(эссе)
Я это сделал не в интересах истины,
а в интересах правды.
И.Ильф и Е.Петров.
1.Гендерная аберрация.
http://www.proza.ru/2016/05/12/746
2.Иньянус.
http://www.proza.ru/2016/05/19/1257
3. Конформная персона.
http://www.proza.ru/2016/05/26/1066
4.Портрет обывателя.
Трудно сказать почему, но конформист-мужчина мало чем отличается от женщины-конформистки по образу действий в обществе. Из-за этого, вероятно, социопсихологи и не придают особого значения полу того собирательного образа, который обозначен как «человек толпы». По их логике, человек в обществе приобретает «специфически коллективные» черты, но это не значит, что сугубо личностные свойства характера начисто теряются. Другое дело, что, как показывают наблюдения, «специфически коллективное» явно доминирует. Во всяком случае, «человеку толпы» присущи как мужские, так и женские черты, причем не зависимо от соматического пола. Теперь можно признаться, то мы отредактировали приведенную выше характеристику «массы», купировав некоторые чисто мужские и нейтральные штрихи. Их немного, но они есть.
Не приходится сомневаться, впрочем, что эта самотождественность среднего обывателя, его «бесполость» – чисто внешняя. Мы уже знаем, что «зеркальный принцип» действует и тогда, когда половых различий не наблюдается, – если речь идет о комбинированных признаках (грубо говоря, «минус на минус дает плюс»). К примеру: как и мужчина, женщина считает себя вправе требовать, но, в отличие от него, презирает того, кто считается с ее требованиями. (Кстати, это типично и для «массы».) И для того, чтобы заметить это отличие, надо заглянуть в их (мужчины и женщины) души и сравнить.
Можно быть уверенным, что психологическая мотивация разнополых конформистов так же различна – и в определенном (не известном нам) смысле противоположна. Поэтому так важно понять внутренний мир «человека толпы», его побуждения и цели – хотя бы только его.
Умения видеть себя со стороны не достаточно для умного человека. Нужно еще суметь посмотреть на ближнего изнутри. Важно понять: о чем думает и как мыслит человек, пока его поступками руководят другие. Надо научиться мыслить как все; это помогает мыслить.
Нам будет проще, если мы с самого начала выясним отношения по линии «способ мышления» – «целевая установка». Восприняв «женский» интеллект, конформист комплементарно воспринимает и «женские» цели; выше мы уже объясняли, как и почему. Таким образом, «конформист» имеет ситуативный синоним: «обыватель» – то есть человек, сосредоточенный на личной жизни. Он не влияет на общественную жизнь не потому, что опасается по малодушию вмешиваться, не потому, что по невежеству не понимает своих интересов, а потому, что отказывается их понимать. К политике, например, он относится, как малый ребенок к делам взрослых; вплоть до того, что взрослые теряют терпение и выходят из себя:
– А ну-ка, немедленно марш на избирательный участок! Гражданский долг кто будет выполнять?
Им некогда, они играют в «домики» и «маму-папу».
Общественная позиция конформиста глубоко асоциальна, она определяется не осторожностью, не трусостью, не невежеством, а целевой установкой на личную жизнь; отказом от ответственности за судьбу общества, – а значит, и за свою собственную судьбу. Мораль обывателя органично воспринимает этот отказ и проецирует его в интеллектуальную сферу. (И в результате оказывается, что ум – категория нравственная.) У глупца и совесть глупая; но эта обывательская глупость – целесообразна и, я бы сказал, мудра. Обыватель не хочет умнеть, чтобы не отягощать совесть, не хочет ведать, что творит. Правда – жестокая вещь для того, кто привык обманывать себя. Но именно глупость обывателя и делает его соучастником преступлений, о которых он знать не хочет… Круг замкнулся.
В первые дни американской оккупации в 1945 году немцев провели колонной мимо печей и бараков Бухенвальда. Как на экскурсии. Потом они говорили: «Мы ничего не знали», – и это правда. Бухенвальд находится в двух километрах от Веймара (Бах, Шиллер, Гёте… веймарская республика – помните?), но веймарцы действительно ничего не знали.
Именно пионерские опыты доктора Геббельса легли в основу современных технологий управления массовым сознанием, – разумеется, наряду с теориями Юнга, Фромма, Макдугала и других социопсихологов. Вот только не надо изобретать избыточных сущностей, вроде двадцать пятого кадра. Всего лишь знание или понимание конформной психологии – и этого достаточно. Вряд ли отец-основатель информационного террора читал Лебона или Фрейда, но чутье ему подсказывало: «Масса некритична, неправдоподобного для нее не существует. У масс могут сосуществовать и согласовываться самые противоположные идеи, без того, чтобы из их логического противоречия возник конфликт.» Поэтому врать надо вдохновенно.
Конфликт идей возникает только тогда, когда по одному и тому же поводу различные авторитеты одновременно высказывают прямо противоположные суждения: «Один каже одне, а той інше, не знаєш, кому вірити». Процесс убеждения конформиста – это просто торг авторитетов.
Он никогда не критикует авторитетное мнение, слепо принимает аргументы за. Во-первых, конформист интеллектуально ленив, он идеологический иждивенец. Он испытывает идеологический голод и жадно усваивает всякое мнение, подкрепленное достаточным авторитетом. Однажды усвоенное он считает своей собственностью, своей собственной идеей, неотъемлемой составляющей системы убеждений и сражается за внушенные представления, как за свою собственность; однажды присвоенные, они становятся символом веры, не требуют доказательств и игнорируют опровержения. Любые логические доводы оппонента бумерангом обращаются против него самого: чем справедливей критика, тем агрессивней конформист в своем праведном гневе. «Кому она нужна, ваша правда? У меня своя правда есть!»
Ради справедливости выделим ситуацию, когда, вопреки вышесказанному, конформист с легкостью необычайной отказывается от чужого мнения – едва лишь оно теряет свою авторитетность в его глазах. И сразу же обнаруживается вся нелепость, необоснованность и лживость этого мнения, вся лицемерная корысть: «Как мы были слепы! Как мы могли этому верить?!» Эпоха перемен, когда рушится структура общества вместе с образующими его мифами, и оно регрессирует к состоянию ордозной толпы, оборачивается для обывателя настоящим шоком, крушением мировосприятия. Но не делает его личностью. И критика, дискредитирующая вчерашний миф, и идеи, формирующие Новую Большую Ложь, – все приходит извне и присваивается. Обыватель настолько интеллектуально беспомощен, что неспособен даже придумать версию для самообмана. И смена общественной идеологии сводится для него к смене авторитетов.
Это обстоятельство (крушение внутреннего мифа) будет непонятным, а портрет конформиста – неполным, если забыть о феномене, объяснить который мы не беремся. Полагая, вслед за Троттером, «стадный инстинкт» неразложимым и первичным «стремлением всех однородных живых существ к соединению», мы отделяем его от феномена «массового внушения». Однако же, именно стадный инстинкт делает авторитарность обывателя двунаправленной («она столь же нетерпима, сколь и подвластна авторитету») – то есть идентичной женской авторитарности… (По свидетельствам и отзывам очевидцев, наиболее жестокими и ревностными победителями скверны во времена Культурной революции были девушки-цзяофань, сиречь пэтэушницы.) И это не один пример такого рода. Понятно, что стадный инстинкт играет существенную роль в формировании конформного характера; непонятно, почему он придает ему дополнительные женские черты. Возможно, прав Фрейд, подозревавший в стадном инстинкте комплекс побуждений либидозного характера…
Действительно, асоциальная целевая установка обывателя комплементарно согласуется с нарциссической любовью к толпе. Более того, эта асоциальность порождена стадным инстинктом через вытеснение. Толпа всегда права – в том смысле, в каком права женщина (см. выше). Категорическая идеализация «народа» необходимо требует применения к нему презумпции невиновности – и, как следствие, отчуждения ответственности. Это порождает саму идею «власти» как носителя такой ответственности, на которого возлагается, проще говоря, функция «козла отпущения» совершенно в смысле В. Высоцкого. Все знают, что народ у нас мудрый и добрый, вот только начальники все сплошь – злые дураки. Так уж совпало.
Далее; конформист никогда не критикует авторитетное мнение, слепо принимает аргументы за, – во-вторых, потому, что боится критиковать – и именно из опасения, что авторитет может такой критики и не выдержать. Обыватель некритичен, ибо боится сомневаться, он не хочет стать отщепенцем и диссидентом (то есть «несогласным»), он ни за что не выделит себя из массы, которая защищает его, дает ему силу и уверенность, питает его гордость. «Только не надо спорить. В споре рождается истина, будь она неладна.» В конечном счете, масса не только главный, но – единственный авторитет для обывателя; и любой авторитет иного рода является таковым лишь по мере своей способности сформулировать (или сформировать) массовое мнение. Именно так он, авторитет, и воспринимается отдельным обывателем.
…Спорить, однако, приходится весьма и весьма. Расхождения во мнениях с другими людьми ощущается обывателем как душевный дискомфорт, поэтому спор для него – способ психологической самозащиты. В случае разногласий проявляется синдром Белой вороны, причем в качестве этой вороны конформист первоначально видит себя. Обыватель боится, что его мнение не совпадет с окрасом стаи. Поэтому каждый такой спор начинается со сверки: «А что люди говорят?» Но даже убедившись в своей «правоте», он не успокаивается, напротив – становится агрессивен. Его конформность приобретает форму ксенофобии, направленной на собеседника; теперь тот – Белая ворона.
Сила предрассудка – в его абсолютности, сама возможность опровержения императивно отвергается. Покушение на истинность стадных предрассудков воспринимается как антиобщественное поведение. Он не пытается убедить оппонента, он пресекает ересь. «Он никогда не спорит по существу. Истина его не интересует, ему одно важно: посрамить оппонента». Система общественных мнений есть становой хребет обывательского мировоззрения, и в споре человек толпы защищает свой внутренний мир… Вот почему так яростны предвыборные споры. Конформист защищает мир иллюзорной реальности, в которую его погрузили технологи медиагипноза. Эта иллюзия не имеет ничего общего не только с реальностью, но подчас и с иллюзией соседа.
Такая реакция на чуждое толпе закономерно корреспондируется с обскурантизмом обывателя. «Он знает, что он человек – и таким должен быть. И все обязаны быть такими. Все и всегда. Нечто подобное реализуется в рое пчел или в муравейнике.» Он смотрит на мир как будто через дверной глазок из темной комнаты, запертой изнутри… Конформист ненавидит то, чего не понимает. Именно за это и ненавидит. (Так и любой человек ненавидит свою галлюцинацию.) Это естественная животная реакция, присущая сумеречному сознанию, в котором страх и ненависть максимально сближены, а удивление подавлено. Бесполезно объяснять обывателю, что он неправ, что его непонимание – это его беда, бесполезно. Он неспособен к вторичной рефлексии и всегда прав – как права его толпа. «Непонятного не существует» – такова Бритва Савонаролы, руководящая призрачным духом конформной персоны.
Защищая «общее» мнение как свое собственное, обыватель искренен настолько, насколько вообще может быть искренен обыватель. Со стороны его аргументация выглядит совершенно фальшиво, но не трудитесь спрашивать, верит ли он в то, что говорит. Конечно верит! «Когда речь заходит о правоте, а тем более о целостности мира и рассудка, собственному вранью не просто поклоняются – ему верят самозабвенно и безоглядно, до возникновения зрительных и звуковых образов.» Фальшивые социогенные симулякры могли вытеснить из его сознания подлинные ценности только подавив чувство вкуса. Нечувствительность к фальши – неизменная черта конформиста. Так бомж не чувствует вони, исходящей от соседа, такого же бомжа. С другой стороны, замечено, что обывателя начинает корчить от хороших стихов. Он торопится перебить – поспешно и немотивированно. Поэзия – белый заговор, изгоняющий беса.
Причем и перебивает он только для того, чтобы сказать – сначала банальность, а потом глупость. Проблемы, которые испытывает конформист с родной речью, заслуживают особого внимания. Их нельзя объяснить одной только намеренной безграмотностью масс-медиа (вы обращали внимание на эти демонстративные, вызывающие, сладострастно торжествующие «инциндент», «пренцендент», «проєкт»?..) Скорее это журналисты старательно копируют речь и способ мышления примитива. Обыватель не способен ничего ни понять, ни объяснить. Он не слышит, что ему говорят, он пытается догадаться, что хотят сказать. «Пытаясь жить по общей мерке, он меряет на свой аршин.» Самый надежный способ обмануть его – говорить искренне и от души. «Самая лучшая маска – свое собственное лицо» С чисто женским практицизмом он переводит вашу речь на язык интересов: зачем вы это говорите? Он ищет скрытый смысл – корысть и тайные желания – в глубинах вашей души… Но мы не хотим никого обманывать, этого хочет только сам конформист, он ищет обмана и живет им.
Собственные же его слова означают для обывателя именно то, что он хотел сказать, а не то, что сказал; они тождественны его представлению. Точнее он сказать не может – да и куда уж точнее? «Вся беда, что в их языке всего одна модальность. Никакой разницы между «нужно», «можно», «хочется» не существует.» Когда же собеседнику удается догадаться, о чем речь, и указать на несоответствие, реакция обывателя удивительна: «Ну! А я что говорил!» Похоже, он и сам-то себя не слышит… Не то чтобы он вовсе лишен логики, однако эта логика никак не отражена в словах и транслируется от собеседника к собеседнику как бы без участия речи, но рядом с ней. При условии, что оба собеседника – конформисты, и в этом смысле тождественны друг другу. Конформист слышит только то, что ожидает услышать, и видит только то, что ожидает увидеть. Но видят и слышат они одно и то же – на то они и конформисты. Чисто женский интерфейс.
Того же рода коллективный аутизм характеризует и образ действий обывателя: его поступки равномерно тождественны его намерениям – со всеми вытекающими последствиями. В этом смысле обыватель подобен хорошо дрессированному животному; он начисто лишен вторичной рефлексии (он не осознает себя). Однако цивилизация выработала в нем целый комплекс общественных рефлексов, руководящих его поведением и позволяющих поступать в стандартной ситуации как полноценный мыслящий человек. Социальное давление, оказываемое обществом, является фундаментом нравственных ценностей «полого человека». Человек толпы не осознает, почему он поступает так, а не иначе – и не пытается осознать, он просто «делает как все». Он делает то, что он есть, и становится тем, что он делает. Стадный инстинкт играет колоссальную организующую роль в структуре цивилизации, несравненно более существенную, чем культура сама по себе. Дистанция между «организацией» и «управлением» – чисто символическая; в сущности, это одно и то же, была бы директива. (Управление не может обходиться без директивы, но если она есть, любая, – все, к тебе нет вопросов, миленький.) Говорить в этом контексте о какой-то «демократии» просто смешно. Никто и не говорит – в этом контексте.
Для того, чтобы следовать рецептам, надо эти рецепты иметь. Интересно наблюдать за конформистом, попавшим в нестандартную ситуацию. Он не пытается осознать смысл этой ситуации и определить свои приоритеты. Он ищет хотя бы отдаленные аналогии со стандартом, чтобы определить линию поведения по заученным рецептам. И ему удается сохранить человеческое подобие ровно настолько, насколько удачен поиск аналогий. В любом случае обыватель растерян, обескуражен и выбит из колеи (в самом что ни на есть высоцком смысле этой идиомы). Поэтому примитив старается не попадать в нестандартные ситуации, «оставаться в колее».
Знаете, чем отличается пчелиный рой от человеческого общества? Там нет нестандартных ситуаций.
– О человеческой личности очень мало известно, если не считать той ее составляющей, которая представляет собой набор рефлексов. Правда, массовая личность почти ничего больше в себе не содержит.
– Ах, оставьте, пожалуйста, вы ведь так не думаете.
– Профессор Рубинштейн – социальный психолог, мировое имя. Он изучает нас, как животных. По его словам, у нас вообще нет никакой деятельности, кроме инстинктивной. Я был оскорблен, мне было стыдно, но, боже мой, что я мог возразить?
Можно возразить: дескать, все это не о человеке, пусть и конформисте, пусть и обывателе. Это о его «персоне» – порождении мирового Соляриса. Сам человек глубок и многозначен – и духовно богат. В нем, в его личности – целый космос неведомых миру ценностей. Вот именно, неведомых, и именно – в личности. Но если его поступками руководит юнговская «персона», какое дело окружающим до его личности – глубоко спрятанной, как мардонг, и способной актуализироваться тоже только в пелевинском смысле?
А кому есть дело? Кому?
(На этом рукопись обрывается)
Литература:
1. З.Фрейд. «Психология масс и анализ человеческого Я».
2. Е.Фромм. «Бегство от свободы».
3. К.Юнг. «Архетипы коллективного бессознательного».
«Аналитическая психология».
4. Дж.Д.Майерс. «Социальная психология».
5. Конфуций. «Беседы и высказывания («Лунь юй»)
6. А. и Б.Стругацкие. «Хромая судьба».
«Улитка на склоне».
«Хищные вещи века».
«Второе нашествие марсиан»
«Жук в муравейнике».
7. А.Лазарчук. «Кесаревна Отрада…».
8. С.Лукьяненко. «Танцы на снегу».
«Звездная тень».
«Сумеречный дозор».
«Лабиринт отражений».
9. Евгений Лукин. «Вранье, ведущее к правде».
10. Ст.Лем. «Возвращение со звезд».
«Солярис».
11. В.Пелевин. «Мардонги».
12. В. Рыбаков. «Камо вставляши?»
13. Роберт Музиль. «Малая проза».
14. Ф.Незнанский. «Картель правосудия».