Задача особой важности
А между тем, русский авангард стремительно продвигался вперёд. И даже прозорливый его начальник генерал-лейтенант князь Пётр Иванович Багратион не подозревал о планах противника.
Полковник Ивлев появился в Елизаветградском гусарском полку, когда полк, действуя на острие авангарда, возглавляемого князем Багратионом, вышел на подступы к местечку Лёбау.
Поручик Теремрин, возможно, и не обратил бы на него внимания, поскольку был постоянно впереди, но полковник сам обратил внимание на поручика. Вечером он прискакал к нему, когда сотня Теремрина располагалась на отдых после жаркого боевого дня.
Это был высокий, статный офицер лет сорока, причём, явно не гусарской закваски. Во всех движениях, в манере говорить чувствовались высокая внутренняя культура, такт, но в тоже время обращали на себя внимание жёсткость и твёрдость во всём, что касалось дела.
В течение дня он дважды успел побывать в сотне Теремрина, очень кратко опрашивал пленных, а иногда и жителей только что занятых населённых пунктов. Он словно искал кого-то или что-то. Но, судя по всему, не нашёл того, чего искал. И вот вечером он попросил Теремрина уделить ему время для серьёзного разговора. Памятуя о распоряжении полковника Юрковского оказывать этому офицеру всяческое содействие, Теремрин с готовностью согласился.
Отъехали в сторонку, остановились на опушке небольшой рощицы. Ординарцы полковника удалились на почтительное расстояние, чтобы не мешать беседе.
– Полковник Ивлев, – представился офицер и уточнил: – Ивлев Василий Степанович. Можете называть меня по имени и отчеству.
– Поручик Теремрин…
– Да, да, знаю, – сказал Ивлев. – Знаю, Николай Дмитриевич, знаю о вас всё и даже больше того, что вы сами о себе знаете.
Теремрин, поражённый загадочной фразой, с любопытством посмотрел на полковника.
– Вы удивлены? Не удивляйтесь. Я служу по квартирмейстерской части, но... служу у генерала Барклая-де-Толли. Он постепенно, исподволь, под покровительством графа Аракчеева, занимается возрождением разведывательных органов, разгромленных в первые дни царствования Императора Александра.
Теремрин промолчал. Что он мог сказать? Его не могло не удивить то, что его персона стала предметом интереса. Он ждал пояснений, и Ивлев не стал долго испытывать его терпение:
– Именно я сделал всё для того, что бы ваш отец смог как можно быстрее забрать вас из семьи немецких колонистов, в которой вас оставили после Альпийского похода Суворова, полагая уже безнадёжным. Я ведь негласно сопровождал вашего отца в той поездке. В мою задачу входило определить, насколько могло повредить делу ваше пребывание в доме так называемого немецкого колониста. То, что оставили вас именно в той семье, представьте, было сущей случайностью, а вот то, что семья эта оказалась на театре военных действий, случайностью не было.
– Я вас не понимаю, – проговорил Теремрин. – Я ничего не могу понять. Ведь меня оставили по решению Великого князя Константина Павловича…
– Представьте, Великий князь даже не предполагал, что под видом немецкого колониста скрывался хорошо законспирированный наш агент, внедрённый в те края ещё Светлейшим Князем Потёмкиным, который был великим мастером ведения разведки, – пояснил Ивлев. – Чтобы вам было понятнее дальнейшее, я вам поведаю предысторию, которая тайной ныне уже не является. Хотите послушать?
– Да, конечно. Но прежде мне хотелось бы узнать, где сейчас семья колониста?
– Вы хотите сказать, где его дочь Тюри?
– Да, именно так! – с надеждой воскликнул Теремрин и весь обратился в слух.
– И всё же начнём по порядку. Вперёд не будем забегать. Мне довелось побывать у Курта Зигфрида – таково было официальное имя агента – восемнадцать лет назад, во время осады Очакова. Я обеспечивал прикрытие одной удивительной по дерзости разведывательной операции князя Потёмкина. Для успешного штурма турецкой крепости Потёмкину были крайне необходимы планы подземных минных галерей, которыми опоясали Очаков французские инженеры. Он знал, что все эти планы хранятся в военном министерстве Франции, в Париже. Кроме того, Светлейший чувствовал, что во Франции назревают серьёзные события, что там пахнет революцией, и стремился выяснить планы французского министерства иностранных дел по отношению к России. Революции революциями, а политика западноевропейских стран неизменно оставалась враждебной по отношению к нам. И вот однажды в лагере под Очаковом, во время обеда, на котором присутствовали и австрийский военный агент в России принц де Линь, и, кажется, даже французский посланник граф Филипп де Сегюр, Светлейший во всеуслышание заявил:
«Сказывают, в Париже шьют модные башмачки для прекрасных дам. Так вот, ехать вам, подполковник Боур, – обратился он к своему адъютанту, – в Париж за башмачками для Прасковьи Андреевны Потёмкиной».
– Кто эта Прасковья Андреевна? Ведь Светлейший не был женат, – поинтересовался Теремрин, заинтересованный рассказом, но мало пока понимающий, какое всё это имеет отношение к тому, что волновало его в тот момент особенно остро – к дочери Русского агента, скрывавшегося под именем немецкого колониста.
– Жена внучатого племянника Светлейшего генерал-поручика Павла Сергеевича Потёмкина, командовавшего в то время Кавказским корпусом. Ну, а почему она оказалась в лагере под Очаковом, не наше с вами дело. Боур выехал. План был гениален. Боур должен был развеселить французскую публику столь причудливым заданием Светлейшего князя, о коем и так в Европе рассказывали небылицы. Кстати Григорий Александрович знал о них, но был равнодушен. Он рассчитывал, что башмачки достаточно благовидный предлог поездки его адъютанта в Париж, благовидный именно благодаря сплетням и небылицам. Главной же задачей Боура были планы подземных минных галерей и документы министерства иностранных дел, которые он должен был достать через агентуру Потёмкина в Париже и немедленно доставить в лагерь под Очаков.
– Но при чём же здесь Курт Зигфрид? Он жил в Париже? – спросил Теремрин.
– Нет, – возразил Ивлев. – В Париже всё было организовано другими людьми. Там даже водевиль сочинили о том, как предводитель армии, готовящейся к штурму, думает не о штурме, а об ублажении прекрасных дам. Боур всё выполнил и тайно выехал из Парижа именно в тот день, когда состоялась премьера водевиля, где его ждали как почётного гостя и зрителя. Но Светлейшего никогда нельзя было упрекнуть в том, что он недооценивал противника. И на сей раз он не исключал того, что в Париже могут хватиться пропажи, и организуют погоню, чтобы вернуть документы. А потому организовал операцию прикрытия. По его тайному распоряжению и уже совсем не открыто, а тайно, под видом путешественника, я выехал в Западную Европу с задачей встретить Боура в условленном месте и далее везти добытые им документы особым маршрутом. Остановился я как раз в доме Курта Зигфрида и жил там некоторое время, осматривая окрестности, бывая в знатных домах и демонстрируя полное презрение к политике и ко всему, что касается военных событий в России. В Европе было спокойно, Европа доживала последние мирные годы.
– Вы жили в доме, в котором двенадцать лет спустя…
– Да, да в том доме, где вы победили смерть благодаря несравненной вашей возлюбленной, Тюри, – подтвердил Ивлев. – А тогда, когда я жил там, ей было лет семь–восемь. Но я помню это милую и очень добрую душою крошку. В назначенный час я тайно получил от Боура документы, надёжно спрятал их, выждал ещё некоторое время, чтобы убедиться, что слежка отсутствует, а потом уже спокойно повёз их в Россию, где снова передал Боуру. Впрочем, предосторожности оказались излишними. Французы хватились пропажи, когда Боур уже вручил документы Светлейшему, ну и, разумеется, башмачки. Не имея возможности вернуть документы, французы умолчали об их пропаже, но раструбили об очередной причуде Светлейшего князя.
– Но что же Тюри?
– Вот теперь мы подошли к самому важному моменту этой истории, – сказал Ивлев. – Дело в том, что у Курта Зигфрида есть доброе Русское имя, которое пока ещё не настало время назвать.
– Так значит Тюри Русская! – радостно воскликнул Теремрин.
– Наполовину. Но она об этом не знает, как не знала и её мать о том, кем на самом деле был Курт Зигфрид.
– Но где же они теперь и что с ними?
– Именно это я и должен установить. Дело в том, что, как я уже говорил, вас совершенно случайно оставили в его доме. Когда об этом узнали в Петербурге те люди, которые отвечали за связь с Куртом Зигфридом, они серьёзно забеспокоились, ведь то, что вы остались у него, привлекало к нему лишнее внимание. Но, казалось бы, всё обошлось. Я был сторонником того, чтобы за вами ехал ваш отец, поскольку он боевой генерал, никак не связанный с Тайной экспедицией Сената. Французская разведка не могла его заподозрить ни в чём. Но после Аустерлица обстановка поменялась. Нам необходимо было получать сведения о том, что происходит непосредственно в Пруссии: готова ли она к отражению нашествия Наполеона, не переметнётся ли прусский король на его сторону. Курт переехал вместе со всей своей семьёй в Восточную Пруссию.
– Не может быть? Они теперь где-то здесь?
– Должны быть здесь… И он, и его супруга, и дочь с пятилетним сыном, – подтвердил Ивлев.
– С сыном? – переспросил Теремрин. – С пятилетним сыном? Она что же, замужем?
– Нет, и никогда не была. Ребёнок родился после вашего отъезда, Теремрин. Родился через положенный для такого события срок.
– Не может быть, – проговорил Теремрин.
– Не может? – переспросил Ивлев, пытливо посмотрев на него.
– Может, – признался Теремрин и, наверное, легко было бы рассмотреть румянец на щеках, если бы уже не сгустились сумерки. – Но где же они, где? Где Тюри? Где? – он не решился сказать «сын» и проговорил, – Где же мальчик? – и только после паузы прибавил: – Где мой сын?
Ивлев молчал.
– С ними что-то случилось? – испуганно спросил Теремрин.
– Если бы я мог знать, – вздохнув, молвил Ивлев. – Связь прервалась. У нас была весьма сложная система связи. Впрочем, это к делу не относится, да и не подлежит разглашению. Последняя весточка пришла отсюда, из этих мест, из Лёбау.
– Из Лёбау?
– Возможно, они сейчас в Торне. Во всяком случае, мне придётся тайно выехать туда.
– Я могу включиться в поиск?
Ивлев некоторое время не отвечал. Затем, молвил:
– Курт Зигфрид сообщил, что сумел получить очень важные документы. Ну, как вы можете включиться в поиск?
– Узнать, где находятся, и отбить…
– Как же узнать? И у кого отбить? Есть надежда, что Курт Зигфрид не раскрыт. Я подумал о другом. Вот если французской контрразведке удалось раскрыть его, они могут выйти на вас. Во всяком случае, не исключено, что попробуют какую-то комбинацию. Как знать, может быть, их в своё время заинтересовало то, что Русский офицер, сын известного боевого генерала, был оставлен в семье именно этого немца.
– Завербовать что ли попытаются? Это бесполезно, – сказал Теремрин.
– Подобное было бы слишком примитивно. Но как-то вашу связь с Тюри, ваше желание найти её и увидеть, могут использовать. Ведь на Западе зачастую судят о нас по себе, на продажном Западе, порой, считают, что и у нас всё продаётся. Я не исключаю, что на вас могут выйти с какими-то предложениями, а потому решил раскрыть перед вами все тайны, – сказал Ивлев. – Может случиться, что, к примеру, Тюри узнает каким-то образом, что вы находитесь здесь, в армии, и предпримет попытку заявить о себе. Одним словом, будьте готовы к неожиданностям.
После паузы, он проговорил:
– И последний вопрос. Скажите, вы не изменили отношения к вашей возлюбленной? Вы не остыли к ней?
– О, нет, что вы…
– Хорошо, – сказал Ивлев. – Я буду при Юрковском. Честь имею, – и Ивлев поскакал прочь, сопровождаемый точно выросшими из земли своими то ли адъютантами, то ли ординарцами.
Теремрин вернулся к своей сотне. Гусары разводили бивачные костры. Старались каждый за пятерых – сохранялась необходимость в дезинформации противника. Нужно было заставить корпус Бернадота продолжать движение к Торну, чтобы удалить его от главных сил французской армии на возможно большее расстояние.
На душе было неспокойно. То, что он узнал от Ивлева, с одной стороны вселило надежду на встречу с Тюри, с другой, вызвало тревогу за неё и за того мальчугана, о существовании которого он узнал только что и который был его сыном.