Битва с «французским Гитлером»
(Исторический роман эпохи Наполеоновских войн)
Часть первая
ТАЙНА, ГОСУДАРЯ КАСАЮЩАЯСЯ
«…Моё зло двойное: Император Александр – я, Симеон Великий. Я тьмы приверженец, суть злодей. Имя Первый – отсеку. Тайно наделю властью и силой Симеона – дурную главную ветвь».
Из тайнописи сибирского старца Феодора Козьмича.
(перевод Г.С. Гриневича)
Пролог
Французы появились внезапно. Их было много – числом своим они многократно превосходили небольшой отряд поручика Теремрина, возвращавшийся после выполнения важного задания в тылу врага…
А ведь ещё минуту назад казалось, что задача, поставленная командиром Елизаветградского гусарского полка полковником Юрковским, выполнена, ведь до наших аванпостов, по расчётам поручика, оставалось всего ничего. Смеркалось. Мела пурга. Зябко поёживаясь, Теремрин вёл свой небольшой отряд к русским аванпостам после выполнения задания в тылу французов. Рядом с ним ехал верхом полковник Ивлев, который, собственно, и выполнил это задание, о сути коего Теремрина не известили, строго настрого приказав беречь полковника как зеницу ока. Отряд, состоящий из гусар и казаков, сопроводил полковника до предместий Торна, где тот с кем–то встречался. Теремрин не мог не заметить особой озабоченности на лице своего подопечного, после того, как тот вернулся с таинственной встречи.
На обратном пути, когда впереди уже замаячила рощица – хороший ориентир, заранее выбранный Теремриным, поскольку с противоположной её опушки уже можно было увидеть наши аванпосты, грянули выстрелы…
Короткий бой, неравный бой завязался на заснеженном поле. Теремрин ринулся вперёд, прикрывая полковника, но тот не пожелал оставаться в стороне и поскакал следом. Казаки, несколько отставшие и в первые минуты незамеченные французами, воспользовавшись этим, совершили дерзкий манёвр и ударили с фланга, что и решило исход боя, который мог, в противном случае, плохо кончиться для небольшого Русского отряда.
Когда атаку отбили, и уцелевшие французы предпочли ускакать прочь, заметив характерные движения на наших аванпостах, где полковник Юрковский предусмотрительно разместил резерв, на случай, если придётся помогать отряду, Теремрин огляделся и не нашёл поблизости полковника. Тот лежал в нескольких шагах от опушки, уткнувшись лицом в снег.
– Что с ним? – спрыгнув с лошади и подбежав к склонившемуся над полковником вестовому, спросил Теремрин.
– Живой, кажись.
Полковник открыл глаза и тихо проговорил:
– Теремрин?! Вы здесь? Вот и хорошо, – и, обращаясь к вестовому, прибавил: – Петрович, оставь нас одних.
Вестовой взмолился, назвав полковника по имени и отчеству:
– Василь Степаныч, дай хоть в лес перенесём. Ветер здесь, да и французы могут нагрянуть.
– Только быстро.
Когда на опушке Теремрин хотел перевязать его, полковник возразил:
– Не нужно, не имеет смысла – рана смертельная. Я зажал её рукой. У нас мало времени. Слушайте меня.
– Нужно перевязать…
– Слушайте, поручик, – уже резко и сурово молвил полковник.
– Слушаю, – поспешно сказал Теремрин.
– Слушайте и запоминайте. Вы, возможно, догадались, что выезжал я на весьма важную встречу?
– Догадался.
– То, что я вынужден вам открыть, чтобы через вас передать только одному человеку во всей армии, не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах, ибо дело касается Государя.
– Вы встречались с отцом Тюри?
– Да, я встречался с тем человеком, о котором вам рассказал накануне. Он здесь, в Торне, и вы должны знать об этом, ибо документы, которые я должен был забрать у него, он, заметив слежку, не принёс на нашу встречу. Я ждал условного сигнала, и вот вчера получил его. Вы понимаете, что ни сообщить вам о том, с кем встречаюсь, ни взять вас с собою, я не мог. Но попросил полковника Юрковского, чтобы он поручил прикрытие нашего отхода к своим именно вам.
– Благодарю за доверие.
– Я знаю, что вас интересует… Тюри, слава Богу, жива и здорова, здоров и ваш сын…
Он обессилено уронил голову на подложенное седло, и вестовой встревожено напомнил:
– Василь Степаныч, вам нельзя говорить.
Ивлев отмахнулся:
– Подожди, Петрович. Дело важное. Мне нужно знать, случайно ли это нападение, или ждали именно нас.
– Они ждали именно нас, – уверенно сказал Теремрин. – Это была засада.
– Значит, они знают больше, чем я предполагал, – с нотками огорчения в голосе проговорил Ивлев.
Он прикрыл глаза и некоторое время лежал без движения. В стороне казаки изготавливали носилки для перевозки раненого верхом.
– Этот отряд послали взять меня в плен, значит, нас выследили, – сказал Ивлев и сделал паузу, лежа всё также, с прикрытыми глазами. Унтер–офицер, видимо, его старый ординарец, снова взмолился:
– Помолчать бы вам, Василь Степаныч. Вот сейчас носилки соорудим и в лазарет.
– Подожди ты с лазаретом, Петрович, – снова отмахнулся Ивлев. – Я ж просил оставить нас одних с поручиком. Проследи, чтоб никто близко не подходил. Разговор у нас есть. Пока не договорю, с места не двинусь. Ты же знаешь.
Унтер поправил седло под головой Ивлева, который лежал прямо в снегу на нескольких шинелях, постланных одна на другую.
– Плохи дела, поручик, очень плохи. Не сработало какое–то звено. Возможно, агент наш был уже под наблюдением. Нам дали встретиться, но сразу не стали брать, чтобы не насторожить его. Он сообщил мне информацию, которая стоит очень дорого. Очень дорого, – повторил Ивлев. – Документы спрятаны в надёжном месте, о котором, кроме него, знает только его дочь, ваша незабвенная Тюри. Жена ни о чём не подозревает, а дочь в курсе.
– Может, всё–таки в лазарет. А расскажете по дороге? Или потом, сразу как осмотрят врачи, – молвил Теремрин, который не мог не заметить, как Ивлев буквально тает на глазах.
– Вы полагаете поручик, что я позвал вас для праздной беседы? Это не так. Мне придётся рассказать вам то, что в обычных условиях я бы вам рассказать не мог ни при каких обстоятельствах. Я должен пересказать вам суть того, что содержится в документах государственной важности, а вы должны, вы просто обязаны запомнить то, что услышите, запомнить с максимальной подробностью. И не просто запомнить, а осмыслить и оценить, чтобы потом всё дословно передать генералу Барклаю–де–Толли. Только ему и никому больше.
Заинтригованный таким предисловием, Теремрин приготовился слушать, напомнив всё же ещё раз о ранении и о том, что, быть может, каждая минута дорога.
– Я разведчик. По долгу службы я должен знать многое, в том числе и азы лекарства. По крайней мере, две из моих ран смертельны, – уверенно сказал Ивлев, и не было даже тени паники или отчаяния в его голосе: – Бог даёт мне какое–то время, чтобы я мог закончить земные дела, перед дорогой в вечность. Быть может, у меня час, а быть может, минуты. Не будем терять времени.
– Я слушаю, – молвил Теремрин.
Прискакал резерв с аванпостов, но его командиру передали, чтобы не подходил близко и не мешал разговору.
– Первое. Главнокомандующий барон Беннигсен – предатель. Он даст сражение в ближайшие дни при Янково или, в крайнем случае, под Эйлау, в ходе которого сделает всё, чтобы Русская армия потерпела полное поражение, была отрезана от России и перестала существовать.
– О том, что он предатель, говорят многие, – заметил Теремрин.
– Говорят.., – с ударением проговорил Ивлев. – У нас говорить любят, подчас, такое, что ничего не имеет общего с правдой. Говорить–то говорят, да сами, порой, не всегда верят в то, что говорят. А то, что я сообщил вам, подкреплено документами, которые ждут своего часа. Но вся сложность в том, что этот час ещё не настал. В России сегодня нет человека, которому их можно было бы предъявить. Беннигсен под крылом самого Императора. И документы, дай им ход, приведут к гибели их предъявителя, но никак не к наказанию или даже хотя бы к отставке барона Беннигсена.
– Неужели это так?
– Увы… А потому перед вами сложная, на первый взгляд, практически не решаемая задача. Вам, поручику, предстоит сделать всё возможное для спасения Русской армии. Не удивляйтесь и не возражайте, – остановил он жестом Теремрина. – Сначала послушайте. У меня слишком мало времени. Во–первых, вы немедленно отправитесь к Барклаю. И начальник авангарда генерал Багратион, и ваш командир полка полковник Юрковский знают, что я прибыл от него. Барклаю расскажете то, что услышали от меня.
– Как же я смогу спасти армию? Я – поручик.
– Не всё решается на поле брани – многое решает разведка. Предупреждён – уже не побеждён, – он помолчал, собираясь с силами, и продолжил слабеющим голосом: – Ваш отец – генерал, причём, генерал заслуженный, суворовский генерал. И сейчас он в армии, действующей против турок. Скажите, знаком ли он коротко хотя бы с одним из командиров корпусов, которые сейчас находятся здесь? Знаком ли он настолько, чтобы тот генерал мог безоговорочно поверить его сыну, то есть вам, поручик?
– Нет, ни с кем из командиров корпусов он не знаком настолько, и, тем более, ни один из них не знает его сына, то есть меня, – сказал Теремрин и, начиная понимать, к чему клонит Ивлев, прибавил: – К сожалению, это так, – но тут же вдруг оживился и сообщил: – Отец очень дружен с начальником артиллерии генералом Резвым Дмитрием Петровичем. Мало того, и меня Дмитрий Петрович знает с детства.
– Вот как!? Это очень хорошо. Он поверит вам, если вы сообщите, что план кампании расписан как по нотам? Он поверит, если вы изложите этот план? – поинтересовался Ивлев.
– Откуда же я узнаю план?
– Слушайте и запоминайте. Беннигсен начал нелепейшее движение вперёд, якобы для занятия Торна. На самом деле, он должен растянуть Русские корпуса, чтобы французы разгромили их фланговым ударом. В случае, если придётся дать сражение, он обязан занять позиции, как можно более невыгодные и в самом нелепом боевом построении. Он укажет рубежи корпусам, причём с таким расчётом, что командиры просто не будут в состоянии создать на предложенной им местности мало-мальски выгодные условия для боя. Наполеон нанесёт сильный удар по левому флангу Русской армии, причём, корпус на её правом фланге практически будет выключен из сражения из-за невозможности манёвра. Задача французов: сломить сопротивление левофлангового корпуса, выйти в тыл Русской армии и перерезать дороги на Кёнигсберг и на Фридланд, через который проходит путь в Россию. Пути отхода – перерезаны, севернее только Балтийское побережье. Вот и всё.
– Но почему французы уверены, что мы не выстоим?
– Если левофланговый Русский корпус выстоит, французы будут усиливать на него давление, пока Беннигсен не перебросит значительные силы из центра, с задачей ослабить центр и сделать его неспособным выдержать рассекающий удар корпуса маршала Ожеро. Этот внезапный удар разрубит Русскую армию пополам, Ожеро выйдет на пути отхода уже через центр наших боевых порядков, и французы получат возможность уничтожить наши войска по частям. Надо чтобы наши генералы были готовы и к этому удару. Если он будет отбит, планы врага рухнут сами собой. Не сможет же, в самом деле, Беннигсен приказать сдаться. Самое большее, что он сумеет – отступить, чтобы создать хаос. Но и это может у него не получиться, ибо наши генералы достаточно опытны и выведут войска из-под удара противника с минимальными потерями. Победы не будет, но и поражения удастся избежать. Нам сейчас не до победы, ибо победы не одерживаются войсками, предводимыми изменниками. А теперь у меня вопрос, сможете ли вы пересказать генералу Резвому всё то, что услышали от меня?
– В том числе и о том, что Беннигсен изменник?
– Всё, что услышали, без изъятия.
Теремрин задал несколько уточняющих вопросов и спросил:
– Неужели действительно нет такого человека в России, которому можно было бы сказать то, что услышал от вас?
– Таких людей много. Я имел в виду другое, – пояснил Ивлев. – Я имел в виду то, что нет в руководстве страной таких людей, которые могли бы изменить положение дел, получив эти сведения. Вы могли бы рассказать об измене Беннигсена, к примеру, Багратиону. Но он своей горячностью только наломает дров и может сам лишиться своих постов, а это уже будет плохо для армии. Вы можете рассказать всё без утайки Фёдору Васильевичу Ростопчину. Наконец, вы могли бы рассказать это Аракчееву, который имеет на Государя значительное влияние, но даже его влияния не хватит для того, чтобы заставить Императора нарушить приказ, который он получил от своих зарубежных хозяев.
– Кто получил? Император? – с удивлением переспросил Теремрин. – Разве у Императора могут быть хозяева за рубежом?
– Мы подошли с вами к ещё одной тайне, которая, как видите, стоила мне жизни. Да, да, не отрицайте. Она может стоить жизни и нашему агенту, отцу Тюри, и самой Тюри, и вам, если я сделаю вас её носителем. Я жду вашего решения? Я ведь могу вас и не посвящать в ту страшную тайну, которая уйдет со мной в могилу. Но она важна для России – эта тайна.
– Вы сомневаетесь во мне?
– Нет, после того, как вы бросились вперёд, чтобы закрыть меня от огня французов, я утвердился в своей уверенности в вас, в той уверенности, которая пришла уже после первой нашей встречи. Вы рисковали собой.
– Потому что я не сомневался: то, ради чего вы ходили в тыл неприятеля, много важнее для России, чем жизнь поручика.
– России важна и дорога жизнь каждого её верного и честного сына. Но вы правильно оценили важность тех сведений, которые мне удалось добыть. Как видите, важность их оценили и французы. Так вы слушаете?
– Да, конечно, – твёрдо заявил Теремрин.
– Тогда ничему не удивляйтесь. Я ручаюсь за достоверность сведений, ради получения которых разведчик, ни разу нас не подводивший, вынужден был идти на смертельный риск, – и тут Ивлев внезапно, не дав Теремрину опомниться, обрушил на него то, что прогремело подобно грому среди ясного неба: – Во главе России, как мне сообщил отец Тюри, стоит не Александр Павлович, который, как известно, был любимым внуком Екатерины Великой и воспитывался под её неусыпным оком для будущего государственного служения. Во главе России под его именем стоит другой сын Павла Петровича, внебрачный сын его от Софьи Чарторыжской, Симеон Афанасьевич Великий, как две капли воды похожий на Александра Павловича и завербованный англичанами, ещё во время обучения у них в качестве офицера военно–морского флота.
– Не может быть, – прошептал Теремрин.
– Не хочется верить, но это так. И подтверждением тому служат военные неудачи России, которые начались сразу же по вступлении на престол этого человека, кстати уже двенадцатого марта, когда ещё не остыло тело отца, заключившего мир с веками вредившей России Англией и отозвавшего казачий корпус, следовавший на соединение с французскими войсками в Астрабад с целью освобождения Индостана от английских колонистов. Вспомните Аустерлиц! Посмотрите на то, что делается сегодня, на ваших глазах. Однажды, уже после смерти Екатерины Великой и гибели Павла Петровича, канцлер Безбородко в беседе с молодыми дипломатами заметил, что при матушке Государыни ни одна пушка в Европе пальнуть не имела право без её ведома. А теперь вот, как бы пушки вражеские не открыли пальбу в России.
– Но как же всё это возможно? Каким образом всё произошло? – спросил Теремрин.
– Мне бы самому хотелось докопаться до истины. Но нашему агенту удалось установить немного, фактически, ему известен лишь конечный результат. Ну и кое-что в общих чертах. То, например, что после смерти первой супруги великий князь Павел Петрович завёл роман с Софьей Чарторыжской. Тогда и родился мальчик, которого назвали Симеоном Афанасьевичем, а фамилию дали Великий, чтобы хоть фамилией приблизить к титулу Великого Князя, коего он, как внебрачный ребёнок, не получил. Он окончил Морской кадетский корпус, воевал со шведами. Екатерина знала о нём, даже отметила однажды, когда Симеона прислали в Петербург с победной реляцией, удивительное, как две капли воды, его сходство с её любимым внуком Александром Павловичем. Но это сходство заметили и недруги. Наверное, не без их старательства Симеон был отправлен в Англию, где с ним хорошо поработали, рассчитывая со временем подменить им Александра Павловича и, по аналогии с тем, что происходило в России в начале семнадцатого века, организовать очередное смутное время. Помните чехарду со Лжедмитриями?
– Но как же он мог попасть на престол?
– Симеон Великий вернулся в Россию весьма странным образом. Возвращение предварило известие о его смерти в кругосветном путешествии от тропической лихорадки. Болезнь, скорее всего, не была предусмотрена и несколько спутала планы архитекторов нового смутного времени. Он вернулся в Россию через Дальний Восток, а вскоре новое сообщение о нём было опубликовано в петербургских газетах. Оно гласило, что тело офицера флота Симеона Великого найдено в водах Кронштадтского залива. Вот, собственно, всё, что мне известно. Но документы доказывают, что именно Симеон Великий, а не Александр Павлович давал заговорщиком право расправиться с Императором Павлом Петровичем, скорее всего запуганный возможностью разоблачения. Вероятно, он имел самое прямое отношение к ликвидации брата Александра, тело которого и приняли за тело Симеона Великого. Какой-то тайный архитектор уверенно вёл Россию к смутному времени, к дворцовым переворотам и к замене Самодержавия на разрушительное республиканское устройство. Документы, которые хранятся в тайнике, известном Тюри, свидетельствуют о том, что Император управляем из-за рубежа. О, сколько бед ещё принесёт России его правление!
– Откуда же узнал это наш агент?
– Он занимался снабжением французской армии продовольствием – хорошее дело, ибо вся дислокация войск на виду. И вот однажды к нему обратились какие–то люди, назвавшиеся англичанами, которые предложили за большие деньги документы, компрометирующие Русского Царя. Он сообщил о предложении, и тайная французская полиция провела операцию, во время которой так случилось, а вы понимаете, почему так случилось, что продавцы документов были убиты, а сами документы не достались французам, а безследно исчезли! Видимо, с тех пор наш агент и находится под наблюдением.
Ивлев дышал всё тяжелее, говорил всё с более долгими паузами.
– Как же не во время я получил эти смертельные раны! – сказал он шёпотом. – Я бы хотел жить, чтобы докопаться до истины, чтобы расследовать всё до конца.
– Разве может привести это расследование к изменению положения дел? – спросил Теремрин.
– Нет, конечно, нет. Точнее, сегодня нет. Обнародование подобных фактов приведёт к трагедии. Ведь архитекторы этой всей затеи наверняка рассматривали несколько вариантов развития событий. Разоблачение Симеона Великого может привести к победе тёмных сил, ратующих за ограничение власти Русского Самодержца и за превращение России в республику, а республика, по словам Екатерины Великой, легко может стать добычею любых завоевателей. Имейте в виду, что я потрясён известием так же, как и вы, и ещё не успел осмыслить то, что узнал. Вот сейчас, сию минуту, даже и не знаю, каков лучший выход из создавшегося положения.
Он помолчал и прибавил:
– Мне уже трудно говорить. Чувствую, что время, отпущенное Всевышним для завершения этого моего последнего дела, подходит к концу. Прошу вас, Теремрин, сделайте всё, о чём я просил вас в начале разговора. И ещё, займитесь этой страшной тайной. А для того, чтобы заняться ею, идите на службу к генералу Барклаю. Моей рекомендации для этого будет более чем достаточно.
– Я, гусар, я, боевой офицер. А какие задачи буду решать у генерала Барклая?
– Офицер, который решает под началом Барклая особые задачи, может, порою, сделать больше чем не только сотня, которой вы командуете, а целый корпус войск? Вы безстрашны. Я знал об этом и раньше из вашей биографии, а теперь убедился в этом сам. Вы полагаете, что служба, о которой вам говорю, не требует мужества и отваги, не требует стойкости и преданности Отечеству? А в России люди этой профессии должны быть ещё более храбры, выдержанны, грамотны и уверены в правоте своего дела, ведь в России нередко наступают времена, когда быть иностранным шпионом гораздо безопаснее, нежели служить в ведомствах, соответствующих тому, которое ныне создаёт генерал Барклай. Сама судьба поставила вас на эту стезю. Вы стали обладателем таких знаний, которые не оставляют вам выбора. Подайте мне планшетку.
Теремрин машинально выполнил просьбу.
Ивлев достал лист бумаги и, с трудом выводя буквы по причине не только густеющих сумерек, но и нарастающей своей слабости, стал что–то писать.
– Вот, – сказал он. – С этой бумагой вы должны явиться лично к генералу Барклаю.
– Я смогу сделать это только после окончания войны.
– Вы сделаете это немедля. И служа у Барклая, вы скорее сможете отыскать свою возлюбленную и своего сына. Обещайте мне, что вы сделаете то, о чём я прошу. Я могу потребовать с вас это обещание уже по той причине, что именно вас даровал мне Всевышней для завершения последнего дела в этом мире.
– Я обещаю, – прошептал Теремрин.
– Благодарю вас, поручик, благодарю, – проговорил Ивлев и попросил: – Позовите моего старого слугу Петровича.
Унтер-офицер подбежал к Ивлеву, упал на колени и, не сдерживая слёз, проговорил:
– Не уберег я вас, Василь Степаныч, не уберег… Горе мне горе. Что скажу я матушке вашей?
– Поклонись ей и скажи, что сыновья её честно выполнили долг свой перед Отечеством. Чует моё сердце, что и брат мой старший Георгий, которого видели мы с тобой сегодня, и коего называл я Куртом, тоже вряд ли надолго переживёт меня. А ты говоришь, Николас, – вдруг назвал он Теремрина так, как называла его Тюри, – что лишь в лихой кавалерийской атаке потребно мужество.
– Я так уже не говорю, – молвил Теремрин, поражённый тем, что услышал от Ивлева.
– Вот тебе, Николас, верный и надежный слуга, Петрович. Верю, что вы отыщите с ним мою племянницу Тюри и внучатого племянника, и хоть этим утешите мою старушку–мать. А теперь оставьте меня. Наступает мой час, и хочу встретить его, как встретил Светлейший Князь Потёмкин. Что бы ни говорили о нём, но я знаю из первых уст, что попросил он остановить карету на пути к Николаеву и сказал: «Теперь будет. Положите меня на землю». Оглядел он исконно Русские земли, именно его волею возвращённые в лоно России, вздохнул, и отлетела его неспокойная, преданная России душа в мир иной.
Петрович нагнулся и поцеловал руку Ивлева, а тот коснулся в ответ губами его головы. Склонился и Теремрин. Ивлев трижды по-русски поцеловал его и шепнул:
– Ну, будет, ступайте. Дальние проводы – лишние слёзы.
Он достал из планшетки небольшой походный иконостас, припал губами к иконам и стал шептать молитву, в середине которой губы его перестали шевелиться, и лицо приняло спокойное, одухотворённое выражение. Петрович положил на глаза монетки и, отвернувшись, тихо заплакал. Не мог сдержать слёзы и Теремрин, хотя успел уже привыкнуть к смерти, гулявшей по полям сражений, в которых он участвовал, пренебрегая опасностями и не кланяясь пулям. Всего два дня знал он этого человека, но общение с ним всё перевернуло в его сознании, сделало сразу старше своих лет, мудрее, вложило осознание огромной ответственности за судьбу той огромной территории, населённой мужественными и смелыми людьми, той огромной страны, имя которой Россия, Святая Русь, Русская Держава.
А сумерки сгущались, и в этих сгущающихся сумерках отчетливо выделялась чёткая линия всадников, выстроившихся на склоне балки.
Пора было возвращаться в полк, чтобы выдержать ещё одно испытание – испытание сражениями, в которых главнокомандующий Русской армии будет заодно с предводителем неприятельских войск. Теремрину же предстояло не только рассказать обо всём загадочному Барклаю, но и довести до Дмитрия Петровича Резвого данные, которые, конечно, не могли устрашить его, боевого суворовского генерала, но ужасные по своей сути. Ведь обстоятельства складывались так, что ему, Русскому генералу Резвому, предстояло действовать не только против Наполеона и Бертье, но и против барона Беннигсена, назначенного человеком, стоящим во главе России, на пост главнокомандующего.
Существуют тайны, которые не могут быть открыты не только всему личному составу войск, но даже командирам достаточно высокого ранга. Так, многие годы спустя, Сталин вычеркнул из приговора по делу известного предателя генерала Павлова, пытавшегося полностью сдать Западный особый военный округ гитлеровцам и во многом преуспевшего в этом, пункт, касающийся прямой измены Родине. Он мотивировал это тем, что нелегко будет в невероятно тяжёлые дни войны красноармейцам и командирам выполнять, порою, непонятные, но на деле необходимые приказы, зная, что и среди генералов есть изменники. Можно ли было доводить до сведения войск то, что барон Беннигсен, назначенный Императором главнокомандующим, служит не России, а её врагам? Можно ли давать усомниться в том, что на престоле не истинный наследник, а внебрачный сын Павла Петровича.
Цепь предательств интересов России ещё только начиналась. В первые же дни был разорван выгодный союз с Францией и заключён невыгодный договор с Англией, извечным врагом России, а следом упразднена Тайная экспедиция Сената, то есть, созданы самые благоприятные условия для деятельности иностранных разведок в России. А затем были предательство под Аустерлицем и странная война на полях Восточной Пруссии и Польши, когда Император назначил главнокомандующим Беннигсена, самого циничного и жестокосердного из убийц своего отца. А впереди ещё ожидал Россию сотканный из предательств Тильзитский мир, впереди ожидала Отечественная война 1812 года, начатая, благодаря, мягко говоря, странной деятельности Императора, крайне неблагоприятно для России. В канун вторжения банд Наполеона Беннигсен устроил бал в своём имении в Закретах, на котором преспокойно танцевал сам Государь. В канун вторжения банд Гитлера, генерал Павлов преспокойно сидел на спектакле в Минском театре. Правда, Советский Государь его равнодушия к тому, что творилось на границе, не разделял. В критический момент сражения при Прейсиш–Эйлау главнокомандующий генерал Беннигсен бросил войска и сбежал неведомо куда на целых четыре часа. Но не был за то наказан. В один из самых сложных дней начального периода войны генерал Павлов, бросив штаб, выехал в неизвестном направлении, но был арестован. Предательское, умышленное бездействие Беннигсена в ходе сражения при Прейсиш–Эйлау едва не вылилось в поражение Русской армии и стоило огромных напрасных потерь. Предательская деятельность генерала Павлова в канун и в первые дни войны стоила Красной Армии гигантских потерь, особенно в авиации и фактически открыло гитлеровцам путь на Москву.
В критические дни лета 1812 года спасение России было поручено великому Русскому полководцу, ученику блистательного Cуворова, Михаилу Илларионовичу Кутузову. В критические дни лета 1941 года спасение положение на западном, угрожающем Москве направлении было поручено величайшему Русскому Советскому полководцу генералу Андрею Ивановичу Ерёменко, имя которого более чем незаслуженно затушёвано в истории. Западный фронт, а затем решающая роль в руководстве Западным направлением были поручены Ерёменко, который и под Смоленском, и под Сталинградом, и в Карпатах показал, что умеет воевать по Суворовским заветам. Многие его блистательные победы приписаны некоторым другим полководцам, оказавшимся на более высоких постах после ухода из жизни Верховного Главнокомандующего Сталина.
Не случайно Сталин с особым вниманием изучал боевую летопись Отечественной войны 1812 года. Очень много аналогий напрашивается при сравнении хода боевых действий в этих двух Отечественных войнах. Нам известны слова Екатерины Великой: «Не зная прошлого, можно ли предпринимать какие–либо меры в настоящем и будущем?».
Итак, мы начинаем рассказ о великой битве с «французским Гитлером», в которой участвовали пращуры тех, кто многие десятилетия спустя вступил в жестокую битву с Гитлером, выпестованным и вооружённым Западной Европой. С тем Гитлером, от коего впоследствии европейцев спасали потомки тех, кто её спасал от Наполеона и в 1807, и в 1813, и в 1814 годах.