Давно пора об этом в блоге упомянуть. В юности я много играл на сцене - в школе, потом в молодёжном театре... Успевал, хоть и на бегу, фактически. Юн я был аж до 30 - потом стал сам собой окончательно, перестал ездить туда, где стреляют, и женился, первый раз серьёзно и по-настоящему, с регистрацией. Но это была уже другая история. А играл я, будучи бледной молью, которую поклонницы нежно называли белокурой бестией, конкретные весьма роли. Рошфор, Белов, Лядащев, Колчак, Цейдлер, Николай Павлович, Феб де Шатопер. Куча всяких белогвардейцев, эсесовцев, палач в "Марии Тюдор", полицейские, тюремщики. Но одна роль осталась со мной навсегда. В ней меня и в гроб положат, однозначно.
Булгаков тогда гремел почище всякого Высоцкого, чей полтинник праздновали громко и с размахом. По известному роману шизанулась вся страна, не знать о чём книжка было равносильно признанию себя дегенератом, публично. За роль Маргариты дамочки были готовы удушить соперниц, всех сразу и собственноручно. Прокуратора никто не хотел играть, а я подписался, ибо я контра махровая, гы-гы-гы, судьба.
На сцене меня уже звездануло - кто в теме, тот поймёт. На словах "Не будь ревнив, у него были и ученики кроме тебя" я столь выразительно смахнул невидимую соринку с плеча, где у пиджаков должна быть петлица, что даже Левий Матвей облез вполне искренне - на репетициях же такого не было. Пауза затянулась, потому что Колька внезапно забыл слова. Мне пришлось спасать его, импровизируя - суфлёр сбежал курить или звонить (сотовых тогда не было), а на меня вылупился весь зал, и подсказать я не мог, да и тишина образовалась такая, что падение иголки будет громким. То есть, из-за кулис тоже не поорёшь. Итак, я попросту добавил важности в лицо и высокомерно усмехнулся, ещё раз тронул пальцами застёжку плаща. Колька тормозил, продолжая изображать афиг, зал загрохотал апподисментами. На пятом хлопке его осенило, и он ярко всплеснул руками, дабы все утихли, дальше у нас пошло по тексту без перебоев. Уходили мы со сцены, как два триумфатора, под адский рёв восторга. Как бы, публика намёк поняла и въехала полностью, а режиссёр нас потом жутко радостно благодарил. Молодцы, усилили тему, чёткое прочтение и всё такое. И ничего мы не могли объяснить оба, откуда что взялось, только важно кивали в ответ и помалкивали.
А потом однажды я понял, что не выхожу из образа - да и окружающие это заметили и не раз мне указывали. "Почему ты всех судишь со стороны и ни на чью позицию не встаёшь?" - моя первая жена меня этим задолбала прямо-таки. А объяснить ей, что я - Понтий Пилат из романа, я не мог, ни разу. Тормоз контуженный потому что. Убить меня проще, чем вытащить из роли теперь. Всем раздаю, чего заработали, и не могу никому дать поблажку. Зато и в излишней доброте меня частенько упрекают. А я нигде не пристрастен, вот печалька-то. И я не то, чтоб смирился... мне нравится уже, похоже.
Пойду напьюсь, тяжело в таком сознаваться. Простите меня.