Поволжье, 1941 год
Утро принесло блаженство отдохнувшему выздоравливающему телу.
Оглядевшись, нашел себя на большой печи, укрытым теплым пуховым одеялом. Простая обстановка деревенского дома не удивила его: деревянный стол, лавки, буфет. Но все очень чисто, опрятно. Вышитые салфетки на полочках делали буфет королем всего пространства, а вышитую скатерть, с достоинством покрывающую стол - его прекрасной фавориткой.
Шущуканье за буфетом привлекло его внимание, и два светловолосых гномика, мальчик и девочка, вышли оттуда, держась за руки. Они были так похожи, что если бы не девочкины косички и платьце, отличить бы их было невозможно.
- Аааа, Анитка и Питер! - с улыбкой воскликнул Иден, - ну не бойтесь, давайте знакомиться.
Дети с удовольствием полезли на печку.
В комнате приятно пахло едой и чем-то еще, чего он не мог разобрать.
Вошедшим Иде и бабушке, когда они вернулись в дом, предстала веселящаяся компания трех приятелей, удобно развалившихся и играющих на печи.
Иден первый раз увидел Бабушку. Захотелось сразу же спрыгнуть с печи и поклониться или даже поцеловать руку этой странной деревенской леди, столько в ней было ненавязчивого достоинства, так несоответствующего простой обстановке.
- Лежите, лежите, - поспешно сказала она, поняв его порыв. И подойдя к печи, первая протянула руку для пожатия: София Карловна, - представилась она, - для Вас, если хотите, - бабушка София.
Иден молча кивнул, потрясенный видом, голосом, какой-то силой и покоем, исходящих от странной женщины. Сколько ей лет? Волосы - седые, заплетенные в косу, уложенную красивым узлом на затылке, но лицо - совершенно молодое, практичаски без морщин. Одняко самое удивительное у Бабушки Софии были ее глаза. Не зеленовато-изумрудные, как у Иды и близнят, и не голубые, как у многих немцев, а большие глубокие абсолютно синие. Иден без малейшей задержки понял, как тонули в этих глазах ее ровесники в былые времена, потому что и сам утонул в них на несколько мгновений. И в этот момент бессловесного общения с Бабушкой, он почувствовал, что она уже все знает о нем, до самого последнего ноготка.
Переведя взгляд на Иду, Иден поразился ее виду не меньше. Первый раз он видел ее при дневном свете. Прекрасная юная нимфа стояла перед ним. Шикарная грива абсолютно красных волос обрамляла правильной формы лицо. Черты его напоминали профили с греческих амфор. Ничего типично-немецкого как-будто не было в ее лице: ни крепкого высеченного подбородка, ни серо-голубых глаз. Простое деревенское платьице украшала вышивка, которая мягко поднималась на груди и спадала книзу, где витой поясок охватывал тонкую девичью талию. Иден даже представить не мог, что еще день назад представлял ее ребенком.
День оказался полон сюрпризов. Иден не сводил глаз с Иды, а она краснея под его взглядом, то обращалась к бабушке и близнецам, а то и вообще убегала в другую комнату.
Вечером при свете свечи Бабушка и Ида вязали, и Бабушка рассказывала близнецам сказку на таком немецком, на котором не говорил и сам Иден.
Трудно было даже представить, что где-то идет война, грохочут орудия и вольно гуляет смерть по плачущей от изобилия крови, сотрясаемой муками Земле.
Дни в семье протекали довольно однообразно: днем бвбушка и Ида готовили еду. Ида колола дрова для печи. Анита и Питер кормили двух козочек, которых перевели в сени от зимних холодов, прибирали в доме. Еще Бабушка варила то, что Ида гордо величала "лекарствами". Вероятно таковыми они и были, потому что иногда из первой комнаты доносились голоса на незнакомом языке. И Ида пояснила, что к бабушке приходят люди за советом и лекарствами. Как понял Иден из ее слов, бабушка не только лечила, но и рассказывала приходящим о пропавших близких. Бабушка была провидицей, а не верить ни Иде, ни тем более Софие Карловне Иден не мог, хотя уже со школьных лет привык иронизировать по поводу мистики в любом ее проявлении.
В обязаности Идена входило не высовываться из дома ни под каким видом, а сидеть на печи, прячась под одеяло, если в дом приходил кто-нибудь чужой. Даже по нужде приходилось идти в сени на горшок, которым пользовались и Анитка с Питером. Он краснел от одной мысли, что выливать это все будет Ида, и прятал от нее взгляд после каждого своего выхода в сени, как провинившийся школьник.
Зато радостью было, когда освободившиеся от трудов тяжких , близнецы взбирались к нему на печь, и он болтал с ними по-немецки (Только по-немецки! - требовала София Карловна), с удовольствием выгребая из начинающей уже ржаветь памяти игры детства, сказки, истории на иностранном для него, все-таки, немецком, хоть и знал он его в совершенстве.
Особенной радостью было, когда с вязанием или вышивкой на печь забиралась Ида. И под внимательно-задумчивым взглядом Софии Карловны, он учил всю компанию немецкому.
Отношения с Идой складывались странные. Иден готов был поклясться, что он, отнюдь не наивный, 32-летний мужчина, влюблен в эту девочку, как школьник. Его глаза непроизвольно застревали то на вышивке на ее грудках, то на тонком завитке надо лбом, то вдруг вскидывались, столкнувшись с изумрудным всплеском в ее глазах.
Спать на печи укладывались так: у стены – Иден, рядом с ним – Питер, потом – Анитка, за ней – Ида. Бабушка приходила спать последняя. Она долго молилась при свечах, а потом ложилась с краю.
В одну из ночей, когда малыши уже спали, Иден повернулся, приобняв Питера, и рука его непроизвольно столкнулась с ладошкой Иды, обнимающей Аниту. Девушка отдернула было руку.
- Не бойся, - шепнул Иден, - отдай обратно. Я просто буду так спать.
И он действительно уснул под дружное сопение малышей, держа в ладони маленькую ладошку Иды.И так стало продолжаться каждую ночь: они засыпали, только держась за руки.
Эта идиллия могла продолжатъся, наверно, долго в мирке огороженном от мира большого, где рушились империи и кровь тысяч и тысяч людей жгла Землю. Пока этот мир сам не ворвался к ним.
В один из дней, не отличавшийся от других, Бабушка София сказала, обращаясь к Иде и Идену:
- Сходите в подвал, там два матраса со старым сеном. Вынесите их сюда, сено высыпьте на дворе, и набейте новым с сеновала.
- Но бабушка! И – он? – изумилась Ида. А как же...
- Делай, как говорю, - строго сказала бабушка. - И он пусть идет. Сено рассыпите по пути, матрасами покроетесь, никто не узнает.
- Ну, идем. - нерешительно сказала Ида.
Она подошла к буфету, наклонившись, оттодвинула ковер, лежащий там, казалось, всегда. Отодвинула крышку, оказавшуюся под ним, и взяв в руки приготовленную свечу, спустилась по лестнице в подвал. За ней последовал Иден.
Подвал изумил его. Бутылки большие и маленькие на стенных полках, бочки разных размеров, травы, сохнущие по углам - то ли химическая лаборатория, то ли святая святых ведьмы.
- Это бабушкины лекарства, - шепнула Ида. - И запасы еды.
Обилие незнакомых запахов слегка кружило голову.
- Надо же, - только и смог сказать Иден.
В углу обнаружились два больших, набитых соломой матраса, о которых шла речь. Совместными усилиями Идена, Иды, бабушки и даже переживающих за успех предприятия малышей, которым разрешили только наблюдать издали, тяжеленные матрасы были вытащены наверх.
Как и велела бабушка, сено из матрасов высыпали по дороге к сараю, прокладывая тропинку в дождевой грязи, обилие которой сильно мешало обитателям необыкновенного домика.
Освобожденные от утомительного груза, Ида и Иден со смехом вбежали в сарай. День клонился к вечеру. Это был один из тех редких дней межсезонья, когда осень и зима не пришли еще к обоюдному согласию, кому же главенствовать, и осень по оставшейся привычке, взяла бразды правления под свое крыло. Вечер был необычайно тепл по такому времени года. Солнце спускалось где-то за лесом. И будто тоже не решив, что же с таким замечательным вечером делать, перебирало свою палитру, крася небо от охристового в пурпурный, в червленый, в фиолетово-сизый. А под конец, видимо, притомившись игрой, плеснуло по небу из своей чернильницы и утянуло оставшиеся лучи на покой, спать.
Налюбовавшись закатом, ребята вошли в глубь сарая. Повесив на крюк керосинку, Ида протянула Идену кусок ткани, показывая на себе, как надо завязать нос и рот, чтобы не дышать сенной пылью.
- Ну, давай начнем? - Нерешительно произнесла она.
- Погоди, - Иден протянул руку и снял повязку, закрывающее милое лицо, к которому он так привык за это время, которое даже в свете скудной керосинки казалось прекрасным и загадочным, родным.
Окрепшее его тело молодого мужчины оживало, оживало в полноте. И к этой девушке-подростку его тянуло со всей страстностью пробуждающейся любви. За все время, что он жил у них, ребята впервые оказались наедине.
Иден взял ее за руку и нерешительно притянул к себе. Теплая ее ладошка привычно утонула в широкой его ладони. Второй рукой он робко, точно мальчишка, коснуся ее губ.
- Можно? - спросил тихо.
Ответили ее глаза, широко распахнувшиеся, сверкнувшие изумрудом из-под платка. Она шагнула сама, прильнув то ли всем телом своим, то ли душой, ищущей у него покрова и защиты.
Он схватил ее на руки, точно пушинку, обнимая и целуя одновременно. На скользком сене ноги подскользнулись, и теплое чрево мягкой травы приняло их. И уже плохо понимая, что происходит, они слились в одно живое тело, тепло и нежность объяли их, унося за пределы этого сарайчика, над лесом, войной и скорбью, от всех пережитых волнений времени, в котором им привелось встретиться, в любовь и сказку их двоих.
Уже только под утро, набив матрасные чехлы свежим сеном, стараясь не шуметь, понесли они матрасы в дом.
Но бабушка не спала. Она даже не была в ночной одежде. Напряженная и грустная сидела она у молитвенного столика своего у погасших свечей.
- Входите, дети, - первый раз обратилась она так к ним обоим, оробевшим на пороге комнаты. - Садитесь, скажу что-то.
- Бабушка, мы, - начала было Ида.
- Я знаю, - ответила бабушка. И обратилась к Идену: Ты скажи.
Испуганный Иден рухнул на колени. Не взрослым мужчиной, военным журналистом, а нашкодившим школьником чувствовал он себя перед необыкновенной этой женщиной: Я прошу у Вас руки Вашей внучки, София Карловна.
- Встань рядом с ним, - произнесла та, обращаясь к Иде. Ида опустилась на колени. Ладони Бабушки мягко легли на их головы.
- Благословляю вас, хорошие мои, - ее голос звучал грустно.
- А теперь садитесь и слушайте.
- Приходила вчера Людвига Францевна, моя подруга и старшая у нас. Пришел указ из Москвы депортировать нас. На сборы - сегодняшний день. Машины придут завтра утром.
Видя ужас в глазах Иды, добавила: Мы ведь ожидали, верно? И чемоданы почти уложены. Он останется, - указала бабушка на Идена. - Убьют сразу же и его, и нас, если с нами поедет. Иди, дособирай чемоданы, что надо, еду не забудь. Пусть близнецы помогают. Я сейчас приду к тебе тоже.
- Ты будешь жить в подвале, - повернулась она к Идену. - Еды там достаточно. Матрасы вы только что приготовили. Спустим еще переносной камин и дрова, выживешь. Сидеть будешь до лета, до июля! - Бабушка София смотрела строго. - Летом ваши подойдут к Волге, тогда сможешь до них добраться. От нас пойдешь строго на запад до широкой реки, это - Волга. Дальше пойдешь на юг, реку из вида не теряй, но прячься все время. Увидишь большой город - это Сталинград - близко не подходи, бои будут ужасные. К вашим надо будет переплыть на другой берег. Плавать умеешь?
Иден только кивнул молча, сглотнув слюну.
- Вот и хорошо. Доберешься до своих, покажи рану, просись домой на поправку, не геройствуй. Большое поражение ожидает ваших под Сталинградом. Останешься с ними - с ними и пропадешь. О ней думай, - кивнула Бабушка на Иду. - Ребенок твой будет у нее, сын. Ты все понял?
- Да, еще важно. "По делам" будешь ходить поначалу в бак. В подвале не весь пол дощатый. В углу выкопаешь яму побольше для «нужды», сможешь пользоваться ею потом. Лопаты в сенях. Хоть и не слишком приятно, но безопасно. На улицу - ни-ни, чтобы никаких следов во дворе! - Бабушка серьезно смотрела на него. - И хотя пахнет в подвале сейчас и хорошо, но... сам понимаешь. Все выдержи - для нее. И вот тебе еще для аромата, - чуть улыбнувшись губами, она подошла к буфету, достала с полочки небольшой, красиво отделаный ларчик. Под крышкой оказались флаконы с духами, кусочки батиста. От необычного запаха духов даже закружилась слегка голова.
- Это еще от моей прабабушки осталось, баронессы фон Штульц. - Сказала София Карловна. - А тебе, кроме всего прочего, будет память о нас. Ну, все. Помогай теперь собираться нам.
Иден молча взял флакончик и сунул его в карман брюк.
- Бабушка, а мы? - раздался тихий голосок Аниты. Почти не дыша, близнецы все это время простояли рядом, держась за ручки. - Мы вернемся?
Губы Бабушки на секунду горько сжались, но быстро поправив себя, она положила тонкие ладони на головки малышей, нежно прижала их к себе.
- Вернемся, мои хорошие, непременно вернемся.
И подняв глаза, встретившись взглядом с встревоженным взглядом Иды, глядя прямо ей в зрачки, повторила: Непременно вернемся!