» И не наказание тебе это, а очередное испытание. Соглашусь – тяжелое испытание! Но сколько их было в твоей жизни, ты и не ведаешь... А это, наверное, самое главное! Прими его с достоинством и без обиды на Господа: как жила с любовью в сердце к нему, так и живи. С любовью и молитвой, и он внемлет тебе, обязательно внемлет!
ххх
Это утро для Лидии было самым безрадостным в её жизни. Утро, в которое она должна была войти в роли «обреченной». Приветливое летнее солнце, дружески зовущее её в новый день, стало ненавистным. Лида ощутила себя опустошенной и по-детски беспомощной. Как было бы хорошо сейчас прижаться к маме...
Она закрыла глаза и натянула одеяло на голову:
– Зачем вставать? Для чего? Буду лежать вот так долго-предолго, пока не умру... Конец неизбежен, так что же мучить себя и родных?
Ей вспомнился давний знакомый, также заболевший раком. После подтверждения диагноза он пришёл домой, сообщил об этом жене и дочери, лёг в постель и ... стал ждать смерть. В здравом уме и совершенно сознательно! И ни мольбы родных, ни увещевания друзей не возымели на него действия, не подняли с постели!
– К чему вся эта суета? Насиловать себя изнурительным лечением, наконец, тратиться, если финал очевиден! Ну, проживу ещё месяц-другой, год, но это же будет не жизнь, а существование!
Он прекратил есть и пить, и вскоре скончался...
Лидия представила себе эту жуткую картину.
– Нет, ребята, со мной это дело так не пройдет! Покорно лежать и разлагаться?! Живой похоронить себя?! Грязной, вонючей?!
Лида рывком сбросила с себя одеяло:
– Нет и ещё сто раз нет! Я хочу жить, и я буду жить! Столько, сколько будет отмерено. Стану цепляться за каждый Божий день: хоть за один, хоть за два и буду счастлива ими!
Ей вдруг вспомнился Жак Брель, популярный бельгийский бард и актёр шестидесятых, «любимец всех девушек на свете»:
Мы так спешим склониться
Перед любым цветком,
Перед любой любовью,
Проросшей на пути.
Так низко наклониться
Над слабым огоньком,
Чтоб, голову теряя,
Надежду обрести.
Мы так спешим склониться,
Забыться, замереть,
Покуда солнце светит.
А подберется смерть –
Её поклоном встретить,
Самим раскрыть свой тыл
И фланги рассекретить –
Неужто нету сил?
Жить в полный рост...
Жить в полный рост – неужто нету сил?
Лидия улыбнулась солнцу, погладила домашнюю любимицу кошку Шоню и решительно вступила в свою новую жизнь...
ххх
Жизнь обрела для неё новый смысл и иную, большую цену. И воздух для неё стал слаще, и солнце ярче, и трава зеленее. Стала ещё терпимей и доброжелательней к людям.
– Никаких обид, никакого террора – люди здесь не причем! – Мудро рассудила она. – Чего добьюсь, если стану стервой? Останусь одна, запомнюсь в их памяти обезумевшей мегерой. Так что наклеила улыбку, вперёд и с песней!
Болезнь Лидии несколько перекроила отношения в семье. Обсудив с Григорием, надо ли сообщать Сергею о её болезни, решили, что мальчик уже достаточно взрослый и должен жить жизнью своей семьи, разделяя с родителями не только радости, но и горести. Это ещё больше сблизило Лидию с сыном. Они не только любили друг друга, но и были большими друзьями. Между ними существовала какая-то неведомая Григорию связь, закодированная от всего мира волна, что позволяло им чувствовать друг друга на расстоянии, понимать с полуслова, по взгляду, интонации. Григорий не обижался на их секретики и шепотки, а только радовался этим тёплым отношениям.
– Лида! Никаких поблажек, никакой слабины не жди! Расслабишься, расклеишься – конец! – предупредил Григорий жену в первые дни её новой жизни.
Но при этой нарочитой строгости он стал более заботливым, внимательным и нежным по отношению к Лидии. Хотя и до болезни грех было жаловаться: Лида всегда считала его образцовым мужчиной и ставила в пример сыну.
Сколько было пережито вдвоём! Университет коммуналок и незабываемая радость первой изолированной квартиры, опасное заболевание сына в раннем возрасте, неприятности на службе Григория и на фирме Лидии, обоюдная радость успехам каждого из них... В общем-то, наверное, как и в тысячах других семей, но это была их жизнь! Жизнь, в которой они были единым целым и хотели видеть друг друга долго-долго, здоровыми и счастливыми. И за это сейчас предстояло бороться – обоим, ежедневно и ежечасно.
ххх
Григорий не верил в Бога, но уважал веру других. Не ходил в церковь, не праздновал её праздники, но и не чурался их. Он терпимо и даже с уважением относился к вере Лидии: не к тому, в кого она верила, а тому, как верила – глубоко, искренне.
– Был октябрёнком, пионером, затем комсомол, партия... И прожив полжизни воинствующим атеистом, как же я могу изменить своим убеждениям? Если кто-то может – на здоровье, а я не могу! – думал он.
Но глубокие чувства к Лидии и любовь к ней перевесили принципы. Навсегда останется тайной, как он «переступив через себя», пришёл в храм, чтобы просить у далекого для себя Бога помощи для преданной Ему дочери. Как по ночам украдкой крестил спящую жену с одной-единственной просьбой: «Спаси и сохрани её, Господи!»
ххх
Как-то уткнувшись в компьютер, Лида окликнула мужа: «Гриша, послушай, что японцы говорят, ведь это и для меня! «Если хочешь избавиться от недуга – поднимись на Фудзияму!» Так что, будем покорять Фудзияму!»
Лидия всегда умела собрать волю в кулак, слыла оптимистом и жизнелюбом. И установка на движение была для неё ненова и необременительна. Семья, её любимые мальчики, сокровенное желание увидеть себя в детях сына стали самым главным в новой жизни Лиды...
Но прежде всего, необходимо было успокоиться, прийти в себя, собраться духом. Не поддаваться панике, перебороть страх, неверие в себя и в возможность выздоровления. Вытравить в себе чувство беспомощности и обреченности. Это и было первыми шагами Лидии и Григория на их пути. К надежде зыбкой и хрупкой. К цели, которая стала для них единственной и общей.
Было найдено, просмотрено и изучено множество материла по «их» болезни. Проведены консультации с лучшими специалистами России и зарубежья. Приобретались самые эффективные лекарства, невзирая на их стоимость и дефицит.
При этом оба однозначно заключили, что в первом ряду самых эффективных «препаратов» должны стать вера в свои силы, активный образ жизни, гармония с природой и позитивный психологический настрой.
Каждый активно прожитый день, каждая минута на свежем воздухе, каждый час в спортивном зале, метр на лыжне и в бассейне, каждый поход в театр, филармонию, на эстраду стали для Лидии подъёмом на Фудзияму, её Фудзияму...
И главной движущей силой при этом восхождении для Лидии стали страстное желание победить недуг и жить!
И ещё было необходимо вернуть веру во врачей. Что стало причиной той роковой для неё ошибки доктора: халатность, непрофессионализм, отсутствие опыта? Что об этом гадать! Время упущено. Сейчас Лидия и Григорий были как на войне. А на войне нужны союзники...
Лида знала о тяжелых последствиях лечения химиотерапией, негативных побочных воздействиях на организм противоопухолевых препаратов. В том числе, о выпадении волос и облысении, что для женщин сродни катастрофе. Известны случаи, когда те напрочь отказывались от «химии», боясь облысения, пусть и временного.
Лидия приняла потерю волос как данность: загодя запаслась париком и постриглась наголо. Стриглась в элитном салоне у своего давнего мастера, с кем любили поколдовать над очередным эксклюзивом. И вот теперь...
– Стриги, Ириша, под Котовского! Гуще будут! Мы с тобой ещё не один шедевр исполним!
Парик был подобран точь-в-точь состриженным волосам. Поэтому Григорий обнаружил «подмену» не сразу, а когда узнал обо всем, то пришёл в некоторое замешательство.
– Ну, вот, Гришенька, разлюбишь меня сейчас, уйдешь к молоденькой да здоровенькой! – Лида, сняв парик, повязывала голову косынкой. – Смотри, с того света приду, всем глазоньки повыцарапываю!
Хотя знала, что этого никогда не случится, Григорий не оставит её, не предаст ни при каких обстоятельствах.
– Дудочка ты моя, дудочка! – Григорий обнял жену и нежно поцеловал её в голову. – Колючая, как ёжик! Вот и буду любить ёжика...
ххх
В онкологическом диспансере всё было так и не так, как в обычной больнице: и потолки казались ниже, и воздуха, как бы, не хватало, и пол, будто ватный. Уже при подходе к зданию словно преодолеваешь какую-то невидимую пружину... И у каждого здесь своё, сугубо личное, миро– и времяощущение. У входящего впервые – ужас обреченности от представляемого близкого и неминуемого конца. У принимающих лечение – зыбкая надежда, если не на полное выздоровление, то хотя бы на отсрочку... У третьих – шок и полное духовное опустошение, когда лечащий врач, отведя глаза в сторону, вполголоса сообщает больному, что сделано всё возможное, но...
Григорий всегда сопровождал Лиду в диспансер, но заходил туда только единожды, когда были здесь для подтверждения диагноза. Это было не его пространство, не его территория, а их мир, их дом, их храм надежды... Он ещё тогда с трудом сдержал накатившие слезы, когда увидел столько человеческого горя:
– Господи! Если ты есть, так зачем же допускаешь это? И если ты сам творишь это, то зачем?..
Григория ещё долго мучили воспоминания об увиденном. Глубоко потрясла длинная очередь больных на химиотерапию. Очередь молчаливых, угрюмых, ушедших в себя людей, и, как показалось Григорию, ссутулившихся под тяжестью своего тяжёлого недуга. Очередь за очередной порцией надежды...
Рубец на сердце оставили воспоминания о больных детях. Кто-то из них безмятежно приютился на руках своей молчаливой мамы. Кто-то, пристав на цыпочки и ухватившись за мамин пальчик, спотыкаясь, покорял длинный коридор диспансера.
– Одуванчики... – подумал тогда Григорий, погладив стриженную головку поравнявшейся с ним девчушки. – Вот дунет ветер, и разлетитесь вы, кто куда, от своих мам. А вас-то за что?..
Сегодня Григорий остался на лавочке у входа и листал какой-то журнал, коротая время.
– Сигареткой не выручите? – мужчина в чёрном лет пятидесяти прервал его чтение.
– Выручу. Но здесь курить как-то не принято.
– Тогда угощусь на потом.
Мужчина присел рядом с Григорием.
– Ждёте?
– Жду.
– Жену? И я жену. Ох, и намаялся я с ней! Достала она уже меня своей болезнью! Вопли, капризы, грязь! Советовали мне вовремя разойтись с нею, не прислушался! Так что, друг, жги мосты, пока не поздно!
Кровь ударила Григорию в голову: «Какой я тебе друг?!» Впрочем, что-то подобное он уже слышал! Да-да, от странного врача при первом посещении диспансера!
Григорий отчетливо вспомнил тот разговор и вздрогнул – голос врача был точь-в-точь, как голос этого «доброхота»!
В это время ему показалось, что жена вышла из диспансера и окликнула его. Помахав ей рукой, он вновь повернулся к незнакомцу, но тот исчез, также внезапно, как и появился.
– Бесовщина какая-то, – неприятный холодок пробежал по телу Григория.
ххх
Что такое восемь лет для человечества, для Вселенной? Какая-то непостижимая умом часть мгновения? Неведомая математическая величина? Пусть ответ на этот вопрос дают учёные мужи. А что такое восемь лет для каждого из нас? Они могут вместить в себя весь космос и всю Вселенную...
Для Лидии восемь лет после злосчастного диагноза были самыми желанными годами её жизни, жизни за неведомой чертой, делящей её на «до» и «после». В каждый новый день этой жизни она входила, робко прислушиваясь к себе, к дремлющему в ней спруту, готовому в каждую секунду проснуться и дать волю своим щупальцам, заявив право на её тело, на её жизнь. Но шла в него с мужеством бойца, поднявшегося в полный рост на шквальный огонь и обреченного на неизвестность – добежит ли, дойдет ли сегодня до заветного рубежа и встретит ли день завтрашний? Выбор был сделан, и отступать было предательством и по отношению к своей семье и себе самой...
ххх
Март в тот год выдался дружный. Оно бы и радоваться, но не стала эта весна радостной для Лиды: притаившийся в ней голодный зверёныш пробудился и, как никогда, заявил о себе. Её срочно госпитализировали с острой болью.
После недельного нахождения в диспансере боль отступила: зверь задремал, но он уже заявил свои права на Лидию и уступать не собирался. В этот момент некоторого облегчения лечащий врач и пригласил её в свой кабинет. Начав разговор на какие-то общие темы, он постоянно сбивался, было видно, что в действительности думает о чем-то другом. А затем, после некоторой паузы, видимо собравшись с духом, сообщил Лиде, что они сделали пока (сделав ударение на «пока») всё возможное, и для неё было бы лучше перебраться домой...
«Умирать...» – неожиданно спокойно про себя продолжила Лидия, понявшая всё.
Слёз не было ни в больнице, ни дома. Не было паники и истерик. Лида в очередной раз достойно держала удар, уже который, за эти последние восемь лет. Она осознанно готовила себя к уходу: приготовила бельё, платье, ещё раз убедилась в завершении дел по собственности и на работе.
Ей становилось всё хуже и хуже: возобновились сильные боли, она всё чаще уходила в себя, несколько раз теряла сознание. Лиде казаться, что она уже не принадлежит себе, а над ней властвует неведомая мерзкая тварь, которую она сама была готова вырвать наружу, растерзать на мелкие куски и топтать, топтать, топтать! Лидия уходила в свою комнату и там, сжав зубы, стонала и терпела, и только однажды позволила себе пожаловаться мужу: «Как же мне больно...»
Силы оставляли Лиду. Она лежала в постели и много думала о пережитом и настоящем.
– Как интересно устроен мир. Вот жила я, жила, и вдруг не будет меня... И ничего не рухнет, не остановится... Через несколько поколений внуков и правнуков время сотрёт моё имя: что жила, что не жила? Сережка расскажет обо мне своим детям, а они? И вообще, хоть кому-то нужно знать, что я сделала в своей жизни, ради чего училась, работала?..
– Да-да, памятник Лидии Ивановне в центре города поставьте! - иронизировала она над собой, – мол, смотрите, помните! Ладно, это, наверное, так и должно быть – поплакаться в конце, себя пожалеть... А прожила хорошо, дай Бог всем так прожить! Как в пословице: и дом построила, и дерево посадила, и сына вырастила. Всё сделала, всё успела. Так что есть кому и за что помянуть рабу Божью Лидию. А что сделала, с собой не заберу – всё останется детям, всё останется людям...
Никто, кроме семьи, не знал об истинном состоянии здоровья Лиды: ни друзья, ни коллеги по работе. Сколько же, незнаючи всего, они принесли ей боли своими нелепыми в данной ситуации пожеланиями большого женского счастья и всего того, что принято желать прекрасной половине в её весенний праздник! Знали бы, что стоило Лиде выслушивать всё это и благодарить за поздравления...
Нежданной, несказанной радостью для Лидии стал приезд в отпуск сына с семьей. К гордости родителей Сергей успешно выдержал конкурс и был принят на работу в известную австрийскую фирму, и теперь с семейством проживал по месту работы. Бог милостив и, видимо, услышал мольбу Лидии о встрече с «самыми-самыми». О встрече, которой надлежало стать последней... Она уже не вставала с постели, но к приезду своих любимых принарядилась, нанесла легкий макияж: «Не хочу, чтобы меня запомнили размазней!»
Григорий обо всём рассказал сыну, и тот, чтобы не волновать мать, вёл себя стоически. Внучка же со всей непосредственностью трёхлетнего ребенка с лету ворвалась в спальню и утонула в объятиях бабули. Это был взрыв истинных чувств двух родных, обожающих друг друга людей: человека обреченного и только входящего в большую неведомую жизнь ребёнка. Лидия дала выход всей своей материнской любви и нежности, зацеловав и затормошив внучку.
– Как она похожа на тебя! Копия ты на детских фотографиях, – заметил Григорий.
– Спасибо Боженьке, услышал мои молитвы! Восемь лет просила Его об отсрочке! Ради минут этих...
ххх
Провожая родных, Лида перекрестила их вслед, зная, что прощается с ними навсегда. Обессиленная, но ставшая вновь счастливой, она рухнула на подушки:
– Посиди со мной, Гриша.
Григорий присел на кровать и бережно обнял жену. Как же он любил её! Где, в каком словаре, можно было найти те единственные слова, чтобы сказать ей об этом? Григорий молчал, спрятав влажные глаза, вбирая в себя такой знакомый и родной запах, стараясь запомнить его на всю свою оставшуюся жизнь. А Лида что-то говорила и говорила, чуть касаясь его волос обессиленной рукой:
– ...а ещё тебе надо научиться жить одному, привыкай... Ребят береги. Правнуков дождись, коли я не смогла – завещаю. Люблю вас всех...
Лидия тяжело перевела дыхание, поцеловала мужа:
– А сейчас ступай, пора мне... Не хочу, чтобы ты видел...
По щеке Лиды росинкой стекла слеза – последняя в её жизни.
– Иди, у вас всё будет хорошо, – чуть заметная улыбка тронула её бледное измученное лицо.
Лида едва кивнула Григорию, словно отпускала его в ту жизнь, в которой им уже не суждено быть вместе...
Оставшись одна, широко перекрестилась на образа: на душе было легко и светло. Где-то в глубине покидающего её сознания она увидела заснеженную вершину японской горы Фудзияма. Родителей, сестер. Знакомство с Григорием. Рождение Сережки. Всю свою жизнь, удавшуюся и замечательную. В последних кадрах этого красивого фильма смеялась и махала ей рукой внучка Ниночка, смешная и счастливая. Которую с этой минуты оберегали тёплые и сильные крылья её ангела-хранителя – бабушки Лиды.
– Слава тебе, Господи!
ххх
Кошка Шоня потеряла хозяйку. Озадаченная внезапным исчезновением и долгим отсутствием Лиды, Шоня искала её везде: на кухне, в ванной, заглядывала за шторы, вставала на задние лапы и проверяла кровать в спальне. Подолгу обнюхивала диван, на котором они любили проводить время вдвоем: Лидия за просмотром телевизора или с книгой, она же, свернувшись у неё на коленях, сладко подремывая и мурлыча от почёсывания за ушком.
Такие розыски Шоня устраивала по несколько раз на день: а ещё считается, что собаки привыкают к людям, а кошки к месту... Когда же на стене появился портрет Лидии, Шоня присаживалась напротив и долго смотрела на него. А однажды, проведав хозяйку, впервые запрыгнула на колени Григория, потянулась своим влажным носом к его щеке – может, поцеловать, а может, шепнуть: «Держись, старина! Нас же с тобой двое!»
Кто их поймет, этих кошек?..