"Не люди умирают, а миры."
Е. Евтушенко
"Когда б не Ты, зовущий
Всех нас в детство,
Кто выжил бы без
Смысла и любви?"
Иеромонах Роман
Посвящается "белым платочкам"
Доводилось ли вам испытывать страх смерти? - так начал свой рассказ Николай Иванович, мой попутчик в поезде Москва - Адлер. - Я имею ввиду не страх за свою жизнь в какой-то опасной ситуации, а иррациональный, панический страх перед неизбежным для каждого концом? После того, как я похоронил родителей, а затем один за другим ушли из жизни два моих университетских товарища, я был просто болен таким страхом. Тогда я впервые в жизни по-настоящему понял, что и меня не минует сия учесть. До этого жил - не тужил, сыт, пьян, и нос в табаке, ни о чем таком не помышляя.
Все чаще я стал представлять самого себя лежащим в гробу: окостеневшие ледяные руки чинно сложены на груди, глаза закрыты, на лице - восковая бледность. Гроб утопает в цветах. Вокруг - родные и близкие: сыновья и невестки с подобающим случаю скорбным выражением на лицах; внуки с заплаканными глазами; может быть, придет жена ( мы в разводе), надев на голову обязательную черную накидку... Сто-стоп-стоп. Я же умер и всего этого не вижу. Так кто же или что же лежит в гробу? Моё тело. А где же я, я сам? Меня нет. То есть совсем нет.
Вот такие картины занимали мое воображение, такие мысли меня неотступно мучили.
Что останется от меня? Ну в материальном плане понятно: квартира, в равных долях завещанная сыновьям, машина, дача - тоже в равных долях. Еще счет в банке, не такой уж большой, но все же... А от м е н я самого, от моей личности что останется? Как сказал поэт:
"Да, остаются книги и мосты,
Машиины и художников холсты,
Да, многому остаться суждено,
Но что-то ведь уходит все равно!"
Вот это "что-то" и есть "я". Мои воспоминания, мысли, чувства, любимая музыка, все,что представляет ценность в моей жизни - целый мир! - умирает вместе со мной. Немыслимо, непредставимо, ужасно.
Зачем я живу, зачем вся эта суета?
Страх перед небытием ползучей змеей проник в мое сердце и угнездился там. Днем меня отвлекали от него рабочие дела, круговерть будней. А ночью... ночью я был весь в его власти.
Вы говорите, что мы будем продолжать жить в своих детях? Как, каким образом? Мой старший сын унаследовал от меня голос, довольно высокий; младший приподнимает левую бровь при разговоре, как, говорят, это делаю я. И что? После моей смерти старший сын будет продолжать так же говорить своим высоким голосом, младший будет все так же приподнимать левую бровь... Но я опять-таки этого не увижу.
Внуки будут вспоминать, как дедушка водил их в зоопарк, покупал мороженное и чупа-чупс. Потом расскажут обо мне своим детям (вряд ли я доживу до правнуков). Хорошо. Но мои пра-правнуки уже не будут знать обо мне ничего. Тем паче их дети. Вот Вам вопрос на засыпку: Как звали вашего пра-пра-прадеда? Не знаете. Вот и я не знаю. Что это был за человек, где жил, чем занимался? Даже имени его я не знаю.
Я не беру здесь в пример великих: "Пароходы, строки и другие долгие дела" - это не про нас, обыкновенных людей, которых большинство.
Так что же остается?..
Верующему человеку, наверное, легче, думал я. Конечно, и ему страшно, но все же он верит, "что мы, отдав концы, не умираем насовсем".
Но я, кандидат биологических наук, был материалистом.
Верующей в нашей семье была только моя прабабушка Аня, которая нянчилась со мной, когда я был маленьким. В ее комнатушке рядом с кухней висели иконы, одну из которых я особенно хорошо запомнил. Это была икона Николая Угодника в красивом окладе, украшенном голубыми камешками. Я подолгу, раскрыв рот, любовался ей. Святитель Николай казался мне таким добрым дедушкой, хотя иногда он смотрел на меня довольно строго.
Прабабушка моя была самым добрым человеком на свете. Маленькая худенькая, в белом платочке на голове и в темном сатиновом платье, она двигалась по квартире бесшумно, бочком, чтобы никого, не дай Бог не потревожить. На всю жизнь запомнилась мне ее ласковая улыбка и глаза, как будто вобравшие всю синеву неба ее родной Тамбовщины. Руки у нее были большие и натруженные, но когда она гладила меня по голове, рука казалась невесомой.
Баба Аня была моей первой и самой большой любовью в жизни. Мне всегда хотелось ее как-то оберечь, защитить от всех. Однажды я даже подрался во дворе из-за нее со своим приятелем, который обозвал ее "бабкой":
"Смотри, вон твоя бабка идет!"
"Чего-о? Сам ты "бабка"! Это у тебя, может быть, и бабка, а у меня - бабушка, понял?"
"А что я такого сказал? Подумаешь, "бабка"!
"А ну повтори!"
"Бабка, бабка!"
"Ах так? Тогда получай!"
И мы сцепились не на шутку. Насилу подоспевшая бабушка сумела нас разнять.
Прабабушка умерла, когда мне было 8 лет. После ее смерти иконы из ее комнаты исчезли, и я так и не спросил маму, куда они делись.
Так вот, o моем страхе. Он приобрел уже характер фобии. Я попросил знакомого доктора выписать мне рецепт на снотворное. Оно помогло, но не надолго. С его помощью я быстро "вырубался", но часа в два-три ночи просыпался в холодном поту, с колотящимся сердцем, противной дрожью во в всем теле и мучился до утра. Дальше так продолжатся не могло, нужно было что-то делать.
И вот однажды ночью, когда я лежал между сном и явью, завернувшись в ватное одеяло, чтобы унять нервную дрожь, я вдруг услышал, как кто-то сказал мне в самое ухо:
"Колюшка, не бойся!"- и ласково, едва касаясь волос, погладил по голове. Мне стало хорошо и спокойно, как бывает только в детстве, когда чувствуешь себя под надежной защитой взрослых, и я впервые за долгое время безмятежно уснул.
Проснувшись утром, я какое-то время пытался удержать это благостное чувство.
Колюшкой меня называла только прабабушка.
...Однажды, всегда такая деятельная, баба Аня вдруг слегла, и ей вызвали "Скорую". Врач сказал, что нужно в больницу. Мама позвала меня и сказала, что бабушка хочет со мною проститься.
Я робко вошел в комнату и остановился на пороге. Бабушка показалась мне совсем крошечной, лицо осунулось, глаза запали.
"Не бойся, КОлюшка,- сказала она,- подойди поближе".
Я повиновался. Бабушка разжала руку, лежавшую поверх одеяла, и протянула мне на ладони маленький алюминиевый крестик. Он рассказала, что, когда я был совсем маленьким, она крестила меня "у Николы Угодника", но об этом никто не знает, и просила сохранить крестик.
Утомившись от разговора, она прикрыла глаза.
Бабушку увезла "скорая". Из больницы она не вернулась.
Картина прощания встала у меня перед глазами, как будто это было вчера.
Позавтракав и отыскав в старой шкатулке бабушкин крестик, я решил совершить небольшое паломничество в храм Николая Угодника, где, как я предполагал, меня крестили; благо, был воскресный день.
Когда я подошел к храму, народ уже возвращался со службы. К моему удивлению, я увидел много молодежи, людей средних лет, мужчин и женщин, многие были с детьми. А я-то думал, что в церковь ходят одни старушки.
Я робко вошел под своды храма, купил несколько свечей и спросил у женщины в белом платочке за свечным ящиком, куда ставят свечи "за упокой" и "за здравие". Она объяснила мне , что "за упокой" нужно ставить на " канон", а "за здравие" лучше поставить "к празднику". Я не понял ни слова, как будто она говорила на чужом мне языке. Видя мое недоумение, женщина пояснила, что сегодня праздник "Никола вешний" и указала на икону, лежавшую посередине храма на возвышении. Около нее на двух высоких подсвечниках догорали многочисленные свечи.
Чувствуя себя иностранцем в своем собственном Отечестве, я неуверенно пошел в указанном направлении.
Каково же было мое удивление, когда в "Николе вешнем" я узнал ту самую прабабушкину икону с голубыми камушками в окладе, которой любовался в детстве! Ошибки быть не могло, это была она.
Вероятно, я вскрикнул от изумления, потому что женщина вышла из-за свечного ящика и поспешила ко мне. Волнуясь, я рассказал ей и вышедшему из алтаря батюшке свою историю. Они слушали, радостно улыбаясь и кивая головами, как будто встретили потерянного родственника.
Наверное, бабушка перед смертью завещала отнести ее иконы в храм, что и было исполнено.
После этого удивительного случая я стал ходить в храм регулярно. Постепенно я перестал чувствовать себя иностранцем, правда, это произошло далеко не сразу. Теперь я могу назвать себя полноценным прихожанином нашего храма.
Вместе со мной ходят на службы и мои сыновья, невестки и внуки (их уже пятеро). У старшего сына открылся неплохой тенор, и он по праздникам поет на клиросе. Младший активно участвует в приходской жизни и прислуживает в алтаре.
В довершение всех чудес ко мне вернулась моя бывшая жена. Под нашим руководством она делает пока робкие первые шаги на пути воцерковления.
Вот так, по молитвам одной маленькой немощной старушки в белом платочке Николай Угодник собрал нас всех вместе и привел к Богу.
...Вы спрашиваете, а как же мой страх, с которого я начал рассказ? Он исчез, как дым. Как говорят в народе, как рукой сняло. Теперь я часто вспоминаю строки другого поэта:
"Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть".