На высоком деревянном крыльце магазина «Ткани», высушенном и прогретом весенним солнцем, толпились покупатели. Магазин должен был вот-вот открыться после обеденного перерыва. Апрель радовал хорошей погодой, ярким солнцем. Едва проглянув, оно принялось за работу, уничтожая в городе следы долгой зимы. Таял почерневший снег, подсыхали дороги, легкий парок клубился на скатах тесовых крыш. Люди стояли на крыльце, спокойно переговаривались.
— Скоро откроют?
— Да, минут пять осталось…
В этот послеобеденный час улица была почти пустынной.
Подошли к «Тканям» три продавщицы в возрасте, следом прибежала их молоденькая напарница, навестившая в обед подружку.
— Запаздывает Анна с ключами, — тихо сказала она.
— С чего бы это?
— Да ваша Анна уж давно на месте, — откликнулась одна из покупательниц, — дверь изнутри закрыта, гляньте.
— Постучи-ка, пусть открывает, — посоветовали продавщице.
Девушка застучала кулачком в обитую коричневой клеенкой дверь:
— Анна Васильевна, мы пришли!
Никто не откликнулся.
Взбудораженные такой задержкой, покупатели вплотную приблизились к двери. И все услышали, как резко щелкнул откинутый изнутри крючок. Толпа устремилась в открывшийся проем. Продавцы поспешили в подсобку.
— Анна Васильевна… О господи! — раздался крик.
В тот же момент из помещения выскочила побледневшая женщина, бессвязно повторяя:
— Там, там…
На полу комнатки, под висевшим на стене железным ящиком, неловко подвернув под себя руки, лежала Анна Васильевна Сенкова. Возле ее головы расплывалось кровавое пятно…
Прокурор района Протасевич и начальник райотдела майор милиции Николаев возглавили следственно-оперативную группу. При осмотре магазина установили, что первые удары топором Сенковой убийца нанес в салоне. Дорожка следов крови от прилавка с рулонами сукна и драпа вела в тесную подсобку. Уже там ей были нанесены смертельные ранения. Орудие убийства — испачканный кровью топор — нашли здесь же, в подсобке. Слабо закрепленное топорище выскочило из небольшого обушка, лежало отдельно, чуть в сторонке, на нем — отчетливые следы коричневого сурика — краски, которой в Ийске красили крыши.
Возле прилавка на дощатом полу отыскали застрявшую между плахами металлическую пуговицу на железной петельке-стойке. С внутренней стороны пуговицы видна была цифра «63». И еще обнаружили пригодный для идентификации след. «Елочка» резиновой подошвы маленького размера четко виднелась на полу.
На спине погибшей лежало несколько выпавших из ящика мелких монет. Значит, уже после того, как она упала, был открыт небольшой металлический ящик, висевший на стенке, и взята выручка первой половины дня. По словам продавцов, 112 рублей.
Пожилая продавщица трясущимися руками достала из огромного рулона с сукном завернутые в красный ситец деньги — пять тысяч рублей. В конце марта план перевыполнили, и Сенкова с согласия остальных оставила «на черный день» кругленькую сумму, чтобы сдать в апреле.
— Мы делали так иногда, — объяснила она, — а спрятали деньги в рулон я и Анна, — она утерла слезы. — Больше никто про место не знал.
Эта же женщина рассказала, что, уходя на обед, они вместе закрывают магазин и берут с собой ключи по очереди. Сегодня ключи были у Анны Васильевны, которая направилась обедать к своей знакомой Пушковой, живущей неподалеку.
Вытирая платочком непрерывно набегавшие слезы, Пушкова рассказывала майору Николаеву:
— С Анной мы знакомы давно и дружим. В сорок третьем ушли на фронт и служили вместе. Сперва санинструкторами были, потом Анюта снайпером стала. Стреляет она хорошо. Стреляла, — поправила сама себя, всхлипнув. — Вот ведь беда какая! Войну прошла, живой вернулась — и на тебе!
Столько горечи чувствовалось в этих словах, что у Николаева защемило сердце. Погиб человек, жена, мать, уцелевшая в жестоких сражениях, видевшая столько горя. Теперь бы ей жить да радоваться. А вышло вон как. Сколько уж лет работает майор в милиции, навидался всякого, но не может привыкнуть к чужой боли. Да и чужая ли это боль, если всякий раз, видя страдания незнакомых ему ранее людей, он чувствовал эту боль своим сердцем. Чужая беда становилась своей, прибавляла седины в русой кудрявой голове Николаева. И так всегда, с каждым новым делом, с каждым происшествием.
— Анне за войну орден Красной Звезды дали, — продолжала Пушкова. — В сорок четвертом ее ранило, и на фронт она уже не вернулась. Встретились здесь, в Ийске, после Победы. С тех пор прошло немало лет. Вчера я к ней в магазин зашла, на пельмени пригласила. Она согласилась.
— Где этот разговор состоялся? — спросил майор.
— У прилавка, где драп, сукно. Там мы толковали.
— Народ стоял возле вас? Может быть, знакомые?
— Народ-то был, конечно, как не быть. А вот знакомые… — женщина задумалась. — Вообще, знакомые стояли, — она немного оживилась, чуть подняла опущенные плечи. — Были, точно. В это же время Пучко Варя стояла и еще кто-то, не помню сейчас, — она виновато глянула на майора. — Расстроена я очень, мысли путаются…
— Ксения Ивановна, а кто мог слышать вашу беседу? Кто рядом был?
— Нет, Иван Александрович, не могу сказать. Были люди, верно. Конечно, наш разговор могли слышать. А вот кто конкретно — не заметила. Кабы знать про несчастье, — она опять всхлипнула, — всех бы разглядела.
— Успокойтесь, Ксения Ивановна, и продолжайте.
— Так вот, сегодня с утра налепила я пельменей, жду Анюту к обеду. Они закрываются в два часа, ходу ей до меня минут десять, не больше. Она и раньше ко мне на обед прибегала.
Я на время не смотрела, но могу сказать, что пришла она минут десять третьего. Пока руки мыла, усаживалась, и пельмени были готовы. Только мы с ней принялись за них, слышу — стук в дверь. «Войдите», — говорю. Входит женщина. Молодая. Шуба на ней коричневая. Искусственная. Платок повязан по самые брови, лица почти и не видно. Да еще руку у лица держит, вроде бы плачет. Поздоровалась тихо так. Я ее спрашиваю: «Вам кого?» А она мне в ответ: «Тетенька, мне продавец из „Тканей“ нужен. Горе у меня — мама умерла, материал на похороны надо». Анна тут вмешалась на беду свою, — у Пушковой опять покатились слезинки. — Говорит: «Я и есть продавщица. Погоди, пообедаю и пойдем». Женщина стала просить: «Я из деревни, тетенька, издалека, а шофер меня ждать не хочет, торопится».
Анна жалостливая была… — Пушкова закрыла лицо руками, замолчала на секунду, затем дрогнувшим голосом произнесла:
— Ушли они быстро. Больше я ее, голубушку, и не видела.
— Ксения Ивановна, а узнать вы нежданную гостью сможете? Приметы запомнили? — спросил Николаев.
— Узнать ее смогу по одежде, по росту. Молодая она, ну, не больше тридцати лет. Плотная такая. А лицо разглядела плохо. Платок на ней был зеленый шерстяной, она им все закрывалась, видно, не случайно.
— А голос? — майор с надеждой смотрел на Пушкову.
— Голос? Плачущий такой, тихий. А, вот что, — оживилась она, — щербинка у нее между передними зубами. Да, да, щербинка.
По опыту зная, что расследование может подкинуть самые неожиданные ребусы, майор решил предупредить Пушкову, чтобы она сохраняла происшедшее в тайне.
— Я понимаю, Иван Александрович, никому ничего не скажу, — твердо произнесла она, поднимаясь.
…Овчарка Дана, обнюхав топорище, влажным носом почти коснувшись окровавленного следа на полу, даже не дослушав команды, рванула поводок. Пожилой проводник сержант милиции Екимов едва поспевал за ней. Дана уверенно взяла след, увлекла проводника на улицу, тут же через калитку забежала во двор магазина. Собака хорошо чувствовала след, шла азартно. С момента сообщения об убийстве прошло не более получаса, не могли преступники уйти далеко. Екимов очень надеялся на Дану.
За магазином — огороженный дощатым забором пустырь, примыкавший к соседней улице Луговой. Сокращая путь к центру, кто-то из жителей этой улицы сорвал с перекладины несколько досок, через образовавшуюся щель по тропинке люди вдвое быстрее добирались до нужного им места в центральной части города. В нескольких метрах от забора — дорога, ведущая к реке Сини, которая не тронулась еще, но вспухала, чернея частыми полыньями.
Овчарка уверенно пробежала по тропинке, возбужденно взвизгивая, вскочила в проем, выбежала на дорогу, несколько метров еще без колебаний мчалась вдоль проезжей части, затем растерянно остановилась.
Напрасно Екимов строго приказывал: «Ищи, Дана, след!» Она виновато смотрела на проводника, тыкалась носом в грязно-снеговую кашицу и не двигалась дальше.
Вернулись назад.
На гравийной дороге виднелась неглубокая колея, по которой, смывая следы, текли весенние ручейки.
Екимов кивнул сопровождавшему его лейтенанту Богданову:
— Видно, машина была.
Богданов понял это и сам, направляясь по тропинке к магазину, чтобы сообщить майору о результатах. О возможном транспорте сейчас же будут извещены все посты, уже выставленные на трассах, ведущих из города.
Расстроенный кинолог, подтянув поводок, вел собаку, которая, казалось, тоже была огорчена. У дыры в заборе они задержались. И Дана вдруг беззвучно оскалилась, шерсть на спине поднялась дыбом, а Екимов, шагнув через нижнюю перекладину, увидел на крайней доске в полуметре от земли небольшие бурые следы. «Кровь же это, — подумал он. — Ай да Дана, молодец! Хоть такой след, да нашла».
Оставив собаку караулить след, он поспешил к начальству.
Плотная весенняя ночь окутала городок. Высыпали на небе яркие звезды. Опустели улицы. Давно закончился рабочий день в учреждениях Ийска.
А двухэтажный деревянный особнячок райотдела милиции светился почти всеми своими окнами.
Прокурор Протасевич в черном форменном кителе ходил по кабинету Николаева и негромко говорил:
— Иван Александрович, постановление о создании следственно-оперативной группы я вынес. Буду заниматься делом сам, но ты ведь понимаешь — основная нагрузка ляжет на твоих ребят. Завтра из отпуска возвращается Вера Васильевна, она у нас самый опытный следователь, подключится.
Николаев кивнул.
В кабинет зашли сотрудники. Майор начал совещание.
— Подведем итоги первого дня, — негромко сказал он. — Прошу уголовный розыск.
Поднялся высокий худощавый капитан средних лет. Николаев махнул рукой:
— Сидите, Климов, сегодня набегались все, да и отдыха пока не предвидится.
Тот сел, начал докладывать, держа в руке листок, но не заглядывая в него.
— Товарищ майор, сообщение об убийстве получено в 15 часов 15 минут, немедленно выставлены посты для перекрытия следующих объектов: автовокзала, железнодорожной станции, аэропорта. Перекрыты автодороги у моста через Синь и на всех выездах из города. Посты проверены в 22 часа, ориентированы. Результатов, — капитан огорченно махнул рукой, — никаких. Опрошены жители улицы Луговой. Результаты те же. Правда, — добавил Климов, — успели обойти только дома, стоящие вблизи от тропинки, ведущей из магазина. Завтра эту работу продолжим. Люди говорят, по дороге машины ходили, но никто не заметил ничего необычного. С помощью ГАИ намечено проверить автобазы, хозяйства — будем искать транспорт, который мог увезти преступников с Луговой. Пушкова, подруга убитой, говорила о женщине, ориентированы участковые инспекторы и весь личный состав. Приметы им сообщены. Пока все, — закончил Климов, — подробный план составим завтра. Точнее, уже сегодня, — добавил он, покосившись на темное окно.
— Негусто у вас, — заметил Николаев. — Прошу следствие.
Невысокий плотный начальник следственного отделения Сидоренко густым баском неторопливо и обстоятельно рассказал о проделанной работе, которая была уже известна майору. Но тот не раз имел возможность убедиться в том, насколько важно всем участникам группы знать как можно больше. На первых этапах, когда в распоряжении имеются лишь жалкие крохи информации, только полная осведомленность способна вывести из тупика. Кстати, собрал Иван Александрович не только следственно-оперативную группу, но и руководителей всех подразделений.
— След, обнаруженный на месте убийства, — докладывал Сидоренко, — пригоден для идентификации и, как сообщил эксперт-криминалист, оставлен резиновой обувью 37 размера. Вероятнее всего, обувь женская. Что касается пуговицы с цифрой «63», то крови на ней не обнаружено. Поручено проверить, кем она изготовлена, были ли такие в продаже в районе, где используются… На топорище, оставленном неизвестными в магазине, пятна краски. Какой — установит экспертиза. Будем искать, где применялась подобная краска. На выпиленном из забора куске дерева обнаружена кровь человека. Предположительно группа совпадает с группой крови убитой. Окончательное заключение будет завтра, то есть уже сегодня, как правильно сказал товарищ Климов, — начальник отделения кивнул в сторону капитана.
— Негусто, товарищи, — повторил Николаев вставая.
Он рассказал о беседе с Пушковой, подчеркнув важность сохранения в тайне беседы погибшей с неизвестной женщиной.
— Возможно, это пригодится, — подчеркнул майор. — Ведь о разговоре знают только Пушкова и лицо, по всей вероятности, причастное к убийству. А сейчас давайте порассуждаем все вместе. Причина убийства, я думаю, неглубоко лежит, хотя личные связи погибшей проверить нужно. Возьмите на заметку, — майор обратился к Сидоренко.
— Взята из сейфа выручка. — Николаев поморщился, вспоминая увиденное. — Совсем небольшая, 112 рублей. Неужели затеяно такое дерзкое преступление ради этой в общем-то мизерной суммы?
Он вышел из-за стола, заходил по кабинету.
— Но в магазине были еще деньги. Пять тысяч! — Николаев возмущенно развел руками. — Сколько было говорено на эту тему, и нет, все равно нарушают! Кто знал о деньгах? Знали продавцы магазина — пять человек. О месте, где спрятана сумма, — двое; одна — Сенкова — убита. Первый удар нанесен ей как раз возле прилавка с сукном, где лежали купюры. Случайность? Кто знает… Собака, мне кажется, верно нашла путь отступления убийцы. Если была машина, они успели выехать из города. Куда?
— Кстати, — майор обратился к Климову, — как лед на реке?
— Ледохода нет еще, — ответил тот, — но полыньи кругом, ходить опасно.
— И все же прошу проверить внимательно. Ведь если Синь перейти, то сразу окажешься за Куличковой горой, далеко за городской чертой. А там деревень много. Я думаю, розыск нужно проводить по нескольким направлениям. Первое: проверить круг людей, знавших, что в «Тканях» спрятаны деньги. Далее, — майор невесело улыбнулся, — как говорят французы, «ищите женщину». Приметы нам более или менее известны. Не забудьте запросить об аналогичных преступлениях. Особое внимание — вещественным доказательствам. Вот тут, Сергей, — Николаев кивнул эксперту, и уши Ниткина заалели, — твое слово решающее. — Голос майора стал жестким. — Помните, товарищи, — сурово сказал он, — время работает не на нас. На счету не часы — минуты. Приступайте к делу.
Алик Богданов работал самостоятельно первый год. Осталась позади учеба в школе милиции, началась настоящая служба, но серьезными делами заниматься еще не приходилось. Климов, как считал Алик, слишком долго держал его в черном теле. Что за дела у него были? Угон мопеда, машины… Смех сказать, он расследовал кражу кур! Это «дело» Алик считал самым обидным, потому что райотделовский зубоскал прозвал его «куриным сыщиком».
И вот он получил наконец возможность доказать, на что способен.
Еще с вечера Алик записал адреса женщин, которые, по его мнению, могли быть причастны к преступлению, — у некоторых были старые грехи перед законом, другие имели пристрастие к рюмочке.
Рано утром побежал по адресам. Первый визит был неудачным.
Сейчас Алик шел по адресу, где предстояла сложная проверка. О людях, живущих здесь, рассказывал ему участковый инспектор.
Кстати, он подойдет тоже. Ерохин — уважаемый в отделе, серьезный человек. По возрасту он годится Алику в отцы, а в звании они одном — оба лейтенанты. Ерохин в офицеры шел долго и гордится своими маленькими звездочками. В райотделе у них много таких ветеранов. Майор ценит их. Они, говорит, имеют то, чего у многих и после университетов нет, — мудрость.
Участковый инспектор уже ждал Алика недалеко от большого нового дома, стоящего за высоким забором.
— Здоров будешь, Альберт, — приветствовал он коллегу, непривычно называя его полным именем, которое Алик не любил. — Как ночевалось?
— Какой тут сон, Семен Егорыч, — махнул тот рукой. — Не опоздал я? Здравствуйте, — смутился он.
— Не опоздал, парень, не опоздал, — успокоил Ерохин. — Пошли, что ли?
Участковый отворил калитку. Двор не убран от снега, который черной пористой массой застыл вдоль штакетника. От калитки к дому — дощатый тротуар: такой же, но поуже, ведет к насыпной избушке. К ней и направился Семен Егорович, на ходу объясняя напарнику:
— Они времянку снимают у хозяев.
Они — это Бревич и Костерина. Поселились тут около года назад, после того, как отбыли наказание. Живут уединенно, очень скрытны, но между собой дружны. Костерина работает на пилораме, а Бревич — водовоз в горкомхозе, развозит по дальним улицам речную воду хозяйкам для стирки. Утром первого апреля Костерину видели в магазине «Ткани».
Ерохин вежливо постучал по железной ручке двери, потянул ее на себя.
— Можно? — спросил он.
— Входи, — послышалось в ответ.
Ерохин, а за ним и Алик вошли внутрь.
— Что рано так, Семен Егорыч, прибежал? — насмешливо спросил Бревич — высокий, сутуловатый, с частой проседью в густых непричесанных волосах. Алика хозяин, казалось, и не заметил. — Вроде мы с тобой недавно виделись. Соскучился, что ли?
— Здравствуйте, — серьезно ответил участковый. — Где же рано-то? Сам вон встал уже, а хозяйки и вовсе нет.
— На работу хожу я, Семен Егорыч, как ты велел, каждый день. И без опозданий. Перековался.
— Ты бы еще ремесло к своим статям подобрал, — инспектор кивнул на широкие плечи Бревича. — Здоровенный мужик, а воду возишь. Подбери себе работенку, я всегда помогу, вон хоть в леспромхозе. И заработаешь.
— Ты агитировать меня пришел? Или как? — Бревич начинал сердиться, разговор этот, как понял Алик, велся не в первый раз.
— По делу, конечно, по делу, — миролюбиво сказал участковый. — Софья-то твоя где?
— На что тебе она?
— К ней у меня разговор. Зови.
Бревич поднялся из-за стола и раздраженно бросил:
— Нету ее, на работе.
— Ну? В восемь утра? На пилораме с девяти начинают. Что-то я за Софьей такого рвения не замечал, чтобы она за час до работы прибегала. Ты меня знаешь, я ведь отсюда туда направлюсь. Ну и не тяни. Видишь, из розыска парень со мной, некогда ему, — Ерохин говорил укоризненно, спокойно.
Мужчина тревожно глянул на Алика:
— А уголовке-то Софья зачем?
— Опять зачем да почему! Софья, спрашиваю, где?
Алик решил вмешаться в разговор, понимая, что Бревич не хочет говорить о Костериной.
— Не пугайтесь вы, нам ее обязательно сегодня повидать надо, но ничего пока плохого…
— Пока? — прервал его тот. — Что значит пока? Чего на нас наклепали? Кто?
— Да нам ее помощь нужна. И только! — Богданов миролюбиво смотрел на хозяина. — Мы специально и домой пришли к вам пораньше, чтобы не вызывать, слухов не создавать.
— Приспичило вам — ни раньше, ни позже. — Бревич безнадежно махнул рукой. — Невезучая эта Сонька, прямо беда. Нету ее, уехала вчера.
— Куда?! — одновременно вырвалось у Алика и Ерохина, и оба смутились от такой поспешности. Это опять насторожило Бревича.
— А вот куда — не скажу, — зло отрубил он. — Это ее забота. Я этого не знаю, и вам знать ни к чему.
Богданов хотел возразить, но Ерохин предостерегающе поднял ладонь.
— Ну что ты разбушевался, не пойму я? Не шуми, говори толком. Надолго уехала?
— Уехала не навсегда, вернется.
— А что за надобность у нее возникла уехать? — спросил Семен Егорович.
— Спроси ее. И вообще, — Бревич снял с гвоздя телогрейку, — кончаем базарить, меня работа ждет.
— В чем уехала-то она, одежда какая, обувь? — не сдавался Ерохин.
— Не случилось ли с ней чего? — теперь уже встревожился возчик. А потом добавил: — В сапогах резиновых, а шуба коричневая…
— Можно к Вам? — низкорослый плотный мужчина в ватнике, держа в руках пушистую волчью шапку, бочком протиснулся в кабинет Климова. — Извините, что поздно и без приглашения, я прямо с работы, — скороговоркой выпалил он. — Вчера еще утром уехал за лесом и вот только что вернулся. А в гараже мне ребята сказали, что были у нас ваши представители, спрашивали про женщину. Мать честная, говорю ребятам, да ведь я похожую бабу в это самое время по улице Луговой подвозил и как раз первого апреля. Сегодня у нас какое? Третье? — он вопросительно посмотрел на начальника отделения, который был несколько ошеломлен таким вторжением и обрушившимся на него потоком слов.
— Входите, входите, садитесь, — Климов указал посетителю на стул у приставного столика, и толстяк опять быстро заговорил, бросив на столик шапку:
— Ну да, сегодня третье, я уехал утром второго, а это все и было как раз первого, в обед. Меня ребята, как я им рассказал, сюда отправили. Дуй, говорят, в милицию, раз такое дело. А я что? Я рад помочь, если надо, я такой человек.
Мужчина показал Климову испачканные мазутом руки:
— Я вот и помыться не успел, домой даже не заехал.
— Минуточку, — Климов встал, предостерегающе поднял руку, поскольку словоохотливый мужчина вновь попытался заговорить, — давайте по порядку. Фамилия ваша как, работаете где, живете?
— Шибков я. Михаил Иванович. Шофером работаю на лесовозе. Живу на Луговой, дом 4. Собственный дом, — с гордостью произнес тот. — Второй год как отстроился…
— Так что произошло первого апреля? — Климов поторопился задать вопрос. О строительстве личного особняка Михаил Иванович, похоже, мог рассказывать долго.
— Ну вот я и говорю. Забот полно, а у меня — рейсы. Мне первого апреля диспетчерша сказала, что назавтра я в рейс на пару дней еду, а первого — на своем лесовозе с нижнего склада ходку должен сделать. Ладно, думаю, выкрою часок — снег сбросить с крыши. Весна ведь, — Шибков махнул рукой в сторону окна, где уже голубели сумерки. — Весна, — повторил он. — Так вот, я во втором часу с ездками управился и завернул домой. Снег с крыши сбросил, ограду расчистил, ну, думаю, теперь можно и в рейс…
— Когда вы закончили свои домашние дела? — вновь Климов вынужден был вернуть говоруна к нужной теме.
— Да быстро я все сделал, час-полтора, не больше. Я понимаю ведь, — он настороженно глянул на капитана — не осуждает ли тот его поступок? — Понимаю, что рабочее время и так далее, но ведь в рейс мне было назавтра, а солнышко не ждет.
Поняв, что порицания не будет, продолжал:
— Так вот, я часа в три или около того от дома на своем лесовозе отъехал. Вы наш околоток знаете? — он вопросительно глянул на Климова.
Тот утвердительно кивнул головой. Еще бы он не знал этот «околоток», где за два дня даже дырки в заборах изучены. Действительно, первые дома на Луговой стоят на отшибе, потом идет болотистый пустырь, а затем уже начинается собственно улица — целый ряд частных домов.
— Ну, значит, еду я по гравийке, — продолжал Шибков, — колея, скорость с гулькин нос. Только забор проехал — мать честная, баба прямо под колеса мне — прыг! — Он всплеснул руками. — И как я ее не придавил, ума не приложу! Я по тормозам, успел-таки, а она уже дверцу рвет. Я открыл и, извините, обругал ее. Нехорошо, конечно, — потупился он, — но сами посудите, ладно ли это, если из-за нее да в тюрьму! Она ноль внимания на мою ругань, мигом в кабину влезла, вижу я — не в себе, трясется вся. «Чего ты?» — спрашиваю. А она: «Дядечка, ой, увези скорей, мужик за мной гонится, пьяный и с топором!» Ну, думаю, только мне твоего мужика с топором и не хватало. Да ведь и не выбросишь человека, раз такой случай, верно я рассуждаю? — он глянул на внимательно слушавшего Климова. Тот согласно кивнул.
— Вот я и газанул по Луговой. Она молчит, мне тоже неловко расспрашивать. Доехали до Сини, я ей толкую: «Мне через мост надо, а тебе-то куда?» Она вроде бы очнулась, глянула на реку: «Высади меня, я у знакомых укроюсь». Я остановился, она вылезла, спасибо не сказала, бегом вдоль домов к заулочку, есть там такой маленький. Я еще оглянулся. Не увидел никого и поехал себе спокойно. День доработал, а утром рано — в рейс. Вот такая вышла история…
Климов благодарно улыбнулся Шибкову. Уважал он людей, которые от чистого сердца стремились помочь следствию. Вот и этот не раздумывая пришел к ним, надеясь помочь. И помог, конечно.
— Спасибо вам, Михаил Иванович, большое спасибо. Пригодится нам ваш рассказ. А вот о приметах вы мне ничего не сказали. Любые мелочи постарайтесь припомнить.
— Приметы? — тот запустил в редеющий чуб грязную пятерню и смущенно произнес:
— С приметами-то не очень. Шубу вот коричневую искусственную помню хорошо, а больше ничего. Сами понимаете, за рулем я был, дорога грязная, колея, и все это так быстро промелькнуло. Когда она под колеса мне сиганула — я испугался очень, потом зол был, не глянул. Вроде не старая баба и плотная такая. А больше — не помню. Меня уж ребята в гараже ругали, простофилей обзывали.
Водитель огорчен был так искренне, что Климов поспешил его успокоить:
— Михаил Иванович, на нет и суда нет. Спасибо и за то, что рассказали. Сейчас уж темно, — капитан покосился на вечернее небо, — а завтра с утра очень прошу вас к нам, покажете все на месте, договорились?
— Как штык буду, — Шибков взялся за шапку, но Климов остановил его:
— Скажите, а машину свою вы мыли после того?
— Не-е, — опять смутился мужчина, — не-е, не успел я, извините. Я понимаю, чистота технике нужна, но… — начал было оправдываться он и умолк, заметив довольный взгляд Климова.
— Так это же просто замечательно, — сказал розыскник удивленному Шибкову.
Климов понимал: до утра машину осматривать не имело смысла. Скоро стемнеет совеем. В кабине лесовоза могли остаться микрочастицы одежды подозрительной пассажирки, а может быть, и что-то другое. Он вызвал дежурного, поручил загнать машину Шибкова в гаражный бокс, а бокс опечатать.
— Ну, кажется, на сегодня все, — капитан рад был, что день завершился хоть маленькой, но удачей, и направился прямиком в кабинет Николаева, где еще горел свет.
Шибков пришел в отдел слишком рано. Серый рассвет медленно вставал над городком, не предвещая солнца и тепла. Апрель — капризный месяц в Сибири. То яркое солнышко побалует, то откуда ни возьмись дунет совсем зимним холодом, затянутся весенние лужицы узорным ледком, который весело и звонко по утрам разбивают каблуками ребятишки.
Нетерпением время не подгонишь, пришлось подождать.
Климов сам решил выехать с водителем. Много времени это не займет, рассудил он, а прикинуть версию на месте никогда не помешает.
Шибков показал место, где его остановила пассажирка. Точно! Именно здесь и потеряла след Дана — вот она, схема, составленная Богдановым.
Эксперт Ниткин щелкал фотоаппаратом, сердясь на шустрого свидетеля, которому не терпелось быстрее все показать.
— Не беги ты, Шибков, шибко, — ворчал Ниткин. — Техника за тобой не успевает.
Михаил Иванович с удовольствием повторял свой рассказ понятым, Климову и Сергею.
— А здесь вышла она, — свидетель остановился у дома на высоком берегу Сини и указал на проулочек, — а сюда направилась.
Климов подошел к указанному месту — узкому проходу между двумя дворами. Жители Луговой улицы ходили здесь к реке за водой. У проруби зимой, у мостков летом целый клуб порой бывает — все новости соседки обсудят, все неотложные вопросы решат.
Сейчас, в апреле, протаяла тропка, осел снег между заборами, покосились снеговые ступени, вырубленные в высоком крутом откосе на спуске к реке. Климов осторожно прошел по проулочку; боком ставя ноги, двинулся по скользким ступенькам.
Прорубь метрах в пяти от берега. За ночь ее затянуло тоненьким ледочком, как дымкой подернуло. Климов понял сразу, что за водой сюда еще ходят, не боятся. Он внимательно осмотрел речку, испещренную голубеющими тропинками и частыми промоинами. «А ведь можно было по Сини пройти, тем более три дня тому назад, — подумал он и вспомнил, что Николаев предупреждал о необходимости тщательной проверки этой версии. — Прав майор оказался, а мы потеряли на этом два дня. Вон она, Куличкова гора, сразу за Синью, ходу до нее по льду четверть часа. Если туда ушла женщина, то понятно, почему ее не засекли посты — она обогнула их».
— Ну и ну, — вздохнул капитан, поднимаясь на Луговую.
Шибков вывел машину из бокса, обращаясь с ней подчеркнуто осторожно.
Краснощекий Ниткин, еще более порозовев от усердия, приступил к осмотру кабины. Снаружи она была так забрызгана грязью, что эксперт только покачал головой. Что-то даст внутренний осмотр?
Сергей достал из своего объемистого чемодана лупу, осторожно протер ее и медленно стал изучать дверцу.
Климов поморщился. Казалось, что Ниткин играет, а не трудится серьезно.
— Ниткин, — строго сказал розыскник и осекся. Эксперт повернул к нему лицо и прошептал:
— Кажется, нашел, — он указал на бурое пятно, располагавшееся чуть ниже ручки. Не пятно даже, а помарка, мазок бурого цвета.
— Что? — так же тихо спросил капитан.
— Кровь, по-моему.
Эксперт осторожно сделал смыв, запечатал пробирку, надежно уложил ее в гнездышко своего чемодана. Повезло еще раз: на сиденье в нескольких местах обнаружили коричневые шерстинки.
— Вот вам и шуба, — торжествующе сказал Ниткин, пинцетом складывая их в прозрачный пакетик.
Значит, женщина все-таки ушла за Куличкову гору. Нужно срочно проверять деревни в той стороне. Капитан вздохнул — селений там уйма, район огромный.
Старший лейтенант Петухов, которому было поручено допросить продавцов магазина «Ткани», пытался сделать это в день происшествия, но не удалось. Они были до такой степени потрясены случившимся, что, казалось, не понимали задаваемых вопросов. Как сговорившись, плакали да пожимали плечами. Анатолий выяснил только, что о припрятанных деньгах знали все, кроме самой младшей — Юли Слободской, которая была ученицей.
В один голос продавцы заявляли, что никому из родных и знакомых не рассказывали о припрятанных деньгах.
Магазин закрыли на инвентаризацию, и Петухов договорился с женщинами, что на следующий день они явятся к нему в райотдел.
Утром все четверо ожидали его, сидя на стульях в узком коридоре возле кабинета, где размещался Анатолий вместе с двумя своими товарищами из уголовного розыска. Тесный этот кабинетик на первом этаже, с тремя маленькими письменными столами, стоящими почти вплотную друг к другу, доставлял Петухову много хлопот. Ни о каких доверительных беседах с людьми и речи быть не могло, когда все трое оказывались вместе. Рослый плечистый Петухов один создавал тесноту, поэтому приходилось оперативникам постоянно договариваться между собой о праве пользоваться помещением поочередно. Сегодня, само собой разумеется, кабинет принадлежал Петухову.
Почти ничего нового коллеги убитой не рассказали. Только Юля Слободская, которую он вызвал последней, не ожидая от нее сюрпризов, удивила.
— Товарищ Петухов, — округлив глаза, прошептала она, — я даже нашим ничего не сказала, чтобы это был секрет, но мои знакомые девочки вчера убийцу видели!
Анатолий от удивления даже привстал. Поистине не знаешь, где найдешь!
— Кто видел? Где?
— Вечером вчера ко мне девчонки пришли из «Галантереи». Оля Богомолова и Света Высоцкая. Стали меня расспрашивать про убийство. Я рассказала, — она смущенно глянула на Петухова большими синими глазами, — я немного им рассказала, совсем немножко, а Света мне и говорит: «Юлька, а мы ведь убийцу видели». — Юля, вздохнув, замолчала, затем положила локти на стол, повернула к оперуполномоченному разгоревшееся лицо и опять зашептала:
— А в милицию идти заявлять боятся. Я убеждала их, уговаривала, но они не согласились. Стали просить, чтобы я молчала, но я сказала им: «Нет уж, девочки, я молчать не стану, пусть плохая я подруга, как вы говорите, только милиции помогать надо». Правильно я говорю? — она вопросительно смотрела на Петухова.
— Правильно, Юлечка, — похвалил ее старший лейтенант, — правильно ты и сказала, и сделала, ты просто умница. Так из какого магазина те девочки?
«Галантерея» находилась на той же центральной улице, что и «Ткани». Петухов постоял у крыльца, дождался прихода продавцов и по описанию сразу узнал Юлиных подружек. Они прибежали одна за другой, стрельнули в него глазами и проскочили как ни в чем не бывало.
«Подумай-ка, — подивился Анатолий, — ведь знают меня и не подошли. Придется повоспитывать их малость», — с этими мыслями сотрудник милиции вошел в магазин.
Долго воспитывать девушек Петухову не пришлось. Приглашенные в кабинет заведующей, они после первых же укоризненных слов устыдились. Оля расплакалась, а Света Высоцкая, сердито одернув подружку, принялась рассказывать, изредка обращаясь к ней: «Так я говорю, нет?».
Из рассказа получалось следующее. Подружки, потратившись накануне, договорились запастись бутербродами, которые съели, когда магазин закрылся на обед. Отобедав таким образом, они пошли гулять по Ийску, потому что была весна, было солнце. Прошли до почты, это заняло минут десять. Не торопясь повернули обратно, увидели Сенкову с незнакомой женщиной, вышедших из переулка.
«От дома Пушковой этот переулочек», — отметил про себя Петухов.
Анну Васильевну девушки знали, поздоровались. Оля Богомолова спросила, нет ли у них в продаже шелка, и Сенкова пригласила их зайти в магазин. Те обрадовались и двинулись вместе с нею. Незнакомая женщина все время молчала, и они на нее особого внимания не обратили. Когда вошли в магазин, незнакомка замешкалась на крыльце.
Они у порога стали вытирать ноги, а Анна Васильевна оглянулась и спросила их: «Где та женщина?» Не успели ответить, как дверь открылась, появилась опоздавшая и взволнованно сказала: «Там, на автобусной остановке, авария!» Подружки бросились наружу. Женщина и Сенкова остались в торговом зале. Добежав до остановки, девчата убедились, что их обманули, вспомнили, что сегодня «первый апрель — никому не верь», и посмеялись над собой. Возвращаться не захотели, стали придумывать, как бы и им над кем подшутить… Узнав об убийстве, они решили, что та незнакомка имеет отношение к трагедии.
Девушки описали женщину, сопровождавшую Сенкову. Она была одета в коричневую шубку — не новую! Низкие резиновые боты, шерстяной платок. «Салатовый», — уточнила Оля. Лица они не рассмотрели.
— Может, ей лет тридцать, — прикинула Светлана.
— Нет, двадцать пять, — уточнила Оля.
Зато дружно назвали рост — метр шестьдесят.
Свидетельницы были очень ценные. Названные ими приметы подтверждали ранее добытые данные.
Бревич меряет большими шагами свою комнатенку. Не может успокоиться, вспоминает только что состоявшийся разговор, и его захлестывает то волна злобы, то жалость к себе.
Что он знает, этот птенец, читавший ему мораль такими правильными словами! Что видел он, что пережил? И неужели никогда он, Костя Бревич, не будет человеком, как все? Неужели никто не пожелает понять его? Софья — та поняла, пожалела. Сошлись они — отогрелись, стали на мир смотреть иначе, и мир тоже ласковее на них глянул, и вот — на тебе!
Тревога поселилась в нем. Никто не хочет понять, что не может, не имеет права он, Бревич, выдавать чужие тайны. Научила его жизнь хранить секреты.
Константин вспоминает, и как на его крик во время допроса резко открылась дверь и вошел майор Николаев, как побагровело при этом лицо лейтенанта.
— В чем дело? — спросил он Богданова, а сам смотрел на Бревича тревожно и сочувственно.
— Вот, товарищ майор, свидетель по делу Сенковой, — растерянно ответил Богданов, — кричит, а говорить не хочет. — Он краснел все гуще.
— Разберемся, — спокойно сказал начальник райотдела. — Вы, товарищ Богданов, пока свободны. Тот пулей вылетел из кабинета. Майор помолчал, затем обратился к Бревичу:
— Вы, Константин Ильич, нас извините. Лейтенант у нас молодой работник. Старательный, но… Учиться ему еще надо с людьми работать.
— На мне учиться?!
— Нет Константин Ильич, не на вас, на делах учиться. Я думаю, получится у него, хороший он паренек. А пока прощения прошу за него, вижу: в чем-то он переборщил. Но и вы поймите нас — помощи у вас просим, понимаете, по-мо-щи!
Последнее это слово он произнес раздельно, по слогам. Его уважительный тон, обращение по имени-отчеству успокоили посетителя.
— Скажите, наконец, что вам нужно от Софьи? — почти взмолился Бревич.
— Проверить нужно. Проверить — и только. Большего вам сказать не могу. И вот что. Идите сейчас домой, обдумайте все, успокойтесь. А завтра — прошу. Прямо ко мне.
И вот Константин дома, меряет шагами комнатенку, думает, страдает, вспоминает всю свою жизнь. Где и в чем главная его вина? Такая большая вина, что стала бедой… Где и в чем? Он думал об этом долгие годы, отсиживая свои сроки. И всегда находил мужество сказать себе, что сроки справедливые. Он был виноват. Но где и в чем его первая, его главная вина?
…Мать умерла уже здесь, в Сибири, куда их эвакуировали. Отец писал ему в детдом, потом туда же с фронта пришла похоронка. Он стал круглым сиротой. Воспитательница писала в Белоруссию, на родину, но никакого ответа не пришло. То ли погибли родственники, то ли в голодное послевоенное время не решились взять сироту. Остался в детдоме. Ох, как тяготил его этот дом и стоящие в ряд в огромной спальне железные кровати, заправленные одинаковыми серыми одеялами. Как и многие другие ребята, он не верил в гибель отца. Ночью, сбившись в кучку, мальчишки рассказывали страшные истории со счастливым концом. Отцы в этих историях обязательно находились, нужно было только крепко верить и искать, обязательно искать. И Костя бросился искать. Началась его собственная невеселая история, но никто не придумал ей счастливого конца. Очень скоро он понял, что отца ему не найти. Прибился к двум таким же, как он, обездоленным пацанам, которые жили у безногого инвалида Егора, снабжая его всем, что перепадало им. Они пели в поездах жалостливые песни, попрошайничали, а то и приворовывали по мелочам. Летом было славно, тепло и сытно, а вот зимой прижимало крепко. Так жил мальчишка. Время в его возрасте текло медленно, не то что теперь, когда седеет голова и годы стреляют, как из нагана, на курок которого знай себе нажимает жизнь. Проклятая война! Она не только убивала. Кто сочтет изломанные судьбы, кто ответит вот хотя бы за него?
«Я не убитый и не раненый, а покалеченный войной», — вспомнил, горько усмехнувшись, Бревич слова песни, которую пели ребята, бродя по вагонам. Что было потом?
Понеслась-покатилась его жизнь под горку. Кража, колония. Как тоскливый сон. Он мечтал о свободе. А вышел — и не нашел свою судьбу. Нет ни дома, ни знакомых — голову прислонить негде. На работу приходил устраиваться — смотрели опасливо, и поднималась злоба, мешавшая разорвать порочный круг, в который он попал. Прилипали какие-то люди, и начиналась новая злая кутерьма. И новый срок.
Софья вырвала его из трясины, готовой поглотить жизнь без остатка. Поверила, дала силы жить. Дала почувствовать — впервые! — он нужен. Он, Костя Бревич, нужен ей, и никто другой.
Так может ли он выдать ее тайну, имеет ли право?
Разбередив душу, опять заметался по комнате. Правильно ли сделал, что рассказал Ерохину о шубе? Эту шубу он купил в маленьком магазинчике сельпо на окраине Ийска. А Софья потом плакала навзрыд, уткнувшись лицом в его подарок.
Так что же делать? Все рассказать? Нет, невозможно, она не простит этого. «Молчать», — твердо решил Бревич.
И молчал.
Николаев раскрыл принесенную капитаном Климовым тонкую голубую папочку. Написанный аккуратным школьным почерком, первым в ней лежал рапорт. Оперуполномоченный ОУР сообщал, что проверил торгующие организации и оптовые базы Ийска. Металлические пуговицы, подобные той, что была обнаружена на месте убийства, в городе не продавались. Зато шубы из искусственного меха в январе прошлого года поступали в ОРС райпотребсоюза. И на этих шубах были пуговицы из металла на петельке-стойке и с цифрой «63» на обороте! Имелась в продаже и краска — сурик.
К рапорту прилагались документы. Майор внимательно читал.
«Справка
Дана настоящая в том, что по счет-фактуре № 027916 ОРСом райпотребсоюза получены женские меховые пальто, которые переданы для продажи в 28 сельпо Ийского района.
Завбазой Редько бухгалтер Куленко»
«Счет-фактура № 027916
пальто женские меховые искусственные артикул В-518-95
цена — 235 руб.
количество — 425
размеры — 44–52».
«Объяснение
Начальнику Ийского отдела внутренних дел от гр. Куленко А. С.
Я работаю бухгалтером материальной группы ОРСа РПС. В январе прошлого года к нам на базу поступили шубы коричневые из искусственного меха по цене 235 рублей. Я попросила заведующего базой Редько продать мне шубу, он сказал, чтобы я договорилась с завсельпо Ивановым. Когда Иванов приехал, я отдала ему деньги и взяла шубу. Никаких возражений от сельпо не было, т. к. шуб много. Эту шубу я ношу с тех пор. Пуговицы на ней металлические, на железной петельке на обороте цифра „63“. На моей шубе пуговицы целы. К объяснению прилагаю кусок меха с пуговицей, этот кусок был пришит к подкладке, и я его отпорола, чтобы не потерять.
Куленко».
«Телефонограмма
На ваш запрос сообщаем, что по данным информцентра УВД на территории области преступлений, аналогичных убийству продавца Сенковой, не зарегистрировано. За последние 6 месяцев из мест лишения свободы по отбытии наказания освобождены следующие женщины, ранее судимые за преступления, сопряженные с убийством или хищениями:
…Костерина Софья Борисовна, судима за разбойное нападение с причинением тяжких телесных повреждений. Проездные документы не выдавались».
Николаев отложил телефонограмму, где в списке значилось еще несколько фамилий.
— Опять Костерина, — задумчиво проговорил он. — Бревич так и молчит?
— Молчит, — вздохнул Климов. — И так к нему, и этак — молчит. А отчего, я никак не пойму. Чего скрывать, если уехала она, как он говорит, по личным делам и скоро вернется? На работе она взяла отпуск без содержания на неделю. Говорят, что очень просила и ссылалась на личные причины, а какие — не говорила никому. Скрытные они оба — что Бревич, что Костерина.
— Значит, неспроста. Вот ваша задача на ближайшее время — необходимо все-таки выяснить, что скрывают эти люди. Вполне возможно, что они к случившемуся отношения не имеют. Но нельзя забывать и признание Бревича в том, что он купил жене шубу в сельпо в декабре прошлого года. Наверняка на этой шубе пуговицы с цифрой «63». Прошлые дела, отъезд в день убийства и эта пуговица…
Николаев задумался на минуту.
— Слушай, Климов, — сказал он, — пуговица-то пуговицей, а вдруг ее просто потеряла какая-нибудь неряха, да и все тут?
— Я уж думал об этом, — подтвердил капитан, — но пока делать выводы рано.
— Хорошо, Андрей Ильич, давай ребят своих ориентируй. Без участковых нам не обойтись — это я беру на себя. Да, еще вот что, — добавил начальник райотдела, вставая, — ты за Богдановым приглядывай. Парень он толковый, добросовестный, да опыта-то нет пока. Смотри, чтобы дров не наломал. Сдается мне, что с Бревичем он справиться не смог и нам в этом деле подпортил кое-что.
— Присмотрю, товарищ майор, — пообещал Климов, — Богданов неплохой парнишка. Я каждый день с ним понемножку беседую.
— Только гляди, не переборщи, иждивенца не сделай, инициативу его не глуши…
Закончив опрос продавцов, Петухов занялся розыском покупателей, приходивших в магазин в тот злополучный день. На последнем вечернем совещании Николаев вопросительно смотрел в его сторону. Оперуполномоченный понимал почему, но… К любой работе он относился добросовестно. Правда, некоторые считали его чуточку медлительным, но это была не медлительность — основательность. «За Петуховым переделывать не надо», — говорил о нем Климов. Он и внешне был крепким и основательным. Высокий, ширококостный, с темными раскосыми сибирскими глазами, с густым иссиня-черным чубом. Анатолий родился и вырос в Ийске — бывшем притрактовом селе, мимо которого в свое время шли за лучшей долей на Восток переселенцы. Бывало, и оседали в сибирских селах донские казаки, туляки и куряне, роднились с местными — пойди теперь разбери, чья кровь удачно смешалась в жилах таких ладных сибиряков, как Анатолий…
Ийск Петухов знал как свои пять пальцев. Не тратя время на вызовы, сам пошел по адресам, справедливо полагая, что так будет значительно быстрее.
Обошел тех, кого назвала Пушкова, познакомился со всеми — никаких подозрений. И никто не видел женщину в коричневой шубе.
Уже смеркалось, в окнах появились желтоватые огни лампочек. По старинной привычке кое-где в домах закрывали ставни. За этим занятием Анатолий и застал Варвару Пучко, которая оказалась шустрой худенькой старушкой в ватнике, в старых, подшитых валенках.
— Я буду Варя Пучко, — сказала она, и заметив удивление Петухова, неожиданно молодо и звонко рассмеялась, блеснув черными глазами: — Не ожидал видеть такую молодайку?
— Да что вы, — смутился Анатолий. — Просто мне вас по отчеству не назвали, а я ведь не знаю, кого ищу.
— Всю жизнь меня Варей кличут, до седых волос дожила, а все в Варях хожу. Я не сетую — чего мне величаться. Ты, милок, меня зачем искал? — спросила она.
— Из милиции я, Варвара…
— Евменовна, — быстро подсказала хозяйка.
— Варвара Евменовна, — повторил Петухов. — Я к вам по делу.
— Входи, при службе нечего нам на улке говорить. Вишь, — Пучко кивнула на снег у забора, — весна-то примораживает, входи, у меня тепло, натопила только что.
В избе действительно было тепло и уютно. Пол устлан умело вытканными половиками. Заметив, что гость с интересом разглядывает их, опасаясь испачкать сапогами, Пучко ловко бросила ему под ноги кусок влажной мешковины и приветливо заговорила:
— Молодец, милок, что труд чужой ценишь, нагрязнить не хочешь.
Петухов осторожно прошел, сел на желтую лавку, к столу. И лавка, и стол украшены резьбой так искусно, что сотрудник милиции невольно погладил деревянный завиток, и это тоже не ускользнуло от внимания Варвары Евменовны.
— Это мой старик старался, мастер был на все руки, а это вот, — она кивнула на яркие дорожки, — моя работа. Раньше мы за коврами не гонялись. Сделал своей рукой — вот и гордись. Нам-то было чем гордиться, — вздохнула Пучко, — на весь поселок я лучше всех дорожки ткала. Да что я тебя, милок, заговорила, высказывай сперва свое дело, — спохватилась она.
Петухову, уставшему за день, так приятно было сидеть, подогнув под лавку ноги, слушать негромкий голос Варвары Евменовны. Певучий, красивый сибирский говорок успокаивал; незаметно за беседой она поставила перед Анатолием большую кружку с густым горячим чаем и сама села напротив, сложив на коленях темные руки с узловатыми пальцами.
— Я, Варвара Евменовна, вас по важному делу побеспокоил, — начал он. — Вы в магазине «Ткани» недавно были? Слышали, что там случилось?
Старушка молча кивнула.
— Ну так вот, я с просьбой к вам: не припомните ли людей, что были в торговом зале, не встречалась ли женщина в коричневой шубе?
— Отчего не помню, помню, конечно, — Пучко задумалась ненадолго, затем, загибая пальцы, перечислила несколько уже знакомых Петухову фамилий.
«Опять впустую», — досадливо подумал он. Эти люди уже проверены.
— И вот еще, — продолжала женщина, — накануне там на крылечке встретилась мне щекинская деваха с подружкой. А в шубах в магазине никого не видела, нет, врать не стану.
— А щекинская-то кто такая? — спросил Петухов.
— В педучилище учится. А дом щекинский на нашей же улице. Хоромина под железной крышей, ты ее сразу увидишь, как пойдешь от меня. Подружку Татьянину не знаю, как кличут, но в прошлом годе она у них жила, училась, потом пропала куда-то, а нынче вот у «Тканей» попалась на глаза.
— Одежду их не опишите? — Петухова насторожило последнее сообщение. Выявились новые, неизвестные еще лица — Щекина Татьяна и ее подруга.
— Помню, милок, Танча в куртке была из шуршистой материй, не запомню я ее названия. А на подружке пальтишко бордовое.
«Нет уж, видно, удачи сегодня не будет», — подумал Анатолий, поднимаясь, и скорее по привычке обстоятельно все выяснять до конца, спросил у Пучко:
— Щекины крышу свою железную суриком не красили?
— Как же, красили, красили, — ответила она, кивая, — осенью поздно, лист уже облетел, Щекин сам с шурином своим красил крышу. Никого не нанимали, сами и красили. И правильно, я тебе, милок, скажу, сделали. За зиму и весну железо под снегом поржавеет, чини потом. А они по-хозяйски сделали, — говорила старушка, провожая гостя и прощаясь с ним. — Собаки у них нет, иди смело, — крикнула она ему вслед.
Дом он узнал сразу. Добротный, новый, без палисадника. Высоко от земли расположенные окна задернуты занавесками. В комнатах горит свет, значит, дома кто-то есть. Петухов осторожно постучал в раму, занавески отодвинулись в сторону. Выглянул мужчина, и Анатолий махнул ему рукой, приглашая выйти. Минуты не прошло, как тот показался. Сотрудник милиции представился ему, извинился за позднее вторжение и сказал, что нужно бы поговорить.
— Входите в избу, — пригласил хозяин.
Через длинные холодные сени они вошли в дом, сразу в кухню, где на столе стоял ужин — глубокая тарелка с борщом, розовеющее на блюдце свиное сало, тонко нашинкованная капуста, посыпанная луком.
— Неловко получилось, — подосадовал вслух Петухов, — оторвал от еды.
— Ужинать с нами, — моложавая хозяйка несла еще одну тарелку, даже не спрашивая, кто и зачем пожаловал. Сибирское гостеприимство не позволяло оставлять гостя без внимания. Анатолий знал это, поэтому отказываться не стал, присел напротив главы семейства, который хоть и был встревожен необычным визитом, но, соблюдая те же законы гостеприимства, сказал:
— Ладно вам извиняться. Если ко мне, то и хорошо, что поздно — днем меня не застанешь, на работе. Да и вечера прихватываю, пока дороги не развезло окончательно, торопимся вывезти из тайги лес.
— Как звать-величать вас, не знаю. Только фамилия мне известна.
— Петр Григорьевич, — представился хозяин и спросил: — Срочное дело или поужинаем сперва?
— Поужинаем, — согласился Анатолий, и они принялись за борщ.
Почувствовав в новом знакомом человека неторопливого и, как он сам, основательного, Петухов не стал спешить задавать вопросы. Дождался, пока тот, отодвинув объемистую чайную кружку, не спросил сам.
— Так какая нужда ко мне привела?
Оперуполномоченный рассказал, что Таню с подругой видели у магазина «Ткани» накануне убийства, и ему хотелось поговорить с нею.
Щекин позвал жену, ушедшую в комнату, чтобы не мешать разговору:
— Где Татьяна?
— В кино убежала.
На вопросы Щекина ответила, что 30 марта к Тане приехала знакомая девушка из села Ярино — Тамара Баркова. Ночевала у них. В прошлом году познакомились они на вступительных экзаменах в педучилище, Тома пару месяцев училась и жила у них, а потом все бросила и уехала домой.
— Вот объявилась нынче, — продолжала женщина, — я ее спрашивала, почему она бросила учиться, — молчит. Утром ушла с Таней, и больше я ее не видела.
Она подробно описала одежду своей дочери и ее знакомой. Ничего общего с приметами разыскиваемой. Шуб у Щекиных не было, Тамара Баркова приезжала в зимнем пальто бордового цвета.
Ждать Татьяну из кино Петухов не стал, договорился с родителями девушки, что на следующий день после занятий, ближе к вечеру, она зайдет к нему в отдел. Ничего нового узнать от Щекиной-младшей он не надеялся.
Уже поднявшись, Анатолий спросил хозяина, когда он отстроился.
— Третий год дом стоит.
— Красили крышу?
— Да, по осени, припозднились. Сурика никак не мог достать.
— Петр Григорьевич, — Анатолий выяснял все до конца, — а как у вас с топорами?
Щекин удивленно вскинул брови:
— С топорами? — переспросил он. — А что, и топоры ищете попутно?
— Да, надо кое-что выяснить.
— Что ж, давай выясним, — собеседник хлопнул себя рукой по колену, присаживаясь на табуретку. — Значит, всего у меня в хозяйстве топора — три. — Он стал загибать пальцы на руке: — Первый — колун, я с ним один из семьи справляюсь, когда большие чурки на дрова рублю. Второй — полегче, тоже для дров. Галина! — громко позвал он жену, которая к этому времени опять ушла в комнату. — Галина, топоры наши на месте?
— Днем на месте были, в ограде, — ответила та.
— Значит, эти на месте. Третий — мой плотницкий, острый. В инструменте лежит в кладовке, сейчас глянем, — он вышел в сени, погремел чем-то и вернулся через минуту с ладным топором в руках, показал его Анатолию. — Вот он. А дровяные сейчас посмотрим. — Во дворе хозяин включил лампочку над крыльцом. Вместе направились к огромной чурке, где воткнут был колун.
— Да, — сказал уважительно оперуполномоченный, — тут сила немалая нужна.
— Есть силенка, не жалуюсь, — ответил Щекин и достал топор поменьше. — Вот и этот, — удовлетворенно сказал он и тут же добавил: — Стоп, парень, я ведь соврал тебе. Еще у меня один есть, так, барахло, а в хозяйстве годится.
Он оглядел двор, зычно позвал:
— Галина!
— Чего тебе? — та выглянула из сеней.
— Где топоришко наш, небольшенький такой?
— Не знаю, Петя. Он вроде бы с осени в стайке в уголку стоял, посмотри там.
Зашли в теплый сарай.
Осмотревшись, Петр Григорьевич удивленно развел руками: — Слушай, парень, а ведь нет топоришки!
— Когда вы видели его в последний раз? — едва скрывая волнение, спросил Петухов.
Щекин задумался, потом ответил уверенно:
— Осенью. Точно — осенью. Красил вон крышу, подбивал обушком кое-где железо.
«Неужели я попал в точку? — подумал, боясь спугнуть удачу, Анатолий. — Тот, что нашли в магазине, ведь тоже топором не назовешь, так, топоришко. И еще — сурик, вот она, краска, откуда — с крыши. Ах, жалко как, что поздно уже, придется ждать до утра».
Хозяин обещал утром еще раз хорошенько осмотреть все и явиться к Петухову в райотдел.
Наутро Щекин, явившись в райотдел, уверенно опознал найденный на месте убийства топор.
Со ступенек вагона легко спрыгнула женщина в коричневой шубе, с большой сумкой в руках. Таня Румянцева узнала ее сразу — Костерина. Наконец-то закончилось долгое ожидание.
Прибывшая без опаски шагала к выходу с перрона, а Таня двинулась за ней, на ходу бросив стоявшему на перроне работнику милиции: — Сообщи Николаеву: Костерина приехала, провожаю.
Пассажирка миновала здание вокзала, пересекла площадь и встала в очередь на автобус… Таня пристроилась через несколько человек от нее. Нужно было проводить интересующее их лицо до дому и доложить о приезде. Задание простое, но девушка гордилась им и волновалась: такую работу она выполняла впервые. Вообще-то она занималась подростками в детской комнате милиции, там ей все было знакомо и понятно. Она старалась не выпускать женщину в шубе из виду. «Настоящим-то сыщикам тут и делать нечего. Вон Алик Богданов…» Вспомнив об Алике, она невольно вздохнула. Алик был совершенно неприступной крепостью — всегда суровый, неулыбчивый, весь в работе. Развлечений для него не существовало.
Подошедший транспорт прервал ее размышления. Она с трудом втиснулась в автобус, изрядно при этом переволновавшись.
Приняв сообщение о приезде Костериной, Николаев задумался — вспомнилось ему злое лицо Бревича, долгие разговоры с Климовым. Несмотря на энергичные меры, они не смогли установить, куда и зачем уехала Костерина. Скоро это выяснится. Транспортники помогут.
А сейчас надо доставить Костерину в отдел.
Утром оперативная группа уехала по деревням за Куличковой горой, и сразу чувствуется нехватка людей, а вести переговоры с Костериной надо осторожно и задерживать деликатно.
«Деликатно», — майор усмехнулся. Слово, вполне подходящее для этого случая.
Кроме подозрений, улик никаких у них нет. Да, судима за разбой. Но прошлое есть прошлое, не всегда его повторяют.
Еще приметы. Одежда, возраст. И внезапный отъезд в день убийства. Все это очень и очень настораживает. А если Костерина невиновна? На работе о ней отзываются хорошо.
Начальник райотдела глянул на часы. Нужно торопиться.
Через несколько минут Николаев с участковым Ерохиным, оказавшимся в отделе, выехал к дому Костериной. Бревич растапливал печку. На самодельной лавке у двери — два полных ведра холодной речной воды.
Увидев сотрудников милиции, он встал, хмуро ответил на приветствие.
— Константин Ильич, — сразу начал Николаев. Времени было в обрез. — Приехала Софья Борисовна.
Тот поднял опущенную голову, в глазах зажглись недобрые огоньки.
Майор продолжал:
— Нам необходимо срочно с нею переговорить в отделе. Посоветуйте, как это лучше сделать? Обижать нам женщину не хочется.
— Обижать?! — перебил его Бревич. — Обижать, — повторил он, горько махнув рукой. — Я ведь вам говорил, не троньте Софью. Хотите, я убийство на себя возьму, хотите? — тихо спросил он.
Лучше бы закричал. Николаев видел, как тяжело Бревичу. Душевная боль отражалась на его смуглом лице, залегла в складках у рта.
— Не нужно, Константин Ильич, ничего этого не нужно. Убийцу мы найдем, а Софья, если невиновна, тоже все поймет, вот увидите. Скоро она будет дома. Постарайтесь спокойно встретить ее. Сами вы давно могли помочь нам…
— Не мог, — опять перебил Николаева Бревич. — Не мог я вам помочь.
Успокаивая хозяина, в разговор вмешался Ерохин, и тут стукнула, открываясь, дверь.
Мелькнули шуба, платок, сапоги. Все это Николаев охватил одним взглядом, и в голове мелькнуло: «Похоже!»
— Здравствуйте, — с порога произнесла Костерина.
«Коронка белого металла на переднем зубе, — отметил Николаев. — Нельзя ли ее принять за щербинку?»
Бревич шагнул к Софье. Ерохин и Николаев молчали, наблюдая, как он прижал жену к груди, подбородком потерся о ее волосы, затем хрипло сказал:
— Здравствуй, Соня. Приехала…
Она вопросительно смотрела из-за плеча мужа на гостей, и Николаев объяснил ей:
— Софья Борисовна, мы из милиции.
Та кивнула.
— Есть к вам вопросы, и дело отлагательства не терпит. Просим сейчас же поехать в отдел. Очень просим, — Николаев с трудом подавлял в себе жалость к этим людям, понимая, что не имеет права поддаваться чувствам.
Необходимо исследовать шубу, — на доске забора и в кабине машины, где ехала подозреваемая, обнаружена кровь человека, идентичная крови убитой Сенковой. Потом — сличить отпечатки следов обуви. Пуговица. Опознание…
Бревич легонько оттолкнул от себя Софью и тихо проговорил:
— Иди, Соня, не бойся. Да послушай мой совет — расскажи им все. Поймут они, вот увидишь, поймут.
И уже из дверей, когда Костерина, Николаев и Ерохин шли гуськом по узкому дощатому тротуару к калитке, он вдруг закричал с надрывом:
— Убийство тебе шьют, Сонька, убийство продавщицы! Держись!
Майор видел, как вздрогнули и опустились плечи шедшей впереди него женщины. Не оглянувшись, только ниже опустив голову, она продолжала идти вперед.
В отделе их уже ждали Климов, Сидоренко, эксперт, возле загородки дежурного помощника стояла Татьяна Румянцева. Она принесла обувь и одежду. Костерина безропотно переоделась, а Сидоренко, пригласив понятых, составил протокол изъятия и осмотра. Итак, на шубе Костер иной металлические пуговицы с цифрой «63». Все они пришиты толстыми черными нитками. Но запасной пуговицы нет. Подкладка левого рукава у самого основания перепачкана чем-то, черная ткань в этом месте загрубела, покорежилась.
Резиновые литые сапожки ношены мало. На подошве четкий рисунок.
Ниткин опечатал вещи, унес в лабораторию. Кое-что будет известно уже завтра.
Пушковой дома не оказалось, она уехала в соседнее село навестить заболевшую сестру и собиралась вернуться дня через два-три.
Зато оказался на месте Шибков, и его пригласили в райотдел.
Удалось застать в магазине Богомолову и Высоцкую. К приезду шофера они уже сидели рядышком на стульях, нахохлившись, как испуганные воробьи.
Приступили к опознанию. Внимательно осмотрев трех женщин, сидевших перед ним в одинаковых коричневых шубах, Шибков попросил их встать, затем указал на Костерину:
— Кажись, она была. — Он вопросительно посмотрел на Климова, затем добавил увереннее:
— Ее возил, из всех трех она больше смахивает на ту женщину.
Пришлось вмешаться Николаеву:
— Так похожа или та? Посмотрите внимательно и, пожалуйста, без всякой натяжки.
— Не, — Шибков повернулся к Николаеву и повторил: — Не, просто похожая. Я ведь говорил вам, что хорошо ее не разглядел. Похожая — это да, а вот точно сказать не могу.
Так и записали в протокол.
Оля Богомолова и Света Высоцкая сказали то же самое. Да, сходство есть — рост, телосложение. Нет, утверждать не могут, поскольку видели ту женщину мельком и она прикрывала лицо.
А Костерина сидела, как окаменевшая.
Отпустив приглашенных и понятых, приступили к допросу.
— Да, я Костерина Софья Борисовна. Муж — Костерин Александр Владимирович, отбывает наказание — не знаю где, никаких отношений с ним не поддерживаю. После освобождения живу здесь, в Ийске, с Бревичем. Брак не зарегистрирован, у меня развода нет.
Она отвечала на вопросы безразлично, тихим голосом, не поднимая головы.
Николаев старался говорить доброжелательно, убедительно, но ничего не помогало.
— Нет, детей не имею. С родными никакой связи не поддерживаю… Да, утром первого апреля была в магазине «Ткани», купила два полотенца, увезла с собой. Знакомых там не видела… Нет, отказываюсь отвечать, куда и зачем ездила.
Железнодорожный билет, купленный ею в городке Кадинске, лежал уже в столе майора, его доставили из транспортной милиции. Выходя в Ийске, Софья не взяла проездной билет, он остался у проводника. Но почему Костерина упорно скрывает, куда она ездила, какова была цель поездки? Что за причина? Что кроется за нежеланием сказать правду?
Начальник райотдела сделал последнюю попытку склонить ее к откровенности.
Бело-голубая бумажка легла на стол. Николаев разгладил ее ладонями:
— Софья Борисовна, вот ваш билет. Он куплен в Кадинске вчера. Вагон 3, место 16…
Она вначале испуганно взглянула на билет, затем подняла лицо, прямо и зло посмотрела на Николаева.
— Хорошо, скажу. Правда вам нужна? Получайте свою правду. Я ездила не в Кадинск. Купила там эту «липу», чтобы сбить с толку таких, как вы. В Кадинске мне нечего было делать, я была в другом месте, а где — вам не узнать.
В ее голосе прорывались надрывные, истерические нотки, в глазах стояли слезы.
— Правда вам нужна? Я, я убила продавщицу! Мне нужны были деньги, и я убила. Вот вам моя правда. Все. Больше ничего не скажу. Ведите в камеру.
Майор молча, не прерывая, выслушал Костерину. Нет, это не признание. Конечно, проще всего сейчас поверить этим показаниям. Но какова цена такой «исповеди»?
Николаев, глядя на Софью, ясно понимал, что за этим признанием кроется что-то необычное. Именно после этого признания он почувствовал: нет, не Костерина совершила преступление, и она не имеет к нему отношения, что-то другое есть у нее на душе. Но, несомненно, это другое настолько для нее важно, что она согласна на все. Нужно дать ей время подумать, прийти в себя, вот тогда и будет серьезный разговор.
Майор встал, подошел ближе к женщине:
— Примите мой совет, — голос его был успокаивающим, даже чуточку просящим, — я добра вам хочу и только добра. Мы узнаем, конечно, ваши секреты, но для этого нужно время, которого у нас мало. Убийца не найден, хотя целую неделю наши люди работают день и ночь. Не вам объяснять, что это значит. Помогите нам. В ваше признание я не очень верю. Сейчас вас отвезут домой, — начальник райотдела предостерегающе поднял руку в ответ на удивленный взгляд Климова, — посоветуйтесь с мужем. Завтра жду вас.
Костерина как бы нехотя встала, медленно, едва волоча ноги, направилась к двери. Даже не попрощавшись, вышла.
— Иван Александрович, — возмущенно начал Климов, — я не понимаю вас! Она же призналась, а вы ее домой отпустили. А если скроется?
— Нет, Климов, — задумчиво ответил Николаев, — не скроется она. Я сейчас почти уверен, что Костерина невиновна. Имей мужество признать: нам очень хотелось, чтобы именно она оказалась убийцей. Правда ведь? Но не забывай, что она человек с нелегкой судьбой, ищет выход из какого-то тупика и нам не доверяет. Вот над этим нам и надо подумать.
— Но зачем вы ее отпустили? Ведь опознали Софью-то. Худо ли, бедно, но опознали. Значит, надо было задержать.
— Нет, — твердо сказал Николаев. — Нет, не надо было. Сам говоришь — опознали худо-бедно. «Похоже, она!» К этому не одна твердая улика нужна. Вот и давай, собирай их. Найдешь последнюю, самую главную — задержим. А сейчас считаю, нет серьезных оснований для задержания. Тайну Костериной мы узнаем. Недостаточно отработаны ее связи, — подытожил майор.
Они выехали из отдела затемно, чтобы добраться хотя бы до первой деревни «по ледку», как пояснил шофер. Весна вступала в свои права, сельские дороги превратились в сплошное месиво, по которому машины ползли медленно, то и дело двигаясь юзом. Ночью подморозило, жидкую грязь схватило льдом, ехать было легче и водителю, и пассажирам, которые тряслись на боковых сиденьях милицейского газика. Но на колдобинах машину нещадно подбрасывало. Петухов и лейтенант Сенькин, тоже оперуполномоченный уголовного розыска, держались за проволочную сетку, отделявшую водительское место от салона. А невыспавшийся Алик Богданов никак не мог приспособиться: то хватался за заднюю дверцу, то пытался упереться руками в потолок, но при каждом новом толчке неизменно соскальзывал с узкого сиденья.
— У меня от твоих локтей бок уже синий. Держись давай за меня, — сказал ему Петухов, и Алик прижался к его плечу.
Не располагало к беседе раннее время, тяжелая дорога, но Алик с опаской поглядывал на Сенькина — того самого весельчака и зубоскала, что назвал его «куриным сыщиком». Лейтенант клеил ярлыки мгновенно, его меткие словечки, разные историйки долго гуляли по отделу, веселя сотрудников. Были они беззлобными, поэтому мало кто обижался на пересмешника. Работал Сенькин азартно, смело, при этом успевал балагурить, правда, не всегда в удобный момент. Климов поругивал его за излишнюю словоохотливость, но и сам, не выдержав, не раз смеялся над его шуточками. Оперуполномоченный и над собой подтрунивал постоянно, к этому уже привыкли, но Богданов все же опасался его выпадов.
«Обязательно вцепится в меня, — с тоской думал Алик, косясь на задремавшего Сенькина. — Петухова не тронет, а на мне отыграется, только проснется».
Богданов был недоволен собой. С Бревичем, он понимал, неудача. Но почему тот не пожелал разговаривать с ним? Вроде бы вежливый получался разговор, Алик увещевал, как умел, потом строго предупредил… И тут еще Николаев появился. Алик вздыхает, крепче сжимает локоть Петухова. Очередной толчок разбудил Сенькина, и, открывая глаза, он пропел:
— Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги… Да, братцы, при такой болтанке для меня одно утешение — еду опыта набираться у товарища Богданова. — И, обращаясь уже к своей «жертве», добавил: — Поделишься опытом, друг, как удалось тебе провести впечатляющий допрос?
Алик угрюмо молчал, но лейтенант — предчувствие Алика не обмануло — не отставал:
— Что ты скромничаешь, друг, дай нам интервью в пути, время быстрее пройдет. Давай, давай, дели крупицы. Как ты Бревича увещевал: «Нехорошо, дядя, от милиции тайны иметь…»
— А хорошо разве? — рассерженный Богданов забыл о своем намерении отмолчаться. — И вообще, при чем здесь я? Он и Николаеву ничего не сказал. И Климову тоже. Если человек честно живет, ему скрывать нечего, я думаю. Бревич сам сказал, что «завязал», надоело «рога мочить»…
Ах, лучше бы уж он промолчал!
— Чего-чего у Бревича с рогами? — Все, Сенькин сел на любимого конька. Брови его приподнялись в деланном удивлении, смешливо и озорно блеснули темные глаза.
— Рога мочить надоело ему, ну, наказание отбывать, — пытался объяснить Алик.
— Вишь ты, — зубоскал обращался уже к Петухову, с улыбкой наблюдавшему за словесной пикировкой, обещавшей скрасить трудный путь. — Вишь, — в голосе любителя розыгрышей прозвучала почти искренняя печаль, — я и не знал таких слов. Век живи, век учись. Жаль, не слышит тебя наш майор. Ох, и охотник он до этих штучек! Вот уж он бы тебе воздал по заслугам! Я тебе вот что, друг, посоветую: ты по приезде начальнику про эти слова доложи…
— Брось подначивать парня, — вмешался Петухов и обратился к приятелю:
— А ты, Алик, осторожнее с жаргоном, у нас этого не любят. Было время, щеголяли некоторые, да потом Николаев с замполитом такого им жару задали, только держись.
— Но ведь мы, сам знаешь, на занятиях изучаем жаргон, — пытался возразить тот.
— Эх ты, занятия, — Петухов досадливо поморщился. Он втолковывал прописные истины, которые сам усвоил давным-давно. — Зачем ОУРовцу знать жаргон? Чтобы не могли его блатные провести, чтобы в любой ситуации мог он сориентироваться.
Богданов покорно кивнул. «Вот, — подумал он. — Двое взялись теперь, двойной тягой». А сосед продолжал, сам уже увлекаясь:
— Что я тебе должен сказать? Эти словечки глупые сыщики кидают, никчемные — вот, мол, я каков. И опускаются до разного жулья, а должны быть выше. Понял меня?
За разговорами рассеялся сон, даже тряска уменьшилась, а тут уже показалось и Заозерное — большое село с длинными улицами, тянущимися вдоль реки.
Несмотря на ранний час, у сельсовета их встретил Гришин — местный участковый инспектор. Вошли в сельсовет, где был оборудован кабинет участкового с белыми аккуратными, как в больнице, шторками, с плакатами «Пьянству — Бой!» на стенах. Наливая в кружки крепкий, почти черный чай, Гришин докладывал о своих делах.
— В сельпо Заозерного привезли всего 14 шуб. Все проданы. Покупатели установлены. Вон, — инспектор кивнул на металлический огромный шкаф-сейф. — Там объяснения. У меня они подозрений не вызвали — всех знаю.
Управившись с чаем, он достал синюю картонную папочку с завязками. Петухов стал просматривать документы, а хозяин кабинета комментировал:
— Это учительница, первого апреля на занятиях была в школе. А эта — бухгалтерша, тоже целый день в правлении. Вот эта и следующая — с дальней фермы доярки. На месте находились.
Меньше и меньше листочков в руках Петухова, вот и последний лег на стол. Все. Никакой надежды. Алик смотрит откровенно огорченно, а участковый смеется:
— Не расстраивайтесь, ребята. Пусть у меня ничего для дела нет. Вроде бы и плохо, а я рад. Думаю, нет, не мои это люди — слава богу.
— Все люди наши с тобой, Гришин, — возразил Петухов. — А как с шоферами у вас? Проверяли?
— Проверил. — Инспектор посерьезнел. — Выяснил, кто из колхоза в тот день в город ездил, переговорил с людьми. Никто из них женщин не подвозил. Что, допросить надо?
— Сенькин останется у вас, поможет. Давайте, ребята, оставайтесь, а мы с Богдановым дальше.
Снова тряская дорога, ухабы, новые деревни, новые люди…
И никаких результатов. Утром третьего дня, приехав в Ярино, Петухов и не надеялся на удачу. Он помнил, что здесь живет Тамара Баркова, подружка Тани Щекиной. Она оказалась в городе накануне убийства. У Щекиных был похищен топор, которым совершено преступление. И хотя Тамара никак не подходила под приметы разыскиваемой, Петухов решил обязательно найти ее и подробно расспросить.
Ярино в эту апрельскую пору было непривлекательным. Голо, грязно, серо. Под стать деревне и кабинет участкового, который открыла секретарь сельсовета Лена, вчерашняя школьница. Участковый Ярин («Яриных здесь полдеревни», — пояснила девушка) болен уже второй месяц, лежит в районной больнице.
Смахнув пыль, Петухов сел за стол участкового.
— Что ж, Алик, будем обживаться, — сказал оперуполномоченный. С помощью Лены прибрались.
— Жить можно, — констатировал Алик, оглядывая приведенную в порядок комнату.
— Придется пожить, — согласно кивнул Петухов.
В этой деревне никто их не ждал; все предстояло делать самим. Позавтракали в сельской чайной под оглушительный рев укрепленного над входом динамика, «„ЛЭП-500“ — непростая линия», — бодро разносилось по селу.
— И «ЛЭП-500» тоже линия непростая, — вздохнул Богданов.
— Ничего, Алик, справимся и мы со своей непростой линией. Давай для начала транспорт проверяй, а я займусь покупательницами шуб да Баркову разыщу.
В старом деревянном доме, где располагался сельмаг, за прилавком одиноко стояла продавщица — полная женщина невысокого роста, курносая, светлоглазая. Покупателей не было. Петухов представился и с удивлением увидел, как побледнело ее лицо. Женщина молча присела на высокий табурет за прилавком, бессильно уронив руки на колени, затем почти шепотом спросила:
— Что? Что такое?
Обескураженный такой реакцией, оперуполномоченный решил, что, возможно, она приняла его за ревизора, контролера или еще бог знает за кого. Ему нужна была доверительная беседа, и он поспешил объясниться:
— Что вы разволновались так? Я вроде бы не такой и страшный, — попытался он шутить и увидел, как в ее глазах мечется страх. Она вся напряглась, словно в ожидании удара.
«Чего это она?» — опять подивился Петухов и принялся объяснять цель своего визита.
Продавщица медленно приходила в себя. Кровь прилила к щекам, из мертвенно-бледных они превратились в пунцовые, покраснел даже лоб; светлые крашеные волосы, с которых она стянула косынку, резко контрастировали с лицом.
— Степанко Клавдия Ивановна, — представилась она и нашла накладную на полученные в магазин шубы. В Ярино поступило восемь шуб. Степанко помнила всех, кто приобрел их.
Записав фамилии, Петухов пересчитал.
— Клавдия Ивановна, а кто восьмую купил? Вы только семь назвали, — уточнил он.
— Восьмую? — переспросила Клавдия Ивановна, и лицо ее вновь запылало. — Разве не сказала? Я и купила, — она глядела с вызовом.
— Посмотреть вашу шубу можно?
— Нельзя! — зло отрубила продавщица. — Я продала ее.
— Кому? — спросил насторожившийся Петухов.
— Сестра мужа приезжала в гости с Украины — ей и продала. А она уехала домой с неделю назад.
«Значит, и на Украине наши шубы есть. Как же мне туда-то добраться?» — уныло подумал оперуполномоченный и решил про себя, что обязательно расскажет ребятам из ОБХСС об этой продавщице. Откуда такая неприязнь к милиции? Чего эта женщина пугается? Недостача, может?
Степанко сообщила, чем занимаются те семь покупательниц, но наотрез отказалась хоть как-то охарактеризовать их.
— Не сплетница я, сами узнавайте, — заявила она решительно.
Петухов настаивать не стал. Уже заканчивая допрос, он выяснил, что первого апреля, накануне и в последующие дни, вплоть до сегодняшнего, Клавдия Ивановна в город не выезжала, работала на своем месте («Где же мне еще быть?»), товар привезли ей за это время только один раз — 31 марта вечером была машина Ийского райпотребсоюза. В своей записной книжке Петухов так, для порядка, сделал отметку: «По возвращении в Ийск проверить машину РПС».
— И последний вопрос, — его раздражала неприязнь продавщицы и хотелось побыстрее уйти, но он привык выяснять все досконально. — Вы Тамару Баркову знаете? — И удивился, как вновь побледнела женщина, опять заметался в ее глазах страх.
— Что, что такое? — встревожилась она. — Что с ней случилось?
— Да ничего не случилось, не волнуйтесь. Не пойму я вас. — Он действительно не мог понять странного поведения продавщицы.
«Здорова ли она?» — сочувственно подумал Петухов, повторяя свой вопрос о Барковой. И состояние женщины объяснил волнением, когда услышал, что Тамара ее дочь, вышла замуж за тракториста Снегова и живет в селе Заозерном у его родителей, а здесь не была давно, с месяц. Баркова — фамилия Тамары по родному отцу.
«Вот оно что, — подумал оперуполномоченный. — Волнуется мать за дочку, вот и переживает, а я тут разные догадки строю», — и постарался попрощаться с нею как можно теплее.
Из магазина он направился в правление колхоза, затем в школу, в чайную, на ферму и в овощехранилище.
Одна шуба отправлена в город дочери-студентке, все остальные на месте. Никто из владелиц в Ийске первого апреля не был, все находились при деле — кто дома, с малым ребенком, кто на работе целый день.
Алик пришел в кабинет участкового, когда уже совсем стемнело, оборудовал постели на раскладушках, хранившихся у запасливых сельсоветчиков. Тихо в их временном пристанище. Сколько таких неустроенных жилищ, сколько холодных ночей вдали от дома в нелегкой милицейской жизни! Не каждый может выдержать такую работу — бывает, что отступаются, ищут полегче. Но те, кто остается, кто посвятил защите людей свою жизнь, те делают свое дело, находя в этом высшую радость и удовлетворение.
— Ну что? — Капитан подошел к Алику, который подремывал, пригревшись у теплой печки. — Как дела, сыщик?
Тот только махнул рукой.
— Какие там дела, Петрович. Проверил транспорт. Помогли ребята из гаража — яринские дружинники. Первого в Ийск ходил только автобус. Рейсовый. Переговорил с шофером — ничего интересного. Часть пассажиров он назвал, но всех не помнит. Я начал устанавливать, но не успел. Ничего интересного, — уныло повторил он.
— А частные машины или чужие, проезжие, например?
— Из чужих, — лейтенант уже откровенно зевал, устраиваясь на продавленной раскладушке, — из чужих машин только в последний день марта был фургон из райпотребсоюза, товар привез в магазин и назад. С ним уехала дочка продавщицы, поздно уже, почти ночью.
— Дочка? Ты это точно знаешь? — удивленно переспросил Анатолий. Как было ему не удивиться, если он совсем недавно жалел женщину, переживавшую за дочь, которая, по ее словам, не была в Ярино месяц.
— Ну, Петрович, — обиделся Алик, — вон у меня и протокол допроса есть, а там все черным по белому.
— Вот такие дела, — у Петухова от удивления сон пропал. Придется завтра переговорить со Степанко, выяснить, почему скрыла этот факт. Что в этом было тайного? Выходит, рано он решил, что закончил здесь свои дела. Данные помощника и его собственные пересеклись неожиданно и непонятно.
А утро принесло новую загадку. Магазин не открылся. Не было на работе и мужа продавщицы — счетовода Иосифа Степанко.
Во дворе их дома в ответ на стук, злобно хрипя, заметался огромный пес.
Вышедшая на шум соседка рассказала сотрудникам милиции, что, когда она на рассвете выходила проведать корову, во дворе Степанко затарахтел мотоцикл. Женщина подивилась, куда в такую раннюю пору собрались, однако спрашивать не стала.
— Нелюдимый у них сам-то, зыркнет глазищами — ну их к лешему, — сказала она.
Ослепительно-желтое солнце долго бежало за поездом, потом осело куда-то вниз, оставив после себя розовый след. Вагон мягко покачивался, колеса мерно выстукивали на стыках: «До-мой, до-мой».
Вере Васильевне казалось, что она давным-давно не была в Ийске, а ведь и месяца еще не прошло, как уехала. Хорошее дело — отпуск, но как же быстро надоедает безделье. И она была рада, когда наконец закончился срок ее путевки. Завтра рано утром она будет дома.
«Днем обзвоню всех своих, соберу к вечеру, — думала она, — картошечки отварю домашней, да с рыбкой». — Улыбнулась, вспомнив про рыбу, которая водится в Тихом океане, а в Ийск не попадает ни под каким видом. Хороший подарок везет она своим знакомым!
Вере с друзьями повезло. Когда после окончания университета ее направили в Ийск следователем прокуратуры, много слез она пролила, трудно привыкая к новому месту, к маленькому городу. Да, трудно было, пока не познакомилась с местными. Благоустроенного жилья в Ийске не хватало, и когда на правом берегу Сини построили новый трехэтажный дом, в нем получили квартиры молодые специалисты — врачи, учителя. И Вера поселилась там. Молодежь быстро перезнакомилась, ибо скудные домашние запасы и отсутствие опыта бытового устройства постоянно толкали их к общению. К этому времени она вышла замуж за долговязого, белобрысого и очкастого Сережу Смирнова, который громко именовался главным врачом больницы села Одон, что почти в ста километрах от Ийска. Сергей был там единственным хирургом и никак не решался оставить свою больницу. Так и жувут они — и вместе и врозь.
Верин дом стоит у подножья песчаного косогора, за которым стеной начинается сосновый лес. Весной косогор горит от багульника, просто полыхает буйным малиновым цветом, дурманящий запах доносится до комнат, будоража сердце.
Да, Ийск, куда ехала она со, слезами, дал ей все — работу, семью, друзей и стал для нее родным.
Когда приехал в Ийск Николаев, ее бывший однокашник, переведенный из областного центра начальником райотдела, Вера Васильевна старалась помочь ему.
Таежный Ийский район с множеством разбросанных по нему сел держал работников милиции в постоянном напряжении. К ее радости Иван сразу вежливо, но твердо предъявил сотрудникам самые серьезные требования. Деликатность не мешала майору в работе, а помогала ему. Не повышая голоса, Николаев умел добиться четкого выполнения своих указаний.
Дружить с ним было непросто. Его жена, худенькая и смуглая сибирячка Людмила, не раз пеняла мужу, что он своими заданиями всех приятелей уморит.
Действительно, Николаев, человек по натуре мягкий, на службе требовал от друзей больше, нежели от других, и поскольку сам он работал с полной отдачей, все воспринимали его требовательность правильно. Вера знала, что так же, как и ей многим приятно заслужить благодарность Николаева, сопровождавшуюся обычно его доброй улыбкой.
Убаюканная мыслями о доме, о семье, о предстоящих встречах, Вера незаметно уснула, пригревшись под одеялом.
Ранним серым утром поезд подошел к Ийску. Ее никто не встречал, и это немного удивило Веру, ведь она сообщила мужу о своем приезде. Он обещал быть дома, почти месяц не виделись.
«Наверное, опять внезапный вызов», — подумала она без обиды и раздражения. Вера знала мужа, понимала и принимала с уважением его отношение к своему врачебному долгу; сама она тоже могла, не считаясь с личными планами, уехать по срочному заданию куда-нибудь в село, к лесорубам или на участки химлесхоза. И никогда Сергей не корил ее за такие отлучки…
Она села в почти пустой в этот час автобус и уже через полчаса была дома. С улыбкой отметила попытки Сергея навести чистоту в квартире: на покрытом линолеумом полу темнели полосы от мокрого веника.
На столе лежала записка: «Веруня, я — срочно на острый живот. Буду сразу, как управлюсь. Позвони Николаеву. Целую…»
— Приехала! — сказал Николаев, выходя из-за стола ей навстречу.
— Во-первых, здравствуй, Иван Александрович, во-вторых, хоть и приехала, но в отпуске, а в-третьих, что случилось, что за ЧП? Мне твоя Людмила толком объяснить не смогла, так я сразу на работу прибежала. И Сергей мой где, не знаешь?
— Здравствуй, Вера, здравствуй, — ответил начальник райотдела. — Сергей у себя в больнице. Мы с ним в подъезде встретились ночью. Я с работы — он на работу. Вызов был у него. А у нас ЧП! Тебе на службу выходить надо. Положение сложное. Опыт твой позарез нужен.
— Ну уж и опыт, — усмехнулась она, но слышать ей это было приятно.
— Брось скромничать-то, — на лице Николаева появилась улыбка, — ты ведь, Вера, у нас психологией увлекаешься, вот тебе и карты в руки. А без психологии нам не обойтись. — Он подвинул стул следователю, прошел за свой стол, на котором в аккуратных папках разного цвета лежали бумаги. Любовь Николаева к порядку была в отделе известна.
Майор раскрыл одну папочку, достал исписанный лист бумаги, молча протянул его Вере.
«План розыскных мероприятий», — прочла она старательно выведенный заголовок.
— Читай пока, — сказал Николаев, — а я почту просмотрю.
Тихо в кабинете, слышен только шелест перебираемых Николаевым документов, да изредка скрипнет перо, когда он ставит энергичную подпись под очередной резолюцией.
— Ну что ж, все как будто к месту, — Вера Васильевна возвратила план Ивану Александровичу.
— К месту-то к месту, Вера, да уж больно необычное дело. Все говорит об участии женщины в убийстве. И слишком уж гладко у нее прошло, за исключением, конечно, главного — денег. Взята небольшая сумма, а спрятанные тысячи целы. Мы посоветовались с твоим шефом — прокурор, как и я, за то, чтобы группу по следствию ты возглавила. — Он опять улыбнулся. — Увлечение у тебя для дела нужное — психология.
— Иван Александрович, что-то ты на комплименты щедр. Не к добру это, — заметила Вера Васильевна, а сама оценивала только что прочитанное. — «Надо немедленно собрать всю информацию», — подумала она, а Николаев, словно угадав ее мысли, сказал:
— Сегодня в 10 часов собираемся у меня, подобьем, что называется, бабки.
— Что на сегодня нового? — майор оглядел сидящих в кабинете людей. Он знал их хорошо, ценил и любил, поэтому видел, как они переживают безрезультатность поиска, которому отдают все силы. А ведь и обычные, повседневные обязанности никто не снимал с них.
В следственном, у Сидоренко, сроки по делам бегут как сумасшедшие, прокурор торопит. Впрочем, за Сидоренко волноваться нечего, он человек организованный.
Вот Климов. Похудел еще больше за эту неделю. Вертит по привычке листочек в руках, а сам в него и не глядит, помнит наизусть. Капитан знает город и район как никто, людей знает, у него хорошая интуиция. Климов музыку любит, книги, на любую тему беседовать может — эрудит. Таких побольше бы в милицию, они облагораживают коллектив.
Замполит притулился у окна, в сторонке, вроде бы лишний. Нет, он не лишний. Его твердость, его слово и пример нужны людям, чтобы хранить чистоту души и рук, это очень важно.
А вот Вера Васильевна. Вера, верный товарищ. Густые черные брови вразлет, темные быстрые глаза. «Соболек» — ласково называет ее Сергей. Сложила руки на коленях. Прямо с дороги. И не видела еще мужа. Два фанатика — повезло юриспруденции и медицине.
А Ниткин — он сегодня главный герой, ему не терпится доложить.
— Прошу вас, Ниткин, докладывайте первым, только ясно и коротко, — предупредил Николаев.
Тот вскочил, и майор невольно улыбнулся.
— Я коротко. Значит, так. Экспертизы провели. Заключения — вот они. — Он похлопал по розовой прозрачной папочке. — На топорище изъятого топора — краска сурик, идентичная краске с крыши дома Щекина. На самом топоре — кровь. Теперь о Костериной. Шерстинки, изъятые в кабине машины Шибкова, идентичны шерстинкам с ее шубы. Подкладка левого рукава имеет следы крови. Следы старые. А кровь убитой Сенковой и Костериной — аналогична. На заборе, кстати, тоже кровь их группы.
— Аналогична? — переспросил Николаев.
— Да, абсолютно во всем, я могу заключение показать.
— И последнее, — продолжал эксперт, — следы на месте преступления и следы обуви Костериной не совпадают.
— Обувь Костериной просмотрели всю? Не могло быть другой? — начальник райотдела повернулся к Климову.
— Всю. Ничего подходящего нет. Да и обуви там — кот наплакал. Из резиновой — только сапожки, что на ней.
— Вот и задерживай человека при таких доказательствах. — Николаев обратился к розыскнику, как бы продолжая старый разговор: — Правы мы были тогда.
— Н-да, — неопределенно протянул капитан. Он-то тогда был, выходит, неправ.
Доложили Сидоренко, Климов. Люди словно бились в заколдованном круге — никакой определенности.
— Что же, — Николаев встал. — Против Костериной свидетельствует заключение об идентичности микрочастиц ее одежды и ворсинок с сиденья машины Шибкова. Но шуб-то этих у нас, не забыли? 425! На версию с Костериной, видимо, надеяться не стоит, но нужно довести ее до логического конца. И как можно быстрее. Личные связи погибшей проверены — они безупречны, — продолжал Иван Александрович. — И кажется мне, что мы ошибаемся, думая о тщательной организации убийства. Сколько мы установили случайностей? Опытный грабитель не выбрал бы такое бойкое место. Преступление или задумано было иначе и что-то сорвалось, или действовал человек, не предусмотревший эти детали, — слишком мало времени для отступления, да и было оно случайным — а ну, не поехал бы Шибков сбрасывать снег с крыши в неурочное время? Подозревать же водителя в соучастии нет никаких оснований: сам пришел, помогает от души. Приметы вероятной участницы убийства у нас есть, практически все пути выхода из города перекрыты — и все пусто, пусто. Усилить надо, товарищ Климов, работу, спросить построже с участковых. Где-то есть брешь, через которую уходит преступник…
Почти три часа милицейский газик-трудяга, распуская из-под колес струи вешней воды, добирался до Заозерного. Петухов и Алик в дороге молчали. Обстоятельства складывались пока явно не в их пользу.
Супруги Степанко непонятно куда исчезли. Оснований для розыска нет, никаких претензий им предъявить по поводу неожиданного отъезда нельзя. Да и был ли он неожиданным, их отъезд? Может быть, они его планировали заранее? Но почему Иосиф Степанко не отпросился с работы?
Вопросов много. Эта незначительная неувязка с Барковой, как рябь от легкого ветерка на спокойной реке, тревожила. Нужна ясность.
В знакомом им кабинете сидели Сенькин и приунывший участковый. Еще из Яринского сельсовета Петухов позвонил, просил вызвать Баркову и узнать, не явились ли к ней родители. По одному виду товарищей Петухов догадался, что опять произошла осечка.
— Нет Тамарки, — невесело объявил инспектор, — уехала, говорят, к родителям в гости, они за ней прикатили на мотоцикле из Ярино.
— Как так? — удивился капитан, — дорога ведь оттуда одна?
— Одна, — кивнул участковый.
— Но мы не встречали их по дороге, а неизбежно должны были встретить, если они вернулись в Ярино!
В разговор вмешался Сенькин:
— Послушай, Толя, что я тебе расскажу, — Сенькин был непривычно серьезным. — Я тут по деревне покрутился, поговорил с людьми. Кто что видел, где был, одеждой интересовался, женщинами. — Он сделал паузу и продолжил: — Здесь, понимаешь, об убийстве хорошо осведомлены, это меня насторожило. Стал выяснять, откуда. И вот уборщица из сельпо мне сказала, что Тамарка Снегова в городе была и эти вести как сорока на хвосте принесла. И еще что, Приходит эта Снегова в сельпо в мужниной телогрейке, рукава подвернуты, а в магазине как раз разговор шел, что в Ийске продавщицу за выручку убили. Женщины ей и говорят в шутку, мол, может, тебя тоже ограбили, раз в мужнину хламиду, молодайка, влезла. А она им отвечает, что всех женщин, кто хорошо одет, милиция проверяет, убийцу ищут, вот она и оделась похуже, чтобы нервы зря не трепали. Бабы посмеялись над ней и разошлись. Я эту Снегову найти собирался, потолковать, и на тебе — она, оказывается, и есть твоя Баркова. А откуда, интересно мне, она знает, кого нам надо?
— Да уж, братцы мои, без Снеговой-Барковой нам не обойтись. Вы-то ее хорошо знаете? — обратился Петухов к участковому.
— Откуда? — развел тот руками. — Она к нам месяца два как прибыла, вышла за Снегова Олега замуж. Вот его я знаю. Плохого за ним я не замечал. Ну, видел эту Тамару несколько раз. И одежду ее зимнюю помню — пальто красное такое.
— Точно, пальто, — вмешался Сенькин, — это я выяснил. Видели ее в красном, да вот — в телогрейке.
— Пальто, пальто, — досадливо поморщился Анатолий, — вы мне скажите, где она сама.
— Откуда нам знать? — опять огорченно развел руками участковый. — Мы с ее Олегом побеседовали. Утверждает, что с родителями уехала, в Ярино. Из одежды, по его словам, есть у нее только это пальто, — он осекся, опасливо поглядев на рассерженного Петухов а.
— Вот вам «не мои, не мои», — укоризненный тон оперуполномоченного заставил участкового опустить голову, — два месяца человек у тебя под боком живет, а ты и не знаешь, кто таков.
— Да, господи, подумаешь ли — молодайка ведь, — оправдывался тот.
— Вот тебе и молодайка, — сурово отрезал Петухов, — где мы сейчас ее достанем?! Пошли звонить начальству, доложить надо.
Сквозь треск коммутаторной связи жесткий голос Климова прорезался неожиданно четко:
— Сенькин остается в Заозерном, Богданов едет в Ярино, Петухов возвращается в Ийск. Всем искать Баркову-Снегову.
Кадинский отдел внутренних дел находился в центре города, и Таня Румянцева нашла его без труда. Такой же, как у них в Ийске, деревянный двухэтажный особнячок, и кабинет начальника отделения уголовного розыска — узкий и длинный, тоже на втором этаже, куда она поднялась по деревянной лестнице. Таня немного волновалась, входя в кабинет, хотя знала, что ее ждут — Николаев звонил, просил оказать помощь.
Вчера с Румянцевой долго говорила Вера Васильевна, и вот — задание, от выполнения которого зависит очень многое.
Высокий худощавый майор с пышной шевелюрой внимательно изучил ее новенькое удостоверение, улыбнулся, пригласил за приставной столик, сам сел напротив.
— Прямо с вокзала и к нам?
— Конечно. — Она даже удивилась. Разве могло быть иначе, когда в Ийске ждут ее сообщения. И станет она гулять по гостиницам, дело-то не терпит.
— Я понимаю, — опять улыбнулся розыскник, — задание срочное. — Он шутливо склонил голову, седые пряди закрыли лоб. — Жду ваших указаний.
Таня смутилась:
— Какие указания?
— Да это шутка, — ответил майор. — А если серьезно — мы вам кое-что уже приготовили. По интересующему вас адресу действительно проживает Сивкова Нина Петровна. Пенсионерка. Воспитывает двух внучек — детей умершей дочери.
— Дети? — она в волнении привстала. — Дети, говорите?
— Дети, а что? — удивился начальник отделения.
— Так ведь угадали мы, значит! Детей Костерина скрывает. Почему только?
Румянцева заторопилась. В помощь ей выделили молодого участкового инспектора, и вот они уже сидят в небольшой, чисто прибранной комнате Сивковой. Хозяйка, худощавая пожилая женщина, встретила их неприветливо, говорить с Таней не желала и не скрывала этого. Увещевания участкового тоже на нее не действовали.
— Я живу тихо, мирно и мне до ваших забот дела нет, — отрезала она.
— Нина Петровна, мы нашли вас, какой смысл таиться? Была у вас Костерина? Чьи у вас дети? Поймите, что все это мы узнаем — если не от вас, то от других людей. Если вам или Костериной не хочется посвящать посторонних — не лучше ли нам открыться?
Таня убеждала еще долго. Та наконец сдалась.
— Ладно, — сказала Сивкова, — понимаю, до всего вы докопаетесь сами, поэтому только и откроюсь. Но, прошу вас, не троньте Соню. Этой бабе выпало в жизни столько горького, что десятерым было бы достаточно. Била-била ее жизнь, колотила, ан не все выколотила. Тянется к хорошей доле, борется за нее, и человека вроде неплохого нашла. Соне и детям он опора.
Румянцева, не перебивая, внимательно слушала Сивкову. И перед ней предстала картина такой горькой, запутанной, словно специально кем-то закрученной судьбы, что Таня с ее короткой и прямой жизненной стежкой ужасалась и ахала про себя. И ей становились понятными озлобленность Костериной, ее недоверие к людям, желание спрятать, утаить самое дорогое для нее — детей.
…Софья была единственной дочерью младшей сестры Сивковой, которая рано лишилась мужа и растила дочку одна, работая медсестрой в больнице. Желание получше накормить, одеть Сонечку заставляло ее работать не щадя себя.
Слабая здоровьем женщина скоро надорвалась, и единственная дочка радости не приносила: душевной близости между ними не было, и неоткуда ей было взяться, они между собой почти и не общались. К болезни, к усталости прибавились муки душевные из-за черствости дочери… И осталась Софья одна. Ей едва исполнилось 17 лет.
А жить надо, есть хочется — делай теперь все сама, помощи ждать неоткуда. Бросила школу, пошла работать и пустила к себе на квартиру — приличная однокомнатная квартира у нее осталась от матери — веселую женщину. С этого и начались Сонины несчастья. К квартирантке приходили гости — носили вино, еду, оставляли какие-то вещи, ночевали, гуляли. Соню хвалили, ею восхищались, угощали, дарили подарки и деньги — девушка была в центре внимания, и это нравилось ей. Работать на швейной фабрике, где она строчила простыни и наволочки, уже совсем не хотелось. Прогул, другой, а потом Соня и вообще не пошла на работу. И как-то так получилось, что ее уход с фабрики остался незамеченным — была она уже, как считалось, взрослой. А дома веселая квартирантка нашептывала: «Плюнь, швейня не для тебя, ты — королева».
Жилось, как казалось Соне, действительно неплохо. Но эта полоса прошла. Нагрянула милиция, увели подружку, забрали дареные вещи — Соня и сама к этому времени знала, что «наставница» ее мошенница и воровка. Знала, но ничего не хотела менять в своей жизни — как идет, так и идет.
Говорили с ней, увещевали, вернулась она на фабрику.
Прошло с полгода, и вдруг появился чернявый красавец. Веселый, белозубый, с дичинкой в пронзительных глазах. Принес письмо от бывшей квартирантки.
Саня Костерин — так звали парня — отбыл срок, и та писала, чтобы Соня его приютила. Постеснялась девушка прогнать парня, да и был он больно хорош. Девичью честь свою не сберегла, не устояла. А Саня ей — про любовь, про верность до гроба. Страсти, клятвы, слезы — Сонина податливая душа успокоилась.
Потом начались будни. Денег, которые Костерин заработал в колонии, хватило ненадолго. Он стал пропадать из дома, уходил, приходил, когда ему вздумается, приносил водку, приглашал таких же веселых парней. Она пыталась протестовать, но однажды, когда стала гнать разбушевавшуюся компанию, ее, уже беременную, Саня увел на кухню, хладнокровно и расчетливо, с застывшей улыбкой на губах, несколько раз хлестанул по лицу. Чтобы Соня не упала, он держал ее, взяв за кисти обеих рук своими сильными пальцами. Раньше ее никогда не били. Это было страшно и безысходно. И Соня сломалась. Стала бояться, предпочла молчать и подчиняться, лишь бы не видеть в глазах Костерина холодную злобу.
Родился ребенок. Дочка Света.
С рождением девочки жизнь пошла еще труднее. Ребенок плакал, мешал супругу, тот сердился, кричал: «Заткни ей глотку!» Потом муж совсем редко стал бывать дома. Так было спокойнее, но у Сони кончались деньги, а надо было жить.
Тогда-то и встретилась она с Ниной Петровной, приехавшей на могилу сестры. Сонина изболевшаяся душа прильнула к тетке, нота вскоре уехала, муж ее оставался дома один и сильно болел. До своего отъезда сходила Нина Петровна на фабрику, получила для девочки направление в ясли, а Софья вышла на работу. Супруг долго не появлялся, потом приехал — похудевший и откровенно злобный. Снова жизнь превратилась в ад. Пил Саня много. Соня выпивала и раньше, но изредка. Теперь же все чаще прикладывалась к спиртному, чтобы заглушить страх. Пьяная она была отважной, легко переносила зуботычины и побои. Ей, охмелевшей, казалось, что она нашла выход, а трезвой становилось еще хуже. Утром она видела заброшенную голодную дочку.
Угрызения совести, жалость к ребенку Софья заливала водкой — так и катилась ее жизнь по замкнутому порочному кругу, который сжимался и сжимался.
Увещевания сослуживцев не помогали. Соня все больше тупела, озлоблялась. Но она все же работала — строчила трясущимися руками простыни, избегая осуждающих взглядов соседок. Муженек же неизменно к приходу участкового имел справку с работы — то он грузчик в магазине, то сторож на совхозном поле. И — дерзко: «Работаю, а пью — на свои. Живу как хочу, и вы мне не указ».
Соня опускалась все ниже.
Наступил день, когда ее вызвали в суд. Чем измерить то унижение, что испытала она, когда услышала: она больше не мать своему ребенку. Ее лишили родительских прав, потому что нельзя оставлять девочку в доме, где процветает пьянство. Лишившись дочери, Соня как бы очнулась. Потихоньку от мужа уволилась, бросила все, уехала.
С трудом приходя в себя, жила одна, работая в совхозе. Ей сразу дали жилье. Но неутолимая тоска по Светлане погнала ее в родной город. Дочь подросла, не узнала ее. Это причинило новую боль. Хотелось быть рядом, слышать милый голосок, прижимать к себе маленькое тельце.
Соня пришла домой, но лучше бы не приходила.
Вечером, оглядев вымытую и прибранную квартиру, Костерин коротко и тихо бросил: — Еще раз уедешь — убью. Тебя порешу и девку.
И Софья поняла: он может сделать это. Терпела молча побои, долгие часы проводила у дочери в Доме ребенка. И — новое горе.
Однажды ночью, когда Соня спала на полу в кухне, а в комнате шла очередная гульба, над нею по-скотски надругались друзья Костерина. Эта ночь убила в женщине былой страх. Отомстить — вот чем стала она жить. Вскоре она почувствовала в себе новую жизнь — плод грязи и унижения, но ее дитя — кровь и плоть. Костерин предупредил: «Ублюдка не приноси. Убью».
Родилась еще одна девочка. Соня с дочкой вернуться домой побоялась, вспомнила о тетке и прямо из больницы — к ней. Мол, опять разошлась, муж детей не хочет растить.
А у Нины Петровны к тому времени муж умер, и оставила она племянницу у себя. Но тосковала Соня. Скучала по старшей. И еще жгло ее желание мести. Вскоре упросила тетку отпустить ненадолго домой. Нина Петровна согласилась, не зная, что Софья на Светлану прав уже не имеет и едет совсем за другим.
Вернулась она к Костерину одна, перетерпела все, что он ей отпустил при встрече, стала присматриваться. На трезвую голову быстро разглядела — Костерин с дружками темными делами занимаются. Знала она об этом и раньше, но не до того ей было спьяну. И надумала, как отомстить Костерину за все.
Компания ее не стеснялась. Узнала Соня, что готовятся они ограбить священника в соседней деревне — по слухам, он имел деньги, ценности и дорогие иконы.
Вступила в игру — уроки супруга не прошли даром.
Удивленно вскинул брови Костерин, когда однажды, подойдя к ним, она бросила на стол несколько капроновых чулок:
— Напяльте на морды, а то сторож вас может узнать.
Они натягивали на лицо чулки, превращаясь в безобразные маски, хохотали, указывая пальцами друг на друга. Предложение ее было принято, отношение к ней изменилось.
Заинтересованность свою скрыть не сумела, но Костерин самоуверенно отнес это на счет своей школы. Он пригласил Соню «на дело». Она согласилась.
В назначенную ночь, когда она, затравленно озираясь, ждала их возле сторожки, время для нее текло так медленно, что минуты казались годами. За этот срок она прожила всю свою жизнь от первых сознательных дней до сегодняшней ночи и поняла, что возмездие задумано не так и ударит оно не только по ней самой, но и по ее детям.
Ужас обуял ее, когда услышала от них, запыхавшихся, злобно возбужденных, что они убили поднявшего было шум сторожа, а в дом к священнику попасть не смогли. Так вот теперь кто она — соучастница! Хотела лишь сдать их в милицию, припереть уликами, а сама стала соучастницей.
Костерин уже дома, видя состояние жены, предупредил ее. Он знал ее больное место и угрожал расправой над детьми. Знал, чем укротить. Знать-то знал, да просчитался. Соня уж была не та, понимала, что дочерей при такой жизни ей не сохранить.
Костерин не возражал, когда утром она объявила об отъезде. На этот раз Софья рассказала Нине Петровне всю правду. Всю как есть — ничего не утаивая.
Никто, никакой суд не осудит так сурово, как человек сам себя, когда в нем заговорит совесть.
Поплакали женщины и решили: Софье — искупить вину до конца и призвать к ответу Костерина с дружками, явиться в милицию с повинной. А детей на всякий случай спрятать подальше. Тут рисковать нельзя.
Так Соня попала в колонию. Костерин понял, что выдала их жена, и уже после приговора во всеуслышание заявил: «Убью твоих ублюдков». Заявление это никого не насторожило, на следствии Софья категорически заявила, что детей у нее нет.
В исправительно-трудовой колонии ее не покидала постоянная тревога за девочек, которые жили у Нины Петровны.
Долго тянулся срок — целых шесть лет…
Она ни разу не встретилась с детьми — запрещала привозить их к себе. К боязни за их жизнь примешивался страх того, что отрекутся от нее — осужденной матери, будут стыдиться ее — всего этого страшилась, мучаясь долгими ночами.
Когда наконец пришла свобода, Софья обосновалась в Ийске. Встретилась с Бревичем, в котором сумела разглядеть душу, тянущуюся к добру…
Сейчас Софья ждет, когда Константин получит квартиру, тогда и заберет к себе детей и Нину Петровну, и все они заживут счастливо…
Подперев рукой горевшую щеку, Таня слушала рассказ Сивковой. И молодой участковый, потрясенный судьбой женщины, несколько раз принимался закуривать, гасил сигареты, вставал из-за стола, ходил по тесной комнатке.
— Черт-те что! — с досадой вымолвил он, едва Нина Петровна успела закончить. — Тоже мне, герои. Заняли круговую оборону! Понятно еще, что племянница ваша боится. А вы-то как, Нина Петровна? Или в лесу живете? Да нам этого Костерина приструнить — пара пустяков. Управу на него найдем живо, чего там. И вы хороши — столько лет, по существу, негодяя скрываете. Детям угрожать вздумал! — Возмущение инспектора не знало границ. — Да вы бы мне об этом сообщили — уж я бы…
Хлопнула дверь, вошли две аккуратные темноволосые девочки. У старшей серьезные карие глаза, у второй — любопытные серые пуговки под разлетом бровей.
С этим народом Таня чувствовала себя привычно и просто.
— Здравствуйте, девочки, я от мамы вам привет привезла…
Вера Васильевна положила телефонную трубку, задумалась. Перед самыми неожиданными ситуациями не раз ставила ее работа. Но разве привыкнешь к мукам, страданиям людей? Как не пожалеть Костерину, искупавшую прошлую вину, любой ценой оберегающую спокойствие и счастье своих детей?
Следователь, думая о Соне, уже прикидывала, что же может она сделать для этих людей, чем помочь? Надо посоветоваться с Николаевым.
Она поднялась в кабинет начальника, рассказала о том, что сообщила из Кадинска Таня Румянцева.
— Да-а, — протянул Иван Александрович, — а знаешь, Вера, я очень рад тому, что она ни при чем.
В ответ на улыбку Веры майор добавил:
— Не подумай, ради бога, будто я радуюсь, что прав оказался с этой версией. Нет. Понимаешь, что-то в этой женщине есть мученическое, — он замялся, подыскивая подходящее слово, — стоическое, что ли. В общем, не бывает таких убийц…
Иван Александрович был полностью согласен с тем, что нужно помочь Костериной. Он тут же сделал несколько пометок на календаре.
— А главное, — добавил майор, прощаясь, — надо постараться убедить их, что они под надежной охраной государства, что в обиду мы их не дадим и нечего им прятаться от подонка, усложнять существование себе и детям. С Костериным разобраться поручим Климову, он уж порядок наведет. И еще, — в его голосе послышались просительные нотки, — ты бы, Верочка, сходила к ним сама, к Бревичу-то. И сегодня. Сними камень с души, каждый час для человека в таком положении имеет значение…
«Ах, мил-человек Иванушка», — думала Вера, выходя от Николаева. Она и сама намеревалась не вызывать Софью, а пойти к ней. И, конечно же, сегодня. Вот и так у них бывает. Искали одно, а нашли другое.
…Костерина помешивала что-то в стоявшей на плите кастрюльке, да так и застыла с ложкой в руке, когда, постучав, вошла Вера Васильевна, поздоровалась.
Взгляд Костериной, не задерживаясь на следователе, метнулся за плечо, к двери, и Вера поняла его.
— Нет, Софья Борисовна, одна я к вам пришла, больше никого не ждите, — сказала она.
— На ночь глядя и одна, да еще ко мне? — насмешливо и горько спросила хозяйка.
— К вам. И на ночь глядя. Извините, что поздновато, но только сейчас освободилась. А Светочка с Таней вам привет посылают… — Вера не успела договорить. Лицо Софьи дрогнуло, смешалось в нем озлобление, страх и ясно проглянула сквозь всю эту сложную гамму чувств такая обреченность, что у Веры Васильевны защемило сердце.
Костерина бессильно опустилась на табурет возле печи, нелепо выглядела ложка в безвольно опущенной руке.
— Дети ваши здоровы, — Вера подошла к Костериной, улыбнулась ей.
Начался разговор. Откровенный, доверительный, как этого и хотела Вера.
Вернувшийся с работы Бревич так и застыл у порога в удивлении, увидев раскрасневшиеся лица женщин, которые пили чай, сидя за маленьким столом.
Софья не могла молчать, выплескивала наружу все, что накопилось за долгие годы.
— Мог ли я предать ее? — Константин кивнул на жену, обращаясь к Вере Васильевне. — Ведь это ее дети, а я знаю: таких волков, как Костерин, надо остерегаться.
— Да не справитесь вы сами, об этом и толковать нечего. С костериными сообща бороться нужно, тогда только толк будет, — горячо доказывала гостья.
Посоветовавшись между собой, хозяева согласились, что лучше всего, как предлагал Николаев, переехать в поселок леспромхоза, где им сразу дадут дом. Уже около полуночи супруги проводили Веру Васильевну до дому. Шли по безмолвным улицам, любуясь высокими звездами на темном весеннем небе, постояли на мосту над Синью, которая готовилась к ледоходу, глухо вздыхая, тая под рыхлым льдом весеннюю воду.
Уже открывая ключом дверь, Вера услышала, как заливается-звонит телефон в ее квартире. Далекий Сережин голос обиженно спрашивал:
— Веруня, я весь вечер звоню — где же ты?
— Здравствуй, родной! — Она задохнулась — от бега ли, от радости, что наконец слышит своего Сергея. — Тут у нас такие дела, я только что домой явилась. Как ты? Когда приедешь?
— Я тебя к себе жду. Не могу никак выбраться. Понимаешь, мужчину оперировал. Прободная язва. Нельзя бросить больного. Приезжай, ну хоть на денечек!
— Что ты, Сережка, — даже испугалась она. — Знаешь ведь, как с людьми у нас туго. Дело сложное и вообще…
— Ну вот, опять, — поскучнел его голос, — опять…
Два фанатика. Да, повезло юриспруденции и медицине.
Баркова-Снегова нашлась неожиданно просто.
Вечером еще Николаев и Климов долго сидели, обсуждая новости, привезенные Петуховым. И решили, что необходим срочный розыск, составили подробный план.
А утром первым, кого увидел Анатолий, переступив порог отдела, был Щекин, сидевший в пустом коридоре возле его кабинета. Рядом со Щекиным стояла девица — круглое курносое лицо, красный платок, завязанный под подбородком, бордовое пальтишко с темным воротником из цигейки. Так часто Петухов за последние дни думал о Барковой, что сразу понял — она.
Старый знакомый поднялся ему навстречу:
— Вот, привел к вам красавицу, — ворчливо проговорил он, кивая на девушку. — Тамара это. Явилась, разлюбезная, вчера с ночевой, я и привел ее к вам — поговорите сами.
Она молчала, но взгляд не отвела.
Вошли в пустое еще помещение. Доставая из сейфа бумаги, Анатолий Петрович раздумывал: «Начать допрос немедленно? С чего? Позвать Климова? Но как это будет расценено? Ведь к этой девчонке, — Петухов покосился на юное лицо, — серьезных претензий пока нет, так, вопросы только. Начну-ка я сам, а дальше посмотрим».
— Тамара Васильевна Баркова, — представилась посетительница и, улыбнувшись, поправилась: — То есть Снегова. По мужу.
В улыбке приоткрылись пухлые губы, обнажились ровные белые зубы, и он заметил небольшое пространство между двумя верхними зубами. «Щербинка», — насторожился розыскник.
Тамара отвечала на вопросы спокойно, даже весело, смотрела смело — ни тени смущения или робости, и это тоже сбивало с толку. «Преступница так вести себя не будет», — думал он.
Рассказ Снеговой выходил и обычным, и странным одновременно.
— В Ярино работала поварихой в котлопункте — так столовая у лесорубов называется. А как вышла замуж, перебралась в Заозерное — куда устроиться? Решили мы с Олегом, что я поступлю на курсы шоферов. Водить-то машину муж меня давно научил, вот я за этим и приезжала в город несколько раз. Узнавала, какие документы надо, куда сдавать их…
— Так какие документы? — переспросил Петухов, чувствуя, что бойкая девица перехватила инициативу и рассказывает ему то, что сама считает нужным.
— Ну, две фотокарточки надо, характеристику. Это все у меня есть. Медицинскую комиссию пройти необходимо — она в поликлинике два раза в неделю заседает. Я приехала в город тридцатого марта, ночевала у Щекиной — мы учились вместе… Утром с Таней по магазинам пошли, а потом она на занятия побежала, а я отправилась в поликлинику, узнала, что комиссия работает по средам и пятницам. Оттуда на попутке — домой. Я и дяде Пете все это рассказала, а он меня к вам привел, идем, говорит, в милицию.
«Да не все ты, голубушка, мне поведала», — опять подумал Анатолий и стал задавать вопросы:
— Куда вы из Ийска двинулись?
— Я же сказала — в поселок, — в голосе Снеговой слышались удивление и досада.
— Уточните, что значит «в поселок». К мужу — в Заозерное или к матери — в Ярино?
— К мужу, конечно, там теперь мой дом, — назидательно, словно учительница первокласснику, ответила Тамара.
«Э, да она соврет — недорого возьмет, — подивился Петухов. — Ведь Алик точно установил, что тридцать первого она уезжала от матери из Ярино. Эх, не успел шофера с автофургона допросить», — подосадовал он, чувствуя лживость, скрывавшуюся за внешней простотой Снеговой. Петухов не любил таких людей, они противны были его прямой открытой натуре, однако работа в розыске приучила его при необходимости скрывать чувства.
Сейчас старший лейтенант должен был избрать правильную линию. Изобличать Снегову уже в этой лжи? «Попробую, — решился Анатолий Петрович. — Интересно, как она будет выкручиваться».
— Говорят, вы вечером тридцать первого были в Ярино, видели вас там, — Петухов с интересом смотрел на Тамару. Та быстро переспросила:
— Кто видел?
— Ну, Снегова, — он развел руками. — Удивляете меня. Видели — и все.
— И что, что видели? Подумаешь! — теперь ее голос звучал решительно.
— Так куда вы поехали из Ийска? — настаивал Анатолий Петрович.
— Я говорю, домой, к мужу, в Заозерное. А к маме просто заскочила ненадолго, тут же и вернулась. Разве это так важно? Я и значения не придала этому. Матери не могу показаться, что ли?
Вот и объяснила, не придерешься. Заехала к родительнице, это так естественно. И ничего особенного в этом не было, если бы мать этот факт не скрыла и так странно себя не повела, да еще и умчалась внезапно неизвестно куда. Петухов, сопоставляя поведение матери и дочери, все больше склонялся к мысли, что подробный допрос Снеговой следует подготовить более тщательно. И, пожалуй, попросить сделать это Веру Васильевну. Та быстро сгонит спесь с девчонки.
Однако Анатолию Петровичу хотелось еще кое-что выяснить. Об одежде спрашивать он Тамару не стал, зная заранее ее ответ. А что, если…
— Ну, а первого где были, что делали?
— Первого? — переспросила Снегова.
— Первого, первого, — терпеливо повторил розыскник.
— Дома была. Второго приезжала в Ийск. — Она задумалась на секунду, глянула куда-то в угол, пошевелила губами. — Конечно, второго была в поликлинике.
— У врача?
— Нет, на комиссию хотела попасть, я же объясняла, — девушка поморщилась досадливо, всем видом своим как бы говоря: «Привязался, как муха, непонятливый какой».
Петухов старательно и аккуратно записал ее ответы, отложил ручку.
— Последнее.
Тамара оторвала взгляд от окна, куда глядела подчеркнуто скучающе.
— Когда и зачем родители приезжали к вам в Заозерное?
— Вчера, — спокойно отреагировала она. — В Ийск они собрались и ко мне заглянули. Я с ними тоже за компанию — надо же мне, в конце концов, медкомиссию пройти?! Пришла ночевать к Таньке, а папаша ее меня сюда приволок. Зачем?
Разговор с молодой посетительницей не клеился. Она была явно раздражена, объяснения ее выглядели логичными, но Петухова тревожило вот что: каким-то непостижимым образом Снегова оказывалась в непосредственной близости от событий, связанных с преступлением.
Попросив Снегову подождать в коридоре, он показал на нее глазами дежурившему сотруднику, тот понимающе кивнул.
В кабинете Николаева находились Климов и Вера Васильевна. Дежурный сообщил им, что нашлась Баркова-Снегова.
На исходе второй час беседы, а ничего нового. Снегова держалась раскованно, уверенно отвечала на вопросы. Может быть, чаще чем нужно переспрашивала, но мало ли у кого какая манера. Казалось, что и расположила ее к себе Вера Васильевна. Во всяком случае, Тамара не дерзила. И все-таки было нечто настораживающее в ее поведении — то ли быстрый испытующий взгляд, который она изредка бросала на следователя, то ли какие-то уж чересчур гладкие объяснения, как будто ответы были приготовлены заранее.
«Нет у нас данных, — досадовала Вера, — ну, да это первый допрос, только начинаем с ней работу. А вообще-то, может, и ошибается Петухов со своими подозрениями, уж больно молода она».
Вера Васильевна убеждена была, что понять человека, правильно оценить его поступки, изобличить его или оправдать можно только зная его характер, привычки и наклонности. Моральные устои объясняют поступки — вот почему следователь не уставала изучать тех, с кем сталкивала ее служба. И в этом была одна из причин ее успехов при расследовании сложных дел.
Сейчас ей предстояло понять Тамару. Осторожно, исподволь подбиралась она к тайным уголкам ее души.
Благополучной считала Тамара свою короткую жизнь. Напрасно Вера старалась выяснить, что волнует, что тревожит девушку. Та только недоуменно пожимала плечами:
— Меня все устраивает. Вроде бы никаких проблем. Только вот отец… Алкоголик был, издеватель. Мы покоя не знали, из-за него мама много слез пролила. Вздохнули спокойно, когда погиб. Застрелился по пьянке. Злобой своей подавился.
Что-то проглянуло в лице Тамары — жестокое, мстительное. Или показалось?
Сочувственно и мягко расспрашивала Вера Васильевна, против такого искреннего участия не устоишь. Тамара рассказывала о родителях, о себе и за описываемыми ею событиями, фактами и поступками встала жизнь совсем непростая и не такая уж благополучная.
Горем было пьянство отца. Он куражился над дочерью и женой, бил их. Но у матери были свои понятия о женской гордости. Вместо того чтобы призвать к порядку мужа-изверга, она покрывала его. Однажды, напившись до умопомрачения, неизвестно кого и в чем обвиняя, он схватил ружье и на глазах у жены и малолетней дочери выстрелил в себя. Потрясенную девочку мамаша успокоила своеобразно: так ему и надо, нам будет лучше.
«Чужая смерть — цена за собственный покой — это уже философия вполне определенная, — подумала огорченная рассказом следователь. — Как же могла мать такое внушать?»
Спокойное бытие продолжалось недолго. Приехал в деревню счетовод Иосиф Степанко — низкорослый мужчина с длинным отвислым носом. Был он холостым, обходительным и вскоре женился на Тамариной матери.
По тому, как во время воспоминаний об отчиме кривилось лицо молодой женщины, Вера Васильевна поняла: Тамара его не любила. Вопрос за вопросом, вот и ясно — почему.
— Масляный он весь, противный. — Тамара брезгливо передернула плечами. — А скуп-то, батюшки мои! Деньги — все для него. Вот это пальто, — Тамара показала на свое бордовое пальтишко, висевшее на спинке стула, — первое и единственное у меня, да он оговорил за него десять раз — береги, не таскай часто, тьфу! — Эта тема, видно, волновала Тамару, она не скрывала раздражения, голос ее стал резким, куда и подевался спокойный, уравновешенный тон:
— Денег полно, а копейки, гад, не дал мне даже недостачу покрыть, хоть слезно просили…
«Недостачу? Какую недостачу?» — Вера Васильевна насторожилась, но переспрашивать остереглась, а та махнула рукой, отвернулась к окну.
— Да что тут объяснять?! — и замолчала.
«Значит, недостача у тебя. Видимо, в котлопункте, где поварихой работала. И молчала об этом. А проблема, конечно, не из легких для тебя, раз к скупердяю-отчиму за помощью обратилась», — думала Вера Васильевна, не прерывая затянувшегося молчания.
Зазвонил телефон. Подняв трубку, следователь услышала озабоченный голос Николаева.
— Прошу срочно ко мне. Баркову поручите дежурному.
«Новое что-то появилось», — подумала, вставая из-за стола.
В кабинете начальника райотдела сидели Петухов и незнакомый Вере мужчина лет тридцати, с живыми светлыми глазами. Она сразу заметила, что майор взволнован.
— Я коротко, Вера, — Иван Александрович забыл и про субординацию, которой они обязательно придерживались на службе. — Ты послушай, что получается. Этот товарищ, — майор показал на русоголового, — Князев, водитель автофургона. Он вез Баркову. Тридцать первого марта от матери из Ярино до Заозерного. И как ты думаешь, она была одета?! — Николаев вопросительно глянул на Веру. — Так вот, на ней шуба была коричневая!
— Что?! — изумилась следователь. — Откуда шуба взялась? Ведь ребята установили, что, кроме этого пальто, в котором она и сейчас там у меня, у нее другой зимней одежды нет.
— Вот тебе и установили! — майор поморщился, как от зубной боли. — Выходит, плохо установили!
Вере жаль стало понурившегося при этих словах Петухова — он столько сил отдал розыску, по существу, самой результативной была именно его работа.
— А муж? Мы мужа из виду упустили совсем, надо его срочно допросить, — быстро сказала Вера Васильевна.
— Готово, — Петухов кивнул головой на телефон, — я связался с Сенькиным. Олег Снегов говорит, что Тамара приехала от родителей поздно вечером, он уже спал. В чем приехала — не видел. Утром рано ушел на смену, а вернулся — ее уже и след простыл. В общем, про наряды он ничего сказать не мог. Даты тоже точно не называет.
— Как же так, — усомнилась Вера, — одежду не помнит, дату не помнит?
Петухов пожал плечами:
— Участковый говорит — Снегову верить можно. Ведь весна, посевная на носу, с утра до поздней ночи механизаторы с техникой возятся. Есть время ему за нарядами жены смотреть! Вполне мог не заметить…
— Хорошо, — сказала следователь прокуратуры, — к этому вопросу чуть попозже вернемся. Тем более, что мне Тамара только что сообщила — мол, в городе появилась тридцать первого марта, а затем второго апреля. Придется очные ставки проводить. Вы тридцать первого возвращались из Ярино? — обратилась она к шоферу, тот утвердительно кивнул:
— Точно, можно по документам проверить.
— Выходит, Тамара уехала в город первого, раз муж говорит, что на следующий день после приезда от матери ее уже дома не было? — Николаев обвел присутствующих взглядом, хлопнул ладонью по столу:
— Вплотную беремся за Баркову-Снегову. Все прочие версии будут отрабатывать другие, а вы, Вера Васильевна, занимайтесь только с Барковой. И энергичней. Время идет, люди забывают мелочи, которые нам нужны.
— Хорошо, Иван Александрович. — Она встала. — Разрешите, я через несколько минут займусь очной ставкой, а пока еще с Тамарой поговорю?
— Действуйте.
Тамара сидела в коридоре, все так же безучастно глядя перед собой на голую стену.
Вновь приступив к допросу, Вера решила не скрывать, что получила новые данные. Ей хотелось подчеркнуть, что показания Тамары проверяются немедленно, что если в ее словах есть ложь — она будет разоблачена. Важно уже на первых порах дать понять ей: борьба, в которую она пытается вступить, начиная лгать, обречена на провал.
— Снегова, уточните, когда вы были в Ийске?
— В городе? Я ведь уже говорила, — Тамара обиженно поджала губы.
— Как вы были одеты во время этих приездов?
— Как одета? — переспросила та. — Как и сегодня.
— В какой одежде от матери приехали в Заозерное к мужу?
— К мужу? — Снегова впервые беспокойно поерзала, отвернулась к окну.
— К мужу… — она как будто вспоминала. — В этой же, — твердо проговорила и опять смотрели ее глаза прямо на Веру. И та не могла уловить в них ни смятения, ни страха.
Вошел приглашенный дежурным Князев. При виде его Тамарино лицо не изменилось, она дружелюбно поздоровалась с водителем.
— Повторите то, что говорили у начальника райотдела, — предложила ему Вера Васильевна.
Тот повторил. Неторопливо, подробно. Снегова внимательно, не прерывая, слушала, только осуждающе цокнула языком, когда шофер сказал о шубе.
— Подтверждаете показания свидетеля Князева? — произнесла следователь традиционный вопрос очных ставок.
— Врет он, — спокойно произнесла Тамара. — Ехала с ним — да. Но я была в пальто.
— Ну, ты, однако, даешь, девка! — изумился водитель. — Я с тобой рядом три часа сидел, нагляделся. Ах, ты… — он едва удержался от резкого слова и, обращаясь к Вере Васильевне, возмущенно сказал:
— Наглая какая, подумайте-ка. Но вы не сомневайтесь.
Спокойно, не проявляя никаких эмоций, Снегова отрицала также, что была в городе первого апреля. Следователь без всякой надежды на успех еще поговорила с Тамарой. Та отрицала даже очевидные вещи, и всему находила объяснения.
После допроса ее задержали, чтобы на следующий день продолжить с ней работу. Предстояли опознания, очные ставки и допросы.
Звонко отстучали по деревянным ступенькам подковки сапог — кто-то из молодых сотрудников побежал домой. Тихо в райотделе.
Иван Александрович подошел к окну, приоткрыл створку, выглянул. Так и есть, Вера еще на месте. Довольно на сегодня, пора отдыхать. Надо зайти к ней, увезти домой. Живут они в одном доме.
Было уже совсем темно, когда подъехали к дому. Апрельские ночи стремительно опускаются на землю. В отсвете окон не успевшие распуститься деревья голыми ветвями причудливо прочерчивают небо. Едва вышли из машины, Вера увидела, что дома кто-то есть.
— Сережка! — ахнула она, бросилась к подъезду, но тут же вернулась.
— Вот что, Ванюша, — решительно сказала она, — мой вернулся, значит, ужин есть. Пошли-ка к нам прямо сейчас, а за Людой я забегу.
— Брось, Веруня. Беги, целуйся со своим Сережкой, а я на боковую — устал очень.
— Все устали, — настаивала она, — так вот у нас жизнь и проходит — дела, дела. Ты когда в последний раз с друзьями встречался?
— Да не помню я, что ты, право, — отнекивался Иван Александрович, но Вера Васильевна недаром слыла человеком решительных действий.
— Я к тебе, Ваня, силу применю сейчас, — шутливо схватила его за рукав. — Времени у нас в обрез, давайте пообщаемся мирно. Я ведь рыбку привезла.
— Железный довод, — засмеялся майор.
— Все на стол кидайте, — крикнула уже в спину Николаеву, входившему в подъезд, — а мы с Людой мигом.
В меру своих возможностей Сергей уже соорудил ужин. Каждую осень, не ленясь, заготавливали они всей компанией грибы, ягоды, солили капусту. А картошка! Такой картошки нигде не бывает, кроме как на сибирской земле. Выращенная своими руками, бережно выкопанная, тщательно отобранная и просушенная, она до весны сохраняла рассыпчатость.
Давно уже Николаев договорился с районным начальством, и для горотдела выделили поле. Весной всем коллективом выезжали туда. Сколько было веселья, шуток. Старательно, немного рисуясь своей силой, мужчины нажимали на лопаты. Подбрасывая клубни в открывшийся пласт, бегали по полю раскрасневшиеся женщины. На опушке ребятня разводила костер, пекла картофелины, угощая всех подряд. Печеную картошку есть надо умеючи. Ударишь по чумазому боку, и откроется белая крупитчатая мякоть, пахнущая дымком.
Когда поднималась над землей ярко-зеленая молодая поросль, «тяпали», взрыхляя мотыгами землю вокруг кустов, а потом наступал ответственный момент окучивания — подгребали землю к корням, чтобы растения набирали силу.
Но самое прекрасное, конечно же — сбор урожая. Ах, как приятно выбирать ровные крупные клубни из рыхлой, теплой еще земли!
Осенью в погожие дни небо над полем бывает высоким, пронзительно-синим, красивым до того, что щемит в груди.
Замполит здесь главный. Весело смотреть, как он здоровенные кули таскает, помогая загрузить машину.
Такие дела прекрасно сплачивали коллектив.
Блестя сползающими на нос очками, Сергей принес к столу миску дымящихся картофелин и, увидев вошедшую Веру, весело закружил ее по комнате.
— Кормите моего мужа, раз оторвали от родного очага, — притворно сурово сказала Людмила.
Рыбка была действительно превосходной — нежная, розовая, истекающая жиром. Насытились быстро, начались разговоры.
— А как твоя язва-то? — спросила Вера, обращаясь к Сергею, — отпустила тебя?
— Прекрасная язва, — промолвил муж и недоуменно пожал плечами в ответ на дружный смех, — действительно прекрасная, я ее быстро нашел. А сколько он мучился. Я ему давно предлагал — давай вырежу. Боялся. Добоялся до прободения. Сутки я возле него сидел. Сегодня уже повеселел мужик, и я к тебе, Веруня. Мой язвенник — начальник общепита леспромхозов, шишка большая по нашим масштабам. Только пришел в норму — езжай, говорит, к жене. А слушайте, ребята, — сменил он тему разговора, — правду ли мне этот пациент рассказал, что, мол, убила продавщицу молодая бабенка, выманила ее обманом от подруги с обеда, закрыла в магазине — и топором?
Оживленную речь обрадованного встречей Сергея майор слушал вполуха — устал за день. И вдруг, как на старой заезженной пластинке, когда голос певца спотыкается на одном слове, бесконечно повторяя его, в мозгу стала биться фраза: «Выманила обманом от подруги, выманила обманом от подруги, выманила обманом…»
— Стоп! — его возглас был неожиданно громким, и все удивленно посмотрели на него, — стоп, Сергей, — повторил он. — Как ты сказал? Выманила обманом от подруги?
— Да, так я сказал, а что?
— Вера, да ведь этот язвенник нам целый ключище дает. Помнишь, я тебе говорил, что Пушкову предупреждал о том, чтобы держала в секрете, с кем и как от нее Сенкова ушла? Помнишь?
Вера Васильевна кивнула.
— Так вот, если Пушкова не проболталась, а не должна бы — серьезная женщина, фронтовичка, то кто об этих обстоятельствах знает? — Николаев смотрел на следователя, и она увидела в его глазах радость.
— Я могу вот что добавить, — продолжила Вера Васильевна. — Наша разлюбезная Баркова-Снегова работала в котлопункте, который находится под начальством язвенника. Там у нее, оказывается, была недостача. И не погашена до сих пор — я уже выяснила.
— Ну, молодец! Недаром же я ждал тебя! Понимаешь, что теперь получается…
Но договорить Николаеву не дала Люда:
— Слушайте, братцы, кончайте производственное совещание. Спокойно поесть не можете.
— Эй-эй, милицейская жена, о чем говоришь? — майор обнял, прижал к себе Люду, — не всегда же мы о делах рассуждаем.
— Не всегда, — согласилась та, — а все же иногда прямо на дому филиал райотдела открываете. Ты знаешь, Вера, что у нас здесь без тебя произошло?
— Зачем ты об этом? — пытался остановить жену майор, но уже заинтересовалась Вера Васильевна.
— Недели три назад к нам соседка Татьяна прибежала, трясется вся: муж скандалит, схватил ружье. Ваня побежал обезоруживать пьянчугу. Один! Я осталась в доме — вспомнить страшно, — она передернула плечами. — Аленку только уложила, у нас, знаешь сама, в комнатах окна такие, что каждый угол достать можно. О себе-то я не беспокоилась, за Аленку страшно было. Тот негодяй знал ведь, куда жена побежала. Господи, думаю, застрелит ребенка. Схватила Аленку, мечусь по квартире. В ванную с ней зашла — сижу, вдруг слышу — во дворе выстрел!
— Успокойся, Люсенька, забудь, — пытался остановить супругу Николаев.
— Забудь?! — жена подняла голову, показала на узкую белую полоску в темных волнистых волосах — седина. — Нет, не забывается такое. Ты жизнью рисковал, обезоружил пьяницу, а знаешь ли, что Татьяна домой ко мне приходила? «Ребенок, — говорит, — у нас. Отпустите моего, попросите за него мужа».
— А ты? — заинтересованно спросил Сергей.
— Я ответила, что в дела Ивана не вмешиваюсь, — жестко отрезала Люда.
Вера Васильевна подошла к ней, молча положила руку на худенькое плечо. И Люда прижалась к ней щекой.
Утро Николаева началось с того, что срочно потребовала допросить ее Снегова. Об этом ему доложил дежурный.
— Что ж, это ее право, — сказал Иван Александрович. — Раз просит сама, значит, хочет сообщить что-то. Да только вот беда, следователь уехала в больницу к прооперированному начальнику общепита. Его показания могут оказаться очень важными. Пушкова-то проговориться не могла, предупреждена и, конечно, молчит — убили ведь ее фронтовую подругу. От кого получил начальник общепита информацию? Это выяснится, но пока Веры Васильевны нет.
«Попробую поговорить со Снеговой сам», — решил майор.
— Снегову ко мне, — распорядился он.
Вот она сидит перед ним. Побледнела, осунулась за ночь.
— Вера Васильевна уехала, поэтому давайте без нее побеседуем, — предложил начальник райотдела.
Женщина повернула к нему лицо, и из глаз ее посыпались слезы. Именно посыпались — крупные, тяжелые капли быстро скатывались по щекам, Тамара не вытирала их.
— Я подумала ночью и решила все рассказать. — Она посмотрела на Ивана Александровича, но тот молчал, боясь спугнуть ее неосторожным словом.
Снегова продолжала:
— Да, я вечером тридцать первого марта уехала от мамы в ее шубе, шофер правду сказал. Утром 1 апреля, как муж ушел, я подумала: «Однако надо еще съездить в Ийск, может, пройду комиссию». На попутке добралась, да было еще рано. Где мне ждать? Устала, замерзла и поехала на вокзал. Ну, сижу на скамейке в зале, вдруг подходит ко мне женщина, чуть меня постарше. В телогрейке, в ботах резиновых, платок на ней, на глаза надвинут. Слово за слово, разговорились. Она говорит, мол, весна уже, а холодно у вас еще. Вот у нас уже зацветает все, теплынь. А потом: «Мы с тобой, девка, сестры, у обеих во рту щербинки». Я поглядела — точно, щербинка у нее, как у меня. Сидели, беседовали, потом она мне и предлагает: «Хочешь много денег иметь?» В магазине, говорит, в «Тканях», вчера дефицит был, наверняка продавцы деньги припрятали. Я, конечно, отказалась, а она стращать принялась. «Видишь, вон парни. Они тебя угробят, если с нами не пойдешь». А у кассы здоровенные два мужика стоят. Я испугалась, согласилась.
Николаев слушал внимательно, мысль работала лихорадочно, сопоставляя показания Снеговой и данные следствия. Приметы женщины указаны Снеговой точно — боты, платок и даже щербинка. Но ведь это и самой задержанной приметы! Что же, себя она описывает?! Чушь какая-то получается.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал он, видя, что Тамара запнулась.
— В городе, как стали к «Тканям» подходить, я сказала, что не пойду, вон милиция недалеко, кричать буду. Тогда женщина мне приказывает: «Снимай шубу». Я решила, пусть лучше шубу возьмут, а меня отпустят. Отдала ей шубу, незнакомка надела, а мне — свою телогрейку сунула. И парням крикнула: «Айда в „Высокое крыльцо“».
Слух майора неприятно резануло это «Высокое крыльцо». Только местные называют так магазин «Ткани», чужим откуда знать такое? И по рассказу получалось, что женщина-то не местная! Снегова между тем продолжала:
— Они к «Крыльцу» втроем направились, а я выскочила к Куличковой горе да на попутке до Заозерного. А когда услышала про убийство продавщицы, поняла, что они это сделали, напугалась, молчать решила.
Девушка притихла, вопросительно уставилась на майора: обильных слез не было и в помине. «Проверяет впечатление», — особого труда не требовалось, чтобы это понять…
— Узнать своих знакомцев сможете?
— Конечно, — оживилась та. — Только найдите, сразу узнаю.
— Значит, шубы вы лишились? — спросил Николаев сочувственно.
— Лишилась, — закивала головой Тамара. — А телогрейку я сразу выбросила. Завернула в нее камень — и в прорубь.
«Как хорошо, что вчера Вера с ней поработала», — подумал Николаев. Видно, что все вопросы, возникшие при допросах, Тамара продумала. Поняла, что кое в чем запираться бесполезно — вот сегодня и новая версия. Итак, нужно проверить то, что сказала Снегова.
Майор позвонил Климову. Коротко обсудил новость с вошедшим сотрудником.
Андрей Ильич только получил сообщение от Богданова из Ярино. Вернулись домой супруги Степанко. Говорят, что ездили проведать дочь и проехали до Ийска — купить патронов к весенней охоте. Богданов проверил — действительно, зафиксировали покупки, у Степанко охотничий билет. Еще сообщил Богданов, что соседи счетовода не любят, потому что он нелюдимый и злобный. Ходит охотиться один, хотя не старожил, а места в Ярино дикие, полно опасного зверя и заблудиться легко. Кроме того, часто приезжают к нему родственники откуда-то издалека. Местным такое гостевание кажется странным — чего бы это за семь верст киселя хлебать, какие такие чувства гонят людей к этому Иосифу за тысячи верст? Лейтенант просил разрешения вернуться в райотдел, не видя больше смысла оставаться в Ярино.
— Богданов не знает о показаниях Князева, автофургонщика? Ну, что шуба была на Тамаре, когда от матери она поехала? — спросил майор.
— Не сказал я ему, Иван Александрович, работник он молодой, горячий. По-моему, осторожность не помешает. Не спугнуть бы Степанко, если шуба у них. А уехать ему не разрешил. Там у нас будут еще хлопоты.
— Согласен с тобой, Андрей Ильич. Надо искать шубу Снеговой. В грабителей не верю, не такова девица. Не уничтожила ли она вещи?
— С утра проси у прокурора санкцию на обыск у Снегова и Степанко.
К вечеру разыгралась метель, мокрый снег летел в окна, залепляя стекла. «Испортилась погода», — огорчился Николаев.
Ждать труднее, чем действовать — это известно давно.
Метель свистела, не переставая, деревья прижимались друг к другу голыми ветвями, но сквозь раздражающие звуки донесся вдруг шум мотора подъезжающей к подъезду машины.
— Вера приехала, — обрадованно бросился к окну Николаев. Тарахтенье двигателей своих милицейских автомобилей он различал безошибочно.
Следователь прокуратуры вошла в кабинет с мокрым от растаявших снежинок лицом, и Николаев посочувствовал ей искренне:
— Непогода, не повезло тебе!
— Что ты, Иванушка? — оживленная Вера позволила себе такое обращение, посторонних в кабинете не было. — Что ты, — повторила она. — Ветер совсем не холодный, а пороша до земли не долетает — тает прямо в воздухе! И вообще, что ты такой сердитый? Я с хорошими вестями!
— Пора, пора им быть — сколько ж можно, — майор покосился на окно. Действительно, снежинки исчезали на лету. — Так что у тебя?
— В двух словах. Во-первых, — следователь загнула палец, — Сережин больной, Мельников, рассказал, что при увольнении из котлопункта у Снеговой, тогда еще Барковой, была обнаружена недостача — 242 рубля. Начальник потребовал погасить ее и припугнул Тамару: «Прокурору передам дело, если в месяц не заплатишь».
Вера сделала паузу, а Николаев нетерпеливо переспросил:
— Заплатила?
— Не заплатила, — она торжествующе смотрела на майора, — приехала и рассказала Мельникову страсти-мордасти. Дескать, не явилась к нему раньше, потому что в городе убийство, ищут молодую женщину, ну и так далее, ты же знаешь, Сережа говорил. Рассказала то, что могла знать только женщина, приходившая к Пушковой…
«Вот оно, начинается. Это уже серьезно!» — обрадованно подумал Иван Александрович.
Путаются ноги в высокой траве, трудно бежать. По огромному ярко-зеленому лугу прямо на маленького Ваню несется табун лошадей. Сильные, огромные, с мощными копытами кони, и на шее каждого звенит ботало — большой колоколец. Звон заполняет все вокруг, бегут, бегут кони и скрыться от них нельзя. Он отталкивает рукой одну лошадь, а другая уже настигает его, ударяет грудью. «Ванюша, Ваня», — слышит он голос и просыпается.
— Вставай же скорее, тебя к телефону срочно, а я добудиться не могу. Устал, бедный, — жена ласково треплет его волосы.
Коммутаторные телефонистки — об АТС в Ийске еще только мечтали — зуммеры выдавали от души. Иван Александрович взял трубку, машинально взглянул на часы — четверть шестого. Полученное известие мигом разогнало сон, горячая волна затопила сердце, он только и смог выдохнуть в трубку:
— Что? Что ты сказал? Повтори!
Настолько неправдоподобным было сообщение Климова, что майору невольно подумалось, уж не ошибся ли? Конечно, он знал, что у них опасная служба, и сам участвовал в совсем небезопасных операциях, но такое?! Впервые.
Взволнованный Климов сообщил, что старый охотник Семен Ярин, направляясь на утреннее глухариное токовище, в тайге, верстах в пяти от Ярино, наткнулся на раненого Богданова, чуть прикрытого свежесрубленным лапником. У него два огнестрельных ранения — в спину и в грудь. Ярин увидел, что парень жив, и с великим трудом, соорудив наскоро волокушу, притащил его в деревню. Местная фельдшерица только перевязала, и Богданова повезли в ближайшую Одонскую больницу.
— Не знаешь, там Сергей? — кричал Климов на другом конце провода, а Николаев ошеломленно молчал, Вихрем проносились мысли: «Алик, единственный сын у матери, вот горе-то, и кто же мог?» До сознания майора не сразу дошел вопрос начальника отделения.
— Там, там Сергей, — ответил наконец он.
— Что будем делать?
Необходимость действовать все поставила на свои места, мысль заработала четко. Эмоции потом. Сейчас — дело.
— Опергруппу поднимай по тревоге. Выдать оружие. В Ярино выезжаю сам. Вы с Верой вплотную займитесь Снеговой. Нет ли здесь связи? Богданов там только этим делом занимался и, видно, кого-то задел. Свяжитесь с Сенкиным в Заозерном — под строгий контроль мужа Тамары. Румянцеву немедленно в Одон — пусть неотлучно, подчеркиваю, неотлучно сидит при Богданове, может, очнется. У Сергея руки золотые, — надежда прозвучала в голосе Ивана Александровича.
— Не знаю, — вздохнул Климов.
— Да, еще. Звоните Сергею в Одон, чтобы был готов.
— Хорошо, сделаю все. Бегу сейчас в отдел, — капитан жил неподалеку от райотдела, а вот майору пешком далековато. — За вами машина уже пошла.
— Спасибо, действуй, — Николаев положил трубку.
«Вот тебе кони, вот тебе звон, — с горечью подумал он, вспоминая сон. — И что за апрель нынче выдался!»
Уже по раннему звонку Люда поняла, чем может помочь мужу — быстро поставила чай, заварила покрепче, по-сибирски, как любил ее Ванечка, намазала масло на хлеб, отварила пару яиц. Когда теперь будет он обедать, и будет ли!
Николаев не успел допить чай — за окном газанул шофер подошедшей «дежурки». Сигналить у дома майор запретил категорически — нечего жильцов беспокоить.
Оперативная группа была уже в сборе — вот преимущество их маленького городка: все живут на одном пятачке. Таню Румянцеву, которая никак не могла успокоиться, узнав о состоянии Богданова, и шмыгала носом, сдерживая слезы, посадили рядом с шофером. Николаев, Петухов и Ниткин — «за решеткой», как сказал водитель.
Ехали молча. Снова Петухов задержался за проволочную сетку, подпрыгивая на ухабах. Рядом с ним притулился Ниткин, вцепился в локоть, как совсем недавно держался Алик.
«Кто мог расправиться с ним так жестоко? Ну и люди же есть, господи боже! Как и рука поднялась-то». Оперуполномоченный живо представил русый чуб приятеля, его молодое лицо.
«Алик, Алик, что ты натворил там? Ясно ведь, что не просто так подкараулили тебя в тайге. Да и как ты оказался там?» Анатолий перебирал в памяти всех, с кем пришлось им встретиться в Ярино. И не находил подозрительных.
«А вот Степанко!.. Ну, в первую очередь достану счетовода», — думал он, и, как бы угадав его мысли, молчавший до сих пор майор сказал:
— Не выходит у меня из головы эта пара — Степанко и Снегова.
Старший лейтенант молча кивнул.
Завезли в Одонскую больницу Румянцеву; Николаев хотел увидеть Сергея, но он был на операции. Дежурная сестра, испуганно округляя глаза, рассказала, что привезли парня без сознания, ни кровинки в лице. Сергей Сергеич его уже ждал и сразу на стол. На вопрос, будет ли жить, она молча пожала плечами.
Нужно было ехать дальше, но майор не мог уехать, не узнав об Алике главного — будет ли жить. «Нагоним время по дороге», — успокаивал себя Николаев и сам понимал, что по такой апрельской дороге ничего они не нагонят, что он теряет драгоценные для розыска минуты. А потом твердо решил: нет, до конца операции он останется здесь, поговорит с хирургом, иначе как им работать! А может быть, очнется Алик, что-нибудь скажет.
Присев на стул в коридоре возле операционной, Николаев слушал доносившиеся оттуда звуки, пытаясь хотя бы по ним понять, как там раненый. Сережин голос — он его и не узнал поначалу — подавал какие-то непонятные команды, что-то резко звякало — металл о металл. Время тянулось невыносимо медленно.
Наконец вышел Сергей — непривычно серьезный, значительный, на правом стеклышке очков — крохотная капелька, и она приковала к себе все внимание майора. Он молча смотрел на эту каплю и вдруг испугался спрашивать. А что, если Алика больше нет?! Всем своим существом ощутил он наступившую вдруг тишину, да еще эта подсохшая коричневая точка — кровь его товарища, в мирное время пролитая.
Хирург понял состояние друга, приветливо улыбнулся. «Обошлось», — догадался Николаев по этой улыбке и обессиленно опустил голову.
— Ну, повезло твоему сыщику, — произнес наконец Сергей. — Я думаю, выцарапаем мы его. Крови много потерял, я на него весь лимит истратил, — вздохнул он и оживленно добавил: — Зато мы с ним теперь одной крови — он и я. Вот, смотри, — врач показал пятнышко йода на сгибе локтя.
— Спасибо, друг! — выдохнул Николаев.
— Да просто больше его группы ни у кого не было, вот и пришлось породниться с милицией. Теперь у меня в розыске братишка, — пошутил он.
— Как Алик, говори скорее, — поторопил его Николаев.
Сергей вновь посерьезнел.
— Пока без сознания. Два огнестрельных дробовых ранения. Первое в спину, в область плеча. Боялся за руку, но обошлось, залатал капитально. Это пустяк.
«Ничего себе пустяк», — подумал майор.
— Второе ранение — в грудь, с близкого расстояния, есть следы порохового ожога. Задето легкое. Зато сердце цело. Говорят, чудес не бывает — вот тебе и чудо. Знаешь, — в голосе Сергея послышалась тревога, — он долго в тайге лежал. С одной стороны, мороз ослабил кровотечение, с другой — переохлаждение. — Хирург задумался, затем тряхнул рыжеватым чубом. — В общем, передай Вере, опять я приземлился. Куда же я уеду, пока этого не выхожу!
— Потом договорим, — мягко прервал его Николаев. — Мы в Ярино направляемся, а у тебя здесь останется наша сотрудница. Разреши ей постоянно при Алике быть. Она дивчина толковая и поможет, и все такое. Кроме того, очнется он, расскажет, что произошло. Румянцева нас известит.
— Идет, — согласился Сергей.
Внимательно прочитав вчерашний протокол допроса, записанный аккуратным мелким почерком Николаева, Вера Васильевна вызвала Снегову. Та вошла, спокойно поздоровалась, села, молча ожидая вопросов.
Неторопливо, что называется, со вкусом повторила Тамара про встречу с неизвестными, про ограбление, подробно сообщила приметы парней — все вплоть до цвета глаз, описала женщину, так похожую на нее. «Э, да она от возможного опознания себя страхует, — догадалась Вера, — нет, ее голыми руками не возьмешь, даром, что молода!»
На вопрос о недостаче Тамара ответила, что да, была недостача, но родители ей деньги привезли, она оставила их у Щекиной, хотела уплатить, да вот… И укоризненно посмотрела на Веру, мол, держите меня, не даете с государством рассчитаться.
Вера не спешила спрашивать Снегову, откуда той известны были такие подробности, как разговор в доме Пушковой, Понимала, что ответ будет сочинен тут же и, возможно, самый фантастический. Не сказала и о случае в Заозерном — незачем пока.
Ребята из уголовного розыска поехали за свидетелями — надо было проводить опознание. Пригласили двух женщин примерно одного возраста со Снеговой, приготовили одинаковые коричневые шубы.
Среди троих приглашенных плачущая Пушкова никого не опознала. Долго смотрела на всех, попросила встать, потом с виноватым видом развела руками.
Разочарованию Веры Васильевны не было предела — на эту свидетельницу она надеялась больше всего. «Попытаюсь еще, — решила она, — не очень-то этично, но перетерпим». И попросила всех троих:
— Покажите, пожалуйста, зубы.
Все три женщины это быстро проделали. Показалась щербинка в Тамариных зубах, и Пушкова, побелев, вскрикнула, указав на нее:
— Она! Это она!
Но вот прикрылась щербинка, и вновь свидетельница пожимает плечами:
— Та вроде постарше была.
Ну что тут будешь делать?! Та же неопределенность, когда пригласили для опознания других. Никто не давал точного ответа. Богомолова и Высоцкая поджимали губы, Шибков смущенно крякал. Расстроенная Вера собралась было отпустить людей, но, перебирая в уме все мелочи, известные ей по делу, сообразила вдруг — голос! Все ведь слышали голос женщины. А что, если попытаться… Она понимала, что нужно тщательно подготовить такое не совсем обычное мероприятие и, попросив приглашенных задержаться, зашла за советом к прокурору. Обсудив детали, опознание решили проводить вместе: Вера — со свидетелями, а Протасевич — с опознаваемыми. Пригласили двух понятых.
По просьбе следователя машинистка быстренько отпечатала в трех экземплярах тексты: «Тетенька, я из деревни, у меня мама умерла, а шофер ждать меня не хочет».
Это слышала Пушкова.
«Там, на автобусной остановке, авария».
Это для Светы и Оли.
«Дядечка, ой, увези скорей, мужик за мной гонится, пьяный и с топором».
Это сказала неизвестная Шибкову.
Бумажки раздали всем трем женщинам. С неослабевающим удивлением наблюдала Вера Васильевна за поведением Снеговой. Она казалась совершенно безмятежной. Вытянув шею, заглянула в бумажку соседки. Что это? Может быть, невиновность? Или умение владеть собой? Если последнее, то просто поразительно и совсем необъяснимо. «Ну что ж, на то и щука в речке, чтоб карась не дремал», — усмехнулась Вера.
В кабинет Николаева привели Снегову, здесь же были понятые и Протасевич. Из кабинета в крохотную приемную вел небольшой тамбур, двери в нем оставили открытыми, голоса должны звучать ясно и чисто. Женщин усадили так, чтобы их не было видно из прихожей.
Первой в приемную пригласили Олю Богомолову. Она вошла, заинтересованная необычной ситуацией.
— Там, на автобусной остановке, авария, — послышалась фраза.
Вера Васильевна, внимательно наблюдавшая за Олей, поняла — нет.
— Там, на автобусной остановке… — услышав этот голос, Ольга беспокойно глянула на Веру Васильевну, та оставалась бесстрастной; а голос звучал из кабинета: —…авария.
— Она, — прошептала Богомолова и закричала вдруг, закрывая лицо руками: — Она! Она! Она!
Вера Васильевна бросилась к ней, успокаивая, но сама ощущала неприятное чувство, как будто рядом происходит что-то страшное, непоправимое. «Все верно, — пронеслось в голове, — это же противоестественно — убийство!»
— Свидетелем Богомоловой опознана подозреваемая Снегова, — услышала Вера Васильевна слова прокурора и вывела Олю в коридор.
По голосу Тамару Баркову-Снегову безошибочно узнали и Высоцкая, и Пушкова, и Шибков; последний, услышав Тамару, удивленно сказал:
— Она, стерва! — и извинился.
Конечно, это была удача.
Но побледневшая Снегова упрямо твердила свое: «Нет, не я».
Оставался только один день, когда Снегову-Баркову можно было задерживать в отделе. Оснований для ареста недостаточно, прокурор санкции не даст, нужны еще доказательства. Но, увы. «Так, — усмехалась про себя Вера, — есть пока блохи, а не аргументы».
Но жила в ней надежда, даже уверенность в том, что огромная работа даст свои результаты, непременно даст. Как собираются ручейки и образуют полноводную реку, так собранные с трудом, иногда и с кровью доказательства рождают великую силу — истину.
О покушении на оперуполномоченного уголовного розыска знало уже все село. Общительный паренек за несколько дней успел познакомиться и подружиться со многими. Люди возмущались и недоумевали: кто в их деревне способен на такое?
— Жалко, Ярина нет, участкового, он бы, однако, мигом разобрался, — толковали жители.
По собственной инициативе председатель сельсовета собрал всех, кто видел Богданова в день перед случившимся. К приезду оперативной группы кабинет, где совсем недавно Богданов с Петуховым наводили порядок, был полон, сидели здесь и супруги Степанко. Анатолий занялся свидетелями, председатель сельсовета предоставил ему помещение. А Николаев, не мешкая, приступил к допросу основного свидетеля, Семена Ярина.
Охотник степенно ждал, пока майор достанет бумагу, ручку. Старик успел принарядиться, суконный пиджак сидел на нем мешковато, источая запах белого багульника — сибирячки спасают им от моли бережно хранимые вещи. Спокойное достоинство читалось на его лице. Начал дед Семен свой рассказ не совсем обычно.
Майор знал характер своих земляков, знал и особенности сибирского разговора, а потому слушал, не перебивая.
— Значит, так я тебе, паря, скажу. В жизни не бывает худа без добра. Вот и седни так приключилось. Ругай меня, не ругай, а я на глухариное токовище каждую весну хожу. Как взял меня батя малолетком с собой, так я и «заразился», да вот уж более шести десятков этим болею. Апрель идет — начало токовищ. Я, почитай, все их окрест знаю. Однако, думаю, пора уже, и собрался до свету. Они, глухари-то, токуют на ранней зорьке. Да ты не думай, — он прижал руку к груди, — что я их бью. Иной раз за всю весну — ни одного. Куда мне вдвоем со старухой? Любуюсь я ими, душой радуюсь.
Иду я по тайге не шибко, сторожко — глухарь пугливая птица; верст пять прошагал, там тропка у меня узехонька, — охотник показал, отмерив на столе полоску в полметра. — Вот така тропочка. Иду, значит. Был когда-нибудь на токовище? — обратился охотник к Николаеву. Тот молча кивнул. — Ну, так знашь красотищу эту. Как он, глухарь-то, шею вытянет, да ожерелку радужную надует, а гребень, гребень-то заалеется, хвост раскроет — чисто царский павлин, и цокает, цокает…
Дед мечтательно улыбнулся.
— А капалухи, подружки-то евонные, чо вытворяют — будто и вниманья не обращают, а сами глазиком зырк-зырк, ну чисто девки! — Ярин рассмеялся было, но тут же одернул себя. — Разболтался, старый.
Майор улыбнулся ему — старика торопить нельзя, уважение потеряешь, а без уважения и помощи большой не дождешься. Сибиряки — гордый народ. — Мечтаю, значит, я, — продолжал между тем дед. — Глядь, елешка небольшенька срублена у тропки, да ладненька така. Я ругнулся про себя: весной таку красоту губить, ель да кедрачик счас, весной, всю тайгу оживлят — зелененьки, свеженьки. Чо тако, думаю? Глянул в сторону. Глаз-то у меня зоркий, увидел сразу — есть чо-то под ветками. Подошел — батюшки-светы, то паренек ваш, Алик. В кровище весь, без памяти. Пригляделся — живой. Тут уж я не помня себя волокушу соорудил — на себе-то не допер бы. Ну и приволок сразу к фершалице, Остально ты знашь.
Он замолчал.
— Ничего подозрительного вы не заметили, когда вышли из деревни? Или в лесу? Выстрелов не было? Никто не встретился? — обратился к нему Николаев.
— Не-е, ничего тут сказать не могу. Никого не видал, и стрельбы не было.
— Где елешка та, показать можете?
Охотник рассмеялся:
— Ты чо, паря! Как не могу, могу, конечно. Да вы и без меня найдете, я волокушей, как трактор, по тайге прошелся!
Майор решил осмотреть место нападения, а затем помочь Петухову в допросе свидетелей.
— Досталось вам, — пожалел Ярина майор. Самодельные носилки на непрочном весеннем грунте оставили глубокие следы.
— Чижолый он, — согласно кивнул охотник, — умучился. Да ведь не оставишь.
Нашли полянку, где дед увидел Алика. Вокруг множество глубоких следов больших резиновых сапог.
— Мои это, — смущенно пояснил Ярин, — я как его увидел, ни о чем не думал, только успеть бы его доставить. За лесинами метался — без топора-то чего нарубишь? Одну, другу гнул да ломал — не всяка мне теперь лесина под силу.
Больше не нашли ничего. Только бурая кровь на опавших листьях. Долог весенний апрельский день, да за работой прошел быстро.
Ниткин щелкал фотоаппаратом, измерял, собирал в пробирки кусочки грунта, где лежал раненый, отпилил чурочки срубленной елки — все могло пригодиться. Уже заканчивали, когда вдруг на тропинке показался запыхавшийся Петухов.
— Что случилось? — встревожился Николаев.
— Товарищ начальник, — здоровяк не мог отдышаться, — там у нас такие дела! Сенькин явился, говорит, Богданов пришел в себя.
— Ну-ну, — нетерпеливо подгонял майор.
— Подробно с ним толковать не дают еще. Он сказал только, что стрелял в него Степанко, и в лесу у него землянка.
— Ничего больше?
— Нет.
Да, вот уж новость так новость. Поистине, как из рога изобилия сыплются: одна чище другой.
— Обойдется, видимо, с Аликом, — обрадованно сказал Иван Александрович, и тут же молнией пронзила мысль: «Степанко! Где он?»
Анатолий угадал его вопрос:
— Счетовода мы задержали, там его Сенькин караулит.
За день устали, обратная дорога по раскисшей таежной тропинке показалась долгой. Майор дивился тому, как бодро шагает старый охотник, будто и не проделал этот путь сегодня дважды, да еще с такой ношей. Умеют таежники сохранить молодость до преклонных лет! В ответ на похвалу Ярин с гордостью пояснил:
— В тайге живу, тайгой и лечусь. Отродясь в больницу не хаживал. А зайди к нам в избу — у нас со старухой лесных трав насушено видимо-невидимо. Она даже чай заваривает с травкой — мята, лист смородинный да еще чо-то. Ну, и конешно, дело, натуральный продукт у нас. Вон скоро черемша пойдет — витамин голимый, ягода разная, гриб. Шишкую тоже маленько по осени — всю зиму свой орех. Моя старуха кедровою шкорлупой всяку хворь выбиват. Да березовым веником, — он засмеялся, — вот и бегаю помаленьку, а вы, молодые, уж лог, поди, под собой не чуете!
Когда в теплой комнате участкового Николаев присел, наконец, на стул у печки — гудели не только ноги, ныли и стонали, кажется, все косточки до единой, даже есть не хотелось, только спать, спать. Однако отдыха не предвиделось.
Здесь же, в углу у окна, ссутулившись, опустив голову, сидел Степанко, а Сенькин весь кипел, докладывая Николаеву:
— Я его к стенке припер, вот, — он потряс густо исписанными листками, — вот мы парня нашли — с прошлого года знает, что у Степанко землянка в тайге есть. Парень думал, он там самогонку гонит втихую, даже проследить пытался, да не удалось, хитер больно. Ишь, святой Иосиф! — даже не сказал, а зло прошипел Сенькин.
— Не знаю я ничего и ведать не ведаю. Напраслину возводите на невинного человека. Спал я всю ночь дома — жена подтвердит. В лесу не был. И землянки у меня нет никакой — к чему она мне? — слезливый, ноющий голос не вязался со жгучими, внимательными глазами допрашиваемого.
— Да ведь русским языком я тебе говорю, — загорячился оперуполномоченный, — при тебе парень сказал, вот он, протокол, — сотрудник опять потряс бумагами. — Накануне он тебя видел, как ты из лесу крался. Только рассказал малый Алику про схорон, наутро и нашли лейтенанта…
Обыск в доме Степанко никаких особых результатов не дал. Ниткин тщательно упаковал в целлофановый мешок резиновые сапоги хозяина, они были чисто вымыты. Изъяли патроны и ружье с тщательно вычищенными стволами, небольшой топорик, который нашли в рюкзаке.
Клавдия Ивановна Степанко на предложение рассказать правду о шубе, отчаянно рыдая, сообщила, что одежду надела ее дочь, уезжая вечером на автофургоне.
— Холодно было, а у нее пальтишко на рыбьем меху.
— Зачем дочка нагрянула? — спросил Николаев, и женщина после долгих вздохов и рыданий рассказала, что у Тамары в котлопункте была недостача, мужу говорить не хочет — боится позора. А Мельников, когда дочь пришла за документами, ей сказал: «Если не уплатишь — в тюрьму за недостачу пойдешь». Вот и приехала она за деньгами. Стали у отчима просить — куда там, разорался, расскандалился. Он это с виду такой тихий, а дома зверь зверем! Ну, осерчала Томка и уехала.
— Зачем вы отправились к дочери, да еще так внезапно, никому ничего не сказав? И сразу после допроса? — Николаев чувствовал, что женщина не договаривает, утаивает чего-то. Клавдия Ивановна вытерла слезы:
— Когда меня ваш человек допрашивал, я испугалась. Тамарку, думала, посадили! Про шубу спросил, опять неладно. Сказала, что увезли шубу родственники.
Иван Александрович укоризненно взглянул на Петухова, тот виновато покачал головой. Вот где была ошибка! Не поверь он тогда Степанко на слово, возможно, все повернулось бы иначе. «Что ж, — подумал майор, — учтем при разборе дела, только бы раскрыть его».
Степанко продолжала:
— Уговорила я мужа съездить к Тамаре. Он согласился, когда узнал, что милиция приехала, и денег дал. Отвезли мы ей нужную сумму, заскочили еще в Ийск, в охотничий магазин муж давно собирался, а от Заозерного-то до города близко. Тамара с нами собралась, недостачу, говорит, заплачу. Из Ийска мы прямо домой.
— А с шубой что?
Та отвела глаза:
— Мы у Тамары ее забрали и продали, на вокзале продали, у поезда.
— Вот как, — удивился Николаев.
Ведь Тамара сказала, что одежду с нее сняли неизвестные. Так и бывает, что преступник, даже все тщательно обдумав, допускает оплошность в чем-то. А выяснить, куда же делась пропажа, поможет очная ставка матери с дочерью. Любопытно, как они выпутаются.
Клавдию Ивановну обязали явиться в Ийск.
Уже поздно ночью выбрались из Ярино. Смертельно усталый Николаев, несмотря на нещадную тряску, подремывал на переднем сиденье газика, но даже в этой полудреме его не оставляли мысли о деле. «Никак не можем добраться до какой-то главной улики, все пока туманно, расплывчато, очень подозрительная эта семейка — Степанко и Баркова-Снегова. Похоже, что ищем мы именно их, но где, где найти основное звено? Землянка? Что за землянка?»
Небо уже светлело, когда добрались до Заозерного. Утром, которое уже почти наступило, предстоял обыск у Снегова. Из Ярино еще необходимо заехать в Одон, навестить, если можно, Богданова. Скрепя сердце майор отправил Степанко в отдел под конвоем одного Петухова.
— Да не беспокойтесь, я с него глаз не спущу. — Здоровенный старший лейтенант выглядел рядом с тщедушным счетоводом внушительно…
Отдыхать особенно и не пришлось. Едва, кажется, приклонили головы к цветастым подушкам в доме участкового Гришина, где им соорудили постель, как наступила пора вставать. Жена инспектора приготовила завтрак — на огромной сковороде шипела яичница с салом, стояли на столе обычные сибирские разносолы. Николаев с улыбкой наблюдал за Ниткиным, который еще глаза не мог открыть по-настоящему, досыпая на ходу, а уже косился на еду, откровенно сглатывая слюнки. Вчерашний день получился, что называется, разгрузочным.
Гришин даже в доме был при полной форме и сообщил начальнику райотдела, что сбегал уже, позвал Снегова к себе в кабинет. «Чтобы время вам не терять», — пояснил он. Позавтракали быстро.
По дороге в сельсовет участковый рассказывал о парне, да Иван Александрович уже знал о нем многое со слов Сенькина. Ничего плохого за мужем Тамары не числилось. Ну, был ершистый, задиристый, да разве это большой грех по молодости? А закон не нарушал. После армии и женитьбы остепенился совсем. Взрослый мужик стал. За жену беспокоится. Мы ему не сказали пока, почему она в действительности задержана. Говорим, задержали за недостачу. Вы уж сами с ним, — говорил на ходу Гришин.
…Снегов покуривал на крылечке сельсовета — рослый, плечистый, сибирское скуластое лицо. Одет по-рабочему: телогрейка, кирзовые сапоги. Поздоровался вежливо, без неприязни, тревоги своей не скрывал.
Расспрашивая его о жене, о жизни, Николаев проникался все большим доверием к собеседнику, спокойная уверенность которого располагала к себе.
— Что же, разве это дело — девчонку за недостачу в тюрьму, — укоризненно говорил Снегов, — я сейчас с утра до ночи на работе. Что там с Томкой приключилось, сказать вам не могу. Однако я думаю, не станете вы ее судить — я заплачу, — он полез рукой во внутренний карман, извлек пачку денег — десятки, трешки, рубли, все не новые, измятые. — Занял у ребят. Кому их сдать?
Николаеву захотелось на мгновение, чтобы Тамара была непричастна к убийству, вопреки всему, что свидетельствует против нее. Стало жаль этого рабочего парня, которому, если догадки верны, предстояло пережить потрясение — он, как видно, любил жену искренне.
Молча выслушав то, что ему сказали о подозрениях в отношении Тамары, о задержании Степанко, о необходимости обыска в его доме, побледневший Снегов поднялся:
— Идемте.
Он сам указал все укромные уголки в доме, достал вещи супруги. Тщательно осмотрели и подворье — ничего подозрительного, но Николаев обратил внимание, что среди женской обуви нет ни сапог, ни калош — ничего такого, без чего в деревне при распутице не обойтись.
— А резиновая обувь у Тамары была? — спросил он у хозяина.
— Конечно, — ответил тот. — Боты.
— Не видно пока их.
Тот недоуменно пожал плечами:
— Всегда там, в прихожке стояли.
Вновь все осмотрели — напрасно. Вышли во двор осмотреть стайки. Ниткин наконец обнаружил то, что искали, под деревянным настилом в закутке, где жались друг к другу штук пять серых овечек со свалявшейся шерстью. Доски от стены чуть отошли, Сергей сунул туда руку, пошарил — и вот, пожалуйста. Вытащив один бот, Ниткин здесь же перевернул его подошвой вверх и принялся внимательно изучать рисунок литой подошвы.
— Иван Александрович, этот след.
— Не спеши, не спеши, как ты это можешь сейчас сказать, без экспертизы. — Майор боялся поверить в такую удачу.
— Я ее проведу, конечно, по всем правилам, — серьезно кивнул Ниткин, — но рисунок хорошо помню — долго изучал его, потом с обувью Костериной сравнивал, запомнил.
Тем временем Сенькин нашарил во втором ботике сверток — что-то завернуто в белый лист из школьной тетрадки в линейку.
— Иван Александрович, смотрите, — позвал он Николаева. Все подошли, развернули бумагу. Беспорядочно скомканные, в ней лежали деньги. На вопросительный взгляд майора Снегов лишь недоуменно пожал плечами, уголки губ его горько опустились. С любопытством, многозначительно переглядывались понятые.
Пересчитали: 112 рублей, и на купюрах — бурые пятна.
112 рублей — Николаев хорошо помнил эту сумму! Это же выручка магазина! «Вот оно, главное звено», — отметил Николаев, но, к своему удивлению, радости не ощутил. Кажется, убийцу нашли, но легко ли видеть понурившегося мужа Барковой — здесь свое горе.
Хозяин дома молча расписался в протоколе.
В Одоне Сергей обрадованно выскочил им навстречу — в белом халате, высокой шапочке, скрывавшей рыжий чуб, даже очки излучали радость. Николаев невольно покосился на правое стеклышко — пятна не было.
— Ну, как? — спросил Иван Александрович, едва поздоровавшись.
— Скрипит братишка, вылезет — как пить дать. Молодой, крепкий. Да и я, — он шутливо потер ладони, — и я не промах!
Николаев рассмеялся, обнял друга, похлопал по худой спине:
— Сергей, Сергей, мы все у тебя должники, и я — первый.
— Ну вот за долг и отдай Веру. Хоть на денек, а? А за это за все ты отдай мне жену, — пропел он. Хирург смотрел притворно умоляюще, сложив ладони. Майор, подыгрывая приятелю, тоже пропел:
— Возьми коня, возьми ружье, но деву не отдам! А если серьезно, дорогой, то никак нельзя сейчас Вере отдыхать. Кажется, железно напали на след, — он посерьезнел. — Похоже, что именно эта семейка виной всему. Слушай, когда еще сказал Сенека: «Одни преступления открывают путь другим». И ведь до сих пор это верно. А наш случай, если все так, как я думаю, на сто процентов подтверждает этот тезис.
— Думал ли Сенека, что в селе Одон Ийского района его будет цитировать сотрудник милиции? — протянул Сергей Сергеевич. — И вообще, чего это тебя, Ваня, на философию потянуло?
— Философия — вещь неплохая. Сенека и Ийский район, да еще село Одон когда-то, конечно, несовместимы были. А сейчас, как видишь, вполне. Не лыком шиты!
— Не лыком! — подхватил Сергей.
— С Аликом-то дашь мне поговорить? — спросил Николаев.
Врач кивнул головой:
— Недолго только. У парня был пневмоторакс, затруднено дыхание, слаб очень. Возле него неотлучно сидит Таня. Слушай, из нее отличная сиделка получится, отдай ее нам в больницу!
— Что ты, как побирушка! И все женщин просишь, и все молодых, красивых, гляди! — шутливо пригрозил майор. — Давай веди меня к больному.
Накинув длинный халат, Иван Александрович вошел в маленькую белую палату. Увидев его, вскочила Румянцева. Почувствовав движение в комнате, открыл глаза Алик, слабо и смущенно улыбнулся. Острая жалость пронзила Николаева. «Бледный какой, натерпелся, бедняга».
— Здравствуй, — майор ласково сжал лежавшую поверх одеяла руку лейтенанта.
— Здравствуйте, — прошелестел его голос.
— Как ты?
— Хорошо, товарищ начальник, — ответила за него Таня, и Алик опять улыбнулся, прикрывая глаза. — Хорошо, — повторила девушка. — Операцию Сергей Сергеич сделал отлично. Сегодня опять переливал кровь — хочет, чтобы скорее Алик поправлялся.
«Ай да Сергей, молодец какой, а мне не сказал. Надо узнать группу крови Богданова, в отделе добровольцев будет хоть отбавляй», — подумал майор, а Румянцева продолжала:
— Все, что Алик рассказал, я записала, передала Сенькину. Он вам говорил?
— Да, спасибо, но мало очень — Степанко да землянка, что еще?
— Это первые его слова были. Мы тогда решили, что это самое важное, и Сенькин стал вас разыскивать. А сегодня Богданов подробно все сообщил. Я старалась не отходить от раненого, — девушка смущенно потупилась.
— Ну, ненадолго если отлучалась поспать пару часов, то Генка тогда меня подменял, на него надеяться можно, — она указала на худенького помощника, тот деловито кивнул, продолжая вытирать и без того блестевший пол.
— Это Генка, товарищ майор, — пояснила Таня, — ну, помните, первый мой «крестник»? Вон какой стал, — с гордостью проговорила она, будто мать о своем первенце.
— Да ладно, — смутился парень и, комкая тряпку, вышел из палаты.
— Он помещение несколько раз в день протирает. Сергей Сергеич сказал, что больному нужен свежий, без пылинки, и умеренно влажный воздух, — пояснила Таня.
— При таком уходе ты, лейтенант, через неделю плясать будешь, — пошутил Николаев, и девушка с готовностью закивала:
— Будет, будет, Иван Александрович, обязательно.
Богданов слабо махнул рукой, Николаев пододвинул свой табурет поближе:
— Что?
— Сам хочу рассказать, — он говорил тихо, с трудом, почти шепотом.
— Ты лежи спокойно, говорить тебе нельзя, — пытался остановить его Николаев, но в глазах лежавшего появилась тревога, и майор поспешил его успокоить:
— Ну, хорошо, только коротко.
— Я с парнями говорил, когда ждал счетовода. Матвеев видел его в тайге, носил что-то Степанко в тайгу. Он думал… — Голос оперуполномоченного часто прерывался. Иван Александрович, переживая, мучительно морщился, но тот непременно хотел договорить. — Сахар носит и гонит… самогон. Искал — не нашел… Степанко приехал, я говорил с ним. Протокол есть. Снегова в шубе была. На всякий случай… следить я решил, чтобы опять не уехал… Стемнело, он в тайгу… Я долго шел за ним… Темно было, только чуть-чуть луна… Вдруг не вижу его, я побежал… Выстрел был первый… в спину… Я не упал, увидел его сзади. Бросился… ружье отобрать…
Алик прикрыл глаза, помолчав, прошептал:
— Больше не помню ничего.
Николаев погладил руку лейтенанта, вышел тихонько, кивнув на прощание Тане Румянцевой.
Вон оно что. Если местный таежный парень не смог выследить Иосифа, где было это сделать Алику ночью в незнакомой тайге. Степанко заметил слежку, пропустил Богданова вперед и выстрелил в спину. Счастье, что раненый потерял сознание после второго выстрела. Судя по тому, что Степанко, оттащив немного от тропки, едва прикрыл его елью, он решил возвратиться вскоре, чтобы спрятать тело. Помешал старый охотник, разрушил планы преступника.
Но счетовод молчал. Нужно искать землянку, которая, видимо, существует. Куда же иначе направлялся Иосиф в тайге, да еще ночью? «Эх, участковый болен, — с горечью подумал Николаев. — Он нам позарез сейчас нужен, местный ведь, старожил. Придется для поисков просить помощи в колхозе, а ведь на носу у них посевная, тоже каждый человек на счету», — вздохнул он.
Утром Вера выглянула в окно и обрадовалась, увидев возле подъезда старенькую милицейскую «Волгу». Значит, приехал Николаев. Вчера уже несколько раз вместе с дежурным искали они майора, звонили в Ярино, в Заозерное. «Какой неуловимый», — сердилась следователь, ей хотелось сообщить начальнику райотдела о том, что Снегову опознали по голосу, ну и, конечно, узнать новости от Ивана.
Наскоро перекусив, она помчалась к Николаевым — не терпелось, Иван Александрович в ответ на ее вопрос довольно улыбнулся: «Живем!»
Вера так и ахнула, узнав про найденную обувь Снеговой и деньги.
— Вот это сюрприз! Не мог уж позвонить, — попеняла она Николаеву.
— Ну, ну, — ответил он, направляясь к двери, на ходу лаская темную головенку дочери, провожавшей его до порога, — знаешь ведь ты нашу районную связь. Времени не было. Да и без экспертизы что там говорить? Слушай, — оживился он, — Сережка-то Ниткин наш каков! Все у него путем, как столичный криминалист шпарит — пакетики, пробирки. Стали изымать болотные сапоги Степанко. Ну, думаю, не будет у тебя под них упаковки, даже интересно стало. Нет, гляжу, и под эти бахилы у него пакет. Маленькая деталь, да, — обернулся он к Вере. — Но ведь работника как характеризует! Любит Ниткин свое дело, молодец, — продолжал он задумчиво, — а я люблю таких людей — одержимых. Надо будет его на курсы направить, чем больше он экспертиз освоит, тем нам самим лучше. Мы приехали ночью, а Ниткин побежал сразу к себе в лабораторию. Я, говорит, все равно не усну, пока рисунок не сравню. На подошве обуви рисунок, — пояснил он. — Помнишь ту «елочку» на полу? След же был очень четкий, и сняли хорошо. Но что-то скажет Ниткин?
Собрались у майора обсудить план дальнейших действий. Николаев смотрел на товарищей. Как подействовал на них ощутимый успех! Повеселели, разгладились лица, блестят глаза — рады все, что наступает завершающий этап розыска. Да, еще предстоят хлопоты, но главное сделано, найдено то необходимое звено, которого так недоставало.
«Кстати, — вдруг вспомнил Иван Александрович, — а почему это в Ярино Сенькин назвал Степанко святым Иосифом?»
Подчеркнуто равнодушно эксперт Ниткин положил на стол уже отпечатанное на машинке заключение трасологической экспертизы.
— Ах, молодец, — не удержался от похвалы майор. — Итак, товарищи, эксперт-криминалист установил, что следы на месте преступления оставлены обувью, изъятой у Снеговых в доме и принадлежащей Тамаре Снеговой.
— А с деньгами как? — обратился Николаев к Сергею.
Над деньгами работает сейчас судебно-медицинский эксперт, группу крови устанавливает. Сегодня будет готово.
Договорились, что следователь продолжит работу со Снеговой, Иван Александрович и Климов, пригласив прокурора, займутся Степанко, а Петухов отправится в районную больницу к участковому Ярину, чтобы посоветоваться насчет поиска землянки. Тот знал свой участок, окрестную тайгу — подскажет, где искать.
Едва Николаев остался один, тоненько заверещал селектор.
— Товарищ майор, — раздался голос дежурного помощника, — к вам Бревич просится. Объясняю ему, что вы очень заняты, говорит, на минутку только.
— Проводите, приму.
Константин вошел, смущенно улыбаясь, остановился, переминаясь возле двери. Насторожившийся было начальник отдела успокоился. «Улыбается — значит, порядок».
— Я на минуту к вам. Извините, конечно, но не мог не зайти. Переезжаем мы. Вчера в Талинке дом смотрел — хоромина. Соня уже там — белит, сразу и известку дали. Соседки ей помогают. А я на тралер сяду…
— Вот это мужское дело, — Николаев подошел к Бревичу, протянул ему руку и крепко пожал загрубевшую ладонь.
— Поздравляю, — сказал он.
Лицо Бревича вспыхнуло.
— Не хотел я говорить этого, не люблю. Но скажу, — он волновался, голос дрожал. — Софья и вы жизнь мне возвратили, понимаете? Я человеком себя почувствовал, хозяином жизни. Эх, — горько добавил он, — раньше бы мне вас встретить! Сколько лет потеряно, сколько сил! Ну ладно, хватит, — одернул он себя, — хватит об этом. Еще, Иван Александрович, я за советом к вам.
— Давай, — весело согласился майор, — это можно.
— Как думаете, стоит нам сейчас детей привозить? Апрель ведь, как их снимать с места? Я-то настаиваю везти, а жена боится.
— Тут вам мой совет, Константин Ильич, ни к чему. Решайте сами — как лучше вам и детям. Но я бы привез.
Иван Александрович положил руку на плечо посетителя, заглянул в глаза:
— Не живите временно. Каждый день невосполним, черновиков жизнь не пишет, а потому живите сразу набело — без помарок. Понял меня?
— Понял, — тихо ответил Бревич и заторопился: — Прощайте пока, а я еще к Вере Васильевне забегу, да к мухе этой, — он улыбнулся, — к Румянцевой.
— Вера Васильевна у себя, а вот Таня в Одоне. Сотрудника у нас ранили, она с ним.
— Сволочи, — зло сказал Константин, — вот сволочи, не унимаются. Если надо, я вам, Иван Александрович, — взгляд Бревича стал жестким, — всегда помогу. На меня можете рассчитывать — знаю я повадки этих гадов.
«И поможет, — думал майор, — поможет в трудную минуту. Вот он — наш результат. И не менее важный, чем розыск».
Иосиф Степанко не поддавался никаким увещеваниям. Прокурор Протасевич раскрыл перед ним Уголовный кодекс.
— Вот, — ткнул он пальцем в мелкие строчки, — видите, записано: Чистосердечное раскаяние смягчает ответственность, суд учтет это.
— Не знаю я ничего. Не был в тайге. Мало ли что скажет раненый, что ему померещилось. Дроби в магазине много — все берут, у нас все село — охотники. — Ноющий голос счетовода раздражал сидевшего здесь же Николаева.
«Вот зануда», — подумал он.
Что за человек Степанко? Что привело его в далекое таежное село? Одного, без семьи. Странно все это.
Сенькин рассказал, что Степанко в селе зовут «святым Иосифом» за его всегда слащавый разговор, нелюдимость. В таежном селе ведь как бывает? Приехал родственник — в гости собирается вся родня, соседи, знакомые, а как же иначе, новый человек — праздник в сибирских семьях. К счетоводу родня приезжала часто, но праздников он не устраивал. Приехали тихо и уехали тихо, будто безразличны соседям новости из далеких краев. Никого из сельчан с близкими не знакомил, не рассказывал о них — тоже диковина.
— Можно вас, товарищ майор? — заглянул в кабинет Ниткин.
Николаев вышел. Прямо в коридоре Ниткин взволнованно зашептал ему:
— Иван Александрович, на сапогах Степанко следы почвы, идентичной по составу почве на месте, где Алика нашли.
— Что ты? — изумился майор. — Они же помыты были, сапоги?
— Помыты, да не совсем. Частички земли у каблука остались, на рантах.
— Да как же ты такую экспертизу организовал?
— Это не я, — скромно потупился Ниткин, — я минералогов попросил, у них аппаратура и специалисты классные. Сделали анализы, сравнили — сходится. Официальное заключение дадут. А я сейчас побегу — елочку рубить, старшина привез. Проверим срез елки, которой этот паразит, — Сережа кивнул на закрытую дверь, — Богданова прикрыл. Порубим изъятым топориком, потом сравним.
Ниткин убежал. Николаев из соседнего кабинета позвонил в свой, рассказал прокурору ситуацию, предложил прекратить бесполезный разговор со Степанко. Тот согласился. Действительно, без серьезных доказательств не будет Иосиф сдаваться. Нужно найти землянку Иосифа, там его тайна.
— Ну и семейка, — вздохнул майор.
Вскоре пришел Петухов. Участковый Ярим подтвердил характеристику Степанко, данную односельчанами. Но добавил интересную деталь: по приезде счетовода в Ярино инспектор, знакомясь, прямо предупредил его, что баловаться ничем противозаконным не даст. А тот ответил, что неприятностей от него не будет, он человек верующий и спокойный. О землянке участковый ничего не знал. Говорили ему, что Степанко в тайге самогонку гонит, но он присмотрелся и не поверил — Иосиф непьющий. Для поисков в чащобе Ярин советовал обратиться к охотнику и особенно к деду Семену.
«Что ж, — решил Николаев, — сегодняшний день работаем здесь. Сережа грозится экспертизы приготовить, Вера, возможно, чего-то добьется. Ну, а завтра — снова в путь. Найдем эту землянку — раскроем и тайну Степанко. Сами. Без его помощи».
Кстати, а почему молчит Вера Васильевна, как у нее там дела?
Майор собрался было зайти к следователю, направился к двери, но требовательный телефонный звонок заставил его вернуться. Звонил участковый Гришин из Заозерного.
— Товарищ майор, — кричал он в трубку.
— Да не надрывайся, Гришин, хорошо тебя слышу. Что случилось?
— Я тут новость узнал, думаю, пригодится. Мы транспорт проверяли, а про попа забыли!
— Какого попа? — удивился Николаев.
— Обыкновенного попа, из Одонской церквушки, священника. Он у нас лихой, на машине гоняет. Так вот, первого апреля он ехал после обеда из города в Одон, за Куличковой горой по нужде выскочил в лесок. Лес-то голый, поп далеко убежал. Транспорт свой он не замкнул. Вернулся, а «Жигулей» нет. Священник пехом до Заозерного шагал — ближе деревни нет. На околице нашел свою машину целехонькой и заявлять, обрадовавшись, не стал. Но его попадья поделилась с соседками, — засмеялся инспектор. — Так и до меня дошло. Наверное, Снегова это проделала. Что мне делать-то? — закричал опять Гришин.
— Как что делать? — не понял Николаев. — Работай давай.
— Нет, я про батюшку. Как его допрашивать, не знаю. Может, какие особые правила есть попов допрашивать?
— Нету особых правил, — рассмеялся майор.
Итак, найдено еще одно недостающее звено. Прослежен путь Снеговой от магазина до Заозерного.
Начальник райотдела позвонил Вере Васильевне, рассказал о поповском автомобиле.
— Нажми, Вера, выкладывай все — и про Алика тоже. Пора.
— Пора, — согласилась она.
Вера Васильевна встала из-за стола, подошла к окну. Во дворе снова хозяйничало солнышко — сушило лужи, прогревало тротуар, вытягивало из земли зеленые стрелки молодой травы. Тополя под окнами держали наизготовку коричневые пахучие почки — еще немного, и проклюнутся ярко-зеленые клейкие листочки. По-весеннему громко чирикали воробьи, собираясь кучками.
За ее спиной тихо дышала Тамара Снегова. Вера долго говорила с нею, убеждала, расспрашивала и ясно видела — лжет. Бессовестно лжет задержанная. Ну что ж, пора провести допрос.
Вера Васильевна резко обернулась. Снегова тревожно взглянула на нее, видимо, почувствовав перемену.
— Хватит кормить нас сказками, — сказала Вера. Голос ее был жестким, она говорила уверенно. — Тебе нужны были деньги. Родители отказали, и ты решила их украсть. В материной шубе первого апреля приехала в город. Топор взяла у Щекиных. Выследила в «Тканях» Сенкову, у которой был ключ от магазина. Выманила обманом. Обманом же избавилась от девчат-продавщиц. В магазине закрыла дверь. Сенкову зарубила, взяла выручку из сейфа — 112 рублей. Спрятанное найти не успела — застучали в дверь. Открыла крючок, встала за дверь и убежала, когда вошли покупатели. Через пустырь выбралась на Луговую, остановила машину. Доехала до Сини. Рискуя провалиться под лед, прошла за Куличкову гору, угнала машину, дома спрятала боты и деньги в стайке под деревянный настил. Мы их обнаружили.
По мере того, как следователь рисовала картину преступления, менялось лицо Барковой-Снеговой. Вначале оно выразило наигранное любопытство, которое сменила растерянность, затем испуг, и по этому испугу Вера догадалась: да, все они установили правильно, все до мелочей. Это-то и ужаснуло Тамару. Не думала она, что можно так восстановить события. Надеялась, что все сошло ей с рук — ан нет, узнали о каждом шаге.
Она закрыла лицо руками, послышались глухие рыдания. «Опять плачет», — рассердилась было Вера. Но приглядевшись, поняла — это настоящее. И не стала мешать. Пусть плачет. Если это слезы раскаяния, значит, первое условие исправления уже есть.
— Где шуба? — строго спросила Вера, внимательно наблюдавшая за Снеговой и уловившая спад эмоционального взрыва.
— У отчима, — выдавила та. — Он увез к себе.
«Но при обыске шубу не нашли, — подумала Вера Васильевна, — значит, или спрятал, или уничтожил. Вернемся потом к этому».
И снова спросила:
— Откуда узнала про спрятанные деньги?
Снегова отняла от лица руки. Распухшее от слез лицо стало некрасивым, покрылось красными пятнами.
— Я не знала, предполагала только, что есть. Накануне там очередь была — мы с Таней видели. Мать всегда, как план выполнит, остальные деньги припрятывала и меня так учила, когда я в котлопункте работала. Я спрячу, а потом и трачу, не удержусь, — она замолчала, опустив голову, но Вера Васильевна не давала ей опомниться.
— Как решились на такое?
— Не хотела я, — она безнадежно махнула рукой, затем устало сказала: — Не хотела, можете поверить. Деньги мне были нужны, — она замолчала.
Вера Васильевна строго сказала:
— Дальше!
Снегова продолжала:
— Вышла в центр города, ходила по торговым точкам, приглядывалась. Дошла до «Высокого крыльца», вспомнила про очередь накануне. Подумала, что здесь есть деньги, но обманом не возьмешь, надо напугать чем-то. А чем? Я пошла к Щекиным и в стайке нашла небольшой топорик, спрятала под шубу.
Чем ближе рассказ к трагической развязке, тем труднее было говорить Тамаре. Она мучительно вздыхала, замолкала надолго. Следователь терпеливо ждала, не перебивала.
— Сумку надела на левую руку, топорик под шубой держу.
Она запнулась. — Дальше вы знаете.
— Рассказывай.
Звучит голос Снеговой, а Вера так ясно все себе представляет, как будто это происходит перед ее глазами. Так ясно, что хочется схватить убийцу, предотвратить трагедию.
…Вот она закрыла дверь, накинула крючок. Вытащила топор.
— Где деньги? — кричит изумленной, но не испугавшейся продавщице.
— Ах, ты!.. — Сенкова же была на фронте. Без страха пошла она навстречу угрозе, как бывало в годы войны. И погибла.
Вера Васильевна стряхнула оцепенение. Все подтвердилось. Но откуда, откуда в этой молодой женщине такая бездна жестокости и изворотливости?! Пьянство и садизм отца, лживость и безволие матери, ханжество и цинизм отчима — вот чьи плоды мы пожинаем.
— Теперь поговорим о Степанко, — сказала следователь.
Глаза Снеговой блеснули.
— Гад он, арестуйте его. Это он виноват во всем. Когда денег не дал, я спросила: «Что же мне теперь — воровать?» Он и ответил: «Конечно. Что в этом особенного?» Только прикидывается, — голос Тамары от злобы окреп, — верующим, святым, а сам ни в бога, ни в черта не верит — за гроши душу продаст. Я ему про убийство сказала, он и научил — молчи, ври, не сознавайся, не докажут. Все, говорит, они скоро погибнут, плюнь и не жалей, себя спасай.
— Верующий? — заинтересовалась Вера Васильевна.
— Да-а, верующий, — с иронией ответила девушка. — Иеговист он. Братья и сестры, что к нему приезжали, думаете, родня ему? Черта с два! Сектанты, как и он.
«Здорово живешь! — ахнула про себя Вера. — Вот от чьей руки Алик пострадал! Может быть, Тамара и про землянку знает?»
— Снегова, — строго сказала она, — признание должно быть полным. Степанко едва не убил нашего сотрудника в тайге по пути к землянке. Где она?
— Ах, изверг! — Та грязно выругалась, ничуть не смутившись. — Есть у него землянка в тайге, туда ходил с «братьями» и «сестрами» своими, молиться, говорил. Но так я им и поверила! Прячут там они что-то, прячут. В схороне я не была, но примерно знаю, где это. Он нас с мамой несколько раз брал с собой, так, для отвода глаз. Пройдем до родничка, он нас оставит, обернется минут за тридцать-сорок. Вот там и ищите. — И совсем устало добавила: — Пусть за все ответит, пакость…
Закончен допрос. Поднялась из-за стола следователь, встала и Снегова. Они стояли рядом, но были бесконечно далеки. И вдруг лицо молодой женщины исказилось, она до боли вцепилась в руку Веры и вся затряслась от рыданий, уронив, голову ей на плечо. «Вот ведь как, — печально думала Вера, — жертвой убийства стала не только Сенкова. Преступление — это горе, и на моем плече плачет тоже настоящее горе. Загубленная молодость, любовь, несостоявшееся материнство, несмываемое позорное пятно…»
Поразила эта неожиданно простая мысль: мы сражаемся с горем…
«Как красит все-таки его эта застенчивая улыбка, как располагает к нему», — думала Вера, следя за Николаевым. Юношески стройный, в ладно сидевшем мундире, майор ходил по кабинету, изредка взъерошивая свои русые волнистые волосы.
«А седины-то, господи! Рано как», — заметила она. Иван Александрович не скрывал своей радости.
— Преступление раскрыто, — говорил он. — Ниткин принес данные последних экспертиз. Ель, которой прикрыт был раненый Богданов, могла быть срублена топором, найденным в рюкзаке Степанко. Если наличие почвы на сапогах он мог объяснить, — Николаев скривил губы, вспомнив унылую физиономию «святого Иосифа», — то тут уж никуда не денется. Однако же есть «но», — Николаев остановился, энергично взмахнул сжатой в кулак рукой. — Землянка. Мы должны найти ее во что бы то ни стало. Мы еще не обнаружили шубу Снеговой. Не там ли она?
— Надо, значит надо, — сказал Петухов, думая о том, что наверняка в третий раз ему придется трястись до Ярино по весенней дрянной дороге. Анатолий угадал. Майор продолжал свою короткую речь:
— Едут Петухов, Сенькин. Я тоже, — он смущенно улыбнулся. — Как-никак тоже те места знаю, бывал. Вера Васильевна, — Николаев с притворной строгостью глянул на нее, — едет в Одон. Допрос Богданова и все такое, — в серых его глазах прыгал смех, — закончите и догуливайте отпуск. Прокурор согласен.
Протасевич с улыбкой кивнул.
«Ах, душа-человек, — благодарно подумала она, — знает ведь, что Сергей Алика не оставит. Господи, счастье какое! Целых три дня! И весна, и рядом муж!»
— Всем домой — собираться, — распорядился начальник райотдела, — экипировка таежная — сапоги и все прочее. Выезжаем в ночь.
Оглядев оперуполномоченных, майор подошел к ним, дружески обнял за плечи:
— Ладно, ребята, отдохнем потом. Молодые же мы, силушка есть!
Сенькин сказал серьезным тоном:
— Только, товарищ начальник, попрошу справочку оформить. Так, мол, и так, сотрудник такой-то не ночует дома по причине важной операции. С круглой печатью и лично вашей подписью. Теща моя только вас признает и меня всегда вами пугает. Вы мне иногда по ночам снитесь, как карающий меч закона!
Организовать поиск землянки помог директор леспромхоза Скоробогатов — рыжий носатый мужчина с трубным голосом. Выделил людей, дал карту участка, расположенного у родничка, о котором говорила Снегова. Хотели поговорить с Клавдией Степанко, но не стали тревожить — горе свалило женщину, сердечные приступы следовали один за другим. «Обойдемся», — сказал Николаев.
Определили примерный район поисков, разбили его на квадраты. Семен Ярин, серьезно и внимательно выслушав все предложения, заявил тоном, не допускающим возражений:
— Вы не забывайте, однако, что весна. Шибко в лесу не шумите, ходите легонько. У каждой зверюшки место свое есть, что их лишать дома?
С дедом Семеном все охотно согласились.
Родничок отыскали быстро, от него растянулись в прямую линию, пошли с палками в руках, вороша завалы, бугры, прощупывая весеннюю талую землю.
Землянку обнаружили под старой раскидистой вербой. Нежные, пушистые, белые с желтыми кончиками цветы, склоняясь на тонких ветках, прикрывали деревянный настил, покрытый хорошо прижившимся дерном.
— Така красотища срамоту прикрыват! Тьфу, — сплюнул Ярин. Землянка почти не возвышалась — так, небольшой бугорок. Взломали глубоко сидящую в земле дверь. Пол настлан неоструганными досками, стены выложены гладкими стволами лесин, бревенчатый же потолок подпирали кедровые стояки.
— Крепко сработана, — крякнул директор, не упустивший случая поучаствовать в операции.
…В землянке остались Николаев, эксперт Ниткин и Петухов. Внимательно осмотрелись. На грубо сколоченный топчан эксперт поставил свой чемодан, раскрыл его, готовясь к осмотру.
Вдоль стен сколочены стеллажи, левый был пуст, а справа лежали аккуратные небольшие брезентовые мешки, рядом зеленый рюкзак, набитый чем-то.
Чувство нереальности происходящего охватило вдруг майора. Там, наверху, буйствовала проснувшаяся верба, светило весеннее солнце, отважно вылезали подснежники, там стояли свои, милые сердцу люди — в кирзовых и резиновых сапогах, телогрейках. А здесь, в землянке — темное царство, совсем другой мир, непонятный, чужой. Открыли рюкзак. Ниткин вытряхнул коричневую измятую шубу. Нижняя пуговица оторвана, на остальных четко просматривается цифра «63».
— Вот она, — торжественно изрек эксперт, и опять у него нашелся подходящий целлофановый мешок.
Брезентовые мешки были тщательно зашиты. Распороли шов — журналы для сектантов.
— Что это? — удивленно обратился эксперт к Николаеву…
Майор осторожно взял в руки журнал.
— Эге, да это товар издалека! — изумился Иван Александрович. — Гляди, еще не успокоились! Здесь, Ниткин, дело серьезнее, чем мы думали, — задумчиво произнес он, — давай-ка разбираться дальше.
В одном мешке были деньги, в других лежали какие-то листки. Взяв один из них, Николаев начал читать, не выдержав, сплюнул:
— Сектанты проклятые.
Ясно теперь, почему напал Иосиф Степанко на Богданова. Боялся за тайник. Решил спрятать окровавленную шубу и обнаружил погоню. На убийство пошел «святой Иосиф», вот какая у его веры мораль! «Что же, делом Степанко займутся другие, — подумал Николаев, — а у нас, похоже, финал».
Финал? Он улыбнулся, внезапно вспомнив свой недавний сон. Бежали по зеленому лугу кони, развевая гривы, звенели гулкие ботала на их гордо изогнутых шеях. «Да это телефон звонил тогда», — только сейчас понял он…