Из сборника «Страна, которую мы забыли»
Глава 1. Обрывки
1.23. Вас тут не стояло
«В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил вчера мимо вашей стойки и до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул».
(Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита»)
Булгаковский Воланд утверждал, что московское народонаселение – обыкновенные люди. Квартирный вопрос только испортил их. Не берусь спорить с признанным авторитетом, но мне кажется, мессир недооценивал такой важный рычаг воздействия на массы, как очередь.
Между тем, вечная очередь сформировала и закалила характер не одного поколения моих сограждан. Я бы даже не побоялся вместо одного иностранного слова - «характер», употребить другое, не менее иностранное, но более ходкое – «менталитет».
Самое простое определение очереди - «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Почти по популярной загадке времен антиалкогольной кампании: «Длинная, черная, ругается матом, а глазки злые-злые. Что это? – Очередь за водкой». В отличие от многих других этот анекдот не совсем точно отражает действительность. Очередь за водкой в означенный период не могла быть продолговатой. Ведь задавить насмерть можно только в бесформенной толпе.
Но сначала речь пойдет о временах более ранних. Магазин «Рыба» на Проспекте Мира располагался на первом этаже роскошного кирпичного дома со стандартными для этого проекта архитектурными вычурностями. На другой стороне проспекта в подобном же доме располагался знаменитый на всю Москву Дом обуви. Последний за полвека пережил все потрясения без смены ориентации. А вот вывески на его визави за то же время менялись неоднократно. Слово «Рыба» на фасаде дома исчезло вскоре после возникновения фирмы «Океан» и одноименного магазина неподалеку, там же на Проспекте Мира. Он был оборудован по последнему слову торговой техники. Но это его не спасло, так как в итоге выяснилось, что и в океане с рыбой не густо.
Как раз в это время у армянского радио спросили, можно ли построить социализм в Сахаре, то есть в африканской пустыне? Вопрос был актуален в связи с возникновением в соответствующем регионе целого ряда государств так называемой социалистической ориентации. Главное радио страны уклончиво ответило, что можно попытаться, но вскоре наверняка начнутся перебои с песком. В общем, сегодня не осталось ни следа, ни от «Рыбы», ни от «Океана».
В начале 60-х на прилавке в старом рыбном можно было увидеть эмалированные лотки с черной икрой. Зернистая - по 21 рублю за килограмм, паюсная – по 19. Чтобы оценить, дорого это или дешево, призовем на помощь очередной анекдот, родившийся приблизительно в то же время. Он гласил, что рыбьи яйца стоят не дороже куриных. То есть один рубль тридцать копеек за десяток.
Красная икра стоила по сравнению с этим сущие копейки, рубля четыре за кило. Но не продавалась. Читатель может возмутиться, услышав такое от кандидата экономических наук. Разве может существовать цена сама по себе, без товара?! В свое оправдание замечу, что иногда мама приносила мне бутерброд с красной икрой из ресторана ЦДРИ (Центральный дом работников искусств). Днем в качестве столовой он обслуживал всех желающих, а не только обладателей заветных членских книжечек. В тамошнем буфете и случался дефицитный продукт. Естественно, в виде бутерброда, то есть с ресторанной наценкой. Считалось, что красная икра обладает целым набором полезных свойств. Заменить ее мог разве что отвратительный на вкус рыбий жир из аптечной бутылочки.
Вернемся, однако, к магазину «Рыба». Гораздо больше, чем эмалированные лотки и их содержимое, меня поражала прямоугольная ванная, облицованная кафелем. Здесь в проточной воде плавали настоящие живые карпы. Лежавший рядом сетчатый сачок подразумевал, что по просьбе покупателя продавщица могла выловить нужное число рыбин. Такой вот непритязательный океанариум.
Ко времени, когда я перешел в пятый класс, в лотках оставалась только килька и селедка, бассейн пересох, а сачок исчез за ненадобностью. Зато ко мне прикрепили очередного отстающего одноклассника, который всегда угощал меня воблой. В отличие от черной икры воблу в продаже я вообще никогда не видел. В ответ на мое удивление Юра Гусев объяснил, что его мама работает уборщицей в этом самом магазине «Рыба». Они и жили здесь же, то есть в коммунальной квартире на втором этаже над торговым залом. Вот из окна комнаты своего одноклассника я и увидел очередь. Она аккуратно закручивалась кольцом во дворе магазина, и с проспекта ее не было видно. Да, это была очередь за дефицитной воблой. И мой одноклассник, как знаток, объяснил, что воблу всегда продают именно так, со двора, а не в магазине, чтобы не создавать толкотни.
Однако, столь разумное решение далеко не всегда было возможно. В упомянутый Дом обуви тоже всегда тянулась очередь. Непосредственно вдоль огромных арочных витрин, выходящих на Проспект Мира. В отличие от воблы, которая, как известно, и в Африке - вобла, обувь нужно было, если не выбрать, то хотя бы примерить. То есть здесь очередь стояла не за товаром, а за правом войти в магазин. На протяжении многих лет наличие очереди удивительным образом служило достоверным индикатором того, что в Доме обуви «дают» или «выбросили» импортные женские сапоги. Почему вошло в обиход слово «дают», еще можно понять. Какая ерническая логика привела к возникновению термина «выбросили», оставляю гадать читателю.
Настроение в очереди зависело от того, насколько насущно необходимым считался товар. Например, очередь за туалетной бумагой воспринималась с юмором. Как и сама туалетная бумага, которая внезапно вошла в обиход. В течение многих десятилетий в каждой уважающей себя уборной лежали в тряпичной сумочке, прикрепленной к стене, аккуратно нарезанные из газет квадратики. Не зная этого, невозможно понять анекдот из тех времен. «Ты какие газеты покупаешь?» – спрашивает один приятель у другого. «Никакие. У меня радио есть», - отвечает тот. На что немедленно следует ехидный вопрос: «А в уборную ты с антенной ходишь?»
Впрочем, очередь за туалетной бумагой в любом случае двигалась довольно быстро, так как товар штучный, взвешивания и упаковки не требует. Сквозь рулоны продевалась бечевка, и возникшая таким образом гирлянда была готова к транспортировке до места предназначения. Определить, что где-то дают туалетную бумагу, обычно можно было по гражданам, гордо несущим на шее эти самые гирлянды. К одному из них пристал прохожий, пытаясь узнать, где выбросили дефицит. Счастливчик долго отнекивался, пока, наконец, по секрету не признался, что несет бумагу из химчистки.
В большинстве очередей было, однако, не до смеха.
По тогдашним меркам считалось, что мои родители хорошо зарабатывают. Тем не менее, мне всегда казалось, что покупать апельсины огромными сетками, как картошку, несколько диковато. Мой столичный снобизм остудил приятель из Волгограда. Он, например, вообще узнал о существовании цитрусовых, только когда приехал в Москву поступать в институт. Ни апельсины, ни даже лимоны никогда не продавались в магазинах его родного города, которым он, тем не менее, очень гордился.
Так же неожиданно, как туалетная бумага, на горизонте вдруг возникли бананы. В отличие от брынзы, они почти всегда были ядовито зеленого цвета. Сейчас таких почему-то не бывает, поэтому придется читателю поверить мне на слово. Несмотря на цвет и запоздалое повышение цены, за бананами тоже выстраивались очереди. Одни из самых безнадежных. И в основном тоже составленные из приезжих. Насмешливо-иронический термин «гости столицы» еще не вошел в обиход. Как, впрочем, и бюрократический «иногородние».
Дело в том, что к этому времени социалистическая система доставки товаров потребителю (по-нынешнему – логистика) достигла максимума простоты и совершенства. Всё сначала доставлялось в Москву, а уже потом из столицы население самостоятельно развозило закупленное по городам и весям. Пока речь шла об импортных сапогах или апельсинах еще можно было посмеиваться. Но уровень благосостояния, в соответствии с решениями партии и правительства, рос, как снежный ком.
Отсюда еще один вариант загадки: «Длинная, зеленая, битком набита, пахнет колбасой. Что это? – Электричка из Москвы в Калугу (Владимир, Рязань…)». Название города рассказчик подставлял по своему разумению в зависимости от аудитории.
Весьма угрюмо выглядела очередь на привокзальной стоянке такси. Впрочем, стояли здесь люди, а не автомобили. Последние то подъезжали шустрыми стайками, то довольно долго вовсе отсутствовали. Ждать были обречены пассажиры прибывших поездов, отягощенные багажом. Малолетние дети компенсировали наличие чемоданов и узлов, так как давали право на «внеочередное обслуживание». В результате, параллельно с основной длинной очередью образовывалась струйка поменьше из семей с детьми. Относительный порядок в очередях сохранялся благодаря дежурному, который распределял подъезжавшие авто с шашечками. У некоторых их них сквозь ветровое стекло можно было разглядеть не только зеленый глазок, но и надпись на опущенном солнцезащитном козырьке – «в парк». Это означало, что у водителя закончилась смена, и он заехал на вокзал в надежде на попутного пассажира. Счастливчики, знавшие Москву и уловившие в выкриках таксистов знакомые названия улиц, могли в обход очереди рассаживаться по машинам, завершающим рабочий график.
После повышения тарифа (как водится, в два раза) в Москве на некоторое время такси стали заметны, но очень быстро все вернулось на круги своя. Общий долг государства перед гражданами, или, как по-научному говорят сегодня, «инфляционный навес» был слишком велик, чтобы такие незначительные меры могли как-то повлиять на ситуацию. Отсюда единодушное – и в низах, и в верхах – отношение к очереди, как к безусловному благу. Ведь она всегда свидетельствует о наличии хоть какого-то товара. По рассказу моего отца, один большой начальник на совещании в ЦК КПСС весьма откровенно заявил об этом: «Гораздо хуже, если уже и очередей не будет».
Десятилетия, проведенные предками в томительном ожидании, судя по всему, не прошли бесследно для новых поколений. Поэтому я снисходительно отношусь к молодым людям, которые в метро на подходе к эскалатору огибают с разных сторон десяток-другой нерасторопных, по их мнению, пассажиров, чтобы вклиниться перед ними. Не говоря уже о неизбывном стремлении в автомобильной пробке обогнать по обочине пару-тройку более терпеливых сограждан.
Кажется, нынче подобное поведение модно объяснять с помощью термина «генетическая память».
Москва, май 2015