- 1 -
ЭПИГРАФ:
« Пусть плачут те, кому мы не достались…
Пусть сдохнут те, кто нас не захотел…»
Из песни Верки Сердючки.
; ; ;
«Хотя рассказ, как и большинство других моих
рассказов, опирается на реальные события,
не стоит полностью отождествлять автора
с главным его героем»
От автора.
Улица, где в то время жили мои родители, почти примыкала к трассе, известной в то время, как трасса Москва – Куйбышев (впоследствии ставшая Федеральной трассой М-5). Собственно, к этой трассе ещё ближе примыкал своим длинным дощатым забором и двор родительского дома. Я не стану сейчас описывать детально дом моих родителей и улицу, на которой этот дом находился. Возможно, я это сделаю позже, при удобном случае. Теперь же мне следует указать место, где происходит, описанная далее история. Оно находилось и находится до сего времени посредине между областным городом Пенза и районным центром Кузнецк.
Тогда, в начале осени 1973 года, я был в отпуске, который проводил в родительском доме. Спал я тогда или, если так можно выразиться, ночевал на веранде. Сквозь уже некрепкий сон мне послышался шум проезжающего через железнодорожную станцию поезда. Я открыл глаза и увидел над собой хорошо знакомый потолок. Он был покрыт деревянной рейкой и окрашен масляной краской в бледно-голубой цвет. По одному из боков каждой рейки шли волнистые впадины, выполненные специальным столярным инструментом, который отец называл калёвкой. Такой мелкий продольный узор на каждой рейке-дощечке потолка, видимо, давно уже вышел из моды. По крайней мере, подобного потолка я ни у кого не видел. Но отец в любом деле старался вносить что-то своё. Вообще же, любая доска в его руках могла стать аккуратно выделанной оригинальной деталью. Веранда была достаточно просторной комнатой, а её площадь была близка к площади средней по размеру комнаты в городской квартире. Широкие и длинные окна, установленные со стороны улицы и двора, хорошо освещали веранду в дневное время. Высокая двуспальная металлическая кровать, на которой я спал, стояла у глухой стены, которая была, в то же самое время, капитальной бревенчатой стеной родительского дома. Выше кровати, на этой стене, висела не совсем точная копия картины Перова «Охотники на привале». Картина была выполнена на листе ватмана формата А1 ленинградской акварелью, а затем покрыта тонким слоем обыкновенного мебельного бесцветного лака. Вероятно, этот слой лака и сохранил на долгие годы яркий и свежий цвет акварельных красок, несмотря на то, что картина всегда оставалась висеть на этой неотапливаемой веранде. Хорошо помню, что, будучи школьником шестого класса, рисовал я эту картину с откуда-то добытой мной в то время репродукции. Когда, совершенно неожиданно, моя картина достигла большого сходства с оригиналом, отец решил сам смастерить для неё рамку, и даже вырезал под неё стекло. Вот с тех пор и висела много лет эта картина «Охотники на привале» на веранде в отцовской раме под стеклом.
Хотя по утрам в сентябре уже прохладно, мне под ватным одеялом было тепло, даже на неотапливаемой веранде.
- Надо вставать, - подумал я, почувствовав зуд в своих ногах.
Делать утренние пробежки я начал ещё в армии. С тех пор, если я и прекращал этим заниматься, то только на короткое время, неблагоприятное по каким-то причинам для таких пробежек. Я встал, помахал пару минут руками, одел тренировочный костюм и кроссовки, взял в руки резиновый бинт, служивший мне эспандером, и выскочил на улицу. Сама улица, на которой находился родительский дом, была в недавнем времени частью леса. Мощные вековые сосны здесь росли посреди улицы, во дворах и огородах жителей. Даже назвалась эта улица: Лесная. Конечно, между домами вдоль улицы проходила грунтовая дорога, и огромные сосны здесь не росли так часто, как в безлюдном лесу. А шишки с этих сосен не каждому прохожему падали на голову. Но здесь, прямо на улице, можно было наткнуться на вполне съедобный лесной гриб, на островок спелой земляники или увидеть дятла или белку на сосне, растущей в твоём дворе. А если бы ещё не злодейские помыслы местных кур, выклёвывающих всю зелёную травку на лужайках под соснами, то лесных даров природы было бы на этой улице гораздо больше. Хотя, здесь все помнили лозунг: «Надо больше лесных даров? Иди за трассу…»
Пробежав пару минут по улице, я миновал соседские дворы и выскочил на автомобильную трассу. Для меня эта трасса была не только и не просто асфальтированной дорогой. Для тех, кто жил в этих местах рядом с трассой с раннего детства, она была своеобразным подобием водораздела между лесом и территорией посёлка, между свободой и повседневными обязанностями. Здесь, за трассой, раскинулась гряда поросших сосновым лесом невысоких гор и сопок. Они здесь, разделённые оврагами и лощинами, будто прижались друг к другу, и не позволяли местным жителям ни землю возделывать за трассой, ни строиться. Обычно, здесь, за трассой, играли дети, катались с гор, а взрослые отдыхали, попутно собирая те самые дары природы. И нередко можно было услышать:
- Где грибы собирал?
- Да, вон, за трассой…
Из разговора местным становилось понятно, что грибник не забирался далеко в лес, а бродил рядом с трассой.
Надо отметить, что в описываемое здесь время автомашин, мчащихся по этой трассе, было не так уж и много. А и мчались они гораздо медленнее, чем в начале двадцать первого века. Да и грибы с ягодами, растущими недалеко от дороги, мало кто считал тогда вредными.
- 2 -
Выскочив на трассу, я побежал вдоль её бровки. Солнце уже стало светить ярче, дышалось легко, а мои ноги втянулись в ритм неторопливого бега. Вот, от меня с правой стороны, появился глухой школьный забор, а слева, за трассой, показалась широкая лощина. Когда-то для меня и моих ровесников эта лощина, поросшая редкими соснами, была спортивным стадионом. Здесь играли в футбол, прокладывали лыжню, устраивали школьные соревнования.
Дистанция моих утренних пробежек в то время была не маленькой. По моим расчётам она составляла около тринадцати километров. На такую разминку-зарядку перед завтраком у меня уходило чуть более часа. Бежать здесь было одно удовольствие. Во время бега я не только глубоко вдыхал благодатную, исцеляющую от многих хворей смесь кислорода с озоном, но и отдыхал от постоянно вторгающихся в мою жизнь проблем, созерцая красоту окружающей природы. Я отдыхал здесь морально, однако по дороге, не напрягаясь, продолжал шевелить мозгами, что-то вспоминая, оценивая или мечтая. Бывало и такое, что я потихоньку пел или что-то декламировал под стук о бетонку своих спортивных кроссовок.
Вот, уже через дорогу, на самой опушке леса, показалась давно мне знакомая лавочка. Над лавочкой нависла крона кудрявой липы с пожелтевшими слегка листочками.
- Тогда же… Сколько ж это лет назад было?... – вспоминал я, пробегая мимо. – Да, точно, уже больше пяти лет назад. Тогда эта самая лавочка была под крышей беседки. Какие в то время здесь были удивительные вечера!..
У меня действительно захватило дух от нахлынувших воспоминаний. Тогда мне было двадцать два года, и я только-только, в середине июня 1968 года, вернулся после трёх лет срочной службы из Армии. Я шагал тогда вдоль знакомой мне с детства улицы с синим «дембельским» чемоданом, который перед самой демобилизацией выбрал себе в гарнизонном магазине нашей части под цвет погон на мундире. Я шёл по своей улице, и душа моя ликовала от предвкушения встречи со своими близкими и друзьями. Но после того, как я вошёл в родительский дом, обнялся с родителями и слегка перекусил, неожиданно почувствовал, что мне здесь почему-то тесно. Я остро ощутил, что моя душа просится на волю. Тогда, сбросив с себя армейское облачение, я переоделся в штатское и заспешил к своему закадычному другу детства, жившему с родителями на этой же самой улице. Помню, как выскочил из дома, сделал, буквально, несколько шагов в направлении дома Володи и как, вдруг, услышал справа от себя женский оклик:
- Сосед, давай знакомиться!
Я резко затормозил и обернулся на голос. В узком переулке, между палисадниками соседских домов, стояли и с любопытством смотрели на меня две девушки. Девушки широко улыбались, а в глазах у них приплясывали озорные огоньки.
- Здравия желаю! – Гаркнул я неожиданно, даже для себя, слишком громко.
Девушки ещё сильнее рассмеялись, услышав такое приветствие. Мне показалось, что они были восхитительны. В то время они отдыхали здесь на каникулах, и было им по двадцать лет. Нина, которая назвалась Соседкой, сразу околдовала меня своим обаянием и неестественной красотой. Её окрашенные хной в рыжий цвет волосы золотились и искрились на солнце, волнами скатываясь по её высокой шее на покатые плечи. Её большие миндалевидные глаза, обрамлённые дугами тонких чёрных бровей, смотрели на меня с доверчивым любопытством. А её выразительные полные губы смущали и соблазняли к ним немедленно прикоснуться.
Однако, судьбой эта прекрасная девушка Нина не была избалована. У неё рано умер отец, а у матери не было хорошей работы, чтобы в доме был полный достаток. Старшие брат и сестра, получив среднее образование, осели в других местах большого Советского союза. Брат, после окончания авиационного института работал в Тюмени. Вот в этом сибирском городе и училась Нина. В описываемый здесь момент она перешла на третий курс филологического факультета университета этого далёкого от родных мест города.
- Как же такое могло случиться!? – воскликнул я с наигранным удивлением. – Почему же это соседи не знакомы друг с другом!?
Но уже в тот летний вечер я, Вова и две наши новые подруги сидели за праздничным столом на веранде дома моих родителей. Так, в день моего возвращения из Армии на родину, появилась новая компания.
Я уже пробежал мимо расположенной под деревом недалеко от дороги лавочки, напомнившей мне о минувшем. Теперь трасса пошла в гору. Эта трасса была построена пленными немцами сразу после окончания войны. В общем, строилась она в то время, когда невозможно было быстро снимать и перемещать большие пласты грунта, тем самым выравнивая дорогу. Из-за этого трасса на этом участке напоминала вертикально расположенную синусоиду.
- Надо подняться на этот бугор, - начал рассуждать я на бегу, пытаясь отвлечься от нахлынувших воспоминаний, - а там свернуть на бетонку.
Бетонкой здесь называли дорогу, построенную военными гораздо позже, чем была построена трасса Москва – Куйбышев. А строили эту бетонку в начале шестидесятых годов. Она действительно состояла вся из уложенных на песчаный грунт, в один ряд друг к другу, больших бетонных плит, и проходила по старой грунтовке в глухом сосновом бору. Приблизительно в шести километрах от поворота с трассы, тогда же, был построен добротный бетонный мост через реку Суру. Там, за этим бетонным мостом, уже была запретная зона. Собственно, что там скрывалось от мирного населения, меня в то время не особенно интересовало. Главным объектом интереса здесь всегда была сама река Сура. Вот до этого моста и обратно проходил в то время маршрут моего утреннего кросса.
Трасса юркнула вниз, а потом пошла в гору. Здесь мы в школьные годы старались разогнаться на велосипедах, чтобы легче преодолеть подъём. Я замедлил бег, трусцой преодолел крутой склон, а затем свернул на бетонку. Тут тоже шёл подъём, но склон был более пологий, хотя и довольно длинный. Было видно, что когда-то военные строители дороги здесь хорошо поработали грейдерами. Через несколько минут я преодолел и этот длинный тягун, и бежать стало гораздо легче. Теперь вокруг был только лес, а под ногами бетонка. В поле моего зрения тоже не было ни машин, ни живой души, если не считать щебечущих где-то в кустах или пролетающих надо мной птиц. Ноги сами несли меня вперёд по хорошо знакомому маршруту, а в моей голове снова всплыли воспоминания из того прекрасного лета.
Во дворе нашего дома жила в то время незлая беспородная собака по кличке Фунтик, бродили куры, выщипывая зелёную траву, а в небольшом вольере содержались цыплята. Сам двор был обнесён глухим забором, чтобы всякая живность со двора не могла попасть в сад-огород и навредить растениям. В этом же саду-огороде рядом с плодовыми деревьями и овощными грядками росли вековые сосны, а на бугре стояла рубленая русская баня. Отец установил баню у самого забора, за которым и пролегала трасса Москва-Куйбышев. Ещё наш сад-огород отделялся от соседского сада невысоким решетчатым заборчиком, через который просматривалась соседская территория.
- 3 -
- Сосед!.. – Ты чем там занимаешься? – Услышал я звонкий девичий голос, когда поднимался по склону к бане с полными вёдрами воды.
- Воду в баню таскаю… Все три года службы мечтал в собственной баньке попариться.
- В такую жару?.. Пойдём лучше на Суру купаться. И своего друга Вовку с собой бери.
- Хорошо! – Обрадовался я такому предложению. – Только я, всё-таки, воды в баню про запас натаскаю.
Сура в этих местах неширокая, но норовистая, извилистая река. Её берега здесь: то трёх или четырёхметровые кручи, под которыми река с речными воронками и омутами, то отлогие песчаные отмели. В том месте, где Сура близко подходила к железной дороге, в середине пятидесятых годов была построена гидроэлектростанция. Сурская ГЭС снабжала в то время электроэнергией ближайшие посёлки, колхозы и совхозы. На большее Сурской ГЭС, с её тремя турбинами, просто не хватало. Вот к этой ГЭС мы и направились тогда купаться. Деревянный каркас плотины ГЭС крепился внизу к бетонным сваям и шёл от одного берега реки до другого. Поверх плотины проходил неширокий деревянный мостик, позволяя преодолеть реку не замочив ноги. Вода скатывалась с четырёхметровой высоты через открытые верхние жалюзи с шумом и фейерверком брызг и падала на устеленный сваями и крупным камнем пол под плотиной, а потом, урча и бурля, вырывалась в своё прежнее русло ниже плотины со стремительной скоростью.
- Какая красота! … Уф…фр… - Взвизгнул и зафырчал друг Вова, когда с разбегу оказался в прохладной воде.
Я тоже на бегу сбросил с себя одежду и последовал его примеру. Когда же снова встал на ноги и обернулся к берегу, то просто обомлел от надвигающейся на меня красоты. По направлению к воде, прямо на меня, двигалась, успевшая уже где-то загореть, красавица в пурпурном купальнике. Лицо её светилось неподдельным счастьем, скрученные в тугой пучок рыжие волосы горели и переливались на ярком солнце, а глаза смотрели на меня с восторгом.
- Сосед!... – крикнула она, - лови меня!..
И, окатив брызгами, навалилась на меня всем своим прекрасным телом. Я окунулся с головой в воду под её тяжестью, обнял её стройные ноги и, приподняв, толкнул в стремительный и бурлящий поток реки. А вечером того же дня мы гуляли за нашими домами по почти совсем безлюдной трассе. Друг Вова шёл рядом со своим малогабаритным немецким аккордеоном и наигрывал популярные советские мелодии, подпевая в такт музыке:
«Синий, синий иней
Лёг на провода…а…
В небе тёмно-синем
Яркая звезда… а…
О-о, о-о… Только в небе, небе тёмно-синем…»
Конечно, никакого инея в тот вечер не было и в помине. Даже звёзд на небе не было видно. В тот вечер на землю опустилась тёплая и тёмная июньская ночь, какая часто бывает в этих местах в это летнее время. Она окутала нас своим тёмным покрывалом так плотно, что мы шли вдоль трассы и не могли рассмотреть её очертания под своими ногами. Редкая машина, проезжая по дороге, сигналила нам клаксоном в знак приветствия и обдавала нас на мгновение снопом яркого света, а после мы снова погружались в кромешную тьму. Свернув в сторону, мы оказались в кем-то здесь построенной беседке. Вова продолжал играть, а мы сидели на лавочке на краю леса и пели песни:
«Опять от меня сбежала
Последняя электричка…»
Потом Вова с Ольгой нас покинули, а мы с Ниной продолжали сидеть на той лавочке, и нам не хотелось никуда уходить. Я придвинулся к ней ближе.
- Обними меня, - попросила она.
Я обнял красавицу Соседку за узкие плечи и коснулся щекой её щеки. А, когда понял, что моим действиям она не противится, чмокнул её, коснувшись своими губами её губ. Это, пожалуй, был поцелуй не страстного ухажёра, а человека, прожившего последние три года в дальневосточной глуши и, в почти полной, изоляции от гражданского общества.
- Давай я тебя научу целоваться взасос… - Не поверив своим ушам, услышал я заманчивое предложение, произнесённое по-детски невинным голосом.
То, что я потом почувствовал, было восхитительно и ни с чем несравнимо. А с того самого вечера, в моей голове всё чаще стала возникать противоречивая дилемма: здесь и сейчас или всё потом, которая в том моём состоянии никак не могла разрешиться.
- «Но, Вы, дожившие до старческих седин» укажите мне, кто всегда поступает правильно, - размышлял я, пробегая теперь мимо молодых сосёнок.
То, что я в возрасте четырнадцать лет поступил, а в восемнадцать окончил техникум, с модной в то время специальностью «Электронные вычислительные машины», оказалось для меня, в конечном итоге, ловушкой, из которой я так и не смог без потерь выбраться. Помню, как комиссия по распределению выпускников техникума вручала мне вместе с дипломом направление на один из передовых заводов СССР и поздравляла, обещая успешную карьеру. А, что получилось?
- 4 -
С первых же дней работы на знаменитом заводе, я быстро осознал, что для успешной карьеры мне обязательно нужно учиться дальше. Подразделение, в котором я начинал свою трудовую деятельность, относилось к заводоуправлению и называлось: «Машиносчётная станция». Начальник этого подразделения, сравнительно молодой человек, только-только защитивший кандидатскую диссертацию, вызвал меня к себе и сказал: «У нас есть в подразделении вакансия на должность старшего техника с окладом 80 рублей. Но я могу тебя провести на должность слесаря пятого разряда с зарплатой 130 рублей в месяц. Чувствуешь разницу? Ты подумай и реши, кем тебе работать». Он помолчал, оценивающе оглядел меня, а потом добавил:
- Если решишь быть на должности старшего техника, то поступай на вечернее или заочное отделение вуза. Тогда будет возможен рост и в должности, и в зарплате. И ещё… Если поступишь в институт, то я тебя направлю в командировку к разработчику нашей вычислительной машины. Когда вернёшься из командировки, обещаю тебе сразу должность инженера. Всё понял?
- Всё понял, - ответил я почти по-военному, поражённый своими открывающимися возможностями.
Когда я вернулся в свою лабораторию от начальника машиносчётной станции и рассказал о своей, только что состоявшейся, встрече сотрудникам моей новой лаборатории, то Валя, исполнявшая на то время роль нашего начальника лаборатории, категорично заявила: «Никаких слесарей… Занимайся в свободное время прямо здесь, на работе, подготовкой к экзаменам и поступай в вуз на вечернее или заочное отделение. Вот тебе будет в помощь Леночка…». Здесь надо добавить, что в то время молодой специалист, окончивший техникум, должен был по закону отработать три года по выданному на распределении направлению, прежде чем уволиться с предприятия, например, для поступления на дневное отделение вуза.
Леночка, а её в то время именно так все и звали, работала на заводе лаборантом-математиком (была и такая должность на некоторых заводах). Ей, как и мне, было на то время восемнадцать лет, и, по какой-то совсем невероятной случайности, она родилась не только в один год со мной, но и в один день. Всего полгода назад она окончила школу с математическим уклоном с золотой медалью и поступила в университет на физико-математический факультет. Но на дневном отделении университета Леночка проучилась недолго. В её семье случилось несчастье. У неё умер отец, который занимал на заводе один из руководящих постов. После этого несчастного случая Леночка перевелась на вечернее отделение своего факультета, приняв такое решение, чтобы поддержать свою семью материально.
Как тут описать эту удивительную девушку? Да, она была стройной, приятной, умной, скромной, симпатичной девушкой. Но даже из этих многих определений не складывается её образ. Наверное, в первую очередь, Леночка была трогательной, вызывающей умиление, девушкой. Много ли найдётся отважных, со знаком минус, людей способных обидеть ангела? Думаю, что немного. Так вот, Леночка казалась мне в то время подобием того самого ангела. Кажется, единственным на то время её недостатком можно было считать небольшой дефект речи. Это её лёгкое заикание проявлялось, когда Лена начинала говорить, или же сильно волновалась. Хотя, признаюсь, мне это не мешало её слушать. Слушая её грамотную речь, я всегда убеждался в чистоте и правильности её речи.
Тогда, прямо на рабочем столе, у меня появилась стопка журналов «Наука и жизнь». В этих журналах, под рубрикой «В помощь абитуриенту» публиковались задачи для поступающих в вузы. Кок правило, задачи были повышенной трудности по всем экзаменационным предметам. И, когда мне не нужно было следить за работой перфоратора: не заминает ли он перфокарты с информацией о зарплатах сотрудников завода, или выполнять какой-то мелкий ремонт ЭВМ (на крупный ремонт я в то время был неспособен), то я садился за свой стол и, под шум вентиляторов машины, открывал толстый журнал. Если уж какая-то задача мне никак не хотела поддаваться, то я бежал за помощью к Леночке.
Как-то мы с ней вышли одновременно с нашего завода. Воздух уже был наполнен весенней свежесть, а завод готовился встречать двадцатилетний юбилей победы над фашисткой Германией. Наша проходная выходила на широкую и длинную улицу, являющуюся, своего рода, пограничной улицей крупного городского района Сормово. С противоположной от завода стороны улицы шли добротные трёхэтажные и четырёхэтажные жилые дома сталинской постройки. В одном из таких домов и жила Лена с мамой и младшим братом. Мы с Леной вышли из проходной завода и перешли улицу. Мне надо было в своё общежитие, а Лена шла к себе домой, но шли мы пока в одном направлении. Когда мы прошли вместе два квартала, Лена остановилась и показала мне на один, типовой для этой части улицы, дом.
- Вот здесь я живу… - Она сделала паузу, явно о чём-то размышляя, а потом спросила: «Зайдёшь ко мне?»
Я заморгал в нерешительности глазами, не зная, что ей ответить.
- Пойдём… Сейчас дома только одна мама, - бодро предложила Леночка.
Нам открыла дверь её мама, показавшаяся мне на тот момент очень пожилой женщиной, хотя, скорее всего, ей тогда не было и пятидесяти.
- Раздевайся, - предложила Лена, когда я оказался в просторной прихожей большой трёхкомнатной квартиры с высокими, под три метра над полом, потолками.
Я снял, купленный на первую свою зарплату модный в то время плащ – «болонья» и прошёл вслед за Леной в её комнату. В её комнате было всё в строгом порядке. На полках стояли аккуратными рядами книги. В углу, рядом с окном, стоял в кадке высокий фикус, сбоку от которого был стол с, уложенными на него аккуратной стопочкой, толстыми тетрадками и книгами. Её комната будто бы была пропитана строгостью, чистотой и мудростью. Мне показалось, что я вошёл в комнату не восемнадцатилетней девушки, а в кабинет крупного учёного, опекаемого в быту домашней прислугой.
- У Лены тут корни, - рассуждал я по дороге к себе в общежитие. – А я здесь настоящий пролетарий Павел Власов из романа М. Горького «Мать».
- 5 -
От дома Лены до улицы Московское шоссе, где и располагалась моя общага, напрямую было не меньше трёх километров. Прямого транспорта в то время не было, и все жильцы моей общаги ходили на работу и с работы исключительно пешком. Когда я утром выходил на работу, то интересно было наблюдать за потоком людей, которые спешили на наш крупный завод. Сначала этот поток напоминал мелкий ручеёк, но с каждым, преодолённым мной кварталом, он разрастался всё больше и больше. И, по мере приближения к проходным, поток превращался в широкую бурную реку.
Когда я открыл дверь и зашёл в свою комнату, то в нос ударил противный запах перегара. На квадратном столе, стоящем посреди комнаты в окружении четырёх металлических кроватей, поблёскивала пол-литровая бутылка с немного недопитой водкой. Рядом с бутылкой соседствовали банка из-под кильки в томатном соусе и куски недоеденного хлеба. На своей кровати, в дальнем углу комнаты лежал в одежде мой напарник по общежитию тридцати трёх летний сварщик Генка. Его веки были прикрыты, а из приоткрытого рта разносился по комнате храп. Генка был хорошим человеком, и мне его было всегда очень жалко. Жалко за то, что, несмотря на свою странную болезнь: «опущение желудка», он часто напивался до чёртиков, а потом несколько дней страдал, хватаясь рукой за правый бок. Этого добряка, умеющего делать почти всё своими руками: от стирки своего белья и готовки обеда, до вязания челноком рыболовной сети, - мне нестерпимо было жалко. Мне его было жалко за его неестественную худобу, за его одинокую никому не нужную жизнь и за то, что в свои тридцать три года он обеспечил себя лишь углом в рабочей общаге, да чемоданом со скарбом под своей казённой кроватью. В принципе, и моё в то время богатство – это такой же, как у Генки чемодан под такой же, как у него кроватью. Разница была, правда, в том, что я был в то время полон надежд и на пятнадцать лет моложе своего напарника по общаге.
Я бежал по бетонке и совсем не чувствовал усталости. Наоборот, я ощущал в своём теле лёгкость и прилив энергии.
- Вероятно, это от того,- пришло мне в голову, - что здесь такая тишина: ни машин, ни людей, а с обеих сторон по моему курсу стена из вековых стволов соснового леса.
Я, даже, то ли почувствовал, то ли увидел воочию, что кислород здесь облаком висит над огромными соснами и медленно оседает на землю, выталкивая в небо более лёгкий азот. Ритмический бег меня убаюкивал на ходу, а излишек кислорода затуманивал сознание. Мне даже стало казаться, что я сплю, и мне грезится сон, а во сне я вижу огромного бульдога. На плечах этого монстра офицерский мундир с погонами подполковника Советской армии. На шее у него поясной кожаный офицерский ремень, служащий бульдогу ошейником. К его ошейнику прикреплена табличка, на которой прописными буквами написано «ВОЕНКОМ». В зубах же бульдог держит мой первый краснокожий советский паспорт.
Свят, свят…Свят, - произнёс я на бегу и потрогал себя руками за голову.
И, видимо, это магическое заклинание вернуло меня на гладкую бетонку.
- Вот она, дорога, ведущая к речке Уранке, - заметил я с левой стороны от себя грунтовую дорогу, ведущую от бетонки вглубь леса. – По этой дороге мы шли в то лето с соседкой Ниной за грибами.
Эта дорога уходила от бетонки вглубь леса. Потом лес с левой стороны от дороги заканчивался, переходя в Уранское поле. А если двигаться по этой дороге дальше, то, после пересечения речки Уранки, можно оказаться в большом малолюдном грибном лесу. Вот туда-то мы и добирались в то моё пост-армейское лето. А лето тогда выдалось жаркое.
Речка Уранка в то время почти пересохла и превратилась в небольшой ручеёк. Берега у неё были образованы намытым с ближайших гор светлым песком, а её песчаное дно переливалось через рябь прозрачной воды желтизной, будто на этом дне были рассыпаны крупинки золота. Вода в этой речке была такая же, какая бывает в роднике: холодная и прозрачная. Очевидно, она только-только преодолела толщу, образованную песчаником ближайшей горы и вырвалась на свободу и свет из тёмного подземного мира.
В руках у нас были плетёные корзинки, но не было никакой для воды посуды. Я наклонился и, зачерпнув воды из речки в пригоршню, отпил глоток.
- Я тоже хочу пить, - услышал я голос Соседки.
- Сейчас я тебе арык приготовлю, - пошутил я, осматривая русло.
Осмотревшись кругом, я снял свою обувь, засучил штаны и принялся делать на дне ручья, вдоль его русла, канавку. Образовавшаяся в песчаном дне ямка, вскоре очистилась от мути. Нина тоже разулась и, ступая по воде на носочках, приблизилась к впадине-колодцу. Потом она сложила лодочкой ладошки, нагнулась, зачерпнула прозрачной родниковой воды, но пить не стала, а окатила меня этой холодной водой. Я взвизгнул и бросился бежать, шлёпая босыми ногами по мелководью речушки. Соседка весело рассмеялась и ещё долго продолжала смеяться, наполняя эхом речную впадину. Отбежав на безопасное расстояние, я остановился и повернулся на её голос. Теперь она умильно пила воду из своих ладошек. Я обежал берёзку, что нависла своей кудрявой кроной над речкой, подскочил к Нине и, обхватив её обеими руками за плечи, впился губами в её матовую оголённую шею.
Пробежав дорогу, по которой мы когда-то ходили с Ниной за грибами, я стал спускаться в лощину. Там росла старая черёмуха. Она росла как раз на полпути от Суры до дома. Помнится, что, когда здесь черёмуха чернела, обязательно делали в этом месте привал, а потом шли дальше, с трудом поворачивая свои наполовину парализованные чёрные языки. Места в этой лесной округе я знал хорошо. С какого времени? Да, по-моему, чуть ли не с тех пор, как стал осознавать себя. Ну, может быть не совсем так, но лет с шести точно. Ребятнёй мы, помахивая самодельными удилищами, выстроганными из орешника, уже бегали летом по лесной грунтовке к Суре. Тогда дорога упиралась в кручу берега реки, и ни бетонного моста, ни дороги за мостом в этом месте не было. Река под кручей была в то время глубокой. У самой воды были рыбацкие мостки с укреплённой на краю рогатиной. Мостки эти строил местный рыбак Яшка Маркин, и никого из чужаков к ним не подпускал. А, когда Яшка рыбачил, то другие рыбаки старались обходить стороной это место, так как Яшка был контужен на фронте и, то ли по этому, то ли ещё почему, отличался крутым нравом. Рыбачил он обычно люлькой. Рыболовной люлькой в этих краях называют довольно-таки примитивную рыболовную снасть. Хотя там, где рыба гуляет – это уже эффективное рыбацкое приспособление. Обычная в этих краях люлька состоит из квадрата рыболовной сетки и двух деревянных дуг, привязанных к сетке крест- накрест и растягивающих её. К перекрестию дуг привязывают за один конец длинный шест, и люлька готова. Яшка Маркин шест и дуги прятал на берегу в кустах, а сетку всегда уносил с собой. Когда же снова приходил рыбачить, то прикреплял к люльке шест, и устанавливал всё устройство на торчащую из воды рогатину. Перед тем, как опустить люльку в воду, он привязывал к центру сетки кусок хлеба. Никакой особой премудрости ловля люлькой не требовала: нажми на рычаг – подними люльку; отпусти рычаг – опусти люльку в воду. А основной закон физики, приписываемый Архимеду: «Дайте мне подходящий рычаг, и я переверну весь мир», работал сам по себе у малограмотного Яшки. Так, используя рычаг из шеста и упора – рогульки, Яшка Маркин периодически опускал в воду и поднимал из воды свою люльку. Мы, ребятня, с завистью в глазах и с трепетом в своих маленьких душах, наблюдали с кручи, как прыгают и беснуются в сетке Яшкиной люльки голавли, язи, подусты и прочая речная живность. Всё это рыбацкое счастье Яшка ловко подхватывал из люльки сачком и укладывал рыбу в большой самодельный садок, который тут же опускал в воду.
- 6 -
Сотрудники той, моей, лаборатории завода всё ещё давали мне советы и делились опытом и доводами, куда мне поступить: в университет или в политехнический институт, - а меня самого уже ждала повестка в армию. Это случилось 28 мая 1965 года.
К обеду группу призывников прогнали через строй врачей, отобрали у всех паспорта и вручили взамен повестки.
Я глянул в повестку и обомлел. В повестке указывалось, что завтра я должен прибыть к восьми часам утра на территорию Сормовского райвоенкомата наголо остриженным, имея при себе миску, кружку, ложку, полотенце и умывальные принадлежности. Военком был ко мне добр и объяснил, чтобы я не беспокоился:
- Родителям сам напиши с дороги… С работы уволят как положено… В общежитии твоём мы тебе место на три года забронируем… И поспособствуем, чтобы твой чемодан с вещами там не украли… Ну, с Богом, солдат…
На другой день Леночка отпросилась с работы. Она пришла меня проводить, когда нас уже построили у здания райвоенкомата, чтобы сделать перекличку, перед тем как посадить в автобусы. Я, стоя в строю, помахал ей рукой. Но, кажется, она меня вначале не узнала, так как ещё не видела до этого меня лысым. С минуту она ещё поискала меня глазами, а потом, как-то вытянув шею, подалась вперёд и стала смотреть в мою сторону. Раздалась команда: «Занять места в автобусе!..»
Я смотрел на неё из окна автобуса, заполненного призывниками, махал рукой и натужно улыбался. Потом она подошла к автобусу ближе, протянула к моему окну руку. Я держал её руку в своей руке и просил, чтобы она мне писала о себе, обо всех сотрудниках нашей лаборатории, о заводских новостях. Лена согласно кивала головой, пыталась даже улыбаться, хотя мне из окна было видно, как вздрагивают её худенькие плечи. Автобус тронулся, и я высунулся в окно, провожая взглядом Лену. Она замерла с вытянутой рукой в положении подстреленного лебедя, когда я освободил свою руку из её руки. Наш автобус стремительно удалялся, а Леночка, будто гипсовая фигура, так и оставалась онемевшей в своём полу-движении. Я всё махал и махал ей рукой через открытое окно, пока наш автобус не свернул за поворот. Затем были трое суток пересыльного пункта города Дзержинска и длинная дорога к берегу Охотского моря. «Хорошо, что царь Аляску американцам продал», - шутили в вагоне армейского эшелона, шедшего день и ночь на восток.
Я бежал по бетонке, а мои мысли, будто кадры киноленты о давно минувших днях, проносились у меня в голове. Последние полгода службы в Армии я совершенно случайно оказался в должности механика авиа-тренажёра. Сразу, после завтрака, я откалывался от своего взвода и шёл в тренажёрный класс. Потом в этот класс приходил капитан Урюпин, давал мне задания на день и уходил. Задания он мне давал разные: от чистки помещения с громадными блоками и агрегатами самолётного тренажёра, до решения конструкторских задач или же подготовке чертежей его дипломного проекта. Надо сразу сказать, капитан Урюпин заканчивал в тот, мой «дембельский», год Владивостокский политехнический институт и ему позарез был нужен помощник.
- И чего ты так на «гражданку» торопишься, - говорил он мне доверительно. – Оставайся у меня на сверхсрочную службу.
- Да нет, домой тянет, - отвечал я капитану.
- Тянет, это пока ты в казарме, а перейдёшь на сверхсрочную службу – вольным человеком себя почувствуешь. И зарплата здесь будет больше, чем ты там, работая техником, получал. С дочерью своей познакомлю. Хочешь?...
Дочь капитана Урюпина в то время училась в десятом классе и, как школьница, для меня никакого интереса не представляла. Она иногда, на одну минутку, заглядывала в помещение тренажёрного класса и спрашивала: «Здесь ли папа?» - а сверкнув двумя рыжими косичками и своими круглыми глазами, исчезала из поля моего зрения.
- Нет, товарищ капитан, не могу. Отпустите меня, ради Бога, с первым эшелоном в конце мая. Мне ещё в институт хочется в этом году поступить.
В самом конце июня 1968 года моя прекрасная соседка Нина провожала меня на поезд в Москву, куда я отправился испытать себя в досрочных вступительных экзаменах в престижный вуз. А уже через неделю, провалив эти экзамены в МФТИ, я вернулся на свою малую родину. И вернулся я тогда, как мне показалось, очень вовремя. В это время, отслужив в морфлоте почти ровно четыре года, в посёлок и на нашу улицу прибыл ещё один друг моего детства, Анатолий. Вот тогда кто-то из нашей усиленной морфлотом компании и предложил идти в поход. Чтобы осуществить намеченный план, надо было достать палатки. За палатками отправили в город двух дембелей, то есть меня и Анатолия. А палатки в прокате спортивных принадлежностей оказались только двухместными.
- Ничего, - сказал Анатолий, - мы, впятером, и в двух палатках уместимся.
- 7 -
Бетонка пошла под уклон. Я уже преодолел значительную часть намеченного расстояния. Тут мне навстречу попалась первая легковая машина. «Видимо, из военного городка», - решил я, провожая на бегу «жигули» взглядом. Бежать под уклон стало особенно легко. Ноги, будто бы по инерции, сами несли меня к пойме реки Суры. Когда спуск закончился, бетонка вышла из леса, и перед моими глазами предстал правый берег реки, испещрённый мелкими болотцами, поросшими невысоким кустарником. Сюда когда-то пастухи гоняли коров. С приходом в эти места военных, здесь не стало ни пастухов, ни коров. За поймой виднелся густой лес. Там был уже другой берег реки. А чуть ближе дорога-бетонка переходила в перекинутый через Суру бетонный мост. Здесь же, недалеко от моста, мелководная в погожие летние дни, речка Уранка впадала в Суру. В половодье же, или после сильных дождей эта маленькая речушка приносила с ближайших гор к берегам и к руслу Суры тонны светлого с желтизной песка. Вот сюда-то и наметила тогда отправиться в поход наша компания. Единственный транспорт, которым мы тогда могли воспользоваться, был Володин мотоцикл «Урал» с коляской. Как же мы на нём впятером уместились, да ещё с поклажей? Да очень просто. Мы приехали на мотоцикле к берегу реки в два приёма.
Тут, на песчаном берегу рядом с речкой Уранкой и недалеко от моста через Суру, надо было сразу по прибытию готовить ночлег, запасаться дровами для костра и ловить рыбу на ужин. Из рыболовных снастей мы захватили удочки с бамбуковыми удилищами и старенький восьмиметровый бредень, справедливо полагая, что в этой глуши нас никто с таким бредешком не оштрафует. А какой поход на берег реки без ухи? Всё равно, что быть у воды и страдать от жажды.
Мои друзья, привязав к бредню деревянные клячи, отправились бродить по мелководью, а я принялся устанавливать палатки и собирать сухие дрова. В качестве дров годились, сухие кусты и хворост, палки, небольшие бревешки или дощечки, выброшенные водой на берег.
Я добежал до того места, где военная дорога поднималась на бетонный мост. Сразу за мостом виден был запрещающий знак. Но мне там делать было нечего. Я забежал на мост, облокотился на перила и несколько минут стоял неподвижно, разглядывая с возвышенности моста ту песчаную косу, на которой когда-то устанавливал две двухместные палатки.
Рыбы тогда ребята наловили бреднем немного. Но этого вполне хватило, и наши девушки приготовили отменную уху. После такого романтичного ужина все расположились у костра, смотрели на язычки пламени, слушали рассказы друг друга и кваканье прибрежных лягушек. Ночь стояла тёплая. Моряк Анатолий выкладывал перед костром свой неиссякаемый запас флотских баек. Я подбрасывал в костёр дровишки. Когда же костёр притухал, то над головами начинали звенеть надоедливые комары. Наконец подошло время всем укладываться спать.
- Мы ляжем в одной палатке, - почти одновременно показали друг на друга наши стройные поварихи.
- А мы втроём в двухместной палатке не уместимся, - послышался из темноты голос Анатолия.
- А ведь в этом он прав, - подумал я, но высказываться не стал. – Кому надо и так поймёт.
Дело в том, что наш лучший друг и аккордеонист Вова с детства страдал полнотой и излишним весом.
- Я предлагаю военное решение, - произнёс я уже громко и многозначительно.
- Это какое же? - долетел до моих ушей ироничный голос Ольги.
- Девушки пусть спят, а мы через каждые два часа в караул у костра по очереди заступать будем.
- Нет…, - отрезал Володя, окончивший в этом году институт и получивший диплом инженера лесного хозяйства, – вы к этим нарядам привыкли. Вот вы и заступайте… А я человек сугубо штатский… Да и зачем нам этот костёр охранять? Его что, кто-то украсть собирается?
- Тогда пусть, всё-таки, кто-то из нас спать к девчонкам в палатку пойдёт. Они помельче… У них только в одном месте выпирает, - пошутил моряк.
- Нет, в двух, - поправил его я.
И все громко рассмеялись.
- Всё, замётано… Давайте пальцы бросим, - добавил я уже серьёзно.
- Это как? – снова спросил не служивший в армии Володя.
- Берём три спички. Из них одну спичку ломаем. Потом зажимаем их в пальцах, показывая только головки. И двое из нас вытягивают себе по спичке. Кому достанется короткая спичка, с того будет начало счёта.
- Счёта чего? – опять переспросил Вова.
- Не перебивай… Потом на счёт: раз, два, три, выбрасываем пальцы рук. Каждый может выбросить любое количество пальцев. Подсчитываем полную сумму. Начинам считать с того, кому досталась короткая спичка. Пойдёт?
- Теперь понятно, - согласно кивнул Володя.
Жребий спать в палатке с девочками выпал мне.
Мы ещё долго сидели у костра, делились своими анекдотичными воспоминаниями и громко смеялись, пугая подплывающую к берегу реки рыбу. Наконец, почти одновременно, пришла усталость и на всех обрушилась зевота. Надо было идти спать на свои места. Я пристроился в палатке с правого краю. Центр заняла моя соседка Нина, а дальше было место Ольги. Волосы Соседки касались моего лица и источали какой-то удивительный пьянящий запах. Я лежал рядом с ней, дышал её запахами и, вконец одурманенный и обалдевший от привалившего счастья, ушёл глубоко в нирвану.
- 8 -
Часа через два я проснулся. На реку опустился туман, и на берегу, в пропитанном влагой воздухе, ощущалась прохлада. Я слегка отодвинулся от брезентовой стенки и прижался своим телом к телу спящей Соседки. Но вместе с кусочком тепла, который я украл от её тела, на меня напала какая-то нервозность. Какой-то озноб пронзил меня с головы до ног. Мне ещё сильнее захотелось прижаться к ней, чтобы погасить этот предательский озноб. Я крепко зажмурил свои глаза и попытался снова заснуть. Мне даже приснился короткий сон: будто бы я сбросил с Соседки одежду и прижался к её тёплому голому телу своим телом. У меня от этих видений даже закружилась голова, и я снова открыл глаза. Я уже не мог отдыхать, лёжа в двухместной палатке рядом с ней и её подругой. С усилием воли я отодвинулся от Соседки и, поднявшись на четвереньки, выполз из палатки. Уже брезжил рассвет.
Выбравшись из палатки, я всей грудью жадно глотнул свежего, пропитанного озоном и влагой, воздуха и побрёл к реке. На месте нашего костра теперь лежали лишь обугленные головёшки. Я набрал в пригоршню речной воды, плеснул её себе в лицо и побрёл разжигать костёр. Рядом с местом, где недавно горел костёр, лежали два толстых чурбачка. Видимо, их выбросила на берег река, и вот они нам пригодились. Я достал из своего рюкзака небольшой плотницкий топор отца, который, захватил с собой, и принялся рубить чурбаки на мелкие дрова, читая на память и, возможно, иногда чуть перефразируя стихи Маяковского:
« Любить –
это значит
в ночи грачей,
Рубить
дрова, силой своей играючи…»
Вспоминая всё это, я ещё немного постоял на бетонном мосту, разглядывая ту песчаную косу, поросшую теперь прибрежными лопухами, а потом повернул назад. Теперь мне вначале предстояло одолеть пологий, но затяжной подъём в гору.
- А, что же было дальше?.. - пытался я вспомнить последовательность событий того времени, меняя ритм бега на более щадящий.
- А дальше, вроде бы, жизнь моя устраивалась, но потом судьба повернула в непредвиденное для меня русло.
В середине августа я стоял в вестибюле главного корпуса политехнического института и в толпе абитуриентов разглядывал списки поступивших на первый курс студентов.
- Ура!.. – чуть ли не в полный голос воскликнул я. - Наконец-то сбылись пожелания моей бывшей начальницы с машиносчётной станции, Вали Колодиной, и я вышел на инженерную тропу. Только не поздновато ли?
А в самом конце августа распалась и наша студенческо-дембельская компания. Я проводил на поезд свою Соседку. К этому времени ей надо было продолжать учёбу на филологическом факультете Тюменского университета. Её подруга Ольга тоже уехала доучиваться на фармацевта. Володя с головой окунулся в дела своего лесничества. А я, став в свои двадцать два года студентом первого курса, озаботился проблемами места жительства и собственной прописки.
- Уф… - отдувался я, преодолев длинный пологий тягун. - Теперь пойдёт легче. Надо настроиться на новый ритм. Вот так всегда: только настроишься на один ритм, как надо снова привыкать к другому.
- Там у меня было, хотя бы, место в рабочем общежитии, друзья оставались, - вспоминал я тогда свою жизнь в городе Горьком, - а теперь снова ничего нет. Ну, конечно, не совсем нет… Тут родительский дом в двух часах езды на электричке от города. Тут моя малая родина. Всё образуется…
Так думал я тогда, но тут же сомнения разрушали эти мои правильные умственные построения.
- А, ведь, Лена поддерживала все три года армейской службы мой моральный дух своими замечательными душевными письмами. Её письма были для меня подлинной связью с «большой» землёй. Они были тогда для меня глотком свежего воздуха. Благодаря Лене я сам научился писать длинные письма, в которых откровенно проговаривал свои сокровенные мысли и чувства, не пытаясь никого, в первую очередь, наверное, себя обмануть.
Как-то на первом, а может, на втором году своей армейской службы я набрался мужества и написал Лене письмо, в котором просил прекратить нашу переписку. В том письме я объяснял, что начинаю её забывать, что не очень понимаю, как мне после трёх лет службы начинать жить сначала, что ей лучше найти в городе другого парня. Но даже сейчас, по прошествии стольких лет, не могу представить себе, какими глазами Леночка читала то злое моё письмо. Через пару недель мне пришёл от неё ответ. С замиранием сердца я распечатал конверт того ответного письма. В том письме, самом коротком за всё время нашей переписки, Лена просила меня больше так не писать.
Все те письма, полученные мной от Лены за три года службы на Дальнем востоке, я аккуратно уложил в пакет, перевязал его лентой и привёз после демобилизации в родительский дом.
- 9 -
Первого сентября с самой ранней утренней электричкой я приехал в город. И уже в девять утра стоял на пороге главного корпуса политехнического института, где согласно объявлению был объявлен сбор первокурсников. Кругом меня толпились юноши и девушки, как правило, лет на пять меня моложе.
- Бог ты мой, куда я попал? – подумал я, обречённо озираясь по сторонам.
Но думать было уже поздно. Тут студентов начали строить по группам. Появился проректор и объявил, что все учебные занятия откладываются на месяц согласно распоряжению обкома КПСС, а всех первокурсников отправляют на это время в колхоз.
Я ещё продолжал бодро бежать по направлению к дому, когда почувствовал в своих ногах усталость. Но, вот он, последний спуск по бетонке, и впереди показалась трасса Москва-Куйбышев. Футболка моя теперь стала мокрой от пота.
- Сейчас-то я понимаю, что зря я тогда, в первые дни своего студенчества, сетовал на колхоз.
Тот колхозный месяц дал мне очень много. Я познакомился в колхозе с большинством первокурсников своего факультета. Мне тогда даже пришлось защищать своих студентов от местных сорвиголов. Хорошо, что ещё догадался тогда отправиться в колхоз в солдатской робе, подпоясанной широким ремнём с увесистой бляхой.
Колхозный месяц пролетел быстро. Студенты снова заполнили аудитории. В нашей группе проходили первые семинарские занятия по математике. Занятия проводила мудрая Софья Израилевна. Эта строгая преподаватель, как рентгеном просветила меня насквозь своими большими и умными глазами, и попросила выйти к доске. А, когда я предстал перед аудиторией, она, не глядя в задачник, продиктовала мне условие задачи. Я взял в руки мел и обвёл глазами аудиторию. И тут мне ни с того ни с сего пригрезилось, что немного в стороне от строгой Софьи Израилевны стоит такая же строгая Лена. Потом будто бы Лена произносит: «Ну… Что же ты?.. Вспомни, как я тебя этому методу учила…» Да, да, да… Так и было. И самое удивительное то, что я мгновенно всё вспоминаю. Я быстро пишу решение на доске, поворачиваюсь к аудитории, но… Леночки уже нет на том месте, а вместо неё на том же самом месте появляется замдекана факультета, прелюбезный Константин Васильевич. Он извиняется перед Софьей Израилевной за прерванное занятие и, держа перед глазами какую-то важную бумагу, произносит:
- Мы должны определиться со старостой вашей группы.
В аудитории послышался едва слышный ропот.
- Что?.. Не понимаете роль старосты?.. Ну, можно сказать, староста – это лицо группы.
- А в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и мысли, и чувства, - провещал в аудитории негромко, но разборчиво голос из последнего ряда.
- Всё правильно!.. Умница,– обрадовался Константин Васильевич. – И теперь всем всё понятно?
- Деканат предлагает назначить старостой в вашей группе…, - он сделал паузу, и в аудитории повисла гробовая тишина. – Мы предлагаем назначить старостой в вашей группе золотую медалистку школы №37, спортсменку и общественницу Шаповалову Татьяну. Возражений нет?! – он уже собирался закончить своё выступление и удалиться, как неожиданно для Константина Васильевича и Софьи Израилевны в аудитории поднялся невообразимый шум.
- Нет… нет… нет!.. Она тоже не хочет, - кричали с мест.
- Что такое? – опешил замдекана.
- Вот он… Вот он, у доски… Пусть он будет у нас старостой, - раздалось со всех сторон.
Тут Константин Васильевич повернулся лицом ко мне, сделал большой глоток воздуха и громко, как это делал когда-то мой командир полка Полтавцев, спросил: «Как фамилия?». И, когда я произнёс свою фамилию, он что-то записал на своём листочке бумаги, а потом обвёл аудиторию глазами и, обращаясь ко мне, добавил:
- Староста… Будешь отвечать за группу.
Я замер и вытянулся, стоя у доски, а моя правая рука дёрнулась к голове, но, к счастью, вовремя опустилась.
- Так точно!.. - сорвалось у меня с языка.
Первый курс обучения в институте оказался для меня напряжённым. Но ближе к окончанию первого семестра я втянулся в учёбу и даже сумел сдать досрочно некоторые экзамены и зачёты. Приближался мой первый студенческий Новый год. Поздравительные открытки с тем Новым годом я по почте отправил: Нине в Тюмень и Лене в Горький.
От Лены мне быстро пришло ответное поздравление. В письме Лена писала, что на время моих зимних каникул у неё есть возможность получить в профкоме завода две бесплатные путёвки в санаторий Карелии. От Нины я получил поздравительную открытку. На этой почтовой открытке, наряду с поздравлением с Новым годом, было коротко написано: «В начале февраля приеду домой на зимние каникулы». «Ура!..» – Обрадовался я последнему сообщению.
- 10 -
Но радость моя быстро улетучилась, как только я стал думать: «Что же мне ответить Леночке?». У меня в голове просто не находилось слов, которые я должен был написать ей в ответном письме. Но и не ответить ей я просто не мог. Помучавшись пару дней над такой тупиковой задачей, я всё же написал этой, для меня святой, девушке приблизительно следующее:
- Леночка, поздравляю тебя с Новым годом! Прости меня Лена, но я не вижу в наших отношениях никакого продолжения. К тому же я здесь, на своей родине, влюбился. Поэтому на зимние каникулы я не могу поехать в Карелию.
Я положил письмо в конверт, написал на конверте так хорошо мне знакомый адрес, заклеил этот конверт и долго сидел за столом, поглядывая на заснеженное окно. Потом я наскоро оделся, вышел на утопающую в снегу улицу и, ёжась то ли от нервного озноба, то ли от холода, медленно побрёл в сторону почтового ящика. Подойдя к нему поближе, я достал сигарету, закурил, а потом ещё долго стоял на морозе, докуривая ту сигарету, прежде чем опустить в почтовый ящик своё письмо.
Удивительно, но экзамены в ту зимнюю сессию я сдал очень успешно. И, вот, подошло время моих первых институтских каникул. Я радостно шёл по своей, знакомой мне с раннего детства, Лесной улице. Всё здесь, вроде бы, осталось так, как было вчера, позавчера, месяц или год назад. Правда, в отличие от лета, узкие тропинки к домам утонули здесь в высоких сугробах, и над этими домами повисли устремившиеся в небо столбики серого печного дыма.
По случаю, совпавших по времени, зимних каникул и моего дня рождения, в передней родительской пятистенки был накрыт праздничный стол. В числе моих гостей собралась вся та же августовская компания, включая приехавшую на каникулы из далёкой Сибири, соседку Нину. Друзья поднимались из-за стола, смотрели в мою сторону и засыпали меня поздравлениями, под традиционный звон бокалов и рюмок. Слегка охмелев, все развеселились. Перебивая друг друга, все хотели поделиться чем-то таким, неординарным, произошедшим лично с ним за последние месяцы. Наконец, как по команде, все вопросительно посмотрели на Володю. Вова встал, взял в руки свой знаменитый немецкий аккордеон и, растянув меха, провёл пальцами правой руки по плоским чёрно-белым клавишам. Насыщенный яркими сочными красками спектр звуков заполнил бревенчатый дом, отражаясь и преломляясь в лабиринте его комнат и, тем самым, ещё ярче играя красками. Растянув меха и ударив пальцами правой руки по клавишам, Вова запел озорную, откуда-то известную нам песню:
Запрягай-ка папка лошадь,
Белую косматую…
А я поеду на ней в табор,
Цыганочку сосватую…
И тут все дружно подхватили припев:
Гоп, я Парамелло, гоп, я Чебурелло
Гоп, Самбело Тулея…а…а…
Ах, я Парамелло, ах, я Чебурелло
Принц цыганский – это я…а…
Вова наклонил чуть вперёд и вправо свою умную и большую, в аккурат под шапку шестидесятого размера, голову, и потом, мельком скользнув глазами по клавишам аккордеона, продолжал играть и петь дальше, а мы все ему подпевали:
А папка лошадь запрягает,
А мамка вожжи подаёт…
А папка мамку поцелует,
А мамка козырем пойдёт…
И снова грянул забойный припев…
Потом Вова улыбнулся, хитро взглянул на меня и, не меняя мотива, запел:
Эх, наливай сосед соседке,
Соседки тоже пьют вино…
Непьющие соседки редки,
И те повымерли давно…о…
- Припев, - скомандовал он. И все снова грянули:
Гоп, я Парамелло, гоп, я………….
А Вова всё продолжал наигрывать и хулиганить:
Сосед соседке говорит:
«У меня давно стоит…
На столе бутылочка…а…
Пойдём выпьем милочка…а…»
И снова тот же припев.
Я посмотрел через стол на соседку Нину. На щеках у неё выступили пунцовые пятна, а глаза, как мне показалось, искрились весельем и радостью.
Бетонка уже заканчивалась. Впереди я увидел трассу Москва-Куйбышев.
- Сейчас спуск с невысокой горы, а там уже и до дома рукой подать, - комментировал я свой финиш.
Вот я пробежал мимо той лавочки, которая когда-то была под сенью беседки, и, на которой мы сидели вечерами с Ниной. Я обнимал её за плачи, наслаждался теплом её тела и ощущал трепетное биение её сердца. Я никогда не забуду то время, когда моя душа парила в каком-то неземном космосе. Наверное, то космическое место называется неземным раем.
Я уже бежал по трассе Москва-Куйбышев и видел впереди пригорок с домом моих родителей, как снова в памяти всплыл тот, насыщенный на события, февральский вечер.
- 11 -
Когда, опьянённая молодостью, застольными шутками и вином, наша компания вывалилась на заснеженную улицу, все разбрелись по своим тропинкам. Мы с Ниной пошли по тропинке, проложенной в глубоком снегу, в направлении её дома. Тропинка свернула за угол палисадника и уперлась в деревянную калитку. Здесь-то я мог, никого не стесняясь, крепко её обнять и затем, как прошедшим летом, расцеловать её в сочные, призывно манящие к себе губы. Но что-то пошло не так. Почему-то в этот раз Соседка спешила поразить меня своими рассказами. Она затмила моё, затуманенное уже вином сознание, рассказами о посещении театров, ресторанов и вечеринок. Она будто специально торопилась создать такое впечатление, будто в этот раз приехала не из трудового сибирского города, где сама постоянно находится в студенческих трудах и заботах, а, как минимум, из столицы, где праздная жизнь у неё не прекращается ни на минуту. И, самое для меня любопытное и непонятное в её рассказах было то, будто бы она непременная участница этой праздной жизни. Возможно, конечно, что такое поведение было, как последействие прошедшего только что застолья, возможно, была какая-то другая причина, но во всём её поведении в этот раз ощущалась какая-то показная бравада.
- Заешь, - торопливо рассказывала мне Нина, будто боясь, что я её недослушаю, - один чудак меня постоянно преследует… Через девочек из общежития мне цветы с любовными записками передаёт…
Она залилась заразительным смехом, таким звонким, будто это звенел колокольчик. Вот, почти так же, она смеялась тогда, когда была со мной на речке Уранке, купаясь там под ярким солнцем и переливающимися перламутром брызгами родниковой воды.
- А один, знакомый моему брату, лётчик, - продолжала она, - всё меня замуж зовёт.
- А когда отмечали с подружками Новый год, то один грузин со старшего курса всё в постель меня пытался затащить. Я от него еле отбилась, - разоткровенничалась Соседка.
На последних её словах у меня внутри будто что-то оборвалось. На меня нашло какое-то умопомрачение, какая-то нестерпимая ревность и обида затмила мой нетрезвый разум. Рука моя поднялась сама собой, и ладонь звонко шлёпнула по её прекрасной щеке. Это был конец... Ниночка мгновенно отвернулась от меня, щёлкнула запором калитки и, не прощаясь, исчезла за высоким забором двора своего дома. Через год, а может быть даже раньше, она вышла замуж за незнакомого мне человека.
Вот и всё.
Моя утренняя пробежка закончилась. Футболка на мне стала мокрой от пота. В ногах ощущался легкий зуд. Мои мысли за время пути напрягали память и тоже, тем самым, заставляли мозг выполнять утреннюю гимнастику. Я прибежал к дорогому мне с раннего детства родительскому дому, окружённому со всех сторон вековыми соснами. Но моё сознание не могло никак отделаться от ложного впечатления: будто я вышел из зрительного зала кинотеатра на освещённую шумную городскую улицу, посмотрев впечатляющий фильм, в котором главными героями были мои друзья и я сам.
Обмотав вокруг сосны аптечный резиновый бинт, который я захватил с собой на пробежку, и, который служил мне в то время эспандером, я поднял голову. Перед глазами был тот самый дом Соседки, с тем же самым забором и той же самой калиткой.
- Сколько же времени прошло с того, моего дембельского, лета? – спросил я себя и, тут же, ответил. – Прошло пять лет. И как же так могло получиться, что теперь я остался здесь один на один со своей памятью? – но на этот вопрос у меня в голове ответа не было.
Чуть подавшись вперёд и нагнувшись, я с силой потащил на себя концы резинового жгута. Сложенный вдвое широкий резиновый бинт натянулся, как гитарная струна и, вроде бы даже зазвенел. А следом из-за соседского забора послышался хорошо знакомый мотив. И в такт этого мотива непонятно чей, но в то же время вроде бы хорошо знакомый женский голос негромко запел знакомый мне припев:
Ох, ты Парамелло, ох, ты Чебурелло
Ох, Самбело Тулея…а…а…
Ох, ты Парамелло, ох, ты Чебурелло
Ох, Самбело Тулея…а…а…
Я отбросил концы жгута в сторону, подбежал к забору и заглянул в его расщелину… С той стороны никого не было видно, а музыка всё звенела в моих ушах, и прежний голос, будто бы с заевшей грампластинки, всё продолжал звучать у меня в голове:
Ох, ты Парамелло, ох, ты Чебурелло
Ох, Самбело Тулея…а…а…
16 февраля 2016 года.