ЗАРЕВО
1-й Мировой и Гражданской войны в Сибири и в Зырянском крае (ныне Республика Коми),
или
ПРИКЛЮЧЕНИЯ Александра Миланюка
*историческое повествование*
глава 22
Сомнения Сазонтьева
Как-то в разговоре Хмелько упомянул о событиях гражданской войны, к которым Сазонтьев имел прямое отношение. И неприминул с улыбкой спросить нового знакомого:
- А ты что, капитан встрепенулся? Любовь там крутил?
- Да как сказать, как-то мимо ехал с конным разъездом выручать одного лётнаба, тот пошёл на вынужденную посадку. Один верховой и рассказывал, как здесь один «Ньюпор» поддавал красным летунам жару.
- Было дело, командир, известная история.
- Потом тот поручик в болото угодил. Время - то уж сколько утекло. О, извини. Пора караул проверить. Да и буран никак утихает.
Вернулся он скоро. Отряхнул с папахи снег, хлопнув ею по колену. Налил в кружку кипятку, поддел языком за щеку кусочек сахара пилёного, почмокал сладкую жидкость. Расстегнув шинель, присел на табурет.
- Значит, так. Я отдал команду, и солдатня приступила к расчистке твоего аппарата от снега. С утра подготовим взлётную полосу. Иди туда, да внимательно присматривай, как идут работы. Чтобы ничего не повредили. Не дай боже, чтобы кто продырявил случаем ткань крыльев. Завтра и будем решать, как нам быть с тобой. Вперёд, подпоручик.
Когда стихли шаги Хмелько, вполголоса обронил Миланюку:
- Александр, он не наш. Не знает точно даже своих лётных командиров. И авиабазу, что ему называл, та была совсем в другом месте. А вот красные как раз торчали там. Завтра сладим аэроплан, и с ним полетишь в Архангельск. Так я вам прикажу. Но он, скажу тебе, туда не пойдёт. Там ещё пока что наши стоят. Наверняка возьмёт курс на Котлас. Чуешь?
- Да понял, медведь его забодай. А ведь с первых дней лямку солдатскую тянули на фронте. Да не где-нибудь, а на Юго-Западном фронте. Неужели и вправду пошёл под их руку?
- Полагаю, друг мой молодой, что неспроста он к ним затесался. Кто-то присматривает за нашим боевым отрядом. Видать, раз пилот, то, возможно, некто из его родни у красных верховодит. Может, и по разведывательной части. Выведали никак в госпитале красные нюхачи про него, где ты с ним лечился, и перетащили после к себе. Но я верю, он тебя не сдаст, помнит вашу фронтовую дружбу. И земляки всё ж, с Малороссии.
- Ни разу Семка о своей родне не обмолвился мне. Неужто ещё в семнадцатом уверовал в силу красных?
- Тогда вряд ли. Партия соцдемократов была ещё слабой. Да кто в России вообще мог подумать, что недоучки возьмут верх? По делам я бывал и в Симбирске, и в Казани. Наслышан от местных, что из себя представлял главарь той партии некто Ульянов, которого в России представляют как Ленина. Брата его, террориста, в царское время уничтожили. Но их отец дворянин, немалый чин имел, потому младший Ульянов пробился в Казанский университет. Да и что это за образование у него? Попёрли его со студенческой скамьи. Экстерном закончил учёбу. А после пристроился в маленькую партию и махнул за границу. Да все почти его сподвижники – люди, так себе. Деньги добывали грабежами российских банков. Все его товарищи кроме говорильни ничего и не знали. Просто по-наглому захватили осенью семнадцатого власть. Распропагандировали солдатню, некоторых унтеров. Ну, какую они построят страну? Что может хорошего в государственном плане создать фабричный работный люд или домработницы? Они привыкли жить на авось да небось.
- Вы правы, Николай Семёнович. Мой батька, глядя на их ораву, говаривал: « Где авось да небось, там ума не наберёшь».
- Верно – верно. Они со зла, что мы их едва не разбили, мстить станут люто. Начисто изведут умных людей. А пока новь молодая неглупая вырастет, натворят дел. Ну ладно. Поговорили, душу отвели.
- Так как мне быть, капитан?
- С ним полетишь. Наш черновой упрощенный вариант Хроники отдашь ему, если потребует. Я сейчас вставлю последние данные о численности, дислокации наших соединений и вооружении. Теперь это не секрет. Мы после эвакуации союзников бессильны, что-либо изменить в нашу пользу. Помощи теперь ждать неоткуда. Северный фронт разорван. Из Сибири нас вытесняют. С этим отрядом я попытаюсь прорваться к нашим в зырянский край. Оттуда будем уходить кто на Дальний Восток, кто на юг. Уж как получится.
- Что же мне делать с Хроникой? Кому её передать? Вдруг Сёмка заломает мне руки?
- Он тебя не сдаст своим. Точно! Дорожит твоей дружбой, помнит всё хорошее. Думаю, поможет тебе достать документы и отправит тебя поездом в Ярославль или в Москву. А там махнёшь на ридну Украйну. Я дам тебе один адрес в Москве. Там мой бывший сослуживец, офицер - фронтовик, он тебе посодействует. И смотри, ни слова о нашем разговоре Семёну. Он тебя считает за простого переводчика, которого возвели в офицеры ввиду острой нехватки кадров. Ну, и как писарчука, в общем, как везунчика, который по случаю ввязался в драку. Да ни разу притом и не выстрелил. Ведь так?
- Будем так считать.
- Договорились. Я пойду к аэроплану. Погляжу, как там работа идёт. А ты отдыхай. Если погода с утра наладится, значит, счастливого пути.
К утру и полоса и аэроплан были наготове. Когда в палатку протиснулся вестовой, Сазонтьев и Миланюк уже заканчивали походный завтрак – дожёвывали с галетой кусок вяленой говядины, запивая горячим чаем. Капитан приторочил к поясному ремню Александра фляжку с водкой, другую с коньяком – сунул в заплечный рюкзак. И велел вестовому вызвать к нему лётчика. Хмелько незамедлительно явился. Он, как и Миланюк, экипирован в малицу.
- Так, нормально,- похвалил Сазонтьев. – Не застынете. Миланюк в цивильной одежде. А ты, друг ситный?
- У меня под малицей обмундирование без знаков различия. Мало ли, где можем оказаться.
- Будем рассчитывать на хорошую лётную погоду. Горючки тебе вполне достаточно, чтобы приземлиться в Архангельске. Свой запас доброго керосина тебе влили. Там, слава Богу, ещё наши стоят. Ну, а если красные тебя одолеют, так ведь легенду помнишь?
- Назубок выучил, должны поверить.
- Вот и славно. А ты, поручик, после посадки не забудь, сняв малицу, одёжной щёткой с водицей самым тщательным образом почистить костюм от оленьей шерсти. Чтобы, значит, в случае чего, не было лишних вопросов. Ты ведь теперь репортер сибирской газеты, писатель, сбежавший от зверств белочехов.
- Слушаюсь, господин капитан. Только попрошу Вас оставить у меня блокнотик со стихами современных российских поэтов. Это более приличествует мне, чем лётчику Хмелько.
- Подпоручик, верните Миланюку блокнот с поэзией. Голову вашего друга надо беречь, он хороший составитель хроники. Да и переводчик толковый, лучше некуда.
Помолчав, Сазонтьев слегка приобнял Хмелько, поцеловал троекратно Александра, приговаривая:
- Мы с тобой, Саша, дорогой мой молодой друг, Александр, вон, сколько верст исколесили, сколько миль прошли на судах под обстрелом партизанщины до Обдорска, вон каких лишились славных боевых друзей, вечная им память, земля пухом и царствие небесное. Хорошо бы, чтоб когда-нибудь мне свидеться с тобой. Ты, Саша, славный человек. Тебе бы, Саша, стать писателем. У тебя цепкая память, образное мышление.
Молодые друзья молчали, Они понимали, что сейчас их старший товарищ прощается не только с ними, но и со своей мечтой дать великой России новое дыхание, пусть даже благодаря этой братоубийственной бойне. И что с его сбегающих по щекам слезинок, из него уходит вера… Святая для него вера в то, что ему удастся всем смертям назло уцелеть. Остаться в живых и увидеть своих дорогих родных и близких ему людей. Сейчас для него они были самыми близкими, самыми дорогими людьми. У Александра будто разрывалось сердце, дрожали губы, только бы не расплакаться, как мальчишке. И вообще, хорошо бы не расставаться с таким замечательным человеком, но, увы, аэроплан больше двух «седоков» не потянет. Да Сазонтьев никогда и не бросит свой отряд! Не таков он.
Капитан сразу же, как раскусил, кто на самом деле Хмелько – из авиаразведки красных, оставил его в живых в надежде, что тот прорвётся по воздуху и спасёт Миланюка, а значит, в его душе, закоренелого монархиста, будет до последнего вздоха теплиться надежда на то, что искра святой ненависти к разрушителям вековых российских устоев, тлеющая в душе молодого поручика Александра Миланюка, некогда займётся ярким пламенем. И он знал, что с этой праведной мыслью ему, офицеру, некогда принявшему присягу императорской России, будет не страшно в самой жёстокой схватке с теми, кто посягнул на вековые устои, отверг великие постулаты христианства. Он прощался с молодежью, особо с полюбившимся ему славным Саней, заодно и со своей офицерской молодостью, на которую пришлись тяжкие военные годы противоборства австриякам и германцам. Он был знатный артиллерист. Потом переквалифицировался в лётчика. Небо его звало, он обожал дуновенье попутного ветра, на котором так хорошо взмыть в поднебесье. В отличие от многих летунов, Сазонтьев мог, как говорится, с закрытыми глазами разобрать и собрать двигатель. Его в числе представителей авиачасти направляли на заводы, где клепали модели воздушных машин. И он даже по звуку мог сказать, какой аэроплан на взлётной полосе. Вот слышен как бы всхрап мощного самолёта «Сальмсон» в 130 лошадиных сил. А там разогревается двигатель"Вуазена", но в 140 коней, как в шутку говорили пилоты о своих аппаратах. Ну а 80-сильный самолёт типа "Моран" и несведущий в их профессии определит. О, как он завидовал германцам, их современным двухместным бипланам. Вот бы полетать на их "Альбатросе" или "Эльфауге". И когда бойцы откопали из снежного бархана аэроплан, его сердце ёкнуло: это же биплан "Авиатик" с двигателем жидкостного охлаждения, и «лошадок» у него прилично – до ста. И отчего-то в нём росла уверенность, что Саша Миланюк вырвется из их снежного плена, что краснонос, как он про себя прозвал Хмелько, когда его впервые привели к нему на допрос, живым и невредимым доставит поручика на Большую Землю.
Оставив на посту часовых, остальных капитан выстроил возле взлётной полосы. Когда биплан взмыл в небо, по его примеру все отдали честь двум храбрецам, упорхнувшим на такой отсюда маленькой птичке. Отряд вскоре свернул палатки, устроился на нарты и гортанные крики ненецких каюров гнали и гнали оленей вперёд, им предстояло выйти на речку Сысолу.
(продолжение следует)