Г Л А В А 32
Огромный, красивый человек, широкими, твердыми шагами, размашисто и уверенно, браво вышагивал босиком, по проселочной, деревенской дороге, бурча под нос хит «Биттлз», про желтую подводную лодку. Красивая седина, низкий, бархатный голос, и безумно, панически, фатально, счастливые глаза. Свет, тепло, и покой, шли за ним по пятам, почти бежали, боясь потерять его, среди чистого воздуха, некошеной травы, и фигурных, живописных, ароматных, коровьих лепешек. Не он нуждался в них,- а они дорожили его благосклонностью! Он знал о настоящей, земной жизни, все, и не нуждался в рекламе счастья. Удивить, обидеть, унизить жизненными проблемами, его - было невозможно, как невозможно было, найти в нем самом, эти самые проблемы. Одной рукой, придерживая рясу, другой, размахивая кроссовками, как полостями вентилятора, отец Сергий, направлялся на утреннюю службу, в когда-то, богом забытую, церквушку, в «умирающей» приволжской деревушке. В деревушке, где не было ни одной дороги, которая могла бы привести к храму, так как не было самого храма. Когда-то, «умирающей» деревушке, где из сорока пяти дворов, в живых оставалось десять, из коих, только три бабки, желали дойти до дверей, давно забитого гвоздями, амбара, именуемого, при строительстве,- церковью. Нет. Жителей деревни, было немногим больше. Но только три, пока еще, веровали. Отец Сергий, сам пришел туда, как будто, только об этом всю жизнь, и мечтал, как о самом дорогом подарке, или награде. Пришел сам, прихватив с собой свою матушку, и дочь, озорницу. Бабки, поначалу, шарахались, от столь веселого, и жизнерадостного священнослужителя. Жизнь, давно не радовала их ничем: ни пенсиями, ни урожаем картошки. Казалось, все отвернулись от них, включая природу. Привычка, и скука, одурманила мужичков самогоном. Тоска, и замужнее одиночество, состарило теток до неузнаваемости. А тут он: веселый и простой; не гордый и трезвый; пользующийся одеколоном, а под рясой, - джинсы и кроссовки. Смеясь, напевая, и шутя, он отремонтировал церковь, поражая местных жителей, своим нестандартным юмором, красивым пением, и располагающей улыбкой. Но, не любовь к жизни, расположила древних бабулек к нему, а его хорошая память, и внимательность к их болезням. Впервые, в деревне появился человек, который еще не знал, у кого, что болит, и с огромным удовольствием мог выслушивать эти стенания, снова и снова. Ради них, вставал ранним утром, и изо дня в день, проводил служения, будь то праздники, или будни. Он жил радостно, и бабок заразил тем же. Они окрепли здоровьем, и воспряли духом, чем ввели в заблуждение, городских родственников. Молва об отце Сергии, распространилась далеко за пределы области. Он не лечил, и не предсказывал будущее. Он не вторгался в чужую жизнь, со своими нравоучениями, на правах рясы. Он просто жил, и жил: по-настоящему; соскучившись; открыто; не надышавшись; не напевшись; не натанцевавшись. Вечерами, на завалинке, он голосил с бабками народные казачьи песни, подвывая им в такт, и пританцовывая. По нему ползала дочь, а его хронически беременная матушка, поймав, и вернув домой, норовистую корову Мурку, процеживала парное молоко, охая, и нахваливая ее за удой, и браня за своенравный характер. Матушка сияла от счастья, душевного благополучия, и от своего предназначения. К батюшке, съезжались на крещение, на причастие, на венчание, на исповедь, на отпевание, на благословение. Переступая врата церкви: и богач, и нищий, имели одни права, и привилегии. Поначалу, родственники заброшенных бабок, поражались чрезмерной жадности к жизни, и открытости, неизвестно откуда взятого, батюшки. Уж больно, непривычный образ священнослужителя: без надменности и важности, с полным отсутствием чувства избранности и превосходства. Да и какой это поборник веры? Бегает по утрам, в одних портках, по деревне,- зарядку делает. Зимой,- в проруби купается, а летом, с приезжими к бабкам внуками,- в футбол гоняет. Как поверить такому? Как покаяться в своих грехах? Как открыться? Уж больно неавторитетно, он выглядит: несерьезен; неубедителен. Но, незаметно для всех, жизнь в деревушке, стала меняться. Дерзкие подростки, сосланные родителями, к бабкам на каникулы, по неизвестным причинам, и в первую очередь,- для самих себя, помогали ремонтировать храм, и чистить заброшенные колодцы, в которых когда-то, была самая чистая, вкусная, и холодная водица, во всей округе. А, непросыхающие от самогона, помутневшие от скуки и импотенции, мужички,- по кусочкам, по запчастям, собрали невиданную доселе никому, машину – вертолет, работающую на дизельном топливе. Не то - пахала, не то - жала. Много дымила, и очень медленно ездила. Хотя, если бы, кое-что додумать, то могла бы, быстро летать. Но не в этом было ее основное предназначение. В деревне - заработали мозги, а она - просто плод больного мозга, его реальное воплощение. А что можно было изобрести, после десятилетий запоя?...
« PERPETUUM MOBILE », был по заслугам оценен, и освещен отцом Сергием, что придало мужикам большую уверенность, в правильно выбранном, творческом пути. Время на самогон, оставалось все меньше и меньше. «Гениальные» идеи, росли и размножались, как грибы после дождя. А тут еще, и пытливый, подрастающий ум, суетящихся под ногами, мальчишек, не давал мужикам, расслабляться. Протрезвевшие мужики, стали обращать внимание на женский пол, а те, в свою очередь, неожиданно помолодев, достали из своих «сундуков» , вышедшие из моды тряпки, бросились их перешивать, передавая друг другу пожелтевшие выкройки из «Бурды», десятилетней давности. И опять же,- дело не в моде, и дорогой одежде. У людей - появилось желание любить, и быть любимыми, а главное,- появилось на все это,- время и здоровье. Души, постепенно очищались, от смрада алкоголя, тупиковой безысходности, безденежья, и безразличия к себе, и другим. Души стали требовать, и нуждаться, в красоте, и чистоте, как зрительной, так и внутренней. Чего бы отец Сергий не касался, прямо или косвенно, все сбывалось. Только предложил бабкам, создать фолклерный ансамбль, как забрел в их глухомань, некий искатель старинных, казачьих баллад, и проявил неподдельный интерес, к их творчеству. Слушал. Записывал. Пел. Снова слушал, и записывал. Жил неделю, и испарился. И только о нем все забыли, как приехала из столицы небольшая машина, с народными нехитрыми инструментами, костюмами, и теплым, благодарным письмом, с приглашением на международный конкурс, самобытной народной старинной музыки, для непрофессионалов, с подтверждением оплаты дороги, и проживания. Бабки осмелели. Скрипя, выпрямили спины, и, получив благословение от батюшки,- рванули в столицу. Победительниц, встречала на вокзале районного центра, вся деревня. Батюшка, по случаю, надел косоворотку, и орал казачью «походную», громче всех. Казалось, что и природа, сменила гнев на милость, и порадовала крестьян, хорошим урожаем картошки. Хозяйства крепли. Люди возвращались на отцовские земли, погостить на время,- оставались навсегда. Жилось понятней, дышалось легче; верилось, хотелось, моглось. Смех, все чаще и чаще, заглушал собою стенания и слезы. Да! И слезы…. Не все подвластно человеку, каким особенным и необыкновенным, он не был бы. Вот и батюшка. Не учил жить. Не избавлял людей от проблем и забот. Не упрощал, и не приукрашал действительность. Просто рядом с ним, жизнь вращалась на новом, качественном уровне: не тянулась и прозябала, а кипела, и била ключом. Появлялся интерес к ней, а с ним и проблемы, вопросы, задачи. Качество жизни, может быть, и было ему подвластно. Но не срок. Отец Сергий, отпевал, и хоронил, ушедших из нее. Вместе со всей деревней, плакал, и скорбил. Верили ему, а через это, и в храм ходить стали.
Вы думаете, я мечтаю, фантазирую, брежу? Отнюдь. Все правда. Все истина. Только не сейчас, не сегодня. Скоро! Очень скоро, все будет так, как написано! А сегодня: я, папа, и Матвей, стояли на перроне железнодорожного вокзала. Весело болтали, смеялись, вспоминая школьные проделки, о которых я уже давно забыла, как и не со мной все это было. Держали друг друга за руки, временами замолкали, пытаясь отыскать новую тему для разговора. Но, как не тужились,- ее не было. Я не затрагивала Мотиного прошлого, он,- моего настоящего. Казалось, мы стали совсем чужие. Зачем вся эта видимость, покровительство, и близость? События для галочки; улыбки, от угрызения совести? Немое желание крепкого сна, все для удовлетворения собственного чувства вины? Мы стали совсем чужие! И это не сон, а явь! Но так казалось всем, кроме нас. Только мы вдвоем знали то, чего не знал никто. Вернее,- он знал, а я только чувствовала, что что-то знаю. Между нами существовал целый мир. Неизвестный мне мир: ранимый, невидимый, безумный, и вкусно пахнущий. Его реальность - не объяснить; не доказать; не умом описать. Просто есть - и все! Рядом с Матвеем, я чувствовала себя, ничтожно беспомощной, и приговоренной. Казалось, что он знал обо мне то, чего никто не знал, и не мог никогда узнать. А эти ощущения,- не из приятных! Уж, поверьте на слово! После его внезапного выздоровления, я единственная, кто хотела, чтобы он уехал, и чем быстрее,- тем лучше!
Нет! Не гнала, не пряталась, не намекала. Просто, видеть его было,- как на больной мозоль наступать, с каждым шагом, - все больнее, и больнее! Вспомните: всегда готовишь себя к боли заранее, и она не заставляет себя долго ждать. Так и с ним! В душе тревога и боль, непонятная амнезия, и все время хочется, что-то вспомнить. Но ничего, кроме головной боли, громкого, натужного, шуршания мозгов, и обиды на все это. А он всегда смотрит прямо в глаза, и улыбается, как будто, мысли читает, гад!
Вот и сегодня: смотрит, ухмыляется, как будто, все заранее знает, и про себя, и про нас. Довольный, аж противно! Куда направляется? Не говорит. Ведет себя загадочно. Денег не берет: ни в долг, ни в качестве подарка. Сколько не навязывали, не намекали, все одно: «Всему свое время». Квартиру вернули ему по закону, только он сам от нее отказался: там двое несовершеннолетних детей уже проживало. Вот такой он, правильный! Может, поэтому и хочу, чтобы быстрей уехал. Мне, самой такой несовершенной, подкупной, и продуманной, такой образец человеческого совершенства, видеть перед глазами, слишком часто,- невмоготу. Себя люблю и ценю, а после общения с ним, всегда кое-что, перевоспитать, перекроить, и залатать в себе, хочется. Моя самооценка, всегда по жизни, зашкаливает, а с ним – наоборот: падает ниже плинтуса, к чему я совсем не привыкла, да и привыкать не собираюсь.
Вот он и уехал: в никуда, в свое будущее, оставив меня, в моем удобном, уютном, комфортном настоящем; с моими старыми привычками, и недостатками, которые, мне так и не удается, исправить, от того и приходиться, их просто полюбить, и ими просто гордиться.
И представьте, как велико было наше удивление, увидеть Мотю через несколько лет, в рясе, с женой, – беременной матушкой, Надеждой. Получив, накануне, телеграмму о приезде, от своей знакомой Надежды, той самой медсестры из психушки, с которой мы так неожиданно и крепко подружились, мы отправились на вокзал, дабы встретить ее, а также, и ее хахаля. Мы часто с ней перезванивались, переписывались, по электронной почте. Я была в курсе всех ее дел. Я сама ее провожала в столицу, когда она уволилась с работы. Переживала за ее безрассудство, намекая, что столица не резиновая, и что нам, только кажется, что лучше везде, где нас нет. Помню, что меня даже настораживала ее улыбка, и неподдельное счастье и радость, на перроне, при расставании. Как можно быть такой глупой, непродуманной, и простодушной? Помню, что взяла с нее клятву, вернуться домой, к нам, если жизнь в чужом городе не сложится. Помню, как переживала, когда узнала, о ее скором знакомстве, с «замечательным» человеком, от которого она была без ума, и мечтала о нем всю жизнь. Я слушала по телефону ее влюбленный бред, и пыталась намекнуть, что ее объект обожания, может оказаться, простым прохиндеем, или аферистом. На что она громко смеялась, как будто, я анекдот ей рассказывала. Ну, дурище народное! Что с нее взять?
Я немного успокоилась, когда она прислала телеграмму о приезде, а по телефону намекнула, что приедет не одна, а со своим избранником.
Лучше - один раз увидеть, чем сто раз услышать, вспомнила я, и взяла на вокзал Дениса. У него глаз наметанный, на всякого рода неполноценности, а я могу, и преувеличить немного. Но то, что мы увидели,- преувеличивать не пришлось, а о неполноценности,- не было и речи. Все настолько дышало, пыхало, и излучало, такую образцовую, завидную полноценность, что я, даже не могла обнять Надежду, настолько этого «добра» было много! А Мотя! Как ему шла ряса! Глупо так говорить, знаю! Но все равно, повторюсь: Как ему было ловко! Огромный, статный, монолитный, и нерушимый. Чудесные, чудесные глаза, и море, океан счастья.
Я, как ребенок, скакала вокруг них, не зная, кого первого отругать за вранье, а потом расцеловать за такой подарок, такой праздник жизни! Мы все смеялись, и шутили, как дети. На следующий день, они уехали в ту самую деревушку, и обосновались там, навсегда. Мы с папой, были там частыми, и желанными гостями. Какие там грибы! Какая рыбалка!
Отец Сергий, крестил мою внучку, Сонечку. А я,- была крестницей его первой дочери, Евдокии, в быту – Баси. Крестили их - в один день, в одной купели. Никогда не догадаетесь, что Ядя и Бася, одно и тоже имя, и, как выяснилось,- один и тот же, характер! Природа - самый волшебный волшебник, и самый хитрый плут.
Вот, ведь жизнь,- смешная штука! Мужчине всегда,- немногим за сорок. А женщине, как ни стараешься, всегда уже за тридцать, и дети.
Моя первая внучка, и его единственная дочь, родились, почти одновременно. Шутка природы! Капризы судьбы! Как ни назови,- все одно: жизнь – это здорово! Соня, была продолжением моей жизни. Бася,- стала светлым началом Мотиной, второй жизни.
На серебряную свадьбу, мы с папой, наконец-таки, решились, на серьезный, и ответственный шаг. Мы обвенчались! Кто нас венчал? Не смешите!….
Все так! Все будет, именно так! Я знаю! Не спрашивайте, откуда? Просто знаю, и все!
Да будет так! ……….., а пока …..
Пока есть время на жизнь. На удивительную, непредсказуемую, забавную жизнь, которая не давала мне успокоиться, и одряхлеть телом и мозгами, подкидывая новые приключения, идеи, и нестандартные обстоятельства, испытывая меня на прочность, веру, и любовь. Подкидывала, и смотрела, как я горю, подобно березовым поленьям, брошенным в разбушевавшийся огонь, шикарного домашнего очага, или тлея, в обыкновенном, простом камине, восемнадцатого века. Кому, какой очаг, и процесс,- ближе. Поверьте, если гореть до конца,- то нет никакой разницы где!… Но, если вы не готовы к подобным жертвам со своей стороны, и ваш домашний очаг, вам по прежнему, дорог ……, а дорогой камин….. Стоп! Это, совсем другая история! И как говорит один мой хороший знакомый: « Надо уметь отличать Бисмарка, от насморка!» Как хотите, так и понимайте! Да будет так!.........., а пока…..