И Пушкин падает в голубоватый колючий снег… –
написал Эдуард Багрицкий.
Я прочитал эту строчку в далёком детстве, и она поразила меня.
У меня было ощущение, что секунды превратились в часы, и эти отрезки времени ползут вместе со стрелкой
по медленному циферблату. И никогда не доберутся до цели.
А Пушкин всё падает и падает. Движутся кадры немого кино.
Сердце замирает: Вот сейчас! Вот сейчас!
А Пушкин всё падает и падает. До его встречи с промёрзшей январской землёй пройдёт целая вечность.
Сердце тревожно ждёт – что-то будет?
Много лет спустя я прочитал стихотворение Николая Заболоцкого «Журавли».
Сравнение вожака журавлиной стаи с летящим к земле Пушкиным пришло сразу.
Поразила эта немыслимая аналогия:
А вожак в рубашке из металла
Погружался медленно на дно,
И заря над ним образовала
Золотого зарева пятно.
Пушкин упал на землю, ещё будучи во власти житейской суеты.
Он не думал о вечности, в которой ему теперь суждено жить.
Он горел желанием отомстить за поруганную честь.
- Дайте мне в руки пистолет! – просил он.
Ему дали.
- Приподнимите меня!
Приподняли.
- За мной выстрел, господин Дантес. К барьеру, сударь! Вернитесь к барьеру!
Пушкин выстрелил, Дантес упал.
- Я отомщён! – прошептал Пушкин и потерял сознание.
Но Дантес остался жить. Рука поэта была очень слаба, глаза слезились и мешали прицелиться.
Дантесу только померещилась смерть. Он упал больше от страха и слабости души.
Карьера убийцы Пушкина была закончена. Россия изгнала его, а Франция не приняла.
Его душили эмоции. Не раскаяние, нет.
А ужас перед сломанной жизнью, клеймо с которой нечем было смыть.
Рядом было живое напоминание о поэте – свояченица Пушкина Екатерина Гончарова, на которой Дантес
опрометчиво женился. И это усугубляло его душевный дискомфорт.
Но нет нужды жалеть палача. Есть необходимось поразмышлять.
Потрясённый Мишель Лермонтов сгоряча взвалил всю вину на Дантеса:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И дальше:
И что за диво? Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен был по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы.
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
НА ЧТО он руку поднимал.
Но, опомнившись через несколько дней, Лермонтов дописал ещё 16 строк, за которые угодил в ссылку.
Удар Лермонтова был точен и беспощаден. Он был обращён к царскому двору и лично к царю:
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь.
Царь никогда не простит Лермонтова.
Но дело не в царе.
Дело и не в Дантесе, он только жалкое орудие слепой и жестокой судьбы.
Дело и не в царедворцах. Они жили по своим законам, и Пушкин в их глазах был мелким чиновником,
кем-то вроде придворного шута Тредиаковского. Они были равнодушны к великой поэзии.
Но кто же тогда?
Осмелюсь высказать мнение, что Пушкина убил век. Знаменитый пушкинский век, Золотой век русской поэзии.
Ужаснувшись этой крамольной мысли, я попытался представить Пушкина, дожившим до седин в тепле и покое.
Не вышло.
Пушкин пролетел по времени метеором. И сгорел.
Почему?
Пушкин был человеком иной общественной формации. Он случайно родился в преддверии девятнадцатого века.
Не было равных ему людей с провидческой судьбой.
Даже Мишель Лермонтов, с его обострённым ощущением неземного, не выпадал из своего века.
А Пушкин выпадал.
Нет смысла говорить об откровенных врагах и гонителях.
Они вели себя в соответствии со своей жизненной психологией.
А друзья? Они никогда не понимали Пушкина, его прорыва в будущее.
Они называли Пушкина великим, но вряд ли вдумывались в подлинное значение этого слова.
По-настоящему поэмы «Медный всадник», даже «Гавриилиаду», повести «Пиковая дама», «Египетские ночи»,
даже «Сказку о царе Салтане» смогли прочесть и осмыслить только в двадцатом веке.
Прочитали и поразились глубине и неисчерпаемости Пушкина.
Золотому веку веку русской поэзии это было бы не по силам.
Я часто думаю о Константине Данзасе, лицейском товарище Пушкина. Почему он пошёл в секунданты?
Ответ один: Данзас не понимал до конца, что Пушкин великое народное достояние.
Для Данзаса на первом месте был кодекс дворянской чести.
И в этом его ограниченность, как сына своего времени.
По-настоящему никто из знаменитых друзей не бросился спасать Пушкина, когда это ещё можно было сделать.
А после драки кулаками не машут.
А женщины?
Была ли хоть одна, включая жену, которая поняла его, полюбила и поддержала.
Нет, такой не нашлось. Впрочем, здесь я неправ. Была одна такая женщина.
Это Александра Гончарова, ещё одна сестра Натальи Николаевны.
Она чувствовала великого поэта, как никто, она охраняла и оберегала его, как никто.
Но не судьба.
Двадцатый век начался под знаком обожествления Пушкина великими поэтессами Цветаевой и Ахматовой.
Вот кто был равен ему и его таланту.
Но вернусь к Александре Гончаровой.
Именно с ней я давно связал стихи Пушкина из «Каменного гостя», обращённые к женщине,
которая придёт к могиле «кудри наклонять и плакать».
Эта деталь – «кудри наклонять» в своё время поразила Юрия Олешу.
Он записал в дневнике, который впоследствии превратился в книгу «Ни дня без строчки»,
что в девятнадцатом веке так не умели писать, это конкретика Серебряного века.
Это справедливая мысль.
Но мне бесконечно жаль Пушкина-человека. Он хотел быть счастливым в своём времени.
Р.Маргулис
25 мая 2016г.