Случилось мне однажды, прямо посреди летнего сезона, квартироваться в поселке Новоозерном. Продолжалось это житьё недолго, всего полтора месяца, и в целом было вполне сносным. Одно только причиняло мне изрядную досаду – бестолковость местной собачонки. До крыльца, ведущего в мою тихую комнатку, приходилось идти двором, а затем узким проходом, между забором и стенкой барака. А это получалось как раз мимо собачьей будки.
Кто умудрился поставить здесь будку, и что такое ценное охраняла эта бедная псина – я не знал, и даже не пробовал догадаться. Вернее всего, просто кто-то хотел пристроить к делу дотоле бесполезное домашнее животное. Этот средних размеров, еще молодой дворовый пёсик, судя по всему, был запуган с самого детства. При виде меня он весь сжимался и забивался в своё жилище, но только, если лаз в него был рядом. Если же пёс этот, к его несчастью, находился по другую сторону будки, у него не доставало смелости даже обогнуть ее. Он просто пятился в щель между будкой и забором и там замирал.
Нисколько не сомневаюсь, что этот лохматый сторож панически боялся не одного меня, а вообще кого угодно. Но возможности удостовериться в этом у меня практически не было. Кроме меня тут никто не ходил. Узкий проход заканчивался тупиковой огороженной площадкой, из которой можно было попасть лишь на то самое крыльцо, а за ним – в две комнаты. Одну занимал я, вторая дверь, напротив, так и оставалась запертой. Окошко же моё выходило на противоположную сторону.
Через неделю-другую я узнал, что этого боязливого щенка-переростка местные работники величают Барончиком. С тех пор пробовал и я окликать его по имени, но такая предупредительность производила на трусишку впечатления не больше, чем прежние мои посвистывания и причмокивания. В конце концов, я махнул бы на него рукой, если бы не одно досадное обстоятельство. Запуганность Барончика соседствовала в его обиженной душе с весьма отвратительными манерами.
Как только доводилось мне пройти мимо, этот пёс сразу начинал вслед визгливо, но оглушительно лаять. Ничего не стоило обернуться и шугануть его взмахом руки или резким окриком. Лай прекращался моментально. Барончик не только шарахался в сторону, а вероятно и убежал бы прочь, если бы не был прикован ошейником и цепью. Но противные звуки тут же возобновлялись, чуть только я снова поворачивался к бестолковому щенку спиной. Не зря женщина, вселявшая меня в комнату, со вздохом назвала его «худая борона». Несомненно, именно от этих слов и происходила его нынешняя благородная кличка.
В первые дни Барончик основательно злил меня своей неподатливостью и бестолковостью. Иной раз, когда день выпадал особенно тяжелым и нервным, хотелось даже в досаде прибить его. Но сразу становилось противно от таких жестоких порывов. Мало ли, что там случается у меня на работе! Бедный пёс меньше всего был виноват перед кем-либо из людей, а уж тем более передо мной. Может быть, мои ежедневные хождения туда-сюда доставляют ему гораздо больше страданий, чем мне его лающие вопли.
Неожиданное подтверждение не заставило себя ждать. Однажды утром, едва приоткрыв наружную дверь «гостиницы», я услышал совершенно новые звуки. Был это, несомненно, собачий голос, но не рычание и не знакомый уже раздражающий лай. Затюканный Барончик - или может быть даже и не он, а кто-то еще - весело повизгивал. Мне сразу стало интересно, и я не пошел сразу, как обычно, топая своими сапожищами, а украдкой выглянул из-за угла.
Барончик сидел ко мне спиной почти у самой дорожки, по которой я ежедневно проходил. Он мелко вздрагивал и вовсю вертел растрепанным хвостом. А чуть дальше, на границе очерченного цепью круга водила носом и шевелила ушами незнакомая рыжая собачка. Она вроде бы тоже пристраивалась сесть, но всё-таки не садилась, время от времени переступая с ноги на ногу. Убегать собачка явно не собиралась, но не подходила и ближе, как ни призывал ее Барончик, вкладывая в торжествующий визг всю свою накопившуюся тоску и нечаянную радость.
Честное слово, если бы было можно, я пошел бы другой дорогой! Но выход из моего тупика существовал только один. Нельзя было махнуть через забор, по его верху густо шла ржавая колючка. Я быть может, даже, вылез бы через окно, но в него была вставлена сплошная рама, в ней же открывалась только форточка. А просто ждать дольше за углом было нереально, до начала работы оставалось не так много времени.
Стараясь не допускать ни одного лишнего движения, ступать как можно медленнее, я вышел из-за угла. Может быть, эта рыжая гостья окажется неробкого десятка и просто чуть-чуть посторонится? Что Барончик убежит к своей будке, я не сомневался, хоть мысленно и просил его именно сегодня собраться с духом и устоять. Увы!
Рыжая собачка увидела меня первой и начала быстро пятиться. Барончик потянулся следом за ней, не столько даже телом, сколько головой, плечами и вытянутым носом. Но его тут же остановил ошейник. Он резко распрямил задние ноги и оглянулся. Смотрел он очень неприязненно, было вполне очевидно, с каким чувством он встретил несвоевременное появление очередного отвратительного прохожего. В этот момент я нисколько бы не удивился, если бы он вдруг заговорил словами. Но пёс не пожелал слишком долго разглядывать ещё одного из многих своих мучителей. Он переступил вбок, чтобы попытаться сделать хотя бы еще один шаг в сторону рыжей незнакомки. Она, отпрянув на несколько шагов, всё еще продолжала стоять на месте. Но смотрела уже не лохматого ухажера, а только на меня. В ее шее, поджатых ушках читался такой же испуг, какой я прежде видел у самого Барончика.
Я уже не сомневался в том, что произойдёт дальше. Но, к сожалению, надо было идти.
Еще один мой шаг, и испуганная Рыжуха молча дала стрекача. Не оглядываясь, она скрылась за поворотом забора. Барончик дёрнулся следом. В первый раз я услышал, как скрипит его до отказа натянутая цепь. Цепь, однако, напор выдержала, но я понял это только на слух. Я уже уходил дальше, и всё-таки каким-то образом продолжал слышать, что Барончик привстал на задних лапах и висит, натягивая цепь и ошейник. А вот теперь он опустился на все четыре. Следом, наверное, должен раздаться его обычный бешеный лай.
Но за спиной повисла тишина. В испуге я оглянулся.
Нет, не произошло ничего страшного. Барончик стоял, твёрдо опершись на лапы, и неподвижно смотрел мне вслед. Смотрел так пристально, что я невольно встретился с ним взглядом, и как будто впервые увидел, насколько выразительны его карие блестящие глаза. Он тоже поймал мой взгляд и уже не отпускал. В глазах пса было столько укора и горечи, сколько редко бывает и в человеческих. Он как будто хотел спросить меня, неужели моя работа столь важна и необходима в этом мире, что я не мог подождать в своей комнате каких-нибудь жалких полчаса.
Неужели эти полчаса дороже всей его изломанной собачьей жизни?