Хроники адского офиса. Эпизод 9

Арсений Татаринов
В котором Соломон рассказывает свою историю...


До Москвы я добрался в 1925 году, едва исполнилось шестнадцать лет. Еле дождался. Боялся, что мировая революция закончится без меня и я окажусь не у дел. Многие знакомые из нашего тихого местечка прибыли сюда ещё до событий 1905-го и 1917-го. Кто-то, конечно, сгинул навеки, другие пробились наверх и заняли прибыльные посты.

Папа много раз ходил к ребе, чтобы тот отговорил меня от Москвы, поскольку из двенадцати детей в нашей бедной семье я был единственным сыном. Но у папы и ребе ничего не вышло - я упёрся и ни в какую не хотел отступать от своей мечты. Тогда мама пошла по всем соседям-родственникам, по-всякому их умаслила и в итоге составила список тех, кто в столице пролетарского государства мог бы мне помочь хоть чем-нибудь - куском хлеба, ночёвкой, кошерным советом, добрым словом...

Таким образом я заполучил несколько засаленных листков, в которых перечислялись мои земляки, их старые и новые имена-фамилии, адреса проживания и места службы. Я бродил с ними по нэповской Москве от порога до порога. Где-то меня принимали, расспрашивали о делах на родине, что-то обещали, но реальной поддержки я не получал. Дело в том, что тогда я выглядел очень неказисто - прыщавым сутулым юношей с большим кривоватым носом и нервными руками, которые не знал, куда девать. По правде сказать, люди, добившиеся успеха и положения, откровенно меня стыдились. Одним своим существованием я напоминал им об их прошлой убогой жизни - на горбатых и грязных улочках в маленьких халупах с клопами и мышами.

Так я добрался до этой самой конторы. В тот год она выглядела иначе - без пластиковых окон, евроремонта и сверкающей сантехники. Контора относилась к комиссариату внешней торговли. Её возглавлял мой бывший сосед Шмуэль Бляхер сын Енохов, превратившийся в Сергея Петровича Кремнева. До революции он был влюблён в мою старшую сестру Ривку, вышедшую замуж за Пинхаса Шульмана и оставшуюся Ривкой. Сергей Петрович велел секретарше напоить меня чаем с сахаром, а по окончании совещания, которое проводил в своём накуренном кабинете, забрал с собой - к нему на квартиру.

Проживал он неподалёку - в доме, отжатом у крупного фабриканта, в двух комнатах. Супруга Сергея Петровича как раз уехала по делам женского комитета в Ленинград. Дочку Полину мы уложили спать и проболтали почти всю ночь, вспоминая прежние времена и всех знакомых. Он долго расспрашивал про Ривку, грустил и выпивал анисовую водку. Кстати, и мне налил. На следующий день мы посетили синема, и воскресным вечером я получил должность младшего клерка - с условием, что если Ривка меня навестит, я тайным образом сведу её с товарищем Кремневым.

Мой разболтанный и потому скрипучий столик прижимался к стенке в коридоре, так что не всякая тучная мадам могла протиснуться мимо него. Ривка, какой она стала в доме резника Пинхаса Шульмана, точно бы не протиснулась. Но об этом в разговорах с Сергеем Петровичем я умалчивал, чтобы не спугнуть своё счастье.

В мои обязанности входило всё, что касалось черновой работы - пойди туда, принеси то, передай это, завари чайку, сбегай в булочную... А ещё я руководил командой по борьбе с тараканами. Нужно сказать, что в те годы их развелось видимо-невидимо.

Дела и дни катились своим чередом, я начал подумывать о смене имени и фамилии - чтобы увереннее продвигаться по партийной линии. Я решил, что стану Спартаком Карловичем - в честь знаменитого гладиатора и основателя марксизма. И только с фамилией не мог определиться. Многие по-революционному звучные предметы и вещества уже были заняты - Сталин, Каменев, Молотов, Кремнев... Появились стаи хищников, царей природы - Соколовых, Медведевых, Львовых. Старший клерк в нашей конторе сделался Кинжаловым, рядом со мной трудились Топоров, Копьев, Звонкий. Сам я выбирал между фамилией Парусов - в надежде, что помчусь по жизни под напором ветра всемирной революции, и фамилией Серпов.   

Тут я перебил Соломона и воскликнул:
- Блин, как мы с тобой похожи! Между прочим для живого журнала я взял себе никнейм «lezvie_ezha». Это потому что моя фамилия Ёжиков - настоящая, от рождения.
- Знаю, - ответил мой новый товарищ и продолжил свой рассказ...


Тараканов мы травили преимущественно дустом. Вот только у Сергея Петровича на дуст имелась аллергия. Он чихал, сморкался и просил, чтобы в его кабинете я обходился исключительно кипятком. Делалось это так...

По окончании рабочего дня, когда контора пустела, я ставил на плитку сразу два чайника и, едва они пускали пар, направлялся с ними в кабинет шефа, где заранее отодвигал от стенок все стулья, секретеры и столы. Большинство тараканов тогда пряталось за плинтусами. Я шёл вдоль стен и проливал их кипятком. Ошпаренных тараканов вымывало к центру кабинета, оставалось собрать их тряпкой в ведро и вылить на задворках.

А потом случилось то, из-за чего я погиб. Проявляя служебное рвение, едва не надорвавшись, я выдвинул из угла тяжёлый стальной сейф, плеснул из чайника кипятком, и вдруг вместе с дохлыми насекомыми и грязью струя воды вымыла к моим ногам золотой царский червонец. Я испуганно огляделся и прислушался к тому, что происходит в конторе - никого не было. Тогда я отодрал плинтус и обнаружил за ним тайник, а в тайнике - двадцать четыре ровно таких же монеты.

Тут я стал думать, кому принадлежит это богатство. Очень хотелось его присвоить, раз уж я опоздал к экспроприации в первые революционные годы. Однако оставалось сомнение - может, тайник смастерил сам Сергей Петрович? Он родился в семье шинкарей, которые знали, как сколачивать капитал - к Марксу не ходи.

Надо было сохранять осторожность, но жадность меня сгубила. Жадность и жажда скорого успеха, ведь на эти червонцы я мог бы неплохо устроиться. К тому моменту в моей жизни появилась настоящая любовь. Её звали Лилия, а в прошлом - Сара. Она была чуточку старше и приехала в Москву из Екатеринославской губернии. Мы симпатизировали друг дружке, часто переглядывались, улыбались, а потом я с ней потанцевал - на вечере, посвящённом седьмой годовщине со дня героической смерти Розы Люксембург. И пошло-поехало... Между нами случился бурный роман, он длился двадцать два месяца. Вследствие этого романа мои прыщи сошли на нет, а руки обрели уверенность - я почти всегда знал, куда их деть.

Выждав пару дней, я решился и нашёл в Москве уроженца нашего местечка Хаима Гольдлуста, который поднялся не по политической, а по коммерческой линии. Я взял один червонец из экспроприированного мной клада и отправился к нему в ломбард. Но я был совсем неопытным в таких делах человеком. Нэпман Хаим быстро смекнул, что к чему, угостил меня наливкой, разыграл радость от встречи и вытянул правду.

На следующее утро мне предстояло продать ему все монеты. Однако ночью у меня ёкнуло сердце, и я успел перепрятать клад на чердаке дома, где снимал угол. Потом я вернулся в свою кровать, лёг спать и уснул навечно.

Очнулся я уже в конторе - рыжим тараканом. Из разговоров, которые вели товарищи, я понял, что меня тихо удавили - положили на лицо подушку, придержали руки, сели сверху и - кранты. Никто из соседей ничего не слышал, никто не мог понять, за что. И только Сергей Петрович нервно покусывал толстую губу. Вечером мы остались с ним в конторе одни, и, не ведая, что я наблюдаю, он предсказуемо полез за сейф.

- А червонцы? - спросил я.
- Не знаю, - ответил Соломон. - Вероятно, они до сих пор - на том чердаке. Или Хаим меня вычислил. А иначе зачем убил? Забрал монеты и замёл следы...