POV Ваня
Первоначальные планы - выпить и поговорить, трансформировались в - просто напиться. Знаете, в жизни каждого человека, наверное, есть такой момент, когда хочется сдохнуть. Банально, да? Звучит как-то по-детски, но чувства не подвластны возрасту, и если тебе больно, то плевать, десять тебе или двадцать три.
Нам было по шестнадцать.
Это такое время, когда весь мир против тебя. Ну, как тебе кажется. А вы стоите напротив, взявшись за руки, пытаясь бороться с этой «стихией». И никогда-никогда не расцепите пальцев.
Я в это верил. Буквально жил за этой розовой дымкой, потому что Мирон позволял. Да даже не позволял, я думаю, он верил в это не меньше моего. Этакий юношеский максимализм в высшей степени его проявления. Когда есть вы, а есть все остальные. И вот этих других нельзя ни в коем случае впускать в ваш хрупкий мир, который выстраивался по мгновениям больше года.
Мы сидели на детских качелях. Мирон, как всегда теребил наушники. Как он говорил, это его успокаивало. Я смотрел на это, как завороженный. Никогда не понимал, как у него выходит так приковывать взгляд каким-то посредственным действием.
- Вань, - тихо произнес парень и уставился куда-то вдаль.
- Мм?
- Сегодня отца уволили с работы, - он опустил глаза, а я уже позвоночником почувствовал, что сейчас будет очень больно. – Мама говорит, что нам нужно уехать…
- Куда? – еле выдавил из себя я, молясь всем Богам одновременно лишь бы услышать «на окраину, к бабушке».
- В Россию, обратно, - … и я почувствовал, как в дребезги разбивается Вселенная под названием «наш мир».
Вот так вот, пара слов и все мгновения счастья обволокла мантия тьмы. Оказалось, что разрушить всё можно собственноручно, не вплетая сюда общество. Хотелось плакать. Рыдать. Навзрыд. Падая на холодную землю, пачкая руки в земле. Я надеялся, что это все просто очередной ночной кошмар и жаждал проснуться, но, к сожалению, это все было правдой. Правдой, которую я не желал принимать. И это не из серии «все образуется». Совсем нет.
- Когда? – тихо, словно и не было никакого вопроса. Но Мирон услышал.
- Через два дня. Оказывается, они давно планировали. Наташка радостная, хочет к друзьям вернуться.
- А ты?... Ты хочешь?
- Прикалываешься? – он схватил меня за руку, но быстро вернул свою обратно в карман, отпуская.
- Не та ситуация, - я поднял ворот толстовки и пошел прочь.
- Вань! – прилетело следом, но желания обернуться не возникало. Через пару секунд я скрылся в темной подворотне. Мне нужно было на что-то опереться, голова шла кругом. «Это какая-то жестокая шутка» крутилось в голове. Я чувствовал, как адская боль пронзала всё тело. Сползая по стенке, закурил. Мы же все зависимы от чего-то, что забирает нашу боль. А Мирон был против этой моей вредной привычки. Он вообще много с чем во мне был не согласен. Я иногда даже поражался, неужто так сильно любил, что терпел все эти недостатки во мне?
Однажды я даже спросил напрямую. В ответ мне было «дурак» и пристальный взгляд, который я и пяти секунд не выдержал.
Больше он на меня так никогда не смотрел.
- Вань! – раздалось уже ближе, а через мгновение я смог увидеть расплывчатый силуэт парня. Глаза нещадно жгло, но я старался держаться. Не должен был позволить даже тихого всхлипа. Я слабее Мирона, мы оба это знали, но ещё ни разу не доводилось показывать себя настолько жалким. – Я же предупреждал! – и недокуренная сигарета перекочевала из моих пальцев в его.
- Какой толк, а? – набрался сил и поднял глаза.
- Не понял.
- Толк, Мирон? Ну, выбросил ты сейчас эту сигарету, а завтра будут новые. А послезавтра другие. И ты же не уследишь. Потому что тебя, сука, не будет! Не будет, бл*ть! – и полностью обессиленный я закрыл лицо руками, содрогаясь в рыданиях. Прорвало. И громкое «Отвали», когда Мирон пытался поднять меня на ноги, раздалось эхом по подворотне.
А его «я не виноват, меня одного тут не оставят» прошелестело каким-то пустым эхом, от которого хотелось скрыться. Я не понимал. До меня не доходил смысл его слов. Лишь гул, который неприятно давил на сознание. Нос нещадно закладывало, грязным рукавом джинсовки я пытался вытереть потоки слёз, но Мир просто сгрёб меня в охапку, успокаивая, хаотично гладя мои волосы.
Но разве это было реально в данный момент?
Пора бы давно понять, что вы можете принимать всё так, как есть, но однажды — потерять друг друга. Кричать вдогонку или оставаться на месте — какой в этом смысл, если ничего уже не вернёшь? Осознание приходит слишком поздно, и случайно услышанные фразы прохожих на улице как никогда вовремя: «До скорой (не)встречи» и «Всё пройдёт и наладится». Только вот порой ловишь себя на мысли, что самое страшное именно в том, что пройдёт.
И, постепенно успокаиваясь в любимых руках, уткнувшись носом куда-то в ему шею, я начинал осознавать эту простую истину. Всё же может пройти. Исчезнуть. Забыться. Общие фото будут удалены. Воспоминания стёрты. И останется лишь «Мирон? Да, помню такого. Нет, ничего особенного».
Я заснул. Сидя на лавочке в том же дворике, положа голову Мирону на колени, лишь по привычке вслушиваясь в такой родной голос. Истории из жизни. Нашей жизни. И почему-то это не было ножом по сердцу, а, как ни странно, успокаивало. Выравнивало пульс. Приводило сердцебиение в норму. Голос и теплота, исходящая от Фёдорова, смешались в коктейль под названием «счастье», и с каждой минутой я всё отдалённее слышал его речи, порядком уже не воспринимая реальность.
Улетал.
Люди, люди, люди. Праздник. Маскарад? Вряд ли. Я находился, словно в вакууме, ори – никто не услышит. Снова люди. Старики, дети, мужчины, женщины. Страшно. Толпа.
Пробираясь сквозь неё, я надеялся лишь на одно – выбраться. Отдышаться. Но в огромном количестве народа вдруг увидел силуэт Мирона. Он стоял около входа в цирковой шатёр, отстранённо разглядывая местность вокруг себя. Пустой взгляд.
- Ми-и-и-р! – крикнул, прорываясь сквозь дикую толпу детей, но тщетно. Парня нигде не было. Паника. Гнетущее чувство опасности внутри.
А через мгновение я уже сидел в первом ряду напротив крошечной деревянной сцены. Крик, шум, хлопки, улюлюканье. Чудовищные маски.
Крик.
А потом на сцене появился ОН. Голубо-серые глаза глядели с укором и грустью. Лицо, с резко выделяющимися скулами, измазано противной грязно-белой смесью. Ужасающая чёрная маска на пол лица с белыми святящимися вставками, а на голову нацеплен старый парик с рыжими кудряшками, на боку которого приделана шляпа цилиндрической формы. Дешевый полосатый не по размеру костюм в заплатках убого висел на худых плечах и выпирающих ключицах клоуна.
Он прошёл в центр, неуклюже топчась на арене. Ироничные с сарказмом фразы вылетали в его адрес от другого напыщенного артиста, вслед за которыми полетели огрызки яблок, банановые шкурки, бумажные самолетики с бранными словами.
А клоун всё продолжал стоять на месте. Я видел застывшую в глазах обиду, подчинение, боль. Я буквально чувствовал всё то, что не должен был. Между нами протянулись невидимые нити. Прозрачные. Липкие. Навсегдасвязывающие.
Зрители громко хохотали, словно не замечая слёз существа в глупом парике. Какой-то мальчишка кинул в него камень, попадая в торчащее плечо, но «актёр» не издал ни звука. Лишь слёзы, скатывающиеся по его щекам, смывали этот мерзкий грим.
Маска пала. Напротив меня стоял – ... Я.
И он, словно заметив мою реакцию, протянул худые ручки ко мне и прошептал:
- Так выглядит одиночество. Ты не выживешь в нём.
- Бл*ть! – я буквально подскочил на скамейке, тем самым разбудив Мирона.
- Кошмары? – потирая заспанные глаза рукавом толстовки, спросил парень.
- Угу. Что-то типа того.
- Расскажешь?
- Скоро в реале переживём, на своей шкуре и узнаешь, - и, уткнувшись мне в шею, Фёдоров лишь выдохнул очередное «прости».