Ася сосредоточенно всматривалась в монитор кассового аппарата, выискивая в длинном списке овощей проклятую брюссельскую капусту. Кто вообще ест эту горькую дрянь? Она подняла глаза на покупателя. Ах, вот кто. Ну, тогда понятно.
Этот покупатель приходил примерно каждые две недели и не запомнить его было невозможно. Высокий, но пытающийся скрыть свой рост неуклюжей сутулостью, анорексичный блондин лет двадцати.
Одевался по нынешним временам оригинально: джинсы, натянутые почти до подмышек, серая рубаха, застёгнутая на все пуговицы, с воротом, впивающимся в тощую индюшачью шейку. Вещи застиранные до ветхости, такое чувство, что их носило не одно поколение неприкаянных интеллигентов. Дополняла образ стрижка под горшок с идиотской прямой челкой над серьёзными серыми глазами.
Весь вид создавал впечатление… Ася поискала слово, и самым подходящим было “зачуханный”. Так её мама брезгливо говорила о соседских детях — “не играй ты с этими зачуханными Шмулькиными. Ещё вшей подцепишь”.
Говорил парень приглушённым басом с сильным русским акцентом. Странно, что при виде кассирши с именем “Ася” на бейджике, никогда не переходил на русский язык, как это спешили делать другие экс-соотечественники.
Хотя, особого общения и не происходило. Он только недоверчиво переспрашивал: “Сколько?”, и лез в карман за потёртой картонной коробочкой из-под лекарств, служившей ему кошельком. Склонялся над пригоршней в позе “кощей над златом чахнет”, скрупулезно отсчитывал шекели и агороты, и высыпал в Асину нетерпеливо протянутую ладошку.
Ася посчитала покупки, служебным голосом без интонации, сообщила счёт и отвернулась. В этот раз парень не переспросил сколько, только зашуршала картонка и со звоном посыпалась на пол мелочь. Он неуклюже упал на колени и начал сгребать монетки в кучку, приговаривая “господи, ну что ж это такое”
По-русски, с удовлетворением отметила Ася. Ей вдруг стало ужасно жалко зачуханного юношу. Не его вина, что родители вырастили таким. Наверное, жил со старенькой бабушкой, в то время, как мама с папой ездили калымить куда-нибудь на Север. А бабушка воспитывала по своим понятиям. В церковь таскала, поди, а может и била.
Ася вспомнила свою бабушку Зину, странный, копчёный запах пожелтевшей от времени Библии, чёрный провал беззубого рта, бормочущий непонятные угрозы. “И не совестно тебе, бесстыжая? Боженька все видит, вот накажет тебя, будешь вечно гореть в гиене”
Лет до пятнадцати Ася не понимала, что значит “гореть в гиене”, но “вечно гореть” звучало страшно. Она до сих пор огня боится. И на шашлыки поэтому не любит ездить.
Парень уже поднялся с колен, слегка отряхнул брюки, хотя на серой выцветшей ткани пыль была не особо заметна. Щёки покраснели от прилившей крови, а в глазах блестели слезы. Ну вот, расстроился как, бедолага. Да, сразу видно — тонкая натура, обнажённые нервы.
Может, он поэт? Сидит у стола в полуосвещённой каморке, в окно рвутся звуки заунывной восточной музыки. Он закрывает окно поплотнее, заваривает чай прямо в чашке, задумчиво следит за оседающими чаинками, похожими на медленно падающие хлопья чёрного снега. Лицо юноши одухотворено и прекрасно, в глазах вспыхивает радость озарения, и он торопливо записывает гениальные строки о любви и боли, о счастье и трагедии.
Ей захотелось сказать ему что-нибудь приятное. Утешить как-то, дать понять, что она видит, какая у него возвышенная натура. Но на ум не пришло ничего, кроме:
— У нас сегодня скидка на ваш любимый йогурт. Двадцать процентов, — сказала, улыбнулась, и стыдливо спрятала руки с начавшим облезать недельной давности маникюром.
Парень оторопело молчал. Да и она только сейчас поняла, что впервые заговорила с ним по-русски.
Пауза затягивалась, Ася начала краснеть, он продолжал молчать, глядя на неё в упор серыми холодными глазами.
— Так вы не хотите йогурт со скидкой? — первой сдалась Ася.
Губы парня зашевелились, и на мгновение ей показалось, что он сейчас улыбнётся. Но вместо улыбки его рот искривился в брезгливом оскале и проорал:
— Нет, не хочу! Ты по какому праву, корова тупая, меня оскорбляешь, а? — голос, всегда такой низкий и приятный, превратился в противный визг.
Настала очередь Аси изумиться.
— Оскорбляю? Я? Да чем же?! Это вы меня только что коровой тупой обозвали, за что?!
— А чё ты меня в нищие записала? Подачки свои суёшь? Тебя кто-то просил? — он так визжал, что у Аси заломило в висках.
— Я думала, вам будет приятно… Я хотела…
— Думала она, хотела… Молчи в тряпочку, когда не спрашивают.— он швырнул мелочь в железное блюдечко для денег, схватил пакет с покупками и, гордо расправив плечи, пошёл к выходу.
Уборщица тётя Галя, наблюдавшая эту сцену с открытым ртом, покрутила пальцем у виска. Ася пожала плечами.
Творческие люди такие ранимые.