Невозможно перечислить всех, кто пытался установить автора восьми строчной поделки
«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ.
Быть может, за хребтом Кавказа
Укроюсь от твоих ц<арей>,
От их невидящего глаза,
От их неслышащих ушей».
Редактор «Русского архива» П.И. Бартенев 7 марта 1873 г. переслал этот вариант в письме библиографу П.А. Ефремову, как лермонтовское стихотворение, якобы списанное с подлинника. Осталась необъясненной Бартеневым последующая эволюция стихотворения в его письме к активному участнику Московского «Общества российской словесности» мемуаристу Н.В. Путяте, а через 17 лет — и в публикации на стр.375 №11 четвертой книги журнала «Русский архив» за 1890 г. Правилась рифма и заменялись слова. В последних строках даже на антонимы первичным. То же претерпело скупое пояснение обстоятельств обнаружения восьмистишия. В письме к Путяте ещё утверждалось, что оно списано «с подлинника руки Лермонтова». Публикацию же в «Русском архиве» Бартенев сопроводил признанием: «Записано со слов поэта современником». Приведенные факты описаны во многих исследованиях, среди которых нахожу в этой части наиболее добротным исследование М.Д. Эльзона, опубликованное в 2004 году в журнале «Звезда». Иначе отношусь к выводам из толкования фактов. Многообразию их трактовок соответствуют предположения о разных авторах: И.П. Мятлеве, М.Ю Лермонтове, П.И. Бартеневе, Д.Д. Минаеве, М.Н. Лонгинове. Но среди названных нет того, кого довольно давно полагаю наиболее вероятным автором стихотворной поделки. Возможно кого-либо заинтересует ход моих рассуждений.
Главный литературный персонаж рассматриваемого поэтического произведения не ассоциирует себя ни с кем из перечисленных в нём. Он не господин, не раб и не мундир для послушного народа. О герое говорит только его надежда спрятаться от местных царей. Благо у них один глаз на всех, да и тот незрячий, а множество ушей настигла глухота. В герое угадывается некто из античности. Ба, да это же реинкарнация гомеровского путешественника Одиссея! Тот и спутники на обратном пути в Итаку любопытства ради высадились на остров циклопов. Радушный циклоп Полифем пригласил оставшихся не съеденными гостей в свою пещеру и удостоил Одиссея беседой за несколькими чарками вина. Вследствие чего утратил бдительность и зрение. А хитрый Одиссей прикрылся вначале псевдонимом, а потом брюхом выпущенного из пещеры барана. Вывод - перед нами шутливое стихотворение в двух строфах. Также шуткой воспринял его и Пётр Александрович Ефремов. В то время он подготовил к изданию первый том собрания сочинений М.Ю. Лермонтова, включавший среди других текст из альбома Софьи Николаевны Карамзиной:
«Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи…»
Эти же строки Ефремов набросал карандашом на оборотной стороне письма Бартенева. Значит, библиограф не обнаружил в поделке признаков поэтики Лермонтова и лиры Мятлева. Однако, П.И. Бартенев не утратил доверия к своему неназванному источнику и, вероятно, обращался к нему за уточнениями. Добросовестному мемуаристу Путяте Николаю Васильевичу он отослал на оценку уже следующий вариант:
«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, покорный им народ.
Быть может, за хребтом Кавказа
Укроюсь от твоих царей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей».
Здесь народ из добровольно послушного в первом варианте превратился в вынужденно покорный. Царей ещё много, но их единственный глаз уже всё видит, а уши слышат. Рифма пока корявая, всё же поделка стала ближе к радищевскому обличению самодержавия «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» (в первородстве образ из «Энеиды» Вергилия, соперничавшего с Гомером). Уже на этом этапе размышлений появляется предположение, что автор стихотворения как-то связан с археографией. Ибо, когда человек увлечен исследованием древних манускриптов, он невольно привносит образы из них в восприятие текущей жизни. Не знаю, как ответил Путята Бартеневу. До опубликования поделки в окончательном виде пройдёт ещё много лет. Не перескакивая через них, стоит задержаться в 1870-ых годах и выяснить, когда носителями голубых мундиров стали жандармы, страшившие героя стихотворения.
На предваряющем мой текст коллаже из трех портретов представлены: 1) начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III отделением собственной Е.И.В. канцелярии Л.В. Дубельт, 2) шеф жандармов и главный начальник того же отделения граф А.Х. Бенкендорф, 3) народный артист Российской Федерации В.А. Качан в роли Бенкендорфа в сериале «Бедная Настя». Лично хорошо известные Лермонтову первые двое в светло-синих жандармских мундирах. По крайней мере, о цвете ленты ордена «святого апостола Андрея Первозванного» на шефе жандармов гадать не приходится. По утвержденному императором описанию ордена, она должна быть голубой. Такую и видим на портрете. Наш современник Владимир Андреевич Качан сфотографирован в голубом мундире. Тот же цвет вынес в заголовок своей статьи «Дубельт. Голубое сукно» писатель, литературный критик и историк С.А. Лурье (журнал «Сеанс» №23\24 за сентябрь 2005 г.) Почему именно голубое сукно, а не того цвета, что видим на портрете Леонтия Васильевича? Автор статьи ушел из жизни 07.08.2015 г., но в тексте есть указание на источник мнения о цвете мундира. Оно в цитате об отношении Дубельта к поэту: «А, скажем, Лермонтову даже как-то поспособствовал: из какого-то полка перевестись в другой какой-то. Лермонтов доводился Анне Николаевне седьмой водой на киселе, но — через Мордвиновых, родством с которыми она чрезвычайно дорожила… Кто же знал, что неблагодарный мальчишка сочинит эту дерзость про голубые мундиры, всевидящий глаз и всеслышащие уши». Таким образом, стихотворная шутка показалась известному литературному критику убедительнее фактов. Налицо порочный круг. Прорвать его можно обращением к надежным историческим документам.
В прошлом году Н.С. Калмыков переслал мне ряд оцифрованных материалов из своего обширного архива и весьма полезные ссылки. Последние помогли быстро отыскать книгу в современной орфографии (издания 1944 г.) военного историка А.В. Висковатова (отца лермонтовского биографа) «Историческое описание одежды и вооружения русских войск». Согласно записям указов императора Николая I в 21 томе книги, жандармским генералам, штаб и обер-офицерам 9 мая 1827 года установлены сюртуки и шинели светло-синего сукна «по цвету мундиров». И только 31 января 1853 года — полукафтаны (вместо мундиров) и вицполукафтаны (вместо сюртуков) — голубого сукна. Описание прочих деталей форменной одежды и правил ношения опускаю, как не существенные для вывода. У меня он таков: содержание поделки о «немытой» не относится к Лермонтовскому времени. Последующие 20 лет с 1853 до 1873 г. - достаточный срок, чтобы голубой цвет части форменной одежды стал устойчиво ассоциироваться с жандармами. Примем во внимание и то, что после покушения на царя-освободителя в 1866 году власть увеличила численность жандармских чиновников. Возросли количество и активность охранных отделений. Они досаждали не только народовольцам, но и показным либералам. Среди пострадавших оказался поэт-сатирик и пародист Д.Д. Минаев, арестованный в апреле 1866 г. за сотрудничество с изданиями «социалистического направления» «Современник» и «Русское слово». Сейчас многие публицисты склонны признать Дмитрия Дмитриевича автором «немытой». Якобы занес Минаев-младший шутливую пародию Бартеневу, сказав, что она лермонтовская. Опытный архивист Бартенев, не выяснив, где найдена уникальная рукопись, переписал её и разослал от своего имени. А в последующем, чтобы окончательно запутать читателей, обозначил Минаева в своей публикации безымянным «современником» великого поэта. Эта фантазийная версия не имеет серьезных оснований. М.Ю. Лермонтов погиб, когда Дмитрию Минаеву не было и шести лет. Началом литературной деятельности Минаева считается 1857 год. Своё авторство в отношении сатирических стихов и пародий он никогда не скрывал. А его литературные и политические пристрастия не совпадали с мировоззрением и деятельностью издателя «Русского архива». Из рук Минаева не мог серьёзный пушкинист П.И. Бартенев принять без убедительного объяснения поделку, смахивающую первыми строками на начало элегии «К морю». Современником Лермонтова мог быть назван его дальний родственник М.Н. Лонгинов. В детстве и юности он общался с Михаилом Юрьевичем, написал воспоминания о нём, в молодости какое-то время баловался экспромтами и нескромными стихами. По делам своего журнала Бартенев встречался с Лонгиновым, занявшим в 1871 г. высокий пост начальника Главного управления по делам печати. Но к этому времени Лонгинов превратился в консервативного чиновника - сурового имперского цензора.
Первое обнародование стихотворения «Прощай немытая Россия..» состоялось в декабрьском №12 за 1887 г. ежемесячного исторического издания М.И. Семевского «Русская старина». Оно включено в состав сообщения профессора Павла Александровича Висковатова от 7 сентября 1887 года, под заголовком «Ещё о французском стихотворении Лермонтова». Пользователи сети Internet могут прочесть его на страницах 738—739 в т.56 издания. Висковатов предварил стихотворение утверждением: «Ряд преследований, вынесенных поэтом от своих недругов, и особенно от графа Бенкендорфа, побудившего его отказаться от заветной мысли всецело отдаться литературной деятельности, взорвали молодого человека так, что, уезжая на Кавказ в невольное изгнание, он набросал горькое стихотворение по адресу своего врага:..». Далее следовал третий из известных вариантов поделки. От второго в нём два отличия: 1) «покорный» народ превратился в «преданный», 2) былое множество «царей» с единственным глазом сменилось на «вождей» с тем же оком. Уточнение логичное, ведь царем мог быть единственный самодержец. В сообщении впервые косвенно указан источник. Висковатов упомянул об опубликованной в «Русском архиве» «статейке» князя П.П. Вяземского «Лермонтов и г-жа Гоммер де-Гелль в 1840 г.» с рассказом, будто князь сам наблюдал работу Лермонтова над стихотворением для Адель Оммер. Учитывая его авторитетное свидетельство, Висковатов согласился считать посвященным Лермонтову одно из стихотворений француженки. Замечу, «немытой» ещё не было в «Русском архиве» и от Бартенева, для опубликования у конкурента, Висковатов её не получал.
Хранитель музея и библиотеки Общества любителей древней письменности Е.Н. Опочинин так писал об отношении Павла Вяземского к Висковатову: «Многие рассказы князя П.П. о Лермонтове и его проделках, а в особенности в тех случаях, когда приводились его беседы с товарищами, были совершенно нецензурны, и передавать их невозможно. Профессор П.А. Висковатов, вероятно, поэтому и не почерпнул много из рассказов П.П. для своей книги о Лермонтове, хотя и возлагал большие надежды на этот живой источник сведений о поэте. Впрочем, сам князь П.П. довольно странно принял визит Висковатова к нему по этому поводу. Он был очень учтив с профессором, но когда тот приступил к расспросам о Лермонтове, он стал рассказывать ему такие ужасные вещи, что тот не делал попытки взять карандаш, чтобы записать что-либо из этих рассказов. А когда он ушел, Вяземский встал с места и, облегченно вздыхая, сказал: - Надоел черт! И какой дурак...». И за что же столь нелестная оценка? За терпеливое выслушивание скабрёзных выдумок князя.
По-другому проходили встречи с Бартеневым. Опочнин вспоминал: «...очень редко... появлялся старомодно одетый хроменький старичок, приезжий из Москвы. Это был известный издатель "Русского архива" Петр Иванович Бартенев, человек умный и очень хитрый, что называется, "себе на уме". ….. Его все немножко побаивались, но очень уважали. Петр Иванович являлся уже профессионалом в деле передачи воспоминаний. О боги! Кого и чего он не помнил и не знал! Мало того, что его личные воспоминания обнимали порядочный промежуток времени, он сохранял в своей необычайной памяти рассказы давно отошедших людей о временах и людях, еще более далеких, и охотно делился этим богатством, причем передача его отличалась необыкновенной точностью и искусством. Эти вечера с Бартеневым мне особенно памятны. Многое почерпнул я из его рассказов о Н.В. Гоголе, С.Т. Аксакове, Ю.Ф. Самарине и даже о Пушкине».
Вот он источник шуточного текста, авторитетный для петербуржца Висковатова и москвича Бартенева, - основатель и почетный председатель Общества любителей древней письменности Павел Петрович Вяземский. По определению его помощника, не учёный педант, а увлекающийся ученый-артист. Вместе с тем, он крестник А.С. Пушкина, его и М.Ю. Лермонтова современник и поклонник, в разное время слушатель и участник бесед с великими поэтами. Князь слыл также знатоком Гомера, легенд и мифов античности. Правда, в ту эпоху большинство из образованных людей имели некоторые знания о греко-римской древности. Поэтому одна из черт автора, почудившегося мне вначале из строк стихотворения, это лишь контур образа, ещё не портрет. Из художественного произведения всегда можно вывести некое представление о его авторе. Не более. Иное дело авторский стиль. Как запомнил услышанное от умных людей, стиль - есть личность художника, выраженная в его произведениях. Специалисты, критически оценивая главное литературное произведение Павла Вяземского «Замечания на Слово о полку Игореве», стилем автора отмечали склонность к проведению неуместных параллелей с событиями и образами из античных произведений.
Итак, культурно-исторический и биографический анализ привел к выводу об авторстве П.П. Вяземского. Отсюда и вполне объяснимое профессиональное поведение Бартенева, принявшего всерьёз стихотворную шутку, но решившегося опубликовать в своём журнале только в 1890 году. Привожу его окончательный, для нас четвертый, вариант:
«Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей».
По сравнению с предыдущим, в нём три изменения. Первое — «хребет» Кавказа сменила его «стена». Вовсе не потому, что Кавказ погималаистее Донецкого кряжа или Таврических гор. Вяземский пытался уменьшить узнаваемость за поделкой её основы — пушкинскую «К морю». Именно Пушкин в шестой строфе элегии придал морским волнам образ хребтов.
«Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтический побег.»
Вторым изменением стала замена слова «укроюсь» на «сокроюсь». Последнее в то время считалось уже устаревшим. Возможно, его использование обусловлено желанием «состарить» поделку, придать ей видимость сочиненной в отдалившемся прошлом. Слово «сокрыться» и его синонимы могли употребляться в значении «исчезнуть, сбежать», как и современное «скрыться с места». В элегии у Пушкина побег поэтический. Лермонтов же, по мысли Висковатова, бежал от недругов физически. Причем профессор успел сослаться на статью Вяземского в «Русском архиве», где Лермонтов жаловался на скуку высшего света и находил отдушину в салоне Карамзиных. Раньше, в варианте для Висковатова Павел Вяземский заменил слово «царей», то бишь Августейших особ, на «вождей». Оно тоже оказалось непригодным для видимости авторства Лермонтова. Во время Кавказских войн понятие «вожди» было связано с руководителями горских племен, а не с царскими сановниками и жандармами. Видимо отсюда третье изменение: замена «вождей» на «пашей». Рифма пашей — ушей стала фонетически безупречной, при этом смысл всей второй строфы — абсурдным. Как будто автор стремился скрыться от пашей своих у османских или персидских, за Кавказом. Слово «пашей» несомненно из лексикона Павла Вяземского. Его последним местом дипломатической службы до 1848 года была русская миссия в столице Османской империи, Константинополе.
Пришла пора изложить моё представление о том, при каких обстоятельствах поделка П.П. Вяземского оказалась у Бартенева.
В апреле 1874 года исполнялось 50 лет с кончины Джорджа Гордона Байрона и, соответственно, написанной в 1824 году пушкинской элегии «К морю», в которой Байрону посвящены четыре из пятнадцати строф. Как и сейчас, редакторы исторических журналов готовили материалы к памятным датам загодя. Хитрый «себе на уме» основатель и издатель «Русского архива» Бартенев решил опубликовать к печальной дате переписку того времени между Петром Андреевичем Вяземским и Александром Сергеевичем Пушкиным. Старший Вяземский в 1873 г. жил в курортном Хомбурге, но весь Остафьевский архив находился у его сына Павла в Санкт-Петербурге. К нему и направился Бартенев. Искомую переписку получил, что подтверждается её опубликованием в «Русском архиве» 1874 года. В разговоре о ней невозможно не коснуться стихотворения «К морю», созданного Пушкиным в Одессе в качестве отклика на смерть Байрона. Предполагаю, тогда же Павел Вяземский, в порядке привычного розыгрыша, сообщил, будто Лермонтов сочинил две строфы пародии на элегию, а её запись со слов поэта находится где-то в бумагах князя. Зачитал поделку, якобы по памяти. В этой части к месту процитировать Опочнина: «Не прошло и двух месяцев моей работы в музее, как Павел Петрович пригласил меня заниматься в его семейном Остафьевском архиве, сосредоточенном, то есть, попросту говоря, без всякого порядка сваленном, в целом ряде низких шкафов у него в столовой». Таким неупорядоченным Опочнин застал архив ещё в конце 1879 года, через 6 лет после появления у Бартенева первого варианта «немытой». Если так, то понятнее различие в вариантах и долгое ожидание Петром Ивановичем от Павла Вяземского письменного текста. Не дождался. В 1888 г. ушел из жизни Павел Петрович, а в 1889 г. и его жена Мария Аркадьевна. Накануне 50-летия с гибели М.Ю. Лермонтова Бартенев решился опубликовать, то что запомнил или записал у Вяземского. Разумеется, таково лишь предположение, имеющее однако, изложенную выше опору.
Заключение.
Л.В. Дубельт покровительствовал находившимся с ним в свойстве Столыпиным, Арсеньевой и Лермонтову. Не был злобным гонителем поэта и А.Х. Бенкендорф, проклятья которому с подачи П.А. Висковатова вошли в труды большинства лермонтоведов. В случае с Барантами шеф жандармов видел интерес России в сохранении ловеласа Эрнеста в составе посольства Франции. Великий князь Михаил Павлович и его царствующий брат рассудили иначе. Никаких каверз поэту Бенкендорф более не творил. До голубого цвета жандармских мундиров Александр Христофорович не дожил. Рассмотренную стихотворную поделку создал не М.Ю. Лермонтов.
Магия имени поэта побуждает сторонников его авторства искать в восьмистишии отсвет вселенского разума, марианскую глубину мысли, зрелое социальное предвидение и многое другое, ещё непостижимое. И находят. Не только в словах и между строк, но даже между буковок. Различные энциклопедии, сборники и Рунет нашпигованы обширными статьями с философским, лингвистическим, филологическим, психологическим и прочими видами аналитических разборов «беспримерной инвективы» треклятому прошлому. В избытке рекомендации, как изучать, понимать и преподавать это произведение, особенно перед сдачей ЕГЭ. Так ли всё безобидно? Почему представителям власти, оппозиционерам, консерваторам и революционерам при казалось бы разных социально-экономических режимах удобнее числить автором поделки Лермонтова? Не для того ли, чтобы прикрываясь великим поэтом, с детства внушать: «Любите страну какой она есть. Не пытайтесь её улучшать. А невтерпеж — скройтесь куда можете»? Спор об авторстве стихотворения — это дискуссия о понятии патриотизма. М.Ю. Лермонтов любил Отчизну и мечтал отдать её улучшению то, чем одарила его судьба, творческий талант.