Василий Митрофанович некоторое время стоял у захлопнувшейся двери, слышал удалявшиеся шаги за ней, вспоминал подробности разговора. Собственно, какой это разговор? Так, почти формальное «здравствуйте, до свидания». Если бы все происходило полгода назад, если бы он жил в своей еще квартире, о которой могли как-то узнать поклонники, то сомнений, что дело именно в них, не осталось бы никаких. Но квартира была продана, со своего прежнего места жительства он перебрался к двоюродной сестре, на городскую окраину, в театр приходил практически только отметиться, о главных, да и других, более или менее заметных ролях забыл. Тут было чему удивляться.
Когда Волынин открыл дверь, то увидел перед собой испуганную физиономию типичного разносчика – молодого розовощекого парня в пуховике, глаза и торопливая манера общения которого выдавали то ли нестерпимое желание тут же закончить скучный церемониал, то ли немедленно помочиться.
– Василий Митрофанович?
– Да…
– Это вам… я уж, извините, не разворачиваю… розы, - и он, как человек, наплевавший на все служебные инструктажи и никогда не ценивший красоты, протянул ему мятый сооруженный от мороза пакет из упаковочной бумаги, по форме отдаленно напоминавший букет.
– Спасибо. От кого? – Почти машинально спросил актер, для которого цветы были не в диковинку.
– Вообще-то мы, обычно, не знаем, кто передает. Но этот букет оплатили на моих глазах – такой мужчина из южных, может, грузин… или армянин, средних лет, с толстой золотой цепочкой на шее, у него еще черные приглаженные волосы…
Василий Митрофанович прищурил глаза, словно решил внимательнее разглядеть говорившего. В последние месяцы этот кавказец, о котором только что упомянули, преследовал его повсюду. Мелькал в театре, неожиданно возникал на станции метро, появлялся на автобусной остановке… Он всегда учтиво-медленно склонял голову и насмешливо одними только глазами улыбался. Но однажды заговорил:
– Я заметил, вы человек интеллигентный… Думаю, мы можем и должны договориться. Ваша жена в больнице. Она не очень-то хорошо себя чувствует. Вам нужны деньги на операцию…
Не может человек совершенно посторонний быть столь глубоко осведомленным о семейных проблемах. Волынин интуитивно почувствовал, что перед ним как раз один из тех, кто организовал автокатастрофу. Судя по сдержанным, подчеркнуто деликатным манерам, не исключено, что один из тех, кто верховенствует в группе преступников. Не напоминал он ничем мальчика на побегушках, выполнявшего чье-то поручение. Актер вскипел:
– Замолчите! Разговора не состоится. Уходите!
Он вспомнил, насколько омерзительным ему показалось тогда лицо заговорившего с ним человека, гладко выбритое, словно отшлифованное, покрытое атласом черных волос… Не лицо, – обтянутый желтоватой кожей правильный череп. Несомненно, цветы передал он.
Разносчик, о котором Василий Митрофанович на несколько секунд забыл, опережая следующий вопрос и, при этом, вымученно улыбаясь, быстро выпалил:
– Мужчина видел, как я взял букет для доставки, но не сказал ничего. Хотя, вроде, что-то и хотел сказать. Но не сказал.
Распрощавшись с посыльным, актер разорвал наспех скрепленный пакет, и из него вынырнули на кривящихся стебельках четыре черных змеиных головки роз. Погребальное их число бросилось в глаза сразу. По всей видимости, четное количество и траурный цвет нераскрывшихся бутонов были рассчитаны на то, чтобы добить его...
После того первого разговора Волынина с черноволосым словно облизанным типом прошло около двух месяцев. Время не очень-то большое, но оно напрочь разрушило устоявшиеся представления о случайном и неизбежном, искреннем и лицемерном, реальном и надуманном. Каждый новый день теперь не приносил ему радости, связанной с профессией. Чувства утратили остроту, эмоции стали больше напоминать рефлексы. Исчезло ощущение полноты жизни, а, главное, необходимости этой полноты как непреложного условия счастья. Хотя, гораздо правильнее было бы сказать, исчезло все, имеющее смысл для нормального человека, привыкшего распоряжаться своей жизнью, как подскажет настроение. Рассеялся, улетучился из нее созданный актерским воображением и сопровождавший его повсюду образ всемогущего многоликого лицедея. Он больше не висел над ним воплощением идеала, до которого следовало тянуться, не вызывал стремления подражать, не предъявлял особые требования к выражению лица, взгляду, одежде, манере держаться. Теперь все это было не важно, вдруг забылось. Разве об эстетике карающего орудия думал изобретатель гильотины? Разве важен внешний вид для тяжелого колуна, основное предназначение которого колоть?
Сейчас казалось удивительным, как можно было тратить время на пустяки, наивно мечтать об известности и признании, безмятежно спать, не спеша есть. Хотя, наверное, в другой обстановке, в той, прошлой жизни, это не было большим грехом. Ведь с ним разделяла быт, одухотворяла его Маша, Машенька, его единственный верный спутник, с которой и грех – лишь проказа, леность, поощряемая из сострадания, из желания и потребности потакать и облегчить жизнь ему, любимому.
Потеряв сон, забыв о размеренном, когда-то по обоюдному согласию установленном образе жизни и необходимости как-то поддерживать свои силы, хотя бы элементарно вовремя обедая, утратив страсть к актерскому труду, Василий Митрофанович весь превратился в один тяжелый обтекаемый с бешеной скоростью летящий снаряд, цель которого поразить, уничтожить противника, противника хитрого, коварного, безжалостного, запросто решающего, кому жить, а кому умереть. Он хотел быстрее, он боялся опоздать. Опоздать?.. Нет, какие тут сроки, опоздать куда? Волынин морщил лоб и, разговаривая с собой, признавался себе шепотом едва шевелящимися губами: опоздать не рассказать ей?.. Опоздать до того момента, когда… все потеряет смысл?..
Раньше ему никогда не приходилось бывать ни в полиции, ни в прокуратуре. Даже в суд он приходил исключительно к своей жене, да и то без насущной необходимости: встречались они по окончании ее рабочего дня обычно возле входа. Теперь же Волынин бывал в правоохранительных органах практически ежедневно, знал многих сотрудников в лицо, некоторым кивал. Для него не было более важной задачи, чем восстановить справедливость, найти виновников аварии, обличить преступников. Однако расследование буксовало. Собственно и с самого начала оно шло ни шатко, ни валко.
В инспекции безопасности дорожного движения, куда Василий Митрофанович подъехал на такси сразу после того, как оставил жену в больнице, дежурный на первых же словах прервал его:
– Вы очень путано рассказываете! Давайте-ка, напишите все по порядку, но сразу предупреждаю, конкретнее, об аварии, а не о том, кто с вашей женой знакомился и встречался за несколько месяцев до нее. Договорились?
Когда Волынин протянул объяснительную полицейскому, тот, брезгливо заглядывая в нее одним глазом, тут же позвонил кому-то по телефону:
– Подъезжай, «летчик» твой нарисовался. – Закончил он короткий разговор.
Сотрудник инспекции прибыл в районное управление вместе с оперуполномоченным и экспертом. К большому удивлению Василия Митрофановича, который никак не ожидал от сотрудников правоохранительных органов такой необыкновенной прыти, они, а, кроме них, еще и следователь, которого сейчас с ними по какой-то причине не было, уже побывали на месте ДТП, составили как протокол осмотра места происшествия, так и разбитого «Ситроена».
После того, как Волынин расписался под протоколами, инспектор приступил к составлению схемы ДТП, используя какие-то черновые записи. При этом оперуполномоченный и эксперт задавали уточняющие вопросы.
Домой Василий Митрофанович был отпущен только в шестом часу утра. Но усталости он не чувствовал. Напротив, испытывал состояние перевозбуждения.
Утром следующего дня по выданному в управлении полиции направлению актер прошел медицинское освидетельствование на состояние алкогольного опьянения, представил справку следователю главного следственного управления по расследованию ДТП, которому к тому времени зарегистрированный материал уже передали.
Однако на этом оперативность работников в погонах внезапно иссякла. Ключевыми для понимания сути происходящего были слова, которые Волынин запомнил надолго, – «неочевидность обстоятельств». В первую же минуту встречи следователь употребил их в качестве обоснования своего права при расследовании не носиться с языком на плече.
– Мало того, что предполагаемый виновник покинул место происшествия, так ведь и вас мы там не застали. И можете говорить что угодно, называть какие угодно причины, это, увы, усугубляет сомнения… Факт есть факт, для следствия вы тоже скрылись! Даже осмотр места аварии производился без вас… Вы не позаботились и о свидетелях, не записали номера телефонов тех, кто помогал вам вытаскивать из машины жену!
Тем не менее, у Василия Митрофановича были свои соображения и доводы. В подробном заявлении следователю он описал все, что, как ему казалось, имело отношение к автокатастрофе. От жены он знал про большинство уголовных дел, которые в последнее время беспокоили ее больше всего. Но ни одно из них не отнимало столько нервов и сил, как дело Бегояна, затянувшийся процесс по которому грозил окончиться для подсудимого длительным сроком заключения. Именно из-за него, из-за этого дела, с ней пытались познакомиться, заговорить какие-то подозрительные люди. И, скорее всего, именно они имели непосредственное отношение к темно-вишневому «Мерседесу» и ко всем последующим событиям. Волынин, который до мельчайших деталей мог припомнить, как их преследовал, а потом начал атаковать этот немец, нисколько не сомневался в целенаправленности и преднамеренности такого поведения водителя четырехколесного монстра. В заявлении он прямо написал, что жену могли пытаться запугать, что ей могли угрожать и мстить за принятое решение.
Однако следователь отнесся ко всему скептически. Кроме того, были и другие причины не возбуждать дело по соответствующей статье… Если бы даже удалось задержать виновников аварии, доказать их родственные, а, тем более, дружественные связи с подсудимым, практически не возможно. К тому же, считал следователь, сложно представить, даже гипотетически, насколько надо быть преданными друзьями и насколько надо быть обязанными подсудимому, чтобы решиться на преступление, за которое лишить свободы могут пожизненно.
Поэтому автокатастрофа, априори, рассматривалась следствием с самого начала как абсолютная случайность. Уголовное дело возбудили по статье, предусматривающей наказание за причинение тяжкого вреда здоровью человека по неосторожности водителем, нарушившим правила дорожного движения. Василий Митрофанович же решил, что лучше, если начнется хоть какое-то расследование, чем он будет бесконечно доказывать чью-то заинтересованность в аварии. Может быть, сейчас важнее просто найти «Мерседес» и его водителя?.. Тогда будет хотя бы кому предъявить обвинение в более серьезном преступлении, если к тому времени в нем удастся убедить главное дтп-шное следственное управление. Но и таким расследованием по-настоящему никто не занимался.
Василий Митрофанович, обивая пороги кабинетов полицейских чиновников, сотрудников следственного управления пришел к непреложному выводу: новая эпоха вылупила работников правоохранительных органов нового типа. Это были уже не те мрачноватые и часто остающиеся в тени почитатели традиционных методов сыска, с особым прищуром глаз пинкертоны, знакомые людям по фильмам еще о суровых милицейских буднях. На смену им пришла молодежь, открытые для общения, готовые с сочувствием в голосе продиктовать номера всех своих сотовых телефонов попавшим в беду людям «следаки», которые, если не знали как, то непременно знали для чего и какие дела надо довести до логического конца, а какими можно «поиграть в волейбол» с прокуратурой. А там… либо игроки устанут, либо дело сдуется, либо пострадавший с виновником помирятся!..
Нет, это были не те герои современных сериалов, для которых оказаться под пулями интереснее, чем протирать штаны в кабинете. Легкие на подъем, но только по зову в начальственные кабинеты, они готовы были выдать на гора любую версию, родить любое постановление, лишь бы отстреляться, отписаться, отвязаться… Когда компьютер под рукой, сложностей тут никаких. Всегда можно из трех-четырех бывших в употреблении файлов слепить один, такой, содержание которого и начальство устроит, и прокуратуру без работы не оставит.
Вообще с обстоятельствами дела знакомились, им занимались несколько человек. Наблюдая за процессом со стороны, Василий Митрофанович никак не мог запомнить, кто из работников правоохранительных органов за что отвечает, понять, почему дело так часто передают из рук в руки, и почему, например, очевидные ошибки в расследовании работникам полиции не принято устранять самостоятельно, а выгоднее, чтобы на них указала прокуратура. Наконец, это, последнее, он сумел, наконец, понять…
Офицеру полиции на принятие постановления по делу отпущено десять дней. Срок жесткий, и, как считают опытные работники, смешной. В возбуждении уголовных дел до истечения этого срока лучше отказывать, пусть по самым невероятным причинам, чем допустить просрочку. Поэтому дела, не успевшие как следует отлежаться на столе, часто с откровенно бредовыми доводами для отказа вновь и вновь направлялись в прокуратуру.
Несколько раз побывавшего у дознавателя, следователя, его начальника, заместителя руководителя следственного управления Волынина везде только успокаивали. Расследование обещали ускорить, взять под личный контроль, завершить в самые короткие сроки, но с места ничего не двигалось. Создавалось впечатление, что дело кто-то задался целью свести на нет, затерять среди других, кучами лежащих на казенных столах. А кое для кого именно этот беспорядок и являлся оправданием ничегонеделания.
– Вы видите, что у нас творится? – показывали они рукой на раскиданные по всему столу и возвышающиеся по его углам стопки набитых бумагами скоросшивателей. – Вы что думаете, кроме вас и вашей жены нам нечем заняться, что преступность уже искоренена?
Засунув руки в карманы молодые, но давно уставшие «следаки» подходили к окну, внимательно осматривали под ним служебную автостоянку, где иногда перекуривали и водители и коллеги, и, стоя спиной к Василию Митрофановичу, в который раз поясняли:
– Все не так просто. Ну, допустим, задержим мы вашего нарушителя… И что дальше? Максимум, что светит этому горе-водителю, – лишение права управления транспортным средством на два года, штраф и компенсация вреда здоровью. Однако…
Тут они отвлекались, увидев под раскрытым окном коллегу, садящегося в машину, с которым, вероятно, давно хотели перекинуться парой скабрезных шуток:
– Ты куда, Петруха, опять ****ей разгонять? Смотри, на конец не намотай!
– Ты бы лучше своего скакуна на замке держал, а то окольцуют невзначай! – доносилось в ответ.
И, успокоившись, но сохраняя улыбку на лице, как это бывает после веселого дружеского разговора, «следак» продолжал:
– Однако все не так просто. Вину еще надо доказать!
Взбешенный Волынин вскакивал и кричал, захлебываясь от ярости и покрываясь потом:
– Вы найдите его, профессионалы! Найдите! Для начала просто найдите! Там посмотрим, как доказывать и что делать!
Дважды расследование возобновляли по заявлению Василия Митрофановича в прокуратуру, один раз – по решению районного суда, которое было вынесено по итогам рассмотрения его же иска. Дело несколько раз передавали из рук в руки то по причине повышения следователя по службе, то в связи с уходом следователя в отпуск, то из-за его болезни… В памяти сотового телефона у Волынина хранилось уже полтора десятка имен правоохранителей, каждый из которых, внимательно его выслушав, любезно предлагал, если что, звонить.
Наконец, водителя «Мерседеса» все-таки нашли. Однако без видимых причин прошло еще около месяца, прежде чем его опросили.
В несоблюдении правил дорожного движения и в совершении ДТП подозреваемый не признавался. Объяснительную он писал словно под диктовку умелого романиста: «…Из-за плохой видимости при обгоне я не заметил, что водитель «Ситроена» неожиданно вильнул в мою сторону. Скорее всего, он закурил, либо чем-то занимался за рулем или что-то объезжал. Такое бывает: или яма на дороге в свете фар внезапно появится, или суслик под колеса выбежит, а в темноте покажется, что кабан…
Сбить на дороге животное приятного мало: и машина вся в крови будет, да и с управлением можешь не справиться… Тем более, что скорость и у меня, и у обгоняемой автомашины была приличная – километров под девяносто…
От столкновения с «Ситроеном» я слегка отскочил в сторону, но руль удержал. «Мерседес»-то потяжелее будет, он у меня как танк. Заметил, что машина, которая в мою сторону шарахнулась, стала припарковываться на обочине, специально посмотрел в зеркало заднего вида. Не видел, чтобы она перевернулась…
Останавливаться не стал: во-первых, посчитал, что водитель, вильнувший на дороге, сам себя уже наказал, во-вторых, не предполагал, что кто-то в результате этого «поцелуя» он пострадал, в-третьих, мою машину мне ничуть не жалко: я ее завтра на металлолом сдам, да и не повредил я ее практически. К тому же я очень спешил в тот вечер… У меня жена должна была вот-вот родить, на девятом месяце ходила. Беременность переносила плохо, и я боялся, что у нее начнутся схватки»…
Водительское удостоверение красноречиво свидетельствовало о двадцатилетнем водительском стаже подозреваемого, справка из страховой компании – безаварийное вождение автомобиля. В довершение ко всему, оказалось, что в момент ДТП в салоне у него находились люди, два человека, которые на опросе описывали ситуацию, возникшую на дороге в ту ночь, точно так же, как излагал ее он.
Следователь только разводил руками:
– Видите ли, – округлял он глаза на Волынина, – не всякое дорожно-транспортное происшествие является преступлением, а лишь то, которое содержит в себе все признаки состава преступления, предусмотренного соответствующими статьями уголовного кодекса…
Молодые, здоровые, с крепкими нервами «следаки» успели уяснить, что спешить никогда не следует, что на практике большинство уголовных дел, связанных с происшествиями на дорогах, прекращаются в связи с примирением сторон. Дело возбуждено, но законом такая возможность предусмотрена как на стадии расследования, так и в дальнейшем, в ходе судебного разбирательства. Они-то знали, в конечном итоге, все или очень многое зависит лишь от величины моральной и материальной компенсации, которую потребует пострадавшая сторона, а также от возможности и желания стороны виновной удовлетворить эти требования…
Из больницы, где в реанимационном отделении лежала Мария, хороших вестей не поступало. Напротив, при встрече с Василием Митрофановичем, лечащий врач, как правило, смотрел куда-то в сторону или, проще говоря, прятал от него глаза. На вопросы отвечал уклончиво:
– Делаем все, что возможно… Не следует ждать после такой аварии улучшения быстро… Позади уже три операции, чтобы их перенести, тоже нужны силы… Ваша жена молодец, справляется. Думаю, после четвертой операции она должна пойти на поправку…
И он бросал на Волынина короткий испытующий взгляд, после чего опять отводил его в сторону:
– Ну, ничего, ничего… Единственное, вы же знаете, на эту операцию опять нужны деньги…
Василий Митрофанович знал, но в его голове не было ни одного варианта, откуда их взять.
– Да, конечно, я понимаю, – отвечал он и в который раз уточнял сумму.
Вконец измотанный, уставший от наседавших на него мрачных мыслей, на следующий день, возвращаясь из театра на квартиру к сестре, он снова встретил на окраинной остановке кавказца.
– Пожалуйста, не перебивайте, выслушайте… – Облизанный смотрел на Волынина, словно гипнотизировал. – У вас не так много времени. Деньги на операцию через полгода вам будут уже не нужны… Она умрет!
Василий Митрофанович схватил незнакомца за лацканы удлиненного безупречно сшитого пальто.
– Послушайте, вы!.. Я расколю вам череп! – И он тряхнул своего навязчивого собеседника так, что тот с грохотом ударился затылком о металлический уголок, обрамляющий пластиковую перегородку автобусной остановки.
– Зачем Вам лишние неприятности?.. – Как ни в чем не бывало, продолжил кавказец с легким акцентом. – И пустите меня, в конце концов! Я не преследую цели обидеть Вас. Я хочу Вам помочь, дать денег! Вы спасете ее! Только, ради бога, не надо так яростно добиваться отмены постановления об отказе в возбуждении дела, а, если уж шестеренки у них в полиции все-таки зашевелятся, не настаивайте на другой статье, как вы делали это прежде.
– Учить, что делать, меня не надо! – перебил его Волынин, свирепея.
Вместе с тем он вдруг осознал, насколько глубоко осведомлен этот человек о всех перипетиях, связанных с расследованием.
Однако незнакомец, не обратив внимания на реплику, спокойно продолжал:
– Честно сказать, я уверен, что и причинение вреда здоровью вашей жене по неосторожности не докажут. Ну, а посягательство на жизнь судьи из мести – это вообще абсурд. Ваши фантазии превратить до суда в доказательства, увы, невозможно. Ну, будьте же вы реалистом, черт возьми!
– И ваших вонючих денег мне не надо! Вы меня не купите! А вот сесть... вы обязательно, рано или поздно, сядете! – закончил свою мысль Василий Митрофанович.
– Не в моих правилах плохо беседу заканчивать… Если про деньги, то на них не написано, как они зарабатывались и откуда появились… Пожелайте, и они появятся у вас. По поводу запаха, уверяю, эти приятно шелестящие бумажки пахнут исключительно типографской краской, и то, когда они только из-под станка! К тому же за деньги мы не покупаем, а лечим. И не вас, а вашу жену… за ваш язык за зубами… Мы хотим подарить ей вторую жизнь...
Кавказец учтиво склонил голову, неожиданно прицокнул языком, резко развернулся и пошел прочь. Уже вслед Волынин крикнул ему:
– Отобрав первую!..
Получилось как-то не очень убедительно, во всяком случае, решительной точкой в разговоре эти слова не выглядели. Они повисли в воздухе. А в ответ в гулком пустом пространстве звучали лишь размеренные шаги уверенного в себе подонка.
Через два дня после этого разговора ему передали те самые черные розы. Однако ощущение безысходности пришло к нему позже, когда лечащий врач Марии заявил, что деньги на операцию нужны немедленно. К тому времени Волынин умудрился взять кредиты сразу в трех банках, сестра сняла со своего счета все, что было ей накоплено за последние несколько лет, продала пианино, но денег все равно не хватало.
Всю собранную сумму Василий Митрофанович перечислил на счет городской клинической больницы, показал квитанцию врачу. Тот долго смотрел на нее, теребил подбородок, морщился и, наконец, стал говорить:
– Поймите, нам запрещено делать операции, когда сумма не достаточная. Больница не кредитное учреждение. Потратив деньги на вашу жену, мы оставим без денег точно таких же пациентов, у которых и препараты и органы оплачены полностью. Я уже не говорю о том, что во время операции мы будем вынуждены консультироваться с коллегами из Германии: у вашей супруги сложный случай. А за консультации, увы, тоже надо платить. Хорошо, что хоть от этой части расходов вас удалось избавить.
– Да, да, конечно, – сдавленным голосом произнес Волынин, и ни слова больше не говоря, вышел из кабинета.
У желтолицего кавказца было какое-то поразительное чутье: он всегда появлялся тогда, когда мысли Василия Митрофановича были целиком и полностью заняты Марией. Впрочем, не было, пожалуй, и минуты, чтобы Волынин не думал о ней.
На этот раз он нагнал его в городском сквере, как всегда учтиво поздоровался. Шел рядом молча, потом вдруг предложил присесть на пустовавшую скамейку:
– Поговорим не спеша.
Василий Митрофанович сел, изломав свое большое тело. В душе его не было больше клокочущей ненависти, гнева. Она словно вымерзла, ничего не чувствовала.
– Нам нужно обсудить… – вкрадчиво начал кавказец.
Волынин уставившись в одну точку, ответил, будто разговаривал сам с собой:
– Нужно обсудить.
Его большие руки безвольно лежали на ногах, плечи подались вперед, спина округлилась и сгорбилась. Он был подавлен, унижен и сломлен.
Словно не своим голосом, который в то мгновение даже отдаленно не напоминал раскатистый бархатистый голос, приводивший в трепет театральный зал, Василий Митрофанович вдруг тихо добавил:
– Не надо ничего обсуждать. Я возьму у вас деньги.